Я бросаюсь в море и плыву туда, где среди волн то и дело поднимается тонкая рука Аделы. Море еще более бурно, чем это виделось с дюны. Но, черт возьми, Адела всегда была прекрасной пловчихой.

– Адела! – кричу я. – Я уже близко! Держись!

Я стрелой лечу к сестре, не глядя вперед, не думая ни о чем, положившись на волю инстинкта. Это единственная надежда, чтобы успеть вовремя. Соленая вода заливает носоглотку, раздражает горло, страх обжигает легкие. Почему я не пошел в море вместе с ней?

Когда я доплываю до того места, где надеялся обнаружить ее, я ее не вижу. Слишком поздно, мелькает паническая мысль, она ушла под воду. Глубоко ли? Внезапно она появляется передо мной, тяжело дыша и отплевываясь, в глазах ужас.

– Луис, я здесь! – единственное, что ей удается выкрикнуть.

Одним мощным гребком я оказываюсь рядом.

– Хватайся за меня и старайся не мешать мне плыть.

Она подчиняется. Когда я тащу ее к берегу, она стонет:

– Нога… судорога… – и всхлипывает от боли и страха.

Господи, моя сестренка могла погибнуть! Я не должен думать об этом. Течение тянет нас обратно в море, и от меня требуются все мои силы, чтобы дотянуть нас обоих до берега живыми.

И тут как гром среди ясного неба меня оглушает мысль: каким же идиотом я был! Я же люблю Еву!

Нога Аделы еще плохо слушается ее, и я поддерживаю сестренку, когда она, хромая, добирается до моего импровизированного базового лагеря. Пока она вытирается и одевается, я загружаю яму очага ветками, бумагой, древесными обломками для хорошего костра. Эта механическая работа постепенно успокаивает меня. Но едва занимается пламя, я вспоминаю, что, когда я, не помня себя, бросился спасать Аделу, я оставил мою статую на берегу.

С моих губ срывается ругательство. Только бы никто не украл ее!

Охваченный сумасшедшей паникой, я несусь к пляжу. А если ее там больше нет? Стараюсь успокоить себя такой же сумасшедшей репликой Аделы. Нет, она не может убежать. Я еще не высвободил ее ноги из деревянного плена.

К счастью, статуя там, где я ее оставил, с тряпкой вокруг щиколоток, похожей на сброшенное манто. И тут как гром среди ясного неба меня оглушает мысль: каким же идиотом я был! Я же люблю Еву!

Я должен ехать к ней. Немедленно. Потому что без нее моя жизнь не стоит и песчинки этого пляжа.

Статуя стоит прямо, над ней мерцают высыпавшие звезды, она как бы принадлежит этому звездному небу, – женщина, сошедшая с пьедестала, чтобы познать любовь. Я смотрю на пенящийся простор моря, потом поднимаю глаза к бескрайнему безмолвному небу.

После заката Венера сияет еще ярче. Наша планета-близнец, единственная, которую мы могли бы видеть при свете дня.

Будь у нас достаточно зоркие глаза.

Когда я возвращаюсь к моему лагерю со статуей под мышкой, Адела сидит перед костром, завернувшись в мое одеяло. Страх еще не полностью оставил ее, но ее улыбка такая же, как всегда.

– Черт возьми, ты правда нашел свою статую! Какое счастье, что море не утащило ее!

– Я даже представить себе не могу, что было бы со мной, потеряй я ее… навсегда… – говорю я, имея в виду вовсе не статую.

– Иной раз очень полезно пережить страх, – глубокомысленно замечает она. – Начинаешь многое понимать. Кстати, спасибо, что спас мне жизнь.

– Если бы я этого не сделал, то кто бы после спасал мою?

Я прижимаю ее к себе, и мы смеемся, как смеется всякий, избежавший смертельной опасности.

Двое суток спустя я снова в Милане. Я не спал ни часа, пока добирался сюда опять на всех перекладных. Я не пытался звонить Еве. Я послал ей эсэмэску, всего одну.

