Я сидел на кресле в своём номере и не мог поверить в то, что Эрнесту, мою единственную любовь, назвавшую себя «борющейся со смертью», победила смерть. Смерть всегда побеждает людей в этом мире, кем бы они себя не называли. Где теперь Эрнеста? В каком жутком месте мучается её прекрасная душа? В каком зловещем «отстойнике» ждёт она нового воплощения? И как мне жить без неё? Могу ли я верить в то, что после смерти всех мыслящих существ во Вселенной её душа станет свободной и счастливой? Я вспомнил, как она сказала, что ей жаль меня, когда я останусь один-одинёшенек на этой планете, и горько заплакал.

Взяв на прокат машину, я отправился к Гиммлеру. По дороге я старался ни о чем не думать, разгоняя автомобиль до предела, и он, будто чувствуя моё настроение, изо всех сил помогал мне ощущать только скорость.

Уже подъезжая к Бюрену, я позвонил Гиммлеру:

— Мне необходимо с тобой встретиться, я уже в Вестфалии.

— Давно жду тебя, Ральф, — ответил он, — ты помнишь мой адрес? Запоминай…

Навигатор помог мне не заблудиться, и уже через двадцать минут я припарковал машину около ворот дома Генриха. Меня встретил молодой высокий парень, один из тех двоих, виденных мною когда-то в замке.

— Хозяин ждёт вас, прошу, — сказал он, приветливо улыбаясь и приглашая следовать за ним.

Я вошёл в дом. Генрих сидел на кресле в гостиной, на столике перед ним стояла бутылка коньяка и два бокала.

— Здравствуй, дорогой Ральф. Рад, что ты вернулся, — он встал с кресла и, улыбаясь, подошёл ко мне и похлопал меня по плечу, — присаживайся, выпьешь?

— Да, — сказал я, садясь.

— Вот и прекрасно, — он наполнил мой бокал и пристально поглядел на меня.

От его взгляда мне стало не по себе, я достал сигареты и закурил.

— Я не спрашиваю тебя, по твоему ли приказу была убита Эрнеста, я это знаю. Но неужели ты не мог её оставить жить, хотя бы ради меня? — спросил я, чувствуя к нему жгучую ненависть.

— Эрнеста… или Аннет… — он усмехнулся, — ты же знаешь, Ральфи, она наш враг. Неужели она не предлагала тебе покончить жизнь самоубийством, чтобы спасти этот безумный муравейник, называемой человеческой цивилизацией?

Глоток коньяка, который я в этот момент сделал, застрял у меня в горле и я поперхнулся.

Откашлявшись, я сказал: — Мы хотели улететь сегодня куда-нибудь, где бы ни ты, ни пришельцы нас не нашли… я любил её…

— Какой ты наивный, Ральфи, — он засмеялся, — навигаторы есть не только у машин. Улететь куда-нибудь… ты бы с её помощью улетел только в «отстойник», а нам пришлось бы ещё шестьдесят лет тебя ждать. Так что чем быстрее мы завершим нашу миссию, тем скорее ты увидишь свою Эрнесту — свободной, бестелесной и счастливой.

Я долго молчал, думая о том, что, может быть, он прав. Незаметно для себя успокоившись, я спросил:

— Ты всё ещё работаешь на публику, Генрих? Зачем был нужен весь этот маскарад — старинный автомат, каска, убивший Эрнесту человек, которого когда-то я считал своим другом?

Он весело рассмеялся:

— Ральф, ты же знаешь, я всегда любил театрализованные представления. Мне показалось забавным и символичным убить её нашим оружием того времени, когда она совершила непростительное преступление, в результате которого мы лишилась тебя. Напоив тебя содержимым «ампулы отмены», она изменила ход нашей войны. Из-за неё мы вынуждены были ждать тебя более полувека. Убить её оружием Третьего Рейха я посчитал возмездием. А исполнитель? Это уже для тебя, чтобы ты не слишком горевал о своём так называемом друге.

