Сильный толчок сотрясает мой стол. Я успеваю подхватить свою кружку пива раньше, чем она опрокинулась бы на открытый блокнот. Поднимаю глаза.

– Извини. – Пьяно улыбающийся, здоровенный, стриженный почти под ноль амбал стоит, пошатываясь, у моего стола. Если он свалится на меня, мне несдобровать: в нем килограммов сто двадцать. Я протягиваю ладонь, чтобы придать ему устойчивости. Но тут словно чья-то невидимая рука берет его за шкирку и сдвигает с места. Нетвердой походкой он топает в сторону барной стойки, оставляя за собой отдавленные ноги и перевернутые кружки.

– Эй, смотри куда прешь!

– А-а! Аккуратнее с пивом!

– Я не виноват, меня толкнул тот тип!

Я, откровенно забавляясь, слежу за передвижением гиганта. Интересно, сможет ли он затормозить у стойки или же рухнет прямо на нее? Лео часто спрашивает, как мне удается работать, сидя в «Пивоварне Ламбрате», посреди всего этого бардака? Но именно из-за всего этого бардака я сюда и хожу. Я присох к этому заведению, еще когда мы жили в паре шагов от него, на улице Дезидерио. По вечерам я спускался в пивную с блокнотом или текстами, которые нужно было прочесть, или принимался за работу над сценарием нового документального фильма, в то время как атмосфера вокруг меня накалялась. И сейчас, когда я живу в другой части Милана, мне иногда вспоминаются прежние времена, и я с удовольствием возвращаюсь сюда. И что странно, всякий раз находится свободный столик, словно он ждет именно меня.

По вечерам я спускался в пивную с блокнотом или текстами, которые нужно было прочесть, или принимался за работу над сценарием нового документального фильма, в то время как атмосфера вокруг меня накалялась

Стриженый гигант врезается-таки в стойку, разбросав посетителей, толпящихся перед ней в ожидании своих кружек пива. Две девушки, сидящие на табуретах, успевают отъехать, чтобы не быть сбитыми на пол.

А та, что справа, ничего, отмечаю я.

Опираясь одной ногой на пол, она пытается пододвинуть свой табурет поближе к табурету подружки и подальше от пьяного амбала. В разрезе длинной темной юбки видна приличная часть бедра, мышцы которого напрягаются, когда она толкает табурет. Ей это удается, и я вижу, как бедро расслабляется и вновь становится мягким. Я поднимаю голову и смотрю на ее волосы, рассыпанные по спине темными блестящими волнистыми прядями, на ее виски, на высокие, слегка выступающие скулы, на яркие губы. Все в ней свидетельствует о том, что она в ладу со своим телом. Уверенностью веет от ее янтарной кожи, от ярко-оранжевой блузки с тремя расстегнутыми на груди пуговичками, от черной юбки, от ног в позолоченных босоножках на высоких каблуках. Она кажется цыганкой, которая вот-вот пустится в пляс. Я смотрю, как она, обращаясь к подруге, энергично жестикулирует, должно быть, рассказывает ей какой-нибудь анекдот. Та внимательно слушает. Она сидит, выпрямив спину и немного подавшись вперед, на своем табурете, ноги сдвинуты, как у школьницы, одна кисть зажата между бедер, обтянутых джинсами, вторая расслабленно свисает с края стойки, на которую она облокотилась.

Я поднимаю голову и смотрю на ее волосы, рассыпанные по спине темными блестящими волнистыми прядями, на ее виски, на высокие, слегка выступающие скулы, на яркие губы.

Бьющая ключом жизнь, с одной стороны, и вялое существование – с другой, думаю я, представляя их себе аллегорическими фигурами: изобильное Лето и скучная Осень.

Я заинтригован. Наблюдаю за ними, и, когда анекдот заканчивается, Осень изумляет меня: она громко и с удовольствием смеется. Изящным движением она откидывает назад головку в коротких каштановых кудрях, и ее профиль, от лба до расплывшихся в улыбке губ, до маленького подбородка, до открывшейся шеи, являет моему взгляду совершенную в своей прелести линию. Одно мгновение – и передо мной Весна.

Мы оба желаем хорошо провести вечер, тогда зачем тратить энергию на выстраивание стратегии, на комплименты, на ненужную суету? Лучше двигаться прямо к цели.

Но только одно мгновение. И она тут же гаснет.

Тем временем Лето поворачивается в мою сторону, наши взгляды встречаются, и вот уже состоялся тот немой диалог, что длится от века между мужчиной и женщиной.

