ГЛАВА ПЕРВАЯ.

В ней повествуется об основании Гранады, о королях, там царствовавших, и о других вещах, касающихся ее истории

Знаменитый и славный город Гранада был основан одной прекрасней девушкой, дочерью или племянницей короля Испана . Его основание произошло в обширной и живописной долине близ горной цепи, называемой Сьерра-Эльвира . Сначала город получил имя своей основательницы, инфанты, которую звали Илиберией , и находился в двух лигах расстояния от его теперешнего местонахождения, недалеко от селения Альболоте, по-арабски Альболур. Но с течением лет жителям города по каким-то причинам показалось, что им в этом месте нехорошо, и они основали город там, где он находится и ныне, – близ Сьерры-Невады , между двух прекрасных рек, из которых одна называется Хениль, а другая – Дарро . Реки эти получают свое начало не из источников, а из снегов, в течение всего года тающих в Сьерре. В Дарро добывают чистое золото, а в Хениле – серебро. И это не выдумка, ибо я – автор настоящего повествования – сам видел, как их там добывают. Этот знаменитый город был основан на трех возвышенностях, или холмах, как то можно видеть и ныне. На холмах были выстроены три красивых крепости, или замка. И один из замков расположен в виду прекрасной долины и реки Хениль. Эта долина имеет восемь лиг в длину и четыре в ширину; по ней протекают еще две речки, хотя и не особенно большие; одна из них называется Вейро, другая – Моначиль. Долина начинается от подножья Сьерры-Невады, тянется вплоть до Источника сосны и еще дальше, за большой лес, называемый Римским лесом. Первый из замков зовется Алыми Башнями. Там образовалось большое селение Антекеруэла. Вторая крепость, или замок, расположена на втором холме, вблизи от первого и несколько более высоком; она называется Альгамбра ; это – красивое и мощное строение; и в нем короли устроили себе резиденцию и дворец. Третью крепость выстроили на третьей вершине, недалеко от холма Альгамбры, и назвали ее Альбайсином . И здесь возникло очень людное селение, какого нельзя было и ожидать. В низине между Альгамброй и Альбайсином протекает река Дарро, образуя живописные берега, поросшие серебряными тополями.

Новый город жители Илиберии назвали не старым именем, а Гарнатой , в память того, что в одном из гротов на берегу реки Дарро была найдена прекрасная девица по имени Гарната; ее имя дали городу, а со временем слово было искажено и превратилось в Гранаду. Другие же говорят, что город назвали таким именем из-за множества домов и тесноты. Царившей в нем: дома жались друг к другу, точно зерна плода гранатового дерева. Слава, величие и богатство этого города непрерывно возрастали, покуда он не подвергся разрушению; до тех же пор он никогда не утрачивал своего благородства и расцветал все более, вплоть до того несчастного и горестного времени, когда погибла Испания: времени короля готов Родриго . Незачем здесь говорить о причине ее гибели, ибо она слишком хорошо известна: то была Кава, дочь графа дона Хулиана. И так как другие авторы повествуют об этом, я ничего больше не добавлю. Скажу только, что вся Испания погибла, и вплоть до самой Астурии овладели ею мавры, которых привели смелые вожди и полководцы, один по имени Тариф, другой – Муса . Тогда же была завоевана маврами славная Гранада, и ее заселили африканцы. Но случилось так, что из всех мавританских племен, вторгнувшихся в Испанию, осели в Гранаде самые лучшие, самые знатные и самые воинственные из тех, кто пришел с полководцем Мусой. А причиной тому были великая красота и богатство города и плодородность земли. И они остались чрезвычайно довольны его изобилием, местоположением и укреплениями. Полководец же Тариф остался очень доволен городом Кордовой, а его сын Балахис – Севильей, королем которой он сделался, как рассказывает про то Хроника короля дона Родриго. Но ни Кордову, ни Толедо, ни Севилью, ни Валенсию, ни Мурсию, и никакой другой город с многолюдным населением не заселили столь знатные и благородные рыцари и столь славные мавританские роды, как Гранаду. Потому надлежит перечислить некоторые из тех семейств и сказать, откуда они родом, хотя и не называя всех, дабы не быть слишком многословным в нашем повествовании; в дальнейшем мы их и назовем.

Итак, Гранаду заселили лучшие роды Африки, и не переставал потому славный город расти и застраиваться новыми огромными и величественными зданиями. Ибо управляли им доблестные и деятельные короли, выстроившие там себе большие мечети и обнесшие город крепкими стенами с высокими башнями, чтобы христиане не смогли отвоевать его обратно. Они выстроили новые мощные замки, перестроили и укрепили старые, а вне городских стен воздвигли укрепленные башни, которые сохранились и поныне. Соорудили неприступный замок Бильбатаубин с его подземельями и подъемным мостом; построили башни над воротами Эльвиры и Алькасавы, а также на площади Бибальбулур, и знаменитую башню Асейтуно, расположенную на пути в Гуадис, и многие другие здания, достойные упоминания, о которых будет еще сказано в нашей повести. И я мог бы здесь привести имена всех мавританских королей, царствовавших и повелевавших в этом славном городе и в Испании, и калифов; но, чтобы не терять времени, назову по порядку только мавританских королей, царствовавших в одной только Гранаде, умолчав о всех остальных калифах и властителях; я следую в моем перечислении за историком Эстеваном Гарибай Самальоа .

Первого мавританского короля Гранады звали Магома Альхамар . Он царствовал в ней тридцать шесть лет и три месяца и скончался в тысяча двести семьдесят третьем году.

Второго короля Гранады звали, как и его отца, Магома Мир-Альмуслемин. Этот король сделал замок Альгамбру более пышным и укрепленным, как это можно видеть еще и теперь. Он царствовал двадцать девять лет и умер в тысяча триста втором году.

Третьего короля-Гранады звали Магома Абенальхамар. Один из его братьев лишил его престола и заточил в темницу. Он процарствовал семь лет, кончив царствовать в тысяча триста седьмом году.

Четвертого короля Гранады звали Магома Абенасар. У этого короля отнял королевство один из его племянников, по имени Исмаил, в тысяча триста тринадцатом году. Он царствовал шесть лет.

Пятого короля Гранады звали Исмаилом; его убили его же вассалы и приспешники, но убийцы были за это обезглавлены. Он царствовал девять лет, до тысяча триста двадцать второго года.

Шестого короля Гранады звали Магома; его точно так же предательски убили собственные приближенные. Он царствовал одиннадцать лет и погиб в тысяча триста тридцать третьем году.

Седьмого короля Гранады звали Юсуфом Абенаметом; он тоже погиб от измены. Царствовал одиннадцать лет, погиб в тысяча триста пятьдесят четвертом году.

Восьмого короля Гранады звали Магома Лагус. Его лишили престола. Он царствовал двенадцать лет и кончил в первый раз царствовать в тысяча триста шестидесятом году.

Девятого короля Гранады звали Магома Абенамар – Магома Седьмой. Этого короля без всякой вины убил в Севилье король дон Педро , когда тот явился к нему просить о дружбе и милости. Король дон Педро убил его собственноручно ударом копья и велел умертвить всю свиту, явившуюся с этим королем. Он процарствовал всего два года, кончив царствовать в тысяча триста шестьдесят втором году. Голова его в качестве подарка была послана городу Гранаде.

Тогда в Гранаду вернулся царствовать Магома Лагус, и оба его царствования продолжались двадцать девять лет: двенадцать – в первый раз и семнадцать – во второй; скончался в тысяча триста семьдесят девятом году.

Десятого короля Гранады звали Магома Гуадис; он мирно процарствовал три года; умер в тысяча триста девяносто втором году.

Одиннадцатого короля Гранады звали Юсуф, – второй с этим именем. Он умер от яда, который прислал ему в парчовой альхубе или марлоте король Феса. Он царствовал четыре года и скончался в тысяча триста девяносто шестом году.

Двенадцатого короля Гранады звали Магома Абенамар. Он царствовал двенадцать лет и скончался в тысяча четыреста восьмом году. Он умер от надетой им отравленной рубашки.

Тринадцатого короля Гранады звали Юсуф – третий с этим именем. Он царствовал пятнадцать лет, умер в тысяча четыреста двадцать третьем году.

Четырнадцатого короля Гранады звали Магома Абенасар Левша. После того как он процарствовал четыре года, его свергли с престола в тысяча четыреста двадцать седьмом году.

Пятнадцатого короля Гранады звали Магома Молодой; ему отрубил голову Абенасар Левша, упомянутый выше, который при поддержке Магомы Карракса, рыцаря из рода Абенсеррахов, принудил Магому Молодого вернуть ему царство. Магома Молодой царствовал всего два года и кончил царствовать в тысяча четыреста тридцатом году.

Вернулся на престол Абенасар Левша, но его вторично лишил царства Юсуф Абенальмо, его племянник. В последний раз этот король царствовал тринадцать лет; кончил в тысяча четыреста сорок пятом году.

Семнадцатого короля Гранады звали Абенгосмин Хромой. В его царствование произошла кровопролитная битва при Альпорчонах. В то время в Кастилии царствовал король дон Хуан Второй . И так как эта битва попадает в наше повествование, расскажем про нее раньше, чем продолжать перечень мавританских королей Гранады.

Надлежит знать, как о том рассказывают старинные арабские и кастильские хроники, что король Абенгосмин имел при своем дворе многочисленное и доблестное мавританское рыцарство, ибо в Гранаде находилось тридцать два очень знатных рыцарских рода, как то будет видно из дальнейшего; в числе этих родов были Гомелы, Масы, Сегри, Венеги, Абенсеррахи – эти были самой высокой крови; затем Малики Алабесы, ведшие свою родословную от королей Феса и Марокко, отважные рыцари, с которыми короли Гранады всегда очень считались; эти Малики были алькайдами в Гранадском королевстве, и именно в силу того, что они были отменными рыцарями, великой храбрости и верности, они занимали посты алькайдов в наиболее опасных пограничных областях. И чтобы всем стало известно, кое-что о них скажу.

В Вере был алькайдом Малик Алабес – храбрый и доблестный рыцарь. В Велесе Белом – один из его братьев, по имени Магома Малик Алабес В Велесе Алом – еще один Алабес, третий брат из этой семьи, алькайд очень благородный и смелый, большой друг христиан. Еще был Алабес – алькайд в Хикене, а другой Алабес – алькайд в Тириэсе, области, пограничной с Лоркой и близкой к Орсе и Кульяру, Бенамауреле, Кастильехе, Канилес и многим другим городам королевства. Названные Малики Алабесы занимали посты алькайдов, как уже было сказано, в силу того, что все они являлись рыцарями великой доблести и пользовались большим доверием. Но, кроме них, были еще и другие рыцари в Гранаде, которыми гранадские короли очень дорожили. Среди них был рыцарь по имени Абидбар из рода Гомелов; отважный рыцарь и вождь многих воинов. И будучи человеком великого мужества, не умеющим оставаться в праздности и привыкшим вести постоянные войны с христианами, он однажды сказал своему королю:

– Государь! Я был бы очень счастлив, если бы твое высочество позволило мне совершить вторжение в земли христиан, ибо не дело, когда ратные люди пребывают в бездействии и не употребляют оружия. И если ты мне позволишь, то я вторгнусь в пределы Лорки, Мурсии и Картахены, – все это земли очень богатые и обильные скотом. И я обещаю с помощью Магомета вернуться оттуда с обильной добычей и пленниками.

Король ответил ему:

– Слушай, Абидбар! Мне очень хорошо известна твоя храбрость, и много дней прошло уже с тех пор, как не давалось позволения на набег. И я дал бы его, чтобы военный люд мог пустить в дело свое оружие. Но позволить вторгнуться в названные тобой области я опасаюсь, ибо и в Лорке, и в Мурсии, и в Картахене есть много храбрых рыцарей, и они отлично сражаются; и мне не хотелось бы – порукой тому моя корона, – чтобы с тобой случилось что-либо дурное.

– Пусть не страшится государь опасности, – ответил Абидбар, – ибо я поведу с собой таких воинов и таких алькайдов, что без всякого страха смогу с ними вторгнуться, – я не говорю в пределы Лорки и Мурсии, но даже я решился бы с ними проникнуть и до самой Валенсии.

– Ну, если таково твое мнение, то выполняй свою волю: мое позволение ты имеешь.

И Абидбар поцеловал за это королю руку и тотчас же отправился к себе домой на улицу Гомелов, и приказал заиграть в аньяфилы и в боевые трубы. И на их воинственные звуки собралось огромное множество воинов, все хорошо вооруженные, чтобы посмотреть, каковы причины этого военного сбора. А когда Абидбар увидел собрание стольких воинов так хорошо вооруженных, он очень обрадовался и сказал им:

– Знайте, дорогие друзья, что нам предстоит совершить набег на королевство Мурсию, откуда, если то будет угодно аллаху, мы вернемся обогащенными; и потому пусть каждый из вас смело следует за моими знаменами.

Все ответили, что они тому очень рады. Итак, Абидбар выступил из Гранады в сопровождении многочисленных всадников и пеших и направился в Гуадис. Там он переговорил с мавром Альморад?, тамошним алькайдом, который последовал за ним со многими конными и пешими воинами. К ним присоединился еще алькайд Альмерии по имени Малик Алабес и тоже со многими весьма искусными в бою ратниками. Оттуда они направились в Басу, где был алькайдом Абенасис, точно так же предложивший свою помощь. Здесь, в Басе, соединились одиннадцать алькайдов окрестных областей, дабы разделить славу вторжения в пределы Лорки и Мурсии. И со всем этим воинством храбрый полководец Абидбар двинулся в Веру, где был алькайдом доблестный Алабес Малик. Там, в Вере, закончились сборы всего войска мавров, и вот имена всех составивших его алькайдов:

Главный военачальник Абидбар, Абенасис – наместник Басы, его брат Абенкасин из Гранадской долины, Малик Алабес из Веры, Алабес – алькайд Велеса Белого, Алабес – алькайд Велеса Алого, Алабес – алькайд Альмерии, Алабес – алькайд Кульяра, Алабес – алькайд Гускара, Алабес – алькайд Орсы, Алабес – алькайд Пурчены, Алабес – алькайд Хикены. Алабес – алькайд Тириэсы, Алабес – алькайд Канилес.

Все перечисленные алькайды Малики Алабесы были родственниками между собой, как уже было сказано, и все о«и привели сколько могли солдат. Кроме того, к ним присоединились еще три других алькайда: один из Мохакара, другой из Сорбас и третий из Лобрина. Соединившись, все эти алькайды произвели смотр собранным ими силам, и оказалось налицо шестьсот всадников, хотя другие утверждают, что их было восемьсот, и тысяча пятьсот пеших, другие же говорят, что их было две тысячи. Итак, собралось большое количество ратных людей; точно двенадцатого или четырнадцатого марта тысяча четыреста пятьдесят третьего года они вступили в пределы Лорки, а со стороны моря достигли окрестностей Картахены и прошли вплоть до Сан-Хинеса и Пинатара, нанося христианам большой ущерб. Они захватили в плен много людей и множество скота. Овладев добычей, мавры, очень довольные и гордые, пустились в обратный путь. И, достигнув подножий Сьерры-Агуадерас, они стали совещаться: возвращаться ли им морским берегом, как они и пришли, или же пройти открыто через долину Лорки? По поводу этого возникли большие споры и были различные мнения. Многие настаивали на возвращении по старому пути, ибо он был надежнее; другие же говорили, что это явилось бы большой трусостью и недостатком чести – не пройти через долину Лорки, невзирая на опасность. И к последнему мнению склонился Малик Алабес, а с ним вместе и все его вассалы и большинство алькайдов. Остальные мавры, увидев, что эти храбрые вожди решили вернуться через долину Лорки, не стали больше противиться такому решению. И с распущенными знаменами, ведя пленных и добычу в середине храброго войска, они, вдоль Сьерры-Агуадерас, повернули к Лорке.

К тому времени жители Лорки уже знали о вторжении в их земли этого войска, и дон Алонсо Фахардо, алькайд Лорки, уже написал о происходившем Диэго де Ривера, коррехидору Мурсии, и просил его, чтобы он тотчас явился с возможно большим количеством людей. Коррехидор не заставил себя ждать: с великой поспешностью выступил он из Мурсии с семьюдесятью всадниками и пятьюстами пешими, воинами большой отваги и мужества. Он соединился с отрядом Лорки, состоявшим из двухсот всадников и тысячи пятисот пеших, тоже отменно храбрых солдат. К ним присоединился еще Алонсо де Лисон, рыцарь ордена Сант-Яго , бывший в ту пору алькайдом замка и крепости Аледо. Он привел с собой девять всадников и четырнадцать пехотинцев, ибо в замке нельзя было набрать больше.

Тем временем мавры двигались очень поспешно, веселые и гордые, и, вступив в пределы Лорки, захватили в плен одного рыцаря по имени Киньонеро, выехавшего осмотреть поле. Отряды Лорки и Мурсии приближались с великой скоростью, и маврам уже были видны идущие на них знамена. Они очень удивились при виде стольких объединенных всадников и не могли поверить, чтобы в Лорке успело собраться такое блестящее войско. И тогда Малик Алабес, наместник и алькайд Веры, отнявший у Киньонеро коня и оружие, обратился к нему с таким вопросом, следующим Дальше в стихах:

Алабес

Киньонеро

Алабес

Киньонеро

Алабес

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

В ней повествуется об очень кровопролитной битве при Альпорчонах и о принимавших в ней участие мавританских и христианских воинах

Едва лишь алькайд Малик Алабес проговорил эти слова, как конница христиан с такой отвагой и пылом ринулась вперед, что при первом же столкновении перешла в ложбину, несмотря на сопротивление мавров. Но мавры при этом не проявили никакой трусости, а выказали еще большее мужество в бою. Добрый Киньонеро, видя, что все смешалось в битве, подозвал к себе христианского воина, чтобы тот перерезал на нем веревки, которыми он был связан, и, оказавшись на свободе, он тотчас же схватил копье и щит одного убитого мавра, вскочил на одного из многочисленных коней, уже без всадников носившихся по полю, и как доблестный рыцарь выказал чудеса храбрости. Но храбрые мавританские вожди, особенно Малики Алабесы, проявили такую стойкость, что христиане с большим уроном вынуждены были отступить за ложбину. При виде этого Алонсо Фахардо, Алонсо де Лисон, Диэго де Ривера и другие славные рыцари Мурсии и Лорки стали сражаться столь отважно, что мавры были сломлены, и христиане нанесли им очень большой урон. Но храбрые Алабесы и Альморади, наместник Гуадиса, снова с великим мужеством сомкнули ряды своих воинов и снова ударили на христиан, многих из них убивая и раня. Если бы кто посмотрел в то время на чудеса храбрости христианских рыцарей! Поистине стоило взглянуть, с какой отвагой они убивали и ранили мавров. Абенасис, наместник Басы, наносил большой урон христианам. Умертвив одного, он снова устремился в сечу, совершая великие подвиги. Но Алонсо де Лисон, видевший, как он убил христианина, воспламенился гневом и постарался отомстить за его смерть. Он поспешил за Абенасисом, громким голосом призывая его подождать. Мавр обернулся, чтобы посмотреть, кто его зовет. И, посмотрев, признал, что это должен быть знатный рыцарь, ибо на его щите имелись крест и ящер ордена Сант-Яго. И, надеясь вернуться с очень ценными трофеями в Басу, он с великой храбростью атаковал де Лисона и пытался его ранить, но славный де Лисон, немало опытный в бранном деле, сумел защититься и в свою очередь напасть на противника, нанести ему две раны в столь короткое время, в которое можно произнести только два слова. Раненый мавр, точно лев, ревел от ярости и пытался убить врага, но скоро обрел собственную смерть, потому что Лисон нанес ему столь сокрушительный удар в грудь, не прикрытую адаргой , что, несмотря на кольчугу, вонзил копье ему в тело; тогда мавр упал с коня и тут же был растоптан копытами. Конь де Лисона получил тяжелую рану, и это заставило его всадника взять себе великолепного коня алькайда Басы; на нем ринулся он в самую гущу битвы, восклицая: «Сант-Яго, смерть маврам!»

Алонсо Фахардо и коррехидор Мурсии беспощадно разили мавров. И столько преуспели в этом воины Мурсии и Лорки, что мавры вторично были сломлены. Но велико было мужество гранадских рыцарей: они сражались яростно и жестоко и, так как ими управляли доблестные вожди, стойко держались в битве. Столь велики были храбрость и мужество Алабеса, что он мгновенно сомкнул ряды своих людей и вернулся с ними в бой с таким пылом, точно войско его никогда и не было сломлено. Бой тот был очень кровопролитен. Уже много человеческих и конских трупов лежало на земле, к самому небу поднимались громкие крики и грохот сражения, пыль клубилась облаками, так что сражающиеся едва могли видеть друг друга. Но не утихала от этого буря кровопролитной сечи, хотя сражающиеся и не видели, и не слышали друг друга из-за пыли и криков. Храбрый Алабес совершал чудеса и производил такое опустошение в христианских рядах, что никто не мог устоять перед ним. Увидев это, Алонсо Фахардо, доблестный алькайд Лорки, с такой яростью напал на Алабеса, что устрашил его одним своим видом. Но, не отдавшись ни на минуту страху, Алабес смело дал отпор Фахардо и осыпал его столькими ударами копья, что, не будь хорошо вооружен добрый алькайд, умер бы он там же на месте от руки Алабеса – мавра великой силы. Однако на этот раз мало помогла Алабесу его сила, ибо мощь Алонсо Фахардо во много раз ее превосходила. Сломилось копье алькайда Лорки, и он в тот же миг взялся за свой меч и так стремительно напал на противника, что тот уже не смог воспользоваться своим копьем и вынужден был, отбросив его, взяться за альфангу , чтобы сражаться с Алонсо Фахардо. А храбрый алькайд, невзирая на опасность, ему угрожавшую, хорошо прикрывшись щитом, так обрушился на Алабеса, что, ударив его легкий щит, отбил от него большой кусок. Щит его оставался подвешенным на шее, но ему удалось освободившейся левой рукой ухватиться за ручку вражеского щита; он рванул ее с такой силой, что едва не вырвал щит из рук врага. Алабес, увидя Фахардо столь близко от себя и хорошо зная его в лицо, собирался ударить его альфангой по голове, думая этим ударом покончить с ним. И, конечно, Алонсо Фахардо пришлось бы плохо, так как не было у него в руке щита, но в этот миг неудача постигла мавра, потому что конь его, получивший тяжелую рану, упал на землю, и всаднику не пришлось нанести удара.

Едва Алабес оказался на земле, как лоркские пешие воины окружили его, нанося ему по всему телу раны. Алонсо Фахардо, увидев мавра в таком положении, мгновенно соскочил с коня, бросился к нему и с такой быстротой и силой обхватил его руками, что тот не смог даже двинуться. Воины тут же схватили Алабеса, они знали его в лицо, ибо почти каждый день терпели от него значительный вред. Так был Алабес захвачен в плен, и Алонсо Фахардо приказал вывести его из битвы, что воины и исполнили.

Тем временем с прежней силой и прежним кровопролитием продолжалась битва, но уже не было видно ни одного из мавританских полководцев. И оттого начало овладевать маврами большое смущение, и они стали сражаться не так, как должно, не с прежним мужеством, но все же делали, что могли.

В этот день воинство Лорки проявило большую храбрость и совершило в сражении великие дела. И не меньше сделало воинство Мурсии, прославившее себя на поле боя. Вождь Абидбар, не замечая больше на поле сражения ни одного из мавританских алькайдов и полководцев, очень тому удивился; он выехал из сечи и поднялся на пригорок, чтобы обозреть, в каком положении находится битва. И некоторые из мавров, видевшие, как он покинул сражение, последовали за ним и сказали ему: «Чего ты еще ждешь?… Не осталось в живых ни одного мавританского алькайда, а Алабес из Веры в плену». Услышав такую речь, Абидбар сразу утратил все свое мужество и, отчаявшись, счел за лучшее бежать и спасти оставшихся своих рыцарей. И он приказал трубить отступление. При звуке сигнала мавры перестали сражаться, стали искать взорами своего полководца и свои знамена, и, увидев, как Абидбар бежит к Сьерре-Агуадерас, они тотчас же сделали то же самое: последовали за ним, объятые страхом. Христиане их преследовали, многих из них убивая и раня, так что всего спаслось не больше трехсот мавров. Преследование продолжалось до источника Пульпи, что близ Веры.

Христиане одержали славную победу. Эта битва произошла в день святого Патрика . И оба города – Лорка и Мурсия – празднуют до сей поры этот день в память той победы.

Победоносные, нагруженные оружием и другой добычей, ведя за собой пленных и неприятельских коней, христиане вернулись в Лорку. Алонсо Фахардо вел к себе домой пленником Малика Алабеса, и, когда намеревался провести его через калитку своего сада, сказал Алабес: «Я человек не настолько низкого происхождения, чтобы входить пленником через калитку, – я должен войти через королевские ворота города». И он так упорствовал в своем нежелании входить через калитку, что Алонсо Фахардо рассердился и поразил его насмерть. Таков был конец храброго и славного наместника и алькайда Веры.

Пало в сражении двенадцать алькайдов Алабесов, родственников Алабеса из Веры, среди них два его брата – алькайды Велеса Белого и Велеса Алого, а кроме того еще свыше восьмисот мавров. Христиан пало восемьдесят и двести было ранено.

И покрыло себя воинство Лорки и Мурсии великой честью, одержав такую победу во славу господа нашего и его благословленной матери.

Вернемся теперь к вождю Абидбару, бежавшему с поля сражения. Когда он прибыл в Гранаду и король узнал про все случившееся, то приказал отрубить ему голову за то, что он не умер, как подобает рыцарю, в битве, на которую сам же повел мавров. И случилась эта битва, когда в Кастилии царствовал король дон Хуан Второй, а в Гранаде – Абенгосмин, семнадцатый, как уже говорилось, мавританский властитель ее, царствовавший восемь лет и лишенный престола в тысяча четыреста пятьдесят третьем году. Про ту битву при Альпорчонах был сложен следующий старый романс :

Вот каков был конец кровопролитной битвы при Альпорчонах.

Возвратимся теперь к перечислению мавританских королей Гранады. Про Абенгосмина мы уже сказали, что он был семнадцатым и в его царствование произошла битва при Альпорчонах. Он процарствовал восемь лет и был лишен престола в тысяча четыреста пятьдесят третьем году.

Восемнадцатый король Гранады звался Исмаилом. Именно он отнял царство у Абенгосмина, как уже было сказано. В царствование этого Исмаила погиб Гарсиласо де ла Вега в одном из сражений, произошедших между маврами и христианами. Исмаил царствовал двенадцать лет и кончил свои дни в тысяча четыреста шестьдесят пятом году.

Девятнадцатого короля Гранады звали Мулей Асен, некоторые же его называли Альбоасен. Он был сыном предыдущего короля Исмаила. Великие события произошли в его царствование в Гранадской долине и в самом городе Гранаде. У него был сын по имени Боабдил, а кроме него, как повествуют арабские хроники, он имел еще одного сына, незаконнорожденного, которого звали Мусой; говорят, что этот Муса родился от пленной христианки. У Мусы был брат, которого, как и законного королевского сына, звали Боабдил. Инфанта Боабдила очень любили гранадские рыцари, и многие из них, недовольные королем – его отцом, провозгласили его королем Гранады и назвали Молодым королем. Другая часть рыцарей приняла сторону Старого короля, так что в Гранаде оказалось два короля – отец и сын, и не проходило ни одного дня без серьезных стычек между обоими королями и их сторонниками. Итак, то врагами, то друзьями будучи, правили они королевством и не переставали воевать с христианами и совершать набеги на их земли. Король-отец пребывал всегда в Альгамбре, а Молодой король – в Альбайсине. В отсутствии одного из них правил и повелевал другой. Но именно Старый король украсил Гранаду с наибольшим великолепием и воздвиг огромные и величественные здания, так как он был весьма могуществен и несметно богат. Он приказал пышно отделать славную Альгамбру, что обошлось ему очень дорого, так как отделка была самая драгоценная. Он выстроил знаменитую башню Комарес и Львиный двор , названный так потому, что посередине этого открытого и очень обширного двора находится фонтан изумительнейшей работы с двенадцатью львами из алебастра; весь двор замощен по мавританскому обычаю плитами голубоватого мрамора. Этот же король устроил в Альгамбре много бассейнов и знаменитые водоемы Альхивес; он выстроил колокольную башню, с которой открывается вид на весь город и на Долину. Он насадил близ Альгамбры чудесный лес, почти под самыми балконами королевского дворца, где до сих пор водится множество оленей, кроликов и других животных, пригодных для охоты. Он приказал отделать в мавританском стиле – золотом и голубым мрамором – знаменитый Алихарес . Работа эта стоила столько, что мавр, ее выполнявший, ежедневно зарабатывал по сто дублонов. Он велел выстроить на вершине холма Святой Елены (так ныне называется тот холм) великолепный увеселительный дворец. Он основал птичий сад на расстоянии лиги от Гранады, которому во всей Испании нет равного. На самых берегах рек Хениль и Дарро этот король разбил сады, названные Хенералифе, и ни у одного короля в мире не было ему подобного: имелись там – и теперь еще имеются – самые различные виды плодовых деревьев, многочисленные и красиво отделанные фонтаны, площадки и целые аллеи, обсаженные тесным рядом прекрасных мирт. Есть там большой красивый дворец, и в нем множество зал, комнат и покоев; окна отделаны золотом, а в главном зале находятся портреты всех королей Гранады, до него царствовавших, написанные известными художниками; а в другом зале – изображения всех битв с христианами; и все это так живо, что вызывает одно восхищение. Про все эти строения, воздвигнутые им в городе Гранаде и с таким великолепием украшенные, король дон Хуан Первый во время пребывания своего на реке Хениль так спросил у старого мавра Абенамара:

Величие и великолепие гордых зданий Гранады и ее Альгамбры были таковы, что они вызывали изумление, и такими они сохранились доныне. И король Мулагасен был столь богат и столь счастлив в судьбе своей, что ни один мавританский король, после самого Великого Турка , не мог с ним равняться; но потом судьба изменила ему, как будет про то рассказано дальше. Служили ему и сопровождали его богатые и славные рыцари, все самой благородной крови и из самых знатных родов, – ибо жило в Гранаде тридцать два славных рода мавританских рыцарей, кроме них было еще много очень могущественных и уважаемых семейств: все потомки тех мавров, что завоевали Испанию во времена ее погибели. И мне кажется уместным перечислить их всех по именам и также сказать, откуда они вышли, из каких земель и провинций.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В ней объявляются имена мавританских рыцарей из тридцати двух родов Гранады; рассказывается про различные события, происшедшие в Гранаде; а также перечисляются все города и селения, находившиеся под владычеством гранадской короны

После того, как мы уже рассказали о некоторых событиях в городе Гранаде и описали примечательные здания этого города, мы расскажем теперь о знатных рыцарях, там живших, и еще о городах, селениях, замках и областях, бывших подвластными королям Гранады. И начнем мы с рыцарей, называя каждого из них : Альморади из Марокко, Алахесы, Бенарахи, Аларбы, Алькифаи из Феса, Гасулы, Баррахи из Феса, Венеги из Феса, Сегри из Феса, Масы из Феса, Гомелы из Велес де ла Гомера, Абенсеррахи из Марокко, Альбаяльды из Марокко, Абенамары из Марокко, Алатары из Марокко, Альмаданы из Феса, Аудальи из Марокко, Альмоады из Марокко, Асены из Феса, Ланхеры из Феса, Асарки из Феса, Аларифы из Велеса де ла Гомера, Абенамины из Марокко, Сулемы из Марокко, Саррасины из Марокко, Мофарис из Тремесена, Абенчоары из Тремесена, Альмансоры из Феса, Абидбары из Феса, Алмахары из Марокко, Редуаны из Марокко, Альдорадины из Марокко, Альдукарины из Марокко, Малики Алабесы из Марокко – потомки Альмоабеса Малика, короля Куко.

Города королевства и Долины Гранады следующие:

Гранада, Альхендин, Габия-ла-Гранде, Габия-ла-Чика, Альфакар, Пинос, Альболоте, Монтефрио, Алькала-ла-Реаль, Моклин, Коломела, Иснальос, Маласена, Кохольос, Лос Падулес, Алабия, Ласубия, Альгама, Лоха и Лора, Гуадортуна, Кордела, Ильора, Фамала, Гуэльма.

Города земли Баса следующие:

Баса, Сухар, Фрейла, Бенсалема, Кастриль, Бенамаурель, Кастильеха, Гуэскар, Орсе, Галера, Кульяр, Канилес, Велес Белый, Велес Алый, Хикена, Тириэса.

Города и селения по реке Альмансор:

Серон, Тихола, Баярке, Альмунья, Пурчена, Ульсила, Уррака, Юмуй-тин, Овора, Сантопетар, Херкаль, Лас-Куэвае, Портильо, Вера, Мохакар, Турре, Бенитагла, Альбанчес, Кантория, Эрия, Эльбох, Альбореас, Парталова, Сурхена, Кабрера Тереса, Антас, Сорбас, Лобрин, Улеила-дель-Кампо, Серена, Гебро.

Города и селения земли Филабрес следующие:

Филабрес, Васарес, Сьерро, Хегаль, Эль-Володуй.

Города и селения по реке Альмерии:

Альмерия, Эникс, Терке, Санта-Фе, Феликс, Вика, Херкаль, Пичина, Альгама Сухая, Хесиха, Хенеха, Санта-Крус, Оханес, Альманката, Абиатер, Риоха, Илар, Лакунке, Рагуль, Эсфинсион, Канхиар, Мьелес, Марчена.

Города и селения Андухара и Охики:

Андухар и Охика, Берчуль, Ланхарон, Мурталь, Турон, Берха, Лас-Альбуньэлас, Высокие Гуахары, Низкие Гуахары, Залор Высокий, Валор Малый, Кадиар, Кастильо-дель-Иерро, Канилес Асейтун, Далаас, Инокс, Тавернас, Потрос, Алькудия, Гуадис, Лапека, Веас, Калаорра, Бурриана, Финьяна.

Эти и еще многие другие города и селения Альпухарры, Сьерры-Бер-мехи и Ронды, которых можно не упоминать, принадлежали гранадской короне. И поскольку мы уже сказали про них, надлежит теперь рассказать про мавританских рыцарей Маликов Алабесов. То был очень знатный гранадский род, высоко ценимый тамошними королями за его храбрость. И еще надлежит знать следующее: когда Мирамамолин из Марокко вторгся со всеми африканскими королями в Испанию и разрушил ее всю до самой Астурии, вместе с ним пришел король по имени Абдеррамен и привел с собой три тысячи готовых к бою воинов; пришел и другой, по имени Мулей Абоали, и вместе с ним еще двадцать пять мавританских королей, из коих каждый вел большое число воинов. Среди этих королей был один, по имени Магома Малик Альмоабес, царствовавший в Куко, а с ним трое храбрых сыновей его – Малики Альмоабесы.

Все эти короли вторглись со своими войсками в Испанию и вступили в войну с доном Родриго. В той великой битве, где погиб король дон Родриго, а вместе с ним цвет испанского рыцарства, пал от руки инфанта дона Санчо и король Малик. Его три сына продолжали вести войну в течение восьми лет, по прошествии коих почти вся Испания оказалась во власти мавров. Кончив воевать, старший из братьев вернулся в Африку, обильно нагруженный военной добычей, и стал царствовать в королевстве своего отца. Впоследствии потомки его присоединили к своей короне еще Фес и Марокко. У одного из королей Феса был сын-инфант по имени Абомелик; он пришел в Испанию в ту самую пору, когда короли Кастилии воевали с королями Гранады.

И этот инфант Абомелик сделался королем Альхесираса, Ронды и Гибралтара, ибо ему помогали его родственники – потомки тех двух сыновей короля Альмоабеса, которые остались в Гранаде, пленившись цветущей землей и несметной добычей, полученной от войны с испанцами. Они были наделены большими владениями как за свое происхождение, так и за личные достоинства, ибо велик был тот род Маликов Альмоабесов в Гранаде. Они породнились с другими знатными семействами города – с родом Альморадинов. Те всегда и во всем исправно служили гранадским королям. В конце концов они и Абенсеррахи сделались самыми могущественными родами Гранады, несмотря на то, что и кроме них имелось много столь же знатных родов, какими, например, были Сегри, Гомелы, Масы, Венеги, Альморади, Альмоады, Марины, Гасулы и многие другие, которых не называю. И, как было уже сказано, при поддержке этих рыцарей Маликов Альмоабесов инфант Абомелик Мароккский стал королем Ронды, Альхесираса и Гибралтара.

Возвращаясь к теме нашего рассказа, скажем со слов арабского историка, что король Гранады Мулаасен, о котором идет сейчас речь, пользовался услугами всех вышеназванных рыцарских родов; с их помощью Мулаасен держал свой великолепный и процветающий, пышный и богатый двор и свои мирные земли, воевал против христиан и внушал всеобщий страх до той поры, покуда его сын Абоабдил не вырос и между ним и отцом не начались ссоры и разногласия. Кончилось тем, что часть рыцарей, недовольная Старым королем за нанесенные обиды, провозгласила королем сына. Другая же часть осталась верна отцу. Так обстояли дела в Гранаде, но это нисколько не отразилось на процветании ее, ибо и два короля по-прежнему хорошо ею правили. Больше управлял Молодой король; он мало считался с волей своего родителя и часто поступал вопреки ей.

Да будет известно, что из тридцати двух благородных родов, живших в Гранаде«каждый состоял больше чем из ста семейств. Тех, кто имел наибольшее значение при дворе, мы здесь назовем, ибо это прямо относится к нашему повествованию. Их перечисляет мавр Абенамин – историк всех событий , начиная с самого вторжения мавров в Испанию. У этого Абенамина имелось прекрасное обыкновение тщательно собирать все бумаги, документы и писания, относящиеся к истории Гранады с первого и второго ее основания. Так вот, этот арабский историк говорит, что рыцари, пользовавшиеся наибольшим уважением в городе Гранаде и во всем королевстве, были следующие: Альхамары, Альморади, Алабесы, Абенсеррахи, Гомелы, Венеги, Льеги, Масы, Сегри, Абенамары и Гасулы.

Особенно высоко ценились Абенсеррахи – рыцари очень благородной крови, потомки того самого вождя Абенсерраха, что пришел вместе с Мусой во времена гибели Испании. От него и его двух братьев произошли отважные рыцари Абенсеррахи, в чьих жилах текла королевская кровь. Так утверждает арабский историк в своей хронике. О подвигах этих храбрых рыцарей имеются записи также и в хрониках королей Кастилии, на которые я ссылаюсь.

Кто более всего дружил с этим родом, так это Малики Алабесы и смелый Муса, побочный сын короля Мулаасена. Это был сильный и доблестный рыцарь, как то будет видно из дальнейшего и как о том упоминается в хрониках христианских королей.

В ту пору в городе Гранаде происходили великолепные празднества, турниры, состязания на копьях, игры в кольца и другие увеселения. А устраивались они по приказу Молодого короля, желавшего отпраздновать обретение им королевской короны, что, как уже было сказано, совершилось против воли отца.

Старый король жил в Альгамбре, а Молодой – в Альбайсине и Алькасабе. Здесь находились при нем те самые наиславнейшие рыцари Гранады, которые возложили на него корону: Абенсеррахи, Гомелы, Сегри и Масы. Все они принимали участие в пышных празднествах Молодого короля, и Муса, рыцарь прекрасный и веселый, был их украшением.

И в то время как давались эти празднества, отважный магистр ордена Калатравы , дон Родриго Тельес Хирон, со многими конными и пешими воинами вторгся в Долину Гранады, произвел несколько набегов и захватил кое-какую добычу. И всем этим еще неудовлетворенный, он пожелал узнать, есть ли в Гранаде рыцарь, готовый преломить с ним копья? И зная, что в Гранаде в то время происходили празднества в ознаменование избрания Молодого короля, он решил отправить своего оруженосца с письмом к королю. С посланием магистра оруженосец отправился в Гранаду и там узнал, что король вместе со многими своими рыцарями пребывает в Хенералифе, где и предается развлечениям. Прибыл оруженосец в Хенералифе, получив позволение войти и представ перед королем, приветствовал его с почтительностью, надлежащей королевскому достоинству, и передал ему письмо магистра. Король взял письмо, прочел его вслух так, чтобы всем было слышно. И письмо гласило:

Могущественный властелин! Да наслаждается твое высочество короной, дарованной тебе за твою доблесть и для общего процветания! Я испытываю по этому поводу большую радость и, хотя у нас разные с тобой вера и законы, полагаюсь на бесконечную милость бога и высказываю надежду, что в конце концов ты и твой народ познаете святую веру Христову и возжелаете дружбы христиан. Но ныне, в пору твоих празднеств, которые велики, ибо велика их причина – твоя коронация, надлежит, чтобы рыцари твоего двора радова-лись и предавались удовольствиям, выказывая свою храбрость, молва о которой ходит по свету и всем известна. По этой причине я с моими людьми вступил в Долину Гранады и прошел через нее; и если бы кто-либо из твоих рыцарей пожелал для препровождения времени выехать в поле и сразиться с нами, будь то один на один, двое на двое или четверо против четверых, то в таком случае пусть твое высочество дарует им на это позволение. Я буду ожидать у Большого дуба, совсем близко от городских стен. И заверяю тебя, что из моих рыцарей выступит столько же, сколько выедет из Гранады на состязание. Кончаю, целуя твои королевские руки.

Магистр Калатравы дон Родриго Тельес Хирон.

По прочтении письма король весело взглянул на своих рыцарей и заметил, что все они пришли в волнение и охвачены желанием выехать на бой и что каждый из них уже к этому готов. Увидев это, король приказал им успокоиться и спросил, следует ли отправляться на битву, предложенную магистром, и все ответили, что следует и что предложение-то очень хорошее. Ведь если они его не примут, то прослывут рыцарями малой доблести и трусами. И тогда начались большие споры: кому и скольким рыцарям следует выехать. Все были согласны, что не сегодня, но относительно того, кому выезжать, были большие разногласия. Оказалось необходимым, чтобы двенадцать рыцарей бросили между собой жребий, и тот, чье имя будет вытащено первым из серебряного кувшина, тот и выступает против магистра. Имена участвовавших в жребии были следующие: Магома Абенсеррах, Малик Алабес, Магома Альморади, Магома Венег, Магома Гомел, Магома Сегри, доблестный Муса, Магома Маса, Альбаяльд, Абенамар, Альмадан, храбрый Гасул.

И когда каждый из перечисленных рыцарей написал свое имя и жребии были положены в серебряный кувшин и хорошо перемешаны, королева, тут же присутствовавшая со своими дамами, опустила в кувшин руку, и жребий пал на Мусу. Кто сможет описать вам великую радость Мусы в то мгновение и огорчение всех остальных рыцарей! Ибо каждому хотелось, чтобы на него выпал жребий и он смог бы благодаря этому помериться мужеством и силами с магистром. И хотя после этого рыцари много толковали и спорили, говоря, что было бы лучше выступить четверым против четверых или шестерым против шестерых, но они уже не могли отнять у Мусы выпавшего ему жребия.

И тотчас король написал магистру письмо, которое передал его оруженосцу как ответ на им привезенное, после чего оруженосца отослали обратно. Тот возвратился к Большому дубу, где ждал его магистр, и вручил ему послание Молодого короля, гласившее следующее:

Доблестный Магистр! Благородство твоей крови очень хорошо выказывает себя в твоем послании, и ничего другого, как добрых пожеланий и поздравлений по поводу принятия мною королевской короны, не мог я ожидать от твоего благородства. Оно заставляет меня пойти навстречу всему тому, чего бы от меня ни потребовала твоя истинная дружба. И посему предлагаю тебе все, чего бы ты только ни пожелал от меня и моего королевства.

Ты с очень убедительными доводами посылаешь моим рыцарям вызов на бой в Долине, добавляя, что поступаешь таким образом ради придания большого блеска моему празднеству, за что я тебя благодарю от всего сердца. Самые славные рыцари моего двора бросили между собой жребий, дабы судьба решила, кому из них выступать против тебя, ибо каждый из них того очень сильно желал. Жребий выпал Мусе, моему брату. Завтра – во славу Магомета – он один на один померяется с тобой силами, полагаясь на твое слово, что никто из твоих рыцарей его не тронет. Я хорошо знаю, что поединок между двумя столь славными рыцарями явит собою великое зрелище, на которое дамы будут смотреть с башен Альгамбры. На этом кончаю и остаюсь твоим другом.

Аудала, король Гранады.

Очень обрадован был магистр ответом короля и в тот же вечер отступил со своим войском далеко в глубь Долины, приказав, чтобы в течение всей ночи его люди были настороже, как бы мавры не совершили неожиданного нападения. Когда настало утро, он приблизился к городу, сопровождаемый всего лишь пятьюдесятью рыцарями, оставив все остальное войско далеко позади и приказав ему быть наготове и поспешить на помощь в том случае, если бы мавры вздумали нарушить свое слово. Здесь, под стенами города, он стал дожидаться, чтобы Муса выехал с ним сразиться.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В ней рассказывается про поединок между храбрым Мусой и магистром Калатравы и про другие события

После того, как гонец магистра уехал с письмом и вызов был принят, мавританские рыцари и король предались беседе на разные темы, но главным образом они говорили о вызове благородного магистра. Королева и ее дамы, находившиеся там же, не особенно радовались этому вызову, ибо им уже были хорошо известны великие доблести магистра и что он очень искусно владеет оружием. Кого же особенно огорчил вызов, так это прекрасную и добродетельную Фатиму. Она полюбила Мусу очень сильной любовью, после того как разлюбила отважного Абиндарраэса, убедившись, что тот любил прекрасную Харифу. Фатима отличалась большой красотой, происходила из рода Сегри и была дамой изрядного ума и примерной добродетели. Она очень была предана Мусе и всему, что его касалось, и иногда давала ему знать о своих чувствах взглядом сладостным и нежным. Но Муса был очень далек от взаимности, ибо всем своим сердцем любил прекрасную Дараху, дочь Амара Алахеса, очень знатного рыцаря. Ради прекрасной Дарахи Муса совершал великие и славные подвиги. Но Дараха его не любила, ибо всю свою любовь сосредоточила на Абенамаре, рыцаре из рода Абенсеррахов, человеке веселом, приветливом и великого мужества. Абенсеррах точно так же любил прекрасную Дараху и служил ей, как только мог.

Но вернемся к нашему Мусе. По наступлении вечера он приготовил все необходимое для предстоявшего поединка с благородным магистром. А прекрасная Фатима послала ему с одним из своих пажей небольшой шелковый стяг для его копья, наполовину лиловый, наполовину зеленый, весь вышитый чистым золотом и с разбросанными по нему многочисленными буквами «Ф», которыми открывала ему свое имя: Фатима. Паж обратился к Мусе с такими словами: «Благородный Муса! Фатима, моя госпожа, целует твои руки и просит тебя прикрепить этот стяг к своему копью. Ибо она будет очень счастлива, если ты с ним выедешь на битву». Муса взял стяг, сделал вид, что он очень доволен, так как он всегда был любезен с дамами, в действительности же он предпочел бы, чтобы этот стяг был ему прислан прекрасной Дарахой и никакой иной дамой в мире. Но, будучи столь же великодушен, сколь и храбр, он принял дар и сказал пажу: «Друг мой! Передай прекрасной Фатиме, что я принимаю как величайшую милость присланный ею стяг, хотя и знаю, что не обладаю такими достоинствами, чтобы заслужить подарок столь прекрасной дамы. И пусть поможет мне аллах в том, чтобы я смог служить ей. Передай, что я обещаю прикрепить стяг к моему копью и с ним выехать на бой. Ибо знаю, что с таким залогом, присланным мне такой прекрасной дамой, мне обеспечена верная победа».

С этим ушел паж и, возвратившись к Фатиме, передал ей весь свой разговор с храбрым Мусой; и немалой была радость Фатимы по этому поводу.

Утренняя заря не успела еще разгореться, как Муса был уже совершенно готов для выезда в поле. И, сообщив об этом королю, он поднялся и велел играть в трубы и аньяфилы, на звуки которых собралось множество самых лучших гранадских рыцарей, знавших уже о причине сбора. Король для этого дня оделся в очень нарядные одежды, какие соответствовали его королевской особе. На нем была надета марлота из золотой ткани, столь драгоценная, что не было ей цены, и украшенная столькими брильянтами и драгоценными каменьями, что у очень немногих королей можно такие найти. Король приказал, чтобы двести рыцарей в полном вооружении сопровождали для верности его брата Мусу, к чему они очень быстро приготовились. Все были очень богато одеты, и даже не было коня, не покрытого шелком или парчой.

Но вернемся к делу. Еще солнечные лучи не заиграли по обширной и прекрасной Гранадской долине, как Молодой король в сопровождении всех своих рыцарей выехал из ворот, называемых воротами Бибальмасан. Рядом с ним ехал брат его Муса, а все остальные рыцари за ними следом. Что за удивление было смотреть на все разнообразие и пышность одежд и нарядов мавританских рыцарей! И те из них, которые ехали в доспехах, были не менее нарядны и великолепны. Так красивы были их белые продолговатые адарги и копья со стягами, со столькими эмблемами и девизами на них, что можно было только восхищаться. Предводительствовал вооруженными рыцарями Магома Алабес, храбрый рыцарь, очень веселый и любезный, влюбленный в одну даму, по имени Коайда, чрезвычайно красивую. Адарга этого мавра была перехвачена шелковой лиловой лентой, а на ленте в виде эмблемы – золотая корона и девиз, гласивший: «Моей крови», что указывало на происхождение его владельца от того самого смелого короля Альмоабеса, которого, как уже говорилось, убил инфант дон Санчо. Тот же девиз украшал и стяг мавра.

Так выехали две кавалькады из Гранады и направились туда, где ожидал доблестный магистр со своими пятьюдесятью рыцарями, не менее изрядными, чем их противники. При приближении короля зазвучали его трубы, и трубы магистра откликнулись им. И стоило полюбоваться как на один, так и на другой отряд. Они посмотрели друг на друга, после чего храбрый Муса, сгорающий от нетерпения сразиться с магистром, получив позволение от короля, своего брага, выехал вперед и шагом поехал, являя собой вид мужа великой силы. Он был одет очень тщательно; поверх одежды на нем была стальная кольчуга очень тонкой работы, а поверх еще панцирь, весь на подкладке из зеленого бархата, и, наконец, поверх всего – очень богатая марлота, тоже из зеленого бархата, обшитая золотом, с многочисленными золотыми арабскими буквами «Д», рассеянными по ней. Буквы эти носил на себе мавр потому, что с них начиналось имя Дарахи, которую он безмерно любил. Чалма его тоже была зеленой, украшенная золотыми перьями, и по ней точно так же были разбросаны буквы «Д». Была у него отличная адарга, сделанная в Фесе, перехваченная широкой зеленой полосой, и посередине ее находилась любовная эмблема – женская рука, сжимавшая сердце, и видно было, как из сердца течет кровь и складывается в слова: «Заслуживает большего». Так прекрасен был в своем наряде Муса, что кто бы на него ни взглянул, испытывал при виде его великое наслаждение.

Магистр, заметив его, сразу догадался, что это и есть тот самый Муса, с кем ему предстоит сразиться. И он тотчас же приказал всем своим рыцарям, чтобы никто из них не вздумал поспешить ему на помощь, если бы даже и увидел его в опасности и нуждающимся в поддержке. И, дав шпоры коню, он поехал навстречу Мусе. И наряд его не уступал в блеске и великолепии наряду противника. Был магистр очень хорошо вооружен; поверх лат он имел на себе одежду из голубого бархата, богато вышитую и отороченную золотом. Щит у него был зеленого цвета с белым полем, а на нем – красивый красный крест и такой же крест был вышит у него на груди. Магистр ехал на отличном коне в серых яблоках. На копье магистра развевался белый стяг с красным крестом на нем, как на щите и на груди, а под крестом – девиз, гласивший: «За него и моего короля». И так прекрасно выглядел магистр, что все при взгляде на него чувствовали огромную радость. И король сказал своей свите: «Недаром столь великой славой пользуется этот рыцарь, ибо по одному его виду можно догадаться о его храбрости и силе».

Тем временем оба рыцаря подъехали друг к другу и внимательно рассматривали один другого. Первым заговорил Муса: «Сразу видно, благородный рыцарь, что именно про вас идет по свету такая великая слава, и ваш король может почитать себя очень счастливым, имея своим подданным столь достойного рыцаря, как вы. И уже из-за одной этой славы о вашей храбрости, молва о которой идет по всему свету, я считаю великим для себя счастьем вступить с вами в бой, ибо – если аллах того захочет, а Магомет прикажет – я, одержав победу над столь храбрым рыцарем, стяжал бы вместе с тем и всю его славу, что было бы великой честью для меня и для всех моих. Если же, наоборот, мне суждено оказаться побежденным, то не будет для меня большим огорчением понести поражение от руки столь славного рыцаря». На том Муса закончил свою речь. На его слова очень вежливо отвечал ему храбрый и могучий магистр: «Из письма, полученного мною вчера от вашего короля, мне известно, что вас зовут Мусой и идет о вас слава не меньшая, чем та, которой, как вы сказали, пользуюсь я; и что вы – королевский брат, потомок того самого отважного полководца Мусы, кто в давние времена завоевал большую часть нашей Испании. И поэтому я точно так же почитаю для себя за великую честь вступить в бой с рыцарем столь высокого рода. И раз каждый из нас желает стяжать себе честь и славу победы, то давайте начнем битву, вложив в десницу судьбы решение, и не станем больше медлить».

