Когда третий угрожает двоим

От секса бывают дети. И как странно, что появление ребенка – воплощения любви родителей друг к другу – часто оказывается угрозой для романтики, благодаря которой этот ребенок и появился на свет. История семьи начинается с секса, но с рождением ребенка о нем забывают. И даже если малыш появляется в семье иначе, это событие все равно оказывает громадное влияние на сексуальную жизнь партнеров. Многие знакомые мне пары вспоминают, что упадок их сексуальной активности совпал с рождением первого ребенка. Почему же с появлением детей происходят такие радикальные изменения?

Пара превращается в трио – и это одна из самых значительных трансформаций в большинстве семей. Партнерам необходимо время – скорее годы, чем недели, – чтобы заново найти свое место в мире. Рождение ребенка – психологическая революция, меняющая наше восприятие всего окружающего, начиная с взгляда на самих себя и заканчивая отношениями с партнером, друзьями, родителями. Изменения происходят и с телом. Меняется финансовая ситуация и отношение к работе. У нас новые приоритеты, новые роли, возникает иной баланс свободы и ответственности. У нас начинаются любовные отношения с ребенком, и, как это было некогда с партнером, влюбленность полностью поглощает нас, а все прочее отодвигается на задний план. Чтобы построить настоящую семью, приходится перераспределять ресурсы, и в первое время пара отчасти перестает быть парой: времени нет, поговорить некогда, выспаться невозможно, денег не хватает, свободы и личного пространства почти не осталось, близость забыта. И хотя молодые родители рассказывают, как они счастливы, что семья растет и как это помогает им реализоваться, они признаю́т, что изменения накладывают отпечаток на их отношения как пары.

Рано или поздно большинство из нас обретает себя в новом контексте растущей семьи. Мы осваиваем навыки, необходимые, чтобы заботиться о детях и других родственниках. Мы обеспечиваем малышам необходимую поддержку. Мы приходим к устраивающему всех соглашению о разделении труда и дома, и на работе. Мы составляем расписание ребенка, знакомимся и общаемся с другими родителями; выкраиваем немного времени и для самих себя. Если повезет, удается выспаться. Потом даже начинаем ходить в спортзал, успеваем дочитать журнал раньше, чем выходит новый номер, и находим наконец-то место и время, чтобы снова побыть наедине с партнером.

Случается, что именно в этот период романтика опять возвращается в нашу жизнь. Мы вспоминаем, что секс – приятное занятие, благодаря ему мы становимся ближе к партнеру. Как говорит моя подруга Клара, «несложно забыть, что до того, как стать родителями, мы были любовниками. Но секс напоминает нам об этом. Я выбрала Мейера потому, что полюбила его. Я бы и сегодня выбрала именно его. И для меня это и есть романтика».

Некоторые пары и вправду испытывают взаимное притяжение с новой силой. Другие же постепенно отдаляются друг от друга. Вернуть эротическую близость не всегда легко. Часто говорят, что современные родители, независимо от социальной принадлежности, перегружены работой и заботами. Вследствие этого секс просто уходит из нашей жизни: мы все откладываем и откладываем, ведь постоянно находятся более срочные дела. Семейная жизнь бывает похожа на бесконечный процесс определения приоритетов: что требует моего внимания прямо сейчас, а что можно отодвинуть? Мы непрерывно заняты определением приоритетов и решением конфликтующих задач: «важнейшее», «важное», «хорошо бы», «придется», «можно забыть», «несущественно», «неважно», «баловство», «когда-нибудь», «не в этой жизни». И секс часто оказывается в самом конце нашего списка, все время уступая место приоритетным делам.

Но почему наша эротическая связь с партнером слабеет и не получает преимущества? Действительно ли нам важнее, чтобы была вымыта посуда, или есть какие-то более серьезные причины, по которым мы отказываемся от секса? Возможно, нечто в современной культуре обусловливает эту эротическую немоту матерей и отцов. Или в контексте семейной жизни просто нет места эротическому.

 

Родительство – наш новый проект

С появлением в семье детей безопасность и стабильность приобретают совершенно иное звучание. Возьмите любую книгу о младенцах, и вы увидите, что авторы вновь и вновь подчеркивают, как важны стабильность, рутина, предсказуемость и регулярность. Чтобы дети чувствовали себя достаточно уверенно во взрослой жизни и были готовы к самостоятельному исследованию мира, им нужна крепкая база. Становясь родителями, мы должны быть надежными и ответственными. Мы теперь твердо стоим на ногах, чтобы дети могли учиться летать. Еще до появления ребенка мы заключаем новый договор страхования жизни, покупаем машину с подушками безопасности, переезжаем в самый лучший (то есть наиболее безопасный) район, который только можем себе позволить. Мы почти отказываемся от алкоголя, бросаем курить, и холодильник у нас теперь набит не только пивом и закусками.

Мы делаем все это не только для детей, но и для самих себя. Перед лицом неизвестности, связанной с появлением ребенка, мы пытаемся обеспечить себе и своей семье максимально высокий уровень безопасности. Мы стремимся контролировать все непредсказуемое, создавая устойчивую структуру. Мы определяем приоритеты и становимся серьезными. В этом процессе теряется все незрелое, безответственное, неосмотрительное, избыточное, непродуктивное, что когда-то в нас было, ведь теперь все это конфликтует с нашей главной задачей – созданием семьи. «Я продал мотоцикл, когда родился Джимми. Я теперь не имею права разбиться на дороге». «Я скульптор, но пошел делать слайды для презентаций в один серьезный инвестиционный банк, потому что там отличная зарплата и разные льготы и много других плюсов, а через пять лет у меня окажутся акции компании и решится проблема пенсии, и мы начнем откладывать деньги на колледж для Бекки» (все это произнесено на одном дыхании). «Больше никаких вечеринок до пяти утра, ведь полшестого уже вставать – в крайнем случае в четверть седьмого, если младенец расщедрится». «Пока не было детей, мы вели себя совершенно спонтанно. Могли решить отправиться в поход и просто бросали в машину палатку и уезжали. Я звонил Дон на работу в начале шестого и предлагал пойти в девять на концерт одной интересной группы, и она никогда не отказывалась. А теперь мы покупаем абонемент в консерваторию и никогда туда не попадаем».

Для семейной жизни важны комфорт и стабильность. А эротическое требует непредсказуемости, спонтанности и риска. Эрос не терпит ограничений. И когда мы пытаемся загнать эротическое в границы правил, создать привычку и регулярность, мы подвергаем его смертельному риску. В результате на место эротического приходит скука, а иногда и категорическое отторжение. Секс не терпит излишнего контроля, ему присущи неопределенность и уязвимость. Но с появлением детей наша толерантность к неопределенности и нестабильным эмоциям резко падает. Возможно, именно поэтому подобные чувства оказываются вытолкнутыми на край семейной жизни. То, без чего невозможен эротизм, неприемлемо в контексте семьи.