Так случается всегда, когда я кого-нибудь встречаю в баре. Или моментальное взаимопонимание, и я точно знаю, что контакт произойдет, или же лучше не заморачиваться. Я не люблю бессмысленно расточать время. Мы оба желаем хорошо провести вечер, тогда зачем тратить энергию на выстраивание стратегии, на комплименты, на ненужную суету? Лучше двигаться прямо к цели. Не припомню, чтобы кто-то когда-нибудь сожалел об этом.

Я захлопываю блокнот, убираю ручку и, протискиваясь сквозь толпу, подхожу к стойке. Лето продолжает смотреть на меня, ни на секунду не сомневаясь, что я направляюсь именно к ней. И не ошибается. Я вижу, как реагирует ее тело, поворачиваясь в мою сторону, словно подсолнух за солнцем, грудь слегка подается вперед, ноги чуть заметно раздвигаются.

Подруга ей что-то говорит, но она ее явно не слышит, рассеянно кивая в ответ. Она прерывает обмен взглядами и подносит руку к рту, но, как только я останавливаюсь перед ней, Лето вновь смотрит на меня.

– Привет, я Луис, – представляюсь я с широкой улыбкой.

Никогда не занимался тем, что называется кадрить женщину, и не вижу нужды учиться этому, хотя знаю, что некоторые превратили эту науку в искусство. Мне не нужны все эти ужимки: если женщина желает того же, что и я, а так оно и есть, мы поймем друг друга и без них. А если нет – глупо настаивать. Я никогда не терял сон из-за того, что меня отвергала женщина.

– Привет, Луис, а я Мануэла. – Она протягивает руку и отдергивает после того, как я ее пожимаю. – Черт побери, какое сильное рукопожатие! – объявляет она со смешком.

– Что? Слишком сильно? Прости, профессиональный недостаток.

– Ты, ненароком, не кузнец?

– Нет. Я скульптор. Тут требуются сильные руки.

– Тогда, наверное, ты делаешь скульптуры из железа, причем обходишься без молотка, – язвительно комментирует ее подруга.

С прямой спиной, выпятив грудь, она смотрит на меня взглядом дрессировщицы львов. Чем я ей не угодил?

Ладно, включим обаяние. Я широко улыбаюсь ей и протягиваю руку:

– Я могу быть более деликатным, если нужно. Очень приятно, Луис.

Она удостаивает меня быстрым, настороженным рукопожатием и отдергивает ладонь.

– Так не больно? – спрашиваю я.

– Нормально.

Неужели так же она отвечает своему жениху, после того как они потрахались? Мои ему соболезнования. Главное, чтобы ее подруга оказалась не такой же и уж, по крайней мере, не столь занудной. Хотя занудой она явно не кажется.

– С какими материалами работаешь, Луис? – спрашивает Мануэла, кладя свою руку на мою, чтобы вернуть мое внимание.

– С разными. В последнее время главным образом с терракотой.

– И что ваяешь сейчас?

– Ничего. Пока обдумываю замысел. Скорее всего, это будет женская фигура. У нее уже даже есть имя. Ева.

Замечаю, как она вздрагивает и бросает быстрый взгляд на свою подругу, которая в это время занята другим. Стриженый амбал пристроился рядом и пытается охмурить ее. «Прекрасно, займись ты этой мисс нормально», – про себя благословляю я его на подвиг.

Лично я предпочитаю человеческое тепло.

Я опираюсь на стойку и легонько поглаживаю плечо Мануэлы.

– Мне нравится цвет твоей блузки, – говорю ей. – Похож на терракоту, но более теплый. Терракота в закатном солнце.

– Ты истинный художник! – смеется она, соблазнительным жестом руки отбрасывая волосы назад.

Я моментально реагирую. Делаю хищное лицо и склоняюсь над ней.

– А мне очень нравятся твои глаза. Они такие голубые, – продолжает она, пристально глядя на меня, явно предвкушая то же, что и я. Ну что ж, это всего лишь вопрос времени. – У тебя испанское имя, но с таким цветом глаз ты не можешь быть испанцем…

– Я родом с Кубы.

Мануэла делает изумленное лицо.

– Это остров, на котором кого только не было, – объясняю я, – индейцы, испанцы, американцы, африканские рабы, толпы европейцев, латиноамериканцы всех видов, среди них один очень известный аргентинец… Его звали Че Гевара.