Услышав такие слова магистра, храбрый мавр очень устыдился, что он до сих пор так оттягивал битву. И не говоря более ни слова, он поспешно повернул своего великолепного коня, поправил на голове чалму, под которой находился шлем из лучшей стали, и отъехал на большое расстояние. То же самое сделал магистр.

Тем временем королева и все ее дамы уже расположились на башнях Альгамбры, чтобы созерцать оттуда поединок. Рядом с королевой находилась Фатима, богато одетая в зелено-лиловый дамас – цвета посланного ею Мусе стяга. И по всему платью у нее были рассеяны многочисленные буквы «М» по-гречески, ибо с этой буквы начиналось имя ее любимого Мусы.

Король, увидев, что противники уже отъехали друг от друга и только ожидают подачи знака для начала боя, приказал трубить в кларнеты и флейты; на их звук тотчас же откликнулись трубы магистра. Лишь только был подан сигнал, оба храбрых рыцаря устремили своих коней один на другого и несколько раз сшиблись друг с другом, но ни один не только не оказался выбитым из седла, но даже не сделал ни единого неудачного движения и не изменил своей посадки. Копья остались в целости, но адарга Мусы была пробита, и наконечник копья магистра ударил в тонкий панцирь, пробил его и остановился перед стальной кольчугой, не причинив никакого вреда. Ответный удар Мусы тоже пробил щит магистра; конец копья ударил в плотный нагрудник и пробил бы его насквозь, не будь он столь прочным, сделанным из превосходной дамасской стали. Рыцари очень легко выдернули обратно свои копья и с примерным искусством продолжали бой, крутясь на конях один вокруг другого и каждый стараясь ранить противника. Но конь магистра, хотя и очень хороший, не обладал той резвостью, какая была присуща коню, несшему на себе Мусу, и потому магистр не имел возможности наносить удары, как он того хотел бы, ибо Муса был неуловим и стремителен на своем коне. И так наскакивал и отскакивал Муса с удивительной легкостью и нанес магистру несколько ударов. А магистр, увидав, сколь подвижен и скор конь Мусы, и не зная, как ему поступить, решил положиться на крепость собственной руки и метнуть в противника копье. Он дождался, чтобы Муса снова помчался на него, подобный молнии в своей стремительности, и при его приближении поднялся на стременах и с необыкновенным жаром и силой метнул в Мусу копье. Увидев летящее на него копье, Муса хотел избежать удара и для этого мгновенно повернул своего коня. Но все же не смог сделать этого настолько быстро, чтобы копье магистра не успело настичь его и нанести его коню тяжелую рану в бок. Конь, почувствовав себя тяжело раненным, начал метаться и выделывать такие прыжки, что просто становилось страшно на него глядеть. Тогда Муса, чтобы не получить какого-нибудь вреда от своего же собственного коня, выпрыгнул из седла на землю и, преисполненный львиной отвагой, пошел на магистра с целью подрезать поджилки его коню. Магистр, увидя его приближение, сразу же догадался о его намерении и точно так же соскочил с коня, легкий будто птица. И, прикрывшись щитом, он обнажил свой меч и выступил навстречу Мусе, спешившему к нему в ярости и гневе за то, что тот так жестоко ранил его коня. Мавр осыпал магистра градом могучих ударов своей красивой симитарры , но магистр ловко отражал их все. Так, спешившись, продолжали оба рыцаря свой поединок, взаимно нанося удары, и от тех ударов раскололись уже на куски их щиты и погнулись латы. Но храбрый магистр превосходил Мусу в искусстве боя на мечах, хотя Муса и был отважен сердцем и неустрашим духом. Магистр захотел явить все свое уменье: скрестив свой меч с симитаррой Мусы, он сделал вид, будто собирается поразить того в бедро, и для этого опустил свой меч ниже симитарры мавра. Муса поспешил опустить и свое оружие, чтобы защитить бедро. Но тогда магистр с такой невероятной скоростью взмахнул мечом и занес его над головой Мусы, что доблестный Муса не мог с необходимой поспешностью защититься от удара: меч магистра с такой сокрушительной силой обрушился ему на голову, что срезал половину зеленой чалмы, на землю упал золотой плюмаж, оставляя открытым шлем, и, не будь он из столь прочного металла, Мусе несдобровать бы. И тем не менее он едва не был оглушен ударом. Почувствовав себя в опасности, он с новой силой и быстротой бросился на магистра и нанес ему бешеный удар своей симитаррой: магистр принял его удар себе на щит, который, будучи расколот силою удара пополам, упал на землю; и так как разрубленным оказался рукав кольчуги, то магистр получил рану в руку, и из раны, хотя и небольшой, обильно полилась кровь. Эта рана явилась причиной ярого гнева магистра, который, решив за нее отомстить, направил свой удар в голову Мусы, но тот с поспешностью защитился и избежал раны. Магистр, увидев удар отраженным, стремительно нагнулся и нанес удар Мусе в бедро, и броня, прикрывавшая его, не смогла помешать острому мечу магистра коснуться тела.

Так рыцари бесстрашно и яростно продолжали свой бой, обмениваясь сокрушительными ударами. И если кто-нибудь взглянул бы в тот миг на прекрасную Фатиму, сразу заметил бы любовь, какую она чувствовала к Мусе. Ибо когда она увидела, как магистр нанес ему свой удар, разрубивший чалму и плюмаж, она решила, что Муса серьезно ранен. А когда увидела доброго коня Мусы, распростертого мертвым на земле, то не смогла этого перенести: вся побледнела, замерло ее любящее сердце, и от жестокой скорби она без чувств упала на землю к ногам королевы. Королева, удивленная этим событием, приказала побрызгать ей в лицо водой, и, освеженная водой, Фатима пришла в себя, раскрыла полные слез глаза, глубоко вздохнула и проговорила: «О Магомет! Почему ты не сжалишься надо мной?» – после чего снова лишилась чувств. Королева приказала отнести ее к ней в покои и подать ей какую-нибудь помощь. Харифа, Дараха и Коайда отнесли Фатиму в ее покои, сильно печалясь о случившемся с Фатимой, ибо она была чрезвычайно ими любима. В комнате ее раздели и уложили в постель и до тех пор приводили ее в себя, покуда сознание не возвратилось к прекрасной Фатиме, после чего она попросила Харифу и Дараху оставить ее одну и дать ей отдохнуть. Они исполнили ее просьбу и вернулись туда, откуда королева созерцала поединок Мусы и магистра, сделавшийся к тому времени еще более яростным и жестоким. Но уже было ясно видно, что преимущество на стороне магистра, искуснее Мусы владевшего оружием. Тем не менее Муса, обладавший великим мужеством и не ведавший, что такое страх, лишь удваивал свои удары и нанес магистру несколько жестоких ран, но магистр не оставался в долгу и даже еще лучше в этом преуспевал, как мы уже говорили.

Из раны в бедро у Мусы струей лилась кровь, от потери крови он уже начинал слабеть. Едва магистр это заметил, как, приняв во внимание, что этот мавр был братом самого короля Гранады и к тому же прекрасным рыцарем, подумал, что если обратить его в христианство, то можно будет получить от него некоторые выгоды в военных делах для короля дона Фернандо ; он решил не продолжать дальше боя, а заключить со своим противником дружбу; и он тотчас же отступил назад и сказал: «Отважный Муса, мне кажется, что пора положить конец этой кровавой битве, и, если ты со мной согласен, то давай так и сделаем. К тому побуждает меня то, что ты – столь доблестный рыцарь, брат короля и оказал мне большое уважение. И делаю тебе такое предложение не оттого, что чувствую себя ослабевшим или близким к поражению, но лишь потому, что желаю дружбы такого храброго рыцаря, как ты».

Муса при виде отступления магистра очень удивился и сам тоже отступил, а на речь магистра ответил следующими словами: «Мне очень понятно, доблестный магистр, что ты отступаешь и не хочешь кончать поединка лишь потому, что видишь меня в тяжелом положении, когда мне остается ждать от борьбы не победы, но только смерти, и ты, движимый состраданием к моей несчастной доле, желаешь даровать мне жизнь, и мне приходится признать, что ты оказываешь мне милость. Но я смею тебе сказать, что будь твоя воля закончить нашу битву, я со своей стороны не преминул бы сражаться до самой смерти и исполнил бы то, что приличествует истинному рыцарю. Но раз ты хочешь мира, как тобою было сказано, ради моей дружбы, то от всего сердца благодарю тебя и почитаю за величайшую честь, что подобный славный рыцарь хочет стать моим другом. И клятвенно обещаю тебе быть твоим до самой своей кончины и не выступать против тебя ни теперь и никогда в будущем, но во всем, в чем только смогу, служить тебе». И, проговоривши это, он выпустил из рук симитарру, подошел к магистру и обнял его, и магистр сделал то же самое. Он радовался, предчувствуя великое благо для христиан от дружбы этого мавра. Король и вся его свита, с тревогой следившая до сих пор за ходом единоборства, чрезвычайно удивились и не знали, что подумать; но, наконец, поняли, что был заключен мир, и тогда король в сопровождении всего-навсего шести рыцарей выехал к магистру и после обмена почтительными и дружественными приветствиями узнал от магистра о заключенной последним дружбе с его братом. По правде, он не особенно этому обрадовался и отдал приказ возвращаться в Гранаду, ибо тяжелые раны Мусы требовали немедленной помощи. И так расстались два доблестных рыцаря, унося каждый в своем сердце дружбу твердую и запечатленную. На том и закончился их поединок.

По возвращении в Гранаду между королем и его приближенными только и было речи, что о великодушии, храбрости, силе и обходительности магистра, и, говоря так, они были правы, ибо всеми названными качествами в полной мере обладал магистр. И про него сложен был знаменитый романс, гласивший:

А тем временем магистр, окончив поединок с могучим Мусой, покинул со своим войском пределы Гранадской долины. Оставим же его отдыхать у себя дома, куда он отправился, и скажем о событиях в городе Гранаде, случившихся там после того, как возвратился король и оправился от своих ран Муса, которые он залечивал больше месяца.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

В ней рассказывается про бал, устроенный во дворце дамами королевы и рыцарями двора, на котором произошла серьезная ссора между Мусой и Сулемой Абенсеррахом; а также про то, что произошло дальше

Великую славу храброго рыцаря стяжал себе Муса, ибо не понес он поражения от магистра, как то было с другими отважными рыцарями, слывшими в Гранаде за искусных бойцов и погибших от его руки. Муса возвратился в Гранаду, сопровождаемый братом своим королем и цветом его рыцарства. Они въехали в город через ворота Эльвиры, и на всех улицах, по которым они проезжали, дамы выходили на них посмотреть, и множество народа смотрело из окон: все славили Мусу за его бой с магистром. Так они Достигли Альгамбры, где Мусу уложили в его покоях, и врач-мавр – великий знаток хирургического искусства – принялся за тщательное лечение. И Муса выздоравливал почти целый месяц. А выздоровев, явился во дворец поцеловать руки королю. Король, все рыцари И все дамы при дворе остались очень довольны появлением Мусы. Кто же обрадовался больше всех при виде его, так это прекрасная Фатима, которая очень его любила, невзирая на то, что он совсем не разделял ее чувства. Королева посадила его рядом с собой, спросила, как он себя чувствует и какого он мнения о силе магистра. Муса ответил: «Госпожа моя! Безмерна сила магистра, и, кроме того, он явил мне высокое великодушие, прекратив битву, когда увидел меня в большой и явной опасности. И. клянусь Магометом, буду служить ему, в чем только смогу». – «Да покарает его аллах! – возразила Фатима. – В какое смятение он поверг всех нас, в особенности меня, когда я увидела, как он одним ударом рассек вам чалму и весь плюмаж; вся кровь во мне застыла, дыхание замерло, и я полумертвая упала на землю.» Выговоривши эти слова, Фатима сильно зарделась, подобно алой розе, так что все увидели, что она любила отважного Мусу. А Муса отвечал: «Больно мне, что столь прекрасная дама впала из-за меня в такое состояние. Да поможет мне аллах заплатить за подобную высокую милость!» – и, говоря так, он устремил свои взоры на Дараху, страстно глядя на нее и взглядом открывая ей любовь, какую питал к ней в своем сердце. Но Дараха опустила глаза свои и не подала никакого ответного знака.

Наступил уже час трапезы, и король приказал подавать яства. И все знатнейшие рыцари Гранады были приглашены к столу, так как после обеда устраивались большое празднество и бал. Вместе с королем сели за стол следующие рыцари: четверо рыцарей Венегов, четверо Альморади, двое Аламаров, восемь Гомелов, шесть Алабесов, двенадцать Абенсеррахов, несколько Альдорадинов, Абенамар и Муса. Все перечисленные рыцари пользовались в Гранаде великим уважением, и за их доблесть король с удовольствием приглашал их к себе за стол. Так же сели за трапезу вместе с королевой прекрасные и знатные дамы. То были: Дараха, Фатима, Харифа, Коайда, Саида , Саррасина, Альборайя. Все они принадлежали к лучшим родам Гранады: Дараха была из рода Алабесов, Фатима – из рода Сегри, Харифа – из рода Альморади, Альборайя – из рода Гомелов, Саррасина – из рода Саррасенов, Коайда – из рода Венетов. Среди прочих присутствовала там и красивая Галиана, дочь алькайда Альмерии, приехавшая на празднества. Она находилась в родстве с королевой. Все эти дамы отличались красотой и добродетельностью. В красивую Галиану был влюблен Абенамар, храбрый рыцарь; ради нее совершил он в битвах чудесные подвиги, и про них был составлен романс, в котором говорится:

Некоторые поют этот романс несколько иначе и относят его к Галиане Толедской , но это неверно, потому что Галиана Толедская жила за много времени до того, как появились на свет Абенамары, а тем более тот из них, о ком мы здесь ведем речь, и другой Абенамар, которого спрашивал король дон Хуан. Ибо в те времена Толедо принадлежало христианам, отсюда все становится ясным. Галиана Толедская жила во времена Карла Мартелла , была похищена им из Толедо и увезена в Марсель. Галиана же, о которой мы здесь повествуем, была из Альмерии, и именно про нее говорится в романсе, а не про другую. А этот Абенамар был потомком другого Абенамара, о ком мы уже рассказывали раньше. Но вернемся к нашей теме.

Король с рыцарями и королева с дамами с большим удовольствием вкушали трапезу под звуки различной музыки – флейт, арф, лютен, гобоев, игравших в королевской зале. Король и рыцари вели беседу о многих вещах, но главным образом о поединке магистра и Мусы, о чрезвычайной силе магистра и великой его обходительности. Такие речи вызывали большую досаду у присутствующего там мавра Альбаяльда: он очень остался недоволен тем, что бой не кончился, ибо ему думалось, сила магистра не была так велика, как про нее говорили, и что если бы ему пришлось против него сражаться, он довел бы битву до славного для мавров конца. И он решил, что в первый же раз, как магистр снова вторгнется в Долину, он с ним померяется силами и проверит, действительно ли его сила и отвага так же велики, как про них рассказывают.

Дамы за своей трапезой также беседовали о прошлой битве, о мужестве Мусы и его обаянии.

Муса не сводил глаз с Дарахи, в которую он был влюблен до последней крайности, и не видел ослепленный мавр, что она любит Сулему Абенсерраха, рыцаря красивого и смелого Он был главным альгвасилом в Гранаде, а этой должностью облекались только люди, пользующиеся большим уважением и почетом, в большинстве случаев она не выходила из рук рода Абенсеррахов, как это можно видеть из хроники Эстебана Гарибая Самальоа – историка христианских королей Кастилии.

Если Альбаяльд чувствовал сильнейшее желание испробовать силу магистра, – не меньшее испытывал и брат его Алиатар, считавший себя за храбреца, которому очень хотелось посмотреть, действительно ли доблесть и мощь магистра равны идущей о них славе. Отважный Муса больше не интересовался этими вопросами: он радовался своей дружбе с магистром. Сейчас же он больше всего смотрел на прекрасную Дараху и так отдавался созерцанию, что часто забывал про трапезу. Его брат король это заметил и понял, что Муса любит Дараху, чем очень сильно опечалился, так как и сам был тайно влюблен в нее. Он уже много раз открывал ей свое сердце, но Дараха оставалась глуха ко всем его признаниям, не желала их слушать, а еще меньше помочь королю в осуществлении его желаний. Также и Магома Сегри – рыцарь примерной доблести – взирал на Дараху; он знал о желании Мусы служить ей и тем не менее не отступал от своей надежды. Ко всему этому Дараха оставалась слепа, ибо взоры ее стремились к Сулеме – могущественному рыцарю из рода Абенсеррахов, человеку смелому и благосклонному.

Королева тем временем разговаривала со своими дамами о рыцарях, их качествах и, между прочим, о родах Абенсеррахов и Алабесов; эти роды связались многочисленными узами родства путем частых браков между собой.

По окончании трапезы начались между рыцарями и дамами танцы. Паж, посланный Мусой, подошел к Дарахе и, преклонив перед ней колено, подал ей букет красивых пышных цветов и сказал: «Прекрасная Дараха, мой господин Муса целует вам руки и просит принять этот букет, который он нарвал и составил собственными руками, дабы передать его в ваши. И он просит вас не обращать внимания на малую ценность подарка, но лишь на то чувство, с каким он вам подносится, и чтобы вы еще знали, что среди этих цветов скрыто его сердце, которое он тоже безоговорочно вручает в ваши руки».

Дараха взглянула на королеву, зарделась румянцем и не знала, как ей поступить: взять букет или нет? Но заметив, что королева все видела и не возражает, она взяла букет, дабы не оскорбить столь доблестного рыцаря и королевского брата, решив, что, принимая букет, она не бросит этим тени на свою добродетель и не нанесет обиды своему возлюбленному Абенсерраху, очень хорошо видевшему, как она взяла букет. Она взяла цветы и велела пажу передать его господину благодарность за подарок.

Кто в ту минуту посмотрел бы на Фатиму, сразу понял бы, как сильно она огорчена тем, что Муса послал букет, хотя и старается, насколько возможно, скрыть свое огорчение. Она подошла к Дарахе и сказала ей: «Теперь ясно, и вы не сможете отрицать, что Муса любит вас, раз он пред лицом всех дам и рыцарей послал вам букет; точно так же не сможете вы отрицать, что вы отвечаете на его любовь взаимностью, раз вы приняли его цветы».

Дараха, почти оскорбленная словами Фатимы, отвечала eu: «Друг мой, Фатима, не удивляйтесь тому, что я приняла пучок цветов; но, клянусь вам Магометом, будь на то моя воля, я не взяла бы его. Я поступила так, чтобы не заслужить осуждения пред лицом стольких рыцарей и дам. Иначе я разорвала бы его на тысячу частей».

На том и закончился разговор о цветах, так как король приказал дамам и кавалерам танцевать, что и было исполнено. Абенамар танцевал с Галианой чрезвычайно красиво, Малик Алабес – со своей дамой Коайдой, очень искусно, ибо был рыцарем, преуспевающим во всем; Абиндарраэс танцевал с прекрасной Харифой, а Венег – с прекрасной Фатимой; Альморади – отважный рыцарь, родственник короля – танцевал с Альборайей; рыцарь из рода Сегри – с чрезвычайно красивой Саррасиной, Сулема Абенсеррах – с прелестной Дарахой. И когда эта последняя пара заканчивала танец и кавалер откланивался, дама с красивым реверансом отдала ему букет, и славный Абенсеррах принял его, осчастливленный получением дара из ее рук.

Муса, не сводивший во время танцев глаз с госпожи своего сердца – Дарахи, увидев, как она отдала посланный им букет Абенсерраху, воспламенился ярым гневом и почти обезумел от полученного оскорбления. Не соблюдая должного почтения по отношению к присутствовавшим в зале королю и его двору, он направился к Абенсерраху с видом столь страшным, что казалось, будто глаза его мечут пламя, и громовым голосом крикнул ему: «Скажи мне, подлый и низкий негодяй, отпрыск христиан, жалкий выродок! Как ты смел, зная, что этот букет собран моими руками и что я послал его в подарок Дарахе, – как ты смел его взять, не посчитавшись с тем, что он мой?… Я полон желания покарать тебя за неслыханную дерзость, и, если бы не мое уважение к присутствию короля, я проучил бы тебя тотчас же!»

Храбрый Абенсеррах при виде гнева Мусы и малого его уважения к их старинной дружбе вскипел гневом не меньше его и, точно так же утратив все приличия, ответил ему:

– Кто бы ни был осмелившийся меня назвать негодяем и выродком, он – тысячекратный лжец! Я – славный рыцарь, и знатен мой род. И после короля – моего властелина – нет здесь мне равного.

И, обменявшись такими речами, оба смелых рыцаря схватились за мечи и изрубили бы друг друга, если бы король с еще несколькими рыцарями с крайней поспешностью не бросился бы между ними. И король, очень разгневанный на Мусу, в котором он видел зачинщика ссоры, в суровых словах приказал ему немедленно отправиться в изгнание, прочь от двора, раз он питает к нему так мало уважения. На что Муса ответил, что он уйдет и что, может быть, в один прекрасный день, сражаясь против христиан, король ощутит отсутствие Мусы и скажет: «Ах, Муса, где ты!…» И с этими словами он повернулся спиной, чтобы уйти прочь из дворца. Но тут все рыцари и дамы удержали его, вернули, стали умолять короля отменить свое решение и не отсылать Мусу в изгнание. И настолько преуспели в своих просьбах рыцари, дамы, а вместе с ними и королева, что король простил Мусу и помирил его с Абенсеррахом. Впоследствии Муса очень сожалел о своем поступке, так как всегда был другом Абенсеррахов. Едва, однако, миновала эта распря, как вспыхнула новая, еще горшая. А причиной тому послужили слова одного из рыцарей Сегри, главы рода, сказанные им Абенсерраху:

– Господин рыцарь! Король, мой повелитель, вину за ссору возложил на Мусу, своего брата, и не обратил внимания на сказанные вами слова, будто за исключением короля нету здесь рыцарей, равных вам, хотя вы и знали, что тут же во дворце присутствовали рыцари, не уступающие вам в своих достоинствах. И не пристало истинному рыцарю так далеко заходить в своих речах, как зашли вы. И если бы не нежелание начать распрю в королевском дворце, говорю вам, вы дорогой ценой заплатили бы за слова, сказанные в присутствии стольких честных рыцарей.

Тогда Малик Алабес, близкий родственник Абенсеррахов, рыцарь отважный, обладатель многочисленной родни в Гранаде, поднялся со своего места и ответил Сегри:

– Мне удивительно слышать одни только твои речи там, где столько славных рыцарей. И незачем начинать новую распрю и новую смуту. Сказанное Абенсеррахом было сказано правильно, ибо все рыцари Гранады хорошо известны, кто они и откуда родом. И не думайте вы. Сегри, что если вы происходите от королей Кордовы и в ваших жилах течет их кровь, то вы лучше или равны Абенсеррахам – потомкам королей Марокко и Феса, потомкам великого Мирамамолина; а Альморади – ведь ты знаешь – принадлежат к королевскому дому Гранады и тоже ведут свой род от королей Африки. И знаешь о нас, Маликах Алабесах, что мы происходим от ветви короля Альмоабеса, повелителя славного царства Куко, и являемся родственниками Малукам. Так где же все те, кого я назвал и кто теперь смолчал, в то время как ты хочешь возбудить новые страсти и раздоры, хотя и знаешь, что все, мною сказанное, – правда и что после короля, нашего господина, нет здесь рыцарей, равных по своему роду Абенсеррахам, а сказавший противное – солжет, и я не считаю его за благородного человека!

Едва Сегри, Гомелы и Масы – все принадлежавшие к одному роду – услышали сказанное Алабесом, как пришли в ярость и бросились на него, чтобы предать его смерти. Алабесы, Абенсеррахи и Альморади, составлявшие другую партию, увидя их намерение, вскочили со своих мест, чтобы оказать им сопротивление и в свою очередь напасть на них.

Король при виде такой бури у себя во дворце, сознавая, что ему грозит потеря Гранады и всего королевства, вскочил тоже и громко закричал: «Кару изменника понесет тот, кто сделает хотя бы шаг или обнажит оружие!» И с этими словами схватил Алабеса и Сегри, громкими криками призвал своих телохранителей и дал приказ взять под стражу рыцарей Алабеса и Сегри.

Остальные рыцари остались на своих местах, чтобы не навлечь на себя обвинения в измене.

Алабеса отправили в заточение в Альгамбру, а Сегри – в Алые Башни. И держали их там под усиленной стражей. Остальные же гранадские рыцари приложили все старания для восстановления мира и, наконец, при помощи самого короля, восстановили его. Тогда арестованных рыцарей выпустили на свободу. А для ознаменования и укрепления мира было решено устроить большой праздник с турниром, боем быков и игрой на копьях. Так решили Муса и сам король, и лучше бы они этого не решали, как будет видно из дальнейшего рассказа.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

О том, как были устроены празднества в Гранаде и как из-за них еще сильнее разгорелась вражда Сегри с Абенсеррахами, Алабесов с Гомелами; и о том, что произошло между мавром Саидом и мавританкой Сайдой, влюбленными друг в друга

Прежде чем описывать великолепный праздник, расскажем о доблестном Саиде, красивом и веселом мавре, и о прекрасной Саиде, в которую доблестный Саид так был влюблен, что в Гранаде ни о чем больше не говорили, как об их любви. Наконец отец и мать прекрасной Саиды решили выдать ее замуж за другого или хотя бы пустить об этом слух, чтобы Саид утратил свои надежды и перестал так часто прохаживаться у дверей их дома и чтобы имя прекрасной Саиды перестало бы повсюду упоминаться.

И, приняв такое решение, они стали очень бдительны в отношении Саиды, своей дочери, запретили ей подходить к окнам и вести разговоры с Саидом. Но мало помогли подобные меры, ибо любовь – такое свойство, что бессильны против нее все предосторожности. Не перестал Саид прохаживаться по ее улице, и не разлюбила его Саида, а лишь полюбила еще с большей страстью. Но вот прошел слух, пущенный родителями Саиды, о предстоящем ее браке с одним могущественным и богатым мавром из Ронды. И отважный Саид не мог успокоиться хотя бы на час ни днем, ни ночью; тысячи мыслей занимали его – как бы расстроить предполагаемый брак, как бы умертвить соперника. И, непрестанно прогуливаясь по улице дамы своего сердца, он стремился увидеться с ней и поговорить, чтобы узнать, каковы ее мысли и ее воля, ибо страшила благородного мавра мысль, что его Саида добровольно решится на подобный брак: ведь они уже порешили между собой стать мужем и женой. И с этим намерением он денно и нощно подстерегал ее выхода на балкон, как то бывало всегда раньше.

Прекрасная Саида со своей стороны сгорала от желания поговорить с ним и сообщить про решение своих родителей. И с таким намерением, выбрав благоприятное время, она вышла на балкон и увидела оттуда, как Саид ходил по улице совершенно один, без слуг, с лицом печальным и меланхоличным. Он поднял глаза к балкону, увидел прекрасную Саиду во всей ее красоте и прелести, и показалось ему, что он видит перед собой сияющее солнце. Приблизившись к балкону, он, дрожащим голосом, с такими словами обратился к своей Саиде:

– Скажи мне, прекрасная Саида, правду ли говорят в Гранаде, будто твой отец выдает тебя замуж? И если это правда, то так и скажи мне, не скрывай, не оставляй меня в неизвестности. И если это правда, аллахом клянусь, убью того мавра, кто осмелился пожелать тебя! Не владеть ему моей радостью!

Прекрасная Саида отвечала ему, с глазами полными слез:

– Мне кажется, Саид, что это правда, и отец выдает меня замуж. Утешься, и я поступлю также. Поищи другую мавританскую девушку, которой бы ты мог отдать свою любовь и которая оказалась бы ее достойной. А для нашей любви настал конец. Одному аллаху ведомо, сколько огорчений пришлось мне вытерпеть из-за тебя от моих родителей!…

– О, жестокая! – ответил ей мавр. – Так вот как ты держишь свое слово – принадлежать мне до конца своих дней!

– Уходи, Саид, мне нельзя больше с тобой говорить, ибо моя мать ищет меня, – сказала мавританка. – Смирись!

И, проговоривши эти слова, она со слезами покинула балкон, оставив благородного мавра во мраке, наедине с тысячью жестоких мыслей, не ведающего, что предпринять для смягчения своих мук. Наконец он направился домой – с ничуть не уменьшенной скорбью, но с принятым решением не переставать любить свою Саиду, покуда она не выйдет замуж.

О случившемся между Саидом и его возлюбленной сложили такой романс:

Расставшись со своим Саидом, как вы сейчас про то слышали, прекрасная Саида вовсе не перестала любить его в глубине своего сердца, и благородный Саид любил ее по-прежнему. И хотя мавританка и простилась с ним, как мы описали, после того они еще множество раз встречались и говорили друг с другом, только тайком, чтобы об этом не узнали родители и родственники Саиды. Саид по-прежнему выказывал прекрасной мавританке свою любовь, но, дабы избежать неприятностей, уже перестал прогуливаться по ее улице, как прежде. И все же любовь их не осталась настолько тайной, чтобы не быть замеченной мавром Тарфом. другом Саида, в душе изнывавшим от смертельной зависти, потому что тайно он тоже был влюблен в прекрасную Саиду. Когда же он увидел, что Саида никак не может разлюбить своего Саида, он решил разорвать их союз, посеяв раздор между ними. Это его намерение стоило ему жизни, как будет видно из дальнейшего рассказа, ибо в подобных случаях обычно так и случается с теми, кто нарушает верность своим друзьям.

Теперь, прежде чем вернуться к празднеству, о котором шла речь раньше, сначала приведем еще один романс, сложенный в ответ на предыдущий, а затем расскажем о том, что произошло на празднике.

Мы привели здесь этот романс потому, что он хорош, откликается на предыдущий и может служить украшением нашего повествования.

Вернемся теперь к нашему мавру Саиду – храброму Абенсерраху. В такое отчаяние повергло его все ему сказанное прекрасной Сайдой, что он содрогался при одной мысли о том, что родители Саиды хотят ее выдать замуж. Задумчивый и печальный, отягченный своей заботой ходил благородный мавр; много раз проходил он, как обычно, по улице своей милой, но она не показывалась в окне, как делала в прежние дни, хотя и была ему по-прежнему предана всем сердцем, не показывалась же, чтобы не прогневить своих родителей, хотя и многое могла бы она высказать своему Саиду.

А Саид между тем менял свои одежды , облекаясь каждый раз в цвета, соответствовавшие владевшему им чувству. Иногда одевался он во все черное, а иногда в черное с серым; иногда – в лиловое с белым, чтобы показать, что он еще не потерял веры; а то – в коричневое, чтобы показать свои мучения; иногда – в синее, ибо синий цвет был символом бешеной ревности; а иногда – в зеленое, дабы свидетельствовать о своей надежде; иногда же – в желтое, чтобы заявить о своем недоверии. В день же, когда говорил с Саидой, он облекся в пурпур и белое – цвета радости и удовлетворения. Таким образом, всей Гранаде ясно были видны судьбы его любви.

Так, страдая, ходил по Гранаде благородный Саид; он исхудал и был близок к болезни. И ради утешения, полный любовного томления, он, избравши очень темную ночь, благоприятную для его намерения, оделся в лучшие одежды, взял дорогую лютню и отправился в полуночный час на улицу своей госпожи. Здесь он очень искусно заиграл на лютне и с чувством запел по-арабски такую песню:

Не без слез пел влюбленный Саид эту песню под аккомпанемент звучной лютни; время от времени он сопровождал свое пение страстными вздохами, чем только усиливал муку своей страсти. Но если глубоко страдал благородный мавр, – что он и выказывал, – то не меньше его страдала прекрасная Саида, которая, едва заслышав лютню и узнав в певце Саида – ибо уже не раз слышала его раньше, – тихо поднялась с постели и вышла на балкон, откуда безмолвно внимала песне и вздохам своего растроганного возлюбленного, к себе самому применявшего слова песни. Весь в слезах, оживлял Саид в своей памяти события, послужившие к сложению этой песни. А нужно знать, что впервые Саид увидел прекрасную Саиду в Альмерии в день святого Хуана ; он тогда предводительствовал галерой, на которой совершал большие набеги и грабежи на море; и в утро святого Хуана он случайно пристал со своим судном к берегам Альмерии, в ту пору, когда там же находилась прекрасная Саида, приехавшая туда со своими родителями погостить у своих тамошних родственников. И так как нагруженная добычей, отнятой у христиан, галера подошла к берегу, и в знак торжества на ней развевалось множество флагов, стягов и вымпелов, – ее нарядный вид привлек на берег моря прекрасную Саиду, ее отца и некоторых их родственников – посмотреть на красивую галеру и ее начальника, который был им хорошо известен. Они взошли на галеру, и отважный Саид их очень радушно принял; взор его приковался к прекрасной Саиде, и он подарил ей много драгоценностей и вместе с тем, раскрыв ей тайну своего сердца, получил от нее столь благосклонный ответ, что навеки запечатлел ее в своей душе. Мавританка осталась не менее плененной отважным мавром. Они условились, что если Саид приедет в Гранаду, она будет его любить и примет в свои рыцари; а заключив такое условие, он решил проститься с морем, оставить свою галеру одному из родственников и отправиться в Гранаду. А в Гранаде отважный мавр служил своей Саиде, как вы об этом уже слышали. Но. видя холодность родителей прекрасной мавританки и ее изменившееся к нему отношение, он был этим повергнут в большую печаль и. преисполненный любовной страсти, пропел в эту ночь песнь, которую вы слышали, воскрешая ею в памяти первую встречу со своей любимой.

Когда же прекрасная Саида услышала песню и почувствовала страдание, с которым она пелась ее возлюбленным, она не смогла подавить в себе того же чувства, каким был полон ее любимый. И не смогла удержаться, чтобы не окликнуть его, но очень тихо, так, чтобы никто, кроме него, не услышал. Мавр, счастливый, поспешил на зов своей дамы, а та обратилась к нему с такой речью:

– Все же, Саид, ты продолжаешь причинять мне страданья и огорченья? Не знаешь ты разве, что бесчестишь мое имя и что из-за тебя про меня говорит вся Гранада?… Из-за тебя держат меня родители взаперти, лишив обычной свободы. Уходи, уходи же прочь, покуда тебя не услышали мои родители, поклявшиеся, что, если они еще раз увидят или услышат тебя на нашей улице, они отошлют меня в Коин, в дом моего дяди, брата моего отца, что явилось бы для меня смертью. Не думай, мой Саид, будто я не люблю тебя, как самое себя. Предоставь времени совершать свой ход: оно, как лучший врач, все вылечит. Да хранит тебя аллах, ибо мне нельзя больше здесь медлить.

И, проговоривши эти слова, она, вся в слезах, ушла с балкона, оставив могучего мавра точно во мраке, ибо лишила его света. Погруженный в мрачные мысли, он отправился к себе домой, не ведая того, к какому концу придет его любовь, ни того, каким лекарством лечиться от нее…

Теперь возвратимся к прошлому балу и обещанному и затеянному празднеству. И лучше бы не устраивались эти празднества, как будет видно из дальнейших, происшедших на них, событий.

Так вот, на этом празднике присутствовал храбрый Саид, рыцарь из рода Абенсеррахов, влюбленный в прекрасную Саиду, столь прекрасную, что весьма немногие могли с ней сравниться. И она выказывала большую благосклонность к мавру Саиду как за его храбрость, так и за его красивую наружность и приветливость. Ибо во всей Гранаде не было рыцаря столь прекрасной наружности, столь искусного как в верховой езде, так и в пении, игре на музыкальных инструментах и в других вещах, в каких славятся мавританские рыцари. И кончилось тем, что чрезмерная любовь, испытываемая к нему Саидой, превратилась в жестокую ненависть, – вещь очень обычная для женщин, любительниц нового. А причиной тому послужило, что так сильно его любившая дама в один прекрасный день возложила ему на чалму пышную косу, сплетенную из своих собственных, подобных золотым нитям, волос, переплетя волосы нитями алого шелка и золота, отчего мавр Саид сделался самым гордым рыцарем на свете. Но когда не хвалишься полученным благом, кажется, что и не обладаешь им, а потому Саид рассказал про этот подарок своему хорошему другу Аудила Тарфу и показал ему чалму, увитую прекрасной косой из волос его любимой дамы, и похвалялся выпавшей на его долю честью. Мавр Тарф, увидев, на какую высоту был вознесен его друг Саид, исполнился смертельной и ядовитой завистью и решил рассказать о хвастовстве Саида прекрасной Саиде; и однажды, беседуя с ней, он посоветовал ей хорошенько посмотреть, кого она любит; ему, Тарфу, хорошо известно, что ее сокровенные подарки показываются всякому, кто бы только ни пожелал на них взглянуть, будь он рыцарь или нет. Прекрасная Саида, узнав про такое обращение со своими подарками, опечалилась, разгневалась и решила отвергнуть Саида. Ей было известно, что Саид с большой настойчивостью расспрашивает слуг и служанок ее дома про то, что она делает, с кем разговаривает, кто ее навещает и в какие цвета она одевается. Она велела позвать его, и, когда он пришел, с обычной в таких случаях для него радостью, дама, с лицом, пылающим гневом, так сказала ему:

– Я буду, Саид, очень рада, если ты перестанешь ходить по моей улице, перестанешь разговаривать с моими слугами и рабами. Я не желаю, чтобы ты мне впредь служил, раз ты так мало скромен, что не можешь сохранить тайны. Мне известно, что ты показывал мавру Тарфу косу, сплетенную мною из собственных волос и тебе подаренную. И за мой подарок ты подвергнул мою честь такому унижению. Я знаю, что ты обходителен, храбр, знатен родом, красив, но твои уста и язык обесценивают все эти достоинства. Мне бы хотелось, чтобы ты родился немым: тогда бы я тебя обожала. Теперь же мне остается сказать тебе лишь одно: уходи в добрый час, и пусть прошлое станет по-настоящему прошлым: и не надейся еще когда-либо говорить со мной.

Проговоривши эти суровые слова, она со слезами ушла в свои покои, и не смогли удержать ее и успокоить уверения мавра, что его оклеветали; тогда Саид решил убить Тарфа. А про это событие сложили изящный романс, гласящий:

Этот романс сложили про событие, нами рассказанное выше, и он очень подходит к истории. Но вернемся к ней.

В такое отчаяние впал Саид от жестокого презрения своей дамы, что вышел от нее, почти утративши рассудок, и бросился на поиски Тарфа с намерением убить его. Он нашел Тарфа на площади Бибаррамбла распоряжавшимся подготовкой к предстоявшим празднествам. Отозвав его в сторону, Саид спросил, зачем он без всякой к тому причины поссорил его с его возлюбленной, на что Тарф отвечал, что он в этом не повинен и ничего ей не говорил. Слово за слово, разгоралась их ссора, пошло в ход оружие, и Тарф получил в поединке тяжелую рану, с которой прожил только шесть дней. Но так как он был сторонником Сегри, то последние хотели в возмездие убить Саида, смело от них защищавшегося. На помощь Саиду пришли Абенсеррахи. И если бы Молодой король, в ту пору гулявший по площади Бибаррамбла, не поспешил на шум и стычку, – погибла бы в тот день Гранада, ибо Гомелы. Масы, Сегри и все их приверженцы вооружились, чтобы посчитаться с Абенсеррахами, Гасулами, Венегами и Алабесами. Но Молодому королю с помощью других высокородных рыцарей, не принадлежавших к враждебным сторонам, удалось потушить ссору, причем Саид был схвачен и отведен в Альгамбру. Было произведено расследование, и выяснилось, что виновником раздора был Тарф, и, дабы не подвергать пересудам доброе имя Саиды, король простил Саиду убийство Тарфа, поскольку последний был виновником всего, и велел обвенчать Саида с Саидой. Этим остались очень недовольны Сегри. Все эти события не смогли, однако, прервать празднеств. которые король, велел продолжать, ни на что невзирая. И. не стало дело за поэтом, написавшим о рассказанных здесь событиях романс, явившийся как бы ответом на предыдущий:

Такова история отважного мавра Саида Абенсерраха. Про нее сложили эти два романса, на мой взгляд, хорошие. Они дают понять, что никогда не нужно никого ссорить, ибо ссорящего постигнет участь сплетника Тарфа, погибшего от руки своего друга Саида.

В конце концов из-за этого события, а также из-за слов, сказанных на балу Маликой Алабесом и Сулемой Абенсеррахом, все Сегри, Гомелы, Масы и их сторонники были раздражены и решили отомстить, как то будет видно дальше из нашего рассказа. И они были правы, ибо великими притязаниями и надменностью отличались Абенсеррахи. Однако временно был заключен мир, и рассерженные Сегри не возвращались к словам Малика Алабеса и Абенсерраха, хотя в сердцах своих и затаили вечную и непримиримую вражду. Они ничем не выказывали ее Абенсеррахам и Алабесам, делая вид, будто позабыли о прошлой обиде; на самом же деле весь род Сегри задумал месть, как будет видно дальше.

В один прекрасный день все Сегри собрались в замке Бильбатаубин – жилище Магомы Сегри, своего главы и родоначальника. Здесь они вспоминали прошедшие события и слова Алабеса, а также говорили про ожидавшиеся празднества с турнирами, шуточным сражением и игрой в копья. И Магома Сегри с такими словами обратился ко всем собравшимся у него сородичам:

– Вам очень хорошо известно, славные рыцари, что род наш древен, ведет свое начало от королей и известен не только во всей Испании, но и в Африке, где также есть его представители; вы хорошо знаете, каким уважением всегда он пользовался в Кордове и повсюду. Всегда слыли мы за рыцарей высокой королевской крови, а ныне, как видите, мы унижены и оскорблены Алабесами и Абенсеррахами. И еще обратились против нас Альморади. Все это повергает меня в великую скорбь, сердце разрывается в груди, и, думаю, умру от страдания, если не отомщу им. И поскольку всех нас коснулось оскорбление, все мы обязаны отомстить за него. Судьба дает нам прекрасный случай для мести, мы не должны его упускать, а использовать вполне. И случай этот – турнир и игра в копья; мы славно отомстим, если убьем в игре Малика Алабеса и надменного Абенсерраха. Убравши из мира этих двух, мы будем иметь двумя смертельными врагами меньше, а в дальнейшем время подскажет и предоставит нам новый случай разделаться со всем коварным родом Абенсеррахов, столь уважаемым и любимым чернью в Гранаде и в целом королевстве. Потому будем готовы: в день игры в копья явимся все тщательно вооруженными, с крепкими панцирями под нашими одеждами. Король назначил меня начальником одной из квадрилий ; мы выедем – тридцать Сегри, – все одетые в алые одежды, с синими перьями на шлемах – спокон веков цвета Абенсеррахов, чтобы огорчить их уже одним этим и возбудить в них желание с нами сразиться. И если нам хорошо удастся задуманное начало, мы исполним все дело с быстротой и мужеством, – ведь мы не менее отважны, чем Абенсеррахи; а когда они разберут, в чем дело, поздно им будет уже поправлять совершившееся. И нам незачем сомневаться в успехе; одного или двух из них мы убьем. Масы и Гомелы на нашей стороне, – нечего страшиться. Но если бы случилось, что не рассердят их цвета в игре в копья, тогда во втором круге мы нападем на них с острыми копьями, и трудно допустить, чтобы после этого не пал кто-нибудь из Абенсеррахов. Вот мое мнение. Теперь мне хотелось бы узнать, насколько с ним сходятся мнения других.

Тут Магома замолк, и все в один голос ответили, что согласны с ним. И, договорившись об этом способе предательской мести, они разошлись по своим домам.

А тем временем Муса и рыцари Абенсеррахи готовили к турниру свою квадрилью. Король назначил брата своего Мусу начальником той самой квадрильи, в которой находился добрый Малик Алабес, о ком шла речь выше. Они решили одеться в одежды из голубого дамаса на Подкладке из серебристого шелка, украсить свои шлемы голубыми, белыми и желтыми перьями, прикрепить к копьям белые и голубые, обшитые золотом, стяги. Дикие люди были изображены на щитах у них у всех, за исключением Малика Алабеса, имевшего своей эмблемой золотую корону на лиловой ленте с девизом: «Моей крови», как мы уже рассказывали. У Мусы была та же эмблема, что в день поединка с магистром: сердце, зажатое в женской руке и исходящее кровью, складывающейся в слова: «Почитаю блаженством мое страдание». У каждого из остальных рыцарей Абенсеррахов было по особой эмблеме и по особому девизу. Но ленты с особыми эмблемами так были размещены на щитах, чтобы не закрыть их общего герба – диких людей.

Квадрилья Мусы решила выступить на турнире верхом на белых кобылах с хвостами, подвязанными шелковыми бантами голубого цвета с золотой каймой.

Настал день праздника; это было в сентябре месяце, когда мавры по окончании своего поста справляют рамазан. Король приказал привести из Сьерры-Ронды двадцать четыре чрезвычайно свирепых быка. Площадь Бибаррамблы убрали и разукрасили к празднику. Король вместе со множеством рыцарей взошел на нарочно для него приготовленный балкон. На другой балкон взошла королева со своими дамами. Все окна домов, выходивших на площадь Бибаррамблу, переполнились прекрасными дамами. Столько народа собралось со всего королевства на праздник, что не оставалось свободным ни одного окна, ни одного помоста. Ни разу еще никакой праздник не собирал в Гранаду столько народу. На этот раз съехалось много знатных мавританских рыцарей из Севильи и Толедо.

Праздник начался с утра боем быков. Рыцари Абенсеррахи скакали на конях по площади с отвагой и мужеством, повергавшими всех зрителей в изумление, сражали быков. И на балконах, и в окнах не осталось ни одной дамы, которая не восхищалась бы рыцарями Абенсеррахами. Всем было известно, что не имелось в Гранаде и во всем Гранадском королевстве Абенсерраха, который не пользовался бы благосклонностью со стороны самых знатных дам; это обстоятельство и послужило главной причиной смертельной ненависти и зависти, испытываемой к ним Сегри, Гомелами и Масами. И, правда, не было в Гранаде дамы, которая отказалась бы иметь возлюбленным Абенсерраха, а не имея его, не мнила бы себя несчастной. И в этом она была права, ибо не существовало некрасивых и немужественных Абенсеррахов. Кроме того, их род отличался всегда великодушием и сочувствием к простому люду. Не было случая, чтобы какой-либо простолюдин, обратившийся к Абенсеррахам по необходимости, не получал от них помощи. Наконец они были друзьями христиан: сами посещали в подземных темницах христианских пленников или посылали им со своими слугами пищу. За доброту, великодушие, мужество, ратное и конное искусство любило и чтило их все королевство. Никогда еще при самых тяжелых обстоятельствах не выказали они страха. И теперь, на празднике, они доставили столько удовольствия своим появлением, что ни дамы, ни рыцари, ни простой народ не сводили с них глаз.

Не меньше их отличились в тот день Алабесы – отважные рыцари. Хорошо доказали себя и Сегри, заколовшие в тот день восемь быков, причем настолько искусно, что этим быкам, весьма свирепым, не пришлось даже перерезать поджилок. К часу дня двенадцать быков из двадцати четырех было уже убито, и король приказал трубить в трубы и флейты, что служило для рыцарей – участников игры – сигналом собраться к королевскому балкону. Все собрались по призыву, и король приказал угостить их обильной трапезой. Королева со своими дамами делала то же самое. И королева, и все ее дамы облеклись в самые пышные наряды. Королева оделась в парчовую марлоту, причем отделке ее не было цены, ибо вся она состояла из брильянтов и драгоценных каменьев. У королевы была замечательная прическа, а спереди прикреплена была алая роза, чудесно сделанная, с рубином-карбункулом посередине, стоившим целый город. И всякий раз, как королева поворачивала голову, таким блеском сверкал карбункул, что каждый, на него взглянувший, оказывался ослепленным.

Прекрасная Дараха вышла одетая во все голубое: марлота ее была сшита из очень дорогого дамаса на подкладке серебристого шелка и вся перехвачена золотыми лентами. В ее красивой прическе было воткнуто два пера, голубое и белое – цвета Абенсеррахов. И так была она хороша в этом одеянии, что ни одна гранадская дама не могла сравняться с ней по красоте, хотя там и находилось много прекрасных и нарядных дам.

Галиана Альмерийская оделась для этого дня в белый дамас с очень богатой отделкой. Подкладка ее марлоты была из лиловой парчи. Белый цвет ее одежды указывал, что обладательница его свободна от любовной страсти. Хотя она и знала, что ее очень любит отважный Абенамар, но выказывала свою благосклонность Мусе. В тот день Абенамар в играх не участвовал.

Фатима оделась в лиловое. Не захотела она одеться в цвета Мусы, так как знала уже про любовь его к Дарахе. Платье Фатимы было очень дорогое; было оно сшито из темно-лилового бархата на подкладке из белой парчи. В дорогом ее головном уборе было всего лишь одно зеленое перо. И она была прекрасна. Наконец Коайда, Саррасина, Альборайя, Харифа и остальные состоявшие при королеве дамы – все точно так же облеклись в чудесные наряды и настолько были красивы, что в восхищение повергало собрание стольких красавиц вместе. На другом балконе находились все дамы из рода Абенсеррахов, и краса их и наряды не оставляли желать ничего лучшего. Особенно была прекрасна Линдараха, дочь Магомы Абенсерраха. В эту прекраснейшую даму Линдараху был влюблен отважный Гасул, и ради нее он совершил в бытность свою в Санлукаре великие подвиги, про что будет рассказано дальше.

Теперь возвратимся к нашей теме. Было уже два часа пополудни, когда рыцари и дамы окончили свой обед и когда на площадь выпустили черного быка, в высшей степени свирепого; нападая на человека, этот бык всякий раз запарывал его рогами – таково было его проворство, и ни один конь не мог от него умчаться – так он был скор.

– Стоило бы, – сказал король, – заколоть этого быка: очень он уж хорош.

Тут поднялся Малик Алабес и попросил у короля позволения выступить против могучего быка. Король ему позволил. Хотя Мусе тоже очень хотелось заколоть этого быка, но он, видя сильное желание Алабеса, смирил свое.

Алабес, откланявшись королю и придворным рыцарям, спустился с балкона и вышел на площадь. Здесь его слуги держали наготове красивого, в серых яблоках, коня. Этого коня прислал Алабесу в подарок его двоюродный брат, сын алькайда Велеса Алого и Белого, человек очень состоятельный. Отца этого алькайда предательски убили мавританские рыцари Алькифаи из зависти к его добродетели и к той любви, которую выказывал ему король. Но король хорошо отомстил за его убийство: из семи братьев-убийц ни один не ушел от секиры палача. А добрый алькайд Алабес, о ком здесь идет речь, получил алькайдию в Велесе Белом и всегда пользовался благосклонностью и любовью короля Аудалы, которого мы здесь называем Молодым королем. Так вот, от этого алькайда и был прислан конь, вскочив на которого Алабес сделал круг по площади, глядя на балконы и отыскивая глазами свою даму Коайду. И, нашедши ее, он заставил коня опуститься перед ее балконом на колени, сам же склонил голову до самой седельной луки, приветствуя свою даму. Затем он дал коню шпоры, и конь помчался, словно молния. Король и зрители восхитились ловкостью Алабеса; одним лишь Сегри не нравилось все это, так как они смотрели на него глазами, полными смертельной зависти.

В это время на площади раздались громкие крики; причиной их было то, что бык, промчавшись через всю площадь, опрокинул в своем беге свыше ста человек, причем шестерых из них забодал насмерть, и мчался, как орел, на Алабеса. Едва завидев его, Алабес легко соскочил с коня и, желая показать в этот день великую ловкость, пеший двинулся навстречу быку с плащом в левой руке. Бык бросился на него, чтобы забодать, но храбрый Алабес, положившись на мужество своего сердца, ждал его. И в ту минуту, когда бык опустил голову, чтобы боднуть его рогами, Алабес метнул ему в глаза левой рукой плащ и, отклонившись немного в сторону, правой рукой крепко ухватился за его правый рог, а затем с большой быстротой схватил другой рукой и левый рог и так крепко держал их, что бык не мог его ударить. Схваченный бык пытался высвободиться, выделывая дикие прыжки, поднимая каждый раз при этом Алабеса с земли. Храбрый мавр попал явно в немалую опасность и почти раскаивался в том, что начал эту сомнительную и рискованную затею. Но, будучи отважным и смелым, он не упал духом, а с удвоенной силой и отвагой боролся с быком, как подобало сыну доблестного алькайда Веры, павшего в Лорке в кровопролитной битве при Альпорчонах, как мы про то рассказывали в начале нашего повествования. Бык ревел и все старался поймать его на рога, но благодаря искусству мавра никак ему не удавалось осуществить свое намерение. Алабесу показалось неправильным бороться таким способом с разъяренным животным: он уперся быку в левый бок и, пустив в ход всю свою силу и ловкость, так повернул ему рога, что тот упал, и рога его воткнулись в землю. Удар от падения был так велик, что показалось, будто рухнула гора, и бык не был в состоянии подняться. Видя это, добрый Малик Алабес оставил его в покое, взял свой плащ из прекрасного шелка, вернулся к коню, которого держали его слуги и, не ставя ногу в стремя, легко вскочил в седло. Все присутствующие были восхищены его мужеством и силой. Спустя некоторое время бык поднялся на ноги, но весь его пыл исчез. Король велел позвать к себе Алабеса, который пришел на зов со скромным видом, словно он ничего и не совершил. Король же сказал ему:

– Поистине, Алабес, ты выказал себя смелым и стойким рыцарем. За это назначаю тебя начальником над сотней всадников, и будь алькайдом крепости Кантории; это хорошая и доходная алькайдия.

