– Это Луис.

– Поднимайся.

На пороге меня встречает полностью обнаженная Мануэла, за ее спиной на полу валяется пижама. Она, видимо, вспомнила, что я ненавижу пижамы и мятую одежду, и быстренько сбросила ее, пока я поднимался по лестнице. Она не говорит, как мне повезло, что я застал ее дома в воскресенье. И не спрашивает, где я был всю эту неделю. Она смотрит на меня насмешливо и вызывающе, плечи развернуты, груди притягивают взгляд. Вся ее поза говорит: мы так давно не виделись, не позабавиться ли нам?

Я захлопываю за собой дверь и жестом останавливаю ее, уже готовую повиснуть у меня на шее и поцеловать. Некоторое время разглядываю ее.

– Сейчас мы поиграем с тобой в одну игру, – говорю я медленно. – Правила игры мои.

Она стоит в паре шагов от меня. Несколько минут мы оба стоим молча, не шевелясь. Я продолжаю оценивать ее хозяйским взглядом. Вижу, как наполняются истомой ее широко распахнутые глаза, как она непроизвольно покусывает нижнюю губу, как замирают руки, повисшие вдоль бедер, как ускоряется ее дыхание в предвкушении неизвестной игры.

Мне нравится то, что я вижу.

На часах – три после полудня, и солнце проникает даже в прихожую ее двухкомнатной квартиры. Мгновенное видение Евы, с улыбкой смотрящей на своего жениха, бьет молотом в висок.

– Повернись ко мне спиной и встань на колени, – приказываю я Мануэле. – И сложи руки за спиной.

Несмотря на кажущуюся безмятежность, душу наполняет чувство какого-то странного раздражения, какое обычно вызывает что-то, что не на своем месте, или нелепая деталь картины, или диссонирующий цвет.

Она подчиняется. Я пробегаю взглядом по загорелой выгнутой спине, по расширяющимся ягодицам, опертым о пятки. Снимаю с вешалки у двери легкий шарф и быстро обматываю ее. Красная ткань пересекает ее плечо словно рана. Я опускаюсь на колени позади нее и концами шарфа медленно глажу ее шею, грудь, напрягшиеся соски, затем одной рукой неожиданно сильно сжимаю ее, в то время как другой хватаю за волосы и тяну, заставляя откинуть голову назад. Она стонет от боли и удовольствия. Я расстегиваю брюки, вытаскиваю член, прижимаюсь им к ее спине и медленно опускаю свободную руку по ее животу к венериному холму.

– Раздвинь колени. Не пятки. Только колени.

Она делает это. Я понимаю, насколько неудобная эта позиция. Каждый мускул ее тела напряжен до боли. Ее самая интимная часть на виду, открыта для прикосновения моих пальцев. И я начинаю ласкать ее, невыносимо медленно водя указательным пальцем вокруг ее клитора, то слегка дотрагиваясь до него, то убирая палец, предлагая и отнимая удовольствие. Я чувствую, как ее возбуждение нарастает, словно волна отчаянного желания, с ее губ срывается нечленораздельный вопль, и, приподняв таз и нанизываясь им на мою руку, она всем своим телом требует, чтобы я вошел в нее, взял, довел до взрыва.

– Остановись, – командую я, не отпуская ее волос.

Но она теряет равновесие и, коротко вскрикнув, с еще поджатыми расставленными ногами валится назад, на холодные плитки пола. Я смягчаю удар, уворачиваясь, чтобы не свалиться рядом, мгновенно встаю на колени, нависаю над ней и прислоняю член к ее влажным, гостеприимным губам. Она открывает их.

– Молодец… Вот так, – шепчу я.

Затем резко переворачиваю ее на живот, одной рукой удерживаю ее запястья прижатыми к спине, а другой поднимаю ей бедра и раздвигаю ноги.

