По дороге в аэропорт я думал обо всём, что неожиданно свалилось на меня.

Я был растерян, узнав о том, что деньги, которые якобы я получил в наследство от друга, на самом деле были отняты у других во время Второй мировой войны мной самим. Деньги эти были сделаны на войне, причем на самой грязной и кровавой части самой грязной и кровавой войны.

Вся моя нынешняя жизнь до тридцати шести лет оказалась подготовкой к осуществлению мной миссии, которую я придумал в своей предыдущей жизни.

Я с отчаянием понял, что вся моя жизнь — это фальшивка. Всё было ненастоящим, и я тоже.

А настоящий, реальный — это Ральф, который хотел уничтожить весь мир. «Он хотел или хочет»? — думал я о нём в третьем лице, пока до меня не доходило снова и снова, что Ральф — это я. Хочу ли я этого? И кто я сейчас? Как мне — Максу — относиться ко всему, что я узнал от Гиммлера?

И я понял, что ничего не даётся даром. Даже те деньги и те капсулы, которые я воспринял, как дар судьбы, были даны мне не в награду за что-то и не в подарок, нет — они были даны только для того, чтобы я уничтожил тела всех людей.

Какая ирония, — думал я, — исчезнуть из этого мира тогда, когда он мне только начал нравиться, когда, может быть, впервые в жизни я стал понимать и чувствовать, что такое — любить жизнь.

Да, злая ирония судьбы. Случись это пару лет назад, когда я был в депрессии и отчаянии, встреться мне тогда этот Генрих, я бы с восторгом воспринял его идею, потому что мне в то время казалось, что жизнь ужасна. Почему казалось? — спросил я у самого себя, — она и была ужасной, если сравнивать её с нынешней.

Да, верно, она и была ужасна. А эта моя благополучная жизнь мне так нравилась. Она мне очень нравилась до сегодняшнего дня, когда я понял, что получил своё благополучие для выполнения этой… миссии. И, значит, моей счастливой жизни пришёл конец. Я понял, что судьба, провидение, рок, или кто-то ещё дают человеку счастливые возможности только тогда, когда им это нужно. Только тогда вы всё получаете, когда вы становитесь необходимы. Ни чудес, ни подарков не бывает. А жизнь несправедлива, жестока, коротка и бессмысленна. И только в религии Ральфа и Генриха есть смысл.

И как мне теперь продолжать жить в своё удовольствие? Генрих с уничтожением человечества и без меня справится. Но почему-то именно без меня не случится задуманный финал. Почему-то именно я должен остаться на обезлюдевшей Земле один и уничтожить себя. Я представил эту фантастическую картину, и мне стало страшно.

Теперь, как бы я не пытался жить беззаботно, как в прошедшие два года, у меня это не получится — я узнал так много. А они не хотят медлить, и мир недолго будет таким, каков он сейчас.

— Приехали, аэропорт, — сказал мне водитель, открывая передо мной дверь машины.

Войдя в терминал, я долго не мог решить, куда мне лететь. В Австрию? А что там делать? Жить со своей подругой, с которой я прожил последние полгода? Но я не мог уже продолжать ту спокойную жизнь. Ни к чему мне в Австрию. А куда? В Израиль? А там что? Все страны мира вдруг утратили для меня свою привлекательность.

Я оглядел зал аэропорта, спокойно двигающихся по нему людей, и подумал о том, что не завтра же, не завтра замрёт на Земле жизнь, и не зря мне дали так много капсул, что их хватит на целых двести лет. И, значит, у меня, да и у человечества есть эти двести лет. И я почувствовал радость и лёгкость на душе, которая перешла в грусть.

Я продолжал разглядывать пассажиров и мысленно разговаривать с ними:

— Знаете, вы с трудом поймёте меня, если я вам расскажу, что чувствует человек, которому не нужно умирать. Что чувствует человек, у которого впереди еще много лет жизни и, что самое главное, много лет молодости. Нам всем знакомо чувство радости, когда мы встречаемся со старыми друзьями. Нам всем знакома горечь расставания с любимыми.

Но теперь эти чувства будут для меня ещё острее и ещё болезненнее. Потому что мне, в любом случае, предстоит прожить дольше вас всех, если я, конечно, этого захочу. Потому что все мои девушки состарятся и умрут, а я всё ещё буду жить молодым. И все мои друзья тоже состарятся и умрут, а я всё ещё буду здесь. Я сказал, что расставание будет более болезненным? Нет, это не верно. Потому что мне уже не грустно и не весело — мне никак. Мне не будут казаться теперь более чем приятными мои встречи со старыми друзьями. Во мне больше не вызовут ностальгии старые фотографии. Мне будет не о чем ностальгировать. Это вы ностальгируете об ушедшей молодости, боитесь смерти, вспоминаете с грустью ушедших друзей, но не я.