Многие настолько погружаются в новую родительскую роль, что уже неспособны освободиться, даже если для этого есть возможность. «Я поняла, что у нас серьезная проблема, когда осознала, что не могу даже думать о сексе, пока все игрушки не убраны, – признается моя пациентка Стефани. – А еще есть немытая посуда, нестираное белье, счета, собака. И список бесконечен. Получается, что рутинные дела всегда побеждают, и мы с Уорреном не испытываем прежней близости. Если спросить меня: „Что ты выберешь: пол вымыть или заняться сексом с мужем?“ – я, конечно, отвечу „секс“. Но что я делаю в реальности? Отталкиваю Уоррена и берусь за швабру».

Свалить вину на швабру несложно. Как и многие матери (да, именно матери), Стефани ненавидит уборку, хотя ей кажется важным, чтобы в доме был порядок: для нее это символ личного успеха в роли матери. В некотором смысле внешний порядок приносит ей внутренний покой. Каким бы длинным ни казался список дел, есть что-то приятное в том, чтобы все их переделать. Это дает ощущение контроля и эффективности. Запаса чипсов и крекеров хватит недели на три. В шкафах порядок. Ботинки и туфли на месте. Такие дела дают быстрый и ощутимый результат, и это в целом проще, чем сложные и не всегда успешные занятия с детьми.

Дети – это благословение, счастье, чудо. Но они бывают и катастрофой. Мы их обожаем, но, когда они вторгаются в нашу жизнь, мы начинаем чувствовать, что ничем толком не управляем и оказываемся страшно уязвимы. Мы боимся, что с ними случится что-то страшное или что мы их потеряем. Дети постоянно держат нас в напряжении. Мы так их любим, что хотим любой ценой защитить. Кто-то из нас учится подавлять негативные мысли, кто-то только так и рассуждает, но каждый из нас желает сделать все как можно лучше. Дети в порядке? Как это проверить? Везде ли я поступила как надо, или пора копить не только на колледж, но и на психотерапевта? Перед лицом таких страшных вопросов Стефани хватается за швабру, даже когда этого не требуется, потому что при выполнении простых домашних дел у нее возникает ощущение контроля, хотя вокруг по-прежнему обычный хаос семейной жизни.

Раньше Стефани не была такой. «До рождения ребенка я ни разу в жизни не мыла полку для яиц в холодильнике. У меня вечно был беспорядок: повсюду книги, бумаги, – но мне никогда не казалось, что я чего-то не контролирую. Я чувствовала себя уютно. А сейчас мне просто необходимо все расставлять по местам. Теперь у меня война: я или беспорядок. Так я сражаюсь с хаосом в целом, который обязательно захватит весь дом, как только я отвернусь к экрану телевизора или, упаси бог, уединюсь с мужем».

До рождения Джейка Стефани занимала должность офис-менеджера в международной грузовой компании. Она была уверена, что после декрета вернется на работу, но с появлением Джейка все изменилось. Она не могла даже подумать о том, чтобы его оставить. Тем более посчитав, что основная часть зарплаты все равно уйдет на няню. И вот прошло три года, родилась София. «У меня теперь пятилетка и двухлетка, и я круглосуточно на посту. Если вдруг у меня оказывается свободное время, я хочу потратить его на себя. А когда тут появляется еще и Уоррен, мне начинает казаться, что еще кому-то от меня что-то нужно. Я понимаю, что он видит ситуацию иначе, но мне просто нечего больше ему дать».

– А вам самой сексуальная близость не нужна? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами:

– Да вообще-то нет. Я все думаю, что это вернется, но пока не могу сказать, что мне так уж не хватает сексуального желания.

Когда у Стефани начал пропадать интерес к интимной близости, Уоррен занервничал.

– Я все перепробовал, – рассказывает он мне. – Она просит помощи – я ей помогаю. Я мою посуду; я даю ей поспать в выходные. Я увожу детей на улицу, чтобы она занялась собой. Но, знаете, я вообще-то тоже работаю. У меня тоже срочные задачи весь день – я в офисе не на пикнике. Она думает, что все, чего я хочу, – это переспать с ней, но это не так. Я хочу приходить домой и проводить время со своей женой. А получается, что у меня вместо жены – женщина, которая теперь только мать и больше ничего. Все разговоры только о детях: надо спланировать, надо сделать, надо купить. А нельзя хоть иногда это все отложить на время?»

– Вы видели фильм «Перед закатом»? – спрашиваю я. – В какой-то момент главный герой, Джесси, признаётся, что ему кажется, будто он теперь руководит детским садом вместе с кем-то, с кем раньше ходил на свидания.

– Точно!

– Вы вообще как-то развлекаетесь?

– Да, нам бывает весело. Мы много времени проводим всей семьей, и мне это очень нравится. В прошлый выходной мы ездили собирать яблоки. Мы катаемся на велосипедах, гуляем в парке, и все такое. Дети у нас отличные; мы много смеемся. Стефани – просто отличная мать. Она всегда придумывает, чем бы заняться вместе.

– Вместе – в смысле, вдвоем? Или с детьми?

– С детьми, все вместе, – бурчит Уоррен.

 

Эрос смотрит в другую сторону

Стефани – очень творческий человек: она придумывает разные арт-проекты, устраивает прогулки на природе, походы в музей и на пожарные станции, праздники печенья, создает кукольный театр. Не проходит и дня, чтобы она не придумала какого-нибудь интересного занятия для детей. Ее родительская любовь бьет ключом. Видя, как Стефани ведет себя в семье, я понимаю, что ее энергия и жизнерадостность никуда не исчезли, когда она стала матерью. Ее жизнь полна приключений и новизны, просто все это связано исключительно с детьми, а Уоррен остается в стороне и ждет.

Если смотреть на эротизм не просто как на секс, а как на живую творческую энергию, несложно заметить, что эротическое в Стефани живо и здоро́во. Но теперь ее эротизм никак не связан с мужем, он обращен на детей. С Джейком она регулярно встречается для разнообразных игр, а вот свидания с Уорреном получаются лишь раза три в год: два дня рождения и годовщина свадьбы. София всегда одета по последней моде, а сама Стефани носит университетские толстовки. Детских фильмов они берут напрокат раз в двадцать больше, чем взрослых. Дети получают бесконечные объятия, а взрослые довольствуются скупыми поцелуями.