Глажу ее круглые упругие ягодицы, будто леплю ее, и чувствую, как нарастает мое возбуждение, жестокость и желание иметь ее всю, прямо сейчас. Она хочет того же. Я отпускаю ее руки, она опирается ими в пол и, прижавшись одной щекой к полу, двигает бедрами, отвечая моим рукам. Я слышу, как она стонет от наслаждения, когда я проникаю пальцами в анальную зону, растягивая ее как венчик цветка. Затем начинаю медленно вводить их дальше, одновременно ритмично лаская ее клитор и, к взаимному наслаждению, отвоевывая сантиметр за сантиметром у окружающей тесноты. Я хрипло рычу, не в силах больше сдерживать руку, желание взять все сейчас туманит мозг.

– Да, Луис, да… еще, – задыхается она, замерев на грани между наслаждением и болью. И тут первое берет верх, она решительно подается навстречу моим пальцам, я с силой толкаю руку вперед и чувствую, как наслаждение сотрясает обоих, теряющих ощущение реальности в яростном финальном объятье.

Она поворачивается на бок и с удовлетворенной улыбкой на щедрых губах смотрит на меня.

– Мы еще поиграем в эту игру, да? – бормочет она.

Я наклоняюсь и целую ее с нежностью, в которой нет и тени недавней жестокости. Несмотря на кажущуюся безмятежность, душу наполняет чувство какого-то странного раздражения, какое обычно вызывает что-то, что не на своем месте, или нелепая деталь картины, или диссонирующий цвет.

– Все увлекательные игры имеют свой конец, – отвечаю я с улыбкой и разматываю красный шарф, нежно поглаживая им ее плечи, которые наверняка болят, как и шея от неудобной позы, и волосы, за которые с силой тянул ее. Последними я освобождаю ее глаза, надеясь, что она не сумеет прочитать на моем лице то, о чем я думал все это время.

Потому что в каждый миг этой напряженной жестокой игры мои мысли были заняты Евой.

Но Мануэлу отвлекает настойчивый звонок телефона.

– Это твой? – спрашивает она. – У моего другой рингтон.

Отыскиваю взглядом свои джинсы, они валяются неподалеку. Протягиваю руку и достаю мобильник из кармана. Семь безответных звонков, все от Аделы. Как это понять? Мы с ней расстались чуть больше часа назад. Что-то случилось? Я перезваниваю ей, и она, не дожидаясь, когда замолкнет звонок, кричит в трубку:

– Ты где? Бегом домой! Да Винчи плохо!

Меньше чем через двадцать минут я опять на коленях, но уже на другом полу и совсем по другому поводу, рядом с клеткой Да Винчи, который лежит вытянувшись на боку, у него затрудненное отрывистое дыхание. Он реагирует на мое появление лишь взглядом, очевидно, каждое движение вызывает у него боль.

– Зачем ты засунула его в клетку? – набрасываюсь я на Аделу.

– Я его туда не засовывала! Он уже был там, когда я пришла!

– Но ты хотя бы могла вытащить его оттуда, – говорю я резко.

Не знаю почему, но меня сейчас больше всего волнует то, что если ему суждено умереть, то лучше, чтобы это произошло на свободе. А он и правда вот-вот перестанет дышать. Я подползаю ближе к клетке.

– Я боялась тронуть его! Вдруг он повредил себе что-то, и я только сделала бы ему хуже! – оправдывается Адела, явно близкая к панике.

Я опускаюсь на колени позади нее и концами шарфа медленно глажу ее шею, грудь, напрягшиеся соски, затем одной рукой неожиданно сильно сжимаю ее, в то время как другой хватаю за волосы и тяну, заставляя откинуть голову назад.

Я молчу. Может, она права.

– Когда я пришла, он, наверно, уже был в таком состоянии, но я спешила переодеться и только потом заметила, что с ним что-то не в порядке, – добавляет она извиняющимся тоном.

Я бессильно гляжу на маленькое создание. Адела права, возможно, он повредил себе что-то. Может быть, ребро, и, если я его трону, оно проткнет ему легкое. У хорьков есть ребра? А легкие? Мы с беспокойством смотрим на Да Винчи, который продолжает дышать с трудом. И мне кажется, все с бо́льшим.

– Нужно позвать ветеринара, – говорю я.

– Но сегодня воскресенье!

– Должна же быть какая-нибудь «Скорая помощь»! – Я вскакиваю, собираясь полезть за информацией в Интернет, и в этот момент дверь в мастерскую распахивается и входит Лео.

