Ся Шан родился в Хэцзяни. Его отец, Дунлин, был богатый самодур, расточительный до крайности. Бывало, ест «свертки», а углы их бросает, так что весь пол вокруг него бывал усеян безобразной грудой объедков. Человек был тучный, тяжелый, и его за все это прозвали Теряющим углы воеводой.

В вечереющих его годах семья дошла до крайней бедности, так что он ежедневно недоедал. Плечи исхудали, и с них кожа свисала мешком. За этот вид ему дали новое прозвание – Монаха, нищенствующего по деревням. Прозвище это намекало на мешок, висящий за плечами.

Перед кончиной он сказал Шану так:

– В своей жизни я грубо уничтожал небесные дары, навлек на себя с высот гнев неба и вот умираю от холода и голода. Тебе же следует, ревнуя о своем счастье, усиленно работать над своим поведением. Этим ты покроешь грехи отца.

Шан с полным благоговением стал исполнять волю покойного отца. Это был искренний, совершенно простой человек, без всякой двойственности. Сам пахал и кое-как сводил концы с концами. В деревне все его любили и почитали.

Один богатый старик, сжалившись над его бедностью, дал ему в долг денег, чтобы он поучился розничной торговле. Но Шан сразу же потерпел убыток, даже, как говорится, «на мать». Ему было стыдно, что убыток нечем выплатить, и он попросился к старику в наемники. Тот не соглашался.

Тогда Шан, встревожившись и потеряв покой, продал всю свою землю и дом, взял деньги и пошел к старику отдавать долг. Старик, узнав из расспросов, как было дело, почувствовал к нему еще большее расположение, пожалел его еще глубже и силком выкупил ему обратно прежнее хозяйство. При этом он дал ему еще более крупную сумму, чем в первый раз, понуждая стать торговцем. Шан все отказывался.

– Я, – сказал он, – даже эти десять с чем-то лан, и то не мог вам отдать. Зачем же мне теперь надевать на себя узел долга в будущей жизни и стать в ней ослом или лошадью?

Тогда старик позвал другого торговца вступить с Шаном в компанию. Через несколько месяцев Шан вернулся и только-только сумел остаться без убытка. Старик же и не думал получить от него барыши, а велел снова делать то же самое.

Через год у него была полна телега и от взятого в долг, и от нажитого. Но, очутившись на Цзяне, он попал в бурю, и корабль его чуть не перевернулся. Вещи же наполовину погибли и растерялись.

Вернувшись домой, он подсчитал то, что у него осталось, и обнаружил, что, в общем, он может выплатить своему хозяину долг. Подумал и сказал товарищу:

– Если небо кого сделало бедным, то разве кто-нибудь может тому помочь? Я все время только обременяю вас…

Произвел расчеты, вручил товарищу деньги, а затем, в чем был, ретировался.

Старик стал снова настаивать на своем, но Шан решительно не шел на это и по-прежнему стал сам пахать.

– Живут же на свете люди, – вздыхал он про себя, – и хоть несколько лет, да попользуются жизнью в свое удовольствие. Как же это моя жизнь пала так низко?

В это время откуда-то у них появилась колдунья, которая гадала на монетах. Она узнавала судьбу человека в совершенной полноте и точности… Шан явился к ней, весь в благоговейном внимании. Колдунья оказалась старой женщиной. Дом, который она снимала, блистал отменной чистотой. В середине помещения стоял трон духа, перед которым все время в душистом дыму курились свечи. Шан вошел и сделал старухе почтительный поклон. Она сейчас же потребовала денег. Шан вручил ей сто монет, она их положила в деревянный ящик и с ним в руках опустилась перед троном на колени, встряхивая его и шумя, наподобие того, как это делается, когда просят божество о жребии.

Окончив эти движения, она встала с колен и высыпала монеты в руку, а с руки на стол, расположив их в известном порядке. При этом у нее было принято, что знаки лицевой стороны будут считаться плохими, а оборот монеты – хорошим.

Она принялась отсчитывать монеты. До пятидесяти восьми все были знаки, а после пошли исключительно гладкие.

– А сколько вам лет? – спросила старуха.

– Двадцать восемь, – ответил Шан.

Старуха покачала головой.

– Ой, рано еще, – сказала она. – Нынешняя ваша жизнь идет не по вашей собственной судьбе, а по судьбе ваших предшественников. Только к пятидесяти восьми годам вы встретитесь со своей собственной судьбой, и только тогда, наконец, не будет подобных переплетений.

– А что значит, как вы говорите, «мои предшественники»?

– А вот что: если у предшественника были добрые заслуги и если его счастье не исчерпывается в его собственной жизни, то наслаждается благами идущий за ним. Наоборот: если предшественник обладал запасом недобрых дел и в его жизни несчастье не погашено, то терпит преемник.

Шан стал загибать пальцы.

– Еще тридцать лет, – сказал он. – Я уже буду совсем стариком, и жизнь уже подойдет к деревянной домовине.