И тут я должна сказать вот что. Стефани получает огромное физическое удовольствие, проводя время с детьми. Не поймите меня превратно: она прекрасно отличает взрослую сексуальность от заботы о маленьких детях. Как и большинство матерей, Стефани никогда бы и не подумала искать сексуального удовлетворения в детях. Но в некотором смысле подмена все же произошла. То чувственное удовольствие, которое женщина испытывает рядом со своими детьми, бывает схоже с сексуальным. Для женщин в гораздо более серьезной степени, чем для мужчин, сексуальность существует в единстве с тем, что социолог Франческо Альберони называет «принцип преемственности». Женское эротическое начало не сфокусировано в области гениталий, а распределено между телом, разумом и чувствами. Тут и тактильное, и слуховое, и все, что связано с запахами, физическим контактом. Возбуждение нередко не проявляется физически, а желание возникает на пересечении разных эмоций.

В рамках физических отношений между матерью и ребенком реализуется масса многообразных чувственных ощущений. Мы гладим шелковистую кожу детей, целуем их, обнимаем и качаем на руках. Мы играем с их пальчиками, а они касаются нашего лица; мы даже позволяем им кусать нас, когда зубки режутся. Мы готовы часами наблюдать за ними и полностью ими поглощены. Вот наш ребенок смотрит на нас своими большущими глазами – и это кружит голову и нам, и ему. Божественное слияние матери и ребенка воедино имеет определенное сходство с физической связью любовников. И когда Стефани описывает начало их отношений с Уорреном: дразнящие взгляды, целые выходные в постели, детский лепет, – сходства нельзя не заметить. Когда она говорит: «Под конец дня мне уже нечего отдать», – я ей верю. Но я понимаю, что вечером ей и самой ничего не нужно.

Эротический потенциал Стефани расходуется на игры с детьми, ласки и веселье, причем в ущерб интимной близости и сексуальным отношениям с мужем. Вот что я имею в виду, говоря, что Эрос смотрит в другую сторону. Энергия Стефани направлена на детей, которые теперь полностью обеспечивают ей эмоциональное удовлетворение.

 

Культ детей

Чувственное удовольствие, связанное с заботой о малышах, естественно и понятно всему миру. Это мудро и с точки зрения эволюции: связь матери с ребенком обеспечивает младенцу возможность выжить. Но я хотела бы подчеркнуть важное различие: есть любовь родителя к ребенку, а есть достигшая в последнее время невиданных размеров суета вокруг детей. Детство – и правда важнейший этап, когда закладывается фундамент на всю жизнь. Но в последние десятилетия в обществе сложилась тенденция действовать так, чтобы ребенок был счастлив каждую минуту; наши бабушки и дедушки пришли бы от этого в ужас. Детство священно, и уже не кажется смешным, что взрослый приносит себя целиком в жертву, чтобы обеспечить безупречное развитие своего отпрыска: этакая круглосуточно действующая фабрика по уходу и воспитанию детей в лице одного человека. Да, прошли времена, когда дети считались чем-то вроде экономического актива коллективного использования и женщины стремились рожать как можно больше, чтобы хоть кто-то выжил. В Америке, к примеру, такая ситуация имела место еще сравнительно недавно, а в других странах сохраняется и до сих пор. Но в западном обществе мы больше не используем детский труд; сегодня мы ищем в детях смысл жизни.

Однако индивидуализм с акцентом на автономность и личную ответственность оставил нас между молотом и наковальней в области отношения к семейной жизни. С одной стороны, мы склонны идеализировать наших детей и испытываем по отношению к ним множество сентиментальных чувств; в нашей культуре принято инвестировать в воспитание детей серьезные эмоциональные и материальные ресурсы. С другой стороны, в нашем обществе не хватает общественной поддержки, необходимой для реализации такого масштабного проекта. Базовые услуги для детей – медицина, детские сады, образование – не всегда доступны даже многим семьям среднего класса. В нашей индивидуалистической культуре мы, как правило, «приватизируем» недостатки государственной политики, считая их собственным неуспехом. И получаем изолированные семьи: родители перегружены работой, бабушки, дедушки и прочие родственники далеко, помощи от организаций мало. Когда дедушка с бабушкой живут за тысячи километров, а качественный детский сад стоит очень дорого, родителям остается лишь судорожно сглатывать и изо всех сил обеспечивать семье пространство, средства и время.

От масштаба сложностей, связанных с воспитанием детей, да еще в сочетании с нехваткой необходимых ресурсов, особенно страдают матери, берущие на себя основное бремя подобных забот в гетеросексуальных парах. И ведь на этом проблема не заканчивается: невероятная нагрузка ложится на плечи пар, переживающих острый недостаток романтического в отношениях. Мы теперь хотим быть не только идеальными родителями и дать нашим детям все; мы желаем сохранить счастье, сексуальное возбуждение и эмоциональную зрелость в браке. И правда, в нашей культуре выживание семьи зависит от того, насколько пара счастлива в отношениях. А для создания идеальных отношений необходима забота и внимание, что напрямую конкурирует с полноценной родительской нагрузкой, которую многие из нас испытывают. Утопические мечты о романтике разбиваются о реалии семейной жизни. Стефани чувствует себя страшно перегруженной – и не зря.

 

Уоррен хочет вернуть жену

Стефани и Уоррен олицетворяют собой типичную ситуацию в современном браке: она занята детьми, замучена, и секс ей совершенно не интересен; он растерян и одинок. Она возмущается, что все, связанное с детьми и домом, достается ей, и говорит, что, если бы он помогал больше, к ней бы скорее вернулся интерес к сексу. Ей хочется, чтобы их физический контакт не обязательно сразу вел к сексу, и жалуется, что требования Уоррена – доказательства его бесчувственности. Стефани колеблется между негодованием и виной.

Уоррен чувствует себя не на своем месте и говорит, что уже годы не получает ничего, кроме отговорок: «Вначале ее тошнило, потом она слишком уставала, затем живот вырос. Когда родился Джейк, появились другие уважительные причины: эпизиотомия, кормление. „Не сейчас, мне надо покормить Джейка“. „Не сейчас, я только что покормила Джейка“. „Не сейчас, я скоро буду кормить Джейка“. Она чувствовала себя слишком толстой и не в форме. Потом все более-менее пришло в норму, но ненадолго: мы пытались зачать Софию. А теперь все вернулось обратно».

Стефани и Уоррен пришли ко мне не сразу, и к тому моменту у них уже сложился определенный шаблон поведения. Он начинает, она отказывается, он чувствует себя отвергнутым и сдается, она ощущает себя эмоционально обделенной, и его сексуальные мотивы становятся ей еще более противны. «У нас нет больше нормальных отношений, поэтому я не мотивирована даже попытаться», – жалуется она. Оба обвиняют друг друга в том, что несчастливы в сексе, и каждый считает, что партнер должен все исправить.