Он только что с дороги, в куртке и пыльных башмаках. Я успеваю удивиться тому, что он, как обычно, перед тем как зайти ко мне, не сыграл пару пассажей на пианино, но тотчас понимаю причину.

Он с лучистой улыбкой смотрит на мою сестру и говорит, обращаясь только к ней:

– Привет. Я приехал раньше.

Адела тоже поднимается с пола, бежит ему навстречу, падает в его объятья и заливается слезами. И пока она, уткнувшись лицом в его рубашку, сквозь слезы безуспешно пытается объяснить ему необходимость срочно что-то делать, Лео растерянно глядит на меня.

– А я уж было подумал, что это мое неожиданное возвращение произвело на нее такое впечатление, – произносит он. – Ну и что вы тут натворили?

Лео переводит взгляд на распростертое тельце судорожно дышавшего Да Винчи, и с его губ срывается ругательство. Отодвигает в сторону Аделу, отчего сразу же речь ее становится разборчивой:

– Да Винчи плохо, Лео! Мы не знаем, что делать!

– Что с ним?

– Непонятно, – отвечаю я. – Может быть, коллапс?

Лео подходит к клетке, наклоняется и внимательно оглядывает ее. Протягивает указующий перст:

– Это что за хреновина?

Эта хреновина относится к куску старой губки. Да Винчи действительно целыми днями играет с ней, устраивает ей засады, гоняет ее повсюду, я и подумать не мог, что она может как-то навредить ему.

– Это губка, – объясняю я и уже начинаю соображать, в чем дело, потому что замечаю, что она вся обгрызена.

– Я вижу. Но какого черта она делает в клетке? – рычит Лео.

– Не знаю, наверное, он затащил ее туда. Нас здесь не было.

Лео переводит взгляд на распростертое тельце судорожно дышавшего

Да Винчи, и с его губ срывается ругательство.

– Значит, вы ушли, оставив его свободно бегать по комнате? – взрывается Лео. – В мастерской художника, где полно деревяшек, гипса, стекол, ядовитых красок и гребаных губок?! Тебе никогда в башку не приходило, что хорьки – грызуны?

– На самом деле они куницы, – возражаю я.

– Что ты несешь?! Они грызут вещи или нет? Значит, могут сгрызть то, что не положено! – гремит Лео. – Твою мать, Луис, какой на хрен коллапс, он просто обожрался твоей вонючей губкой!

– А откуда я мог знать, что он сделает это?

Внезапно я испытываю чувство вины. Не скажу, что такое со мной случается часто. А с другой стороны, думаю я, откуда мне знать, что жрут, а чего не жрут хорьки? У меня всегда были кошки.

– Хорькам делают промывание желудка? – спрашиваю я.

– Сейчас мы это узнаем. – Мой друг поднимается и достает мобильник. – Самое время звать ветеринара.

– Но сегодня воскресенье, Лео, – напоминает ему Адела. – Все клиники закрыты.

– Только не у Паоло, – буркает Лео, ища номер в записной книжке.

И в очередной раз я размышляю над тем, как удобно иметь соседа, у которого полно друзей на все случаи жизни. Друг-адвокат, друг-импресарио, друг-компьютерщик, друг-фотограф, друг-стилист… Друг-ветеринар.

Через полчаса мы встречаем запыхавшегося от бега Паоло как спасителя отечества. Это низенький, коренастый немногословный тип с суровым лицом. Он достает Да Винчи из клетки и профессионально ощупывает.

– Будет лучше, если я заберу его к себе в амбулаторию, – говорит он наконец. – У него просто несварение желудка. У хорьков вообще очень деликатный желудок. Я предпочел бы понаблюдать за ним сегодня ночью.

– Если так необходимо… – говорю я и ловлю себя на том, что мне трудно расстаться с Да Винчи.

Дать унести его неизвестному человеку, не зная, вернется ли он обратно живым. Я теряю голову?

– Конечно, можно оставить его здесь, – перебивает Паоло, видя мое замешательство. – Но тогда кто-нибудь должен будет просыпаться через определенное время, чтобы проверять его состояние. Но вы наверняка не будете знать, что делать, если ему станет еще хуже. Так что лучше уж доверьте его мне.