Алабес поцеловал королю руку за оказанную милость.

Между тем уже было четыре часа пополудни, и король повелел трубить к посадке на коней. Услышав сигнал, все рыцари – участники игры – поспешно стали приготовляться к выезду.

Бой быков кончился, площадь опустела.

Но вот зазвучала музыка труб, атабалов , аньяфилов, и с улицы Сакатин выехал на площадь благородный Муса во главе своей квадрильи. Они ехали по четыре в ряд и с таким красивым видом и ловкостью, что можно было на них залюбоваться. Проехав в названном порядке, они затем смешались в одну толпу, легкие словно ветер. Тридцать рыцарей было в этой квадрилье, все славные рыцари Абенсеррахи, один только Алабес среди них происходил из другого рода, но они приняли его в свой отряд за его доблесть. Выше мы уже рассказали про их одежды и девизы. И так они были хороши, что не осталось ни одной дамы, не уязвленной любовью. И, правда, было на кого посмотреть в этой квадрилье Абенсеррахов, выехавших на кобылах, белых как снег.

И если прекрасны были Абенсеррахи, не менее нарядными и красивыми выступили Сегри, одетые в алое и зеленое, с голубым оперением шлемов, все на гнедых конях, и у каждого на щите находилась одна и та же эмблема: на голубой ленте закованный в цепи лев и девичья рука, держащая конец цепи. Девиз гласил: «Высшая сила – любовь». Они выехали на площадь по четыре в ряд, все вместе проделали изящную круговую фигуру, произвели шуточный бой, и настолько искусно, что понравились не меньше Абенсеррахов.

Но вот обе квадрильи заняли свои места, взялись за легкие копья, оставив тяжелые, и под звуки труб и гобоев начали с большим блеском игру, выступив восемь на восемь. Абенсеррахи, сразу заметившие голубые перья Сегри – известное отличие самих Абенсеррахов, – пытались, насколько могли, сбить их копьями, но Сегри настолько тщательно прикрывались своими щитами, что Абенсеррахам не удавалось исполнить свое намерение; игра протекала горячо и бурно, однако по всем правилам, так что смотреть на нее было одно удовольствие.

Праздник окончился бы очень мирно, если бы это оказалось угодным судьбе; но судьба коварна, и ей было угодно, чтобы взаимная вечная вражда родов Абенсеррахов и Сегри довела до гибели обе враждующие стороны, как мы про то расскажем в дальнейшем. Вражда особенно обострилась с этого несчастного празднества, и причиной всему злу явился Магома Сегри – глава рода Сегри, заранее замысливший со своими убить доблестного Алабеса за сказанные им слова или еще кого-нибудь из Абенсеррахов. И, как это было заранее условлено, Магома Сегри дал сигнал вызвать с противной стороны Алабеса и напасть на него и на его отряд. И, сломив уже шесть копий, Сегри сказал своим сторонникам: «Пора теперь игре разгореться». И, взяв из рук слуги копье с очень острым наконечником из тонкой дамасской стали, он дождался, пока Алабес и восемь рыцарей его квадрильи по всем правилам игры вступят в бой со своими противниками; и в то время, как Алабес, хорошо закрывшись щитом, устремился на его отряд, Сегри выехал к нему навстречу и, хорошенько прицелившись в место, куда, как ему казалось, всего легче было его ранить, с такой силой метнул в него копье, что пробил насквозь щит, пробил рукав крепкой кольчуги, и острие глубоко вонзилось в руку. Алабес ощутил жестокую боль от удара, вернулся на свое место, осмотрел руку и, увидав, что она ранена и залита кровью, закричал Мусе и Абенсеррахам: «Рыцари! Чудовищное предательство совершили Сегри. Видите, я изменнически ранен!»

Абенсеррахи, пораженные этим случаем, тотчас же взялись за копья, дабы быть наготове.

Между тем Сегри и его квадрилья возвращались на свое место, когда разъяренный Алабес помчался им навстречу. И поскольку кобылица его была очень быстрой, он в одно мгновенье настиг их и ударил копьем его ранившего со словами: «Предатель! Ты здесь, на месте, заплатишь за нанесенную мне рану!» Копье пробило щит, пробило кольчугу и остановилось, лишь вонзившись на целую пядь в тело. Удар был настолько силен, что Сегри тотчас упал полумертвый со своего коня. Тогда обе стороны, увидевшие, что дело приняло серьезный оборот, вступили между собой в ожесточенную и кровопролитную битву. Перевес склонялся на сторону Сегри, так как они выступили более подготовленными, чем Абенсеррахи. Невзирая на это, отважные рыцари Абенсеррахи, Муса и храбрый Алабес наносили им существенный урон. Раздавались громкие крики, и возникло великое смятение. Король, увидевший кровопролитный бой и не знавший причины его возникновения, поспешно сошел с балкона, сел на красивую и хорошо разукрашенную кобылицу и, примчавшись на площадь, бросился между сражавшимися, разгоряченными боем рыцарями, размахивая своим жезлом и громко восклицая: «Прочь! Прочь!» Королю помогали восстанавливать мир не участвовавшие в распре знатные рыцари Гранады. Но на помощь Сегри подоспели Гомелы и Масы, а Абенсеррахам – Альморади и Венеги. Бой кипел ожесточенно, и не было средства остановить его. И тем не менее королю и рыцарям, не принадлежавшим к враждующим сторонам, удалось восстановить порядок. Доблестный Муса с Альморади и Венегами поднялся вверх по Сакатину, не останавливаясь до самой Альгамбры. Сегри отправились через ворота Бибаррамблы в замок Бильбатаубин, увозя с собой Магому Сегри, уже мертвого.

Все дамы и королева при виде резни и смятения с плачем отошли от окон: одни оплакивали братьев, другие – мужей, третьи – отцов, четвертые – возлюбленных, так что страшно и жалко было смотреть и слушать этих стенавших дам. Особенно предавалась горю прекрасная Фатима – дочь Магомы Сегри, убитого Алабесом. Ее всячески утешали, но плохо удавалось это, ибо не было для нее утешения.

Вот какой печальный конец имел этот праздник, повергший в великое смятение Гранаду. Про него сложили романс:

Потрясена и взбудоражена была Гранада, ибо цвет рыцарства был вовлечен во вражду и распрю. Молодой король отягчен заботами и не знал, что предпринять против новых неприятностей, ежедневно возникающих при дворе. Он изо всех сил старался восстановить мир между враждующими рыцарями. Кроме того, он приказал произвести расследование: из-за чего возникла распря? И тогда выяснилось и стало очевидно, что зачинщиком явился Магома Сегри, павший в игре; стало известным и предательство, замышленное им против Абенсеррахов и Алабеса.

Король решил тогда судить Сегри и Гомелов; но рыцари Гранады сделали все возможное, чтобы он этого не делал. И потому враждующие стороны помирились друг с другом, и в Гранаде воцарился прежний мир.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Повествующая про горестное оплакивание прекрасной Фатимой смерти отца; а также про то, как прелестная Галиана вернулась бы в Альмерию, если бы не приехал ее отец; про то, как она была побеждена любовью храброго Саррасина и про столкновение последнего с Абенамаром под окнами королевского дворца

Обильные и безутешные слезы проливала прекрасная Фатима из-за смерти Магомы Сегри, своего отца; так сильна была ее скорбь, что ни королева и никто из дам двора не были в состоянии ее утешить. И от непрестанного и столь скорбного плача она исхудала и утратила большую часть своей красоты. Тогда решили увезти ее из Гранады, где она предавалась такой безграничной печали, в Альгаму, алькайдом которой был ее родственник, имевший прекрасную дочь, в чьем обществе Фатима могла бы несколько утишить свое горе .

Прекрасная Галиана, до той поры всегда остававшаяся свободной от любовной страсти, теперь настолько пленилась обаянием и красотой Амета Саррасина, что не знала, как ей быть. И так как уже истекал срок ее пребывания в Гранаде, то она решилась тайно послать своего верного пажа с приглашением к могучему Саррасину. Получив приглашение, храбрый мавр ни минуты не задержался и вместе с пажем отправился во дворец. Войдя в покои прекрасной Галианы, он нашел ее там совершенно одну. При виде его дама поднялась, вся изменившись в лице, а могучий Саррасин с величайшим почтением сказал ей, что он готов исполнить все, что она прикажет.

Красавица велела ему сесть на возвышении, устланном шелковым ковром, причудливым образом сделанным и разукрашенным. Сама села неподалеку от него. Они заговорили о минувших празднествах, о смерти Сегри и о вновь вспыхнувшей из-за этого вражде. Саррасин, свободно любовавшийся великой красотой Галианы, отвечал на все ее вопросы, а затем обратился к ней со следующими словами:

– Прекрасная сеньора! великим мужеством преисполняется счастливец, удостоившийся вблизи созерцать вашу чрезмерную красу. Да будет угодно аллаху, чтобы я смог совершить ради вас что-либо, вам угодное. Ибо – клянусь Магометом – я отдал бы всю мою жизнь только за то, чтобы доставить вам радость. Вы позвали меня, как знать, может быть, лишь затем, чтобы одним взглядом ваших прекрасных глаз даровать мне смерть; и если это так, то я рад моей смерти, раз мне ее дарует столь главная принцесса.

И, говоря эти слова, он не мог скрыть страсти, какую испытывал в душе; глубоко вздохнул и умолк.

Галиана очень обрадовалась, увидя эти доказательства и признаки вспыхнувшей любви у Саррасина, ибо она его уже любила всем сердцем за его изящество и благородство.

И так, сияя от радости, она ответила ему:

– Не следует удивляться тому, что мужчины покоряются при первом взгляде на даму и тотчас же открываются в своих чувствах. Но более удивительно, что позже они нарушают обеты верности, данные ими в первые дни любви. Поэтому нельзя верить словам и клятвам мужчин.

Саррасин ответил:

– Пусть лишит меня Магомет своего неба, если я не принадлежу вам всем сердцем и не желаю отдать всю свою жизнь только за вас, что было бы для меня величайшей честью. Клянусь вам как рыцарь и сын рыцаря: до самой смерти я не нарушу ничего из обещанного мною.

– Я очень хорошо знаю, что вы настолько добродетельный рыцарь, – возразила Галиана, – что выполните все вами обещанное, и потому я рада принять вас в свои рыцари. Но вам уже известно, что завтра я должна уехать в Альмерию, куда меня призывает мой отец, еще раньше оставивший Гранаду. Сейчас мы не можем больше здесь разговаривать, дабы не узнал про то король Гранады. Но сегодняшней ночью приходите под балкон этого зала в час, когда вас никто не сможет увидеть, и мы сможем поговорить с вами подробнее. А пока идите, и да хранит вас аллах.

Саррасин взял ее руки в свои и с силой сжал их; простившись, вышел из ее покоев самым счастливым мавром на свете. Он желал, чтобы поскорее наступила ночь, и каждый час ему казался годом, он проклинал солнце, медлившее в своем движении; ему казалось, будто оно нарочно задерживает свой ход по небу в этот день. Так он пробродил весь остаток дня, не будучи в состоянии найти себе место, где бы отдохнуть. Но вот настала ночь, столь страстно ожидаемая храбрым мавром. Он хорошо вооружился на всякий случай, ибо в Гранаде было очень неспокойно из-за распри рыцарей, как про это было уже рассказано. В час ночи – время, когда все люди преданы сну, он отправился к месту, назначенному ему прекрасной Галианой. Приблизившись к балкону, он услышал сладостные звуки лютни и нежно поющий голос. Саррасин, ревниво прислушавшись, чтобы узнать, что это за музыка, услышал ясно красивую и новую песнь на изящном арабском языке. Эта песнь, начинавшаяся глубоким, точно из самых недр души выходящим вздохом, гласила:

Преисполненный ярости, внимал храбрый Саррасин любовной песне и, не будучи больше в состоянии сдерживаться, одним прыжком оказался там, откуда звучало пение, желая узнать, кто поет. Певший, услышав, что кто-то идет, прервал игру и пение и пошел навстречу подходившему узнать, чего от него хотят. И да будет вам известно, что играл и пел могучий мавр Абенамар, который, как вы уже слышали раньше, изнывал от любви к Галиане. В ту ночь он решил устроить для нее музыку, ибо очень был в этом деле искусен.

Могучий Саррасин подошел и спросил:

– Кто здесь?

Ему ответили, что здесь человек.

– Ну, так кто бы вы ни были, но вы плохо поступаете, занимаясь игрой и пением под окнами королевского дворца.

В этой части дворца спали как раз королева и ее дамы, и у короля из-за музыки могли возникнуть подозрения.

– Пусть это вас не тревожит, – возразил Абенамар, – не вам беспокоиться о том, что выйдет из моей игры и пения, а потому проходите своей дорогой.

– Негодяй! – вскричал Саррасин, – если ты не хочешь убраться отсюда по доброй воле, так я тебя заставлю это сделать силой, и тебе придется плохо.

И, крикнув эти слова, он прикрылся крепким щитом, выхватил из ножен альфангу дамасской стали и двинулся на Абенамара, проявившего не меньше храбрости и стремительности.

Абенамар, поставив на землю лютню, схватился за свой щит и отличную альфангу, и они вступили между собой в бой, не узнав друг друга. Звон ударов был настолько громок, что на него сбежалось несколько мавританских рыцарей, тоже влюбленных и искавших своих возлюбленных. Они хотели разнять сражающихся, но в этом уже не оказалось необходимости, потому что как только Абенамар и Саррасин услышали, что собираются люди, они по собственному почину, дабы не быть узнанными, бросились в разные стороны. Абенамар, легко раненный в бедро, успел захватить с собой свою лютню. Все произошло так быстро, что никто не смог их узнать.

Прекрасная Галиана очень хорошо видела и слышала все происшедшее, так как уже находилась на балконе, когда Абенамар начал играть и петь. Когда же начался поединок, она, перепуганная, удалилась к себе в спальню, печалясь о случившемся и страшась, как бы один из них не оказался тяжело раненным. Событие не смогло остаться настолько тайным, чтобы на следующее утро про него не узнал король. Сильно рассерженный, приказал он своему главному альгвасилу произвести расследование. Но не удалось ни напасть на след, ни выяснить виновников.

После этого король сделал распоряжение об отъезде прекрасной Галианы в Альмерию. Он приказал сопровождать ее пятидесяти рыцарям.

Когда все уже было готово к отъезду, в королевский дворец прибыл Магома Мостафа – алькайд Альмерии, отец прекрасной Галианы. Он привез с собой свою младшую дочь, столь же красивую, как и Галиана, а может быть, и больше. Ее звали Селимой.

Король поднялся со своего места и обнял алькайда со словами:

– Добро пожаловать, друг мой Мостафа! Своим приездом ты доставляешь мне большую радость. Твоя дочь Галиана уже совсем была готова отправиться к тебе, и ее сопровождала бы приличествующая ей свита.

Мостафа ему ответил:

– Я хорошо знаю, что твое величество всегда будет наделять меня великими милостями, хотя я их и не заслужил.

– Не говори так, Мостафа, – сказал ему король и обнял прекрасную Селиму, а та поцеловала ему руки. Все дамы королевы и сама королева поднялись навстречу Селиме. Селима поцеловала руки королевы, обняла свою сестру Галиану и дам. Последние восхищались чрезвычайной красотой Селимы. Она же точно так же восхищалась красотою их всех. Затем они пошли на половину королевы.

Алькайд Мостафа обменялся приветствиями с рыцарями, король велел ему сесть рядом с собой и обратился к нему с такими словами:

– Я очень радуюсь, достойный алькайд Мостафа, приезду твоему и твоей дочери. Но мне хотелось бы знать его причину, поведай ее мне, если это тебе угодно.

– Великий государь, – отвечал Мостафа, – главная причина моего приезда – после желания поцеловать твои королевские руки – привезти сюда мою дочь Селиму, чтобы она наравне со своей сестрой Галианой служила ее величеству, моей госпоже королеве. В Альмерии она чувствует себя неуютно, особенно после неоднократных набегов христиан, которых она страшится, и потому я счел, что ей лучше находиться теперь в Гранаде, а не в Альмерии.

– Ты очень хорошо поступил, Мостафа, привезя ее сюда, – сказал король, – здесь она будет находиться в обществе своей сестры и развлечется множеством празднеств, устраиваемых в Гранаде, хотя некоторые из прошлых праздников и возбудили жестокие раздоры.

В эту минуту поспешно вошел один старый мавр и сообщил, что по Долине, за городом, разъезжает на могучем коне великолепно вооруженный христианский рыцарь; конь не переставая ржет и устрашает всех, кто его только заслышит.

– Кто бы мог быть этот рыцарь? – проговорил король. – Скажи, мавр, не узнал ли ты его по знакам? Может быть, то магистр?

– Господин, я его не знаю, – ответил мавр, – могу только сказать, что на вид это очень храбрый и могучий рыцарь.

Тотчас же король и рыцари, королева и дамы поднялись на башню Колокола, самую высокую башню Альгамбры, чтобы посмотреть, кто тот христианский рыцарь.

В ту пору Молодой король находился в Альгамбре, так как помирился со своим отцом, хотя и жил не в королевском дворце, но совершенно отдельно – в башне Комарес. У королевы и ее дам был отдельный балкон на башне, с которого они могли видеть все происходящее в Долине.

Король и все остальные увидели христианского рыцаря на прекрасном, в серых яблоках, коне. Ржание этого коня очень явственно доносилось до Альгамбры. Они не смогли узнать рыцаря; на щите и на груди у него был красный крест, но было хорошо видно, что это не магистр Калатравы. Тут они заметили, как рыцарь приветствовал королеву и ее дам, едва они показались на балконе.

Королева и дамы отвечали на его приветствие. После этого рыцарь прикрепил к острию своего копья красный стяг, что служило вызовом на бой.

Король сказал:

– Клянусь Магометом, мне очень бы хотелось знать, кто этот христианский рыцарь, вызывающий так на бой.

Храбрый Гасул, стоявший рядом с королем, сказал ему:

– Государь, пусть знает ваше высочество, что христианский рыцарь, желающий боя, есть дон Мануэль Понсе де Леон [магистр ордена Сант-Яго]. Я его хорошо знаю; это рыцарь великого мужества и силы, и нет у христианского короля ему равного.

– Я был бы очень рад, – ответил король, – посмотреть, как он сражается, так как много слышал про его славу.

Тогда Мостафа, алькайд Альмерии, сказал:

– Если твое величество мне позволит, я отправлюсь сразиться с христианином, ибо помню, что он некогда убил моего дядю, брата моего отца. Я хотел бы испытать, будет ли судьба ко мне настолько благосклонна, что вложит в мои руки месть за смерть дяди.

– Не беспокойся об этом. – отвечал король. – При моем дворе есть много рыцарей, способных принять этот бой.

Все присутствовавшие тут рыцари стали просить у короля, как о милости, чтобы он позволил им выехать на бой с христианином, находившимся в Долине.

Тогда один из королевских пажей сказал им:

– Сеньоры рыцари, не спешите так просить короля позволения на бой, потому что один рыцарь уже выехал из королевского дворца, чтобы сразиться с христианином.

– А кто позволил этому рыцарю выехать против врага? – спросил король.

Паж ответил:

– Ему позволила моя госпожа королева, ибо он о том очень горячо просил ее.

– А кто этот рыцарь? – спросил король.

– Это Малик Алабес, – ответил паж.

– Ну, если так, – сказал король, – ему есть зачем поехать на бой, ибо Алабес – славный и храбрый рыцарь. И раз оба противника столь храбры, то горячим будет бой.

Некоторые из рыцарей огорчились тем, что не они, а Малик отправился на бой, но это огорчило несравненно сильнее прекрасную Коайду, безмерно его любившую, как мы про то уже рассказывали. Не хотелось ей, чтобы ее любимый подвергал себя подобной опасности. И, испросив позволения у королевы, она ушла с балкона, чтобы не видеть поединка, удалилась к себе в комнату, полная скорби и страха перед тем, что могло совершиться.

Король и рыцари дожидались выезда Алабеса в поле. И весь город Гранада знал уже, что за городскими стенами христианский рыцарь ждет боя. И все жители поспешно бросились на балконы и к окнам, чтобы видеть бой, зная, что храбрый Алабес уже отправился в Долину для встречи с христианином.

Король приказал быстро снарядиться ста рыцарям и быть готовыми помочь Алабесу, чтобы тот не сделался жертвой какого-нибудь предательства. Это было исполнено – сто рыцарей вооружились и стояли в воротах Эльвиры, ожидая выезда храброго Алабеса на бой с христианином, чтобы сопровождать его в качестве охраны, как то было им приказано королем и чего все желали.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В ней рассказывается про жестокий бой в Долине Гранады между Маликом Алабесом и доном Мануэлем Понсе де Леон

Едва успел дон Мануэль Понсе де Леон прикрепить к своему копью красный стяг, что было знаком вызова на бой, как доблестный Малик Алабес покинул балкон, где он находился с королем и остальными рыцарями. Никем не замеченный, он прошел на балкон, где были королева и ее дамы. И, склонив колени перед королевой, он умолял ее позволить ему выехать в Долину, чтобы сразиться с христианским рыцарем; ибо в честь дам хотел он устроить бой. Королева ему милостиво позволила, сказав:

– Да будет угодно великому аллаху и нашему Магомету, чтобы счастье благоприятствовало вам, друг мой Алабес, чтобы обрадовали вы наш двор и стяжали себе великую славу и честь в той битве, на которую вы сейчас отправляетесь.

– Полагаюсь на аллаха небесного и верю, что так оно и будет, – отвечал Алабес, и затем, поцеловавши руки королеве, он простился с нею и ее дамами. Уходя же, остановил свой взгляд на даме своего сердца Коайде, чем привел ее в большое смущение, после чего покинул дворец.

Явившись к себе домой, он приказал оседлать серого жеребца, присланного ему в подарок его двоюродным братом – алькайдом двух Велесов, подать крепкий щит, сделанный в Фесе, и дорогую, дамасской стали, кольчугу. Слуги выполнили все его приказания.

Поверх лат он надел альхубу из темно-лилового бархата, всю расшитую золотом, стоившую больших денег, и поверх плотного шлема надел берет такого же лилового цвета, как и альхуба. К берету он прикрепил плюмаж из желтых и серых перьев, а кроме того еще отдельно несколько перьев зеленых и голубых. Шлем и берет он закрепил на голове посредством дорогой синей ленты из очень тонкого шелка, сплетенного с золотом. Шелковую ленту он закрутил много раз вокруг головы и концы ее завязал в красивый тюрбан. А к тюрбану прикрепил очень ценный медальон из чистого золота, вывезенный из Аравии. Медальон был весь чудесно отделан резьбой, представляющей ветви цветущего лавра; листья этих ветвей были сделаны из прекраснейших изумрудов, а в середине медальона находилось изображение дамы, очень естественно сделанное; медальон был большой ценности и красоты.

Одевшись таким образом к собственному удовольствию, храбрый мавр взял из связки копий копье с двумя железными наконечниками, сделанными в Дамаске. Затем он вскочил на своего могучего серого коня, поспешно выехал из своего дома и проехал по улице Эльвиры с таким великолепием и блеском, что всякий, кто только его видел, испытывал огромное удовольствие. Достигши ворот Эльвиры, он нашел там сто рыцарей, которым король велел его сопровождать. Тогда все они выехали из юрода, вскачь пустили по полю своих коней и в шутку нападали друг на друга. Они проехали все вместе мимо королевских балконов. Проезжая там, Алабес заставил своего коня опуститься на колени, а сам склонил голову к седельной луке, приветствуя короля, королеву и дам.

Выполнив это, он направился туда, где его дожидался доблестный дон Мануэль. И когда они подъехали, сто рыцарей остались позади, а Алабес один приблизился вплотную к дону Мануэлю и сказал ему: «Поистине, христианский рыцарь, если ты столь же храбр на деле, сколь воинствен на вид, тогда напрасно мое прибытие, ибо по сравнению с твоей мужественной внешностью я ничего не стою. Но раз я уж выехал, то померяюсь с тобой силами в поединке. И, если Магомету будет угодно, чтобы я оказался настолько несчастлив, что умер бы от твоей руки, я сочту за большую честь умереть от руки столь славного рыцаря, как ты. Но если бы судьба оказалась ко мне благосклоннее, то я обрел бы себе вечную славу. И мне хотелось бы, чтобы ты назвал мне свое имя, ибо я хочу знать, с кем мне предстоит сражаться».

Храбрый дон Мануэль очень внимательно выслушал слова мавра; ему очень понравились и его вежливость, и его внешность; он принял его за знатного и храброго человека, о чем свидетельствовал надетый им в тот день пышный костюм.

Чтобы доставить ему удовлетворение, он сказал:

– Благородный мавр, кто бы ты ни был, но ты мне тоже нравишься; за твои приветливые слова скажу тебе, кто я такой. Узнай же, что меня зовут доном Мануэлем Понсе де Леон и я дал обет служить своему ордену. Я явился сюда, чтобы узнать, найдется ли в Гранаде какой-либо рыцарь, который пожелает со мной сразиться. И – даю тебе слово рыцаря – ты мне тоже понравился, и думаю, что в тебе столько же доблести, сколько обещает ее твоя наружность. И раз тебе теперь известно мое имя, будет очень хорошо и справедливо, если я узнаю твое, после чего мы сможем начать наш поединок на условиях, тебе угодных.

– Плохо поступил бы я. – отвечал Алабес, – если бы отказался назвать свое имя такому славному рыцарю; я зовусь Малик Алабес из королевского рода. Быть может, тебе приходилось слышать это имя? Род мой таков, что ты себя не унизишь, вступив со мною в битву. И так как мы знаем теперь друг друга по именам, будет справедливо узнать друг друга по делам, ибо за этим мы ведь сюда и явились.

Сказавши так, он повернул своего коня. То же самое сделал добрый дон Мануэль. И, разъехавшись на расстояние, какое им представилось необходимым, они затем так устремились друг на друга, будто столкнулись молнии.

Кони были отличные, и потому в один миг они оказались вместе; оба храбрых рыцаря осыпали друг друга сокрушительными ударами копий. Копья глубоко вонзились в щиты. Но рыцари, с отменной легкостью заставляя крутиться своих коней и крепко зажавши копья в руках, выдернули их из щитов, куда вонзили их с такой чрезвычайной силой. И, носясь по полю, они продолжали бой. Старались ранить друг друга куда бы то ни было, и в этих своих стараниях выказывали большую силу и ловкость. И так храбро сражались друг с другом два отважных воителя, что это вызывало изумление. Зрители поединка, видя, как они хорошо отражали взаимные нападения, испытывали большое удовольствие.

Прошло два долгих часа с тех пор, как рыцари вступили в бой, а еще ни одному из них не удалось ранить своего противника, потому что, хотя им и удавалось наносить друг другу удары, они настолько были хорошо вооружены, что не могли нанести раны. К этому времени конь дона Мануэля уже устал больше, чем конь мавра; дон Мануэль это очень хорошо видел и очень этим огорчался, ибо не мог из-за этого нанести мавру удар, как того хотел. Мавр, заметив, что конь христианского рыцаря уже не так проворен, очень обрадовался, ибо из этого обстоятельства он надеялся извлечь победу над своим врагом. И тогда он начал с огромной быстротой кружиться вокруг дона Мануэля, чтобы окончательно утомить его коня. И раз, приблизившись более обычного и вполне положившись на своего доброго коня, он сильным ударом копья ранил дона Мануэля в бок, не прикрытый щитом. Удар был настолько силен, что, пробив кольчугу, нанес рану в левый бок, откуда тотчас же обильно заструилась кровь. Но мавру не удалось уйти без отплаты, потому что, поворачивая своего коня и рассчитывая на свой удар, он не успел этого, сделать с такой быстротой, чтобы дон Мануэль не настиг его, и, пока мавр делал поворот, он нанес ему в незащищенный бок настолько сильный удар, что тонкая кольчуга оказалась пробитой насквозь и острие копья вонзилось в тело, нанеся опасную рану. Ни один змей, ни один аспид не приходил в такую ярость, когда на него кто-нибудь наступал, в какую впал тот храбрый мавр, почувствовав себя столь серьезно раненным. С диким бешенством, почти обезумев от ярости, он повернул своего коня, помчался на дона Мануэля, атаковал его со всей яростью и нанес ему страшный удар копьем, пробивши насквозь щит и ранивши дона Мануэля второй раз. Дон Мануэль, рассерженный тем, что мавру удалось его ранить два раза подряд, с такой быстротой устремил на него своего коня, что мавр, не успев еще отдалиться, получил вторую тяжелую рану; из той и другой раны кровь текла ручьем. Но это нисколько не устрашило мавра: он, еще более гневный и воспламененный, вел бой, наскакивая и отскакивая всякий раз, как ему предоставлялась возможность ранить христианина. Уже оба рыцаря были ранены три или четыре раза, а ни тот ни другой еще не обладали никакими преимуществами, что очень сердило дона Мануэля, так как они уже долгих четыре часа находились на поле сражения, но ничего еще не было достигнуто. И, полагая, что причина тому кроется в его коне, он с большой легкостью спрыгнул с него. Прикрывшись щитом и отбросив копье, он обнажил свой великолепный меч и пошел на мавра. Мавр, увидев его спешившимся, очень удивился и оценил его великое мужество. И, дабы избежать упреков в трусости – остаться на коне, когда противник спешился, – он тоже соскочил с коня, отбросил копье и пошел навстречу христианину, очень уверенный в своей силе, которая действительно была велика; в руке у него была дорогая альфанга, сделанная в Марокко. Хорошенько прикрывшись своими щитами, оба рыцаря начали обмениваться мощными ударами, причем каждый бил, куда только мог.

Велика была крепость мавра, но ловкость христианина ее превосходила. Он заметно преобладал в бою, и каждый раз, как они сходились, мавр оказывался раненным. Меч храброго дона Мануэля был лучшим в мире, и, едва коснувшись врага, он уже наносил ему рану. Это было очень неприятно мавру, потому что, хотя он и с примерной отвагой нападал на своего противника, он встречал с его стороны настолько хорошую защиту, что не мог причинить ему вреда. Мавр, покрытый кровью и потом, был утомлен и от усталости стал торопиться, но, несмотря на все это, он ничем не обнаруживал своей слабости.

Тем временем благородный конь Алабеса, почувствовав седло опустевшим, а себя свободным, в несколько больших скачков догнал коня дона Мануэля, и между ними завязался бой, на который страшно было смотреть, ибо таковы были удары копытами и зубами, какими они обменивались, что невозможно описать. Конь мавра брал верх и кусал более жестоко, так как был обучен этому своим хозяином. Так что оба поединка – рыцарей и их коней – не уступали друг другу в жестокости. Кто в эту минуту внимательно вгляделся бы в бой между рыцарями, сразу увидел бы преимущество доброго дона Мануэля над мавром. И дело закончилось бы очень скоро и весьма плачевно для храброго Малика Алабеса, если бы в ту пору судьба не оказалась к нему особенно благосклонной.

И случилось, что когда кони и рыцари сражались, прибыли восемьдесят рыцарей, которых дон Мануэль оставил позади; они приехали посмотреть, в каком положении находится битва их храброго вождя с мавром.

Сто мавров, находившихся на страже Алабеса, увидев приближение отряда всадников, близко подъезжавших к месту сражения, приняли это за дурной знак. И, полагая, что те шли на помощь христианскому рыцарю, они, испуская воинственные крики, атаковали христианский отряд, пустив своих коней во весь карьер. Христиане приняли это за предательство и, чтобы защитить своего господина, поспешили им навстречу. И между обеими партиями завязалась очень кровопролитная сеча, и с обеих сторон многие пали мертвыми. Оба рыцаря в тот момент, когда их единоборство сделалось особенно жестоким и кровавым, увидя резню, неизвестно из-за чего возникшую, почли за лучшее прекратить свой поединок и поспешить каждый к своей партии, чтобы, если окажется возможным, заставить их разойтись.

Дон Мануэль направился к своему коню посмотреть, можно ли его взять; то же сделал Алабес. Но кони их по-прежнему с жаром продолжали свою борьбу, и никто бы не отважился к ним подступиться. Мавританские рыцари поспешили достать коня Алабесу; то же самое сделали христиане, чтобы помочь дону Мануэлю. Здесь из-за коней разгорелся особенно жестокий бой; одни хотели помочь мавру, другие – христианину. Сражались между собой более пятидесяти рыцарей. Храбрый дон Мануэль пробился к коням, которые тем временем прервали свой бой, испуганные разгоревшейся вокруг них битвой.

Первым из коней, попавшихся дону Мануэлю под руку, был конь Алабеса. Дон Мануэль схватил его за поводья и, принужденный опасностью, в какой он находился, нарушил приличия и вместо своего коня воспользовался чужим: ведь на войне допускается все. Он птицей взлетел на седло, и ему было дано в руки его же собственное копье. И, едва получив его, он врезался с такой стремительностью в гущу врагов, что казалось, будто на них обрушился удар молнии.

К тому времени и храбрый Алабес уже был на коне, ибо ему дали коня дона Мануэля, ничем не уступавшего его коню, если не считать только легкости; зато конь дона Мануэля отличался большой крепостью и выносливостью. Алабес огорчился обменом, но, видя, что помочь ничем нельзя, принял то, что даровала ему судьба. И точно так же, взявши в руки копье, он вмешался в гущу христиан, в своей ярости подобный свирепому льву, повергая и убивая многих из них.

Молодой король Гранады, увидевший, как далеко зашло дело, поспешил спуститься с балкона и закричал, чтобы тотчас же тысяча рыцарей поспешила на помощь своим. Для этого понадобилось бить в набат, что и было выполнено настолько поспешно и громко, что сражавшиеся в Долине очень ясно услышали звон. Тогда доблестный Алабес, искусно пробираясь между сражавшимися, отправился на поиски дона Мануэля и не остановился, пока не нашел его. Заметив же его, направился к нему и знаками пригласил выехать из сечи; выехал из нее сам, а дон Мануэль последовал за ним, очень довольный, рассчитывая докончить поединок. Но когда они достаточно удалились от воинов, продолжавших с прежней яростью сражаться, Алабес подъехал к дону Мануэлю и сказал ему:

– Достойный рыцарь! Твое великодушие принуждает меня сделать для тебя что-нибудь. Знай же, что в Гранаде большое смятение и звонит набатный колокол, призывающий к нам на помощь. И по меньшей мере выедет тысяча рыцарей, а потому уведи поскорее своих людей, пусть они в полном порядке покинут Долину, ибо слишком мало их по сравнению с поспешающими к нам на помощь. Прими мой совет, ибо, хотя я и мавр, но я рыцарь, и рыцарский закон меня обязывает тебя предупредить, хотя ты и враг. Теперь же поступай, как найдешь лучше. Если хочешь, мы в другой раз окончим наш поединок. Я же тебе даю слово, что прибуду для его окончания, куда бы ты меня ни позвал.

Дон Мануэль отвечал:

– Благодарю тебя, рыцарь, за предупреждение; приму твой совет, так как он мне кажется хорошим. А чтобы принудить тебя меня отыскать, уведу твоего коня; ты же возьми моего, ибо он твоему не уступит. Встретившись в следующий раз, поменяемся опять.

И, сказавши так, он затрубил сбор в серебряный рог, подвешенный у него на шее. Христианские рыцари, услышав сигнал сбора, тотчас же прекратили битву и собрались в один миг. Мавры сделали то же самое, и каждый отряд отправился в свою сторону, оставив на поле многочисленных убитых и увозя с собой множество раненых. Алабес со своими достиг Гранады в то время, как из ворот Эльвиры выезжала им помощь.

Алабес велел им вернуться.

Король сам вышел встретить Алабеса. Его сопровождали самые знатные рыцари. Они довели Алабеса до самого его дома. Здесь с него сняли вооружение и одежду и уложили его в великолепную постель, где он пролежал, покуда залечивались его раны, оказавшиеся очень опасными.

Возвратимся теперь к дону Мануэлю, ехавшему со своими людьми через Долину и настолько раздраженному и недовольному тем, что ему не удалось закончить бой, что он ничего не говорил и не отвечал на задаваемые ему вопросы. Он очень осуждал своих людей за прибытие их в то время, когда он сражался с мавром. Если бы они не прибыли, он бы со славой закончил поединок. И то была правда, ибо если бы не поспешили к нему его люди, то и мавры не двинулись бы с места. Так закончилась та битва, и добрый дон Мануэль выиграл в ней славного коня велесского алькайда. Про ту битву сложили романс, гласящий:

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В ней рассказывается про торжественный праздник и игру в кольцо, устроенные в Гранаде; и про то, как вражда Сегри и Абенсеррахов разгоралась все больше

Доблестному мавру Абенамару стало известно, что виновником столкновения под окнами королевского дворца был храбрый Саррасин. Абенамар решил отомстить ему за то, что он прервал его серенаду, и за нанесенную рану, хотя она и была легкой. Тем временем, бывая в королевском дворце, он видел, как прекрасная Галиана оказывала Саррасину великие милости, что повергло храброго мавра в великую скорбь и страдание. И, видя, сколь велика неблагодарность Галианы, которая совсем позабыла о том времени, когда он ей служил, а она принимала его услуги, и он ради нее совершил в Альмерии и в Гранаде много подвигов, он решил в свою очередь позабыть ее и обратить свой взгляд на прекрасную Фатиму, возвратившуюся уже из Альгамы в Гранаду. Он знал, что Мусу, влюбленного в Дараху, не занимает любовь Фатимы. Он начал изо всех сил служить Фатиме, и та охотно приняла его в свои рыцари и выказывала ему расположение, ибо Абенамар был очень знатным рыцарем, храбрым и приветливым человеком и большим другом Абенсеррахов. Впрочем, сама она не находилась в особенно хороших отношениях с родом из-за причин, о которых говорилось раньше. Но, ценя достоинства Абенамара, все остальное она предала забвению. К тому времени Дараха и Сулема Абенсеррах уже готовились к свадьбе, почему доблестный Муса перевел свои взоры на прекрасную Селиму, сестру прелестной Галианы. И все остальные знатные рыцари и дамы двора были влюблены друг в друга, и потому так было весело при дворе и столько устраивалось праздников, что можно лишь удивляться. Храбрый Аудала любил прекрасную Аху и, будучи знатным рыцарем из рода Абенсеррахов, постоянно устраивал пиры и игры, так что весь город Гранада предавался празднествам и удовольствиям.

Храбрый Абенамар, чтобы отомстить прелестной Галиане и досадить храброму Саррасину, договорился с королем об устройстве торжественного празднества в день святого Хуана, который должен был скоро наступить, и именно о состязаниях на копьях и игры в кольцо; при этом он изъявил желание быть устроителем игр.

Король как любитель праздников, желая повеселить свой двор, одобрил устройство этого праздника, особенно же в честь счастливого спасения Алабеса от рук храброго дона Мануэля Понсе де Леон, ибо не малым чудом было уйти от его руки; кстати, Алабес к тому времени уже поправился.

Получив позволение короля, Абенамар приказал разгласить по всему городу об игре в кольцо и состязании на копьях, причем было объявлено следующее условие: всякий рыцарь, пожелавший состязаться на трех копьях с устроителем игры Абенамаром, должен выступить и представить изображение своей дамы, сделанное в естественную величину, и если устроитель три раза кряду выиграет на копьях, соревнователь лишается портрета своей дамы; если же победит соревнователь, то он выигрывает портрет дамы устроителя праздника, а с ним и золотую цепь ценою в тысячу дублонов.

Все влюбленные рыцари очень обрадовались таким условиям, ибо им представлялся случай одновременно выказать свою храбрость и показать красоту их дам. И все они надеялись выиграть у устроителя портрет его дамы и драгоценную цепь.

Храбрый Саррасин очень хорошо понял причину, заставившую Абенамара взять на себя устройство праздника, и тоже чрезвычайно обрадовался; этим путем он намеревался показать своей даме Галиане свою храбрость и ловкость. И затем он и все рыцари, намеревавшиеся состязаться в кольце, сделали для своих дам все, что смогли лучшего, изобразив их разукрашенными одеждами и платьями, в каких они обычно появлялись, чтобы все их узнали.

Наступил день святого Хуана (этот праздник чтут все народы в мире), и все гранадские рыцари – как принимающие участие в игре, так и не принимающие – нарядились. Особенно пышные одежды надели на себя участники игры, и все отправились на берег прохладного Хениля. Участники игры разбивались на квадрильи – отряды: один – Сегри, другой – их противников Абенсеррахов; особый отряд образовали Альморади и Венеги, а с противоположной стороны – Гомелы и Масы. Под звуки множества аньяфилов и атабалов началась великолепная игра в копья. Отряд Абенсеррахов весь был одет в одежды цвета золота и темного пурпура, с многочисленными украшениями; девизом у них было солнце, а на шлемах – алое оперение. Сегри оделись в зеленые, золотыми звездами вышитые, одежды, с рассеянными между звезд полумесяцами – их эмблемой. Альморади выступили в пурпуровом и лиловом, Масы и Гомелы – в лиловом и соломенно-желтом. Великолепное зрелище представляли собою эти квадрильи рыцарей и вызывали всеобщее восхищение. По два и по четыре в ряд поехали они по Долине. Особенно красиво они выглядели, когда показалось солнце. И тогда началась игра, хорошо видимая с башен Альгамбры. Сам король, великолепно одетый, разъезжал среди участников, чтобы не случилось какого-нибудь замешательства или ссоры. Королева и дамы смотрели на игру с башен Альгамбры. Игра протекала весело и оживленно. Особенно отличились в тот день рыцари Абенсеррахи и Альморади. Храбрый Муса, Абенамар и Саррасин совершали настоящие чудеса. По окончании игры – а окончена она была по приказанию короля, видевшего, что Сегри и Абенсеррахи уже начинают распаляться, – все рыцари помчались, подбрасывая в воздух свои копья так высоко, что они терялись из виду. Смелый Абиндарраэс особенно отличился в тот день. Его дама любовалась им с башен Альгамбры. Королева сказала ей: «Харифа! Твой рыцарь смел и отважен». Харифа молчала, алая словно роза. Фатима делала вид, что смотрит на своего Абенамара, и казалось, что ее очень занимают и радуют его успехи, но Харифа видела и понимала, что на самом деле она тоже смотрит на ее Абиндарраэса. И тогда, преисполнившись ревности, она обратилась к ней с такими словами:

– Велики чудеса любви, сестра Фатима! Где бы она ни господствовала и ни царила, нигде не может она остаться скрытой. По крайней мере ты не можешь отрицать, милая Фатима, будто ты чужда этой страсти, ибо твое прекрасное лицо ясно о том свидетельствует. Обыкновенно ты бываешь розовой и красивой, как роза в цветнике, а сейчас лицо твое печально, меланхолично и желто. И все это как раз очевидные признаки любви. И я думаю, что не ошибусь, сказавши, что привели тебя к такому состоянию достоинства Абиндарраэса. И если это так, ты не должна от меня ничего утаивать, ибо ты знаешь, какой верный и преданный я тебе друг. И моей дружбой к тебе клянусь, что если тебе от меня что-нибудь нужно, ради моей любви к тебе я все для тебя исполню.

Умная Фатима тотчас же разгадала хитрость Харифы и, зная про ее любовь к Абиндарраэсу, не захотела признаться в своей к нему любви. И она притворно ответила такими словами:

– Если и велики чудеса любви, то мне о них ничего не известно, и я не испытываю на себе их действия. Причины того, что мое лицо утратило свой прежний румянец и я так печальна, известны: то совсем недавняя кончина моего доброго родителя и не затихающая вражда между Сегри и Абенсеррахами. Но даже допуская, что я подвержена любви, уверяю тебя, милая Харифа, что причиной этого несчастья не был бы Абиндарраэс, как ты утверждаешь: там, среди участников игры на копьях, есть рыцари, не уступающие ему в мужестве и храбрости. В этом ты убедишься сегодня же позже, когда начнется игра в кольцо: самые славные и знаменитые рыцари Гранады выступят с изображениями своих дам, и ты увидишь тогда, кто любимая дама и кто верный ей рыцарь.

Тут она замолчала и, не добавив более ни слова, обратила взоры в сторону сражающихся в Долине рыцарей. Фатима не отрывала глаз от своего Абенамара, совершавшего в тот день чудеса, и она легко отличала его по лиловому стягу на копье, с серебряной буквой «Ф» и золотым полумесяцем на нем – буква и эмблема прекрасной Фатимы.

Король и рыцари, развлекавшиеся с восхода солнца до одиннадцати часов дня, вернулись в город только для того, чтобы подготовить все необходимое для игры в кольцо.

Про день святого Хуана и про игру в копья сложили такой старый романс:

Вернемся к нашему повествованию. Король и рыцари, не принимавшие участия в игре, поместились на балконах, выходивших на Пласа-Нуэва, чтобы оттуда смотреть на игру рыцарей в кольцо. В конце площади, около фонтана Львов, они заметили красивый шатер из дорогой зеленой парчи, а рядом с ним высокую подставу под балдахином из зеленого бархата. На подставе было разложено много драгоценностей, а посреди них – прекраснейшая и драгоценная цепь, стоившая тысячу золотых дублонов. То была цепь, предназначенная вместе с портретом дамы в награду победителю. В целом городе Гранаде не осталось ни одного человека, кто бы не пришел посмотреть на этот праздник, и даже из всех окрестных селении собрался народ. Все знали, что в день святого Хуана в Гранаде всегда устраивались великолепные и пышные празднества.

Скоро зазвучали сладостные звуки флейт, доносившиеся из улицы Сакатин. То храбрый Абенамар – владелец кольца и устроитель праздника – шел занять свое место. И выехал он на площадь следующим образом: впереди четыре красивых мула, нагруженные копьями для игры в кольцо; на копьях были стяги из зеленого дамаса, все усыпанные множеством золотых звезд. На мулах, на шнурах из зеленого шелка, было подвешено множество серебряных колокольчиков. Их сопровождали конные и пешие слуги. Мулы остановились у шатра устроителя праздника, и тут же по его приказанию слуги раскинули еще один шатер из зеленого шелка и сложили в него все копья. После этого нарядных мулов увели. Затем следовало тридцать рыцарей, богато одетых в зеленые и алые одежды, с серебряными нашивками, с белыми и желтыми перьями на шлемах. Пятнадцать рыцарей ехало с одной стороны, пятнадцать – с другой, а посередине – храбрый Абенамар, одетый в зеленую парчу, марлоту и плащ большой ценности. Он ехал на очень красивом коне в серых яблоках. Украшения коня также были из зеленой парчи, на голове же его – плюмаж, очень дорогой, из зеленых и пурпуровых перьев. По всей одежде отважного мавра были разбросаны многочисленные золотые звезды, а слева на богатом плаще его – сияющее солнце с такой надписью:

Этот же самый девиз был выставлен и на площади.

За отважным Абенамаром следовала красивая триумфальная колесница, обшитая дорогим шелком. Она состояла из шести богато разукрашенных ступеней. Над самой верхней ступенью была сделана триумфальная арка причудливой формы; под аркой стоял трон, к которому с великим искусством было прикреплено изображение прекрасной Фатимы, столь похожее, что если бы не было известно, что это – портрет, его можно было бы принять за самый оригинал. Изображение было столь прекрасно и столь богато украшено, что не нашлось ни одной дамы, которая при взгляде на него не замерла бы от зависти, и ни одного рыцаря, не сраженного любовью. Она была одета по турецкому образцу в одежду очень странной, никогда не виданной формы. Половина – светло-желтая, другая половина – лиловая, и обе – затканные золотыми звездами со многими золотыми нашивками и украшениями. Платье было сшито с большим вкусом, подкладка его была серебристой парчи, ее волосы были распущены, подобно золотым нитям; поверх них гирлянда из алых и белых роз, настолько естественных, что казалось, будто их только что сорвали в саду. Над головой ее парил бог любви – нагой мальчик с распростертыми крылышками, каким его изображали древние; оперение крыльев – тысячи цветов. Казалось, точно он опускает прекрасный венок на прелестный образ; У ног дамы лежали лук и колчан Купидона, как бы трофеи победы. Дама на портрете держала в руках букет чудесных фиалок, будто только что сорванных в саду Хенералифе. Так следовало прекрасное изображение Фатимы, являя собой никогда не виданное зрелище. Колесницу ее везли четыре красивых кобылицы, белых как снег. Возница был одет в такую же одежду, что и рыцари. За колесницей следовало тридцать рыцарей, одетых в зеленые и алые одежды, с плюмажами тех же цветов. Так прибыл на место состязаний храбрый Абенамар – устроитель состязаний. Под звуки гобоев и других музыкальных инструментов он сделал круг по всей площади, проехав под самыми балконами короля и королевы и настолько восхитив всех присутствующих своим видом и великолепием выезда, что ничто в мире не смогло бы превысить это восхищение, ибо никакой властелин, как бы он богат ни был, не смог бы превзойти великолепия этой процессии. Когда колесница проезжала мимо балкона королевы, последняя и ее дамы испугались при виде портрета прекрасной Фатимы: так он был похож. Фатима стояла рядом с королевой, и тут же находились Дараха, Саррасина, прекрасная Галиана и ее сестра Селима, Коайда, и много прекрасных дам. Все они поздравляли Фатиму и говорили ей, что она очень обязана доброму рыцарю Абенамару. И если он сумеет служить ей и защищать ее портрет в игре в кольцо так же хорошо, как он устроил триумфальный выезд, она сможет считать себя самой счастливой дамой в мире. Фатима отвечала им, что ей ничего неизвестно об этом деле и она тут ни при чем; если же Абенамар сам захотел все это устроить, то ее никак не занимает, отстоит ли он ее изображение или нет.

– Так, значит, – спросила Харифа, – рыцарь Абенамар тайно решил совершить свой подвиг и выставил ваш портрет?

– Это дело Абенамара, – ответила Фатима, – и касается его одного. Но посмотрите лучше на вашего Абиндарраэса, ибо он ради вас совершил уже много подвигов, достойных запоминания.

– Мои отношения с Абиндарраэсом, – возразила ей Харифа, – открытое дело, и всем известно, что он мой рыцарь, но дело с Абенамаром нам всем представляется совершенно новым, и поистине мне было бы очень тяжело, если бы Абиндарраэс и Абенамар стали сегодня соперниками.

– Станут они ими или не станут – что вам до этого за дело? – спросила Фатима.

– Мне потому это было бы тяжело, – ответила ей Харифа, – что мне не хотелось бы, чтобы ваш портрет, прибывший сюда сегодня с такой пышностью, попал в мои руки…

– Так вы настолько твердо уверены в успехе вашего Абиндарраэса, что уже считаете мой портрет своим? – сказала Фатима. – Ну, так не беспокойтесь же преждевременно и не оценивайте столь высоко доблесть вашего рыцаря, ибо судьба может сделать как раз обратное тому, что вы сейчас предполагаете; нельзя слишком верить в рыцарей: ведь они тоже подвластны произволу судьбы.

Королева, очень хорошо слышавшая спор, сказала:

– Зачем вести бесплодные разговоры? Вы обе одинаково прекрасны. Сегодня мы узнаем, кому из вас достанется венец и слава красоты, а пока умолкнем и подождем, покуда не кончился праздник, ибо конец венчает дело.

На этом спор закончился.

Тем временем Абенамар, объехав кругом площадь, достиг красивого шатра. И когда его богатая колесница остановилась около подставы с многочисленными драгоценностями, он приказал поставить среди них портрет прекраснейшей Фатимы, что и было выполнено под музыку многих флейт и гобоев. После чего он соскочил со своего коня, отдал его слугам и сел у входа в шатер на красивое и дорогое кресло, где стал дожидаться появления какого-нибудь рыцаря-оспаривателя. Все рыцари, сопровождавшие храброго Абенамара, расположились вокруг него. Судьи заняли места на помосте, откуда можно было очень хорошо видеть состязание на копьях. Все ждали, чтобы выступил какой-нибудь оспариватель. Судьями были двое рыцарей Сегри, очень уважаемых, двое других – Гомелы и один – рыцарь Абенсеррах по имени Абенамет. Последний был главным альгвасилом Гранады, – должность, поручавшаяся лишь очень знатным и уважаемым рыцарям. Недолго пришлось ждать, и из улицы Гомелов донеслась громкая музыка аньяфилов и труб, и скоро показалась красивая квадрилья всадников, одетых в богатые одежды из алого и белого дамаса, со множеством золотых и серебряных вышивок. Все перья и ленты тоже были белые и алые. За кавалькадой ехал рыцарь, пышно одетый по-турецки, на прекрасном вороном коне; одежда рыцаря была из пурпурной парчи с золотыми вышивками; плюмаж такого же самого цвета; марлота и шлем обильно украшены драгоценными каменьями. В этом рыцаре тотчас же все узнали храброго Саррасина. За ним ехала пышная колесница, очень богато отделанная, с четырьмя триумфальными арками чрезвычайной красоты, и на них изображение всех столкновений и сражений, когда-либо происшедших между маврами и христианами в Долине Гранады; среди этих изображений имелась и битва славного Гарсиласо де ла Веха с храбрым мавром Аудала, битва из-за четок, которые мавр привязал к хвосту своего коня; а кроме этого еще множество изображений, сделанных весьма искусной рукой. Под четырьмя триумфальными арками находился круглый трон, хорошо видимый отовсюду, сделанный из лучшего алебастра, с великолепными на нем украшениями. На троне помещалось изображение дамы великой красы, облеченное в голубую парчу, со многими золотыми вышивками и оборками. У ног этого красивого образа были сложены военные трофеи и среди них – сам бог любви, побежденный и поверженный, со сломанным луком, стрелами и колчаном, с рассеянными повсюду перьями его прекрасных крыльев.