Я за них беспокоюсь и откровенно говорю им об этом. Дело не в том, что я думаю, будто пара не может иметь жизнеспособных отношений в отсутствие секса: если сексуального желания нет ни у одного партнера, то из этого не обязательно следует неудовлетворенность отношениями. Имеется масса способов поддерживать долгосрочные отношения, и не все они предполагают секс. Но если одному из партнеров секса остро не хватает, а другой никак не возбуждается, то отношения входят в негативную разрушительную спираль. Для таких хронически неудовлетворенных и недовольных партнеров отсутствие сексуальной близости приводит к эмоциональной пустыне. Рано или поздно история достигает критической точки. Партнеры начинают искать сексуальных отношений на стороне: онлайн, в краткосрочных увлечениях и долгих романах. Или вообще уходят, даже если для этого приходится ждать, пока дети вырастут. Или остаются, но всем видом выражают такую горечь, что кажется, уж лучше бы расстаться. Уоррен и Стефани движутся именно в таком направлении.

Стефани не замечает за бесконечными занудливыми просьбами Уоррена его острой потребности в эмоциональной близости. Для него секс – прелюдия к такой близости, путь к эмоциональной открытости и уязвимости. Стефани же реагирует, как будто Уоррен – еще один ребенок, которому все время что-то нужно. Она не осознает, что все это требуется не только ему, но и ей. Подобно многим женщинам, однажды войдя в режим заботы о детях, она никак не может из него выйти. Стефани так четко сфокусировала всю свою деятельность на том, чтобы видеть и удовлетворять чужие потребности, что уже и не замечает, что и ей предлагается нечто ценное и приятное.

Для Уоррена невыносимо наблюдать, как его действия имеют обратный эффект по сравнению с ожидаемым. Он в отчаянии ждет хотя бы намека на желание со стороны Стефани и хочет, чтобы оно просто вернулось, как раньше. Я объясняю: думать, что у партнера вдруг возникнет необходимое настроение, вот просто так, само собой, – несерьезно. Мы воспринимаем отсутствие желания как отсутствие интереса к нам и забываем, что один из сильнейших эликсиров страсти – предвкушение. Нельзя силой вызвать желание, но реально создать атмосферу, в которой желание способно возникнуть. Можно слушать, дразнить, целовать. Можно соблазнять, делать комплименты, создавать романтическое настроение. Все это помогает сформировать некую эротическую среду, где вашему партнеру окажется легче почувствовать влечение.

Еще до рождения детей сексуальность Стефани была скорее реактивной, чем проактивной, и она редко испытывала желание спонтанно. Тогда Уоррен мастерски ей подыгрывал: она ценила уют, а он привносил в отношения решительность. Он не просто давал ей почувствовать, что она желанна, но и помогал ей самой ощутить желание. Уоррен вовлекал ее не спеша, медленно пробуждал ее чувства, и Стефани с готовностью откликалась. И эта отзывчивость, активно проявлявшаяся в начале их отношений, скрывала ее недостаточную сексуальную активность (свойственную многим женщинам).

Я говорю Уоррену, что Стефани могла бы стать активнее, если бы он уделял больше внимания формированию ее желания, а не просто наблюдению за его появлением. Для Стефани любовь и желание неотделимы. Ей нужно вначале почувствовать эмоциональную близость, и тогда она способна решиться на уязвимость и риск, связанные с сексом; иначе ей кажется, что ее вынуждают. «Иногда я думаю, что ему просто нужно выпустить пар. И ко мне это не имеет никакого отношения, – объясняет она. – Но для меня это просто отвратительно».

«Стефани нужно, чтобы вы играли активную роль, но вы не можете просто купить ей билет: надо, чтобы она захотела отправиться с вами в это путешествие, – объясняю я Уоррену. – У вас важнейшая роль: вы – хранитель огня. Сейчас Стефани чувствует только давление. Для нее ваше возбуждение кажется грубым вмешательством. Она думает, что вам нужен лишь секс. Докажите, что это не так».

 

В поисках Стефани

Достучаться до Стефани оказалось сложнее, потому что нам с ней было трудно абстрагироваться от идеологического давления, проскальзывающего в разговорах. Если я начинала оправдывать право ее супруга на его потребности, ей начинало казаться, что я отрицаю ее нужды. Как же помочь женщине восстановить связь с собственным телом и сексуальностью, отделить себя от своих детей, особенно когда она ничего этого и не хочет, или когда чувствует, что ничего не заслуживает, или полностью выжата? Как избежать ловушки, расставленной для нее где-то между нуждами ее детей и интересами мужа, когда ее личные потребности вообще, кажется, никого не интересуют? Говорить о сексе я не хотела, чтобы не усложнять ситуацию.

Я начала беседу со Стефани так: «Я никогда не скажу вам, что нужно себя заставлять. Ничто так не разрушает эротическую составляющую отношений, как секс по принуждению. Но я считаю, что секс важен: для вас, для вашего брака, для детей. И мне странно, что вы так легко отказываетесь от этой значимой части самой себя. Как так получилось, что в списке важного для ваших детей нет пункта „родители, занимающиеся сексом“?»

Многим женщинам непросто объединить материнство и сексуальность. Во многих культурах принято сравнивать материнскую любовь с самоотверженностью: самопожертвование, отказ от собственных нужд, самоотречение. Стефани уже не один год ставит детей выше себя и забывает о себе вообще. О собственной свободе и независимости она вовсе не помнит, а ведь и то и другое – необходимые элементы для формирования желания. Стефани больше не воспринимает себя как человека, обладающего какими-то правами. Восстановить связь с собственной эротической стороной и отделить ее от материнской составляющей личности крайне важно. Вместе мы начинаем исследовать ускользающую сексуальность Стефани. Мы обсуждаем историю ее сексуальных отношений: как было принято выражать сексуальность в ее семье, какими оказались ее собственные первые впечатления от секса. Она рассказывает, что ее мать стеснялась всего, связанного с сексом, что она никогда не говорила об этом открыто и то и дело напоминала о морали и грехе. Стефани никогда и не думала о своей матери как о человеке, обладающем сексуальностью, и я допускаю, что в ее жизни может повторяться тот же шаблон поведения.

Мы говорим о том, как менялась сексуальная идентичность Стефани во время беременности, рождения детей, кормления. Мы обсуждаем ее личный опыт в более широком культурном контексте и беседуем о том, как материнство, мифы о целомудрии, медицинская сторона беременности и родов негативно влияют на сексуальность женщины, ставшей матерью. Я рекомендую ей отличную книгу, Sexy Mamas, написанную Кэти Винкс и Энн Семанс, в которой понятными и позитивными словами рассказывается о сексуальности и материнстве. Стефани стоит положить эту книгу где-то на виду, у кровати, к примеру.