— Да, действительно забавно, — ответил я.

От моего спокойствия не осталось и следа, и я закричал, едва сдерживая себя, чтобы не ударить его:

— Ты понимаешь, что мы с ней любили друг друга!? Ты представляешь, что ты со мной сделал?! Я больше ничего не хочу! Не хочу вам помогать! Не буду!

— А что же ты хочешь, Макс? — холодно спросил он.

— Я не хочу ничего, — проговорил я, едва сдерживая готовые вырваться рыдания, — теперь я хочу только умереть.

Он рассмеялся:

— Умереть? Так это же замечательно, друг мой! Только не торопись, умри последним. Сведи счёты с жизнью, освободи всех и себя тоже. Поверь, там всё будет по-другому. Там все будут счастливы. А что ты получишь, Ральф, если покончишь с собой сейчас? Ничего. Ты это знаешь лучше, чем я. Ведь уже один раз ты попробовал и отправился прямиком в следующую жизнь на нашу многострадальную Землю. Ты не хочешь больше участвовать в нашей борьбе? Хочешь выйти из игры? У тебя больше нет желания почувствовать радость победы над Создателем — диктатором всего материального мира? Или ты попытаешься убежать от нас и жить дальше в своё удовольствие, счастливо и богато? Забудешь Эрнесту, женишься, наплодишь детей? Но посмотри на мир — уже всё близится к концу. Книга жизни открыта на последней странице. Люди всё равно погибнут, но кто-то останется, и человечество снова начнёт свою жизнь на Земле с примитивной палки-копалки и изобретения колеса, в мучениях убивая друг друга. Так что выбирать тебе не из чего, Ральфи. Пойми, я твой друг, и чем быстрее мы покончим с существованием людей на Земле, тем быстрее все станут счастливы.

Я заплакал. Прошло несколько минут, пока я сумел взять себя в руки. Вытерев ладонью глаза, я попросил его:

— Генрих, давай приостановим выполнение нашей миссии. У нас есть капсулы, так будем жить дальше. У нас много денег, попробуем с их помощью изменить этот мир к лучшему. Эрнеста верила в то, что его можно изменить, что постепенно люди будут и счастливее и лучше. Возможно, нам удастся сделать жизнь человечества легче. Мы богаты, мы можем строить жилища, больницы, школы, давать работу, распространять просвещение…

— Остановись, — перебил он меня, — ты сам то веришь в то, что говоришь? — Он презрительно усмехнулся, — веришь? Ответь!

Выпив залпом коньяк, я закурил и, глядя ему в глаза, сказал:

— Нет, не верю, — я засмеялся, — но что же за дерьмовый мир-то такой? Я столько лет мечтал получить все те блага, что получил так недавно. И вот именно теперь я должен со всем этим расстаться, а прежде увидеть, как уничтожают человечество.

— Спасают, Ральф, не уничтожают — спасают несчастных. Ты хоть немного подумай о них. Вспомни, каким ты был всего несколько лет назад. Подумай о них — таких же потерянных…

— Но ведь есть и счастливые, — попытался возразить я.

— Брось, друг… что такое счастье? Состояние души, длящееся только мгновение, потому что, если бы оно длилось дольше, оно бы надоело. И надо было бы искать новое вожделенное счастье. И поверь мне, те, кто утверждает, что они счастливы, не знают, что это такое.

— Какая разница, если они чувствуют себя счастливыми? Возможно, счастье — в неведении.

— Да, но это ложь, придуманная тем же Создателем. Подопытный кролик тоже бывает счастлив, когда ему раздражают определённые участки мозга. Это не счастье, а обман. Да что я тебе говорю, ты сам это знаешь. Я рад, что ты здесь. Обстоятельства несколько меняются и торопят нас. В связи с тем, что я должен проститься с этим миром гораздо раньше тебя, командование финальной частью нашей миссии, которую мы назвали «Хадубранд», должен взять на себя ты. Короче… наша армия будет выполнять твои приказы. Ральф, ты знаешь, кто такой Хадубранд?