Адела и Лео поворачиваются и молча глядят на меня.

– Вы чего? Что вы на меня уставились? – спрашиваю я воинственно.

Она хозяйничает у меня в башке и путает все мои мысли, черт бы ее побрал!

Сейчас они напоминают мне пару обвинителей.

– Потому что это твой хорек, мудак, – произносит Лео ангельским голосом. – Я бы отправил его с Паоло, но решение за тобой.

– Пусть забирает, – после некоторого колебания соглашаюсь я. – Вы правы, лучше, если он проведет ночь под надзором специалиста. Я могу прийти забрать его завтра утром?

– Разумеется. Завтра во второй половине дня, – отвечает Паоло и берет Да Винчи на руки: – У тебя есть, в чем его везти?

– Нет, обычно я его ношу так, как держишь его ты, – признаюсь я.

– Это запрещено, – информирует он меня. – Надо обзавестись сумкой-переноской.

И, не тратя больше слов, он уходит вместе с Да Винчи.

Мы остаемся в студии одни и озабоченно переглядываемся, никто из нас не хочет произнести то, о чем думает каждый: а вдруг Да Винчи умрет?

– Как удачно, что ты вернулся раньше, – произносит наконец Адела, обращаясь к Лео.

– Я получил телепатический сигнал, – отвечает он.

– Да-а? А я-то думал, ты так спешил подарить себе счастье новой встречей со мной, – иронизирую я.

– Если честно, мне больше не хватало хорька, чем тебя, – фыркает он и обводит взглядом книжные полки со сваленными в беспорядке книгами: – Где-то у нас были стаканы. Надеюсь, вы не весь ром вылакали?

Пару часов спустя мы, совсем пьяные, разжигаем огонь в печке для душевного комфорта, а больше для того, чтобы избавиться от сырости весеннего вечера, гасим все лампы, за исключением старого уютного абажура над столиком в углу. Атмосфера релакса, любви и тайны. Лео только что закончил аккомпанировать на гитаре нашему импровизированному хору и теперь сидит на диване, обняв за плечи Аделу, а я оседлал стул и опираюсь подбородком на его спинку.

Мы остаемся в студии одни и озабоченно переглядываемся, никто из нас не хочет произнести то, о чем думает каждый: а вдруг Да Винчи умрет?

– Еще одно воскресенье в предынфарктном состоянии, – нарушаю я тишину. – Будем надеяться, что неделя окажется более благоприятной.

– Кто знает? – говорит Лео. – С некоторых пор в этих краях чего только не происходит.

– С тех пор как я познакомился с Евой, – поддакиваю я, убежденный, что причина в этом. – Иногда я задаюсь вопросом, уж не сглазила ли она меня.

– Не наговаривай на бедняжку, – подает голос моя сестра. – Она кажется такой невинной.

– Это только кажется. Никакая она не невинная, – слабо огрызаюсь я. – Она маленькая ведьма. Я больше ничего не могу делать, не могу набраться смелости даже посмотреть на то, что набросал в прошлый раз. Она хозяйничает у меня в башке и путает все мои мысли, черт бы ее побрал!

– Уж не влюбился ли ты часом? – любопытствует Лео.

– Не городи ерунды, – не задерживаюсь я с ответом, но он обусловлен реакцией, как в случае с ногой, которая взлетает, когда бьют молоточком по колену.

– А если и так, что в этом плохого? – спрашивает Адела, голова которой покоится у Лео на груди. – Разве с ним такое в первый раз?

Я молча смотрю на огонь.

– А если в последний? – бормочу чуть слышно.

Адела хлопает в ладоши.

– В таком случае я должна погадать тебе на картах! – оживляется она. – Я точно видела где-то здесь колоду.

Она явно имеет в виду колоду карт марсельского Таро, что хранится у меня с давних пор. Ее происхождение теряется во тьме времен, но она всегда была в нашем доме, сколько я себя помню. Это то из немногого, что я привез с собой в Италию. Она всегда в моем заплечном рюкзаке во всех моих скитаниях.