– Значит, ты мог родиться… ну, не знаю, французом или итальянцем! – восклицает Мануэла и дотрагивается до моей щеки, словно проверяя, нет ли на ней грима. – У тебя белая кожа, высокие скулы… и никакого акцента.

– Я живу в Италии уже больше десяти лет, и мне легко даются иностранные языки, – говорю я. – Не веришь? Хочешь заглянуть в мой паспорт?

– Конечно, хочу, почему бы нет? – снова смеется она и тянет ко мне руку ладонью вверх: – Ваши документы, молодой человек!

Шутка не такая уж забавная, если учесть, что в первые годы в этой стране меня действительно не раз останавливали полицейские с такой фразой, подозревая во мне незаконного иммигранта, но я знаю, что она произносит ее смеха ради. Однако, выходя из дома попить пивка, я не беру с собой паспорт, поэтому достаю из бумажника визитную карточку, протягиваю ей, но, будто передумав, отдергиваю руку назад.

– А что ты дашь мне взамен? – провоцирую я ее на ответ.

Зрачки Мануэлы расширяются, и мне уже известно, каким он будет.

И в этот момент вторая девица вскакивает со своего табурета и валится на свою подругу, рискуя грохнуться на пол вместе с ней.

– Убери свои лапы! – визжит она, обращаясь к амбалу.

Проклятье! Уж я-то мог сообразить, что их общение продлится недолго. Ясно же, что и в трезвом виде он не умеет вести себя прилично.

– Уймись, сучка! – ревет стриженый амбал.

Теперь, когда я рассмотрел его, я вижу на его черной майке два рисованных черепа. Поэт.

Мануэла поднимается со своего табурета, обнимает подругу и бросает на меня короткий взгляд, чтобы удостовериться, здесь ли я еще, и если да, оценить, могу ли я оказаться полезным в случае серьезной заварухи. Я, конечно, не культурист, скорее нормального сложения, но от работы и прогулок на свежем воздухе мои бицепсы такие же, как и мои кулаки. Довольно крепкие. Однако я предпочел бы не махаться с амбалом, сила тяжести явно на его стороне.

– Эй, приятель, в чем дело? Как насчет выпить по кружке пивка? – спрашиваю я, решительно вклиниваясь между ним и девушками.

Надеюсь, у них хватит ума отойти подальше.

– А ты какого черта вмешиваешься? – Гигант продолжает кипеть, со злостью глядя за мое плечо. – Эта шлюха дала мне по физиономии!

– Если дотронешься до меня еще раз, повторю! – грозит оттуда тонкий девичий голосок.

Ну не кретинка, думаю я раздраженно в ту секунду, как тяжелая лапища падает мне на плечо и амбал пытается оттолкнуть меня, чтобы добраться до объекта своего страстного вожделения. Или своей смертоносной ярости, уже и непонятно. Я расставляю ноги пошире, крепче упираюсь в пол и сопротивляюсь, как могу. Амбал с изумлением смотрит на меня.

– Брось ты эту затею, – говорю я миролюбиво, пристально глядя ему в глаза.

В них явно читается замешательство. Я слышу, как Мануэла громко шепчет подруге:

– Пошли отсюда, давай, давай, уходим.

И я надеюсь, что она и ее дура-подруга успеют добраться до двери, пока внимание незадачливого ухажера приковано ко мне.

– А ты что за хрен такой, рыцарь Джедай? – рычит тот, встряхиваясь и явно намереваясь драться. – Эй, парни, смотрите, да это же Оби-Ван Кеноби, заступник шлюх!

Бред какой-то! Почти десять лет я хожу сюда, и у меня никогда и ни с кем не возникало и малейшей проблемы. А сейчас, того и гляди, придется драться с бандой шпаны по милости какой-то идиотки.

Парни? Я не отрываю от него взгляда, пытаясь оценить ситуацию и предугадать его действия, не будучи готовым к тому, что в любую минуту к нему может подойти подкрепление из какого-нибудь угла пивного зала.

Бред какой-то! Почти десять лет я хожу сюда, и у меня никогда и ни с кем не возникало и малейшей проблемы. А сейчас, того и гляди, придется драться с бандой шпаны по милости какой-то идиотки.

– Эй, мужики, что здесь происходит? – Толпа расступается, пропуская официанта. Он подходит к нам: – Кончайте базар, не то позвоню в полицию, она тут за углом, прискочит в одну минуту.

Я прекрасно знаю, что это неправда.