Она мне не ответила. Я не настаивал. Я воспринимаю эту отлучку как паломничество: просто уезжаешь и возвращаешься. Потом видишься с человеком. Я знаю, что не сомкну глаз, пока снова не увижу ее. Слишком долго я обретался вдали от нее.

Никого не предупредив о своем возвращении, ранним утром я вхожу в мастерскую. Она выглядит как после кораблекрушения. Сидя на диване, Лео перебирает струны гитары, чуть слышно наигрывая мелодию старого джаза Someone to Watch Over Me. Я подхожу к стеклянной двери в сад. Она открыта, впуская в комнату немного ночной июльской прохлады и необычный запах. Я выглядываю в сад. Розовый куст в стоящем у старого каштана горшке бушует цветением.

– По-твоему, это самое подходящее время для бодрствования? – интересуюсь я у Лео, переставшего играть.

– Мне во сне явился святой Луиджи и сообщил, что ты возвращаешься, – отвечает он.

– Тебя предупредила Адела.

– Пусть так. Если тебе, как всегда, нравится подбирать всему самые прозаические объяснения, пожалуйста… И это человек, именующий себя художником! – Он откладывает гитару в сторону и встает с дивана.

Я не могу не заметить одной пропажи.

– Лео, а где клетка Да Винчи? Она что, у тебя дома?

Он мнется, затем отвечает, стараясь не встретиться со мной взглядом:

– Его забрала Ева. Я просил ее оставить Да Винчи мне, но она была неумолима.

– Ева была здесь?

Я осматриваюсь кругом, словно через столько дней могу обнаружить следы ее пребывания в мастерской. Странно вообразить себе Еву тут без меня.

– А по-твоему, она телепортировала его отсюда? – ехидничает Лео. – Спасибо тебе, что ты спросил меня, хреново ли мне после этого.

– Перестань, Лео, представить себе не могу тебя, рыдающего из-за того, что у тебя отняли хорька.

– И тем не менее первые дни мне его сильно не хватало! Ты, конечно же, даже не помнишь, какое у него лицо. Ладно, морда.

– Cкажу честно, его фото я не храню в своем бумажнике, – признаюсь я. – Но я очень хорошо помню, какое лицо у его хозяйки… Когда она приходила, Лео?

– Через два или три дня после того, как ты уехал.

– И как она выглядела?

– Не очень.

Я чувствую, что он что-то недоговаривает, видимо, не хочет расстраивать меня. Воображаю, что могла бы порассказать ему Ева. Хотя сейчас это уже не имеет никакого значения.

– Я купил бутылку рома, – сообщает Лео, переводя разговор на более надежную почву. – Садись, и загудим.

– Я мог бы получить еще и кофе? – спрашиваю я и бросаю взгляд на экран мобильника. Полшестого утра. Никаких эсэмэсок. Меня пронзает острая боль сожаления, отчего желание видеть ее становится еще сильнее, будто я приблизился к невидимому магнитному центру. Мне хочется, чтобы она написала мне. Пусть даже что-то оскорбительное.

– На тебя посмотреть, так ты и так налился кофе по самое не могу, – отвечает Лео.

– Ничего, для пары чашек еще найдется место.

– Извини, но с кофе не получится. – Он ставит на стол бутылку рома и два расписанных керамических горшочка, окончательно утвердившихся в должности стаканов. – Твоя кофеварка расплавилась, я забыл налить в нее воды.

– Лео!

– Что – Лео? И не разговаривай со мной тоном раздраженной жены. Тем более что скоро откроется бар на углу и ты сможешь пойти надрызгаться кофе там. – Он от души наполняет горшочки и поднимает свой.

– За героя, вернувшегося на щите! – Одним глотком осушает емкость. – Ну так что, ты нашел самого себя или, как всегда, мимо темы?

– Я уезжал не за этим.