Подобными разговорами я пыталась вернуть секс в жизнь Стефани и помочь ей вспомнить о себе как о сексуальном человеке. Последние годы она привыкла доверять свое желание Уоррену и считать его ответственным за их сексуальные отношения (а также за смену резины на машинах, стрижку газона и вынос мусора). И я понимаю, что мы нащупали нечто важное, когда Стефани вдруг взорвалась: «Я всю жизнь не была особенно хороша в сексе, и я возмущена, что Уоррен теперь ведет себя так, как будто имеет право на что-то, чего я себе не позволяю!»

Сообща мы смещаем фокус с самоотрицания к самосознанию. Мы разбираемся, как Стефани вернуть себе право на удовольствия, включая присущий этому праву эгоизм – но так, чтобы не чувствовать себя плохой матерью. Один из положительных результатов беседы таков: Стефани решается на радикальный (для нее) шаг и уезжает с сестрой на выходные, оставив Уоррена с детьми. Для этого нам потребовалось много поработать, но мне кажется, что, прежде чем Стефани позволит себе секс, ей нужно разрешить себе хоть какие-то удовольствия. Проявив щедрость к самой себе, она (я надеюсь) станет более чуткой и к мужу.

Я не большой любитель давать домашние задания своим пациентам, особенно когда у них и так работы невпроворот. Поэтому в конце каждой сессии я прошу и Стефани, и Уоррена постараться в течение следующих недель просто делать что-то по-новому. Им не нужно об этом говорить, потому что нам важен не какой-то конкретный результат, а само усилие. «Я хочу, чтобы вы выполнили что-то необычное для себя, хоть что-нибудь, что окажется для вас шагом вперед». Уоррену я объясняю: «Нередко мы делаем для других то, что сами хотели бы получить от них, но они-то не обязательно хотят от нас именно этого. Важно приложить усилие, понять, что вы отличаетесь от других, и принять эти различия. Было время, когда вы пытались наладить отношения со Стефани и проявляли чудеса креативности, но это прошло. Считается, что мы стараемся получить только то, чего у нас пока нет. Поэтому, чтобы партнер оставался эротически активным, мы должны быть все более, а не менее изобретательными в попытках соблазнить».

До сих пор под словом «секс» понималось только то, чего хочет Уоррен и чего ему не хватает. Стефани перестала быть открытой и восприимчивой и стала только реагировать. В такой пассивной фазе она привыкла отказывать Уоррену. Я советую ей: «Помните, что, постоянно отвечая „нет“, вы сами себя ограничиваете. Именно категорический отказ и ранит Уоррена сильнее всего. Вы почувствуете себя гораздо свободнее, если смените „нет“ на „может быть“, „давай поцелуемся“ или „уговори меня“. Уоррен, как никто другой, способен помочь вам восстановить связь с вашим женским началом, скрытым под образом матери. Вы можете попробовать сделать его союзником и не отталкивать? Предложите ему помочь вам, и посмотрим, что получится».

Стефани настолько поглощена делами, связанными с детьми, что не видит никакой ценности в настойчивости Уоррена. На мой взгляд, Уоррен постоянно напоминает ей, что эротическая близость важна. Рядом с ним она имеет шанс ослабить связь между собой и детьми и часть своей энергии направить обратно на себя и на отношения с мужем. Когда отец обнимает мать и мать принимает его объятия и переводит внимание на него, это меняет баланс сил в семье. Формируются границы, образуются новые области отношений, некоторые из них теперь касаются только взрослых. Время, ресурсы, игра и удовольствия распределяются иначе, и либидо спасено от принудительного выхода на пенсию.

Работая с гомосексуальными парами, я пришла к выводу, что подобная динамика отношений воспроизводится всякий раз, когда только один из родителей, независимо от пола, берет на себя всю нагрузку, связанную с детьми. Так как в однополых парах нет традиционного разделения труда: женщины дома, мужчины на работе, – то их интересно сравнивать с традиционными парами. И я постоянно вижу, как тот, кто занимается детьми, переживает перемены, похожие на те, что случились со Стефани: человек начинает полностью жить в ритме детей, теряет себя, ему сложно выпутаться из бесконечной груды дел (а такие попытки одновременно и раздражают, и отнимают силы).

Роль партнера, сохраняющего бо́льшую автономность, – помочь тому, кто занимается детьми, высвободить часть энергии и перенести ее на отношения со вторым членом пары: «Брось пока игрушки, никто тебе медаль не даст; пойди лучше поспи», «Да не нужно сейчас печь пирог, ты и так много всего сегодня сделала», «Давай посидим минут десять, выпьем по бокалу вина, пока няня еще не ушла». Так меняется традиционное распределение обязанностей: оба берут на себя ответственность, и партнеры понимают необходимость личной свободы для каждого из них.

Когда Уоррен спрашивает: «Хочешь?» – и Стефани наконец отвечает: «Уговори меня», их отношения начинают меняться. Жесткий антагонизм прекращается, на его место приходит взаимность. Она просит его помочь ей, и это уже является проявлением сексуальной ассертивности. Уоррен счастлив, что больше не находится в положении просящего, и намерен вернуть себе жену. Теперь у его роли хранителя огня есть новый смысл.

 

Снимаем эмбарго на эротику

Уоррен и Стефани движутся в правильном направлении, но пока их эротические настроения не вполне гармонируют. Все затейливые ритуалы соблазнения, которые придумывает Уоррен, раз за разом рушатся под грузом домашних дел. Вообще, вся жизнь этой пары вращается вокруг детей, что выглядит почти абсурдно: в выходные – детский баскетбол и дни рождения; дети ложатся спать поздно, минут за тридцать до родителей, и могут спокойно входить в спальню родителей в любой момент. За шесть лет Уоррен и Стефани не провели ни одного выходного вдвоем без детей. Родители давно уже не включают в семейный бюджет никаких расходов лично для себя, а няня, приходящая посидеть с детьми пару часов, воспринимается как роскошь, а не необходимость. Проще говоря, они и не пытаются найти время и пространство, чтобы отдохнуть и восстановиться, хоть по одиночке, хоть вдвоем. Ни один из партнеров больше не сфокусирован на другом, и каждый пытается за счет детей компенсировать то, чего ему недостает.

Я замечаю, что абсолютный фокус на детях – не просто вопрос стиля жизни; иногда это еще и структура эмоциональной стороны отношений. Выходит, что взрослые получают ощущение заботы и внимания от детей. Безусловная любовь и преданность детей наполняют нашу жизнь новым смыслом. Проблемы начинаются, когда мы пытаемся получить от детей то, чего не получаем друг от друга: чувство, что мы особенные, что мы имеем значение, что мы не одиноки. Перенос наших эмоциональных нужд на детей оказывается для них слишком серьезной нагрузкой. Чтобы чувствовать себя в безопасности, детям необходимо осознавать границу собственных возможностей и понимать, чего от них ждут. Для них требуется, чтобы у родителей имелись собственные взрослые любовные отношения, неважно в какой форме. Если мы эмоционально и сексуально удовлетворены (по крайней мере, до известного предела: давайте тут не мечтать о невозможном), мы и детям позволяем проявлять собственную независимость более свободно.