Эмблемой храброго Саррасина было море, в нем скала, омываемая множеством волн, и надпись:

Такая же надпись была помещена на площади, чтобы ее все видели.

Так выступил храбрый Саррасин со своей колесницей, не менее красивой, чем колесница устроителя праздника. Ее везли четыре красивых гнедых коня в очень богатой упряжи, с украшениями пурпурового цвета.

За колесницей ехал нарядный отряд рыцарей в таких же пурпурных одеждах. Так, под торжественную музыку, объехал Саррасин площадь, доставив своим видом удовольствие всем зрителям. Тотчас портрет дамы был всеми узнан, будучи портретом прелестной Галианы, и красотой ее восхищались. Все говорили: «Достойного соперника имеет устроитель торжества!»

Королева взглянула на стоявшую около нее Галиану и проговорила:

– На этот раз, прекрасная Галиана, не скрыть вам вашу любовь. Очень меня радует, что вы себе избрали столь знатного и славного рыцаря. Хотя, говоря по правде, достоин был избрания и храбрый Абенамар, а вы его тем не менее отвергли.

Прекрасная Галиана молчала, вся зардевшись от смущения.

Король же сказал своим рыцарям: «Сегодня предстоит нам увидеть великие дела, потому что рыцари – участники игры обладают великой храбростью, и каждый из них постарается сделать наилучшее. Посмотрим же, что сделает храбрый Саррасин».

Тем временем колесница Саррасина уже успела объехать площадь; он велел остановить ее рядом с колесницей Абенамара и затем, сойдя с коня, пешком отправился к шатру храброго Абенамара и сказал ему:

– Знай, рыцарь, что я сюда явился соревноваться в метании трех копий в кольцо. И если судьбе будет угодно, чтобы я выиграл у тебя все три раза, я возьму тогда портрет твоей дамы, а вместе с ним и выставленную тобой цепь ценою в тысячу дублонов; если же выиграешь ты у меня, – твоим будет портрет моей дамы и нарукавник, вышитый ее рукой, который господа судьи оценили в четыре тысячи дублонов.

Правду говорил доблестный Саррасин: нарукавник, облекавший его правую руку, был большой ценности и вышит собственноручно прелестной Галианой! И про тот нарукавник сложили такой романс, весьма всем понравившийся:

Короче, не было цены нарукавнику.

И могучий Саррасин, уверенный в своей силе и ловкости, захотел поставить залогом драгоценный нарукавник, не считаясь с тем, какого он имел перед собой опасного противника. Последний, выслушав смелого Саррасина, ответил, что он принимает условия состязания: три копья, брошенных в кольцо, решают, кому владеть закладом. Затем он потребовал себе коня, и ему подвели одного из восьми, нарочно для этого приготовленных и покрытых богатой попоной. Он вскочил в седло, не коснувшись ногою стремени. Ему подали копье для игры, и он поехал вдоль площади, посадкой и ловкостью своей восхищая всех зрителей.

Король сказал окружавшим его рыцарям:

– Теперь никто не сможет отказать Абенамару в том, что он преискуснейший наездник, но Саррасин ему не уступит. Так что сегодня в игре в кольцо нам предстоит увидеть великие дела.

Тем временем доблестный Абенамар достиг конца ристалища, назначенного для разбега, и, повернув коня, сделал большой прыжок, поднявшись от земли не менее, чем на три локтя. И затем конь помчался, будто молния, направляемый рукой такого отличного наездника, каким был Абенамар. Достигнув кольца, Абенамар на всем скаку вытянул вперед копье и с силой ударил им в кольцо; он задел его верхнюю часть, и не хватило только какого-нибудь полпальца, чтобы воткнуть его в самое отверстие. Так, коснувшись кольца, но не выиграв его, он промчался мимо, чрезвычайно раздосадованный своей неудачей. Постепенно, сдержав коня, он шагом отъехал к своему шатру, откуда стал наблюдать, чего достигнет могучий Саррасин.

Саррасина смутил и рассердил меткий удар Абенамара, едва не выигравшего кольцо. Но, уверенный в собственной ловкости, он попросил себе копье и, получив его, сдержанным шагом, гарцуя поехал к концу ристалища. Отсюда, повернув коня, он помчался с невиданной быстротой, точно он был молнией. Достигнув кольца, он вытянул копье настолько ровно, как если бы его конь в бешеной скачке оставался совсем без движения, и, метко вонзив копье в середину кольца, промчался, как ветер, унося кольцо, надетым на конец копья. И тогда весь народ, присутствовавший на площади, и все, смотревшие из окон и балконов, громко воскликнули:

– Абенамар проиграл свой заклад!

А доблестный Саррасин, гордый своим успехом, заявил, что он победил. Но благородный Муса, бывший дружкой Абенамара, возразил, что еще нет, ибо по условию они должны были состязаться три раза, так что двух еще недоставало. Однако дружка Саррасина, рыцарь из рода Асарков, возразил на это, что приз уже выигран с первого копья. Тут все подняли крик, и каждый настаивал на справедливости своего решения. Но судьи приказали всем замолчать, заявив, что решают они; и они решили, что заклад еще не выигран, так как остаются еще два копья.

Ярым гневом запламенел могучий Саррасин из-за того, что ему не давали награду, хотя и был неправ, но страсть превозмогала в его мужественном сердце над справедливостью. Но если недоволен и разгневан был Саррасин, то Абенамар был не менее его раздосадован; ему хотелось умереть от досады и гнева: так огорчил его проигрыш первого копья. Кто взглянул бы в это время на прекрасную Галиану, тот сразу бы узнал по ее лицу о радости, которой переполнилось ее сердце при выигрыше ее рыцарем первого копья.

Совсем противоположные чувства испытывала Фатима, и, хотя она их скрывала тщательно, все же совершенно их скрыть ей не удалось. Харифа, насмешница и хитрая придворная дама, заметила ей: «Друг мой Фатима! Не повезло вашему рыцарю с самого начала; если так будет с ним продолжаться до конца, не выиграть ему приза».

– Меня не печалит это начало, – ответила Фатима. – Не удалось ему сейчас, удастся после. И удастся настолько, что вы станете завидовать его удаче. Я уже говорила вам, что славу поют под конец.

– Сейчас вы хорошо разговариваете, – ответила Харифа, – подождем лучше конца.

И, обратив взоры на состязание, они увидели, как Абенамару подали другого коня и новое копье. С клокочущим внутри гневом, но наружно совершенно спокойный, точно не кипела в нем страсть, он красиво, шагом доехал до конца ристалища и, взяв таким образом нужный разбег, с неслыханной стремительностью повернул коня и полетел, точно птица. Он вытянул копье; недрогнувшей стрелой вонзилось оно в кольцо, и с быстротою мысли оказалось кольцо на острие копья.

Народ закричал:

– На этот раз выиграл владелец заклада!

Во второй раз подали тогда копье могучему Саррасину. Он поехал к концу ристалища, повернул коня, помчался на нем, словно ветер, и, хотя он и хорошо нацелил копье, на этот раз ему не удалось задеть кольца, и он промчался мимо.

Могучий Абенамар сказал тогда:

– Нам остается еще по одному копью; третье копье решит наше состязание. Так выполним же его, не откладывая.

И с этими словами он потребовал себе новое копье, взял разбег, повернул коня, молнией налетел на кольцо, ударил в него копьем – и кольцо оказалось у него на копье. Тут снова поднялся шум и крики, и все утверждали, что безусловно победил Абенамар.

И теперь было хорошо видно по лицу прекрасной Галианы, что она, видя, как ее Саррасин проигрывает, далеко не так довольна, как раньше.

А Саррасин, почти потеряв надежду на победу, взял новое копье, проехал к концу, птицей помчался и на этот раз задел кольцо сбоку, сбил его на землю, но на копье не нанизал.

Тут судьи объявили ему, что он проиграл и должен отдать заклад.

– Пусть сегодня я проиграл кольцо, – отвечал могучий Саррасин, – но настанет день, и я выиграю в настоящем поединке на копьях с двойным острием. И утраченное сегодня верну себе тогда.

Абенамар, затаивший против него злобу за старое, о чем мы уже рассказывали, возразил на это, что если он в поединке собирается вернуть себе проигранное, то незачем это откладывать.

Но тут вмешались судьи и дружки и помешали им продолжать распрю. После чего могучий Саррасин, его дружка и все явившиеся с ним на состязание рыцари покинули площадь, оставив портрет прекрасной Галианы и драгоценный нарукавник. И портрет, и нарукавник под веселые звуки гобоев и других музыкальных инструментов сложили к подножию, на котором стоял портрет прекрасной Фатимы, испытавшей немалую радость, но старавшуюся ее не выказывать. Саррасин покидал площадь печальный и недовольный. Придворные рыцари провожали его, ибо он был хорошим и знатным рыцарем, смелым и сильным мужем.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В которой повествуется про конец игры в кольцо и про вызов на бой мавром Альбаяльдом магистра Калатравы

Вы уже слышали про то, как храбрый Саррасин покинул площадь, полный гнева и ярости из-за неудачного конца игры в кольцо и потери портрета своей дамы. Рыцари, сопровождавшие его на состязание, проводили его до дому и здесь простились с ним. Он соскочил с коня, сорвал с головы очень ценные украшения и плюмаж и с дикой яростью кинул на землю марлоту. И, пройдя к себе в спальню, бросился на постель, по обилию ярости похожий на ядовитую змею, и начал жаловаться на самого себя и на свой несчастный жребий, говоря:

– Ответь мне, низкий рыцарь и презренный негодяй: какой отчет дашь ты, чем оправдаешься перед прекрасной Галианой в потере ее портрета и нарукавника, утраченных из-за недостатка в тебе мужества и ловкости? С каким лицом предстанешь ты перед ней? О, Магомет, предатель, пес, коварный обманщик! Вместо того, чтобы благоприятствовать моим надеждам, ты изменил мне! Скажи, собака, ложный пророк, не обещал я тебе разве принести обильные золотые дары и сжечь множество благовоний на твоих алтарях, если ты дашь мне победу в этот день?… Почему же, коварный, ты оставил меня?… Так, клянусь же аллахом, за такую обиду, лживый дон Магомет, я выйду из твоей секты, где одна только ложь, и стану христианином, ибо религия христиан лучше, и даю клятву рыцаря: где бы и когда бы ни пришлось мне услышать твое имя, я буду хулить его!

Это и еще многое другое говорил отважный Саррасин, жалуясь на свою печальную судьбу и на Магомета .

Но если он был полон досады и гнева, то не менее его разгневалась прекрасная Галиана, и хорошо всем был виден гнев, наполнявший ее душу. Но она всячески старалась скрыть свою печаль и разговаривала с королевой и другими дамами, которые утешали ее, говоря, что она вольна посмеяться от всего сердца над тем, что рыцарь проиграл ее портрет. «Меня это ничуть не огорчает. – отвечала прекрасная Галиана, – это дело рыцарей». Но, хотя она и говорила так, в сердце чувствовала иное. Самой же себе она говорила: «Ах, рыцарь Абенамар! Как ты щедрой рукой отомстил мне за мою к тебе неблагодарность! Теперь себе на славу мой портрет и нарукавник, вышитый мною с такими стараниями, ты приносишь в дар своей даме, столь гордой победой своего рыцаря».

Так говорила она себе и не настолько безучастно, чтобы ее глаза не свидетельствовали о внутренних мучениях: они были полны слез. Ее сестра Селима утешала ее и упрашивала скрыть перед королевой и дамами свои чувства. Галиана, притворяясь, как только умела, старалась казаться веселой и незаметно вытирала платком глаза.

В это время на площади раздался шум, все взглянули по его направлению и увидели, как по улице Эльвиры выступал огромный змей, извергавший из себя пламя. За змеем следовало тридцать рыцарей в одеждах белого и лилового цвета. Перья на их шлемах и убранство их коней были тех же цветов. В середине кавалькады шел конь без всадника в украшениях и попоне из лиловой и белой парчи с одноцветным плюмажем на голове. Процессия сопровождалась звучной и стройной музыкой гобоев и флейт. Огромный змей сделал круг по всей площади и, остановившись перед окнами, из которых смотрели король, королева и весь двор, начал усиленно извергать из себя пламя; множество искр сыпалось, громко трещал огонь и раздавались взрывы. Так весь змей сгорел и изошел в огне, его оболочка распалась, и из нее показался рыцарь в одежде из лиловой и белой парчи, богато расшитой золотом и серебром; перья плюмажа тоже были лиловые и белые. С ним находились четыре дикаря, державших трон, обитый лиловым бархатом, причем гвозди обивки были из золота. На троне стояло изображение дамы, в которой все сразу узнали Харифу, а в рыцаре – отважного Абиндарраэса. Изображение было одето в пышное платье из белой и лиловой парчи, обшитой золотом и осыпанной блестками. Парче не было цены. Портрет был настолько хорош, что равнялся оригиналу.

Король, королева и все присутствовавшие взглянули на прекрасную Харифу, в тот миг покрасневшую от благородной стыдливости и еще более похорошевшую от этого. Королева сказала ей:

– Теперь, прекрасная Харифа, наступил час, когда мы увидим храбрость вашего рыцаря и храбрость Абенамара, а также какому из двух портретов достанется слава победы.

– Пусть судьба делает, как знает, – отвечала ей Харифа, – я же с одинаковым лицом приму оба исхода.

На этом они замолчали и стали смотреть на то, что будет делать отважный Абенсеррах; все очень удивились, увидя, что ни он, ни его четыре дикаря, ни портрет Харифы совершенно не пострадали от огня большого змея.

Отважный рыцарь тотчас потребовал своего коня, ему его подвели, красивого, белого словно снег, птицей вскочил в седло и, сопровождаемый рыцарями, с ним явившимися, и четырьмя дикарями, несшими трон с портретом Харифы на нем, объехал всю площадь кругом с таким изяществом, что все смотревшие пришли в восхищение. Достигнув того места, где находился отважный Абенамар, четыре дикаря остановились, поставив трон у себя на плечах так, чтобы портрет был всем хорошо виден.

Храбрый Абиндарраэс подошел к хозяину праздника и сказал ему:

– Доблестный рыцарь! Не угодно ли вам, на условиях данного праздника, соревноваться со мной на трех копьях?

– В добрый час, – ответил ему Абенамар, – я здесь нахожусь как раз для этого.

С этими словами он взял в руки копье, сделал на коне разбег, бурей помчался к кольцу и, промчавшись под самой веревкой, нанизал кольцо на конец своего копья. Затем отъехал шагом, приказав укрепить кольцо на прежнее место.

После этого отважному Абиндарраэсу, ничуть не смущенному, подали копье. Он проехал нужное.для разбега расстояние и затем, пустив своего коня с быстротой орла, домчался до кольца и точно так же нанизал его себе на копье. Среди зрителей поднялись шум и крики, но все вскоре смолкло, и все стали дожидаться, чем кончится состязание на остающихся копьях.

Устроитель праздника, раздраженный успехом своего соперника, вернулся на ристалище и во второй раз сорвал кольцо. Настал черед могучего Абиндарраэса, и он точно так же в одно мгновение нанизал кольцо себе на копье.

Большой шум стоял на площади, и все говорили: «Закладчику нашелся достойный противник!»

Взглянувший в тот миг на Харифу и Фатиму сразу увидел бы, с каким страхом дожидаются они третьего копья и насколько ни той, ни другой не хочется, чтобы ее рыцарь проиграл. «Святой аллах! Чем это кончится?…», – шептали они обе.

Затем воцарилась глубокая тишина, словно на площади не было ни одной живой души. Могучий Абенамар взял третье копье, в третий раз сделал разбег, пришпорил коня, помчался к цели, как ветер, и, к немалой славе его и прекрасной Фатимы, кольцо оказалось у него на копье.

А прекрасная Фатима после счастливого для себя исхода игры глянула на Харифу и, увидев, что та вся переменилась в лице, смеясь сказала ей:

– Сестра моя Харифа! Незачем так преждевременно меняться в лице! Вашему рыцарю остается еще одно копье, и может так случиться, что он еще ничего не потеряет.

– Я в этом сильно сомневаюсь, – заметила королева, – большое будет чудо, если Абиндарраэс и на сей раз выиграет кольцо.

Тут они устремили взгляды на Абиндарраэса и увидели, как он взял новое копье, сделал разбег и, с громким кличем устремив своего коня, помчался будто стрела, пущенная из стального лука. Но на этот раз он был не так счастлив, как в два предыдущих, ибо теперь он не сорвал кольца, хотя и коснулся его острием копья.

Тотчас же зазвучали трубы и гобои закладчика в знак радости по случаю одержанной победы. Судьи призвали к себе Абиндарраэса и сказали ему, что он проиграл, на что он, сохраняя на лице веселое выражение, ответил: «Ясно было, что один из двух должен был проиграть, и если Магомет пожелал, чтобы проиграл именно я, мне на это нечего возразить». И хотя могучий Абиндарраэс и говорил так, иначе было у него в груди: ни за какие сокровища в мире не хотелось бы ему потерять портрет своей Харифы.

А тем временем под радостные звуки музыки портрет Харифы был поставлен к подножию портрета Фатимы, рядом с портретом Галианы.

Находившаяся рядом с Харифой королева со смехом сказала ей:

– Скажи мне, милая Харифа, ты более не опасаешься, что портрет Фатимы попадет к тебе в руки? Разве я не говорила тебе, что коней, венчает дело? Созерцай же теперь свой портрет у ног портрета Фатимы. Разве тебе неизвестно, что Абенамар – один из самых лучших рыцарей двора и что ни Абиндарраэсу, и никому другому с ним не сравняться? И не думай, что дело ограничится этими двумя побежденными портретами, – их окажется больше, нежели ты предполагаешь.

Харифа возразила на это:

– Пусть несчастен был жребий Абиндарраэса, но я утешаю себя тем, что другие окажутся счастливее его.

И отважный Абиндарраэс покинул площадь вместе со своей свитой и четырьмя дикарями. Но судьи велели его вернуть, потому что они решили между собой, что он заслуживает некоторой награды за свою изобретательность. И когда Абиндарраэс вернулся, они об этом ему сообщили. И затем один из них, Абенсеррах, снял два драгоценных золотых браслета, стоивших двести дукатов, и дал их Абиндарраэсу. Тот с радостью принял их, под звуки музыки надел на конец копья и затем, подойдя к балконам, где находились королева и дамы, протянул копье своей даме, прекрасной Харифе, и сказал ей:

– Прекрасная дама! Раз налицо оригинал, не печалит меня отсутствие портрета. Я сделал ради вас все, что смог, но судьба была против меня, и это не оттого, что в красоте вашей есть какой-либо изъян; лишь мое недостаточное искусство явилось причиной потери правого дела. За изобретательность мне дали вот эту награду; благоволите принять ее хотя бы только в память моего неуменья защитить вас как было должно.

Прекрасная Харифа засмеялась, с повеселевшим лицом взяла красивые браслеты и сказала:

– Я удовольствуюсь этим, поскольку оно выиграно изобретательным рыцарем. И если утрачен портрет мой, хорошо было бы, чтобы он попал в достойные руки, которые с ним по-хорошему обойдутся.

Прекрасная Фатима хотела ответить на слова Харифы, но не успела, так как в это время из улицы Сакатин на площадь выступила большая скала, настолько искусно сделанная, словно только что была отрезана от горной цепи; ее покрывало множество разнообразных цветов и трав, а внутри ее раздавалась красивая музыка различных инструментов, услаждавшая слух всякого, кто только ее слышал. Окружая скалу, ехало двенадцать рыцарей, одетых в великолепные одежды из темной парчи. Таким же было и убранство коней; сквозь их вырезные и покрытые блестками попоны виднелась подкладка из зеленой парчи, необыкновенно красивая. Все было расшито золотом. Оперение головного убранства коней состояло из зеленых и темных перьев большой ценности.

Все зрители с большим интересом смотрели на скалу и ждали, чем закончится ее появление. Скала между тем, достигнув балконов короля и королевы, остановилась, и тотчас из двенадцати рыцарей один, самый нарядный и мужественный на вид, соскочил с коня. В рыцаре все узнали Редуана, и всем очень понравилась его выдумка. И, наблюдая за его действиями, увидели, что Редуан обнажил свою красивую альфангу из дамасской стали и с решительным видом пошел к скале, но когда он находился от нее всего на расстоянии трех шагов, в ней распахнулись ворота и из ворот вырвался огромный язык пламени, заставивший доброго Редуана отступить на два или на три шага. После того как пламя скрылось туда же, откуда появилось, из скалы выскочило четыре отвратительных и свирепых дьявола; у каждого из них было в руке по огненному жезлу, и вчетвером они напали на Редуана; но последний сражался с такой отвагой, что загнал всех четырех обратно в скалу. Но едва они в ней скрылись, как оттуда выскочили четыре дикаря с палицами и вступили в бой со славным Редуаном, а он с ними; и после долгой борьбы дикари оказались побежденными и ввергнутыми обратно в скалу. Причем Редуан проник туда вслед за ними. И едва он вошел в скалу, как ворота захлопнулись и внутри раздались шум и крики, а затем их сменила услаждающая слух музыка.

Зрители были поражены и восхищены всем виденным.

Вскоре ворота в скале снова раскрылись, и оттуда вышел отважный Редуан в сопровождении четырех дикарей, несших драгоценную четырехстворчатую арку в форме раковины с множеством украшений. Под ней был установлен трон чрезвычайной ценности, весь из слоновой кости, белый как снег, и на нем две тысячи нарисованных и изваянных старинных историй; а на троне находился портрет ламы редкой красоты в платье из синей парчи. Платье было на подкладке из оранжевого шелка, видневшегося сквозь все разрезы. Каждый разрез был перехвачен золотой петелькой, и столь хорош был этот наряд, что всех восхитил.

Все сразу узнали портрет прекрасной Линдарахи из славного рода Абенсеррахов. За дикарями и портретом дамы следовали музыканты, а позади них демоны, закованные в серебряные, судя по виду, цепи. И когда вся эта компания вышла из недр скалы, последняя извергла огромные языки пламени и была ими пожрана целиком. Затем отважному Редуану подали нарядного коня, на которого он вскочил, не коснувшись ногой стремени, и, приветствовав короля и королеву, проехал к шатру закладчика. Подъехав к Абенамару вплотную, он обратился к нему с такими словами:

– Доблестный рыцарь! Насколько я знаю, условия игры заключаются в состязании на трех копьях, однако я предложил бы вам, ежели будет на то ваше согласие, ограничиться одним, чтобы не утомлять себя понапрасну скачкой туда и сюда.

– Если вам угодно состязаться лишь в одном копье, – ответил Абенамар, – я тоже на это согласен.

С этими словами он взял копье, проехал ристалище и, сделав разбег, со скоростью ветра помчался к кольцу, но удар его не получился таким, как он желал, намереваясь сорвать кольцо, как в прошлые разы. На этот раз копье прошло слишком высоко. Он промчался мимо и, не теряя спокойствия, вернулся к своему шатру, где стал дожидаться, чего достигнет его соперник. Редуан взял копье, отъехал на конец ристалища и отсюда со скоростью мысли достиг кольца; но в миг удара судьба была к нему неблагосклонна: копье прошло слишком высоко.

Он отъехал от мишени и, с неомраченным лицом, сказал:

– Я равно несчастен как в одном, так и в другом.

– Вы проиграли, – объявили ему судьи, – но за изобретательность и отвагу получите приз.

И они вручили ему турецкие серьги с подвесками из драгоценного золота, тщательной отделки, стоившие двести дублонов; и это было исполнено под звуки музыки, раздававшейся со всех сторон. А триумфальная четырехстворчатая арка, трон и портрет прекрасной Линдарахи были поставлены к подножию портрета прекрасной Фатимы, немало радовавшейся великой удаче своего рыцаря, в то время как Галиана и Харифа терзались завистью. Редуан, скрывая огорчение, взял серьги, надел их на конец копья и, сопровождаемый многочисленными рыцарями и музыкантами, отправился под балкон дам, где находилась прекрасная Линдараха; он протянул ей на копье серьги и сказал:

– Благоволите принять, госпожа моя, этот скромный дар, хотя и очень дорого мне обошедшийся: но, невзирая на мою неудачливую судьбу в игре в кольцо, ради моего сильного желания служить вам, примите маленький подарок, данный мне судьями не по достижениям моим, но лишь за мое стремление быть истинным рыцарем.

– Принимать призы, выигранные ради них в игре в кольцо, – таков обычай дам, – отвечала прекрасная Линдараха, – только чтобы не заслужить нареканий и из уважения к обычаю, принимаю я ваш дар; но знайте, сеньор Редуан, меня очень огорчило, что вы без моего на то согласия выставили мой портрет; и если вы его проиграли, меня это ничуть не печалит, ибо не было здесь моего согласия. И знайте также, что я ни в чем не признаю над собой превосходства Фатимы: если она из рода Сегри, то известно, что я из рода Абенсеррахов; итак, Редуан, мне нет дела до вашего поражения.

Проговорив эти слова, она приняла серьги с острия копья и поблагодарила, как того требовал от дамы по отношению к рыцарю обычай.

Редуан хотел возразить прекрасной даме, но не успел, ибо в ту самую минуту на площадь как бы выплыла красивая галера, настолько хорошо и искусно сооруженная, словно она плыла по воде; ее украшало множество вымпелов, лиловых и зеленых, из прекрасной парчи. Куртки гребцов были из дамаса, наполовину зеленые, наполовину лиловые. Все весла, мачты и реи – из прекрасного серебра, отделка кормы – из прекрасного золота, навес – из пурпуровой парчи. Так была нарядна и величественна эта галера, что никогда не один властелин над морями, как бы богат и могуществен он ни был, не плавал на судне столь великолепном. Галера была снабжена тремя фонарями, которые, казалось, были сделаны из золота. Девизом галеры был дикарь, разрывающий пасть льву: знак и эмблема славных Абенсеррахов. Все матросы были одеты в алый дамас с многочисленными украшениями и вышивками золотом; все оснащение галеры было сделано из тонкого лилового шелка; на ней находился стеклянный земной шар, обвитый золотой лентой с надписью: «Всё – мало». Отважный по смыслу герб, под стать славному Александру или Цезарю; однако в дальнейшем этот герб принес большой вред блистательному роду Абенсеррахов, тридцать представителей которого следовали в галере, все нарядно одетые в пурпуровую парчу, богато отороченную и расшитую золотом. Плюмажи были пурпуровые и синие, с золотыми и серебряными блестками, на что стоило посмотреть. Абенсеррахами предводительствовал рыцарь по имени Абенамет, рыцарь великой отваги. Он стоял на вырезном носу галеры, который, как казалось, был сделан из драгоценного золота.

Так под музыку гобоев и труб, настолько сладостную, что от нее туманился рассудок, вступила на площадь богатая и нарядная галера. С великим искусством была она сделана, и казалось, будто она плывет по воздуху. В ней сидели гребцы по пяти в ряд, и все паруса ее были распущены, так что она шла на парусах и на веслах, и с таким проворством, что это вызывало великое восхищение. Когда она поравнялась с королевскими балконами, с нее раздался салют из пушек и других имевшихся на ней орудий, настолько оглушительный, словно взорвался весь город Гранада. Перестала стрелять тяжелая артиллерия, – и тогда двести стрелков, находившихся внутри галеры, подняли оглушительную стрельбу. И такой дым пошел от стрельбы, что трудно было видеть друг друга. На площади воцарился мрак из-за облаков порохового дыма. На салют галеры ответила вся артиллерия Альгамбры и Алых Башен, как то было условлено раньше. И казалось, будто весь мир проваливается.

Зрелище и грохот доставили всем огромнейшее удовольствие, и король сказал, что этот выход был лучшим из всех.

Смертельным бешенством и завистью пылали Сегри и Гомелы при виде такого великолепия, как эта галера, сделанная Абенсеррахами, и один из Сегри так и сказал королю:

– Не ведаю, перед чем остановятся гордые помыслы и притязания этих рыцарей Абенсеррахов: настолько высоко заходят они, что почти затемняют величие вашего королевского дома.

– Вы не правы в этом, – возразил король, – чем славнее и могущественнее рыцари королевства, тем больше чести королю. А эти рыцари Абенсеррахи, высокие по роду и королевской крови, стараются и преуспевают во всех деяниях своих.

– Было бы хорошо, – сказал один из рыцарей Гомелов, – если бы деяния их направлялись к мирным и благим целям, но слишком высоко они метят.

– До сих пор они не совершили ничего дурного, – ответил король, – и ни в чем дурном нельзя их заподозрить, ибо все дела их основаны на высокой добродетели.

На этом кончился спор, хотя Гомелы и хотели продолжать его с злым умыслом против Абенсеррахов, но так как галера двинулась снова, их намерение не осуществилось. А галера, отдав салют, сделала круг по площади к великому удовольствию всех дам, удовольствию, которое ничто не смогло бы превысить, так как во всех рыцарях они узнали Абенсеррахов, славой о чьих подвигах полон мир.

Когда галера достигла закладчика, все тридцать рыцарей соскочили на землю, где им подали могучих коней, всех покрытых одинаковыми попонами из красной парчи и украшенных великолепными плюмажами.

Как только тридцать рыцарей вышли из галеры, она повернулась под звуки музыки и покинула площадь, стреляя из всех своих орудий. И ей ответили пушки Альгамбры. И все зрители остались оглушены и преисполнены удовольствия.

Теперь будет уместно вернуться к славному Редуану и Абиндарраэсу, оставшимся на площади смотреть происходящее. Редуан, очень опечаленный тем, что сказала ему Линдараха, подошел к Абиндарраэсу и так сказал ему:

– О тысячу раз счастливый Абиндарраэс, знающий, что любим своей дамой Харифой, ибо это есть лучшее благо, которое ты можешь иметь. Я же сто тысяч раз несчастный, ибо хорошо знаю, что любимая мною меня не любит и не уважает; сегодня она очень сурово со мной обошлась и простилась.

– Я хотел бы знать, – сказал Абиндарраэс, – кто та дама, которой ты так предан и которая так мало ценит твою доблесть?

– Это – Линдараха, твоя двоюродная сестра, – отвечал Редуан.

На что Абиндарраэс ему сказал: «Не видишь ты разве, что надежды твои напрасны? Ведь она любит Амета Гасула, рыцаря отважного и красивого. Постарайся ее позабыть и больше о ней не думай, потому что твои заботы пропадут даром и не получить тебе от них плода. И это вовсе не потому, что ты будто бы не доказал своей любви, – ты ее очень хорошо доказал, – но лишь потому, что ничего не поделаешь с женщинами, очень быстро поворачивающими флюгер на всякий ветер».

Так говорил ему, улыбаясь, Абиндарраэс, и правдой было, что Редуан в тот день дал доказательство своей сильной любви: этим доказательством явилась гора Монхибело , горевшая живым пламенем, очень естественно нарисованным, с надписью, гласившей: «Пламя сильнейшее – в моей душе». Редуан, видя, что Абиндарраэс улыбается, сказал ему:

– Сразу видно, Абиндарраэс, что ты живешь счастливо. Оставайся с богом: я не в силах переносить более мою скорбь, и ни в чем не найти мне услады.

С этими словами он поспешно покинул со своими рыцарями площадь. То же сделал и Абиндарраэс, попрощавшись со своей Харифой.

Тем временем тридцать рыцарей с галеры были готовы к состязанию в кольцо. Их предводитель подъехал к закладчику и сказал ему: «Господин рыцарь! Мы не привезли с собой портретов дам, чтобы ставить их в заклад соревнования. Каждый из нас хочет состязаться только лишь на одно копье – по обычаю и уставу рыцарей».

Избегая многословия, скажем, что каждый из тридцати рыцарей Абенсеррахов состязался по одному копью и с таким успехом, что на сей раз закладчику пришлось очень плохо, потому что все тридцать выиграли у него по призу, которые они тут же, под веселые звуки гобоев, получили и в свою очередь отдали дамам. После этого они устроили шуточное сражение с копьями и щитами, припасенными ими для этого случая. И, сражаясь, они удалились с площади, оставив всех очень довольными.

Едва они скрылись, как на площади появился прекрасный замок, весь украшенный знаменами и стягами, стреляющий из множества пушек. Внутри его слышались сладостные звуки различных музыкальных инструментов. Над главной башней находился свирепый и кровавый вооруженный Марс. В правой руке он держал красивый золотой меч, а в левой – стяг из зеленой парчи с вышитыми на нем золотом словами:

Этим девизом на своем стяге бог Марс давал понять, что доблесть оружия бессмертна и ею достигается великая слава. Все остальные стяги красивого замка были из парчи различных цветов. С одной его стороны развевались зеленые, отороченные лиловой бахромой. Таких знамен было восемь, и на каждом из них один и тот же девиз, гласивший:

Со стороны замка, противоположной стене с зелеными знаменами, имелось восемь других знамен из голубого дамаса, с бахромой из драгоценного золота. На каждом из них имелось по следующему девизу:

С третьей стороны замка имелось еще восемь знамен из алой парчи с золотыми шнурами. Великой ценности и красоты были те знамена, и на каждом из них стояла надпись:

На четвертой и последней стене красивого замка было еще восемь знамен из дорогой лиловой парчи с бахромой из золота, затканной серебряными полумесяцами, на что стоило взглянуть. И на каждом был девиз:

Если богата и красива была галера, не менее богат и красив был замок. Никто не мог угадать, из чего он сделан; казалось, словно он целиком из золота; с тысячью резных украшений, он являл собой пышное и величественное зрелище. Стреляли из него бесчисленные пушки, звучала в нем сладкая музыка гобоев, флейт и труб арабских и итальянских , что стоило послушать. Этот замок дошел до середины площади и там остановился. Вслед за ним множество рыцарей – все одетые в богатые одежды – вели на поводах тридцать два коня в пышном убранстве парчовых разноцветных попон. Итак, замок остановился посередине площади, и все увидели, как в одной из его стен, там где находились знамена из зеленой парчи, распахнулись широкие ворота; кроме этих в замке имелось еще трое ворот, каждые со стороны других знамен.

Так вот, распахнулись первые ворота, находившиеся под зелеными знаменами; из них выехало восемь рыцарей, пышно одетых в зеленую парчу и с зеленым оперением шлемов. Рыцарям тотчас же подали восемь лучших коней в попонах из зеленой парчи, с зелеными плюмажами на головах. Рыцари вскочили на седла, не ставя ноги в стремена. В этих рыцарях все сейчас же узнали Сегри, очень доблестных и славных, и все не могли нарадоваться на их вид, ибо были они хорошие рыцари и искусные наездники. Сегри подъехали к закладчику и сказали ему: «Рыцарь! Мы, восемь рыцарей, явились сюда испытать вашу силу в игре в кольцо. Благоволите состязаться с каждым из нас в одно копье».

– Очень охотно, – ответил Абенамар, – я для этого только и нахожусь здесь.

С этими словами он взял копье, отъехал в конец ристалища и, промчавшись, ловко нанизал себе на копье кольцо. Выступил один из рыцарей Сегри, но не стяжал приза. В конце концов из восьми явившихся рыцарей пятеро выиграли приз, а трое по своей нерасторопности не выиграли. Победители под звуки музыки подарили призы своим дамам. Затем все восемь возвратились к замку, слезли с коней, отдали их оруженосцам и вступили в ворота, из которых незадолго перед тем вышли; в замке их встретили музыкой и пушечной пальбой.

И едва успели закрыться ворота за восемью зелеными рыцарями, как распахнулись ворота синих знамен, и из них выступили другие восемь рыцарей в нарядных одеждах из синего дамаса, затканного множеством золотых звезд, с перьями тех же цветов на шлемах. В этих синих рыцарях все сейчас же узнали Гомелов: так хорошо они выглядели, что всякий, на них взглянувший, испытывал большое удовольствие. Им тут же подали восемь отличных коней в парчовых попонах того же цвета, что и их одежда, с плюмажами из дорогих синих перьев. Вскочив на коней, они отправились к владельцу заклада, и каждый из них, подобно предыдущим зеленым рыцарям, попытал счастья. И из всех восьми только трое выиграли приз и, отдав его своим дамам с той же торжественностью, что и их предшественники, возвратились в замок.

И едва они скрылись, как распахнулись третьи ворота, со стороны знамен из лиловой парчи, и оттуда выехало восемь рыцарей, одетых в парчовые, дорогие одежды этого же самого цвета. Им немедленно подали коней в попонах тех же цветов. На ристалище из восьми лиловых рыцарей семь выиграли приз и, вручив его своим дамам, под музыку возвратились в свой замок. Эти рыцари были Венеги – мужи знатные, богатые и уважаемые в Гранаде.

Вдруг из последних ворот, ворот алых знамен, вышли восемь рыцарей в алых парчовых одеждах, отороченных серебром и золотом. Поданные им кони были облачены в такую же парчу. Эти восьмеро были Масы – очень знатные рыцари. Король и все присутствующие испытали большое удовольствие от вида их красивых алых одежд. Эти алые рыцари тоже попытали каждый по одному копью, и все восемь, к большому удовольствию окружающих, выиграли призы. Король точно так же был этому рад: его огорчил бы их проигрыш. Отдав призы своим дамам, рыцари с торжеством возвратились в замок. Едва они туда вступили, как там раздалась громкая музыка гобоев и флейт, а когда она замолкла, ее сменили трубы, трубившие сбор.

В тот же миг из четырех ворот одновременно появились по восемь рыцарей, те, что принимали участие в состязании; у них были копья и адарги. Все тридцать два рыцаря съехались и вступили между собой в шуточный бой. По окончании его они разделились на четыре квадрильи, им подали легкие копья, и они состязались еще в игре в копья. После чего, описав по площади спиральную фигуру, они удалились. Также удалился и красивый замок, причем на переставали стрелять его пушки и играть музыка. Все остались очень довольны его пышностью и богатством; и все утверждали, что если хорош был выход галеры, не хуже ее выступил замок и не меньшее доставил всем удовольствие. Многие из окружавших короля рыцарей обсуждали достоинства замка, и один из них, принадлежавший к роду Сегри, сказал: «Клянусь Магометом, я очень доволен столь славной выдумкой Сегри и Гомелов: ей они затмили рыцарей Абенсеррахов. И если бы не этот великолепный замок, никому бы не сравниться с Абенсеррахами, ибо нет пределов их надменным помыслам. Но теперь по крайней мере они поймут, что Сегри и Гомелы – рыцари, им ни в чем не уступающие».

Тогда один из рыцарей Абенсеррахов, находившихся тут же в свите короля, возразил на это:

– Поистине, сеньор Сегри, во всем вами здесь сказанном нет ни слова правды, ибо Абенсеррахи – рыцари настолько скромные, что как бы ни благоприятствовала им судьба, они никогда не возгордятся, точно так же как при враждебности судьбы не унизятся; они всегда одни и те же: милостивы к бедным, горды с богатыми, верны и прямодушны в дружбе. Во всей Гранаде, в целом королевстве вам не найти Абенсерраха, которого презирали или ненавидели, – однако это разве можно сказать про вас, Сегри и Гомелы? Вы уже с давних пор преследуете, без всякой причины, своей ненавистью Абенсеррахов.

– Не кажется ли вам, – ответил Сегри, – что на то есть достаточная причина: они в игре в копья убили главу рода Сегри?

– А не кажется ли вам, – возразил Абенсеррах, – что они в свою очередь имели к тому достаточную причину, раз все Сегри выступили тайно вооруженные, облеченные в крепкие кольчуги и панцири, с целью предательски убить Абенсеррахов; вы коварно сняли с ваших легких копий наконечники из ветвей дуба и заменили их остриями из дамасской стали твердого закала, так что не нашлось бы ни одного фесского щита, который, как бы он ни был хорош и крепок, не оказался бы ими пробит и раздроблен, будто сделанный из картона. И если я не говорю правду, пусть ее скажет Малик Алабес, которого ни кольчуга, ни щит не предохранили от сквозной раны в руку. Так что вполне обнаружилось, что вина sa случившееся лежит на Сегри. И вы, все еще этим недовольные, сохраняете по-прежнему вашу ненависть к Абенсеррахам и возводите на них всяческую клевету.

– Ну, раз вы так обвиняете Сегри, – ответил Сегри, – и утверждаете, что они были зачинщиками предательства, тогда скажите, почему Малик Алабес выступил вооруженный и в кольчуге? О Магомет, пусть будет сказана правда!

– Я вам скажу ее, – ответил Алабес. – Знайте же, что один из вашей квадрильи предупредил его о вашем общем замысле, и если бы рыцарю дозволялось выдавать тайны, я бы назвал вам также и того, кто это сказал. Но Магомету не угодно, чтобы я это сказал. И Малик оказался настолько великодушным рыцарем, что, хотя и узнал про замышленное против него злое дело, не сообщал о нем остальным рыцарям Абенсеррахам до тех пор, покуда не получил злую рану, из-за чего и началась давешняя битва, и Малик был должным образом отомщен.

– Если он был хорошо отомщен, – воскликнул Сегри, – да будет угодно аллаху святому, чтобы в один прекрасный день все Абенсеррахи за это поплатились!

Многие рыцари Алабесы, находившиеся тут же при короле, рассердились на такие слова Сегри и хотели ему возражать, но король, внимательно прослушавший предыдущий разговор, видя принятое им направление и из-за присутствия множества рыцарей с обеих враждующих сторон, приказал всем, под страхом смерти, замолчать. И все повиновались ему, причем Алабесы и Абенсеррахи, Сегри и Гомелы затаили друг против друга злобу и помыслы о мести.

В это время на площадь выехала колесница невиданных до сих пор красоты и богатства. Казалось, словно она сделана из цельного куска кованого золота. На ней были нарисованы все замечательные события, происшедшие в Гранаде с самого ее основания до нынешнего времени, и все короли и калифы, в ней царствовавшие. Внутри колесницы звучала нежная музыка различных инструментов. Над прекрасной колесницей парила в воздухе большая туча, настолько искусно сделанная, будто это настоящая, плывущая по воздуху туча. Она метала из себя бесчисленные молнии, гремела громом так оглушительно, что повергла всех в ужас. Так колесница с тучей над ней объехала всю площадь, и когда она поравнялась с королевскими балконами, туча быстро и ровно разверзлась в восьми частях, раскрыв за собой темно-синее прекрасное ночное небо, все в сверкающих золотых звездах. В небе на великолепном троне восседал сделанный из золота Магомет; он возлагал бывшую у него в руке золотую корону на голову изображения дамы чрезвычайной красоты, с распущенными, подобными золотым нитям волосами. Она была одета в лиловую парчу с обычными прорезями, сквозь которые виднелась подкладка из белой парчи. Все разрезы были перехвачены застежками из драгоценных рубинов, бриллиантов и изумрудов. В даме тотчас же все узнали прекрасную Коайду. Рядом с ней, ступенью ниже, сидел отважный рыцарь, одетый в одежду тех же цветов, что и платье дамы: белая и лиловая парча и перья с золотом. На шее у него висела большая золотая цепь, конец которой находился в руке прекрасного портрета Коайды: казалось, рыцарь – ее пленник. Рыцаря тоже сразу узнали: то явился славный Малик Алабес, выздоровевший от тяжелых ран, полученных им в Долине от отважного дона Мануэля Понсе де Леон, и пожелавший принять участие в празднествах и поставить в заклад портрет своей дамы, положившись на доблесть и ловкость своей руки. Под громкие звуки сняли у него с шеи цепь, он спустился по ступеням с колесницы и вскочил на поданного ему коня. То был могучий конь славного дона Мануэля Понсе де Леон, и вы уже слышали про то, как он попал к Малику Алабесу. Попона, плюмаж и тестера коня были точно так же из лиловой и белой парчи. Все обрадовались появлению ловкого и смелого рыцаря, и так говорили между собой: «Быть сейчас великому состязанию в копьях, ибо весьма отважен и ловок Алабес». Последний медленно ехал впереди своей колесницы, чтобы все могли его видеть. Достигнув доброго Абенамара, он сказал ему: «Рыцарь, не будет ли вам угодно, на условиях вашей игры, состязаться со мной в трех копьях? Я привез с собой портрет, и если вы у меня его выиграете, вы сможете присоединить его к остальным вами выигранным». – «Я очень этому рад», – ответил Абенамар, и с этими словами взял копье, сделал большой разбег и мигом сорвал кольцо. Добрый Алабес сделал то же самое. Так оба они промчались по три раза и все три раза срывали кольцо. Тут поднялся на площади великий шум. Народ говорил: «Славный соперник попался Абенамару! Отличный рыцарь – этот Малик, и великой ловкости, он не проиграл ни одного копья и, конечно, заслуживает хорошей награды!» Тем временем судьи посовещались между собой и решили, что оба портрета дам Абенамара и Малика Алабеса должны быть поставлены рядом, поскольку оба рыцаря не уступали друг другу в искусстве. Малику, кроме того, дать дорогой приз за его изобретательность. Они призвали к себе Малика и объявили ему свое решение. Малик ответил, что он предпочитает увезти портрет с собой: имеют ли судьи что-нибудь против этого?… Судьи ответили, что нет. Один из них поднялся, снял с подставы очень дорогой приз – маленький кораблик, весь из золота, – и подарил его Малику, который под торжественную музыку сделал круг по площади и, подъехав к своей даме Коайде, находившейся в свите королевы, подал ей драгоценный корабль и сказал:

– Примите, госпожа моя, этот корабль! Пусть он мал, но велики паруса его, ибо вздувает их надежда!

Прекрасная дама приняла подарок, поблагодарила за него, как того требовал обычай. Королева взяла у нее из рук корабль, долго его рассматривала и сказала:

– Поистине красив и ценен ваш корабль, и если паруса его приводит в движение надежда, то вы достигнете хорошего порта под управлением столь искусного кормчего, как Малик Алабес.

Прекрасная Коайда на это промолчала, устыдившись и зардевшись.

Малик приветствовал на прощание короля, королеву, рыцарей и дам, возвратился к своей колеснице и, поднявшись по ступеням, сел на свое прежнее место на троне. И под звуки сладостной музыки снова набросили ему на шею цепь. И едва это было выполнено, как замкнулась снова туча, и снова загремел из нее гром, и засверкали молнии, рассыпая пламя по всей площади и повергая в страх всех присутствующих. Так пышная колесница и туча покинули площадь, оставив всех пораженными и восхищенными своим появлением. Король сказал своим рыцарям:

– Клянусь Магометом, из всех нами виденных затей эта – самая лучшая, и я не надеюсь увидеть ни лучшей, ни равной ей.

И все рыцари тоже похвалили ее.

Едва туча скрылась, как на площадь выехали четыре квадрильи очень нарядных и красивых рыцарей, все очень богато одетые. Первая квадрилья, состоявшая из шести рыцарей, была в розовых и желтых одеждах из прекраснейшей парчи; убранство коней было тех же цветов. Вторая квадрилья, точно так же состоявшая из шести рыцарей, была одета в зеленую и красную парчу, чрезвычайно дорогую и ценную; тех же цветов убранство коней и перья. Третья квадрилья выступила в одеждах из голубой и белой парчи, обшитой серебром и золотом; того же цвета убранство коней, украшенное серебром и золотом большой красоты и ценности. Шесть рыцарей четвертой, последней квадрильи были одеты в драгоценную парчу оранжевого и лилового цветов со множеством лент и обшивкой из золота и серебра; кони их были покрыты такой же самой парчой с оранжевыми и лиловыми плюмажами такой красоты, что стоило полюбоваться на их великолепие.

Все эти двадцать четыре рыцаря явились с копьями и щитами, а на копьях у них были стяги цвета их одежды. И тут они начали гарцевать на своих конях настолько искусно, как это только было возможно. После чего вступили, двенадцать против двенадцати, в шуточный бой, бурный и упорный, словно всерьез. После боя они оставили тяжелые копья, вооружились легкими копьями для метания и очень искусно стали метать их друг в друга, разделившись на четыре квадрильи, по шести рыцарей в каждой. Играли настолько хорошо, что всем доставляли большое удовольствие. Окончив игру, все по очереди проехали мимо балкона короля, приветствуя последнего должным образом, а также королеву и дам. Затем они подъехали к устроителю празднества и спросили его, угодно ли ему с каждым из них соревноваться в одном копье. Добрый Абенамар отвечал, что очень охотно сделает это. И тогда все двадцать четыре соревновались с ним, по одному копью каждый. Пятнадцать из них выиграли призы, которые они, под музыку гобоев, поднесли своим дамам, и затем так же, как приехали, один за другим уехали, оставив короля и всех зрителей очень довольными своей ловкостью и нарядностью.

Теперь будет своевременно вам узнать, кто были эти отважные и искусные рыцари и к каким родам они принадлежали. Первую квадрилью составляли Асарки, вторую – Саррасины, третью – Аларифы, четвертую – Алиатары. Все очень высокородные и славные рыцари. Предки их – деды и прадеды – жили и процветали в Толедо в те времена, когда там царствовал король Галафин. У этого короля был брат, царствовавший в городе, называвшемся Бельчид, близ Сарагоссы в Арагоне; брата звали Саидом, и он вел великие войны с одним храбрым мавром по имени Атарф, близким родственником короля Гранады. И в честь заключения мира между Саидом – королем Бельчида – и гранадским мавром Атарфом король Толедо устроил торжественный праздник, на котором был бой быков и турнир на копьях. И в копья играли представители именно этих четырех рыцарских родов: Саррасины, Аларифы, Асарки и Алиатары – предки рыцарей, про которых мы здесь вели речь. Другие историки утверждают, что празднество, устроенное толедским королем, было не в честь заключения мира, а для удовольствия одной прекрасной дамы по имени Селиндаха, а мир, заключенный его братом Саидом с Атарфом Гранадским, послужил королю только предлогом. Но какие бы причины там ни были, праздник был устроен, и рыцари, представители четырех славных родов, приняли в нем участие. После утраты Толедо роды эти переселились в Гранаду, где пользовались за свои благородство и доблесть не меньшим почетом. И о празднестве в Гранаде, и о празднестве в Толедо сохранилась великая слава, и сложили про них следующий романс:

Вот все эти знаки, эмблемы и девизы четыре квадрильи названных рыцарей унаследовали от своих предков и очень ими гордились. И после того, когда они, как мы уже рассказывали, торжественно покинули площадь, оставив весь двор в восхищении от своей ловкости и красоты, со стороны корит Эльвиры поспешно пришел алькайд; не остановившись, покуда не достиг короля, преклонился перед ним по обычаю и сказал:

– Узнайте, ваше высочество, что к воротам Эльвиры прибыл христианский рыцарь и просит позволения вступить в город и состязаться в трех копьях с закладчиком. Позволит ли ваше величество его впустить?

– Пусть входит, – отвечал король, – в такой день, как сегодняшний, в день королевских празднеств, никому нельзя отказывать во входе.

С этим ответом вестник поспешил обратно, и немного спустя на площадь въехал на могучем сером коне нарядный и прекрасный рыцарь, одетый в парчовую одежду белого, как снег, цвета и расшитую множеством золотые полос; перья у него на шлеме тоже были белые с золотой отделкой. Попона и тестера коня были тех же цветов. Одно загляденье был этот чужой рыцарь, и на площади не осталось ни рыцаря, ни дамы, кто бы не залюбовался им. С левой стороны его плаща был нашит алый крест. Осматриваясь по сторонам, он сделал круг по всей площади и, подъехав к балконам короля и королевы, с глубоким почтением приветствовал их, склонившись головой до седельной луки. Король милостиво отвечал на приветствие, угадав в нем рыцаря великой доблести. Все дамы, а вместе с ними и королева, поднялись со своих мест и чрезвычайно благосклонно ответили на его привет. Тут же большинство присутствующих узнало в христианском рыцаре магистра Калатравы, чьей славой был полон мир, и король немало обрадовался, что его двор посетил такой славный рыцарь. Объехав площадь, являя собой подобие бога Марса, магистр приблизился к закладчику и сказал ему:

– Благородный рыцарь, не угодно ли вам будет состязаться со мною в трех копьях по правилам добрых рыцарей, но не ставя в заклад портреты дам?

Абенамар, внимательно вглядевшись в обращавшегося к нему рыцаря, повернулся затем к своему дружке Мусе и сказал ему:

– Если я не ошибаюсь, это – магистр Калатравы: о том свидетельствуют его наружность и крест на его груди. Вглядись же в него получше – это он несомненно, тот самый, с кем ты после поединка заключил дружбу.

Муса посмотрел на магистра, сейчас же узнал его и немедля, даже не слезая с коня, подъехал к нему и обнял его со словами: «Славный магистр, цвет христианства! Добро пожаловать! Я хорошо знаю, что, несмотря на то, что вы христианин, прибытие ваше – великая радость для короля и его двора, ибо всем здесь находящимся известно величие вашей души».

Магистр обнял Мусу и поблагодарил за все сказанное ему в похвалу. А добрый Абенамар, тоже подъехавший к ним, весело сказал магистру, что охотно будет состязаться с ним в трех копьях и даже, если ему суждено их все три проиграть, почтет за счастье и победу уже одно то, что он состязался со столь отличным рыцарем.

С этими словами он взял копье и с большим искусством сыграл в кольцо. Но, несмотря на все его искусство, магистр сделал это лучше. Так они сыграли три копья, и в конце концов выиграл магистр.

Весь народ громко кричал: «Никогда еще в мире не было видано такого рыцаря!»

Так на этот раз проиграл закладчик свою славу, и судьи отдали победителю в награду цепь, стоившую две тысячи эскудо, поскольку он не -выставлял в заклад портрета, а если бы его выставил, то получил бы портрет дамы закладчика. Добрый магистр принял цепь и под торжественную музыку, сопровождаемый знаменитыми рыцарями, рядом с Мусой сделал круг по площади. Поравнявшись с балконом королевы, находившимся не особенно высоко над землей, он устремил на нее свои взоры, поднялся в стременах и протянул ей драгоценную цепь со словами:

– Нет никого, кто заслуживал бы эту цепь в такой степени, как ваше высочество. Простите мне, ваше высочество, мою дерзость и примите дар мой с благосклонностью, и хотя и разные у нас веры, но в случае, как сегодняшний, смело можно приносить в дар драгоценности и самые высокие принцессы могут принимать их.