Главное, чтобы этого не знал амбал.

– Да, не, все в порядке, – уверяет он, поднимая руки в универсальном жесте примирения. – Я просто собирался предложить пивка моему новому другу.

На миг наступает шаткое равновесие. Затем физиономия амбала расплывается в едкой ухмылке.

– Ну правильно, плевать нам на шлюшек, тяпнем-ка лучше пивка, Оби-Ван Кеноби.

Его дружеский шлепок по плечу на этот раз действительно едва не отправляет меня на пол, но атмосфера разряжается. Официант делает знак своему коллеге за стойкой, и перед нами появляются две полных кружки. Я чокаюсь с амбалом.

– За мир во всем мире!

– Твое здоровье!

– А теперь прости, я должен пойти отлить, – сделав пару глотков, говорю я ему. Я иду к туалету, но, едва он теряет меня из виду, делаю широкий разворот и выхожу из бара.

Как я и предполагал, Мануэла и ее подруга еще здесь. Прислонясь к стене, они стоят в нескольких шагах от выхода.

– Все в порядке? – спрашивает меня Мануэла.

– Вроде бы, – отвечаю я, пожимая плечами. – А у вас все о’кей?

– Конечно, ничего же не случилось.

– Все о’кей? Черт бы тебя побрал! – Подруга разъяренной фурией поворачивается, тыча пальцем мне в грудь: – Это ты во всем виноват!

Я таращу глаза. Конечно, я не ждал, что она бросится мне на шею, но уж самую малую толику благодарности я точно заслужил.

– Я виноват?

– Ты, ты, мистер Святая простота! Именно ты! – произносит она со злостью. – Если бы тебе не приспичило охмурять нас, мы спокойно сидели бы и болтали между собой. И этот засранец не почувствовал бы себя вправе подойти к нам, думая, что ты нуждаешься в компании!

– Ну ты вообще, Ева… – подает голос Мануэла.

– Ах, извините, пожалуйста! – обрывает ее подруга. – Вся наша идиллия рухнула из-за тебя! В следующий раз я останусь дома, так что можешь ходить, куда хочешь, и кадрить без помех, кого хочешь!

– Не городи ерунды! Никого я не кадрила!

Мануэла… Я произношу это имя вслух два или три раза, словно пробуя на вкус.

Нежное, вкусное, аппетитное.

Я еще не отошел от конфликта с амбалом, но уже понял, что намного легче общаться с ним, чем с этой парочкой.

– Так вот, я иду домой и оставляю тебя с твоим красавчиком! Хотя красавчик, это так, для красного словца, – добавляет подруга с легким презрением. Затем поворачивается и, не попрощавшись, удаляется.

Мануэла делает шаг следом, смотрит сначала на меня, потом опять на подругу, останавливается в нерешительности.

– Мне очень жаль… – говорит она.

Мне тоже. Человек выходит из дома, чтобы хорошо провести вечерок, происходит многообещающая встреча, но оказывается, что девушка, о которой идет речь, вынуждена выбирать между тобой и взбалмошной подружкой, при которой она вынуждена играть роль няньки.

– Не бери в голову, – улыбаюсь и кладу руку ей на плечо. – Будет лучше, если ты пойдешь за ней, – добавляю я. – В таком состоянии она вряд ли соображает, куда идет, еще во что-нибудь вляпается. Не дай бог, под машину попадет.

– Ева слегка упряма, а вообще-то она хорошая.

Мне нравится, что она спешит защитить свою подругу. Но та явно в защите не нуждается.

– У нее сейчас тяжелый период. Я все-таки пойду.

– Позвони мне, если будет желание. – Я протягиваю ей свою визитную карточку.

Она смотрит на нее, потом поднимает на меня смеющиеся глаза:

– А что я должна дать тебе взамен?

Я тоже улыбаюсь:

– Посмотрим. Топай!

Она убегает за своей безумной подругой, немного путаясь в длинной юбке и оступаясь на высоких каблуках. Но та уже свернула за угол.

Я отмечаю, что мой мозг полностью освободился от образа Евы-Фурии, одетой к тому же с элегантностью чернорабочего из Брианцы в разгар трудового дня, подробности не рассмотрел. Ее место занято Мануэлой… Мануэла… Я произношу это имя вслух два или три раза, словно пробуя на вкус. Нежное, вкусное, аппетитное. Впрочем, об этом говорил тот же Дали: настоящее искусство должно быть вкусным. А она – произведение искусства.