– Это мне хорошо известно. – Он валится на диван рядом со мной. – Ты просто сбежал.

– С чего это мне было сбегать? – вспыхиваю я, хотя понимаю, что он прав.

– Не кипятись, я же тебя ни в чем не обвиняю. И вообще, сбегать от баб – правильное дело. Я вот не сбежал вовремя от твоей сестры, и вся жизнь кувырком.

– Да уж, – соглашаюсь я, возвращаясь мысленно к проведенным на Сицилии неделям. – Не думаешь ни о ком другом. Никакие другие женщины не привлекают. Словно та магия чувств, которую ты испытывал при встречах со многими женщинами, теперь концентрируется в одной-единственной, той, в какой ты только и нуждаешься.

– Ты это серьезно или шутка такая? – притворно удивляется Лео. – Лично я меняю их каждый вечер, как обычно. Не хватало еще, чтобы я этого себя лишил. Что за чушь ты несешь, уж не голубым ли ты у меня заделался?

– Нет, Лео, я просто по-настоящему влюбился. – Как ему удается в любых обстоятельствах оставаться самим собой! – А если, как ты утверждаешь, у тебя все путем, что перевернула в твоей жизни Адела?

– Ну, не знаю, как тебе это объяснить, – пожимает плечами Лео. – Это как бы два разных состояния… – И, сводя все к шутке: – Я вообще тут подумал и понял, что все дело в жаре.

В жаре? Лео просто прелесть. Как бы мне сейчас хотелось обладать такой же чудесной способностью легко относиться к жизни, плевать на все и на всех. Когда-то я тоже был таким.

– Это значит, чтобы почувствовать себя лучше, тебе придется ждать сентября, когда станет прохладнее? – подхватываю шутку я.

– Нет. Это значит, что я решил свалить в Австралию. Завтра. – Он смотрит на часы. – Точнее, уже сегодня вечером.

– Чтобы спастись от жары?! Я бы еще понял, зайди речь о Гренландии…

– В Австралии сейчас зима, мудило! – Он разливает ром по горшочкам, и я замечаю, что рука, в которой он держит бутылку, слегка дрожит. – Мой агент организовал мне гастрольный тур по крупным городам плюс кое-какие бессмысленные дыры типа Аделаиды. Слушай, ты знал, что в Австралии есть концертные залы? Я-то думал, там все только и заняты серфингом да барбекю из мяса кенгуру, а чтобы еще пойти и послушать пианиста!.. Но нет, все вечера, как говорится, полный заказ!

– Так не говорят. По крайней мере, итальянцы. Они говорят: все билеты проданы, – автоматически поправляю его я, но у меня в голове другое: Лео уже гастролировал в Австралии и хорошо знает оживленную культурную жизнь в ее городах. Он явно придуривается, и это подозрительно.

– Что-то ты выглядишь чересчур истощенным, – хмыкает он. – Если, пока я так далеко, ты будешь бродить по мастерской как призрак из замка, то, боюсь, вернувшись, я обнаружу лишь твою тень.

– Я не собираюсь торчать в мастерской, – заверяю я его. – Я должен найти Еву.

– А зачем?

Вопрос не такой уж глупый, как кажется. Я задумываюсь над ним.

– Я четко сформулировал ей то, чего я не хочу, – говорю я наконец. – Теперь я должен сказать ей, чего я хочу.

– А ты знаешь, чего ты хочешь?

– Теперь да.

– И что это?

– Ее, – отвечаю я тихим голосом, обращаясь, скорее, к самому себе. – Потому что все эти недели я скучал по ней. Потому что без нее я сам не свой. Потому что она нужна мне.

– То есть ты хочешь сказать, что в конце концов ты готов предложить ей себя в качестве будущего идеального жениха?

– Да, я готов даже на такой риск, – признаюсь.

Его изумляет мой серьезный тон, и он долго молча всматривается в меня. Потом пожимает плечами и поднимает горшочек с ромом.