— Герой древнегерманского эпоса, — неожиданно для себя ответил я.

— Да, помнишь, значит. Теперь это имя будет не только названием заключительной операции, но и твоим именем. Ты тоже любил театральность, когда решил это ещё до войны.

Я изумлённо слушал его, пытаясь понять значение его слов. Я вдруг представил себя в парадной форме СС, стоящим на какой-то мифической вершине Мира и посылающим в бой жестом фашистского приветствия несметную армию, покрывающую собой всё видимое пространство. Я почувствовал ужас и воскликнул:

— Я?! Но я не смогу командовать ротой, не то что армией! Я не военный человек, Генрих! Я не хочу отдавать приказы. Ты говоришь о той армии, которая будет уничтожать последних людей на Земле?

— Да, Ральф, и ты должен это взять на себя, — очень серьёзно произнёс он.

Я молчал. Может быть, я не очень любил людей, но и быть их прямым убийцей я не хотел. Я понимал, что когда я останусь последним человеком на Земле, судить меня за моё преступление будет некому. Но я не хотел быть причиной гибели людей. А армию я, что, должен буду убить своими руками?

— А армия? — спросил я. — Кто уничтожит её?

— Пусть тебя это не беспокоит. Наши солдаты преданы нашим идеям. И у каждого из них найдётся пуля для себя. Но на всякий случай, если у кого-то из них возникнут внутренние противоречия, мы поместили в каждого из них микроскопического помощника с таймером. Так что в любом случае все они уйдут в мир иной. Но так как таймер поставлен на определённый год, месяц, число и час, то нам приходится спешить. Иначе мы останемся без армии раньше, чем прозвучит последний аккорд.

— Бомбу с таймером? — спросил я, представив бесчисленную армию, за секунду рассыпавшуюся на молекулы.

— Яд, — коротко ответил он, — капсула помещена внутрь их тела и откроется в указанный срок, если до этого момента солдат не сделает сам то, что должен сделать после окончания операции.

— Твой стиль работы, Хайни, — попробовал пошутить я.

— Об этом, боясь, что в последнюю секунду им не захочется умирать, солдаты попросили сами. И… знаешь… — он, прищурив глаза, посмотрел на меня, как будто что-то обдумывая.

От этого взгляда я почувствовал такую обречённость и безграничную печаль, что тихо спросил:

— Ты хочешь и в меня вмонтировать эту хрень?

— Что ты! Что ты! В тебя — невозможно. В том-то и проблема, что в тебя нельзя. Ты должен всё сделать сам — добровольно.

Я понял, что у меня уже не было выбора. Мне придётся командовать этой армией, а потом умереть самому. Я подумал об Эрнесте, которая больше никогда не засмеётся под голубым небом Земли, и мне стало совершенно наплевать на человечество, да и на себя тоже. Эрнесты больше нет, так пусть весь мир катится в тартарары. Её нет больше на Земле, так пусть же не останется никого в этом «лучшем из миров».

— Я согласен, Генрих, — сказал я, протягивая ему руку, — только… обещай мне не начинать «операцию Хадубранд» в следующем месяце. Подари мне этот месяц за ту услугу, что я окажу человечеству. Я хочу попрощаться с моим Миром, с моей Землёй, с людьми. Дай мне на это только один месяц. Пожалуйста.

— Ну что ж, один месяц мы ещё подождём, обещаю, — сказал Гиммлер, провожая меня до двери.

— До свидания, Генрих. Поеду. У меня слишком мало времени — всего тридцать дней, чтобы повидать родных и посмотреть на обречённых на счастье людей глазами их убийцы. Увидимся… через месяц.

— Не нужно комплексов, Ральф, ты не убийца, ты — Герой, помни об этом. Помни о том, что этот материальный мир исчезнет благодаря тебе, и Всесильный Творец будет посрамлён, а свободные души разумных существ наконец-то возликуют, — восторженно произнёс он.