Королева зарделась румянцем, отчего сделалась еще красивее, смутилась, не зная, как ей поступить, взглянула на короля, который подал ей знак принять подарок. И тогда королева, а вместе с ней и все дамы поднялись и приветствовали рыцаря, и королева взяла цепь, поднесла ее к губам и затем, надевши на шею, снова опустилась на трон. Магистр склонился перед королем и королевой, затем дернул поводья коня и шагом поехал с Мусой и другими высокородными мавританскими рыцарями, очень его чтившими за его доблесть.

В это время смелый Альбаяльд, таивший у себя в сердце большое желание сразиться с магистром, так как последний некогда убил в бою одного очень близкого его родственника, незаметно отделился от свиты короля и, спустившись вниз, выехал на площадь на красивой вороной кобыле. В сопровождении нескольких друзей-рыцарей и слуг он подъехал к доброму магистру, поздоровался с ним и внимательно осмотрел его с головы до ног, оценивая его боевые достоинства. И, хорошенько его рассмотрев, так заговорил он:

– Клянусь Магометом, я очень рад видеть тебя, христианский рыцарь, мирным и в праздничком одеянии, ибо воинственным и в боевых доспехах я уже видел тебя несколько раз в Долине; но я был бы еще более рад и сегодня увидеть тебя одетым для боя. Молва о твоей храбрости идет по всей земле и устрашает мавров сего королевства. И мне очень хотелось бы встретиться с тобой в Долине для битвы. К тому побуждает меня, во-первых, твоя доблесть, а, во-вторых, то, что ты убил Магому-бея – моего двоюродного брата. И хотя он пал, сраженный твоей рукой в честном бою, мнится мне, что его кровь, тобою пролитая, взывает ко мне об отмщении. А потому, добрый рыцарь, считай себя с этой минуты вызванным на битву. Завтра утром явись на коне и вооруженным в Долину, куда явлюсь и я, чтобы с тобой сразиться, и со мной будет лишь Малик Алабес, больше никого.

Добрый магистр весьма внимательно, но без всякого страха выслушал речь Альбаяльда и так ответил ему, сохраняя на лице веселое выражение:

– Я испытываю удовольствие не меньше твоего, доблестный Альбаяльд, тебя видеть, ибо имя твое гремит среди христиан с той же славой, с какой некогда гремело имя знаменитого Гектора среди греков. Ты говоришь, моя доблесть побуждает тебя вступить со мной в битву; но есть другие христианские рыцари, доблестнее меня, с кем бы ты мог помериться своей доблестью, что было бы лучше. Если же, кроме того, тебя побуждает к бою пролитая кровь Магомы-бея, твоего двоюродного брата, то я могу сказать тебе, что он умер, сражаясь как отважный рыцарь, выказав великое мужество, и потому незачем мстить за его смерть. Но если тем не менее ты хочешь со мной сразиться один на один, явившись лишь с выбранным тобой себе дружкой, – я рад доставить тебе это удовольствие. Итак, завтра я буду тебя дожидаться на расстоянии одной лиги от города у Источника сосны. Я возьму с собой лишь одного дружку: им будет дон Мануэль Понсе де Леон, рыцарь, на которого во всем можно положиться. И чтобы ты был уверен, что я выполню обещание, возьми вот этот мой залог в знак битвы.

С этими словами он отдал мавру свою перчатку с правой руки, а тот в ствет снял с пальца очень дорогой перстень, которым он ставил обыкновенно печать, и отдал его магистру. Так был сделан и принят между ними вызов на бой. Благородный Муса и другие рыцари всячески пытались помешать этому поединку, но не смогли отклонить ни того ни другого от принятого решения. Итак, бой двух храбрых рыцарей был назначен на следующее утро.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Про поединок мавра Альбаяльда с магистром Калатравы, и как магистр убил его

Вызов на бой между двумя храбрыми рыцарями совершился в пору, когда солнце уже близилось к закату. Магистр покинул площадь и по улице Эльвиры выехал из города. Оставим его совершать свой путь и возвратимся к нашей игре в кольцо. Солнце село, не являлись новые рьщари-оспариватели, и потому судьи велели Абенамару оставить ристалище, что он вполне мог сделать, так как больше не было желающих с ним состязаться. Доблестный Абенамар, стяжавший себе в этот день ловкостью и отвагой великую славу, весело приказал убрать многоценную подставу с призами, которых еще много оставалось. Судьи спустились с помоста и в сопровождении самых знатных рыцарей двора с большим почетом, под звуки труб, гобоев и других музыкальных инструментов, провели доблестного Абенамара и его дружку Мусу через всю площадь. Выигранные за день портреты несли вслед за ними и с торжеством показывали. Дойдя до балкона, на котором пребывали королева и ее дамы, Абенамар преподнес портреты прекрасной Фатиме, принеся ей этим великую славу, а Галиане и Харифе – великое огорчение. Прекрасная Галиана оказалась самой смятенной и раскаивающейся женщиной в мире: она хорошо понимала, что Абенамар устроил все это из-за того, что она отвергла его любовь. Теперь она перебирала в своей неблагодарной памяти тысячи химер и тысячи тщетных надежд. К тому же смелый Саррасин более не появлялся на площади, после того как поставил в заклад и проиграл ее портрет. Этот и еще другие горькие помыслы занимали ее.

Король, видя, что уже поздно, сошел с балкона и в красивой карете уехал в Альгамбру. То же сделали королева и ее дамы. В тот вечер у короля за столом присутствовали все рыцари – участники игры. Недоставало одного Саррасина, притворившегося больным, просившего у короля прощения за свое отсутствие и не пришедшего к нему на ужин. У королевы ужинали знатные гранадские дамы. Они были приняты с большим почетом. За ужином было очень весело: танцевали, играли в тысячу игр; была устроена отменная самбра, великолепный и веселый пир. И все дамы, и все рыцари танцевали, причем рыцари остались в одеждах, в которых днем состязались из-за кольца. Не танцевала одна только Галиана, расстроенная отсутствием своего рыцаря. Королева хорошо понимала причину ее расстройства, но не выказывала ей этого. Прекрасная Селима напрасно уговаривала сестру не печалиться и утешала ее: мало значили для нее утешения. Вся ночь прошла в празднестве и танцах, и больше всех танцевал отважный Гасул с прекрасной Линдарахой; он ее любил очень сильно, и она отвечала ему тем же. От этого храбрый Редуан испытывал немалое страдание, видя себя пренебреженным той, кого он так любил. И, сгорая от ревности, он в своем сердце решил убить отважного Гасула, но – как мы расскажем дальше – ему не удалось осуществить свой замысел, хотя он и имел потом поединок со своим соперником из-за прекрасной Абенсеррахи. Об этой даме упоминается еще в других трудах, например в сборнике, недавно составленном бакалавром Педро де Монкайо , где он именует ее Селиндой. Правда, ее так называли за красоту и прелесть, но настоящее ее имя было Линдараха из рода Абенсеррахов. В дальнейшем мы еще будем рассказывать и про нее, и про отважного Гасула, рассказав сначала про смерть рыцарей Абенсеррахов, ставших жертвой чудовищной клеветы и предательства.

Но возвратимся к нити нашего повествования. Когда прошла уже большая часть ночи, король, оказав доблестному Абенамару и остальным рыцарям – участникам игры – великие почести, велел всем разойтись по своим домам для отдыха. Прекрасная Фатима возвратила всем дамам их изображения, выигранные Абенамаром, причем дамы обменялись между собой множеством любезностей. Итак, рыцари и дамы простились с королем и разошлись по домам. При королеве остались лишь ее дворцовые дамы.

Немного спал в ту ночь храбрый Альбаяльд. При выходе из Альгамбры он дождался Малика Алабеса и сказал ему:

– Поздно ушли мы с праздника.

– Да, поздно, – согласился Малик, – но завтра мы сможем отдохнуть от минувших трудов.

– Наоборот, – возразил Альбаяльд, – ибо если на сегодняшнем празднике мы выступали в нарядной и мирной одежде, то завтра вам придется облачиться в броню.

– Почему же? – спросил Алабес.

– Я скажу вам, – сказал Альбаяльд. – Узнайте, что на завтра назначен мой поединок с магистром Калатравы, и вас я избрал своим дружкой.

– Сохрани вас Магомет– – воскликнул Алабес. – Вы назначили поединок с подобным рыцарем?… Да поможет вам всемогущий аллах, ибо, надлежит вам знать, магистр – доблестный рыцарь, искусно владеет оружием и смел душой. И раз вы избрали меня, я отправлюсь с вами в добрый час, и пусть ведет нас Магомет. И – клянусь королевской короной моих предков – мне бы очень хотелось, чтобы мы возвратились победителями. Но известно ли что-нибудь о предстоящем поединке королю?

– Мне думается, что нет, – ответил Альбаяльд, – если только Муса, присутствовавший при вызове, ему не сказал.

– Как бы там ни было, известно ли ему или нет, – сказал Алабес, – но мы завтра утром, не спрашивая у короля позволения, выедем в Долину для встречи с магистром. Но я хотел бы знать, избрал ли также и магистр себе дружку?

– Да, – ответил Альбаяльд, – он избрал дона Мануэля Понсе де Леон.

– Ну, если это так, то благодарение аллаху: ибо я и дон Мануэль давно уже должны сразиться между собой. Ведь вам уже известно, что у нас был с ним бой, мы поменялись конями и решили окончить наш поединок при первой же встрече.

– Тем лучше, и пусть не беспокоит вас исход нашего поединка, – сказал Альбаяльд.

– Магомету будет угодно даровать нам победу, – сказал Малик.

– Идемте же, уже поздно, и в сегодняшнюю ночь нам не придется спать, надо готовить к предстоящей битве оружие и доспехи так, чтобы не вышло в чем-либо недостатка.

На этом закончился разговор рыцарей. Они разошлись по домам, и каждый приготовил оружие и все остальное, что было нужно для выступления. Они встретились друг с другом за час до наступления дня и верхом отправились к воротам Эльвиры. Привратная стража к этому времени уже открыла их, чтобы дать выход людям, работающим в Долине; поэтому двум рыцарям удалось выехать, никем не узнанными, и направиться по дороге в Альболоте – селение в двух лигах от Гранады, чтобы оттуда последовать к Источнику сосны, где была назначена встреча Альбаяльда и магистра.

Солнце уже посылало свои полные блеска и сверкания лучи, достаточные для того, чтобы ослепить всякого, кто на них взглянет, когда два отважных мавра, Альбаяльд и Малик Алабес, достигли селения Альболоте; не останавливаясь здесь, они проехали к Источнику сосны, столь знаменитому и славящемуся среди всех мавров Гранады, и достигли красивого и прохладного источника, над которым простирала свою тень большая сосна: поэтому-то и назывался тот источник Источником сосны. Прибыв туда, отважные мавры никого там не нашли. Они сошли с коней, подвесили адарги к седельным лукам, прислонили к ним копья и, подошедши к ясному источнику, омыли и освежили себе лица; затем сели на траву, вытащили из своих дорожных мешков кое-какую еду и, не зная причин опоздания магистра, обсуждали, почему до сих пор он не явился.

– Не хочет ли он посмеяться над нами и не приехать вовсе? – сказал Альбаяльд.

– Не говорите так, – возразил Малик Алабес. – Магистр – отличный рыцарь, он не преминет явиться, сейчас еще очень рано. Воспользуемся его отсутствием и позавтракаем в собственное удовольствие. Аллах позаботится о том, что нам во благо и что во вред.

И они с удовольствием позавтракали, беседуя о разных вещах.

И не успели они еще закончить свою трапезу, как увидели приближавшихся к ним на конях нарядных рыцарей, вооруженных копьями и щитами, одетых в одинаковые цвета – серый и зеленый, с перьями тех же цветов на шлемах. Они тотчас были узнаны дожидавшимися маврами, потому что на щите одного из них был алый крест Калатравы, уже издали хорошо заметный на белом фоне щита. На щите второго рыцаря тоже виднелся алый крест, но иной, ибо то был крест Сант-Яго.

– Не говорил ли я вам, что магистр не замедлит явиться? – воскликнул Алабес. – Вот он!

– Они явились вовремя, – заметил Альбаяльд. – Мы успели дать отдых нашим телам и насытиться.

– Так что про нас можно сказать, – заметил Алабес, – что мы перед смертью времени зря не теряли .

– Так вам уже известно, – спросил Альбаяльд, – что мне суждено умереть?… Я же, уповая на нашего великого Магомета, рассчитываю еще сегодня водрузить голову магистра на одну из башен Альгамбры.

– Да будет угодно, чтобы это так и случилось, – сказал Алабес.

Тем временем к ним подъехали два блестящих рыцаря – цвет христианского рыцарства – и, подъехав, приветствовали двух мавров. И магистр сказал:

– Пока мы еще ничего не выиграли, но многое потеряли, раз так запоздали.

– Это ничего не значит, – возразил Альбаяльд, – слава поется в конце. Слезайте же с коней – можете сделать это без опасений – и освежитесь водой сего прохладного источника; у нас еще достаточно времени для исполнения того, ради чего мы сюда явились.

– Мы очень охотно это сделаем, – ответил дон Мануэль, – раз на то есть ваше согласие. И ничто не может угрожать нам, раз мы находимся в обществе столь добрых рыцарей.

Тут оба прибывших рыцаря одновременно слезли с коней, привязали их к нижним ветвям сосны, подвесили щиты к седельным лукам, прислонили к сосне копья, после чего наклонились над ручьем, освежили руки и лица и затем принялись беседовать о различных вещах, относящихся к войне, о доблести гранадских мавров и о славных рыцарских родах этого города. И в разговоре магистр сказал:

– Поистине, господа рыцари, я со своей стороны был бы весьма счастлив, если бы такие мужи, как вы, познали нашу святую католическую веру, ибо ведь известно, что она – наилучшая во всем мире религия.

– Очень может быть, – сказал Альбаяльд, – но поскольку мы не знаем, то и не чувствуем желания стать христианами, довольные своей собственной верой. И потому сейчас неуместно про это говорить. Может быть, позже, с течением времени мы и приобщимся к вашей вере; ибо часто богу бывает угодно коснуться человеческих сердец, а без его воли не бывает ничего хорошего.

Едва Альбаяльд проговорил эти слова, как конь магистра заржал, повернул голову в сторону Гранады. Четыре рыцаря обернулись в ту же сторону, чтобы узнать причину ржанья коня, и увидели галопом мчавшегося на коне рыцаря, одетого в марлоту и плащ оранжевого цвета. На его голубом щите было солнце, затененное черными тучами, с другой же стороны был девиз, начертанный красными буквами, гласивший: «Свети мне или сокройся!» Альбаяльд и Алабес внимательно вгляделись в приближавшегося рыцаря и узнали в нем благородного Мусу.

Муса на следующее после праздника утро заметил отсутствие Альбаяльда и Алабеса и сейчас же догадался, что они выехали из Гранады и отправились на назначенный поединок с магистром. Тогда Муса, никого не предупреждая, снарядился, вскочил на могучего коня и во весь опор поскакал из города, чтобы поспеть вовремя и постараться предотвратить бой. Он примчался, когда рыцари еще беседовали друг с другом. Он чрезвычайно обрадовался, что поспел до начала боя, и сказал им:

– Вы думали, сеньоры рыцари, устроить все без меня? Клянусь аллахом, чтобы поспеть сюда вовремя, я совсем загнал моего коня; от самой Гранады я мчался во весь опор, ни разу не остановившись.

С этими словами он соскочил с коня, подвесил свою адаргу на ветвь сосны, прислонил к ней копье и, подойдя к четырем рыцарям, сел вместе с ними.

О, благородные рыцари! Хотя и разной веры, и враги между собой, явившиеся сюда сражаться и убивать друг друга, они мирно беседовали, точно были друзьями !… Никогда еще здесь не соединялось вместе подобных пяти рыцарей.

Благородный Муса сел рядом с добрым магистром и заговорил так:

– Я был бы очень счастлив, доблестные рыцари, если бы вы отказались от условленного боя, ибо он не приведет ни к чему иному, как к смерти одного из вас или вас обоих. Нет причин, вынуждающих вас сразиться. Я счел бы за великое зло смерть таких двух рыцарей, и вот причина моего поспешного сюда прибытия. Я прошу у вас этого, как милости, прошу и умоляю, главным образом сеньора магистра. Мне хотелось бы, чтобы мое прибытие не оказалось напрасным.

На этом благородный Муса закончил свои доводы, на которые доблестный магистр ответил следующим образом:

– Поистине, благородный Муса, я со своей стороны рад оказать вам эту небольшую услугу, ибо в тот самый день, как мы с вами подружились, я обещал вам делать для вас все, что только в моих силах. И если Альбаяльд согласен отказаться от вызова, я не буду настаивать на поединке, хотя и знаю, что это будет мне вменено как недостаток.

– Великая вам благодарность, сеньор магистр, – ответил Муса, – я ждал не меньшего от столь благородного рыцаря.

И, повернувшись к Альбаяльду, он спросил его:

– А вы, сеньор Альбаяльд, согласны ли оказать мне милость и оставить это дело?

– Сеньор Муса! Я вижу у себя перед глазами кровь двоюродного брата моего, пролитую острым мечом находящегося здесь магистра. Уже это одно обязывает меня не отступаться от боя, хотя бы меня в нем ожидала смерть. Если я паду от руки магистра, – славен будет мой конец, если же выйдет, что я убью его, – вся слава достанется мне. И в сказанном мною останусь тверд и непреклонен навеки.

Воинственному дон Мануэлю Понсе де Леон не нравились столь длинные речи, и он сказал:

– Сеньоры рыцари! Я не понимаю, для чего искать средств для умиротворения гнева сеньора Альбаяльда?… Он хочет отомстить за смерть своего двоюродного брата, – незачем откладывать мести, им желаемой. Для этого они оба и явились; бой должен кончиться смертью одного из них или их обоих. Мы же с сеньором Алабесом прибыли окончить начатый нами некогда поединок. И раз сегодня дело подошло к бою, давайте же сражаться, и пусть каждый из нас выполнит обещанный долг.

– Клянусь Магометом, – воскликнул Алабес, – это хорошо сказано! Муса будет дружкой всех четырех . Не будем же больше терять времени и откладывать. Пусть дела сменяют слова. Хорошо бы только сначала исполнить одну вещь: дон Мануэль должен отдать мне находящегося у него моего коня и взять в свою очередь своего, который у меня, а потом возьмемся за оружие. И да благословит нас Магомет!

– На этот раз конь у меня не останется, – сказал дон Мануэль. – Я согласен: давайте мне моего коня и берите своего, и очень скоро оба они станут принадлежать лишь одному из нас.

Тут все поднялись на ноги, дон Мануэль взял своего доброго коня, а Алабес своего, который радостно заржал, узнавши своего господина. Благородный Муса, увидев, что он ничего не мог поделать в этом случае, сел на коня. То же самое сделали остальные и взяли свои щиты и копья.

О, как красиво выглядели верхом на конях пятеро рыцарей! По щиту магистра шли буквы такого же алого цвета, как и крест, гласившие: «За него умереть готов». По краю щита дона Мануэля шел иной девиз: «За него и за веру».

Mалик и Альбаяльд были одеты в одинаковые синие марлоты и плащи из дамаса с золотой отделкой. На щите Алабеса находились его обычные герб и девиз: на красном поле лиловая лента, а на ленте – полумесяц рогами кверху, над остриями его рогов – красивая золотая корона и девиз: «Моей крови». На щите у Альбаяльда находился на зеленом поле золотой дракон и девиз по-арабски: «Да не тронет меня никто».

Прекрасны были все пятеро в своих марлотах, под которыми находились крепкие брони. И когда все сели на коней, Альбаяльд, полный пыла, пустил своего коня вскачь по полю, призывая к бою магистра. Магистр, осенив себя крестом, двинул своего коня, не спуская с врага пристального взора. Храбрый Малик Алабес, оказавшись на прежнем своем коне, полученном в подарок от дяди – алькайда в Велесе, подобный богу Марсу, помчался по полю. То же сделал и дон Мануэль. И четверо рыцарей вступили в бой, сближаясь и удаляясь, нанося взаимные удары копьями с великим искусством. Храбрый Альбаяльд, увидев магистра очень близко от себя, устремился на него, словно разъяренный лев, намереваясь одним ударом кончить битву. Но ему не удалось осуществить своего намерения: магистр при его приближении сделал вид, будто его дожидается, но когда тот на него налетел, он изо всех сил пришпорил коня, заставив его сделать огромный скачок в воздухе, и избежал таким образом предназначавшегося ему удара, так что старания мавра пропали даром. Но магистр с необычайной быстротой устремился на своего врага и в не защищенное адаргой место нанес ему такой жестокий удар копьем, что плотная стальная кольчуга мавра оказалась пробитой насквозь, пробита и золототканая рубашка, а сам мавр тяжело ранен. Страшный аспид или змей, на которых нечаянно наступает беззаботный поселянин, или могучий лев, которого ранила рысь, в своей мести не бывают так быстры, как был отважный мавр, устремившийся на ранившего его магистра, ревя, как разъяренный бык. Он напал на него с такой яростью и с такой быстротой, что магистр не успел прибегнуть к уловке, как при первом нападении, и мавр ударил его с такой силой, что щит его, несмотря на всю свою крепость, оказался пробитым и острие копья, здесь не остановившись, пронзило еще плотную стальную кольчугу и жестоко ранило магистра. Тут копье мавра сломалось, он бросил на землю оставшийся у него в руках конец и поспешно повернул своего коня обратно, чтобы успеть взяться за свою альфангу. Копье, которое тем временем метнул в него магистр, настигло его. Но магистр пустил его несколько раньше времени: оно пронеслось перед самой грудью альбаяльдова коня, словно стрела, пущенная из изогнутого арбалета, с такой стремительностью, что большая часть древка вонзилась в землю. И конь мавра, приблизившийся в этот миг, споткнулся о копье, еще дрожавшее в земле, и со всего размаха упал мордою в землю. Храбрый мавр, увидев, что его конь и собственная жизнь подверглись крайней опасности, вонзил коню в бока шпоры и пытался поднять его, но конь не успел еще подняться, как доблестный [магистр] дон Родриго налетел на них, нанес мавру новый удар – на этот раз мечом – и пробил кольчугу.

Малик Алабес, сражавшийся тем временем с дон Мануэлем, глянул в ту сторону, где бились Альбаяльд с магистром, и, увидев первого в такой страшной опасности, повернул к нему своего коня, на помощь своему другу и наперснику Альбаяльду, оставив дона Мануэля. Он птицей прилетел гуда, где магистр уже заносил руку для нового удара, и ранил магистра копьем настолько серьезно, что тот едва не свалился с коня, и, наверное, свалился бы, если бы не ухватился за конскую шею. При этом могучем ударе Малик сломал копье. Он уже взялся за симитарру, чтобы нанести следующий удар, но тут подоспел дон Мануэль, разъяренный, словно змей. И не подоспей он вовремя, магистру несомненно угрожала бы смерть от руки Малика Алабеса. Увидев своего врага без копья, он отбросил и свое и устремился на него с мечом, лучшим из мечей, когда-либо опоясывавших рыцарей. Он с такой силой ударил им Малика по голове, что тот почти без чувств упал на землю. Малику пришел бы конец, но на его счастье меч немного повернулся и ударил плоской своей стороной, так что рана оказалась не слишком опасной, и Малик упал, наполовину оглушенный. Несмотря на свое состояние, он понял грозившую ему опасность и, обладая мужественным сердцем, хотел подняться; исполнить это помешал ему дон Мануэль, соскочивший с коня, устремившийся в ярости на Алабеса и нанесший ему новую жестокую рану в плечо. От этого удара Малик снова повалился на землю, а дон Мануэль наклонился над ним, намереваясь отрубить голову. Но, увидев себя в такой крайней опасности, Малик собрал последние силы, выхватил свой очень острый кинжал и два раза сряду ранил им дон Мануэля. Тогда дон Мануэль тоже обнажил кинжал и занес свою могучую руку победителя над горлом Алабеса. Но здесь ему помешал благородный Муса, все время следивший за боем. Увидев Малика в смертельной опасности, он соскочил с коня и схватил могучего дона Мануэля за руку со словами:

– Сеньор дон Мануэль! Умоляю вас оказать мне милость и пощадить жизнь этого побежденного рыцаря!

Дон Мануэль, до сих пор его не слышавший и не видевший, обернулся, чтобы взглянуть, кто ему помешал, и, узнав Мусу, столь доблестного рыцаря, подумал, что, отказав ему, он вынужден будет принять с ним бой, что, поскольку он был тяжело ранен, было бы очень не ко времени, а потому он ответил, что с удовольствием окажет ему эту услугу. И он с большим трудом из-за полученных ран поднялся и оставил Малика свободным. Малик был полумертв и истекал кровью. Муса поблагодарил дона Мануэля, подал руку Малику, помог ему подняться с земли и повел его к источнику.

Дон Мануэль взглянул на бой магистра с Альбаяльдом и увидел, что последний совсем почти лишается сил и готов упасть от трех смертельных ран, нанесенных ему магистром: одной – копьем и двух – мечом. Магистр, увидев, что дон Мануэль вышел победителем из борьбы с таким могучим рыцарем, как Алабес, чрезвычайно устыдился, что до сих пор еще не одержал победы, и, с новым пылом устремившись на Альбаяльда, Нанес ему в голову такой страшный удар, что мавр, не успевший защититься, без чувств упал на землю. Магистр же тоже остался с тремя тяжелыми ранами.

Могучий Муса, видевший, как упал Альбаяльд, поспешил к магистру и просил его не продолжать больше боя, так как Альбаяльд был скорее мертв, чем жив. Магистр ответил на это согласием. Он хотел взять Альбаяльда за руки и свести к ручью, где находился Алабес, но не мог поднять его, так как был полумертв. Тогда он назвал его по имени; Альбаяльд открыл глаза и голосом слабым и гаснущим, как голос умирающего, проговорил, что он хотел бы принять христианство. Христианские рыцари чрезвычайно этому обрадовались, вместе подняли его на руки и снесли к ручью, где магистр покропил ему голову водой во имя святейшей Троицы, Отца, Сына и Духа святого, нарек его доном Хуаном. Оба рыцаря были очень опечалены тяжелым состоянием, в котором находился новообращенный, и сказали ему:

– Сеньор! Вознесите бесконечные благодарения всевышнему, давшему вам возможность обратиться в истинную веру в такую тяжелую минуту, и верьте, что когда бы ни стали мы оплакивать грехи наши, господь всегда придет нам на помощь со своим милосердием. Мы тоже тяжело ранены и отправимся залечивать наши раны. Да сохранит вас бог!

Затем они сказали Мусе:

– Сеньор Муса! Позаботьтесь об этом рыцаре и прощайте, сеньор!

– Да сопутствует вам святой аллах, – отвечал Муса, – и пусть он вам когда-нибудь воздаст за все милости, мне оказанные.

Христианские рыцари сели на своих коней и поехали туда, где их дожидались люди, – в одной лиге расстояния от места боя, в лесу, называемом Римским, где протекает река Хениль. Там их тотчас же начали врачевать.

Но возвратимся к благородному Мусе, оставшемуся у Источника сосны с двумя ранеными мавританскими рыцарями.

Малик уже пришел в сознание. Он был ранен не настолько опасно, как казалось. Он спросил у Мусы, что тот намеревается делать. Муса отвечал, что он останется при добром Альбаяльде, ему же советует, если у него достанет сил, садиться на коня и ехать в Альболоте, где он сможет получить помощь; если же при нем есть какие-нибудь лечебные средства, то он, Муса, сам подаст ему первую помощь.

– Посмотрите в моей сумке, – сказал Алабес, – там вы найдете все необходимое.

Муса направился к коню Алабеса и нашел бинты и некоторые мази. Он взял их и смазал, и перевязал раны Малика, после чего Малик сел на своего доброго коня и поехал в Гранаду. Дорогой, когда он думал про доблесть доброго дона Мануэля и магистра, в нем зародилась мысль перейти в христианство; он понимал, что вера Иисуса Христа лучше его веры и прекраснее и, кроме того, крестившись, он смог бы наслаждаться дружбой столь доблестных рыцарей, как эти два, и еще других, чьей славой полон весь мир. С такими мыслями он доехал до Альболоте и остановился в доме одного своего друга, где его стал лечить искусный лекарь. На этом мы его и покинем, чтобы возвратиться к доброму Мусе, оставшемуся наедине с Альбаяльдом. Несмотря на то, что Альбаяльд был теперь христианином, Муса не захотел бросить его одного и попытался ему помочь: раздел его и обнаружил три глубоких и жестоких раны на теле, помимо четвертой в голову, последней из нанесенных ему магистром. Увидя, что раны смертельны, Муса не стал перевязывать их, дабы не доставить ему бесполезной боли, и только сказал:

– Вспомни, милый Альбаяльд, разве я не советовал тебе отступиться от этого боя? Но ты был настойчив и потому нашел смерть.

В это время новообращенный христианин дон Хуан, глядя широко открытыми глазами на небо и испытывая томление от приближающейся смерти, сказал:

– О, добрый Иисус, яви мне милость! И не взирай, что, будучи мавром, я оскорблял тебя, преследуя твоих христиан; но я верю, что твоя бесконечная благость больше моих прегрешений; и ведь ты сам, господи, собственными устами сказал, что когда бы ни обратился к тебе грешник, он найдет прощение.

Еще хотел сказать что-то добрый дон Хуан, но не смог; уже не двигался его язык и началась агония; он переворачивался в луже крови, вытекшей у него из ран, и жалко было на него смотреть.

Про рассказанные здесь события был сочинен романс, ныне он снова в моде, и гласит он следующее:

Благородный Муса с большим вниманием выслушал слова новообращенного христианина и такое почувствовал сострадание, что не смог Удержаться от слез, вспомнив про доблесть умиравшего рыцаря и про великие победы, одержанные им над христианами, богатства, оставляемые им, блеск, отвагу и мощь его личности, большое уважение, которым он пользовался… И видеть его теперь так серьезно раненным, распростертым на жесткой земле, утонувшим в собственной крови, – и ничем не быть в состоянии ему помочь! Муса хотел заговорить, чтобы утешить его, но в этом не было необходимости, ибо тот уже отходил. Муса увидел, как доблестный рыцарь-христианин осенил крестным знамением свой лоб и уста и, соединив руки у себя на груди, сложив пальцы крестом, отдал душу ее творцу.

Когда добрый Муса увидел глаза его закатившимися, зубы сжатыми и лицо побледневшим, он убедился, что тот умер, и, не сдерживая себя более, дал полный исход своим слезам и разразился тысячею стенаний над телом христианского рыцаря; и он долго не мог утешиться, так как Альбаяльд был его хорошим другом. Но видя, что слезами и скорбью не помочь, он перестал плакать и стал помышлять о том, как в этом пустынном месте предать тело погребению, что было довольно трудно. Бог помог ему в крайности, дабы был погребен христианский рыцарь и не осталось тело его среди пустынного поля в добычу птицам. И случилось, что в это время четверо поселян отправились за дровами в Сьерру-Эльвиру, захватив с собой топоры для рубки и заступы для выворачивания корней. Муса, увидев это, очень обрадовался и позвал их; они подошли, и Муса им сказал:

– Друзья мои! Ради вашей ко мне любви помогите мне похоронить тело этого рыцаря, здесь умершего! Аллах воздаст вам за это.

Крестьяне ответили, что исполнят это очень охотно. Муса указал им тогда место у самого подножья сосны, где нужно было вырыть могилу, и крестьяне выполнили это тщательно. Затем они сняли с мертвого рыцаря марлоту и плащ, сняли с него латы, так плохо защитившие его от копья и меча магистра. Затем они снова надели на него марлоту и плащ поверх золототканой рубашки и похоронили его, причем добрый Муса не переставал проливать слезы. После погребения крестьяне, устрашенные видом глубоких и смертельных ран рыцаря, ушли. Муса достал из своего дорожного мешка письменный прибор и бумагу, которые он всегда носил при себе, так как был человеком любознательным, готовым записывать все интересное, что могло ему встретиться. Он написал и прикрепил к самому стволу сосны эпитафию, гласившую следующее:

Такую эпитафию поместил добрый Муса на стволе сосны над могилой доброго Альбаяльда. Затем он подобрал кольчугу, шлем, чалму, плюмаж и адаргу убитого. И, сделав из всего этого почетный трофей с альфангой и обломком копья посредине, он подвесил его на одну из веток сосны, а сверху прикрепил надпись:

Поместив трофей и надпись над ним и видя, что здесь уже больше нечего делать, добрый Муса сел на своего коня и, взявши альбаяльдова коня за узду, отправился в обратный путь в Гранаду. Дорогой он хулил коня Альбаяльда. Он говорил коню: «Иди же, проклятый конь! Пусть Магомет тысячу раз проклянет тебя, ибо ты явился причиной смерти твоего господина: если бы ты не споткнулся о копье, пущенное магистром, и не упал бы, твой господин не получил бы такой жестокой раны и бой не закончился бы для него столь плачевно. Но я не хочу обвинять тебя чрезмерно: что бы ты ни сделал, но совершившееся было уже предопределено небом; так должно было случиться, и некого здесь обвинять, как только суровый рок, противоборствовать которому невозможно».

Так рассуждая, он не проехал и трех миль, когда заметил двух очень нарядно одетых рыцарей. Один был в желтых марлоте и плаще и с перьями того же цвета; щит наполовину синий, наполовину желтый; на синен его половине находилось солнце среди черных туч, а над солнцем – луна, его затмевавшая, и тут же надпись по-арабски:

Копье этого рыцаря было все желтое, желтое и все убранство коня и стяг на копье. И очень ясно было видно, что рыцарь этот пребывает в состоянии отчаяния и, судя по надписи, лишен всякой надежды.

Второй рыцарь был одет в марлоту наполовину красную, наполовину зеленую; на нем были плащ, чалма и плюмаж тех же цветов; копье его было зеленое с красным, красно-зеленый стяг на нем и тех же цветов все убранство коня; одна половина щита – зеленая, другая – красная, и в красной его части – искусно вырезанные золотые буквы, гласившие следующее:

Под этими золотыми буквами находилась большая звезда, также золотая, с очень длинными лучами, и когда солнце освещало ее, она сверкала так, что всякий, взглянувши на нее, в ту же минуту был ослеплен.

И было очень хорошо видно, что этот рыцарь живет счастливым и довольным, о чем свидетельствовали цвета его одежды и вооружения и девиз на его щите. Марлоты обоих рыцарей были из очень дорогого дамаса. Конь рыцаря Затемненного Солнца был андалусской породы, светло-гнедой, и казался очень хорошим. Конь рыцаря Звезды – пегий, очень могучий и тоже андалусский. Рыцари ехали и беседовали друг с другом.

Благородный Муса вгляделся в них, стараясь их узнать, но это ему не удалось, пока они не подъехали совсем близко. Тут он узнал их. Узнайте же, что рыцарем в желтом оказался добрый Редуан, одевшийся в этот печальный цвет из-за того, что Линдараха из рода Абенсеррахов разлюбила его. Другой же рыцарь, в красном и зеленом, оказался мужественным Гасулом и оделся в такие цвета, потому что Линдараха любила его. И они ехали, чтобы решить оружием, кому из обоих достанется прекрасная дама. Муса удивился, увидя их, а они удивились, увидя Мусу, влекущего за собой на поводу коня и не сопровождаемого оруженосцем. Съехавшись вместе, они приветствовали друг друга по обычаю, и первым заговорил Муса:

– Клянусь нашим Магометом, мне удивительно видеть вас вдвоем на этой отдаленной дороге. Ваше появление здесь – не без какой-либо тайной причины, и вы доставите мне большое удовольствие, поведав ее. Редуан ответил:

– У нас еще больше оснований для удивления, видя вас одного и с этим конем, ведомым на поводу. Наверно, вы имели поединок с каким-нибудь христианским рыцарем, убили его и взяли его коня.

– Я был бы счастлив, если бы это было так, – отвечал Муса, – но скажите мне, сеньор Редуан, неужели же вы не узнаете этого коня?

Редуан вгляделся тогда в коня и отвечал:

– Или глаза мои обманывают меня, или же конь этот – Альбаяльда. Да, конечно, это его конь! Но где же остался его господин?

– Раз вы у меня про это спрашиваете, – ответил Муса, – я вам скажу. Узнайте же, что вчера, во время игры в кольцо, после того, как магистр Калатравы сыграл в свои три копья и выиграл у Абенамара, на площадь явился Альбаяльд и, помня, что магистр некогда убил его двоюродного брата Магому-бея, в моем присутствии вызвал его на смертный бой. И они порешили встретиться сегодня у Источника сосны. Альбаяльд должен был привести с собой своего дружку Малика Алабеса, а магистр избрал себе в дружки дон Мануэля Понсе де Леон, после чего покинул площадь и уехал. Сегодня утром, будучи во дворце, я заметил отсутствие Альбаяльда и Малика Алабеса, и, вспомнив про состоявшийся вызов, никому ни о чем не сказав, отправился на назначенное место у Источника сосны и там нашел четырех упомянутых рыцарей. Напрасно старался я помешать совершению поединка: магистр соглашался уступить моим просьбам, но Альбаяльд упорно настаивал на бое, и в конце концов они взялись за оружие. Малик и дон Мануэль тоже уже имели раньше между собой бой, который, как вы знаете, остался незаконченным, и им также хотелось его сегодня закончить. Так что обе пары вступили между собой в жестокую битву. И, наконец, по вине вот этого коня, Альбаяльд оказался тяжело раненным, ибо конь упал вместе со своим господином, споткнувшись о копье магистра. И Альбаяльд, побежденный и при смерти, сказал, что хочет стать христианином. Малик тоже оказался побежденным и раненным дон Мануэлем и только благодаря моему вмешательству избежал смерти. Я просил дон Мануэля, как о милости, пощадить его жизнь, что он и исполнил, как подобает честному рыцарю. Я перевязал Малику раны и полагаю, что он теперь лечится в селении Альболоте. Альбаяльд же, крещенный рукою магистра и нареченный дон Хуаном, немного спустя испустил дух, призывая Иисуса Христа. Перед смертью он просил меня, чтобы я его похоронил под той сосной. Я так и поступил, сделал из его оружия почетный трофей и повесил над могилой. Вот что произошло. Теперь же окажите мне милость и ответьте, куда держите путь; мне очень хотелось бы это узнать, ибо если только я смогу вам чем-нибудь помочь, то помогу очень охотно.

– Мы обязаны, – сказал тогда храбрый Гасул, – дать вам отчет о нашем путешествии, раз вы, сеньор Муса, сообщили нам о всем случившемся. Но прежде, откликаясь на злосчастную судьбу Альбаяльда и Малика, скажу, что скорблю о них душой, ибо были они оба добрыми рыцарями, которыми гордились Молодой король и все королевство. Теперь скажу вам о нашей поездке: сеньор Редуан вызвал меня на поединок, а причина этого вызова только та, что Линдараха его не любит и выказывает мне свое расположение. Он говорит, что должен убить меня, ибо я похититель его счастья. Потому мы едем к Источнику сосны, месту очень уединенному, где никто не помешает нашему бою.

Муса удивился такому случаю, посмотрел на Редуана и сказал ему:

– Как же вы хотите, сеньор Редуан, силой добиться любви дамы, вас не любящей? Плохая то будет любовь. Ведь она любит другого, кто ей больше пришелся по сердцу, а вы хотите вступить в соперничество и в бой с человеком, ничем перед вами не виноватым, и рисковать при этом своей жизнью? Раз она вас не любит, ищите другую, которая вас полюбит. Вы – рыцарь, пользующийся уважением в королевстве, не уступающий никакому другому рыцарю ни в храбрости, ни в богатстве, ни в знатности рода. Вот было бы в самом деле славно, когда бы лучшие рыцари, каких только имеет наш король, ежедневно выезжали бы в Долину убивать друг друга, и король наш остался бы, наконец, не имея при дворе ни одного рыцаря, к которому он мог бы обратиться за помощью в крайности, ибо каждый день почти появляется враг у самых ворот Гранады. Вспомните, чем кончил Альбаяльд, не послушавшийся моего совета. Незачем вам ехать дальше, возвращайтесь со мной в Гранаду! Вам хорошо известно, сеньор Редуан, как я всем сердцем любил прекрасную Дараху и как она сначала тоже оказывала мне милости, какие можно было только оказывать рыцарю, но как затем она изменила свое отношение, отдала свою любовь Сулеме Абенсерраху, а на меня перестала обращать внимание. Когда я это увидел, то хотя и сильно страдал, но вскоре утешил себя, понимая, что воля женщин и их постоянство подобны флюгеру на башне; я махнул тогда на нее рукой и устремил свои желания в другую сторону. Вот было бы славно, если бы из-за того, что Дараха разлюбила меня и полюбила Сулему Абенсерраха, я убил бы ни в чем неповинного Сулему!… По-моему, господа, вы должны переменить свое намерение и перестать враждовать из-за дела, которому так легко помочь.

На этом закончил свои увещания благородный Муса, и Редуан ответил ему:

– Мои мучения настолько сильны и настолько велик ад, бушующий внутри меня, что они не дают мне ни мгновения покоя; по ночам в груди моей пылает Монхибело, а днем жгут меня Вулкан и Эстронгало , и они ни на минуту не перестают меня жечь. И для погашения ужасного огня, горящего внутри меня, я не нахожу другого средства, как бой насмерть, который положит всему конец.

– Я хочу спросить вас, сеньор Редуан, – сказал Муса, – какое надеетесь вы стяжать себе облегчение от своих страданий после смерти?

– Покой! – отвечал Редуан.

– Но если случится, – продолжал Муса, – что в бою, который вы собираетесь начать, вы останетесь победителем и убьете своего соперника, и все же дама по-прежнему будет пренебрегать вами, – какого облегчения добьетесь вы этим?… В особенности же если она впоследствии полюбит какого-нибудь другого рыцаря… Что же? Неужели вы должны будете убить и его?

– Не знаю, что сказать, – ответил Редуан, – теперь я желал бы приступить к назначенному поединку, а в дальнейшем время подскажет, как нужно поступать.

– Не будем больше откладывать, – сказал храбрый Гасул, – чем дальше откладывать, тем хуже.

И с этими словами он пришпорил коня, чтобы ехать дальше. То же сказал и Редуан. Благородный Муса увидел непоколебимость обоих рыцарей и нежелание Редуана внимать его доводам, поехал вслед за ними к Источнику сосны – посмотреть, чем кончится дело, и еще раз попытаться отклонить их от поединка.

Они ехали настолько быстро, что скоро достигли Источника сосны. Муса привязал коня Альбаяльда к сосне и снова принялся уговаривать Редуана отказаться от боя, но тот, ни слова ему не отвечая, сказал Гасулу:

– Ну, похититель моего счастья, теперь мы находимся там, где возродится моя надежда!

И, проговоривши эти слова, он пустил коня вскачь по полю, вызывая Гасула на бой. Храбрый Гасул, уже сильно раздраженный поведением Редуана, пытавшегося лишить его сокровища, воспламенился гневом, словно змей, и помчался ему навстречу. В один миг они сблизились друг с другом и с большим искусством стали обмениваться ударами копий. Редуану первому удалось пробить щит соперника и проткнуть тонкую кольчугу, надетую на добром Гасуле. Гасул получил на этот раз не особенно большую рану в бок, но кровь из нее текла обильно и скоро замочила седельную луку и его полусапожки. Гасул, увидев себя раненым в самом начале боя и будучи опытным в бранном деле, стал дожидаться того времени, когда Редуан повернет своего коня боком, чтобы с поспешностью нанести ему удар в открытое место. И так оно и случилось, ибо Редуан, заметивший, что он ранил своего противника, очень обрадовался и намеревался повторить удар, для чего он кружился вокруг доброго Гасула, приближаясь к нему, как только мог. И когда Гасул увидел его на таком близком от себя расстоянии, он с такой поспешностью устремил против него своего коня, что прежде чем Редуан подумал уклониться от столкновения, оно уже произошло, и он едва успел закрыться адаргой, чтобы принять на нее удар; но мало пользы принесла ему его адарга, хотя и была она очень крепка: она оказалась пробитой острием копья доброго Гасула. Пробив адаргу, копье пробило кольчугу, и Редуан получил тяжелую рану. А могучий Гасул заставил своего коня сделать скачок и снова налетел на Редуана, будто орел, в то время как Редуан мчался на него. И оба столкнулись с такой силой, не будучи в состоянии избежать этого столкновения, что оба копья сломались, и каждый рыцарь получил по жестокой ране в грудь. Находясь так близко друг от друга, они схватились между собой, стараясь каждый выбить другого из седла. И долго боролись они и не могли опрокинуть один другого. И кони их ржали в волнении, и раскрывали рты, чтобы укусить друг друга, и, невзирая на своих седоков, лягались, стараясь вести войну и ногами. И в ту минуту, когда кони поворачивались, охватившие друг друга рыцари упали на землю. Редуан, превосходивший своего противника по силе, падая, увлек за собой доброго Гасула и оказался под ним. Кони, увидев себя свободными, с пущей яростью продолжали свое единоборство. Редуан, оказавшись в такой опасности, не утратил, однако, своей отваги, изо всех сил уперся ногами в землю и, сбросив с себя Гасула, придавил его правой ногой к земле. Гасул же с отменным мужеством очень крепко оперся о землю правой рукой, чтобы наверстать утраченное, но не смог, так как Редуан уже раньше его крепко оперся левой рукой и оказывал ему сопротивление. Так, продолжая борьбу, они поднялись на ноги, поспешно схватили свои адарги, выхватили из ножен альфанги и начали осыпать Друг друга ударами слева и справа, и скоро не осталось у них в руках адарг, рассыпавшихся на тысячу кусков, и каждый из них получил не меньше шести ран; но больше ран было у Редуана, еще дважды раненного копьем. Но все же до сих пор ни один не имел превосходства. Оставшись без адарг, они причиняли друг другу еще больший вред. Уже мало оставалось от их марлот и плюмажей. Жалко выглядело их оружие, и теперь каждый из них хорошо знал самые уязвимые места своего противника. Альфанги были дамасской стали очень крепкого закала и не наносили ни одного удара, чтобы при этом не пробить кольчуги и не ранить. И вот после двухчасового боя рыцари пришли в такое состояние, что уже нельзя было надеяться, чтобы кто-либо из них остался в живых. Редуан хотя и был сильнее, но больше пострадал в битве, потому что Гасул превосходил его в проворстве: легче и безопаснее наскакивал на него, разил, как хотел, чего не мог делать Редуан, почему и получил больше ран. Оба были тяжело ранены и истекали кровью. Муса, увидевший это, понял, что если бой продолжится еще, эти два добрых рыцаря умрут, и, движимый состраданием, соскочил с коня, бросился между сражавшимися и крикнул им:

– Сеньоры рыцари! Окажите мне милость и не доводите вашей битвы до конца! Ибо если вы будете сражаться дальше, то вас обоих призовет к себе смерть!

Гасул, как рыцарь сдержанный, сейчас же отступил, но Редуан не захотел этого сделать сразу, однако в конце концов вынужден был покориться, так как между ним и его противником стал Муса, королевский брат. И, разнявши их, Муса сам перевязал им раны. Затем все они сели на коней, Муса взял альбаяльдова коня за узду, и они поехали в Альболоте.

Было часов пять пополудни, когда они приехали туда и, спросивши, где находится Алабес, нашли его тяжело раненным, лежащим в постели, но под тщательным надзором одного тамошнего искусного врача. Редуана и Гасула тоже положили в постели, снабдили всем необходимым и тщательно лечили. Алабес чрезвычайно удивился, увидя их, и огорчился, так как они были его друзьями. Но оставим их примирившимися выздоравливать от ран. А мы возвратимся к Гранаде и расскажем про некоторые происшедшие в ней события в самый день двух поединков.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В ней рассказывается про ссору Сегри с Абенсеррахами и про то, как Гранада оказалась на краю гибели

Предоставив раненых рыцарей уходу и лечению старательных врачей, благородный Муса отправился в Гранаду, уводя с собой коня Альбаяльда. Был час захода солнца, когда Муса въехал в ворота Эльвиры, закрыв лицо концом плаща, чтобы не быть никем узнанным. И он не открыл лица, пока не достиг королевского дворца Альгамбры, в то самое время, когда король, его брат, садился ужинать. Спешившись, Муса приказал конюхам взять обоих коней, а сам вошел в королевские покои. Король удивился, увидев его с дороги, и, когда тот сел за стол, спросил, почему его весь день не было видно и где он был. Муса ответил:

– Государь! Сначала давайте поужинаем, и затем я расскажу вам про случившееся, что повергнет вас в удивление.

После чего они очень хорошо поужинали, особенно Муса, который за весь день еще ничего не ел. По окончании ужина Муса удовлетворил вопрос короля и подробно рассказал ему обо всем происшедшем: про смерть Альбаяльда и про бой Редуана с Гасулом. Король был всем этим удивлен и разгневан.

Скоро по всему королевскому дворцу распространилась весть о смерти Альбаяльда, и кто-то об этом сообщил мавру Алатару, его двоюродному брату. Алатар испытал великую скорбь и поклялся Магометом отомстить за смерть брата или умереть, пытаясь отомстить.

На следующее утро новость уже стала известна всему городу и огорчила всех рыцарей, и поскольку Алатар был ближайшим родственником убитого, все они собрались у него дома для выражения сочувствия. Первым пришли Сегри и Гомелы, за ними Венеги и Масы, Гасулы и Бенарахи и еще много знатных рыцарей дворца, а последними явились Алабесы и Абенсеррахи. И, когда все сели по своим местам и выразили хозяину свое сочувствие, стали обсуждать вопрос: следует ли устроить оплакивание убитого, какое делается обычно в честь подобных рыцарей? Тут возникли большие споры; и некоторые утверждали, что не следует, так как мавр Альбаяльд перед смертью принял христианство. Венеги возражали, что это не имеет значения, ибо он был добрым рыцарем, и родня его и друзья обязаны чем-нибудь выразить свою скорбь. Сегри же утверждали, что раз Альбаяльд обратился в христианство, Магомету будет неугодна скорбь по нем правоверных, и что отказом ему в оплакивании лишь будет соблюден закон корана. Абенсеррахи говорили, что нужно совершить доброе дело ради аллаха и что, если в час кончины Альбаяльд сделался христианином, это подсудно одному богу; его суду должно это оставить и выполнить по закону оплакивание.

Тогда один из рыцарей Сегри, по имени Альбин-Амад, сказал:

– Или мавр – мавр, или христианин – христианин! Говорю так, ибо в нашем городе есть рыцари, ежедневно посылающие христианским пленникам, заключенным в подземельях Альгамбры, милостыню и пищу, и все эти рыцари, про которых я веду речь, – Абенсеррахи.

– Вы сказали правду, – ответил на это Альбин-Амад Абенсеррах . – Все мы охотно делаем добро и оказываем милосердие христианам и всем другим людям; ибо святой аллах дарует нам блага, чтобы мы в свою очередь давали их из любви к нему, невзирая на веру. Христиане точно так же, во имя своего бога и из любви к нему, подают милостыню пленным маврам. Я сам был в плену, очень хорошо это видел, и мне самому они оказали милость, и потому я и все мои родичи делаем добро, какое только можем, беднякам и пленным христианам. Как знать, может быть, и нам суждено опять попасть в плен, ведь враг – у городских ворот. А тот, кто утверждает, что делать добро и подавать кому бы то ни было милостыню – нехорошо, тот негодяй и лжец, и я докажу это, если понадобится!

Услышав такой ответ, рыцарь Сегри воспылал гневом и, не говоря ни слова, размахнулся и хотел ударить рыцаря Абенсерраха по лицу. Но тот отразил удар левой рукой, однако не настолько удачно, чтобы Сегри не удалось все же концами пальцев задеть его по лицу. Ощутив удар, Абенсеррах. словно гирканский лев, полный гнева и ярости, выхватил кинжал, а тот же миг бросился на Сегри и, прежде чем тот успел защититься, нанес ему два удара кинжалом, настолько страшных, что Сегри мертвый упал к его ногам.

Другой Сегри устремился тогда на Абенсерраха, чтобы поразить и его кинжалом, но не смог это сделать, ибо Абенсеррах поспешил ему навстречу, схватил его за кисть правой руки с такой мощью, что Сегри не смог выполнить своего намерения. Абенсеррах же нанес ему жестокую рану в живот, от которой Сегри тут же повалился мертвый на землю.

Все рыцари Сегри – а их было здесь больше двадцати – при виде случившегося схватились за оружие с криком: «Смерть предателям из породы христиан!» Абенсеррахи приготовились к защите, Гомелы поспешили на помощь к Сегри, Масы – вместе с ними; тех и других было по двадцати человек. Тогда Алабесы и Венеги вступились за Абенсеррахов, и тут между этими шестью рыцарскими родами завязался такой ожесточенный бой, что в одну минуту пало еще пятеро Сегри, трое Гомелов и двое Масов и, кроме того, в этих же трех родах оказалось около четырнадцати раненых. Со стороны Абенсеррахов убитых не было, но почти все они получили раны, а одному из них целиком отрубили руку. Из Алабесов трое было убито и многие тяжело ранены. Из Венегов многие ранены и двое убито.