Я уже не такой, как вы. Мне будет наплевать, куда и кто ушёл, мне безразлично, кто из вас постарел, а кто сделал подтяжки лица. Моя старость гораздо дальше от меня, чем ваша смерть от вас. Меня больше не волнуют и не трогают мысли о смерти, не беспокоят проблемы с деньгами, не интересует цена на медицинскую страховку. У меня больше нет общечеловеческих проблем. Я вообще уже не совсем человек. Понравится это кому-то или нет, но мне наплевать на ваши мечты, на ваши замшелые праздники, на ваше семейное счастье и на вашу заботу об обеспеченной старости. Я не завидую больше никому и ни о чем больше не мечтаю.

Но есть кое-что… и этого вы — обычные люди, конечно, не поймёте. Есть нечто… оно не даёт мне покоя — вы все умираете и так не хотите этого, вы боритесь со смертью, как можете, пытаетесь, как можно дольше задержаться в этом мире, а потом вы всё равно умираете, а я… я не борюсь за жизнь и не стремлюсь к бессмертию — я просто имею это. Не нужно стремиться к тому, что уже имеешь. Но вот что меня мучает — вы умираете, а я остаюсь, и поскольку никто из нас не знает, что ТАМ, после смерти, то я смотрю на вас и думаю, кому из нас больше повезло? Вы покидаете этот мир, а я остаюсь, ваш рейс закончен, а мой всё будет длиться. И кто знает, когда вы прибудете к пункту назначения, быть может, вас ждёт что-то лучшее, чем земная жизнь? А я, как корабль, которому закрыт вход в порт, обречённый смотреть, как другие корабли уже причалили. Да, я не такой, как вы, я давно другой. Но поверьте, завидовать нечему.

— Билет до Москвы, — сказал я, подойдя к стойке Аэрофлота.

Девушка за стойкой с сочувствием сказала, что ближайший рейс как раз через два часа, но билеты остались только в бизнес-класс, а, к сожалению, в экономе свободных мест нет.

— Вот и хорошо, — весело ответил я, — давайте бизнес, я другим не летаю и вряд ли уже когда-нибудь буду.

В самолёте я погрузился в воспоминания о своей прошлой жизни, когда я был только Ральфом.

Моя память вернула меня в тот момент, когда я познакомился с Аннет. Меня будто ударило током, когда я впервые увидел её. Я тогда смотрел на неё — ещё незнакомую и чужую, и с изумлением понимал, что моя жизнь без неё не имеет смысла.

Я вспомнил, как познакомился с членами партии, в которой я состоял. Я мысленно видел Гиммлера, ещё совсем молодым, когда он ещё не был рейхсфюрером. Я вспомнил тридцатилетнего Гитлера, завораживающего толпу звуком своего голоса: «Пусть те, кто хочет жить, вступают в борьбу, а те, кто не хочет бороться в этом мире вечной борьбы, не заслуживают права на жизнь!» Я вспомнил, как впервые на заседании комитета партии в двадцать первом году он провозгласил «принцип вождя» и стал называться «фюрер». Перед этим он полтора месяца жил в Берлине в моём доме и доме моего отца. Это на мои деньги была куплена партией газета «Фёлькишер беобахтер», которая стала рупором нацистских идей.

Я думал о Германе Геринге, которого мы с Гиммлером впоследствии не посвящали в наши истинные планы. И именно потому, что он ничего не знал, он и стал единственно важной фигурой Третьего Рейха, оказавшейся на скамье подсудимых после войны. Все остальные, знающие хотя бы крупицу тайны нашей Миссии, навсегда спрятались, или покончили с собой. Я помнил Германа, как весельчака, героя Первой мировой войны, на которой он был командиром прославленной истребительной эскадрильи «Рихтхофен». Я познакомился с ним в мюнхенском университете, куда случайно зашёл по каким-то своим студенческим делам, и где Герман изучал экономику. Это я представил его Гитлеру. Герман был женат на красивой и богатой шведской баронессе Карин фон Кантцов, поэтому он мог делать щедрые взносы в казну партии. В двадцать первом году он помогал Рему организовать штурмовые отряды и субсидировал их. Он мне всегда нравился, мы с Аннет любили гостить у него в Каринхале. Он был радушный хозяин, я любил с ним охотиться, хотя скорее это было больше похоже на прогулку по близлежащим лесам и обед на природе. Почти всегда в зверей стрелял я один. Ему же их было жалко. Впоследствии он добился принятия законов, направленных не только на сохранение всех видов животных, но и на гуманное отношение к ним. Я вспомнил, как он смешно рассказывал анекдоты, его манеру говорить — полную юмора, иронии и доброты. Он не был мне близким другом. Но, находясь рядом с ним, я всегда ловил себя на мысли о том, что он относится к редкой породе людей, которые никогда не предадут в трудную минуту. Герман был весёлый большой человек, большой и в буквальном, и в переносном смысле, который любил жизнь. Я думал о том, что если бы он тогда — в тридцатых — узнал о нашей Миссии «освобождения человечества», он бы с нами не согласился. Это был земной человек, ему были неинтересны разговоры о потусторонних мирах.