Если Уоррен и Стефани хотят вновь обрести легкость и драйв в отношениях, они должны освободить себя – и эмоционально, и с бытовой точки зрения – от непропорционального внимания к детям. Пары, не имеющие детей, могут заняться сексом в любой момент, а родителям приходится быть более изобретательными. Стоит пробовать регулярные свидания, выходные вдвоем несколько раз в год или хоть полчаса в машине, – важнее всего, что пара находит способ отгородить собственное эротическое пространство. Уоррен и Стефани сопротивляются идее заранее запланированного секса, но я отвечаю: «Планирование – это проза, конечно, но так мы показываем твердость намерений, а стало быть, и ценность ожидаемого события для обоих. Когда вы планируете время для секса, вы прежде всего работаете на восстановление вашей эротической связи. Ведь именно этим вы занимались, когда только встречались. Пусть это будет такая долгая прелюдия: не двадцать минут, а пара дней».

Планирование очень помогло Стефани. Она делится впечатлениями: «Уоррен представляет себе свидание так: он подходит ко мне и предлагает заняться сексом во вторник часов в одиннадцать и, когда я отказываюсь, говорит: „Давай устроим свидание завтра вечером?“ Мне пришлось объяснить, что для меня секс по расписанию – это еще не свидание. Мне нужно куда-то сходить. Я хочу съесть то, что готовила не я, и на тарелке, которую не я буду мыть. Когда мы куда-нибудь идем, мы говорим, целуемся, шутим. Можно вести взрослый разговор, и никто не перебивает. Он уделяет мне внимание, и я чувствую себя сексуальной».

Такие свидания не только поддерживают важную для Стефани эмоциональную связь, но и содействуют ее переходу из состояния мамы в роль любовницы. «Очень долго я думала о сексе только в том смысле, чтобы найти способы его избежать. Теперь, когда я знаю, что у нас с Уорреном свидание, мне легче ждать и предвкушать. Я прихорашиваюсь, принимаю душ, делаю эпиляцию, даже макияж наношу. Я стараюсь блокировать все негативное и разрешаю себе просто быть сексуальной».

История Стефани и Уоррена является типичным результатом влияния родительского долга на эротические отношения, и таких примеров очень много. Это история о том, как эгалитарные идеи и романтические порывы традиционной пары людей, состоящих в законном браке и относящихся к среднему классу, были жестоко разрушены, когда к паре прибавился еще один человек.

Я еще не закончила работу с Уорреном и Стефани. Их отношения определенно улучшились, но пока для них, а особенно для Стефани, забота о детях плохо сочетается с эротическим. Подозреваю, что, когда в их жизни начнется следующий этап: дети пойдут в школу и Стефани сможет вернуться на работу, как она и планирует, – возникнет новая энергия. А пока им помогает мысль о том, что нынешнее состояние – лишь один из периодов в долгих отношениях.

 

Сексуальные мамы существуют

Наши современники становятся родителями, когда их сексуальность уже сформировалась и полностью проявилась. Все мы выиграли от того, что сексуальное отделилось от репродуктивной функции. Научившись регулярно использовать контрацептивы, мы получили возможность завязывать отношения и заводить партнеров сколь угодно активно и долго, причем не подвергая ни себя, ни партнера никакому риску. Мы наслаждаемся чистым желанием без последствий, по крайней мере, какое-то время, и от долгосрочных отношений ждем сексуального удовлетворения. Для поколения наших бабушек и дедушек, да и родителей, секс до рождения детей мало чем отличался от секса после появления в семье наследников: вероятность наступления беременности и всех связанных с ней новых обязанностей была вовсе не нулевой. Но для поколения беби-бумеров и всех последующих рождение детей означает радикальное изменение привычного нам свободного стиля жизни, главной целью которого является удовлетворение собственных потребностей и получение удовольствий. С появлением ребенка возникает конфликт между привычным и новым, тем более что нам теперь есть с чем сравнивать: «А вот когда-то тебе нравился секс», «Мы же могли часами заниматься любовью», «Раньше я знал, как тебя возбудить» – такие жалобы партнеров в адрес друг друга я слышу очень часто. Мы потрясены тем, что, становясь родителями, мы теряем многие привычные удовольствия и пытаемся этому сопротивляться.

И мужчины, и женщины переживают из-за подобных радикальных перемен, но не всегда одинаково и определенно не в равной степени. Освобождение женщин, означающее также и сексуальную свободу, еще не проявляется в полной мере в жизни матери: материнство пока хранит ауру высокой морали и даже некоторой святости. Традиционно в патриархальной культуре было принято не видеть в женщине-матери сексуального начала, поэтому утрата женщиной сексуальности с рождением детей воспринимается так болезненно в современном обществе. Возможно, это все пуританское наследие, но мы действительно лишаем материнство сексуального компонента. Вероятно, нам кажется, что вожделение никак не сочетается с материнскими обязанностями.

Разумеется, в Америке встречается много разнообразных жизненных укладов. Моя подруга Джун напоминает мне, что не все американцы приплыли в страну на «Мэйфлауэре». «Темнокожее население сталкивается с теми же проблемами в отношении секса, но нам определенно живется легче, чем вам, белым, – говорит она. – Секс – естественная часть жизни, а не какой-то страшный грязный секрет. Мои дети знают, что я занимаюсь сексом. И я знала, что мои родители это делают. Они включали музыку Марвина Гэя, закрывали дверь в ванную, и нам лучше было их не беспокоить». Одна моя аргентинская подруга рассказывает, что муж зовет ее в постели «мамочка»: отличный способ преодолеть табу. Моя коллега из Испании Сюзанна рассказывает, что, когда она в Мадриде, ее самая сексуальная часть – ее трехлетний сын. «В Нью-Йорке меня делают сексуальной мой испанский акцент, волосы, ноги, но уж точно не сын». Моя пациентка Стейси, белая американка, живущая с дочерью в Бруклине, хорошо понимает сложившуюся вокруг демографическую ситуацию: «Единственные флиртующие со мной мужчины – это педиатр из Индии, русский дантист, итальянец-пекарь и владелец продуктового магазинчика из Пуэрто-Рико. Здешние белые мужчины? Даже не думай. Если я с ребенком, они на меня и не смотрят». А вот на мужчину с младенцем реагируют совсем иначе: малыш становится мощным афродизиаком. Мужчина, идущий по улице с ребенком на шее, воспринимается как символ стабильности, верности, заботы. И для большинства женщин (и многих геев) это кажется сексуальным.