И еще было бы много убитых и раненых с обеих сторон, если бы Алатар и многие другие рыцари не вмешались, причем из них некоторые тоже оказались ранены.

С шумом, от которого, казалось, проваливается Гранада, все вышли на улицу, не прекращая боя. Но рыцарей, которые пытались положить конец бою, было много, и отличались они большой отвагой; то были Алахесы и Бенарахи, Гасулы, Альморади. И они настолько преуспели, что хотя и с большим трудом, но прекратили бой.

Тем временем о происходившем был извещен Молодой король; он тотчас же вышел из Альгамбры, направился к месту распри и застал дело еще не совсем умиротворенным. Рыцари, участники сражения, увидев короля, разошлись.

Произведя дознание, король приказал схватить Абенсеррахов и заточить их в башню Комарес, Сегри – в Алые Башни, Гомелов – в Алькасаву, Масов – в замок Бильбатаубин, Алабесов – в Хенералифе, а Венегов – в крепкую башню Алихарес. И очень разгневанный король вернулся в Альгамбру, говоря:

– Клянусь моей королевской клятвой, я задушу эту распрю, лишив каждую из враждующих сторон шести голов, и, клянусь Магометом, не замедлю с этим!

Рыцари, сопровождавшие короля, видя его настолько рассерженным, стали упрашивать его не поступать так, ибо это произвело бы возмущение в Гранаде, где у враждующих рыцарей было много родичей. Лучше пусть король прикажет им помириться, и те же рыцари-посредники взялись в этом помочь. В конце концов король смилостивился, а Альмоады, Алахесы и Альморади так старались, что через четыре дня все враждовавшие между собой рыцари помирились, простили друг другу убитых, некоторых из пострадавших противников щедро оделили деньгами, а заключенные рыцари были выпущены на свободу. Сегри и Гомелы затаили злобу и ждали только случая для мести за великий урон и бесчестие, причиненные им Абенсеррахами. И поэтому в один прекрасный день все Сегри и Гомелы собрались в доме для отдохновения на берегу Дарро; прекрасный то был дом, с красивыми садами вокруг. Совершив трапезу и отдохнувши, они все сели по старшинству в великолепном зале, и рыцарь Сегри, которого все остальные почитали за главу рода, брат Сегри, убитого Алабесом на турнире, начал говорить, выказывая признаки глубокой скорби.

Так сказал он:

– Доблестные рыцари Сегри, мои родичи, и вы, Гомелы, друзья наши! Внимательно выслушайте то, что я сейчас скажу вам, проливая кровавые слезы, источенные из самого моего сердца. Вам ведомо, в чем заключается честь и как надлежит соблюдать ее; ибо если человек раз ее утратит, никогда больше не сможет возвратить ее. Говорю так, потому что в Гранаде мы, Сегри, и вы, Гомелы, превознесены до рога месяца, обильны богатством и почестями, уважаемы королем. И вот эти выродки Абенсеррахи стараются нас всего этого лишить и унизить. Они убили уже моего брата и других родственников, а точно так же рыцарей Гомелов; они подвергли нас унижению и осмеянию. Все это взывает к вечной мести! И если мы не сумеем отомстить, Абенсеррахи обратят нас в ничто, и мы утратим всякое уважение. А чтобы избежать такого исхода, мы должны всеми средствами и всеми путями, какие только найдем, постараться отомстить за своих и погубить и уничтожить своих врагов – этим сохраним мы свою честь. Цели нашей не достигнуть силой оружия. Король сможет выступить тогда против нас. Но я задумал одну вещь, которая нам очень хорошо удастся, хотя она против рыцарских законов, но ради мести врагу позволено прибегать ко всяким средствам!

Один из рыцарей Гомелов ответил на эту речь:

– Господин наш Сегри Магавид! Приказывайте, как вам будет угодно, – мы все последуем за вами!

– Так знайте же, мои добрые друзья, – сказал Сегри, – что я замыслил поссорить Абенсеррахов с королем так, чтобы ни один из них не остался в живых. Я скажу королю, что Альбин-Амад, глава Абенсеррахов, прелюбодействует с королевой, и это я должен буду доказать вашим свидетельством, двое рыцарей Гомелов: когда я буду про это дело говорить с королем, вы поддержите меня и скажете, что слова мои – истинная правда и что мы будем защищать ее с оружием в руках против всякого, кто бы вздумал ее опровергать. А еще мы добавим, будто Абенсеррахи собираются лишить его царства и умертвить. И, даю вам слово, после этого король прикажет их всех обезглавить. Вот что я замыслил, добрые друзья мои и родичи. Теперь выскажите мне ваше мнение, и все должно быть сохранено в полной тайне; ибо, как видите, дело это важное.

Когда Сегри кончил изложение своего дьявольского и коварного замысла, все в один голос сказали, что он очень хорошо придумал, пусть так и будет, а они все помогут осуществлению его намерения.

Затем были назначены двое рыцарей Гомелов, которые должны были вместе с Сегри довести дело до короля. И, замыслив такое страшное предательство, они возвратились в город, где стали жить, храня свой злой умысел и дожидаясь времени и места для выполнения его.

Теперь предоставим их самим себе и возвратимся к мавру Алатару, весьма опечаленному и рассерженному всем случившимся в его доме и скорбящему о смерти своего доброго двоюродного брата Альбаяльда. Ала-тар поклялся во что бы то ни стало отомстить за него. И для этого он решил отправиться на поиски магистра и, если возможно, убить его. Не захотел он откладывать своего намерения; надел поверх парчовой рубашки стальную кольчугу, а поверх кольчуги – марлоту львиного цвета, без всяких украшений на ней, на голову надел шлем из очень крепкой стали, а поверх него – чалму львиного цвета с черным плюмажем. Велел оседлать себе могучего вороного коня возрастом в десять лет, за которым ухаживали трое христианских пленников, и он сам. из собственных рук давал ему ячмень. Коня нарядили в черное; черными были и копье, и адарга рыцаря, и не украшали их девиз и эмблема. Таким грозным и отважным выехал из своего дома Алатар, что самым славным рыцарям нельзя было сравняться с ним. И, достигши Пласа-Нуэва, переехал через мост реки Дарро, не взглянувши даже на ее воды: настолько был он преисполнен гнева. И так покинул он Гранаду, и отправился в Антекеру на поиски магистра или других христианских рыцарей, чтобы отомстить им за смерть своего двоюродного брата Альбаяльда. И, доехав до Лохи, он заметил отряд конных христиан, собиравшихся вторгнуться в Долину. У них развевалось белое знамя с алым крестом Сант-Яго. Предводителем их был добрый магистр Калатравы, уже излечившийся от своих ран, ибо он лечил их драгоценными бальзамами.

Храбрый Алатар тотчас же узнал знак магистра, так как много раз видел его в Долине. Тогда он, с мужеством в душе, подъехал к отряду и, когда был совсем от них близко, без всякого страха, громким голосом, спросил:

– Нет ли, рыцари, среди вас случайно магистра Калатравы?

Магистр, услышавший его вопрос, отделился от своих людей и, подъехав к мавру, спросил его:

– Зачем нужен вам магистр, сеньор рыцарь?

– Мне нужно говорить с ним, – ответил мавр.

– Если он вам нужен только для этого, то говорите, что вам будет угодно: магистр перед вами.

Алатар, вглядевшись тем временем в магистра, узнал его по изображению ящера у него на груди и на щите. И, подъехав к нему вплотную и не приветствуя его, Алатар сказал:

– – Поистине, отважный магистр, вы можете считать себя счастливым, раз от вашей руки погибло столько славных рыцарей, в особенности ныне, когда от вашей руки пал Альбаяльд, мой двоюродный брат, цвет и слава гранадского рыцарства, чьим убийством вы погрузили в печаль весь двор короля Гранады. И я, полный глубокой скорби и печали, явился, чтобы отомстить за его смерть. И раз Магомет дозволил мне найти вас, я очень желал бы вступить с вами в бой; и если мне суждено в нем пасть, умру, счастливый тем, что сражен рукой столь славного рыцаря, и тем, что соединюсь с моим любимым братом Альбаяльдом.

Тут он замолчал, а добрый магистр ответил ему следующим образом:

– Я был бы очень счастлив, добрый Алатар, если бы вы нашли меня для того, чтобы получить от меня какую-либо услугу; ибо, клянусь рыцарской честью, вы встретили бы во мне полную дружбу, и не хотелось бы мне с вами сражаться. Даю вам слово рыцаря, ваш двоюродный брат Альбаяльд выполнил свой долг, как надлежит рыцарю. Но богу было угодно взять его к себе на небо, ибо в минуту своей кончины Альбаяльд узнал его, попросил о святой воде крещения и принял христианство. Блажен он, так как ныне удостоен наслаждения богом. А потому мне хотелось бы обрести вашу дружбу, и незачем нам сражаться. Лучше скажите, чем я могу служить вам; все сделаю, как будто для моего кровного брата.

– Великая вам благодарность, сеньор магистр, – ответил Алатар, – но сейчас мне не нужно ничего иного, как мести за смерть моего брата, и потому не следует более откладывать поединка. Как честный рыцарь прикажите вашим людям не трогать меня, чтобы мне пришлось сражаться лишь против вас одного.

– Я очень был бы рад, – сказал магистр, – если бы вы не настаивали на выполнении вашего намерения, но раз такова ваша непреклонная воля – будь по-вашему. Что касается моих людей, то вы можете быть спокойны: никто из них вас не тронет.

И с этими словами он подал знак рукой, чтобы те отдалились. Этого было вполне достаточно, и они уехали, после чего мавр сказал магистру: – Итак, рыцарь, пора начинать наш поединок.

Проговоривши это, он пустил своего коня вскачь по полю. Добрый магистр, осенивши себя крестным знамением, поднял глаза к небу и проговорил: «Во имя ваших священных страданий, господь мой Иисус Христос, даруйте мне победу над этим язычником».

После чего он, с мужеством в душе, пустил своего коня навстречу мавру. Он еще не совсем оправился от ран, нанесенных ему Альбаяльдом, и раны эти сильно ему мешали. Но он преодолевал страдание, будучи стоек сердцем, и выказывал свое обычное искусство и храбрость. Увидев смелость и стремительность Алатара в бою, магистр заметил себе: «Мне нужно быть очень настороже, дабы этот мавр не вышел победителем из битвы, чего да не допустит господь!» И он придержал несколько своего коня и медленно поехал на своего противника, не спуская с него глаз и выжидая, что тот предпримет.

Мавр, видя такую вялость магистра и не зная ее причины, кружился вокруг него на коне, приближался почти вплотную и пытался нанести ему какое-нибудь повреждение. Будучи совсем от него близко, уверенный в мощи своей руки и верности своего удара и думая, что магистр не заметил его намерения, Алатар приподнялся на стременах и с такой силой метнул в него копьем, что железо зазвенело в воздухе. Храбрый магистр, тем временем не дремавший, увидев приближающееся копье и услышав его гудение в воздухе, с неслыханной быстротой заставил своего коня податься в сторону. И копье пролетело мимо со стремительностью стрелы, вонзилось в землю и ушло в глубину почти на две пяди.

Магистр, избежав удара, с быстротой сокола, нападающего на хитрых воробьев, в свою очередь устремился на мавра. Последний при его грозном приближении не стал дожидаться нападения и с необычайной быстротой устремил своего коня туда, где воткнулось в землю его копье. И, домчавшись до него, быстрый, точно птица, он склонился с седла, выдернул из земли копье и, словно ветер, промчался мимо. Но, обернувшись, увидел, что магистр почти настигает его, и здесь ему не оставалось ничего другого, как сразиться с противником, полагаясь только на волю судьбы. Дважды сшиблись они. Мавр ударил в середину щита магистра, пробил его и, разрубив броню, нанес тяжелую рану в грудь. Хорош был и ответный удар магистра, ибо пробил он адаргу мавра, несмотря на то, что была она крепкой и твердой, не остановилось острие перед стальной кольчугой, прошло насквозь и нанесло мавру глубокую рану, из которой сейчас же обильно заструилась кровь. Мавр почувствовал, что он тяжело ранен, но ничуть не упал духом, а с еще большим мужеством напал на магистра, потрясая копьем, точно оно было тростинкой. Тут магистр прибег к хитрости: когда Алатар налетел на него, он отклонил своего коня несколько в сторону, так что удар мавра пришелся наискось по щиту и, пройдя его от края и до края, не коснулся лат магистра. А последний тут же нанес мавру, не успевшему закрыться адаргой, новую тяжкую рану. Заревел отважный мавр, видя себя так израненным, и, как обезумевший, бросился на магистра, стараясь отплатить ему за раны. Но магистр искусно оборонялся и отражал все удары своего противника. Мавр удивился искусству магистра в конном бою, остановил своего коня и сказал:

– Христианский рыцарь! Я бы очень хотел закончить наш поединок, спешившись. Ибо уже слишком долго сражаемся мы верхом.

Магистр, будучи в пешем бою столь же искусен, как и в конном, ответил согласием. И тогда оба храбрых рыцаря одновременно соскочили со своих коней, и, хорошенько прикрывшись щитами, мавр – с симитаррой, христианин – с мечом в руках напали друг на друга с необычайной отвагой. Но мало пользы принесла мавру его отвага, ибо славный был у него противник. Они осыпали друг друга жестокими ударами куда попало, стремясь убить друг друга, и оба чрезвычайно разъярились. Мавру приходилось хуже, хотя он и не замечал этого: из его двух ран широкой струей текла кровь, и всюду, куда он ступал, оставался кровавый след. От потери крови его лицо побелело. Но, обладая сердцем великого мужества, он стойко держался в бою.

И кто взглянул бы в это время на коней обоих рыцарей, испугался бы при виде ударов зубами и копытами, которыми те обменивались. И поединок коней не уступал в жестокости поединку их хозяев. Тем временем добрый магистр метким косым ударом разрубил адаргу своего врага пополам, словно она была из картона. На это взбешенный мавр ответил страшным ударом, и большая часть щита магистра, отколотая, упала на землю. Магистр прикрыл остатком щита голову, но конец симитарры мавра с силой ударил в шлем, пробил его насквозь и нанес рану в голову. Рана была неглубокой благодаря тому, что была нанесена лишь концом симитарры, тем не менее из нее полилось столько крови, что она залила магистру глаза и мешала ему видеть. И если бы к этому времени Алатар не ослабел от большой потери крови, магистру пришлось бы плохо.

Мавр, увидев, что лицо магистра залито кровью, воспрянул духом и стал с новой силой осыпать его ударами. Но поскольку он был уже обескровлен, то не сумел это сделать так, как хотел бы и как это соответствовало бы его мужеству, и все же положение магистра было опасным. Последний, видя, что столько крови течет у него из раны на голове и так теснит его противник, решил действовать, ставя под угрозу собственную жизнь: он закрылся оставшимся у него осколком щита и, занеся меч, бросился на Алатара. Мавр не отступил перед ним, а в свою очередь устремился к нему навстречу, рассчитывая одним ударом закончить бой. Первым ударил магистр: меч его пробил кольчугу врага и глубоко ушел в тело. Но ответный удар мавра нанес магистру новую рану в голову, и тот, обливаясь кровью, упал без чувств на землю. Мавр, увидев магистра упавшим на землю и всего в крови, подумал, что он уже мертв, и хотел подойти, чтобы отсечь ему голову. Но едва сделал он шаг, как тоже свалился на землю: тому была причиной смертельная рана, нанесенная ему перед тем магистром. И, упавши, не смог он более двинуть ни рукой, ни ногой. Тем временем магистр пришел в себя и, недоумевая, почему мавр на него не напал, поспешно поднялся, взглянул в сторону Алатара и увидел его мертвым, распростертым на земле. Тогда он преклонил колени и вознес горячее благодарение богу за дарованную ему победу. А поднявшись, отрубил мавру голову и бросил ее на землю. Затем он затрубил в рог, который всегда имел при себе, и на звуки рога поспешили его люди, глубоко огорчившиеся, найдя его настолько серьезно раненным. Они разняли коней, все еще продолжавших сражаться, подали магистру его коня, а другого взяли за уздцы и, захватив вооружение и голову убитого мавра, возвратились к себе, где магистра стали лечить искусные врачи. Тот бой принес магистру великую славу, и сложили про него старый романс, гласивший:

Четыре дня спустя после этого боя в Гранаде стало известно, что Алатар пал от руки магистра. Немалую печаль испытал король от того, что за краткий срок он лишился двух отважных и славных рыцарей, какими были Альбаяльд и его двоюродный брат Алатар. Испытывала печаль и вся Гранада, и если за несколько дней перед тем весь город был радостен и весел, то теперь он погрузился в скорбь из-за смерти двух этих рыцарей и из-за вражды и распрей между Абенсеррахами и Сегри. Тогда король и его совет, желая возвратить городу веселье, постановили, чтобы все влюбленные рыцари, которые соревновались на минувшем празднике в копьях, поженились на своих дамах, в ознаменование чего должен был быть устроен новый праздник, веселая самбра с пением и танцами (самбра – празднество, очень ценимое и чтимое маврами), бой быков и игра в копья. Все это устроить король поручил благородному Мусе, своему брату. Муса взял на себя устройство игры и доставку быков. Все молодые влюбленные рыцари были очень обрадованы, и город сделался веселым, как и прежде, и даже еще веселее. Рыцари тотчас же начали готовиться к играм и празднику. Они велели зажечь по всему городу праздничные огни и устроить иллюминации, так что ночь превратилась в день. Тут уместно сказать, какие рыцари на каких дамах должны были жениться: могучий Саррасин на прекрасной Галиане, Абиндарраэс – на Харифе, Абенамар – на Фатиме, Сулема Абенсеррах – на Дарахе, Малик Алабес, уже возвратившийся из Альболоте и почти совсем оправившийся от своих ран, – на Коайде, Асарк – на Альборайе, Альморади – на прекрасной Саррасине, Абенарах – на Селиндоре. Все эти храбрые рыцари и прекрасные дамы поженились в королевском дворце, где больше месяца справлялись празднества и самбра. И так как все были люди знатные и богатые, цвет Гранады, много было истрачено на яства, наряды, золото и шелк. И в ту пору город был самым богатым и обильным, самым веселым и довольным в мире. И счастлива была бы Гранада, если бы фортуна навсегда сохранила ее в таком состоянии. Но изменчиво колесо фортуны, скоро оно повернулось вниз, и все рухнуло, и вся радость и веселье превратились в плач и горесть, как мы про то расскажем дальше.

Благородный Муса в качестве устроителя празднества быстро составил квадрильи для игры. Сам он стал во главе квадрильи из тридцати рыцарей Абенсеррахов, а другую квадрилью поручил составить одному рыцарю Сегри – брату прекрасной Фатимы, рыцарю мужественному и достойному. Сегри составил отряд из тридцати своих сородичей. Игра должна была состояться на большой площади Бибаррамбла, и там же был назначен и бой быков.

Привели быков и в назначенный день устроили с ними бой, к великому Удовольствию всего города. Король и королева с дамами смотрели со своих балконов. И на всей площади Бибаррамбла не осталось ни одного окна или возвышения, не занятого дамами и рыцарями, многими пришлыми людьми, собравшимися со всего королевства посмотреть на празднества. Уже загнали четырех весьма отважных быков и выпустили пятого, когда на площадь выехал на могучем коне один нарядный рыцарь. Марлота его и плащ были зеленого цвета, как у человека, полного надежды, того же цвета перья на его шлеме, разукрашенные золотом. Рыцаря сопровождали шесть слуг, и каждый из них нес по копью, перевитому серебром. Рыцарь очень понравился всем зрителям, а больше всего прекрасной Линдарахе, сразу же узнавшей в нем отважного Гасула, имевшего со смелым Редуаном бой, о котором вы уже слышали, и уже совсем выздоровевшего от полученных ран. Редуан тоже выздоровел, но не захотел выступить на празднике, несчастный от немилости Линдарахи. И чтоб не видеть ее и не возобновлять в памяти свои страдания, он в день праздника выехал вооруженным в Долину посмотреть, не встретится ли ему какой христианин, чтобы с ним сразиться.

А отважный Гасул, увидя, что все им любуются, проехал по площади и спокойно стал дожидаться приближения быка. Бык не заставил себя долго ждать: запоров насмерть пять человек и опрокинув больше ста, он настиг и Гасула и, заметив коня, пришел в неописуемую ярость, дико заревел и бросился на дожидавшего его отважного рыцаря. Но едва бык к нему приблизился, как Гасул поразил его копьем в шею настолько жестоко, что бык тут же упал на землю, не причинив никакого вреда ни всаднику, ни коню. И такую испытывал он боль, что задрал кверху ноги и с ревом перевертывался в собственной крови.

Король и весь двор были восхищены ударом отважного Гасула, сразу повергнувшего на землю такого могучего быка. А отважный Гасул, очень довольный, разъезжал по площади и ловко сражался с быками: он подпускал их совсем близко и затем так ударял копьем, что они уже больше на него не нападали. И в честь его искусства в тог день был сложен романс, гласящий:

Вернемся к нашему рассказу. Могучий Гасул вместе с другими рыцарями сразил оставшихся быков, после чего почтительно простился с королем, королевой и своей дамой Линдарахой и уехал с площади, оставив всех восхищенными своей храбростью и ловкостью.

Вслед за тем был подан сигнал к посадке на коней для игры в копья. Рыцари, участники игры, вооружились, и скоро под музыку военных труб на площадь выступила квадрилья во главе с Мусой, настолько нарядная, пышная и красивая, что лучшего не оставалось желать. Одежды составлявших ее рыцарей были белого и синего цветов, со светло-желтыми оборками и лентами, перья на шлемах – пурпуровые и белые, с отделкой золотом. Их эмблемой на адаргах был дикий человек, жезлом раскалывающий земной шар (то была обычная эмблема Абенсеррахов), и в ногах дикаря находилась надпись, гласившая:

Так выступил благородный и смелый Муса со своей квадрильей из тридцати Абенсеррахов – все рыцари великой доблести. Выступив, они описали по площади красивую винтовую линию, шуточно сражаясь между собой, после чего заняли назначенные им места.

Вслед за тем явился отряд Сегри, не менее нарядный, чем Абенсеррахи. Их одежды были зеленого и лилового цветов с ярко-желтыми оборками. Все они ехали на могучих, но легких гнедых кобылах. Стяги на копьях были зеленые и лиловые с ярко-желтыми кисточками. И если красив был выезд Абенсеррахов, то выезд Сегри не уступал ему. На их адаргах, в виде эмблемы, находились окровавленные альфанги и надписи, гласившие:

И, описав по площади красивую спиральную линию, они заняли свои места. И тотчас же оба отряда вооружились копьями.

Король, видевший эмблемы и девизы рыцарей, понял, что обе стороны ожесточены друг против друга, и. дабы помешать каким-нибудь распрям во время столь радостных торжеств, он быстро спустился с балкона и, сопровождаемый многими рыцарями двора, еще до начала игры сошел на площадь. И только после этого разрешил состязание. И тогда под звуки множества аньяфилов, гобоев и труб рыцари начали игру, разделившись на четыре квадрильи, по пятнадцати рыцарей в каждой. Игра в копья шла очень хорошо, без столкновений, но их, конечно, не миновать бы, если бы сам король не спустился на площадь. Сегри затаили злобу против Абенсеррахов, чего последние, к своему несчастью, не замечали. Но велика была прозорливость короля, и он предвидел, что могло произойти. Он видел девизы на адаргах враждующих родов, и когда ему показалось, что пора закончить игру, он подал знак к ее окончанию. Так закончился праздник в тот день мирно и без ссор, а это было немало. И про этот праздник с боем быков и игрою в копья сложили такой романс:

По окончании игры в копья король, рыцари его двора, королева, ее дамы и новобрачные удалились в королевский дворец в Альгамбре, где, очень довольные тем, что игры рыцарей прошли мирно, сели за пышную трапезу. Вечером был королевский бал, на котором новобрачные танцевали друг с другом, король очень искусно танцевал с королевой, а Муса – с прекрасной Селимой, к их обоюдному и немалому удовольствию. Тут же присутствовал и ловкий Гасул, танцевавший с прекрасной Линдарахой. Уже зачиналось утро, когда новобрачные отправились на отдых. Прекрасная Галиана, оказавшись в объятиях отважного Саррасина, столь давно и столь сильно ею любимого, обратилась к нему с такими словами:

– Скажи мне, мой друг и повелитель, какая была причина тому, что в день святого Хуана, сыграв с храбрым Абенамаром три копья в игре в кольцо, ты тотчас же затем оставил площадь и не появлялся на ней больше следующие четыре или шесть дней, что еще длился праздник? Может быть, причиной тому явился проигрыш приза? Или что-нибудь иное? Мне бы очень хотелось это узнать!

– Возлюбленная супруга и желанная госпожа моя! Причиной тому была потеря вашего портрета и прекрасного драгоценного нарукавника, вышитого вами с такой тщательностью. Я очень хорошо знал, что Абенамар устроил игру в кольцо, чтобы отомстить тебе и мне: тебе за то, что ты отвергла его любовь, а мне за рану, нанесенную ему однажды ночью под твоим балконом, где он пел и играл для тебя, что тебе, думаю, хорошо известно. Видя, что счастье так благосклонно к его желаниям и так враждебно к моим в деле подобной важности, я предался глубокой печали и отчаянию и несколько дней сряду пролежал в постели, проклиная тысячекратно мою судьбу и лживого Магомета, настолько мне враждебного в тот день. И узнай, мое сокровище, что я дал тогда клятву рыцаря стать христианином, и должен ее или исполнить, или умереть, ибо предпочту веру христиан лживой секте Магомета. И если ты, моя радость, любишь меня, ты должна стать христианкой; поступая так, ты ничего не потеряешь, но много приобретешь. Бог нам поможет. И я знаю, что король дон Фернандо окажет нам за это великие милости.

Тут Саррасин умолк и стал дожидаться ответа прекрасной Галианы. Последняя, не задумываясь долго, ответила:

– Господин мой! Я не могу уклоняться от твоей воли, но должна ей во всем следовать. Ты мой повелитель и супруг, и от всего сердца желаю идти по твоим следам. К тому же мне ведомо, что вера христиан лучше корана, и потому обещаю принять христианство.

– Бесконечно увеличила ты мое счастье, – сказал Саррасин, – и не меньшего ждал я от столь верного и благородного сердца.

И с этими словами он заключил ее в свои объятия, и в тысяче ласк и нежностей провели они ту ночь; так же провели ее и все остальные новобрачные.

По наступлении утра собрались все рыцари двора и приказали, чтобы Фатима и славный рыцарь Абенамар поженились, раз он во имя ее совершил столько великих подвигов. Рыцари Сегри не пожелали осуществления этого брака, ибо Абенамар дружил с рыцарями Абенсеррахами. Но король и остальные рыцари настояли на браке храброго Абенамара с прекрасной Фатимой. С этой свадьбы празднества возросли; были устроены самбра, много танцев и игр, так что ежедневно при дворе происходили праздники, маскарады и тысячи увеселений.

Оставим их, чтобы рассказать про случившееся на пути через Долину Гранады с рыцарем Редуаном, мрачным и преисполненным отчаяния из-за того, что Линдараха предпочла ему Гасула.

Не пожелав остаться на празднестве боя быков и игры в копья, он оставил Гранаду и отправился вдоль реки Хениль по ее течению. Достигнув могучей чащи Римского леса в четырех лигах расстояния от Гранады, он сделался свидетелем ожесточенного боя между четырьмя христианами и четырьмя маврами. Причина же боя была та, что христиане хотели отнять у мавров прекрасную мавританку, которую те с собой везли. Маврам приходилось очень плохо, так как христиане были искусными воинами. Мавританка смотрела на борьбу восьми рыцарей, заливаясь слезами. Едва Редуан все это увидел, как пришпорил своего коня, чтобы успеть на помощь маврам. Но, несмотря на всю его быстроту, христиане успели до его появления убить двух мавров, двое же других оказались в такой крайности, что перед угрозой смерти повернули вспять своих коней и, покинув прекрасную мавританку, спасли свои жизни бегством. В это время как раз подоспел добрый Редуан, и, увидев прекрасную мавританку плачущей и покинутой ее защитниками, он, движимый состраданием к ней и желанием освободить ее от христиан, не говоря ни слова, смело атаковал их. При первом же столкновении он тяжело ранил одного так, что тот свалился с коня. Затем, стремительно повернув своего коня, Редуан отъехал от трех оставшихся христиан, затем снова птицей налетел на них и поверг тяжело раненным второго рыцаря. Оставшиеся двое христианских рыцарей одновременно напали на Редуана: один из них нанес ему удар копьем и ранил, хотя и не сильно; другой тоже ударил его копьем, но не ранил, а лишь сломал свое копье. Редуан снова отдалился от них и, приведенный в ярость полученной раной, снова атаковал; на этот раз он одним ударом сшиб с коня рыцаря со сломавшимся копьем. Четвертому христианскому рыцарю удалось вторично ранить Редуана и опять несерьезно. Но от этого не утратил своего мужества Редуан и по-прежнему несокрушимый устремился на своего последнего противника. Тот, лишившись поддержки своих товарищей, тяжело раненных и распростертых на земле, в то время как их кони носились без всадников, не стал дожидаться его нападения и обратился в бегство. Двое бежавших мавров возвратились посмотреть, чем окончилась битва, и, увидев, как отважный Редуан столь быстро справился со своими противниками, пристыженные, явились туда, где оставили мавританку. С нею разговаривал в это время Редуан, восхищенный ее редкой красотой; ему казалось, что с ней не сравнится ни Линдараха, ни Дараха и никто из дам, сколько их ни есть при гранадском дворе. И это была правда, ибо мавританка, про которую мы говорим, превосходила красотой всех женщин Гранадского королевства. И Редуан так пленился ею, что сразу позабыл Линдараху и то, что он видел ее когда-то, и спросил у красавицы, кто она и откуда. В эту минуту явились два мавра и, поблагодарив его за помощь, сказали:

– Сеньор рыцарь! Великий Магомет привел вас сюда в самое время: несомненно, если бы вы не явились, мы бы погибли от рук этих христианских рыцарей и – что было бы самое горестное – пришлось бы потерять даму, доверенную нашему попечению. И так как, кажется, вы ранены, о чем свидетельствует ваша кровь, то отправимся с нами в Гранаду, и по дороге мы ответим на ваши вопросы. Но сначала решите, что нам делать с этими христианскими рыцарями? Не добить ли их?

– Нет, – возразил Редуан, – они и так уже достаточно пострадали. Лучше возвратим им их коней, и пусть они отправляются, куда хотят.

Мавры чрезвычайно удивились таким словам и поняли, что передними рыцарь высокой добродетели. Тогда они изловили коней, отдали их раненым христианам, а сами отправились в Гранаду, причем Редуан весь путь проехал рядом с прекрасной мавританкой. Последняя была им очарована не менее, нежели он ею. И дорогою один из мавров начал рассказывать:

– Узнайте, благородный рыцарь, что нас четыре брата, а это – наша сестра. Вы уже видели, что из четырех братьев двое остались там, сраженные руками христиан, мы же даже не смогли предать погребению их тела. Но да будет угодно святому аллаху, чтобы мы встретили каких-нибудь крестьян, которым за награду поручим это сделать. Наш отец – алькайд крепости Ронды, его зовут Саид Амет. Узнав об устройстве в Гранаде великолепных празднеств, мы просили у него позволения отправиться на них посмотреть. И пусть бы Магомет сделал так, чтобы мы не получали позволения, раз нам за это пришлось заплатить ценою жизни двух братьев, как вы, благородный рыцарь, видели. И не явись вы, нас ожидала бы та же участь, а честь нашей дорогой сестры подвергалась бы огромной опасности. Вот, сеньор рыцарь, наша история. И поскольку вам теперь известно про нас, мы приняли бы как великую честь, если бы вы сказали нам, кто вы такой и откуда, дабы мы знали, кого нам благодарить за полученное благодеяние.

– Я рад, сеньоры рыцари, узнать, кто вы и откуда, – ответил Редуан, – ибо мне хорошо знаком ваш отец Саид Амет и ваш дед Альмадан – храбрый в свою пору муж, павший от руки дон Педро де Сотомайор. Я счастлив, что мне пришлось вам послужить и всегда, когда у меня будет возможность, охотно буду вам служить. Теперь же скажу вам, кто я и откуда. Меня зовут Редуаном, я уроженец Гранады. Думаю, что имя мое вам известно. В Гранаде мой дом будет вашим домом, и все в нем – к вашим услугам.

– Очень вас благодарим, сеньор Редуан, за ваше приглашение, – ответили братья, – но у нас в Гранаде есть родственники, где мы сможем остановиться, тем более что из-за случившегося несчастья мы не останемся надолго в городе; к тому же, когда мы достигнем Гранады, поздно уже будет наслаждаться тамошним праздником.

Разговаривая таким образом, ехали два брата прекрасной Ахи и Редуан, когда им повстречались дровосеки, шедшие в горы за дровами. Когда они с ними поравнялись, братья сказали Редуану:

– В добрый час явились сюда эти крестьяне; может быть, они согласятся за плату похоронить тела наших убитых братьев.

– Я попрошу их об этом, – сказал Редуан и, подъехав к дровосекам, сошедшим с дороги, сказал им:

– Братья! Из любви к святому аллаху окажите нам милость и предайте погребению тела двух рыцарей, лежащие вон там на дороге; за это вам будет хорошо заплачено.

Крестьяне, знавшие в лицо Редуана, ответили, что они охотно это сделают безо всякой платы.

Два брата-мавра сказали Редуану:

– Сеньор Редуан! Раз вы являете нам все новые доказательства своей дружбы, умоляем вас: пока мы отлучимся предать земле тела наших братьев, побудьте здесь с нашей сестрой Ахой; оставив ее под такой надежной защитой, мы вполне будем спокойны и за нее, и за ее честь. Мы поймаем также коней наших покойных братьев: лучше нам воспользоваться ими, чем они погибнут в лесу или достанутся христианам.

– Я очень хотел бы сопровождать вас, – ответил Редуан, – но раз вы доверяете мне охрану вашей сестры, охотно исполню ваше желание и останусь здесь ждать вас.

Мавры поблагодарили его и отправились с дровосеками хоронить своих братьев и забрать их коней, а Редуан остался с прекрасной Ахой. И, сгорая в пламени любви, он обратился к ней с такими словами:

– Была ли счастьем или несчастьем для меня сегодняшняя встреча?… В один и тот же миг я обрел и смерть и жизнь, небо и землю, грозу и и затишье, мир и войну!… Самое же мучительное – не знать, к чему приведет удивительное событие, посланное мне сегодня небом. И я не знаю сам, прекрасная Axa, на небе я или на земле, приобрел или утратил, испуганный случившимся со мной, желающий испытать счастье и узнать, к чему приведет меня судьба. Мне страшно, и не смею сказать, что испытывает мое сердце; сгораю в живом пламени, чувствую себя холоднее Альп Германии, не знаю, что со мной, говорить ли мне или молчать, и что делать, чтобы обрести облегчение: разверзть ли Монхибело, горящий внутри меня, Эстронгало, Вулкан, или бушующее бурное море, вздымающее свои волны к самым небесам, или Сциллу и Харибду, преисполненные яда?… И решаюсь избрать лекарством против моих мук молчание о том, что чувствую, и в молчании умру. Только скажу, прекраснейшая госпожа, что ты одна будешь причиной моей жизни или моей смерти в сегодняшний день.

Тут он умолк, почти вне себя от сказанных слов, и застыл будто вылитый из бронзы, с глазами, опущенными книзу, с побледневшим лицом.

Прекрасная Axa, внимательно выслушавшая Редуана и не менее им плененная, чем он ею, видевшая его отвагу, осанку, красоту лица и выражение нежных чувств, ответила ему в кратких словах то, что могла бы ответить пространно, но соблюдая должную сдержанность в отношении своего целомудрия. Она решилась говорить, ибо считала случай очень благоприятным, покуда не вернулись еще ее братья. Вот что она ответила:

– Хотя твои слова, отважный Редуан, и были иносказательны, я сразу поняла смысл, тобою в них вложенный. Ты говоришь – если оставить в стороне все украшения, – что любишь меня, что я причина твоих страданий, и что ты из-за меня превратился в Монхибело, Эстронгало, Сциллу и Харибду, и что в душе твоей – бурное море, полное клокочущих волн. Чтобы тебя не опровергать, я принимаю на веру, что все это так. Но, несмотря на свои молодые годы, я знаю уже, что мужчинам свойственно прибегать к таким речам для достижения своих желаний и что под их льстивой оболочкой скрыто иное, гибельное для бедных женщин, им легко поверивших. Я хочу быть краткой, ибо, кажется, уже возвращаются мои братья, и отвечаю тебе: если ты меня любишь, я также тебя люблю; если ты сразу полюбил меня, я также сразу тебя полюбила; я кажусь тебе прекрасной – таким же кажешься ты мне; если, как говоришь, хочешь добиться осуществления своих желаний, – скоро услышишь от меня брачное обещание. Проси меня в жены у моих братьев и моего отца Саида Амета, и даю тебе слово дочери рыцаря: если ты получишь их согласие, от меня не услышишь отказа. Приближаются мои братья, и я не прибавлю к этому больше ни слова; действуй же, проси и требуй – несправедливо было бы отказать сватовству столь славного рыцаря. И будь спокоен: если они в чем-либо откажут твоему желанию, обещаю тебе, что с моей стороны отказа не будет, все исполню. А чтобы ты был больше уверен в моем слове, – возьми вот это мое кольцо как залог того, что я сдержу слово.

С этими словами она сняла с пальца очень дорогое кольцо, украшенное прекрасным изумрудом, и отдала его Редуану. Последний взял его с радостью, несчетное количество раз поцеловал и затем надел себе на палец, чувствуя себя самым счастливым мавром на свете. Ему хотелось, чтобы прекрасная Axa говорила дальше, но не было уже больше времени, потому что возвратились, все в слезах, два брата Ахи: они похоронили уже убитых братьев и вели с собой их коней. Прекрасная Axa, их увидя, не могла удержаться от слез. Редуан очень хорошо их встретил и утешал, как только умел. Так, беседуя о многих вещах, они достигли Гранады. К этому времени уже наступила ночь и праздник кончился. Мавританские рыцари и их сестра спросили Редуана, не проводит ли он их до дома одного их родственника – брата их отца, знатного и уважаемого в Гранаде рыцаря из рода Альмаданов. Редуан отвечал, что сделает это с великим Удовольствием, и отправился с ними к дому, находившемуся на улице Эльвиры. Здесь он с ними простился и поехал к себе домой, в Аркильос дель Алькасава. Во время прощания двое новых влюбленных не сводили Друг с друга глаз, а расставшись, почувствовали себя так, будто вынули из них души; полный разных мыслей, ни один из них не смог уснуть в эту Ночь. Приезжие рыцари и их сестра были радушно приняты своим дядей, очень огорчившимся смертью племянников.

На другое утро Редуан оделся в свои лучшие одежды и отправился в королевский дворец поцеловать королю руки. Король в это время только что встал и оделся, чтобы идти в главную мечеть на асалу в честь одного мавра по имени Сидемагахо. Король очень обрадовался приходу Редуана, которого он уже много дней не видел. И, увидев, что он одет в марлоту и плащ из зеленого дамаса, он спросил, где он был и чем кончился его бой с отважным Гасулом. Редуан ответил, что Гасул оказался храбрым и благородным рыцарем и что Муса уже помирил их.

Затем король и рыцари двора, обычно его сопровождавшие, – в большинстве Сегри и Гомелы – отправились в главную мечеть, находившуюся в городе. И там с большой торжественностью совершилась асала, а по окончании религиозной церемонии они вернулись в Альгамбру. В покоях короля они застали королеву и ее дам, так как было установлено Молодым королем, что когда бы он ни вышел из дворца, при возвращении его должны были встретить в тронном зале королева и ее дамы – это доставляло ему большое удовольствие. Мне же кажется, что ему было приятно видеть главным образом не королеву, а ее дам, среди которых находилась Селима, сестра Галианы; он был сильно в нее влюблен, из-за чего между ним и полководцем Мусой произошла серьезная ссора, как мы про то расскажем дальше.

При входе короля со свитой во дворец все дамы обратили свои взгляды на нарядного Редуана, весьма удивленные его бодрым и счастливым видом и одеждой цвета надежды. Прекрасная Линдараха смотрела на него очень пристально и удивлялась, что тот совсем на нее не смотрит и как бы даже не замечает. При виде этого она так говорила себе: «Великий притворщик – этот Редуан! Но пусть он не думает, что его показное пренебрежение сможет меня огорчить: я люблю лишь одного моего Гасула». А королева, подойдя к Линдарахе, спросила ее:

– Не вы ли, случайно, причиной тому, что Редуан оделся в зеленое?

– Причиной я тому или нет, – ответила Линдараха, – меня это мало занимает.

– Но я поклянусь Магометом. – возразила королева, – что у Редуана прекрасный вид, и любая дама может почитать себя счастливой, любя его.

– Да, разумеется, – ответила Линдараха, – всяческих благ заслуживает Редуан. Я рада была бы отдать ему свои чувства, если бы не отдала их уже другому.

Тут они замолчали, дабы остальные дамы не узнали, о чем они разговаривают.

Тем временем король говорил Редуану:

– Ты, наверное, хорошо помнишь, друг мой Редуан, что однажды дал мне слово в одну ночь завоевать для меня Хаэн. Если ты исполнишь обещанное, я удвою тебе жалование, если же не выполнишь, то тебе придется меня простить: я тебя отправлю на дальнюю границу и разлучу тебя с тем, что тебе всего дороже. А потому готовься к походу, я буду тебя сопровождать сам. Раздражают меня хаэнские христиане, ежедневно совершающие набеги на мои владения и разоряющие их. И раз они уже столько раз являлись ко мне, теперь мне пора отправиться к ним и причинить им зло, какое только смогу. Посмотрим, будут ли они после этого ежедневно нас тревожить.

Редуан, со спокойным и веселым лицом, ответил:

– Если я тебе некогда дал слово в одну ночь завоевать Хаэн, ныне тебе даю его еще раз. Предоставь мне только тысячу воинов и по моему выбору, – и посмотришь, как я умею сдерживать обещания.

– Не беспокойся, – сказал король, – не тысячу, но пять тысяч воинов обещаю тебе дать, и, хотя я сам отправлюсь вместе с вами, ты один будешь вождем над всем войском.

– Великая благодарность вашему величеству, – ответил Редуан, – и даже если мне предстоит лишь смерть, я умру со славою как полководец. Пусть ваше величество назначает выступление, когда захочет, я готов уже выполнить вашу волю.

– Я не ожидал меньшего от столь достойного рыцаря, как ты. С нами выступят все рыцари Абенсеррахи, Сегри и Гомелы, Масы, Венеги, Малики Алабесы – все отважные воители, тебе хорошо известно. А кроме них в поход отправится еще много славных рыцарей; достаточно выступить мне, чтобы никто из храбрых не остался дома.

В то время, как король это говорил, явился привратник королевского дворца и сказал, что у входа ждут два приезжих мавританских рыцаря с дамой и просят позволения войти, чтобы поцеловать королю руки.

– Кто бы они ни были, – проговорил король, – пусть во имя святого аллаха входят.

Привратник ушел, и вскоре в королевский зал вступили двое рыцарей, одетых в чалмы, марлоты и обувь черного цвета. Между ними шла дама, точно так же одетая во все черное; черный креп закрывал ей почти все лицо так, что были видны одни только глаза, походившие на два светоча и необыкновенно прекрасные.

Король, весьма удивленный, спросил:

– Чего вы хотите, рыцари?

Оба рыцаря почтительно склонились перед королем, королевой и ее дамами, и затем один из них заговорил так:

– Могущественный король! Да узнает твое величество, что единственное, чего мы хотим, – это облобызать твои королевские руки и руку госпожи нашей королевы и затем возвратиться в нашу землю. Мы – внуки Альмадана, бывшего алькайдом в Ронде, где теперь алькайдом наш отец. Узнав про празднества, справляемые в этом славном городе Гранаде в честь совершившихся здесь бракосочетаний, мы решили приехать на них полюбоваться. Судьба не позволила нам ни поспеть вовремя, ни насладиться их зрелищем. Причиной тому было, что в самый день праздника, на расстоянии четырех лиг отсюда, в безлюдном диком месте, называемом Римским лесом, на нас внезапно напали четыре отважных христианских рыцаря. Мы бросились защищать вот эту девицу – нашу сестру, но им удалось из нас, четырех братьев, двух убить. Мы двое уже были готовы покинуть нашу сестру, и так и случилось бы, если бы не мужество вот этого, стоящего рядом с вашим величеством, рыцаря: не пошли его к нам в ту пору великий Магомет, мы все погибли бы.

С этими словами он указал пальцем на смелого Редуана.

– Итак, государь, – продолжал он, – не радость, но великие потери принесли нам праздники. Похоронив в Долине тела убитых братьев, мы хотели вернуться в Ронду, но мы сочли, что прежде следует поцеловать ваши королевские руки и проститься с сеньором Редуаном, оказавшим нам такую помощь. И несомненно, государь, в лице Редуана вы имеете лучшего и самого отважного рыцаря вашего двора. Я могу поклясться великим Магометом, что сам видел, как он один атаковал четырех рыцарей и двумя первыми ударами поверг двоих из них тяжело раненными; двум же другим удалось благодаря достоинствам их коней спастись бегством. Теперь же, поскольку я все рассказал про нас вашему величеству, мы просим позволения возвратиться в Ронду и поведать нашему отцу о нашем печальном путешествии.

Рыцарь замолк, и на лице у него была глубокая печаль; ту же печаль выражали лица его брата и сестры.

Удивился король такому событию и опечалился им, и, повернувшись к Редуану, сказал тому:

– Поистине, друг мой Редуан, если сильно любил я тебя до сих пор, то теперь люблю еще больше. И раз в тебе живет подобная доблесть, будь с сегодняшнего дня алькайдом крепости и замка Тихола, что близ Пурчены .

Все рыцари, восхищенные отвагой Редуана, хвалили его. Все это видела и слышала Линдараха, теперь почти раскаявшаяся в том, что отвергла любовь Редуана.

Король сказал братьям:

– Раз вы хотите ехать, друзья мои, поезжайте в добрый час! Но вы доставили бы большое удовольствие мне, госпоже моей королеве и всем этим рыцарям, если бы позволили вашей сестре снять с лица черные покровы; нехорошо, если мы так и не увидим ее красоты, которая, как я уже могу судить, должна быть велика.

Братья велели своей сестре открыть лицо. Та повиновалась, подняла с лица черную вуаль и явила всем лик, не менее прекрасный, чем лик Дианы. И показалось всем присутствовавшим в королевском зале, будто утренней порою взошло солнце и осветило все тысячекратным блеском своих лучей; не меньший блеск источала красота прекрасной Ахи, оглядывавшейся по сторонам; взоры ее насмерть поражали рыцарей любовью, а дам – завистью. И рыцари, и дамы чрезвычайно дивились ее красе, и не нашлось рыцаря, который бы не пожелал ее себе в жены, или в невестки, или просто в родственницы, чтобы иметь возможность любоваться ее красотою. Одни сравнивали ее с Дианой, другие – с Венерой, третьи – с той, из-за кого погибла Троя, четвертые – с той, что погубила жизнь грека Ахиллеса .

Так говорили между собой рыцари, а королева, не менее других изумленная красотою Ахи, сказала королю:

– Государь! Да благоволит ваше высочество назначить эту даму в нашу свиту, чтобы мы все могли наслаждаться ее красотой.

И королева подозвала ее к себе движением перчатки.

Прекрасная Axa, поклонившись королю и рыцарям, подошла к королеве, склонила перед ней колени и попросила у нее руку для поцелуя, которую королева не дала ей, пока не посадила ее рядом с собой.

Все дамы, находившиеся там, были удивлены такой красотой. И было чему, ибо, хотя здесь и присутствовали Дараха, Саррасина, Галиана, Фатима, Селима, Альборайя, Коайда и еще множество красавиц, никто из них не мог сравниться с Ахой. И была Axa между ними подобна солнцу среди звезд.

Редуан смотрел на нее и сгорал в живом огне любви. Он страшился, как бы его любимая Axa не вздумала нарушить данное ему слово.

Красавица в свою очередь смотрела на Редуана; и если красивым он ей казался в Долине, на коне, с копьем и щитом в руке, то теперь во дворце представился ей Не менее прекрасным: если в Долине он явил себя Марсом, то здесь Адонисом. И она ласково и нежно улыбалась Редуану, что немало утешало и успокаивало его.

Тут король заметил Редуану:

– Друг мой Редуан! Очень жалею, что мне не пришлось видеть твоего поединка с храбрым Гасулом. Вы равны друг другу в отваге и силе, и бой ваш должен был быть упорным и опасным.

– Тому свидетелем был я, – сказал Муса, – я не мог их помирить. И мне пришлось видеть их бой, подобный бою двух разъяренных львов. И могу сказать, что они оба вышли из него победителями.

– Кто или что заставило их сразиться? – спросил король.

– Это длинная повесть, – ответил Муса, – и незачем вспоминать ее; незачем растравлять старые раны. Скажу только, что причина ссоры – в твоем дворце.

– Догадываюсь, что это может быть, – сказал король, – и я уверен, что теперь Редуан уже ни за что не возобновит свою распрю с Гасулом.

– Ваше величество угадало правду, – сказал Редуан. – Да, я позабыл уже причину распри. Но, правда, в ту пору я готов был ради нее отдать тысячу жизней, если бы я имел их столько. Однако время все изменяет.

– Должно быть, у тебя новая причина, – заметил король, – иначе не может быть.

Пока король разговаривал с Редуаном, два рыцаря, братья Ахи, сели рядом с Магардином Аметом, отважным и богатым рыцарем из рода Сегри. Последний, едва только увидел красоту Ахи, настолько пленился ею, что не мог отвести от нее глаз и такое почувствовал томление, что, будучи не в силах сдерживаться от чрезмерной страсти, с такими словами обратился к ее братьям, сидевшим рядом с ним:

– Сеньоры рыцари! Знаете ли вы меня?

– Мы к вашим услугам, сеньор, – ответили те, – но поскольку мы чужие здесь, мы не знаем в отдельности никого из гранадских рыцарей; но раз вы находитесь при таком славном короле, в его королевском дворце, нам хорошо понятно, что вы должны принадлежать к числу самых высокородных рыцарей Гранады.

– Так узнайте же, сеньоры рыцари, что я – Сегри, потомок королей Кордовы, и значу я в Гранаде не так мало, чтобы со мной и моим родом не считались. И мне бы хотелось, чтобы вы, если вам будет угодно, породнились со мной и отдали мне в жены вашу сестру Аху. Она настолько мне понравилась, что я очень был бы рад стать вашим зятем и родичем. И даю вам слово мавританского рыцаря, я мог бы – когда бы захотел – взять в Гранаде жену из очень знатного рода, но до сих пор не хотел этого сделать. Вид же вашей сестры покорил меня.

Тут Сегри умолк и с нетерпением стал дожидаться приговора.

Приезжие рыцари, братья Ахи, переглянулись и стали совещаться. И, посовещавшись недолго, приняв во внимание доблесть Сегри. слава о которой шла по всему свету, они отвечали ему согласием, рассчитывая, что их отец согласится точно так же и будет доволен.

Рыцарь Сегри, осчастливленный их ответом, не дожидаясь более, преклонил перед королем колени и сказал:

– Великий и могучий король! В пору празднеств в нашей славной Гранаде в честь счастливых свадеб умоляю, ваше величество, позволить мне вместе с другими отпраздновать и мою свадьбу. Пусть узнает ваше величество, что я, побежденный любовью к прекрасной Axe, просил ее себе в жены у ее двух братьев, которые, узнавши, кто я, почли за благо и согласились отдать ее за меня. Поэтому умоляю, ваше величество, позволить нам справить свадьбу согласно нашим обрядам, раз время тому столь благоприятствует.

Король взглянул на даму и ее двух братьев и, удивленный столь быстрым сговором, сказал, что если они хотят и невеста согласна, он будет очень рад новой свадьбе.

Все присутствующие точно так же были крайне удивлены и ждали, чем все это кончится. Но тут отважный Редуан, будто ужаленный ядовитой змеей, вскочил на ноги и вскричал:

– Государь! Брак, о котором просит Сегри, не может совершиться, хотя бы братья дамы ему это и обещали. Эта дама – моя невеста с той самой минуты, как я ее спас от христианских рыцарей. Мы уже обменялись с ней обещаниями и залогами. И никто не посмеет помешать моей свадьбе, если он не хочет погибнуть от моей руки! А чтобы истина стала всем ясна и понятна, пусть дама расскажет сама об этом деле.

Сегри в сильном смятении возразил, что она не может выйти замуж без позволения братьев или отца, что она принадлежит ему и он будет ее отстаивать вплоть до смерти.

Услышав такие речи, Редуан, пламенея гневом, бросился к нему, подобный разъяренному льву. Все рыцари, присутствовавшие в королевском зале, поднялись со своих мест: Сегри – на защиту своего родича, а родня и друзья Редуана – за последнего; среди них находились все рыцари Абенсеррахи и Муса с ними.

Король, увидев, какая возникает распря, пригрозил смертью всякому, кто еще осмелится говорить об этом деле, сказавши, что он сам вынесет решение. Тогда все успокоились и стали дожидаться решения короля. И когда все утихомирились, король направился к балдахину королевы, которая вместе со всеми своими дамами была объята смятением, и, взявши за руку прекрасную Аху, вывел ее на середину зала и велел ей выбрать из двух рыцарей того, кто ей больше по сердцу. Для этого он приказал Редуану и Сегри стать рядом.