Мой фирменный способ перемены мест всегда один и тот же: я беру с собой только то, что помещается в рюкзак, и ни вещью больше. Он среднего размера и ничем не похож на мастодонтов из чертовой кожи, с которыми обычно перемещаются по миру молодые скандинавские любители кемпингов. Мне хватает моего. Главное, что в нем всегда находится место для первого и единственного карманного издания «Орфических песен» Дино Кампаны и для колоды карт Таро.

Если такое произошло с Лео, не произойдет ли оно и со мной? И тогда мне останется только бороться с тиранией чувств и банальных истин в одиночку.

Я снимаю колоду с верхней полки и протягиваю сестре. Лео с интересом смотрит на нее:

– Ты тоже умеешь гадать на картах Таро? – спрашивает он с удивлением.

– А кто, по-твоему, научил гадать на них этого сопляка, если не я? – кивает в мою сторону Адела, профессионально мешая карты.

– Не заливай, нас обоих научила Чечилия, – смеюсь я, и легкий укол боли напоминает мне, что я запретил себе думать о Чечилии.

Как странно, она не напоминала мне о себе таким образом уже много лет. Может, даже десятилетий.

– Сними. – Сестра протягивает мне колоду.

– Эх, сейчас бы кокаинчику, – вздыхает Лео. – После всей этой суеты не повредило бы.

– Ты можешь помолчать немного? Мешаешь сосредоточиться, – прикрикивает на него Адела, и он замолкает.

Эта карта символизирует самые темные стороны души. Ты был погружен в это с головой, Луис, тебя влекли нега плотской низости, удовольствий и чувство власти над другими.

Никогда прежде я не видел, чтобы он так слушался женщин. Как и я, он, скорее, привык командовать ими: единственный способ вести себя так, чтобы не дать им возможности в конце концов сесть тебе на шею.

Может быть, мне стоило бы насторожиться? Если такое произошло с Лео, не произойдет ли оно и со мной? И тогда мне останется только бороться с тиранией чувств и банальных истин в одиночку.

Я подавляю в себе эти мысли тем, что переключаю свое внимание на то, что делает Адела.

Я сдвигаю несколько верхних карт. Адела складывает колоду и веером разворачивает ее на столе передо мной.

– Выбери пять карт, – говорит она тихо.

Я протягиваю левую руку и на какое-то мгновенье задерживаю ее над полукружьем Тайн, впитывая их энергию.

Не спеша выбираю пять карт и передаю их Аделе. Та раскладывает их крестом перед собой. Собирает оставшиеся карты в колоду и откладывает ее в сторону. Медленно открывает пять Тайн и, затаив дыхание, некоторое время изучает их. Я тоже изучаю. Я читаю карты Таро с тринадцати лет и прекрасно знаю, что они хотят сказать. Пока я смотрю на цветные фигурки, вникая в историю, которую они в себе содержат, чувствую, как нарастает мое беспокойство. И, когда я перевожу взгляд на крайнюю справа, ту, что представляет будущее, легкий озноб пробегает по моей спине.

– Воздержание, – поясняет Адела, – это карта единства противоположностей. Она указывает на твою способность порвать с собой прежним, позволить себе пойти другим путем, ощущать связь со своим ангелом-хранителем.

– Твое прошлое, – начинает Адела, указывая пальцем на левую карту горизонтальной перекладины креста, – это Дьявол…

– Ты уверена, что это его прошлое? – перебивает ее Лео.

Адела бросает на него строгий взгляд.

– Все-все-все. Нем как могила! – извиняется он.

– Дьявол – это энергия огня, энергия креативная, но обращенная на похоть. Эта карта символизирует самые темные стороны души. Ты был погружен в это с головой, Луис, тебя влекли нега плотской низости, удовольствий и чувство власти над другими. Ты наслаждался, погружаясь на самое дно этого опыта. Но тобой владело и смятение. – Адела проговаривает это низким мягким голосом, не отрывая глаз от карт, будто вбирая в себя их мудрость.

– Судя по всему, у него довольно забавное прошлое, – не удерживается от комментария Лео, нарушая обещание быть немым как могила.