– До пятидесяти восьми, – ответила старуха, – у вас будет еще пять лет возвращающейся благодати. Можно будет кое-что предпринять, – да, но только-только чтобы избежать голода и холода. Когда вам исполнится пятьдесят восемь лет, то к вам сами собой должны прийти большие деньги, и не надо будет их усиленно искать и просить о них. У вас, сударь, за всю жизнь не было никаких грехов, так что и вторая ваша жизнь будет наслаждаться счастьем бесконечно.

Шан распростился с гадалкой и пошел домой. Он наполовину сомневался в том, что она ему наговорила, наполовину верил. Тем не менее он спокойно переносил свою бедность и, соблюдая себя в строгости, не позволял себе искать чего-либо непоказанными путями. Когда ему исполнилось пятьдесят три года, он подумал о себе и стал проверять предсказанное.

Дело было как раз в пору «восточных работ», а Шан все время хворал, пахать не мог. Когда же поправился, стояла страшная засуха, и ранние посевы все, как есть, посохли. Лишь к осени полили дожди. У Шана дома не было никаких семян, кроме проса, и он все свои несколько му засеял только им. После этого наступила снова засуха. Греча, горох наполовину погибли, и только просо уцелело. Затем вдруг, на его счастье, полили дожди, и просо поднялось еще лучше. Подошла весна, был большой голод, но Шану удалось избежать недоедания.

Все это заставило Шана поверить колдунье. Он опять занял у старика денег, сделал маленький оборот и сейчас же кое-что заработал. Ему советовали начать большое торговое дело, но он на это не шел.

Наконец ему стукнуло пятьдесят семь лет. Как-то случилось ему чинить забор. Он стал рыть землю и нашел железный котел. Взял его на свет – оттуда шел белый пар, словно вились шелковые нити. Шан испугался и не решался вскрыть его. Но вот через некоторое время пар исчез, и перед ним был полный белыми слитками жбан. Позвал жену, втащил вместе с ней в дом, взвесил: оказалось – тысяча триста двадцать пять лан. И они решили, что колдунья в своих вычислениях несколько промахнулась.

Жена соседа, войдя в дом к Шану, подсмотрела, что делалось, побежала домой и рассказала мужу. Тот в страхе кинулся к местному уездному правителю и сделал тайный донос.

Правитель отличался исключительной жадностью: схватил Шана и потребовал у него серебро. Жена Шана хотела половину скрыть, но Шан сказал ей:

– Оставлять у себя то, что добыто неправедно, – значит самим себе покупать горе.

И представил все, как есть, правителю. Тот, получив серебро, заподозрил Шана в утайке и послал за жбаном, в котором серебро лежало, наполнил его снова серебром; оказалось – полно.

Тогда он Шана отпустил.

Вскоре этого правителя перевели начальником области Наньчан. Через год Шан по торговым делам тоже прибыл в Наньчан. Оказалось, что правитель уже умер. Жена его с детьми собиралась ехать домой и продавала все наиболее громоздкое и тяжелое. Среди этих вещей были, между прочим, плетенки с туновым маслом, примерно этак с тысячу штук. Шан купил их по дешевой цене и с товаром поехал домой.

Дома он обнаружил в одном из сосудов течь. Перелил масло в другой – и вдруг внутри его оказалось два слитка белого серебра. Перебрал все жбаны – то же самое. Проверил – и получилось как раз столько, сколько было выкопано.

После этого Шан сразу разбогател. Но вместе с тем стал усиленно помогать всем бедным и находившимся в крайности, раздавал деньги щедрой рукой и не скупясь. Жена уговаривала его отложить что-нибудь для детей и внуков, но Шан возражал:

– Вот таким-то образом я им наследство и оставлю!

Сосед его обеднел догола, дошел до нищенства. Хотел было попросить у Шана, но было совестно. Шан прослышал об этом.

– Вот что, – заявил он соседу, – то, что случилось тогда, было моей судьбой, пришедшей в свое время к чему полагалось. Вот почему духи и боги твоими руками разрушили и погубили меня. Какая вина на тебе?

И помог ему весьма основательно. Сосед, весь растроганный, лил слезы.

Шан достиг восьмидесяти лет. Дети, внуки шли, череда за чередой, несколькими поколениями и – не беднели, не опускались.

Автор этих странных историй сказал бы при этом так:

Мотовство и расточительность, доходящие до крайности, неизбежны даже у князей, графов и им подобных. Еще бы им не быть у человека из черни!

Жаль, конечно, когда человек в своей жизни грубо обращается с небесными дарами, а перед смертью – есть-то и нечего!

Счастье еще, что птица (отец), умирая, жалобно запела, а сын сумел покрыть отцовскую беду! Счастье, что отец с сыном, пробыв в бедности и упадке семьдесят лет, кончили тем, что повернули-таки вверх (к счастью)!

Иначе отцовское злое горе опутало бы сына, а сын запутал бы в свою очередь внуков и т.д. И до тех пор, пока не опустились бы до выпрашивающих подаяние нищих, не остановились бы…

А что за создание эта старая колдунья, что разоблачает тайны неба?

Ох, как странно!