Прекрасная дама почувствовала большое стеснение и смущение: король заставлял ее свершить выбор, и это было трудно, ибо братья ее дали слово Сегри, она же сама любила Редуана. Наконец она решила исполнить свое обещание, данное Редуану в Долине в день ее спасения. Король подвел ее за руку к двум стоящим рыцарям, и она, преклонившись перед королем, взяла руку Редуана и проговорила: «Государь, вот кого я хочу себе в мужья».

Сегри, чрезвычайно устыженный и рассерженный этим событием, будучи не в силах сдерживать свою боль, тотчас же покинул дворец с затаенным намерением отомстить Редуану.

Свадьба Редуана с прекрасной Ахой была отпразднована в тот же день, и во дворце устроили большой праздник и самбру. На следующий день, когда весь двор продолжал еще предаваться веселью, пришло известие, что огромное количество христиан ворвалось в Долину и опустошает ее. Необходимо было прервать празднества и выступить на бой с христианами. Отважный Муса в качестве главного военачальника очень быстро собрался и вышел в поле во главе конницы числом более тысячи и пеших воинов более двух тысяч. Встретившись с христианами, они вступили с ними в кровопролитный бой, в котором с обеих сторон пало много народу. Но в конце концов мавры, превосходящие христиан численностью более чем в три раза, остались победителями: они взяли в плен много христиан и отбили у них два знамени. Но эта победа стоила им очень дорого: более шестисот мавров пало в битве. В этот день большие воинские подвиги совершили рыцари Абенсеррахи и Алабесы, и если бы не их отвага и мужество, маврам не выиграть боя. Муса возвратился в Гранаду с победой, чему немало обрадовался король. В тот день отличился также и доблестный Редуан, по возвращении горячо облобызованный королем за храбрость.

В честь победы был возобновлен свадебный праздник, и длился он более недели. По окончании его король решил сделать набег на землю христиан, чего уже давно не предпринималось. Было решено пойти на Хаэн, город, более всех иных вредивший Гранаде и ее окрестностям. Король, как договорились заранее, поручил начальство над войском Редуану, и они выступили из Гранады. Теперь вы услышите о том, что с ними произошло.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Рассказывающая про случившееся с Молодым королем и его людьми на пути в Хаэн; про неслыханную клевету Сегри и Гомелов против мавританской королевы и рыцарей Абенсеррахов и про смерть последних

В конце последнего дня празднества король, сидя за трапезой с лучшими рыцарями своего двора, обратился к ним с такими словами:

– Мне хорошо известно, верные вассалы и друзья, что вам уже наскучил образ жизни, проводимый среди стольких празднеств, и что жестокий и кровавый Марс, которому вы всегда служили, громко призывает вас. Теперь после того, как Магомет привел нас быть свидетелями столь торжественных празднеств в нашем древнем и славном городе Гранаде и столь великолепных свадеб, отпразднованных при нашем дворе, – теперь будет очень уместно возобновить войну с христианами, так как они, вызывая нас на битву, почти вторгаются в самые наши стены. Вы уже знаете, мои добрые друзья, что в прежние дни я потребовал от Редуана слова, которое он мне и дал, что он предоставит мне возможность завоевать Хаэн в одну ночь. Ныне он повторяет мне свое обещание и просит для его выполнения только тысячу солдат. Но я решил, пусть их будет пять тысяч. И для этого поручаю брату моему Мусе собрать определенное мною число воителей: две тысячи всадников и три тысячи пеших; чтобы все они были опытны в военном деле. Пусть Редуан будет их предводителем в походе на Хаэн – город, от которого мы столько потерпели и терпим вреда. И если я увижу Хаэн в моей власти, – клянусь моей королевской короной, – пойду походом на Убеду и Баэсу, и на все их окрестности. А потому хочу теперь услышать ваше мнение.

Тут король замолчал и стал ожидать ответа своих мужей. Встал со своего места Редуан и сказал, что он исполнит свое слово. Затем доблестный Муса обещал в три дня выставить в Долину вооруженное и готовое войско. Все же остальные там присутствовавшие рыцари поклялись до своей смерти служить королю своими жизнями и всем своим именьем. Король всех очень благодарил за готовность.

Двое рыцарей – братья прекрасной Ахи – с позволения короля вернулись в Ронду, где с большой радостью были встречены родителями, которые, радуясь браку своей дочери с Редуаном, с другой стороны, преисполнились печали и скорби из-за утраты двух своих сыновей. Но, видя, что отчаянием ничего не поправишь, они утешились тем, что имеют столь хорошего зятя, как Редуан.

В ту пору король велел Сулеме Абенсерраху отправиться алькайдом в крепость Моклин; тот сейчас же туда выехал, увозя с собой свою возлюбленную Дараху. Отец Галианы возвратился в Альмерию, оставив прекрасную Селиму на попечение ее старшей сестры. И еще много рыцарей по приказу короля уехали в свои алькайдии, охрана и надзор за которыми на них были возложены.

Доблестный Муса с большой тщательностью набрал пять тысяч пеших и конных воинов, очень храбрых и опытных в войне, и по прошествии четырех дней собрал их всех в Долине Гранады. По приказу короля Муса вошел со своим войском в город, где был устроен смотр. Король, убедившись в отваге и хороших качествах солдат, пожелал немедля выступить с ними на Хаэн, поручив главное начальствование Редуану. Последнее очень обрадовало Мусу, ибо он знал Редуана как очень храброго рыцаря.

Итак, через ворота Эльвиры выступило все войско в полном порядке, конница была разделена на четыре отряда, и у каждого отряда имелось свое знамя. Первым конным отрядом предводительствовал доблестный Муса, под его начальством находились сто шестьдесят рыцарей Абенсеррахов, почти столько же Алабесов, все отменные рыцари, и, кроме того, Венеги.

Стяг Мусы был из расшитого шелка, белого и алого; на алом поле его в виде эмблемы был изображен храбрый дикарь, раздирающий пасть льву, а на белом поле – другой дикарь, дубиной раскалывающий земной шар, над ним – девиз: «Всё – мало». Весь этот отряд рыцарей был очень хорошо одет, имел отличных коней и оружие; на всех были надеты алые и пурпуровые марлоты и золотые и серебряные шпоры.

Второй отряд состоял из рыцарей Гомелов, Сегри и Масов и был не менее богато и пышно одет, чем отряд Мусы, шедший в авангарде. Стяг Сегри был из расшитого шелка, зеленого и лилового; имел эмблемой полумесяц из серебра, а над ним девиз, гласивший: «Скоро станет полным, и не сможет солнце затмить его». Всех рыцарей Сегри, Масов и Гомелов было двести восемьдесят; все смелые и нарядные, все в альхубах и марлотах из тунисских тканей: одна половина одежды – зеленого цвета, другая – пурпуровая. У них точно так же имелись серебряные шпоры.

Третий отряд состоял из Альдорадинов – очень знатных рыцарей; вместе с ними выступали Гасулы и Асарки. Их стяг был желтого в львиного цветов; эмблема – зеленый дракон, своими свирепыми когтями раздирающий золотую корону, и девиз: «.Перед ним никто не устоит». Этот отряд также отличался прекрасным вооружением и хорошими конями; было их в целом сто сорок человек.

Четвертый отряд состоял из Альморади, Маринов и Альмохадов – рыцарей очень славных. Они везли королевское знамя Гранады. Оно было из светло-желтого и ярко-алого расшитого шелка, все отороченное золотом, а в середине, в виде эмблемы, – прекрасный золотой гранат, разрезанный с одной стороны, а в отверстии виднелись красные зерна, сделанные из драгоценных рубинов. От черенка плода шли две ветки с листьями, вышитыми зеленым шелком. Казалось, будто плод еще находится на дереве. Внизу стоял девиз: «Рожден в короне». В этом блестящем отряде ехал сам Молодой король Гранады в сопровождении множества рыцарей, вассалов и друзей.

Стоило посмотреть на всю эту великолепную конницу, неслыханные ее богатство и нарядность, на изобилие многоцветных перьев на шлемах, на сверкающую белизну адарг, на яркий блеск стали, на отличных коней, на множество стягов на копьях и на разнообразие их цветов.

Но если прекрасна и нарядна была конница, то не уступала ей в одежде и в вооружении и пехота, состоявшая из стрелков-пращников и лучников.

Так выехал торжественно Молодой король из Гранады и направился к Хаэну. С башен Альгамбры смотрели ему вслед все дамы Гранады, королева-мать и королева-супруга. Про поход короля сложили романс, прекрасный, хотя и старый, гласящий следующее:

Этот поход короля Гранады не смог остаться настолько тайным, чтобы о нем не узнали в Хаэне от лазутчиков, которых хаэнцы имели в Гранаде. Другие говорят, что предупреждение было сделано пленниками, бежавшими из Гранады. Наконец третьи утверждают, будто его сделали Абенсеррахи или Алабесы; и последнее мне кажется наиболее верным, ибо названные мавританские рыцари находились в дружбе с христианами.

Как бы там ни было, но Хаэн вовремя оказался предупрежденным о вторжении мавров в его пределы и поспешил предупредить Баэсу, Убеду, Касорлу, Кесаду и остальные соседние города. Те сейчас же приготовились к сопротивлению врагу, идущему из Гранады.

Войско мавров, с блеском выступившее в поход, как вы о том уже слышали, скоро достигло ворот Аренас, где нашло множество христианских воителей, соединившихся для задержания мавров в их продвижении. Но сопротивление их мало помогло, и мавры, пройдя из конца в конец все поле Аренас, вступили в ворота города, невзирая на его защитников, а затем прошли по полям Гуардии и Пегалахары и достигли Ходара и Бель-мара.

Хаэнское рыцарство, получившее известие, что бой уже происходит в Гуардии, поспешило навстречу врагу. Из Хаэна выступило всего четыреста очень хорошо вооруженных воинов; примерно столько же поставили Убеда и Баэса; и все они, объединившись, смело отправились на поиски врагов, вторгшихся в их земли. Ими предводительствовал епископ дон Гонсало – муж великой храбрости.

Оба войска встретились друг с другом в Долине на берегу Рио Фрио и вступили в жестокий и кровопролитный бой, упорный и долгий. Такова была доблесть христианских рыцарей, что мавры оказались вынужденными отступить к воротам Аренас. Здесь мавры понесли бы окончательное поражение, если бы не доблесть Абенсеррахов и Алабесов, сражавшихся с великим мужеством. Тем не менее маврам пришлось в конце концов уступить поле христианам. Но мавры увели с собой огромную добычу – коров и коз, так что ни с той, ни с другой стороны не было видно большого перевеса.

Гранадский король очень удивился столь своевременно оказанному сопротивлению христиан. Он спросил у христианских пленников о причине того, почему в Хаэне собралось столько воинства. Пленники ему отвечали, что Хаэн уже за много дней был предупрежден о походе мавров, и по этой причине вся страна поспешно взялась за оружие. Это послужило достаточным оправданием для Редуана, не смогшего исполнить данного королю слова: в одну ночь завоевать Хаэн. Король, удивленный и рассерженный предупреждением христиан, никак не мог понять, от кого оно исходило. Редуан очень хорошо понимал, что не так-то легко завоевать Хаэн, но как человек смелый и могучий решил во что бы то ни стало овладеть этим городом. И. без сомнения, достиг бы своего, если бы Хаэн не оказался предупрежденным.

Король вернулся в Гранаду, нагруженный обильной добычей. Он и его войско были встречены празднествами в честь их возвращения.

Христиане со своей стороны торжествовали оттого, что сумели отразить нашествие стольких мавров и перебить многих из них.

Молодой король Гранады, утомленный походом, отправился в загородный дворец по названию Алихарес, а с ним вместе немного рыцарей – все Сегри и Гомелы; с ним не было ни одного Абенсерраха, ни Гасула, ни Алабеса, потому что все они, под начальством доблестного полководца Мусы, выступили против христиан, вторгшихся в Долину.

Король, отдыхая в Алихаресе, однажды после трапезы повел речь про поход на Хаэн и про мужество рыцарей Абенсеррахов и Алабесов, благодаря которому маврам удалось захватить богатую добычу. Тогда один из рыцарей Сегри – тот самый, которому было поручено обвинить королеву и Абенсеррахов, – сказал:

– Поистине, государь, если хороши рыцари Абенсеррахи, то хаэнские рыцари еще лучше, ибо их мужеству было дано отбить у нас большую часть добычи и принудить нас силой своего оружия с большим уроном покинуть поле.

И так говоря, Сегри говорил правду, ибо действительно велико было мужество хаэнских воителей. Тот день принес им много чести и славы, и про ту битву пели следующий знаменитый старый романс:

Этот романс был сложен в память хаэнской битвы, хотя некоторые поют его иначе. Но как ни петь его, событие было таким, каким мы про него рассказывали. Второй романс начинается следующим образом:

Так гласит второй романс; но и этот, и предыдущий сводятся к одному и тому же. И хотя оба романса – старые, хорошо их вспомнить ради новых поколений, чтобы они узнали про событие, о котором сложены эти романсы, хотя и старые, но вполне пригодные для цели, о какой я говорю. Произошла та битва в царствование Молодого короля Гранады, в тысяча четыреста девяносто первом году.

Теперь возвратимся к Молодому королю, отдыхающему в Алихаресе, где рыцарь Сегри сказал ему, что хаэнские рыцари превосходят храбростью Абенсеррахов, раз заставили их отступить с поля битвы. На что король возразил:

– Я вполне с этим согласен, но если бы не храбрость Абенсеррахов и Алабесов, то, может быть, никто из нас не возвратился бы в Гранаду; они же достигли своей доблестью того, что мы отступили невредимыми и даже не позволили отбить у себя добычу и нескольких пленников.

– О, как слепо ваше величество! – ответил Сегри. – И как из-за своей чрезмерной доброты и чрезмерного своего доверия к роду Абенсеррахов благоволит оно к изменникам королевской короне и даже не подозревает про их измену. Много гранадских рыцарей хотело об этом сказать, но никто не отважился и не решился, ибо велика твоя благость, государь. в отношении к этому изменническому роду. И, говоря по правде, я тоже не хотел об этом сказать, но я обязан вступиться за честь моего короля и господина. Итак, говорю вашему величеству, чтобы оно не доверялось впредь ни одному Абенсерраху, если не хочет лишиться своего королевства.

Опечаленный, сказал ему король:

– Скажи же мне, друг мой, все, что тебе известно, не скрывай от меня ничего, и я обещаю тебе за это великие милости.

– Не хотелось бы мне выступать разоблачителем этой тайны; пусть сделал бы это кто-нибудь другой. Но раз ваше величество мне приказывает, – я должен сказать, взяв с вас королевское слово, что вы меня не выдадите, потому что ваше величество уже знает, что я и весь мой род – мы находимся во вражде с Абенсеррахами, и они могут сказать, будто мы из зависти к их знатности, славе и благоденствию навлекли на них гнев вашего величества, чего бы я не хотел ни за какие сокровища мира.

– Не страшитесь этого, – сказал король, – даю вам мое королевское слово, никто от меня про то не услышит, никого я не выдам.

– Тогда велите, ваше величество, призвать сюда Махардина Гомела, также знающего тайну, моих двух племянников – Магому и Альгамуя, рыцарей, не позволивших бы мне лгать, а еще других четырех рыцарей Гомелов – двоюродных братьев Махардина.

Король немедля велел позвать их всех, и когда они все тайно явились, так что кроме них не было других рыцарей, Сегри начал свой рассказ, делая при этом вид, что ему очень тяжело:

– Знай же, могущественный король, что все рыцари Абенсеррахи находятся в заговоре против тебя! Они замышляют лишить тебя престола и умертвить. На такую дерзость они решились потому, что госпожа моя королева любит одного из Абенсеррахов по имени Альбинамад – одного из самых богатых и могущественных рыцарей в Гранаде. Нужно ли, государь, говорить тебе о том, что каждый Абенсеррах – это король, это властелин. Нет в Гранаде людей, которые не обожали бы их. Они более любимы, чем ваше величество. Вы, наверное, помните, государь, как мы в Хенералифе праздновали самбру, как магистр Калатравы прислал вызов и как жребий выступить против него пал на Мусу. Так вот, в тот самый день я и присутствующий здесь рыцарь Гомел, гуляя по аллее в хенералифском саду, вдруг увидели за огромным кустом белых роз королеву в обществе Альбинамада. И так сладостно было их времяпровождение, что они не заметили нашего прихода. Я указал на них Гомелу, который находится сейчас здесь и не позволит мне лгать. Мы тихо отдалились от того места и в стороне стали ждать, чем все кончится. И очень скоро мы увидели, что королева вышла из-за кустов белых роз и вдоль Источника лавров медленно направилась туда, где находились ее дамы. Через очень долгий промежуток времени мы увидели, как осторожно вышел Альбинамад и начал бродить по саду, срывая розы белые и алые. Он сплел из них венок и возложил себе на голову. Мы подошли тогда к нему и, как будто ничего не зная, спросили, как он проводит время. На это Альбинамад нам ответил: «Я гуляю в этом прекрасном саду, где есть на что посмотреть». И, проговоривши эти слова, он дал каждому из нас по две розы, и, продолжая беседовать, мы дошли вместе с ним до того места, где находилось ваше величество со всеми рыцарями. Мы хотели сообщить тебе о виденном и не осмеливались: слишком серьезно было известие, которое могло бросить тень на королеву и вызвать смуту при твоем дворе, – а ты в ту пору был еще новым королем. Вот что происходит, и смотри, как бы, потеряв уже супружескую честь, не пришлось бы тебе потерять и королевства, а потом и самую жизнь – благо превыше всех остальных. Возможно ли, что ты до сих пор не заметил и не угадал замыслов Абенсеррахов? Разве ты не помнишь, какую эмблему избрали себе Абенсеррахи на турнире?… Шпора, вонзающаяся в хрустальный земной шар, а рядом изречение, гласящее: «Всё – мало». Этим они хотели дать понять, что целого мира для них мало. А на корме галеры, с которой они выступили во время игры в кольцо, был изображен дикарь, раздирающий пасть льву. Что же иное может это обозначать, как не то, что лев – это ты сам, а они тебя уничтожают? Яви, государь, решимость! Покарай так, чтобы устрашился весь свет: пусть умрут Абенсеррахи, и пусть умрет вероломная и развратная королева, раз она осмелилась попрать твою честь!

Такую скорбь испытал король, внимая рассказу клеветника Сегри, что, поверив всему услышанному, сраженный, упал на землю и пролежал долгое время без сознания. Придя же в себя и открыв глаза, глубоко вздохнул и проговорил:

– О, Магомет! чем я тебя прогневал, что ты так воздаешь мне за все хорошее, мною для тебя сделанное?… Это ли отплата за дары, тебе принесенные, за мечети, в твое имя воздвигнутые, за изобилие благовоний, сожженных мною на твоих алтарях? О предатель, как ты меня обманул! Смерть изменникам! Клянусь аллахом, умрут Абенсеррахи и королева погибнет в огне! За мною, рыцари, едемте в Гранаду, тотчас же схватить королеву, и пусть о моей мести заговорят по всему свету.

Один из рыцарей-клеветников, Гомел, сказал:

– Нельзя так поступать; если ты схватишь королеву, – все погибло; и королевство твое, и жизнь окажутся в опасности. Потому что, если королева будет брошена в темницу, Альбинамад тотчас же догадается о причинах ее заточения. Он примет меры, соберет всех своих сородичей, всегда готовых выступить тебе на погибель и на защиту королевы. А ведь тебе известно, что к их партии принадлежат еще Алабесы, Венеги и Гасулы – весь цвет Гранады. Вот как должно поступить для осуществления твоей мести: очень спокойно и без шума прикажи явиться Абенсеррахам к себе, в королевский дворец; вызови каждого из них отдельно и имей наготове в засаде двадцать или тридцать рыцарей из тех, кому ты, государь, вполне доверяешь; и по мере того, как будут один за другим входить Абенсеррахи, вели их обезглавливать. И после того, как все они будут по одному умерщвлены и об этом станет известно, ни одного из них уже не останется в живых, и уж если их друзья пожелают что-либо против тебя предпринять, то у тебя будет против них устрашенное королевство, и встанут на твою защиту все Сегри, Гомелы и Масы, которые не настолько мало стоят и не настолько незначительны, чтобы не избавить тебя от всякой опасности и не создать тебе прочного мира. А выполнив все это, прикажешь заточить в тюрьму королеву, поручишь свое дело правосудию, обвинив ее в прелюбодеянии, и пусть четверо рыцарей, поддерживающих твое обвинение, вступят в бой с четырьмя рыцарями, защищающими невинность королевы. Если рыцари-защитники победят обвинителей, королева будет освобождена; если же побежденными окажутся ее защищающие, королева умрет. Тогда все родичи королевы – Альморади, Альмоады и Марины – не будут слишком раздражены и не выступят, полагая, что то – лишь справедливость с твоей стороны. В остальном же, государь, предоставь действовать нам, устрой все таким образом, что ты будешь отомщен, а твоя жизнь и королевство останутся в безопасности.

– Хороший совет даете вы мне, верные мои рыцари! – сказал король. – Но кто же будут те четыре рыцаря, что обвинят королеву и вступят в бой для поддержки своего обвинения? То должны быть рыцари, которым обязательно удалось бы их дело!

– Не заботьтесь об этом, ваше величество! – отозвался предатель Сегри. – Я буду одним из них, мой двоюродный брат Махардон – вторым, Махардин – третьим и его брат Алиамет – четвертым. Магомет тому свидетель, не найти при твоем дворе других четырех рыцарей, равных этим по доблести и храбрости, даже считая и Мусу!

– Ну, хорошо, – сказал обманутый и несчастный король, – сделаем так: отправимся в Гранаду и распорядимся о справедливом возмездии. О, Гранада, горе тебе! Какое падение предуготовлено тебе, и не подымешься ты из него никогда, и не восстановить твоего благородства и богатства!

После этого король и клеветники отправились в Гранаду, где, вступая в Альгамбру, были встречены королевой и ее дамами, вышедшими к самым воротам королевского дворца. Но король не пожелал даже взглянуть на королеву, не остановился с ней, как то делал раньше, а прошел мимо, чему королева немало удивилась и вернулась одна с дамами в свои покои, не зная, чем объяснить это совершенно необычное пренебрежение короля.

Король провел остаток дня со своими рыцарями, поужинал очень рано и удалился к себе в опочивальню, говоря, что чувствует себя нездоровым. Все рыцари тоже разошлись по домам.

Всю эту ночь несчастный король провел, терзаемый тысячами мыслей, не мог заснуть и так говорил самому себе:

– О, бесконечно несчастный Боабдил, король Гранады! Близок ты к погибели государства и своей собственной!… Если я убью этих рыцарей, великие беды навлеку этим на себя и на королевство. Если же не убью их, а все мне рассказанное правда, – я погиб точно так же. Не знаю лекарства против стольких зол… Возможно ли, чтобы рыцари столь высокого рода замышляли подобное предательство? Не могу себя заставить в это поверить! И возможно ли, чтобы королева, моя супруга, была способна на подобное коварство?… Не верю! Ибо никогда не замечал в ней ничего, что бы не приличествовало порядочной женщине. Но тогда для чего же, с какой целью сказали мне все это Сегри?… Открыли мне это как тайну?… И если тайна их – правда, всемогущим аллахом клянусь, умрут Абенсеррахи и королева!

В таких мыслях, без сна, провел король всю ночь. По наступлении утра он встал и вышел в тронный зал, где его уже ожидало много рыцарей – все Сегри, Гомелы и Масы и среди них рыцари-клеветники. Все они поднялись со своих мест и с большой почтительностью приветствовали короля, и пожелали ему доброго утра. В это время в зал вошел оруженосец и сообщил королю, что минувшей ночью вернулись в Гранаду Муса и рыцари Абенсеррахи из Долины, где они сражались с христианами, и что они принесли с собой два вражеских знамени, привели много голов скота и более тридцати пленников. Король сделал вид, будто он очень рад известию, хотя это было и не так. Он отозвал в сторону предателя Сегри и приказал ему немедленно спрятать в Львином дворе тридцать хорошо вооруженных рыцарей, а также чтобы был готов палач со всем необходимым для выполнения вчера задуманного. Предатель Сегри тотчас же вышел из дворца и выполнил все, что король ему приказал. И когда все было готово и королю об этом дали знать, он направился в Львиный двор, где нашел тридцать рыцарей Сегри и Гомелов с Сегри-клеветниками во главе, всех очень тщательно вооруженных, а с ними палача. Тогда король послал пажа за Абенсеррахом – главным альгвасилом. Паж отправился и передал тому приглашение короля. Абенсеррах немедля пошел на королевский зов. И едва он вступил в Львиный двор, его схватили так, что он даже не успел оказать сопротивления, и в один миг обезглавили над широким алебастровым бассейном.

Таким же образом был призван Альбинамад, обвиняемый Сегри в прелюбодеянии с королевой, и точно так же обезглавлен.

И тем же способом один за другим были обезглавлены тридцать шесть рыцарей Абенсеррахов – самые знатные в Гранаде, – и никто об этом не узнал. И весь род Абенсеррахов постигла бы такая участь, и ни один не остался бы в живых, если бы за них не заступился господь бог наш: ибо дела их и. доблесть не заслуживали, чтобы все они кончили так ужасно, потому что были они большими друзьями христиан и сделали для христиан много хорошего. Рассказывают присутствовавшие там, что некоторые из них умирали христианами, призывая в минуту казни Христа распятого, чтобы не оставлял он их и явил бы им свою милость в их последних муках. Так рассказывали про это позже. Но не захотел господь, чтобы жестокость эта продолжалась дальше. И случилось, что вместе со своим господином, призванным во Львиный двор, вошел туда, никем не замеченный, его маленький паж. Там он увидел, как обезглавливали его господина, увидел и трупы остальных казненных рыцарей. И когда открыли дверь, чтобы идти звать следующего рыцаря, паж выскочил оттуда и, полный ужаса, плача о своем господине, бросился бежать. У моста Альгамбры, там, где теперь находится тополевая аллея, он встретил рыцарей Малика Алабеса, Абенамара и Саррасина, поднимавшихся в Альгамбру, чтобы говорить с королем. И, встретив их, весь трепещущий и плачущий, сказал им:

– Ай, сеньоры рыцари, аллахом святым заклинаю вас: не ходите дальше, иначе умрете злой смертью!

– Как так? – спросил Алабес.

– Так знайте же, господин, – ответил паж, – что в Львином дворе лежит великое множество обезглавленных рыцарей, и все они – Абенсеррахи, а среди них и мой господин, и я сам видел, как ему отрубили голову. Потому что я вошел вместе с ним, и меня никто не заметил, на что была святая воля аллаха. Когда же открыли потайную дверь, я убежал оттуда. Ради святого Магомета помешайте этому!

Очень удивились трое мавританских рыцарей, переглядываясь между собой, не зная, что сказать и можно ли поверить услышанному.

Наконец Абенамар воскликнул:

– Пусть меня убьют, если здесь нет страшного предательства!

– Но как же нам узнать правду? – спросил Саррасин.

– А вот как, – ответил Алабес. – Оставайтесь, рыцари, здесь, и если увидите какого-нибудь рыцаря, подымающегося в Альгамбру, будь то Абенсеррах или нет, – задержите его немного. А я тем временем схожу во дворец, узнаю, что там происходит, и скоро сюда возвращусь.

– Да сопутствует вам аллах, – сказал Абенамар, – мы подождем здесь.

Малик поспешил в Альгамбру и в воротах дворца повстречался с поспешно оттуда выходившим королевским пажом. Малик спросил его: – Куда это ты так спешишь?

– Я иду звать одного рыцаря Абенсерраха, – отвечал паж. – А кто велел его звать? – спросил Малик.

– Король, мой повелитель, – ответил паж. – Не задерживайте меня, ибо я не смею медлить. Но если вы, господин Малик, хотите сделать доброе дело, то спуститесь в город и всем Абенсеррахам, которых встретите, скажите, чтобы тотчас покинули Гранаду, потому что им угрожает великая беда./

И, сказавши это, паж больше не задерживался и с большой поспешностью устремился в город. Храбрый Малик Алабес, удостоверившись в том, что действительно творится какое-то великое злo, вернулся туда, где оставил Саррасина и доброго Абенамара, и сказал им:

– Добрые друзья, несомненно, великое зло затеяно против рыцарей Абенсеррахов: паж короля – вы, может быть, видели, как он торопливо тут пробежал, – предупредил меня, чтобы все Абенсеррахи поспешили покинуть город, так как им грозит страшная опасность.

– Пусть меня убьют, – воскликнул Саррасин, – если это не дело Сегри! Идемте же скорее в город, расскажем о происходящем, чтобы помочь чем-нибудь в этой страшной беде.

– Идемте! – сказал Абенамар. – Нельзя этого откладывать.

И все трое поспешно возвратились в город, где в начале улицы Гомелов встретили полководца Мусу с двадцатью рыцарями Абенсеррахами, теми самыми, что выходили в Долину сражаться против христиан. Теперь они направлялись к королю дать отчет о своем походе.

Едва их заметив, Алабес крикнул, весь в смятении:

– Рыцари, поостерегитесь! Великая измена замышлена против вас! Узнайте, что король приказал умертвить тридцать рыцарей из вашего рода!

Абенсеррахи, удивленные и устрашенные, не знали, что сказать. Но доблестный Муса сказал им:

– Клянусь словом рыцаря, если здесь предательство, то в нем замешаны Сегри и Гомелы! Я заметил, что никого из них не видно в городе, – значит, они в Альгамбре у короля. – И, повернув обратно, добавил: – Идемте все со мной, я найду средство против этого зла!

И все возвратились вместе с доблестным Мусой в город на Пласа-Нуэва, где Муса как главный полководец приказал трубить в аньяфилы. Зазвучали аньяфилы, и в одну минуту на площади собралось множество конных и пеших воинов со своими военачальниками. Явились многие очень знатные рыцари, лучшие в Гранаде, недоставало только Сегри, Гомелов и Масов, что подтвердило их участие в предательстве. Когда все собрались, храбрый Малик Алабес, едва себя сдерживавший, произнес громким голосом:

– Рыцари и доблестные граждане, находящиеся здесь! Знайте, что совершено неслыханное предательство и что Молодой король приказал обезглавить большинство Абенсеррахов! И если бы, по воле всемогущего аллаха, не открылось это предательство, никого бы из Абенсеррахов не осталось в живых. Идемте же, отомстим, долой короля-тирана, так расправляющегося с рыцарями, которые защищают его землю!

Едва кончил говорить Малик Алабес, как простой народ поднял крик и шум, сзывая всех граждан и выкрикивая:

– Измена! Измена! Король убил рыцарей Абенсеррахов! Смерть королю! Смерть королю! Не хотим короля-предателя!

Эти призывы стали распространяться по всей Гранаде с дьявольской быстротой. Все поспешно хватались за оружие и устремлялись к Альгамбре. В несколько минут собралось более сорока тысяч человек: горожан, воинов, торговцев, ремесленников и прочих. Страшно было смотреть на эту в один миг выросшую огромную толпу, к которой присоединилась многочисленная конница и все оставшиеся Абенсеррахи числом свыше двухсот, а с ними Гасулы, Венеги, Алабесы, Альморади, Альмоады, Асарки и все остальное рыцарство Гранады. Они громко кричали: «Если сегодня король велел убить Абенсеррахов, завтра он прикажет убить остальные рыцарские роды!» В толпе стояли такой шум и такие крики, что оглушили всю Гранаду, и до всех окрестностей доносились крики мужчин, вопли женщин и плач детей. Было похоже, будто настал конец света. Все это явственно доносилось до Альгамбры.

Король, догадываясь о причинах шума, испугался и приказал запереть ворота Альгамбры. Он уже раскаивался в содеянном и боялся, что тайна его преступления раскрыта. Между тем толпа с воплями и ревом подошла к Альгамбре, выкрикивая: «Смерть королю! Смерть королю!» Найдя ворота запертыми, добыли огня и с четырех или шести сторон подожгли ворота Альгамбры, которые тотчас же охватило сильное пламя. Король Мулаасен, отец Молодого короля, услышав шум и переполох и узнав о его причинах, рассердился на короля, своего сына, и, желая, чтобы того убили, велел сейчас же отомкнуть одну потайную дверь Альгамбры, говоря, что он хочет отправиться на усмирение бунта. Но только открылась дверь, как в нее устремилось свыше тысячи человек. Они узнали Старого короля, подхватили его и, подняв кверху, воскликнули: «Вот наш король, не нужно нам никакого другого! Да здравствует Мулаасен, Старый король!» И, оставив его с верной стражей, они проникли через потайные ворота в Альгамбру – множество всадников и пеших, и среди вошедших были Гасулы, Алабесы и Абенсеррахи со своими солдатами; всех их было свыше двухсот. Старый король запер потайные ворота и приказал людям, оставшимся при нем, защищать их, чтобы не проникло еще больше народу в Альгамбру и не совершилось там еще большего зла, чем то, какое могло быть от уже проникших в нее воинов. Но эта предосторожность оказалась бесполезной, ибо число людей, проникших в Альгамбру, было вполне достаточно для разрушения не одной, но сотни Альгамбр. А из всех улиц прибывали все новые толпы с криками: «Смерть королю и предателям!». Толпа ворвалась в королевский дворец, где нашла королеву и ее дам одних, почти мертвых от ужаса, не знающих причины великого бунта. Спросили, где находится преступный король, и нашелся кто-то, указавший на Львиный двор. Тогда вся толпа бросилась к нему и нашла его двери замкнутыми тяжелыми запорами. Но мало пользы принесли запоры: их разбили в куски и ворвались внутрь, несмотря на многочисленных рыцарей Сегри, защищавших вход. И когда рыцари Абенсеррахи, Гасулы и Алабесы проникли во Львиный двор и увидели лежавшие там трупы Абенсеррахов, умерщвленных по приказанию короля, – кто сможет описать гнев и ярость, охватившие всех, кто был с ними при таком зрелище? Не было тигров, могущих с ними сравниться в свирепости. С криком бросились они на пятьдесят рыцарей Сегри, Гомелов и Масов, находившихся на том широком дворе и защищавших Молодого короля. «Смерть предателям, замыслившим и исполнившим такое неслыханное преступление!» – воскликнули они и, полные бешенства, устремились со своими мечами на партию короля. Но Сегри и их сторонники отлично защищались, потому что все они были хорошо вооружены и готовы к такому случаю. Но мало помогла им их подготовка: в куски рубили их Абенсеррахи, и меньше чем за час погибли многие из рыцарей Сегри, Гомелов и Масов. Продолжалась сеча, и падали все новые убитыми и ранеными. Там стоял рев и грохот, туда устремлялись толпы, все прибывающие из города, с неизменным кличем: «Смерть королю и предателям!». Таково было истребление, устроенное Абенсеррахами, Алабесами и Гасулами в отмщение за убитых Абенсеррахов, что из всех находившихся там Сегри, Гомелов и Масов очень немногие остались в живых. Злополучный король спрятался, и никто не мог его найти. По окончании бойни предательски умерщвленных рыцарей – числом тридцать шесть и все самых знатных и богатых в Гранаде – снесли в город и положили на Пласа-Нуэва на черном сукне, чтобы весь город их видел и преисполнился состраданием при зрелище, столь печальном и жестоком. По всей Альгамбре разыскивали короля с таким шумом, что гудели все башни, и эхо происходящего откликалось в окрестных горах; и если такая буря и шум происходили в Альгамбре, не меньшее возмущение и плач были в самой Гранаде. Весь народ оплакивал убитых Абенсеррахов. В отдельных домах оплакивали убитых Сегри, Гомелов, Масов и других рыцарей, погибших в этой буре. И про роковое кровопролитие сложили такой романс:

Вернемся теперь к кровавому и упорному бунту населения Гранады против Молодого короля и его приверженцев.

Доблестный Муса, увидев, что Альгамбра занялась пламенем, поспешил принять меры к тушению пожара. Зная, что король Мулаасен, его отец, велел раскрыть потайные ворота Альгамбры, он тотчас же отправился туда в сопровождении большого числа всадников и пеших. Там он нашел короля Мулаасена, которого охраняли более чем тысяча рыцарей. Рыцари восклицали: «Да здравствует король Мулаасен! Его мы считаем нашим повелителем, а не Молодого короля, неслыханным предательством погубившего цвет гранадского рыцарства!»

Муса крикнул: «Да здравствует король Мулаасен. мой отец, раз иметь его королем желает вся Гранада!» То же повторили все, с ним пришедшие. Затем они вошли во дворец, обыскали его весь, но Молодого короля там не нашли. Дойдя до Львиного двора, они узрели там груды трупов рыцарей, погибших в великой бойне: Сегри, Гомелов и Масов, павших от рук Абенсеррахов, Гасулов и Алабесов. Муса сказал:

– Хорошо отомщено предательство против рыцарей Абенсеррахов, но нет достаточного отмщения и кары за измену!

Преисполненные горести от виденного все вышли оттуда и прошли к королеве, которую нашли окруженную ее дамами, плачущую и смятенную. Среди дам находилась прекрасная Селима, столь сильно любимая Мусой. Королева, вся дрожа, обратилась к Мусе с таким вопросом:

– Что произошло, друг мой Муса, что за бедствие обрушилось на город и на Альгамбру? Я не могу ничего понять.

– То дело короля, – отвечал ей Муса, – король, нарушив долг своей королевской чести, допустил ужасное предательство против рыцарей Абенсеррахов, от которых он получил столько важных и славных услуг. И в награду за это он умертвил сегодня тридцать с лишним рыцарей в Львином дворе. Вот какое славное дело сделал или позволил сделать сегодня король – мой брат и ваш супруг, – из-за чего он лишился королевства, и похоже, что самая жизнь его на краю гибели! Все население Гранады – как рыцарство, так и другие сословия – провозгласили своим единственным королем и повелителем моего отца – короля Мулаасена. Вот причина шума и бунта, которые вы, госпожа моя, слышите!

– Святой аллах! – вскричала королева. – Так вот что происходит!… О горе мне!… – и с этими словами она без чувств упала на руки прекрасной Галианы, сестры Селимы.

Все дамы горько оплакивали совершившееся и плакали также о своей королеве, ввергнутой в подобную беду. Прекрасная Axa и Селима опустились на колени перед доблестным Мусой, и Селима, любившая его всем сердцем, обратилась к нему со следующими словами:

– Господин мой! Я не поднимусь с колен, пока вы не дадите мне слова сделать все возможное, чтобы утишить бунт и сохранить за королем, вашим братом, его власть! Хотя он и поступил с вами недостойно, не время сейчас платить злом за зло: воздайте за зло добром. Впредь же обещаю не утруждать вас более своими просьбами, только окажите мне вашу особенную милость и исполните эту просьбу.

Прекрасная Фатима, знавшая уже про их любовь, присоединила и свои мольбы.

Великий Муса, увидев свое солнце распростертым у его ног вместе с прекрасной луной, какой была Axa, не смог не дать им слова усмирить восстание и восстановить короля во владении королевством. Этим он чрезвычайно обрадовал прекрасную Селиму, и в награду себе Муса взял ее руки и поцеловал, чего никто, кроме прекрасной Ахи, не заметил, так как остальные дамы были заняты в ту минуту приведением в чувство королевы. Королева пришла в себя и предалась плачу, а Муса утешал ее, как только умел. Чтобы не терять времени для исполнения своего обещания, он простился с королевой и ее дамами, вышел из дворца, пошел к королю, своему отцу, и сказал ему:

– Государь, прикажи всем, под страхом смерти, успокоиться и сложить оружие, ибо иначе невозможно восстановить в городе порядок.

Король сейчас же послал с этим приказом по всему городу глашатая, а Муса в качестве главного полководца приказал всем своим воинам разойтись по домам. Так что очень скоро утихомирились упорный бунт и мятеж, причем одни разошлись, храня намерение стоять за Мулаасена, другие – за Молодого короля. Мусе помогали в усмирении все рода Гранады, не принадлежавшие к враждующим сторонам: Алахесы, Бенарахи, Лаухеты, Асарки, Аларифы, Альдорадины, Альморади, Альмоады и еще многие гранадские рыцари. Так все было успокоено, а Муса просил всех, чтобы не отказывали в повиновении его брату и не повергали бы Гранаду в смуту.

Все рыцари дали слово Мусе не отказывать королю, его брату, в повиновении, все, за исключением Абенсеррахов, Гасулов, Алабесов и Альдорадинов; эти четыре могучих и богатых рода не пожелали сохранить верность Молодому королю, решившемуся на низкое предательство. И они были правы, ибо, если королю был дан дурной совет, он не должен был его принимать; принявши же, должен был повести дело иначе, способом менее губительным для города и всего государства.

Про злой и предательский совет сложили романс, хотя старый, но хороший:

И дальше в этом романсе рассказывается про уже изложенную нами историю предательства. Поскольку мне предстоит еще сообщить о других вещах, более важных, я прерываю романс и возвращаюсь к доблестному Мусе, очень усердно старавшемуся смирить разгневанные сердца славных рыцарей и восстановить мир между ними и его братом, Молодым королем. Ему удалось примирить всех, за исключением четырех родов, как мы уже сказали, и еще нескольких рыцарей, пожелавших служить королю Мулаасену.

Так в Гранаде по-прежнему продолжались великие раздоры между королями – отцом и сыном – до самого падения Гранады, а причина, почему Гасулы и Алабесы, Абенсеррахи и Альдорадины не захотели, несмотря на все усилия Мусы, принять сторону Молодого короля, была та, что уже в ту пору они замышляли перейти в христианство и вступить в сношения с королем доном Фернандо, как вы про это услышите дальше.

Когда Муса увидел большинство в городе склонившимся к его желанию – восстановить в Гранаде прежний порядок и вернуть Молодому королю его королевский трон, – он отдал приказание узнать местонахождение Молодого короля, его брата.

А Молодой король при виде бунта, вспыхнувшего против него, и при вторжении в Львиный двор Абенсеррахов, Гасулов и Алабесов, с такой яростью убивающих и рубящих на куски Сегри и Гомелов, не решился дожидаться во дворце окончания бури и бежал через потайную дверь в сопровождении пятидесяти рыцарей Гомелов и Сегри, среди которых находились и предатели, подавшие ему гибельный совет. Он укрылся с ними в мечети на вершине холма Солнца, ныне называемого холмом святой Елены, и там предался стенаниям о своей горькой судьбе, проклинал день своего рождения, упрекал Сегри, посоветовавших ему такое коварство против Абенсеррахов. Предатели Сегри и Гомелы ответили ему:

– Государь, не печалься так и не предавайся такому отчаянию! У тебя еще есть почти пятьдесят рыцарей Сегри и столько же рыцарей Гомелов, готовых за тебя умереть. Совет, данный нами, был хорош, но какой-то дьявол разоблачил тайну.

В это время они заметили Мусу, въезжавшего верхом на коне на холм, и сообщили об этом королю.

– С миром или с войной он является сюда? – спросил король, испугавшись.

– С миром, – ответил один из Сегри, – потому что он один и, видимо, – Да будет угодно аллаху, чтобы так оно и было, – ответил король, – и чтобы он не явился сюда лишить меня жизни.

Он так говорил, потому что опасался Мусы из-за Селимы.

– Не убить тебя идет он сюда, – ответил Гомел, – но ради твоего спасения и блага, ибо ведь он тебе брат.

– Да будет угодно аллаху, чтобы напрасными оказались мои опасения, – сказал король.

Тут явился Муса, спросил, здесь ли король: ему ответили, что здесь. Тогда Муса слез с коня, вошел внутрь мечети и нашел там короля в обществе Сегри и Гомелов. Преклонившись перед королем, как следовало, он заговорил:

– Поистине, король Гранады, ты поступил на этот раз не как надлежит королю! Ты позволил казнить столько рыцарей и возмутил всю Гранаду в то время, как в ней жив еще другой король, твой отец, против чьей воли ты захватил корону и скипетр, а теперь подверг опасности собственную жизнь и самое существование государства. И тебя, брат, можно счесть не законным королем, но тираном, заслуживающим, чтобы ему было отказано в повиновении только за одно то, что он поверил своим дурным советникам. Сделанного не поправишь, но мне очень хотелось бы знать, какие причины подвигнули тебя совершить такую жестокость и беззаконие? Если твои причины были справедливы, можно было поступить лучше; если Абенсеррахи были в чем-либо виновны, король имел право их покарать правосудием за их вину, а не нужно было возбуждать такую смуту.

– Брат мой Муса! Раз ты меня спрашиваешь о причине моего великого гнева, назову ее тебе в присутствии находящихся здесь рыцарей, – ответил король. – Узнай же, что рыцари Абенсеррахи замышляли лишить меня королевства и убить, а кроме того Альбинамад Абенсеррах обесчестил меня, вступив в прелюбодейную связь с моей супругой-королевой. Суди же теперь сам, мог ли я. узнав о столь неслыханном коварстве, дожидаться долгого судебного разбирательства?…

Услышав эти слова, Муса чрезвычайно удивился и сказал:

– Не считал я ни королеву, ни рыцарей Абенсеррахов способными на подобные преступления, хотя бы даже в одних только помыслах.

– Так если хочешь рассеять свои сомнения, спроси про это у Амета Сегри, у Махардина и у Махардона: они все при этом присутствовали и расскажут тебе всю правду.

Названные королем клеветники повторили тогда доблестному Мусе все, ими рассказанное королю. Но Муса опять не захотел поверить и не Дал себя убедить, ибо он знал королеву как женщину высокой добродетели, честности и доброты. И он возразил им так:

– Я никогда не поверю, рыцари, этому, и не найдется такого рыцаря, который осмелился бы выдавать это за правду, а если бы такой и нашелся, то он был бы обличен и опозорен как клеветник.

– Ну, так мы утверждаем это! – воскликнул Махардон. – И будем поддерживать наше утверждение против всякого рыцаря, осмелившегося его оспаривать!

Муса, уже рассерженный, ответил:

– В таком случае пусть правосудие рассмотрит ваше обвинение против Абенсеррахов, и выступайте тогда на его защиту с оружием в руках! Я знаю, что вы или будете изобличены, или погибнете! И если бы я не боялся нарушить моего дела, которое есть дело мира, даю вам слово рыцаря и королевского сына, что, прежде чем мы вышли бы из этой мечети, были бы разоблачены и открыты перед богом и людьми ваша клевета и ваше предательство! Только дело мира, с которым я явился, мешает мне это сейчас сделать.

Сегри начали волноваться и говорить, что они рыцари и что ими сказанное будут поддерживать с оружием в руках против любых четырех рыцарей.

– Это мы скоро увидим. – сказал Муса и. обернувшись к королю, добавил: – Идем в Альгамбру, я ее умиротворил и успокоил бунт. Осталось всего-навсего четыре рыцарских рода, желающих подчиниться не тебе, а твоему отцу. Но пройдет еще несколько дней, и я надеюсь, мне удастся с божьей помощью примирить и их. А вы, Сегри и Гомелы, послушайте, что я вам скажу: если из-за вас погибло сорок или пятьдесят рыцарей Абенсеррахов, то и с вашей стороны пало свыше пятидесяти Сегри и Гомелов. Идите же скорее в Альгамбру, распорядитесь, чтобы их трупы вынесли из Львиного двора и предали погребению, как то сделали Абенсеррахи со своими безвинно убитыми родичами.

С этим Муса вышел из мечети и вместе с ним король, положившийся на его слово. Король спросил его:

– Скажи мне, Муса, кто тебе открыл, что я нахожусь в этой мечети?

– Тот, кто видел, как ты туда укрылся, – отвечал ему Муса.

Все спустились с холма и вошли в Альгамбру. Сегри распорядились о погребении трупов своих родственников, и для этого понесли их по домам, сопровождаемые Мусой и другими рыцарями, для избежания каких-нибудь столкновений. Мертвые обеих партий были погребены, и весь тот день в Гранаде ничего не было слышно, кроме печального плача и стенаний. Король, как только вступил в Альгамбру, окруженный своей стражей, прошел в опочивальню и приказал, чтобы к нему никого не допускали в течение всего этого дня, что и было исполнено, и к нему не впустили даже королеву с ее дамами. Королева была очень огорчена, но не знала причины своего нового отъединения, поскольку все уже успокоилось, как передал ей присланный Мусой паж, сказавший, чтобы ее высочество не тревожилось, ибо все мирно и король в безопасности. Королева, очень печальная и задумчивая, удалилась в свои покои, и сердце подсказывало ей. новую беду.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Повествует про обвинение против королевы и рыцарей Абенсеррахов рыцарями-клеветниками; и про то, как королева была заключена в башню и выставила на свою защиту четырех рыцарей; и про то, что случилось дальше

Убитые с обеих сторон были погребены, остановились проливавшиеся по ним слезы, большинство рыцарей Гранады по приказу храброго полководца Мусы возвратились в повиновение Молодому королю, и прошел тот кровопролитный день, столь плачевный для Гранады; на следующий же за ним день все рыцари были призваны к королю в Альгамбру. Собрались там все наиболее славные рыцари, и было видно, что многие из них явились весьма неохотно: пришли, чтобы удовлетворить просьбу Мусы. Они все собрались в королевской зале, сели на свои обычные места и стали дожидаться выхода короля. Король, когда ему сказали, что Муса и многие славные рыцари Гранады его дожидаются, вышел к ним, одетый во все черное, с очень печальным лицом, сел на свой королевский трон и, оглядевшись по сторонам, так начал говорить:

– Верные вассалы и друзья, славные рыцари моей Гранады! Я хорошо знаю, что вы были недовольны мной и хотели лишить меня жизни и государства из-за событий, происшедших в Альгамбре; но вы хотели так поступить, не зная причин и основания этих событий. Правда, я мог бы решить это дело иным способом и избежать такого шума. Но иногда, в известных случаях, овладевают нами гнев и ярость, так что рассудок молчит, и мы прибегаем к безрассудным, но более скорым способам мести. Но да сохранит вас аллах от короля несправедливого, не медлящего с выполнением своей мести! И чтобы дать вам удовлетворение за мою малую вину и великую обиду, потребовавшую от меня скорой мести, узнайте, благородные гранадские рыцари, что Абенсеррахи, славой которых полон мир, составили заговор с целью лишить меня престола и жизни. За одно это они уже заслуживали смерти. Но кроме того, Альбинамад Абенсеррах запятнал мою честь, вступив в связь с моей женой и поддерживая с ней тайную и бесчестную любовь. Они продолжали бы так поступать и до сих пор, если бы не были открыты; здесь, в королевском зале, есть рыцари, свидетели-очевидцы, которые подтвердят это и выступят на защиту своих слов. Вот причины, заставившие меня вчера совершить все, что вы видели: я хотел собственной рукой отомстить за нанесенные мне столь тяжкие обиды и бесчестие. И если бы мое намерение не было раскрыто, не осталось бы сегодня в Гранаде в живых ни одного Абенсерраха. Но каким-то образом враждебная мне судьба раскрыла мое намерение. Из случившегося меня только печалит переполох в городе и смерть многих добрых рыцарей, павших от рук оставшихся в живых Абенсеррахов, Гасулов и Алабесов: пролитая кровь Сегри и Гомелов, по моему мнению, взывает к справедливому возмездию, и, клянусь Магометом, которого чту, я его совершу достойным образом! Повелеваю всем Абенсеррахам, виновным во вторжении с оружием в руках в мой королевский дворец, навсегда покинуть пределы Гранады, а все их имущество, как принадлежавшее изменникам, беру в мою королевскую казну и распоряжусь им по своей воле. Абенсеррахам, менее виновным, не находившимся в Гранаде или несшим вне ее пределов службу алькайдов или какую-либо иную, дозволяю остаться в Гранаде, но лишаю их королевской службы. Если у них родятся дети мужского пола, пусть посылают их на воспитание в другой город, а если женского пола, то пусть выдают их замуж за пределами королевства. И приказываю объявить об этом во всеуслышание по всей Гранаде. Что же касается королевы, моей супруги, то приказываю рыцарям, ее обвинившим, выступить немедля со своим обвинением; а королеву схватить и держать под крепкой стражей, покуда не разрешится ее дело. Потому что нехорошо, когда король, столь славный, как король Гранады, будет жить обесчещенный и не покарает обидчиков за такое тяжкое оскорбление. Вот, повторяю, причина, добрые и верные рыцари, вчерашнего дела. Теперь пусть каждый из вас положит руку на сердце и решит, был ли я вправе желать мести за мои обиды, а решив, пусть ответит.