Потом я начал думать о Гиммлере и судьбе евреев в годы Третьего Рейха.

Мы с ним увлекались тогда эзотерической философией, и я пришёл к выводу, что еврейский народ, будучи царствующим народом, заканчивает свой цикл на Земле и, умирая, поднимается в более высокие Системы, нежели наш планетный мир.

Конечно, эта теория вступала в противоречие с теорией Гиммлера, что души людей по воле Создателя вечно возвращаются в тела на Землю.

Но я был уверен в том, что над Создателем есть ещё и Бог, единый и многообразный — причина конечного освобождения.

Я убедил Гиммлера в том, что евреи живут на Земле в своём последнем воплощении. Поэтому необходимо начать с них. То есть освободить в первую очередь тех, кто уже не вернётся на Землю. Логика была проста — во-первых, уничтожаем тела тех, кто уже и так живёт в последний раз. Во-вторых, если они — народ, избранный Создателем, а мы объявляем Ему войну, то, начав с них и уничтожив всех до одного, мы убедимся в слабости Создателя, если Он не сможет нам помешать. И это позволит нам уничтожать другие народы, избавляя их от тел и даруя им вечное блаженство. Гиммлер на это возражал, что не существует ни рая, ни ада, и кем бы ни был человек на Земле, после смерти тела, погрузившись в некий «отстойник», он вновь возвращается на Землю в новое тело.

— Да, — отвечал я, — не существует ни рая, ни ада, не существует и то, что мы называем Реальностью на Земле. Человек потому и попадает в бесконечность рождений, что он не реален. Как и весь материальный мир, который только величайшая иллюзия. Но реален Идеальный Свет и Светоносный Разум, с которым соединятся души, когда мы уничтожим все тела людей одновременно на всём Земном шаре. Но души евреев, живущих в последний раз на Земле, соединятся с Идеальным светом в то же мгновение, как будут уничтожены их тела.

— Евреям, как всегда, везёт, — усмехнулся Гиммлер, — хотя Фюрер просто ненавидит евреев, сначала он начитался Лютера, который четыреста лет назад не очень то хорошо отзывался об «избранном народе»…

— А потом, — прервал его я, — он, ты и я в двадцать третьем году познакомились со Стюартом Чемберленом и начитались его книг. Ты помнишь, что писал Чемберлен о «чистых расах», пока не скатился к антисемитизму? Нет? А я помню. Он писал, что на Земле существуют только две единственно «чистых расы» — евреи и германцы. Я помню, как Гитлер пришёл в бешенство, когда услышал, как на каком-то литературном вечере Чемберлен говорит, что евреи не являются «низшей расой» по отношению к тевтонам, они просто отличаются от них. Для Адольфа существовала только одна «высшая раса» — немцы, а другой быть не должно. Вот с чего началось «окончательное решение еврейского вопроса». Я же был убеждён в том, что если мы выступаем против Создателя, то первым нашим действием должно быть уничтожение тех, кого он больше всех любит. Это сложная задача, но решить её нужно в первую очередь.

— Если нам удастся совершить это с этим народом, то с другими нам не составит особого труда, — сказал тогда Гиммлер.

«Так ведь не удалось, — подумал я, глядя в окно на плывущие под самолётом облака, а почему? На этот вопрос Гиммлер явно не знает ответа даже сейчас. Да и я тоже».

Потом я вспомнил, как я с Аннет, Адольф со своей племянницей Гелей сидим в одном из залов Байрейтских театральных фестивалей и слушаем «Песнь о нибелунгах», одну из самых романтических опер Вагнера.