– Это заслуживает тоста! – заключает он.

Пару часов спустя, допив бутылку рома, Лео, шатаясь, отправляется в свою квартиру, чтобы немного отдохнуть и собрать чемодан. Я выхожу в сад и, подставив лицо еще прохладному ветерку, гляжу на розы. Теперь, когда я вижу их в утреннем свете, они белые с легким розовым оттенком, именно такие, как и их название – New Dawn. Я засовываю руки в карманы джинсов и в одном из них натыкаюсь на твердый предмет неправильной формы.

Потому что все эти недели я скучал по ней. Потому что без нее я сам не свой. Потому что она нужна мне.

И опять моя мысль возвращается к моей статуе из старого красного дерева, которую вчера на рассвете я оставил у подножья алтаря в маленькой барочной церкви сицилийского городка. По борту основания статуи я вырезал посвящение богине и девочке, носящей ее имя, – Венере. Перед уходом я бросил последний взгляд на статую: чувственная расслабленность тела, как живые, волоски на лобке, глаза, полные истомой, – и представил себе лицо священника, который обнаружит ее. Накануне я провел всю ночь без сна, вырезая ей лодыжки, маленькие ступни, изящные ногти. Теперь она вольна идти, куда пожелает.

Но уверен, что она вернется ко мне.

Через десять минут я звоню в дверь Мануэлы.

– Ты всегда ходишь в гости по воскресным утрам, да еще в такую рань?.. – встречает она меня на пороге. – Выглядишь хреново, – добавляет она, критически оглядев меня с головы до ног.

– Спасибо. А кроме комплимента я могу получить чашку кофе?

– Только не спрашивай меня, где Ева, я этого не знаю, – предупреждает она, как только мы усаживаемся за стол. – Она больше не подает вестей о себе. Может быть, вернулась во Флоренцию, к своим.

У меня защемило сердце. В последние дни я без проблем проделал тысячи километров, но Флоренция неожиданно кажется мне бесконечно далекой.

– Ты в этом уверена?

– Нет. Но уже месяц, как я не слышала ее. С тех пор как она бросила Альберто. – Она искоса смотрит на меня.

– Значит, она его таки бросила?

– Да, решительно и ничего не объяснив.

– Я думал, что она выйдет за него.

– Ты так ничего и не понял в Еве, – выносит Мануэла мне приговор, доставая из микроволновки круассаны, которые милостиво разогрела для меня.

Аромат выпечки возвращает меня к жизни.

– Во всяком случае, Альберто может знать, где ее искать. Он же должен был перевезти кое-какие ее вещи из их дома. Зная его и зная, как она относится к вещам, думаю, что перевозку мог организовать только он. Хотя, – прибавляет она скептически, – не думаю, что тебе стоит спрашивать о ней у него.

Я иду спросить о ней у него.

Задача непростая. Сейчас почти девять утра, и я уверен, что могу застать его в офисе. Проблема в том, чтобы преодолеть охраняющего вылизанный вестибюль банка охранника, которому достаточно одного взгляда, чтобы дать мне под зад коленом. Должен признать, у него есть все основания для этого: на мне полотняные брюки в белесых от соли разводах, нечищеные туфли, в каких в послевоенные годы танцевали танго, и голубая майка, которая была чистой две бессонные ночи назад.

– И куда это ты собрался? – Он останавливает меня, когда я направляюсь к лифту.

– У меня встреча с Альберто Диритти, – сообщаю я ему, бросая на него полный искренности взгляд.

Мое уверенное поведение сбивает его с толку.

– Идите за мной, сейчас мы ему позвоним, – говорит он, кивком приказывая следовать за ним к стойке ресепшен.

По крайней мере, перешел на «вы».

– Рита, – обращается он к стоящей за стойкой девице, – этот синьор говорит, что у него назначена встреча с доктором Диритти.