— Не надо патетики, Генрих, — ответил я и вышел из его дома.

Я поехал в Париж, потом оказался в Израиле, побывал в Москве. На всё это ушло несколько дней, за которые я ни с кем из своих родных и друзей не встречался. Теперь все капсулы и «ампулы отмены» были у меня при себе.

Тогда я отправился в Австрию. Доехал до своего домика на озере, взял лодку, отплыл подальше от берега, открыл бутылку коньяка, сделал большой глоток и закурил. Затем достал «ампулу отмены», отломил её кончик, вылил содержимое в рот и запил коньяком. Вынув из кармана все имеющиеся у меня капсулы продления жизни, я зашвырнул их далеко в озеро. После этого долго смотрел на воду и окрестные красоты, медленно прихлёбывая из бутылки. Когда пустая бутылка отправилась на дно одного из красивейших озёр Европы, я абсолютно пьяным вернулся в дом.

Проснулся я в полдень следующего дня с жуткой головной болью. Самочувствие было ужасное. Я отправился на кухню, выпил воды, сварил себе кофе и понял, что мне их не победить. Мне не уйти от той миссии, что возложена на меня неизвестно кем по неизвестной причине. Я вспомнил волшебную корону Царя царей, которая ждала только меня на одном из подземных этажей превращённого в музей нацистского замка. Мне не изменить себя, не убежать от них, не улучшить и не спасти людей. Мне даже не продлить жизнь существующего мира.

У меня не было иного выбора, как покончить с собой. Этим я хотя бы отодвину на то время, пока снова не материализуюсь в этом мире и не достигну зрелого возраста, уничтожение человечества. Мне бы хотелось, чтобы всё происшедшее со мной с тех пор, как в московском лесопарке я вошёл в пирамиду инопланетян, оказалось только сном, или бредом моего отуманенного алкоголем сознания. Как мне хотелось поверить в то, что благополучно проживающий в современной Германии Генрих Гиммлер — только плод моего разыгравшегося воображения и что единственно любимая мной женщина — Эрнеста — никогда не существовала. А тайный правитель Третьего Рейха — Ральф — это не я.

Я включил телевизор. В мире всё было, как всегда: где-то происходили землетрясения, наводнения, цунами, террористические акты, бессмысленные революции… кого-то обвиняли в коррупции, подкупе, заказных убийствах… знаменитые шуты смешили народ, который хотел беспрерывно смеяться, мужчины целовались с мужчинами, а женщины с женщинами… новорождённых детей их матери кидали в мусорные баки, а детей постарше мучили и убивали… И над всем этим сияло огромное Солнце, как всевидящий глаз Всесильного Создателя. Я выключил телевизор и подумал, что, несмотря на то непотребство, что творится в мире, миллионы мужчин любят своих жён и детей… дети с уважением относятся к родителям… учителя говорят в школах о разумном и вечном… композиторы сочиняют прекрасную музыку… а художники пишут красивые картины.

И я подумал о том, что если этот мир создан несовершенным, то пусть Создатель и исправляет это несовершенство, но не люди, не люди.

Мне так захотелось поверить, что борьба за освобождение человеческих душ путём уничтожения людей только моя фантазия. Поверить в то, что материальный мир, сам по себе такой прекрасный, не исчезнет и человечество будет существовать вечно. Мне хотелось поверить в то, что я обычный человек, а не какой-то там Избранный, и что я смогу ещё какое-то время просто пожить, завести семью, растить детей, радоваться этой жизни и преодолевать трудности, как все. Да, я хотел бы в это поверить, но я не мог.

Я допил кофе, закурил, вынул из сейфа револьвер, положил его на стол и долго глядел на то, чего ещё вчера не было на столе — на большую коробку с капсулами, которых хватило бы больше чем на тысячу лет.