И пока моя сестра делает ему внушение, я, подумав, соглашаюсь с ним:

– Таким оно и было. Но что-то мне подсказывает, что и сейчас есть кое-какие проблемки, – добавляю я, показывая на верхнюю карту вертикальной перекладины креста.

– Это Луна – карта, которая представляет твои трудности, – говорит Адела. – Род помрачения. Отраженный сигнал твоей кармы. Эта карта символизирует круги судьбы, которой ты не можешь управлять, что-то вроде циклов природы, лунных фаз, морских приливов и отливов, перехода планет из созвездия в созвездие. Незримые ритмы, которые обуславливают все. Источник твоих трудностей – инстинкт, который влечет тебя, который господствует над твоим разумом и затуманивает зрение. Возможности, с помощью которых ты мог бы преодолеть эти трудности, – продолжает она, переходя к следующей карте, прежде чем треклятый Лео успевает вставить хоть слово, – здесь, под картой Воздержание.

Ты не сможешь подчинить себе эту не поддающуюся контролю силу своей силой. Ты можешь справиться с ней только нежностью.

Но я не знаю, готов ли ты на подобное.

Она кивает на Тайну в основании креста, одну из моих любимых. Ее символизирует ангел с двумя кувшинами воды.

– Воздержание, – поясняет Адела, – это карта единства противоположностей. Она указывает на твою способность порвать с собой прежним, позволить себе пойти другим путем, ощущать связь со своим ангелом-хранителем. – Она поднимает на меня взгляд, исполненный серьезности. – Это означает, что ты должен прекратить сопротивляться изменениям, которым не можешь помешать, Луис. И тогда смятение, которым ты связан с прошлым, должно исчезнуть.

– Но это прошлое, – спрашиваю я внезапно севшим голосом, – оно действительно прошлое?

– Да. Настоящее, – отвечает она, кладя руку на центральную карту, – это Смерть.

Она бросает на Лео предупреждающий взгляд, но он на этот раз не валяет дурака. Меня и то уже удивило, что он не отпустил никакой шуточки по поводу Воздержания. Как будто глухой монотонный голос Аделы загипнотизировал его. В те редкие два-три раза, когда я гадал ему на картах, на Лео, законченного скептика, мое гадание точно не производило такого впечатления. Моя сестра – немного колдунья. А может быть, ее устами говорит еще что-то или кто-то.

– Смерть, – продолжает Адела, – это трансформация. Избавление от всего лишнего. Как части человеческих тел разбросаны по земле вокруг Жнеца, – она показывает на цветную фигурку, нарисованную на карте, – так и все, не имеющее ценности в твоей жизни, должно быть отброшено прочь. Это – карта пустоты сердца, но сердца созерцательного, а не чувственного. Она говорит, что тебе нужно обратиться в слух и ждать, чтобы принять сердцем то, что должно явиться. И оно явится, – добавляет она, перенося палец на последнюю, крайнюю справа карту.

Я смотрю на эту карту, охваченный непонятной тревогой, как всякий, оказавшийся лицом к лицу с судьбой, на которую не в силах повлиять. Я смотрю на нее так пристально, что очертания фигуры расплываются у меня перед глазами. Светловолосая женщина, с полными плечами, в шляпе с широкими полями, растягивает руками пасть льва, и в этом то ли насилие, то ли ласка. Она его убивает или спасает? Никто не знает, и никто никогда так и не смог узнать.

– Явится, – повторяет Адела, – потому что карта, свидетельствующая о твоем будущем, – это Сила. Тантрическая карта, устанавливающая гармонию между мужчиной и женщиной, которая предлагает соразмерить сексуальную жизнь с другими сферами жизни. Это и обещание, и предупреждение, Луис. – Адела надолго замолкает, и я улавливаю в ее глазах тень озабоченности. – Ты должен признать неизбежность перемен, чтобы одержать верх над ними, отречься от себя сегодняшнего, чтобы не быть раздавленным ими, хотя это для тебя и невыносимо трудно. Ты не сможешь подчинить себе эту, не поддающуюся контролю силу своей силой. Ты можешь справиться с ней только нежностью. Но я не знаю, готов ли ты на подобное.