Она также в легком замешательстве от моего наряда. Хлопая ресницами, она пытается прочитать мои намерения на моем лице. Моя уверенность производит впечатление и на нее. Возможно, она принимает меня за эксцентричного миллионера.

– Конечно, – улыбается она и поднимает трубку телефона. – Какое имя я должна назвать?

– Луис. Эс. Морган, – отвечаю я, подмигивая ей. – Скажите ему, что я по поводу инвестиционного фонда «Ева».

Через пару минут безупречная секретарша с неестественно блестящими волосами вводит меня в кабинет бывшего жениха Евы.

– Стало быть, это ты и есть, – начинает он, поднимаясь из-за стола. – Когда мне назвали имя, я не был уверен. – Он идет мне навстречу. – Как дела? – спрашивает он и неожиданно кулаком врезает мне в челюсть, да так сильно, что я отлетаю и влипаю спиной в закрытую дверь.

Боль ужасная. Автоматически я принимаю боевую стойку. Я не любитель драться, но я рос в маленьком селении и научился работать кулаками. Как бы то ни было, он не оставляет мне время на раздумья или дискуссию, бросаясь на меня разъяренным медведем. Я пинком отправляю к стене мешающий мне стул, освобождая пространство. Он гораздо здоровее меня, и единственная стратегия – это дезориентировать его и заставить устать. Если бы я хорошенько поспал хотя бы час за последние сутки, мне было бы намного легче.

Он снова пытается попасть мне по лицу. Я нырком ухожу от встречи с его кулаком и, нанеся удар правой рукой ему в живот и сразу же левой в подбородок, отскакиваю в сторону. Однако ему удается достать меня правой и едва не свернуть мне скулу, потом он хватает меня в охапку, и мы боремся, опрокидывая стоящий в углу круглый столик.

И тут дверь распахивается и на пороге кабинета, размахивая пистолетом, возникает охранник, примчавшийся на поднятый нами шум.

– Стоять! Руки вверх! – кричит он.

Его голос клинком пронзает мою одурманенную адреналином голову. И голову Альберто тоже. Мы отскакиваем друг от друга, словно отброшенные невидимой рукой, и замираем.

– Отойдите, доктор Диритти, – просит его охранник, направляя оружие на меня. – Он причинил вам боль?

– Не сегодня, – рычит Альберто.

– Мы немедленно вызовем полицию, – говорит охранник, свирепо глядя на меня, видимо, я подтвердил все его самые худшие предположения насчет плохо одетых людей.

Я смотрю на Альберто и читаю в его глазах, как он быстро перебирает варианты выхода из положения. Полиция. Необходимость объяснять случившееся. Скандал в банке. Не говоря уже о потере рабочего времени.

– Никуда не звони, – приказывает он охраннику. – У человека нервы сдали. Он не сделал мне ничего плохого.

– Вы уверены? – спрашивает тот, с сомнением оглядывая его опухшее лицо. – А если он нападет еще на кого-нибудь?

– Он этого не сделает. – Альберто кивком приказывает ему опустить пистолет. – Это мое личное дело. А теперь вышвырни его вон.

Меня выталкивают на элегантную улицу Бреры с такой силой, что я едва не оказываюсь под колесами велосипедиста.

Медленно, не поднимая глаз, я удаляюсь с места моего преступления. В этой суперпрестижной зоне города все сияет, словно драгоценности в витрине «Тиффани». В голову приходит: а не зайти ли мне в ресторан Four Seasons и не заказать ли бифштекс с яйцом? Хотя бы только для того, чтобы насладиться реакцией посетителей. Я был бы готов сделать это, будь я в другом состоянии и настроении.

Сейчас я чувствую себя смертельно уставшим и расстроенным. Ева во Флоренции, я в Милане, измочаленный и непроспавшийся, и все это, в конце концов, может не иметь никакого смысла.

Внезапно в кармане вибрирует телефон.

«Яйцо, – написано в эсэмэске. – Не Коломбово. Ева».