В книге Paris to the Moon («Париж на Луну») эссеист Адам Гопник сравнивает американскую антисексуальную модель репродукции с французским подходом, предполагающим гораздо больше чувственности: «Все американские книги о том, что такое беременность и чего ожидать в связи с ней, начинаются с теста на беременность, а не с сексуального акта. В Париже беременность – нечто, что случается в результате секса, и после благополучного окончания данного состояния женщина сможет вновь заниматься сексом. В Нью-Йорке беременность связана с дородовым отделением в больницах. А в Париже беременность воспринимается как новая глава, необходимая в процессе изучения чувственной стороны жизни, такой странный эффект от телесных удовольствий».

Несмотря на то что американский взгляд на жизнь все глубже проникает в культуры других стран, на свете есть еще немало женщин, которые ежедневно ведут борьбу против отрицания Эроса. Для них материнство означает вновь обретенную сексуальную уверенность, женственность, даже восстановление израненного тела. Однажды у меня были две сессии подряд, вначале со Стефани, потом с Амбер. Их жизни во многом схожи, но они совершенно по-разному воспринимают события. Амбер рассказывает: «Раньше я категорически отказывалась от секса. Сама не знаю почему. Запрет на любые желания, даже на чувство голода, мне привила мама, весившая меньше пятидесяти килограммов. До рождения детей, когда мой муж спрашивал, хочу ли я есть, я всегда отвечала “нет”. Это вошло в привычку: я отказывалась раньше, чем вообще понимала вопрос.

Теперь у меня есть гораздо более серьезные причины отказываться от секса: я страшно устаю ото всех хлопот, связанных с детьми. Я выхожу из себя, когда мой старший сын двух с половиной лет будит младенца-брата; мне горько от того, что у меня нет никакой помощи и я тащу на себе и детей, и дом. Но я хочу секса, и я его требую или начинаю ныть, если не получаю. Весь день я полностью выкладываюсь: кормлю, готовлю, собираю игрушки, ношу детей на руках, меняю памперсы. И через несколько дней, когда я полностью растворяюсь в детских делах, детской еде и детских песенках и забываю о себе, мне нужен мой стакан шерри, моя музыка и мой мужчина. Мне необходимо вырваться из этого образа: непричесанные волосы, грязная футболка от срыгиваний младенца, джинсы с пятнами от сыра и пасты. А еще я стараюсь как можно чаще ложиться спать вместе с детьми».

Другая моя пациентка, Шарлин, учится у своих отпрысков: «Мои дети научили меня жадничать. Мой полуторагодовалый малыш может присосаться ко мне на полчаса, потом поиграть и вернуться за добавкой. Он недовольно качает головой, когда я предлагаю ему молоко в бутылочке, сам поднимает мне футболку и требовательно кричит, пока я не расстегну бюстгальтер. И тут он видит сосок, улыбается, начинает ворковать и устраивается поудобнее. А другой малыш, трехлетний, хочет сидеть у меня на руках; ему нужно мое время, мое внимание, он старается урвать свое и начинает командовать: как мне лечь, как именно катать машинку. И его не мучают ни стыд, ни чувство вины, когда он сообщает нам, кто из родителей будет его мыть и укладывать. Разумеется, они не получают желаемого абсолютно всегда, но меня потрясает, как уверенно и спокойно их желания передаются от разума к телу. Я и забыла, что можно чувствовать и вести себя вот так – или даже и разучилась так себя вести. И теперь я смотрю на детей и лучше понимаю свое тело и вспоминаю о собственных желаниях».

Во время беременности моя пациентка Рене научилась принимать себя как никогда раньше: «Для меня беременность оказалась прямо-таки целительной. В детстве я пережила сексуальное насилие и всю жизнь ненавидела признаки женственности в себе. Двадцать пять лет я воевала со своими бедрами. За год до беременности я попала в больницу с расстройством пищевого поведения. Я была такой тощей, что и не думала, что смогу забеременеть. Долгие годы у меня отсутствовали регулярные месячные. Но в тот момент, когда я увидела плюс на тесте на беременность, все изменилось. Впервые в моей жизни еда перестала казаться мне ядом. Мне нравилось видеть, как полнеет мое тело. Впервые в жизни моя грудь стала округлой, и я этим даже гордилась. Большинство подруг жаловались, что во время беременности набирают вес. Но я вдруг почувствовала, что быть женщиной не так уж плохо. Роды прошли естественно, и я получила очень мощное впечатление. Оказалось, что я способна на гораздо большее, чем думала сама. С тех пор, занимаясь сексом, я ищу подобного яркого ощущения».

У Джули трое детей, и с рождением первого ребенка она обрела новый образ. «В двадцать с небольшим я одевалась как мальчишка: объемные свитера, джинсы, кеды. Такой имидж полностью отрицал все женственное. Я не верила, что могу быть интересна мужчине как-то иначе, кроме как сексуальный объект. А теперь я ношу стильные узкие брюки, блузки с глубоким вырезом. Я стала похожей на женщину, которая понравилась бы моему отцу-итальянцу и при виде которой моя мать краснеет: сексуальная, уверенная, жадная. Почему? Сейчас я чувствую себя очень уверенно. Мне не нужно ничье одобрение. У меня есть целая команда, чьи желания и потребности для меня очень важны (дома ее окружают четверо мужчин). И в семье я нахожу необходимую мне свободу. Я не должна больше объяснять себя и свое поведение кому-то чужому – рядом со мной только те, кого я сама выбрала. Я мать и не боюсь быть сексуальной, чувственной и проявлять свои желания».

 

Послеродовая депрессия у отца

Встречаются мужчины, похожие на Уоррена: с появлением детей они оказываются брошенными и не получают сексуального удовлетворения. Но есть мужчины вроде Лео, чье либидо улетучивается, как только в доме появляется ребенок. Ослабление желания у женщины, ставшей матерью, – не новость. Это не то чтобы очень радостное явление, но по крайней мере объяснимое. Но как понять отца, который перестает видеть в матери своих детей сексуальный объект? Такая история не менее типична, хотя о ней и говорят гораздо реже.

Когда Клара и Лео пришли ко мне впервые, она была в полном отчаянии. Партнеры вместе уже семнадцать лет, из которых первые шесть являлись настоящим пиршеством плоти, затем было четыре года хаоса, связанного с рождением детей, а последние семь лет секс из отношений исчез вовсе. Она и пыталась обсуждать это, и умоляла, и кричала, и искала замену мужу на стороне. За прошедшие годы у Клары было несколько увлечений и один серьезный роман. Лео узнал, она потребовала развода, он предложил пойти к психотерапевту – и вот они у меня.