— Ты знаешь, Ральф, — сказал Гитлер в антракте, — я чувствую такую радость, слушая Вагнера. Эта опера захватывает моё воображение. Языческий мир нибелунгов таинственный, залитый кровью, полный героизма до сих пор живёт в моей душе и душе каждого немца. Посмотри на них, с каким восторгом они смотрят на сцену, — он засмеялся, — этот мир иррациональный, полный коварства и насилия компенсирует их тягу к жестокости.

Гитлер всегда верил в то, что его ведёт некая высшая сила, и у него были все основания так полагать. Я помню, как накануне выборов в тридцать втором году он пообещал избирателям: «Если вы изберёте меня вождём этого народа, я установлю новый мировой порядок, который будет длиться тысячу лет».

Перед тем, как пройти в самолёт, я в баре вместо евро случайно достал несколько долларов. Убирая их обратно в кошелёк, я вдруг обратил внимание на обратную сторону однодолларовой купюры, там были напечатаны латинские слова: «Новый мировой порядок». Я усмехнулся и подумал, что мне после встречи с Гиммлером начали всюду чудиться происки фашизма.

Нас было немного в Рейхе вошедших в контакт с Непознанными силами. Гитлер получал от них внеземные технологии, а мы с Гиммлером поддержку в нашей вере.

Обладал ли Гитлер возможностью черпать свои идеи через информационные каналы с «жёсткого диска» великого компьютера Вселенной? А почему бы нет? Его с самого начала окружали маги и чародеи. Основатель церкви «Телема» и носитель 33-й степени вольных каменщиков шотландского круга Алистер Кроули, основатель мистического общества «Туле» фон Зеботтендорфе, гроссмейстер Ордена Иллюминатов Рудольф Штайнер и другие. Они изучали оккультные традиции, таинства каббалы, египетских жрецов и халдейских магов. И некоторые из них научились проникать в тонкие миры.

Возможно, это умел и Гитлер? Столько покушений, из которых он выходил невредимым, — череда случайностей? Конечно, нет. Некая сила и, правда, берегла его. Берегла настолько, что почти до самого краха, почти до самых последних дней войны он был уверен, что оружие возмездия будет создано и высшая сила спасёт его. А череда поражений всего лишь временное явление. Да, он верил, что его ведёт высшая сила. Но что это была за сила?

Я где-то прочитал о том, что после Нюрнбергского процесса Рудольф Гесс держал в своей камере карту Луны, надеясь на то, что оттуда явятся «призрачные батальоны СС» и спасут его. Был ли он сумасшедшим? И был ли это Гесс, или его двойник? А сам Гесс, не находился ли он в это время на Луне с теми ракетами, которые создали нацисты при поддержке инопланетных существ? С теми ракетами, о которых сообщил американский космонавт, приземлившийся на Луну, криком: — Здесь огромные космические корабли!

Возможно, по некоему закону игры, когда ты сначала выигрываешь и уже начинаешь к этому привыкать, в глубине души ты знаешь, что случайно так долго быть в выигрыше невозможно. Ты чувствуешь, что эти выигрыши уже что-то большее, чем просто выигрыши. Ты подсознательно понимаешь, что теория вероятности даёт сбой на твоих победах. И есть масса примеров в истории Земли, когда победитель, окрылённый своими выигрышными сражениями, уже готовится отпраздновать триумфальную победу, и именно в этот момент всё рушится быстро и бесповоротно. Гитлер, которого одни считали своим победоносным вождём, другие исчадием ада, возродивший немецкую империю и создавший Третий Рейх, правящий третью мира и уверенный в том, что на нём лежит великая миссия, безгранично верящий в то, что Сила, которая его ведёт, никогда не оставит его, вдруг превращается в полную развалину. Возможно, это и есть закон игры? А возможно, полной развалиной был его двойник, а Гитлер с Евой Браун успели улететь на маленьком самолёте, а потом уплыть на подводной лодке в Антарктику на «Базу 211», а оттуда в Южную Америку.

Комедия или трагедия масок. Игра, идущая по правилам, установленным непостижимой Силой..

«Сила была и Сила вела». Мы с Гиммлером тоже верили в эту Высшую Силу. Но чем всё это кончилось?

Может быть, Тот, против которого мы боролись, и был той Силой, которая нас вела? Может быть, наши планы и надежды на спасение всего человечества были нам посланы Им же? Но Его планы шли гораздо далее наших, и, когда мы исполнили задуманное Им, мы стали Ему не нужны. А теперь у Него новые планы, которые опять, как и тогда, не имеют никакого отношения к нашим, и Он опять использует нас для достижения своих целей, которые нам никогда не станут известны.