Клара говорит: «Мне страшно надоели отговорки. Работа, стресс, умирающий отец, надо рано вставать, давно не был в спортзале, сил нет, спина болит. Или я дышу не так, у меня лишний вес, у него лишний вес. Я долго искренне принимала это все на свой счет, но больше так не могу. Я люблю его, я готова сохранить отношения, но так жить невозможно!»

Лео рассказывает: «Я всегда считал себя мастером в сексе. Мы шутим, что в самом начале отношений под нами даже мебель иногда ломалась. Я никогда не думал, что появление детей так повлияет на мою сексуальность, но определенно где-то в глубине что-то переключилось».

Я выяснила, что Лео начал избегать физического контакта, когда Клара была беременна их первым сыном. В последнем триместре секса вообще не было. Лео приходил домой с работы все позже; Клара чувствовала: что-то происходит, но открыто они это никогда не обсуждали.

– Что изменилось для вас, когда она стала матерью?

– Ее значение. Она превратилась из любовницы, партнера, моей жены в мать моего сына. А потом в мать двоих сыновей. Было время, когда она должна была полностью отдавать себя им, и я не возражал. Я думал, что в мире нет ничего лучше, чем спящие рядом малыши и жена. Я ничуть не ревновал. Я и сам очень любящий и заботливый отец.

– Каково это: взять в рот грудь женщины, которая кормит? – спросила я.

– Очень странно. Вообще физическая близость стала казаться странной. Я видел ее роды, оба раза, и должен сказать, что на наши сексуальные отношения это повлияло не лучшим образом.

– Я знаю: считается, что роды – волшебный момент, величайшее чудо жизни и все такое. И никто не готов признаться, насколько это еще и отвратительное зрелище, – поддержала я Лео. – Неполиткорректно мужчине признаваться, что зрелище рожающей жены может быть совершенно неприятным. У Элис Уокер, писательницы-феминистки, в одной из книг есть персонаж, кажется, господин Хол, который наблюдает, как рожает его жена, и после этого не может прикоснуться ни к ней, ни к другой женщине до конца жизни. Он говорит, что не хочет, чтобы кто-то еще раз прошел через такое.

– Ну, это преувеличение, но в целом верное. Я стал вести себя с Кларой осторожнее, не так свободно, как раньше. Видимо, я перестал быть агрессивным или страстным и прекратил хотеть ее как прежде: по-настоящему отдаваться ей и брать ее. Определенно, изменились отношения.

– Не можете делать ничего такого с матерью ваших детей?

– Выходит, да.

– Давайте поговорим об этой дихотомии «Мадонна/проститутка» подробнее, – продолжаю я. – У вашей проблемы глубокие психологические корни. Многим мужчинам бывает сложно воспринимать мать их детей как эротический объект. Им видится в этом что-то реакционное, похожее на кровосмешение, отдает историей Эдипа. Но вы все-таки не забывайте, что она – их мать, а не ваша. Сейчас вам не помешает некоторая доля здоровой объективации: что угодно, что поможет отделить вашу жену от матери ваших детей.

Карла в ходе первой сессии много молчала, но на следующей неделе проявила больше активности. Смеясь, она рассказала мне такую историю.

– Я очень желала настоящего хорошего секса с Лео. Я хотела сделать ему выразительный, долгий минет. Не просто потому, что так нужно, и не из вежливости. Но я понимала, что у него есть проблема с тем, что я теперь мать. И я не знала, позволит ли он мне. Поэтому я предложила такую игру: „Знаешь, мы можем с тобой заняться сексом какими-нибудь двумя интересными способами, и ты сам выбери, которым. Но за минет тебе придется заплатить. Сотню долларов“. Я думала, что это будет забавно, и очень хотела посмотреть, сможет ли Лео забыть о „матери“. Ну, знаете, вы же не платите матери ваших детей за минет, да? И жене за минет не платят. И все получилось очень здорово, должна вам сказать».

– Может, тебе нужно принимать кредитные карты, – пошутил Лео. – Поставь у кровати мобильный терминал.

Я вспоминаю об этой идее Клары уже много лет. Одним ходом она очень грамотно ухватила суть проблемы: как разделить образы любовницы и матери. Лео боялся показать вожделение к матери своих детей, которую нужно уважать и беречь. И Карла решила рискнуть, разорвать шаблон и пригласила его в игру. Она забыла свою сдержанность и превратилась в провоцирующую сексуальную женщину, требующую оплаты. Оказавшись окруженным такой откровенной сексуальностью, Лео смог наконец-то выпустить на волю свое вожделение.

 

Бегство из плена семейной жизни

Рождение ребенка – одно из самых важных стремлений большинства из нас. Обзаводимся ли мы потомством биологическим способом или создаем семью иначе, но делая это, мы пытаемся достичь бессмертия. Мы занимаем нишу в жизненном цикле и вписываем свое имя в историю. Мы приближаемся к бессмертию, оставляя после себя что-то, кого-то – плод нашего семейного союза. С этой точки зрения дети – воплощение желания. Это чистый жизнеутверждающий акт. И страшно наблюдать, как результат этого акта отрицает причину его появления.

Понятно, что с появлением детей сохранить эротическую связь сложнее. В семье формируется особая рутина, без которой просто не обойтись. И она практически исключает возможность сексуальной спонтанности. Теперь паре приходится сложнее на всех фронтах: меньше денег, времени и сил друг на друга. Принято считать женщину-мать несексуальной, и это так глубоко укоренилось в мировоззрении и мужчин, и женщин, что все мы теперь по сути отрицаем сексуальность матери. Существует масса способов полностью подавить свою сексуальность в рамках семейных отношений, и в основе всех их лежит убеждение, что дети не должны ничего знать о сексе – ради их же блага.

Для многих родителей идея «секретного сада» дает целую гамму ощущений: от острого чувства вины и беспокойства до более умеренных градаций ощущения неловкости. Мы боимся, что наша сексуальность каким-то образом повредит детям, что все это неприлично и опасно. Но кого же мы пытаемся защитить? Дети, видящие, как их родители открыто выражают теплые чувства друг к другу (разумеется, сдержанно, в рамках разумного), повзрослев, с большей вероятностью будут воспринимать сексуальность со всем необходимым уважением, ответственностью и любопытством. Цензурируя нашу сексуальность, подавляя желание или отказываясь от всего этого, мы, наоборот, передаем ограничения следующему поколению.

Есть много причин отказаться от секса, но те, кто этого все же не делает, – просто молодцы. Отважные и решительные родители, умудряющиеся сохранить эротическую связь, – это те пары, которые действительно ценят сексуальный элемент своих отношений. Чувствуя, что желание слабеет, они проявляют изобретательность и прикладывают усилия к тому, чтобы его восстановить. Они понимают, что вожделение угасает не из-за детей: это взрослым не удается сохранить огонь.