Прослушав речь короля, все собравшиеся рыцари переглянулись, весьма удивленные всем слышанным, и не знали, что ответить королю, потому что ни один из них не поверил ни в то, что касалось Абенсеррахов, ни в то, что касалось королевы; и сейчас же они все подумали о чудовищной клевете. И все рыцари Альморади и Альмоады, и еще другие, находившиеся в родстве с прекрасной султаншей, пришли в сильное волнение и стали между собой совещаться. Наконец по прошествии некоторого времени, в течение которого король дожидался ответа кого-нибудь из присутствующих, выступил один из рыцарей Альморади, дядя королевы и брат ее отца, и сказал так:

– Мы внимательно выслушали твои слова, король Боабдил, и вынуждены ожидать от них не меньших бед и столкновений, чем вчерашние, потому что все, тобою сказанное, похоже на явную клевету как в отношении Абенсеррахов, так и королевы. Абенсеррахи благородны, не способны они на подобную низкую измену, и нельзя их в ней подозревать! Они •неоднократно выказывали свои благородство и верность в делах, принесших честь и славу твоему королевству; и если ты теперь приказываешь изгнать их из своего королевства, то отныне считай его для себя потерянным. Потому что, если даже ты и прикажешь им уйти в изгнание и если они по своей доброй воле не покинут Гранаду, силой ты их не заставишь это сделать. Ведь ты здесь не единственный король: твой отец Мулаасен еще жив и еще считается королем. А он очень уважает Абенсеррахов и всех их сторонников. Осмотрись теперь кругом, и увидишь, что здесь, у тебя во дворце, недостает всех Алабесов – рода высокого по своей знатности и доблести. Посмотри, и увидишь, что нету здесь также ни Гасулов, ни Альдорадинов – рода древнего и очень уважаемого в Гранаде. Не увидишь тут и Венегов. Ну, так если отсутствуют перечисленные мною, то за ними пойдет вся Гранада; как же сможете вы – ты и твои немногочисленные приверженцы – изгнать Абенсеррахов? Одумайся, Боабдил! Не дай ослепить себя гневу, порожденному клеветой. Это в отношении Абенсеррахов. Что же касается королевы, то сказанное тобою про нее тоже ложь. Ни разу еще не обнаруживалось за ней ни одной вины, она женщина незапятнанной чести и заслуживает большого уважения за свою добродетель. И предупреждаю тебя с самого начала: если ты выступишь против королевы и нанесешь ей какую-либо обиду, то мы все – Альморади и остальные ее родичи – мы откажем тебе в покорности и возвратимся к твоему отцу. Всякий же рыцарь, осмеливающийся клеветать на королеву и повелительницу нашу, лжет, и не благородна его кровь! Я это докажу кому угодно и где угодно!

Клеветники Сегри и Махардин Гомел, и Махардон, его брат, и двоюродный брат Махардина Алиамет в бешенстве вскочили и закричали, что сказанное ими – правда и что они в любую минуту готовы выступить двое на двоих и четверо на четверых в защиту своих слов и чести их короля, и всякий, кто осмеливается их оспаривать, – лжец.

Тогда поднялись со своих мест Альморади и взялись за мечи. Сегри и Гомелы сделали то же самое. Обе партии устремились друг на друга, подняв ужасное смятение и шум в королевской зале. Но рыцари Асарки и Аларифы, добрый Муса и Саррасин, храбрый Редуан и сам король бросились между ними, не дали им сойтись, успокоили их и уговорили снова сесть по местам. И когда все успокоились, Муса заговорил так:

– Благородные рыцари! Я предложил бы, чтобы нашей королеве было предъявлено обвинение и она была бы заключена под стражу: ибо, уповаю на аллаха, ее невинность приведет к смерти ее клеветников и заставит их собственноустно сознаться в своей низости. Это облекло бы королеву великой славой, а вместе с нею и весь ее род. Поэтому пусть выступит здесь королева и сама изберет и назначит рыцарей – своих защитников.

Все согласились со словами Мусы, и тут же было послано за королевой. Та явилась, сопровождаемая дамами, с лицом светлым и радостным. Все находившиеся в зале рыцари поднялись и приветствовали ее глубоко почтительными поклонами, все, за исключением клеветников, не двинувшихся со своих мест. И прежде чем королева села на свой трон, как обыкновенно, Муса обратился к ней с такими словами:

– Прекрасная султанша! Дочь славного Морайсела, Альморади по отцу и Альмоада по матери, отпрыск великих королей марокканских! Узнай же, королева Гранады, что в этом зале находятся рыцари, клевещущие на твое целомудрие и утверждающие, будто ты не соблюдала брачных законов, как должна была соблюсти их по отношению к королю, твоему супругу. Они говорят, будто ты прелюбодействовала и изменила ему с Альбинамадом Абенсеррахом, за что его вчера обезглавили вместе с другими Абенсеррахами. Я и никто из остальных рыцарей не верим этому обвинению, и никто не сможет нас в нем убедить, потому что нам хорошо известно, что твоя добродетель велика. За это обвинение тебе грозит мучительная казнь. Потому оправдайся, чтобы предотвратить ее! Если же не сумеешь оправдаться перед своим супругом, то умрешь на костре, как того требуют в подобных случаях наши законы. Я сказал тебе все это потому, что никто из всех рыцарей, присутствующих в королевском зале, не осмеливался этого сделать, и не подумай, что я имел дерзость так поступить из злобы или из желания нанести тебе оскорбление; но лишь затем, чтобы ты своевременно смогла отвести такой ужасный удар судьбы. От себя я добавлю, что, будучи уверен в твоей доброте, буду служить тем, чем только смогу, и пока душа не покинет моего тела.

Тут Муса умолк, сел на свое место и стал дожидаться, что ответит королева.

Королева, услышавши подобные речи от Мусы – брата ее мужа, – оглядела всех рыцарей в зале и, увидев, что все они молчат, приняла за правду то, что сначала сочла за шутку со стороны Мусы. Тогда, собравшись немного с силами, не изменившись в лице, не выказав женского малодушия, она ответила:

– Всякий, кто клевещет на мою честь и мое доброе имя, – тот не рыцарь и даже не честный простолюдин, но низкий ублюдок, порожденный племенем преступников и негодяев, не достойный войти в королевский дворец! Так кто бы он ни был, пусть сейчас же выступит со своим лживым обвинением – оно мне не страшно! Защитой мне моя невинность. Целомудрие и чистота делают меня неуязвимой. Никогда ни помыслом, ни делом не наносила я обиды королю, моему супругу, и не нанесу, пока он мой супруг. Это обвинение и ему подобные только и могут исходить от мавров – людей малой веры и дурных наклонностей. Да будут благословенны христианские короли и те, кто им служит! У них никогда не бывает таких преступлений, а причина тому – их религия. Скажу лишь одно тебе. Боа-бдил, король Гранады, и вам, гранадские рыцари: чистота моя и невинность будут обнаружены, аллах защитит меня, и те, кто возвел на меня обвинение, открыто сознаются в своей клевете. Я же даю слово справедливо освободившим меня из моего несчастия, что, когда я буду оправдана и смогу располагать собою, король Боабдил никогда больше меня не увидит ни в этой стране, ни за ее пределами. И от всего, мною сейчас сказанного, я никогда не отступлюсь.

И пока прекрасная королева говорила, ее мужественное сердце не выдержало, и она заплакала, а вместе с ней все ее дамы и девицы. Все присутствующие рыцари были тронуты, почувствовали глубокое сострадание и к их слезам присоединили свои. Прекрасная Линдараха опустилась перед королевою на колени и просила позволения отправиться в Санлукар, в дом своего дяди, брата ее отца. «Раз мой отец безвинно убит по приказу короля, – говорила она, – и король изгоняет всех Абенсеррахов, я тоже хочу покинуть Гранаду и не оставаться свидетельницей таких тяжелых событий, когда моя королева подвергается незаслуженному бесчестью».

Королева со слезами обняла ее и сказала – пусть едет, в добрый час. Она сняла с себя драгоценную цепь, ту самую, что ей подарил магистр в день игры в кольцо, и сказала:

– Возьми эту цепь, друг мой, и прости; лучше собиралась я тебя отблагодарить за твою хорошую и верную службу, но ты видишь, как жестоко угрожает мне судьба. Я сама не знаю, к чему мне готовиться и что со мною будет.

И, проговорив это, королева еще раз крепко обняла ее и поцеловала. Тут плач всех дам и девиц сделался еще сильнее, ибо она стала прощаться с ними со всеми. Прекрасная Линдараха была одета во все черное из-за смерти своего отца. Все рыцари испытали глубокое сострадание при виде горестного прощания Линдарахи с королевой. Альморади, Альмоады и другие родственники королевы, не будучи в силах больше сдерживаться, плача, пошли прочь из тронного зала, а уходя, сказали королю:

– Открой, Боабдил, глаза! Посмотри, что ты делаешь! Нас же с сегодняшнего дня считай своими врагами.

Прекрасная Линдараха простилась с королевой и вышла из дворца, сопровождаемая своею матерью и несколькими рыцарями, пожелавшими проводить ее. Она спустилась в город и на другой же день уехала в Санлукар, а с нею вместе отважный Гасул, в нее влюбленный, как мы об этом уже рассказывали раньше. В свое время мы о них еще поговорим, пока же предоставим им следовать по их пути и вернемся к королю с его обвинением королевы, которая жалобно и горько плакала со всеми своими дамами. Король приказал клеветнику Сегри выступить с обвинением. Сегри поднялся и заговорил:

– Клянусь честью моего короля, что королева прелюбодействовала с Альбинамадом Абенсеррахом! Махардин и я, мы застали их в саду Хенералифе, у большого фонтана, за кустом белых роз. Там предавалась королева вместе с Абенсеррахом бесчестному наслаждению. И это наше утверждение мы будем поддерживать вчетвером против других четырех рыцарей, кто бы они ни были, и мы готовы пасть на месте боя, защищая правду наших слов.

Сказавши это, он умолк. На его речь ответила королева:

– Ты лжешь как клеветник, лживый пес! И поверь мне, ты мне заплатишь за эту ложь; немного дней пройдет – и аллах тебе отомстит за меня!

Тогда король сказал:

– Госпожа королева, не забудьте, что в течение тридцати дней Должны явиться рыцари и выступить на вашу защиту, и если этого не случится, с вами поступят согласно законам.

Тут отважный Саррасин не смог более сдержать свой гнев и воскликнул:

– Я готов выступить за королеву, и если не окажется остальных трех рыцарей, чтобы меня сопровождать, я готов вступить в бой один!

– Я буду вторым! – сказал Редуан. – И если нужно, заменю третьего и четвертого.

Доблестный Муса сказал:

– Я буду третьим, отдающим жизнь за дело королевы! А четвертый рыцарь не замедлит явиться, так что бой будет равным. И да благословит королева принять нашу рыцарскую клятву в том, что мы будем сражаться изо всех наших сил!

Королева ответила тогда:

– Великая вам благодарность, благородные рыцари, за вашу великую ко мне милость! Я обдумаю это, раз у меня есть тридцать дней срока для поисков себе защитников.

Затем король приказал отправить ее в заточение в башню Комарес и позволил из ее свиты остаться при ней для услуг только прекрасной Галиане и ее сестре Селиме. Муса и другие рыцари отвели королеву в красивую башню Комарес, поместили ее там в богатых покоях, а у входа в башню поставили стражу из двенадцати рыцарей, приказав им никого, кроме Мусы, не допускать к королеве. Выполнив это, все рыцари простились с королем, очень на него разгневанные за все происшедшее. Все дамы королевы разъехались: девицы уехали к своим родителям, замужние – к себе домой со своими мужьями. Редуан увез свою возлюбленную Аху, Абенамар – Фатиму, очень огорченную судьбой своих сородичей. И все остальные, как сказано, тоже разъехались; королевский дворец остался точно разграбленным, печальным и пустым. При короле остались лишь Сегри, Гомелы и Масы, и многие из них уже раскаивались в начатом ими деле, ибо знали, что такие дела всегда приводят к тяжелым и печальным развязкам.

По всей Гранаде было объявлено, что Абенсеррахи должны покинуть ее пределы в течение трех дней; за промедление они заплатят жизнью. Но Абенсеррахи в тот же самый день попросили себе двухмесячный срок для отъезда, так как хотели покинуть не только Гранаду, но и самые пределы королевства. По просьбе благородного Мусы им были предоставлены просимые два месяца. Муса выступал за них, потому что между ним и Абенсеррахами произошло нечто, о чем будет речь дальше.

Приказ короля распространился по всей Гранаде и обратил ее в самый печальный город на свете. Ибо, как вы уже слышали, весь город любил Абенсеррахов за их храбрость и добродетель, и все очень охотно бы подвергли опасности свое имущество и самые свои жизни, чтобы только чем-нибудь помочь Абенсеррахам.

Распространяясь по Гранаде, королевский указ достиг одной из сестер Молодого короля, по имени Морайма, жены Альбинамада Абенсерраха, того самого, кого обвинили в прелюбодеянии с королевой; за свою знатность он получил в жены королевскую сестру. Теперь же эта дама пребывала в гневе и, с другой стороны, в страхе: от Альбинамада у нее осталось два мальчика, один трех лет, другой пяти. Она явилась в Альгамбру в сопровождении четырех рыцарей Венегов и своих двух сыновей, одетых в траур, как и их мать. Она хотела говорить с королем, своим братом, и нашла его в одиночестве. Был час обеда, рыцари ушли из дворца, осталось только двое из охраны короля. Узнав Морайму, королевскую сестру, они беспрепятственно ее пропустили. Она оставила своих спутников за дверьми и одна со своими детьми вошла к королю. Приветствовав его с должным почтением, так заговорила с ним, с глазами полными слез, источаемых самим сердцем:

– Что это значит, король Гранады? Я обращаюсь к королю, но не к брату, хотя второе обращение и более нежно. Но я не хочу, чтобы ты заподозрил меня в принадлежности к числу заговорщиков, посягающих на твой королевский сан, и потому зову тебя королем. Скажи же мне теперь, за что нас так тяжко карает небо?… Что это за рок, столь беспощадный и кровавый?… Какая враждебная, жестокая и бедственная звезда предопределила свершение стольких бед? Что за комета, полная пламени, жжет и испепеляет славный род Абенсеррахов? Чем оскорбили тебя Абенсеррахи, что ты их хочешь совершенно уничтожить? Мало тебе обезглавить половину рода – ты теперь жестоким указом отправляешь в изгнание оставшихся в живых?… Ты велишь, чтобы каждый Абенсеррах, даже и совершенно невиновный, если он имеет сыновей, то пусть растит их за пределами Гранады, и возвращение в нее для них навеки закрыто? А если имеет дочерей, то пусть выдает их замуж на чужбине?… Суровый указ, жестокий приговор, горькое решение!… Скажи мне, для чего все эти жестокости? А что делать мне, твоей несчастной сестре, с этими двумя малютками – потомством доброго рыцаря Альбинамада Абенсерраха, твоими руками без вины казненного?… Тебе мало смерти отца, нужно еще изгнать сыновей?… Кому мне их отдать на воспитание за пределами королевства? Изгоняя их, не видишь ты разве, что вместе с тем изгоняешь и меня – мать этих сирот и твою сестру? Ты чинишь обиду родной тебе крови. Аллахом заклинаю тебя, одумайся, признай, что был увлечен дурными советниками, не упорствуй в своей жестокости, ибо недостойно короля несправедливо творить зло!

Тут прекрасная Морайма замолчала, не переставая, однако, проливать в изобилии слезы и горестно вздыхать от глубины сердца. Но все это ничуть не смягчило короля; наоборот, преисполненный яростным гневом против сестры, с лицом, запламеневшим огнем, с налившимися кровью глазами и свирепым видом, он отвечал ей так:

– Ты осмеливаешься со мной так разговаривать, низкая Морайма, не смыслящая ничего в королевской крови, от которой ты происходишь, недостойная быть дочерью короля, раз не умеешь чтить королевское достоинство! Так ты ни за что не считаешь огромное пятно, которым запятнал мою честь твой коварный и беззаконный муж? Если бы ты была иной, ты пренебрегла бы всем в мире, встала бы на защиту моей поруганной чести и сама бы предала смерти своего изменника-мужа, столь ее заслуживающего, а сыновей его ты должна была бы бросить в колодец, Дабы от такого дурного отца не осталось потомства, которое, выросши, станет таким же дурным, как и он. И раз ты оказала мне так мало уважения и не выполнила своего долга сестры, ну, так подожди, я сделаю то, что ты должна была сделать!

И с этими словами он набросился на старшего мальчика, на пятилетнего, схватил его поперек тельца левой рукой, а правой рукой в один миг выхватил из-за пояса кинжал и тут же вонзил ему в горло, так что мать не успела его защитить. Бросив первого, жестокий король схватил другого и, несмотря на сопротивление матери, вонзил кинжал в горло и ему, хотя прежде ему пришлось изранить кинжалом руки матери, закрывавшей ими своего ребенка. А совершив эту жестокость, он воскликнул: «Да погибнет весь род Альбинамада – осквернителя моей чести!»

Мать, ставшая свидетельницей жестокого зрелища погибели своих детей, разразилась дикими воплями. Точно лишившаяся рассудка женщина, бросилась она на бесчеловечного короля и старалась вырвать у него кинжал, чтобы им его убить, но король крепко его держал. Видя, однако, что ему не отбиться от нее ни силой и никаким иным способом, он пришел в ярость и нанес ей две смертельные раны в грудь. Прекрасная Морайма упала мертвая рядом со своими сыновьями. При виде этого король воскликнул: «Отправляйся вслед за своим мужем, раз ты его так сильно любила! Ведь ты была такой же низкой изменницей, как и он!»

Затем он позвал кое-кого из стражи, приказал вынести трупы и похоронить в королевской усыпальнице, что и было поспешно исполнено. Это событие повергло всех в ужас. Рыцари Венеги, узнав о зверском поступке короля , немедленно отправились из Альгамбры в город и рассказали о случившемся рыцарству. И скоро вся Гранада узнала о жестокости короля, и многие решили его убить, поскольку, сверх того, было известно еще о несправедливом заточении королевы. Но король окружил себя такими предосторожностями и стражей, что не было к нему подступа: ворота Альгамбры охраняла тысяча рыцарей, на ночь ворота крепко запирались, а по всем стенам, башням и бастионам расставлялись часовые, тщательно-охранявшие Альгамбру и вход в нее. Часть Альгамбры, занимаемая Старым королем, Мулаасеном, тоже охранялась его людьми. Его часть составляли Альхивес, знаменитая башня, называемая ныне башней Колокола, и другие близко от нее расположенные башни со всеми своими бойницами и бастионами. Так что лучшей частью Альгамбры владел Мулаасен, а его сын, Молодой король, имел в своем распоряжении старый дворец, Львиный двор, башню Комарес и галереи, выходящие в сторону Дарро и Альбайсина. И хотя стража и приближенные обоих королей были отделены друг от друга и каждый из них держал сторону своего короля, несмотря на это никогда между ними не происходило никаких ссор или столкновений: Мулаасен приказал своим избегать их, а Муса просил своих о том же.

Так была Альгамбра разделена на две части, и жили в ней два короля; более знатные и уважаемые в Гранаде были сторонниками Старого короля. За него стояли Алабесы, Гасулы, Абенсеррахи, Альдорадины, Лаухеты, Атарфы, Асарки, Аларифы и все горожане, поскольку последние являлись сторонниками Абенсеррахов и их друзей. За Молодого короля стояли Сегри, Гомелы, Масы, Алахесы, Бенарахи, Альморади и многие другие рыцарские семейства Гранады, хотя после заключения в темницу королевы Альморади, Альмоады и Венеги перешли на сторону Старого короля. Так разделилась Гранада, и ежедневно происходили в ней распри и столкновения; напряжение стало еще больше, когда рыцари Венеги, сопровождавшие несчастную Морайму, сестру Молодого короля, рассказали о совершенном королем зверстве. Это заставило Альморади, Альмоадов, Маринов и еще множество рыцарей окончательно отпасть от него, так что почти вся Гранада оказалась ему враждебна. Его поддерживали только Сегри, Гомелы и Масы, и поскольку эти три рода были могущественны, они смогли удерживать его на королевском троне, пока не погубили, как будет видно дальше.

Вернемся теперь к смерти прекрасной Мораймы и ее двух сыновей, В Гранаде много скорбели об их кончине. Одни называли убийцу зверем, другие – тираном, третьи – врагом родной крови, четвертые – врагом отечества, пятые – не достойным королевского престола. И называли его еще многими именами, и все они показывали, что он для всех ненавистен и отвратителен. Но больше всех рассердился на него полководец Муса – брат Мораймы и дядя зарезанных малюток. Муса поклялся, что это зверство будет достойно отомщено и месть не заставит себя долго ждать. Не меньше Мусы разгневался его отец, король Мулаасен, когда весть о случившемся дошла до него. Проливши обильные слезы по своей любимой дочери и внукам, он, пылая гневом, облекся в крепкий панцирь и стальной шлем, поверх доспехов накинул пурпурную альхубу, взял в левую руку деревянную адаргу и, позвав к себе своего алькайда, велел ему, как можно скорее, созвать его гвардию, состоявшую более чем из четырехсот рыцарей. Алькайд тотчас же собрал их и объявил, чтобы они были готовы исполнить все, что прикажет король Мулаасен. Они ответили, что исполнят это очень охотно. Когда король Мулаасен увидел, что люди его собрались и готовы, он вышел на площадь перед своей башней и дворцом, где дожидались воины, и обратился к ним с такими словами:

– Верные и благородные подданные! Большое для нас бесчестие, что в нашей древней Альгамбре до сих пор есть еще другой король. Святому аллаху не угодно долее с этим мириться и это терпеть. Вы очень хорошо знаете, как мой сын, пренебрегши отцовской волей, при помощи изменников Сегри. Гомелов и Масов, провозгласил себя королем, утверждая, что я стал уже слишком стар и не годен для ведения войны и управления государством. Поэтому многие гранадские рыцари приняли его сторону и от меня отступились. Так поступили они вопреки всякому смыслу; ибо очень хорошо известно, что никакой сын не может наследовать королевство и владения своего отца, покуда тот не умрет. Так гласят законы, попранные моим сыном, захватившим мою корону и правящим настолько плохо, что вместо водворения мира и покоя путем справедливого управления он достигает обратного, как вы ясно видели. Вспомните, как он совершенно незаслуженно заточил в темницу прекрасную королеву – спою супругу, обвинив ее в коварстве и измене. Теперь он зарезал двух моих внуков и несчастную Морайму, мою дочь, без всякой с их стороны вины. Ну, так если он совершает такие неслыханные жестокости теперь, когда я еще нахожусь в живых, – что можно ожидать от него после моей смерти? Вам придется оставить ваш любимый город и отправиться на поиски новых земель, где бы смогли жить в безопасности от тирании подобного изверга! Может ли Нерон сравняться с ним в жестокости? Да не потерпит более Магомет такого человека! Я решил отомстить за смерть моей любезной дочери Мораймы и моих дорогих внуков: я убью этого тирана! Для выполнения мести прошу вашей помощи, друзья и верные вассалы! Пусть лучше погибнет такой правитель, чем из-за него королевство, подобное Гранаде! Следуйте все за мною и явите вашу обычную храбрость! Освободим наш древний, славный город!

Произнеся эту речь, Старый король приказал своему алькайду хорошенько сторожить его дворец, а сам отправился во дворец своего сына, Молодого короля. Дорогой он и его воины восклицали: «Свобода, свобода, свобода! Смерть тиранам и их приспешникам! Никому из них не остаться в живых!» С этим кличем они так неожиданно напали на стражу Молодого короля, что почти не дали ей времени взяться за оружие. Между ними завязался жестокий и кровопролитный бой, и с обеих сторон пало очень много людей. Если бы кто посмотрел в ту минуту на доброго Старого короля, Мулаасена, наносящего своей симитаррой удары направо и налево! Не было у него ни одного удара, чтобы он не поверг врага мертвым или тяжело раненным, ибо вам надлежит узнать, что Мулаасен в дни своей молодости был человеком огромной силы, отменного бесстрашия и великого мужества. Теперь он был еще не настолько стар, чтобы не быть в состоянии владеть оружием, как юноша: ему еще не исполнилось и шестидесяти лет, и у него еще оставалась в живых мать, которой не была восьмидесяти. Добрый старец сражал своих врагов, точно молния. Воодушевленные этим зрелищем, его воины тоже совершали чудеса, убивали и ранили врагов так, что становилось страшно. И хотя они вдвое уступали им числом, однако заставили их покинуть площадь и отступить во дворец. Здесь, во дворце, возник такой шум и грохот, что ничего не было слышно за исключением призыва к свободе.

Молодой король, услышавши шум и крики, очень испугался, вышел посмотреть, что случилось, и увидал своего отца, носившегося среди его стражи, точно разъяренный лев. Догадавшись, что все это могло означать, он вернулся в свои покои, вооружился как можно скорее и снова вышел, чтобы видом и присутствием ободрить и воодушевить своих. В эту минуту к нему подбежал тяжело раненный начальник его стражи и закричал: «Спеши, господин, на помощь своим воинам! Они погибают от руки людей твоего отца! С твоим присутствием к ним возвратится мужество. Я же не в силах их воодушевить: их устрашает один лишь вид твоего отца!»

Молодой король бросился вперед, на помощь своим, с криком: «На них, друзья мои! На них! Ваш король с вами! Ни одному из них не уйти от наших мечей!» И, крича так, он начал с таким пылом и отвагой рубить людей Старого короля, что сразу пробудил в своих мужество и волю к борьбе. И они сделали такое усилие, что прогнали на большое расстояние назад людей Мулаасена, при виде чего добрый старец закричал: «Не отступать перед этими изменниками и негодяями! На них! За мной!» – чем снова возвратил им мужество.

Обе стороны дрались, как львы. Но Молодому королю мало помог его пыл, – воины Старого короля были сильнее, и защитники дворца, потеряв надежду их прогнать, отступили до самых покоев Молодого короля и здесь остановились, и вступили в ожесточенный бой. Весь дворец был полон трупов и залит кровью, и звучали в нем с обеих сторон оглушительные крики. В этот миг отец и сын столкнулись лицом к лицу. И когда старец увидел его с альфангой в руке, производящим страшное опустошение в рядах его воинов, он, несмотря на то, что тот был ему сыном, и совершенно позабыв об отцовской любви, бросился на него с яростью гирканского змея, воскликнув:

– Здесь заплатишь ты, предатель и узурпатор моей чести, за смерть Мораймы и ее сыновей!

С этими словами он нанес ему своей симитаррой страшный удар по щиту, расколовший щит пополам и ранивший Молодого короля в руку; и не будь щита, здесь бы кончил свою безрадостную жизнь Молодой король; и, если бы так случилось, было бы это великим благом для Гранады: не совершилось бы еще по его вине стольких несчастий, ибо, оставшись в живых, он сделался в дальнейшем причиной многих смертей и бедствий.

Лишившись щита и получив в левую руку рану, Молодой король, загоревшись ядовитой змеиной злобой, не щадя седин своего старого отца и не оказывая ему уважения и почтения, какое сыновья должны оказывать родителям, занес руку, чтобы поразить его своей альфангой, но не успел исполнить своего преступного намерения: в этот миг с обеих сторон на помощь своим королям подоспело много рыцарей. Тут усилились крики и с новой силой вспыхнул кровопролитный междоусобный бой. Больно было смотреть на взаимную резню этих озверевших людей, как они безжалостно убивали и ранили друг друга, будто их с самых давних пор разделяла смертельная ненависть и гражданская война; а между тем здесь сражались брат против брата, отец против сына, родич против родича, друг против друга; они презрели узы родства и дружбы и руководствовались только страстью и привязанностью к одному из королей; и этих причин было достаточно, чтобы сделать бой столь кровопролитным, будто он происходил между двумя неприятельскими армиями.

Приспешники и гвардия Молодого короля превосходили числом люден Мулаасена и начинали одерживать над ними верх. Заметив это, один мавр со стороны Мулаасена, человек хитрый и хороший солдат, чтобы добиться победы, начал кричать изо всех сил так, чтобы все слышали: «На них! На них, король Мулаасен! К тебе на помощь спешит много рыцарей Алабесов, Гасулов и Абенсеррахов! Смерть этим предателям, победа за нами!»

Услышав такие слова, Молодой король так испугался, точно ему грозила немедленная смерть. Точно так же перепугались его сторонники и едва удерживали в руках оружие. Во избежание страшной опасности, им угрожавшей, чтобы не быть изрубленными рукой Алабесов, Гасулов и Абенсеррахов, они решили покинуть дворец. Сомкнувшись вокруг Молодого короля, дабы не оставить его во власти его врагов, они вышли из королевского дворца, оставляя у себя за спиной арьергард из большого числа воинов, прикрывавший их отступление. Люди короля Мулаасена их преследовали очень упорно, думая, что и в самом деле к ним спешат на помощь. Так, одни отступая, другие преследуя, одни защищаясь, другие нападая, они дошли до ворот Альгамбры, которые нашли распахнутыми, ибо хранители ключей, услыхав внутри Альгамбры крики и шум битвы, покинули свои посты и спустились в город, чтобы известить Сегри и Гомелов о происходящем. Они нашли многих из них на Пласа-Нуэва. Узнав в чем дело, Сегри и Гомелы поспешили подняться в Альгамбру, но явились слишком поздно: ко времени их появления Молодой король и его люди, объятые страхом, уже находились вне Альгамбры, а ворота последней были уже заперты на крепчайшие железные засовы и всюду, где это было нужно, расставлена стража. Сегри, Гомелы, Масы и прочие их сторонники, при виде короля за стенами Альгамбры, раненного в руку, и большинства его гвардии тоже в очень плачевном состоянии, были ошеломлены. Они доставили Молодого короля в Алькасаву – древний дворец, королей, здание хорошее и сильно укрепленное, где всегда имелись алькайд и охрана. Там короля принялись лечить с большим искусством опытные врачи. Расставив стражу, необходимую для безопасности, Сегри весь»тот день и следующий от него не отходили, очень огорченные всем случившимся, не желая примириться с потерею Молодым королем Альгамбры. Полные ярости, они обсуждали вопрос, как бы отомстить за это королю Мулаасену.

А король Мулаасен, едва увидел свою Альгамбру свободной от врагов, как, очень обрадованный, велел всех убитых с противной стороны выбросить через стены вон из Альгамбры, а своих сторонников с почестью похоронить внутри ее. На всех башнях королевской Альгамбры в знак торжества заразвевались знамена и флаги, зазвучали королевские аньяфилы и гобои. По всей Гранаде распространилась весть о случившемся, и немало радости вызвало то обстоятельство, что король Мулаасен остался единственным господином Альгамбры, так как Молодого короля ненавидели почти все. Узнали про событие и Алабесы, Гасулы, Абенсеррахи, Венеги и Альдорадины, и, узнав, что все закончилось победой короля Мулаасена, не выступали, ибо в их помощи не было никакой надобности, а разделили общую радость. А кроме того их просил об этом Муса, чтобы вслед за ними не поднялась вся Гранада. Сам Муса с этими пятью рыцарскими родами направился немедленно к Старому королю для изъявления своей верности и поздравлений, за что король их очень благодарил. Намерением доблестного Мусы по-прежнему являлось примирить отца со своим братом, и он еще раз попытался это осуществить; но ненависть Старого короля к сыну была настолько сильна, что он не пожелал ничего исполнить из того, о чем просил его Муса; он твердил, что не сложит оружия, пока совсем того не уничтожит. Муса не стал его раздражать, поскольку события были еще так свежи, и предоставил времени смягчить отцовский гнев, ибо время смягчает все.

Теперь оставим Мулаасена в его Альгамбре, а его сына в Алькасаве продолжать междоусобную войну и распрю и обратимся к Альморади, Альмоадам и Маринам, могущественным и богатым родам, родственникам прекрасной королевы, безвинно заточенной в темницу. Вы уже слышали о том, как рыцари Альморади и Альмоады ушли из дворца, угрожая Молодому королю за его отношение к своей супруге-королеве и советуя ему открыть глаза на собственные поступки. Так вот, покинув королевский дворец, они все составили заговор против Молодого короля: решили или убить его, или по меньшей мере лишить престола, раз он так беспричинно оскорбил свою жену-королеву, их родственницу. Для выполнения своей цели они решили заключить дружбу с Абенсеррахами и их сторонниками, хорошо зная силу их влияния на всю Гранаду. Однажды ночью они отправились в дом брата короля Мулаасена, имя которого Аудильи совпадало с именем Молодого короля. Они застали брата Мулаасена задумчивым и печальным. Он скорбел о событиях, происшедших в Гранаде: о плачевной гибели Абенсеррахов, смерти Сегри и Гомелов. Аудильи был угнетен смертью своей племянницы, прекрасной Мораймы, и ее маленьких сыновей и не знал, к чему приведут все эти дела. Когда вошли рыцари Альморади – их было двенадцать, уполномоченных вести переговоры с Аудильи, – он очень удивился их приходу в поздний, ночной час. Не зная цели их прихода, он спросил, чего они хотят. Рыцари Альморади просили его не пугаться, сказали, что пугаться нечего и что они явились скорее ему на пользу, нежели во вред, что они хотят с ним серьезно поговорить. Аудильи просил их сесть, и когда они расселись, один из них сказал следующее:

– Ты хорошо знаешь, высокородный принц – так должно величать тебя, ибо ты королевский сын, – ты хорошо знаешь, какие ужасные дела совершаются в Гранаде и что за кровопролитная междоусобица там происходит, похожая на памятные междоусобные войны между Суллой и Марией. В Гранаде не осталось улицы, не орошенной кровью благородных рыцарей. Во всем виноват король, твой племянник, внявший клевете и приказавший безвинно обезглавить многих благородных Абенсеррахов, из-за чего погибли также многочисленные рыцари Сегри, Гомелы и Масы. Зсем этим еще недовольный, он собственноручно умертвил свою сестру Морайму и ее двух маленьких детей. Такие поступки может совершать не законный король, но лишь свирепый тиран, проливающий человеческую кровь. Теперь у него опять произошла кровавая битва с отцом, и в ней пало много рыцарей. Но Магомет принял сторону твоего брата, так что твой племянник оказался выгнанным из королевской Альгамбры и, поддерживаемый Сегри, Гомелами и Масами – родами, сохраняющими ему постоянную верность, – отправился в старинный дворец Алькасаву. Мы – Альморади и Альмоады – покинули его, ибо он без всякой вины заточил султаншу – свою жену и нашу близкую родственницу – в суровую темницу и судьбе предоставил решить вопрос о ее чести. А нам ведь он обязан своим королевским саном, потому что мы принудили его отца в свое время согласиться на это. Но раз он так плохо пользуется королевской властью и творит такие жестокости, мы не только отказываем ему в верности, но хотим его погубить и уничтожить. Таково намерение Альморади, Альмоадов и Маринов, Абенсеррахов и Гасулов, Алабесов, Альдорадинов и Венегов, а вместе с тем и большинства горожан Гранады, готовых умереть за жизнь и благоденствие Абенсеррахов. Приняв во внимание, что твой брат, старый и утомленный войнами против христиан, не в состоянии уже должным образом управлять государством и скоро будет призван смертью, а после его смерти единовластным королем останется его сын Боабдил, способный лишь на тиранию и жестокость, мы решили избрать королем Гранады тебя, ибо только твоя доблесть заслуживает короны; царствуй в мире и спокойствии и будь милостив к своим подданным, чего они вправе ожидать от твоей доброты! Вот зачем явились мы сюда – двенадцать Альморади: выполнить поручение всех остальных нами перечисленных рыцарей. Дай же нам ответ немедля, потому что, если ты не примешь скипетр и корону, мы их отдадим твоему племяннику Мусе, хотя и сыну христианки, но, с другой стороны, сыну твоего брата, заслуживающего их своей великой доблестью.

Этим Альморади заключил свою речь и стал ожидать ответа Аудильи. Последний, немного подумав, ответил:

– Благодарю вас, рыцари, за ваши ко мне благосклонность и милость! Вы предлагаете очень тяжелый выбор, ибо кто бы ни принял на себя управление государством, он примет на себя очень тяжелую задачу. И мне кажется, избрать меня королем Гранады теперь, когда еще жив мой брат, было бы неблагоразумно: это значило бы возбудить новые гражданские войны и новые бедствия, так как мне известно, что моему брату верны очень многие могущественные рыцари. Посему лучше поступить иначе. Известно, что король враждует с сыном и до конца своих дней не уступит ему корону; пусть же он завещает ее не мне, но одному из моих сыновей. Завтра мы пойдем к нему и, сославшись на его преклонный возраст, предложим передать мне управление государством, чтобы я мог ему помогать и облегчить заботы, связанные с управлением королевством. Если брат на это согласится, позже будет очень легко исполнить ваше предложение, и все подумают, что это сделано с согласия моего брата.

Рыцари остались очень довольны ответом Аудильи и сочли его за человека ясного ума. И было решено на следующий же день переговорить с королем Мулаасеном. Назавтра много рыцарей Абенсеррахов, Алабесов, Венегов и Гасулов явились в королевский дворец, и когда они все предстали перед королем, один из Венегов – рыцарь богатый и могущественный – обратился к нему с такой речью:

– Король Мулаасен! Нам хорошо известно из истории королевства, что спокон веков короли Гранады неизменно выказывали своим подданным благоволение и милость и сильно любили их. Теперь же случилось наоборот, ибо твой сын вместо того, чтобы благоволить своим подданным, без всякой с их стороны вины предает их смерти. Ты ведь очень хорошо знаешь про события последних дней, про возмущение и бунт в Гранаде, про убийство Абенсеррахов, возбудившее распри между твоими подданными, гражданскую войну, про события, ставшие причиной тысячи убийств с обеих враждующих сторон. Если в будущем эти распри не кончатся, говорю тебе – Гранада обезлюдеет: жители ее пойдут на поиски земель, где можно жить мирно. И скажу еще, король Мулаасен, что твоей жизнью и твоим правлением все довольны и все рады тебе служить как законному господину. Но мы страшимся твоего сына, столь дурно управляющего своим государством. И если тебя, уже старца, призовет к себе смерть и нашим единственным королем останется твой сын, большое то будет несчастье для нас всех. Потому, государь, мы просим тебя по собственному выбору назначить правителя королевства, который бы управлял вместе с тобою и снял бы с тебя бремя государственных забот. И когда силы тебе окончательно изменят, ты сможешь ему передать всю свою власть, коль скоро он оказался бы достойным. Мы все считаем, что для такой должности лучше всего подходит твой брат Аудильи, благородный рыцарь. И если он станет правителем королевства, то, может быть, твой сын исправится от своей жестокости и тирании и заслужит с нашей стороны подобающее повиновение. Вот только с этой просьбой мы явились сюда и умоляем тебя ее исполнить. И даем тебе клятву рыцарей, отпрысков благородной крови, пока ты жив, служить тебе исправно и верно, как надлежит твоим покорным вассалам, – только исполни нашу просьбу.

Король Мулаасен внимательно выслушал слова рыцаря Венега и погрузился в раздумье, не зная, как поступить в подобном случае. Он вспомнил о законах, требующих, чтобы сын наследовал отцу. Но он также вспомнил о великом непослушании сына по отношению к нему и о несчастьях, происшедших по его вине. Наконец, опасаясь, как бы не случилось новых бед, он решился исполнить просьбу стольких рыцарей, признав, что их просьба направлена ко благу королевства. Он ответил, что очень рад назначить своего брата себе в соправители и что после его смерти королевство перейдет в руки его сына Боабдила только в том случае, если тот окажется его достойным. Все рыцари чрезвычайно обрадовались и немедленно отправились объявить о согласии короля его брату. Под торжественные звуки множества труб они облекли его саном правителя, взяв с него предварительно клятву выполнять свой долг в управлении королевством и сохранять верность своему брату Мулаасену. После чего все эти рыцари расстались с королем Мулаасеном и с большим почетом проводили Аудильи-правителя до его дома. Еще в тот же самый день правитель приказал повсеместно объявить под звуки труб и барабанов, чтобы все обиженные явились к нему: он окажет им правосудие и восстановит их попранные права. Вся Гранада очень удивилась и обрадовалась назначению правителя, потому что все были недовольны Молодым королем.

Узнайте же теперь, что, желая уменьшить распри в Гранаде, их лишь Увеличили и что гражданская война вспыхнула с новой силой. Молодой король, узнав о поступке своего отца, хотя и был им испуган, но, положившись на Сегри, Гомелов и Масов и их сторонников, стал свирепствовать сильнее, чем до сих пор. Сегри со своими приспешниками, тоже встревоженные назначением правителя, совещались, что им делать, и решили продолжать преследовать Абенсеррахов и их сторонников, как наиболее могущественных и заклятых врагов, и поддерживать Молодого короля до смерти или до победы. Они сказали Молодому королю, чтобы он не страшился, что ему одному и никому другому быть королем Гранады и что они все готовы умереть за его дело. Выслушав их, Молодой король отдал приказ: если им попадется навстречу какой-либо рыцарь или богатый горожанин, купец или ремесленник, или простой землепашец, принадлежащий к противной стороне, тотчас же хватать его, вести во дворец и рубить ему голову. Если же тот попытается сопротивляться, убивать его на месте .

Так было убито и обезглавлено очень много людей, не пожелавших принять сторону Молодого короля. Когда про это узнали король Мулаасен и правитель Аудильи, они приказали своим сторонникам поступать точно так же с приверженцами Молодого короля. Так погибло с обеих сторон множество народу, и жестокость междоусобицы превзошла жестокость римских гражданских войн .

Наконец несчастие Гранады достигло такой степени, что все ее население разделилось на три части. Одни шли за Мулаасеном: то были Абенсеррахи, Гасулы, Алабесы, Альдорадины, Венеги, Асарки, Аларифы и с ними вместе большинство простолюдинов, ибо последние очень любили Абенсеррахов. За Молодого короля стояли Сегри, Гомелы, Масы, Лаухеты, Бенарахи, Алахесы и еще многие рыцари и горожане. Сторону правителя – можно сказать нового короля – приняли Альморади, Альмоады, Марины и еще многие рыцарские семейства. Так терзала междоусобица несчастный город, разделившийся на враждующие партии, и ежедневно происходили тысячи столкновений и убийств, и больно было смотреть на творимые зверства. Горожане, купцы, ремесленники, крестьяне не осмеливались выходить из дому. Рыцари и знать не показывались на улице меньше чем по двадцать, по тридцать человек вместе, чтобы в случае нападения врагов быть в состоянии оказать им сопротивление. Если выходили втроем, вчетвером или даже по десять, сейчас же на них нападали, брали в плен и затем обезглавливали, если же они оказывали сопротивление, то убивали без всякой пощады на месте. И потому ежедневно раздавались в Гранаде стенания, не останавливаясь, проливались горестные слезы. В Гранаде было три мечети, и каждую из них посещали представители лишь одной из трех враждующих партий. В самой середине города – там, где теперь находится собор, – стояла мечеть, которую посещали Молодой король и его сторонники. Во второй мечети, расположенной в Альбайсине и ныне называемой церковью святого Сальвадора, бывали люди правителя. Третья мечеть, теперь превращенная в очень красивую христианскую церковь, была в Альгамбре, и сюда ходил Мулаасен со своими сторонниками. Каждая партия хорошо знала свой храм и не заходила в чужие.

О Гранада, Гранада!… Что за бедствия на тебя обрушились! Где твое благородство?… Где твое богатство?… Куда девались твои празднества, турниры и игры?… Где твой радостный праздник святого Хуана?… А твоя гармоничная музыка и веселье самбры?… Куда исчезли твои смелые и радующие взор игры в копье и твои нежные напевы, раздававшиеся на утренней заре в Хенералифских садах?… Что стало с великолепными и пышными нарядами отважных Абенсеррахов?… Где веселые затеи Гасулов? Где подвиги и ловкость Алабесов? Драгоценные одеяния Сегри, Гомелов и Масов?… Что стало, наконец, со всем твоим рыцарством?… Я хорошо вижу, что все превратилось в печальные слезы, горестные вздыхания, жестокую гражданскую войну, в потоки крови, проливаемой на твоих улицах и площадях, в свирепую тиранию!…

И, правда, Гранада была в таком положении, что многие покидали ее и направлялись в чужие земли. Многие рыцари разъехались по своим поместьям, чтобы не принимать участия в междоусобице и резне, но их захватывали даже и там и обезглавливали. Такого, кроме Рима, никогда и нигде не было видано.

Благородный Муса, полный гнева, тем временем пробовал все средства, какие только могли бы смягчить зло, терзавшее Гранаду. Он вместе с одним рыцарским родом по имени Алькифаи, вместе с добрым Саррасином и Редуаном ходил от одного короля к другому и заклинал их кончить междоусобную войну. Рыцари Алькифаи были многочисленны, богаты, знатны и не склонялись чрезмерно ни к одной из враждующих сторон. До сих пор они служили Мулаасену, но две других партии тоже желали иметь их в числе своих друзей. И, желая сделать Алькифаям угодное, они согласились прекратить войну, видя к тому же, что с каждым днем таяло число рыцарей двора, погибавших в борьбе или же уходивших на чужбину. Кроме того, их испугала угроза Мусы, поклявшегося собственноручно умертвить всякого, кто не оставит раздоров, даже если им окажется родной отец. И настолько преуспел благородный Муса с помощью рыцарей Алькифаев, доброго Саррасина, Редуана и Абенамара, что примирил всех враждовавших рыцарей. Они пообещали больше не совершать жестокостей и убийств, до смерти Мулаасена одинаково чтить Мулаасена и его правителя, не добиваться никаких больше изменений, не составлять партий и предоставить всем, кто пожелает, свободно держать сторону Молодого короля. Молодой король потребовал, чтобы Абенсеррахи отправились в изгнание, так как данные им два месяца отсрочки к тому времени уже истекли. Но Мулаасен настаивал, чтобы Абенсеррахи не покидали Гранады, покуда он не умрет. Об этом проспорили несколько дней. Сегри добивались от Молодого короля изгнания Абенсеррахов, а рыцари противной стороны защищали их. В конце концов пришли к решению, что Абенсеррахи оставят пределы Гранады, ибо они сами того захотели и просили своих сторонников отпустить их: они собирались принять христианство и перейти на службу к королю дону Фернандо. В ином случае никогда бы не покинули они Гранаду, где весь цвет рыцарства и весь простой люд стоял за них.

Так в Гранаде воцарился мир, но ненадолго, а лишь на несколько дней как будет видно из дальнейшего повествования.

А про все ужасы междоусобной войны был сложен следующий романс:

Так, наконец, при содействии благородного Мусы, рыцарей Алькифаев, Редуана, Саррасина и доброго Абенамара были умиротворены раздоры, мир водворен в гранадской земле, и все смогли без опасности ходить по городу.

Теперь мы расскажем про отъезд из Гранады рыцарей Абенсеррахов, вместе с которыми покинули город также Альдорадины и Алабесы, желавшие обратиться в христианскую веру и служить королю Фернандо в его войнах против Гранады. Посоветовавшись между собою, названные рыцари решили написать королю дону Фернандо письмо, и написали так:

Тебе, Фернандо, королю Кастилии [79] , обладателю всяких благ и добродетелей, ревнителю святой веры Христовой, привет! Ради увеличения твоих владений и распространения твоей веры мы, рыцари Абенсеррахи, Алабесы и Альдорадины, целуем твои королевские руки и говорим: узнав о твоей великой милости, мы пожелали тебе служить, ибо твоя добродетель стоит того, чтобы каждый тебе служил. Точно так же мы желаем стать христианами, жить и умереть в святой вере, которую исповедуете ты и твои подданные. И потому мы хотим узнать, согласен ли ты принять нас под свое покровительство и к себе на слз'жбу. И в случае твоего согласия клянемся служить тебе исправно и верно, как надлежит истинным вассалам, в той войне, которую ты ведешь против Гранады. И обещаем завоевать для тебя город Гранаду с большей частью королевства. Этим мы достигнем двух целей: во-первых, сослужим службу тебе как нашему повелителю, а во-вторых, отомстим за смерть наших сородичей, обезглавленных без причины Молодым королем Гранады, которого мы объявляем нашим заклятым, смертельным врагом. На этом кончаем наше письмо и еще раз целуем твои королевские руки.

Абенсеррахи.

Написав письмо, они вручили его одному христианскому пленнику, возвратили тому свободу и, научив, что ему надо делать, ночью тайно вывели из Гранады и довели до места, где ему уже ничто не угрожало. Пленник поспешно пустился в путь и не останавливался, пока не достиг Талаверы, где в ту пору находились король дон Фернандо и его двор. Представ перед королем, вестник склонил перед ним колени и так заговорил с ним в присутствии всех грандов:

– Высокий и могущественный властелин! Припадаю к стопам твоим! Я шесть лет провел в плену в Гранаде, где не снимались у меня с ног цепи и где я выполнял изнурительные работы. И если бы не один рыцарь Абенсеррах, подававший мне каждодневно милостыню, я уже давно бы умер. Недавно этот рыцарь ночью привел меня к себе в дом, велел снять с меня цепи, и он и другие рыцари мне дали хорошую мавританскую одежду, вывели за городские стены Гранады и провожали целых две лиги. поучая, как мне пройти безопаснее; они снабдили меня на дорогу деньгами и вот этим письмом, приказав передать его в твои королевские руки. Бог дал мне достичь твоего королевского местопребывания. Вот письмо. Отдавая тебе его, выполняю мой долг благодарности по отношению к рыцарям, оказавшим мне столько милости и возвратившим свободу.

С этими словами он поцеловал письмо и отдал его в руки королю дону Фернандо. Король взял его, распечатал и, увидев, что оно действительно обращено к нему, передал Эрнандо дель Пульгар, своему секретарю , чтобы тот его прочел во всеуслышание. Письмо было прочитано, и все гранды чрезвычайно обрадовались, узнав, что те рыцари желают перейти в христианство и поддерживать короля дона Фернандо в его войне против Гранады. Они утверждали, что если король получит себе в союзники рыцарей Абенсеррахов, он овладеет затем Гранадой и Гранадским королевством. Обрадованный король велел Эрнандо дель Пульгар написать ответ на письмо. Ответ был тотчас же написан, отправлен в Гранаду с тайным и надежным гонцом и вручен в собственные руки рыцарю Абенсерраху, выпустившему на свободу христианского пленника. Этого рыцаря звали Али Магомин ад Баррах. Он принял письмо и тайно созвал всех Абенсеррахов, Альдорадинов и Алабесов.

Письмо было распечатано и прочтено. Гласило оно следующее:

Благородным Абенсеррахам, славным Альдорадинам, могучим Алабесам!

Мы получили ваше письмо, и весь наш двор испытал при его чтении великую радость. Мы не ждали от вашего благородства иного, как поступков, свойственных благородным сердцам. Особенно радует нас ваше решение принять истинную святую католическую веру, которая придаст вам новые совершенства. Вы обещаете помогать нам в нашей борьбе против неверных. За это предлагаем вам двойное жалование, и отныне наше королевское жилище считайте за свое: ваши добрые поступки того заслуживают.

Король дон Фернанлл.

Талавера, где находится ныне наш двор.

Великая радость охватила мавританских рыцарей, когда они услыхали ответ короля дона Фернандо. Тотчас же было решено оставить Гранаду, но чтобы лучше выполнить задуманное дело, постановили, что пока лишь Абенсеррахи отправятся к королю дону Фернандо, а Алабесы, Альдорадины, Гасулы и Венеги останутся в Гранаде, чтобы в нужную минуту распорядиться о сдаче города и королевства христианскому королю. Для исполнения дела Алабесы написали шестидесяти алькайдам – своим родственникам, находившимся на страже королевства в важных пограничных крепостях на реках Альмерии, Альмансоре и Сьерре-Филабрес: они из«вещали алькайдов обо всем происшедшем, о своем письме королю дону Фернандо и его ответе. Все без исключения алькайды остались этим очень довольны, и среди них не нашлось ни одного, кто бы стал возражать: они не забывали про междоусобную распрю в Гранаде, про наличие в ней трех королей, из которых каждый хотел повелевать, что не могло привести ни к чему хорошему.

Точно так же Альморади. Венеги и Гасулы написали своим родственникам, алькайдам крепостей, и те тотчас же с охотой примкнули к заговору. Так все приготовились к той минуте, когда нужно будет начать действовать, а рыцари Абенсеррахи тем временем забрали свое имущество, какое могли с собой захватить, – золото, серебро, драгоценные камни – и, попрощавшись со всеми своими друзьями и приверженцами, в один прекрасный день, в полдень, выехали из Гранады. «Мы идем из Гранады в изгнание, потому что дали слово это исполнить и чтобы избегнуть новых распрей и кровопролитий», – говорили они.

Кто сможет вам описать слезы, пролитые Гранадой при прощании с благородными рыцарями Абенсеррахами, более сотни которых отправлялись в изгнание? Оплакивая ныне уезжающих, еще раз поплакали о некогда казненных. Плакали все остальные рыцари, друзья Абенсеррахов, кляня междоусобицу и вражду, и Сегри – их виновников. Единственно, кто радовался, так это Сегри, Гомелы и Масы, а также Молодой король, ибо в лице Абенсеррахов устранялась серьезная помеха их замыслам. Нашелся, кто сказал Молодому королю:

– Что это значит, инфант Боабдил? Как ты можешь отпустить из Гранады цвет рыцарства? Разве тебе не известно, что воля этих благородных рыцарей объединяла весь простой народ и все граждане ее выполняли? Подумай, теряя их, ты вместе с тем теряешь еще целый ряд славных рыцарских родов – защиту и оплот Гранады и королевства! Наступит день, когда ты вспомнишь мои слова: не достанет тебе твоих доблестных рыцарей, и пожалеешь, что изгнал их без всякой с их стороны вины.

Король хорошо понимал, что поступает дурно, изгоняя столь благородных рыцарей, но, не желая уступить в своем произволе и прервать начатое дело, он притворялся глухим, хотя и очень ясно слышал плач, поднявшийся в городе по причине изгнания славных рыцарей.

Так покинули Гранаду Абенсеррахи, а вместе с ними ушли и многие граждане, говорившие, что они пойдут туда, куда и Абенсеррахи. Безутешною осталась Гранада, печальными дамы двора, печальными и христианские пленники, лишившиеся щедрой милостыни и милосердия, которые давали и выказывали им Абенсеррахи.

Немедленно по отъезде Абенсеррахов Молодой король хотел взяться sa все оставшееся после них имущество, приказав предварительно всенародно объявить их предателями. Но Муса и остальные воспротивились»тому: проведение такой меры снова возбудило бы гражданскую войну. Король уступил, и сторонники Абенсеррахов успокоились.

Между тем Старому королю, Мулаасену, было сообщено, что изгнанные Абенсеррахи покинули Гранаду. Он очень огорчился, не мог примириться с тем, что подобным рыцарям пришлось уйти из его королевства, и обещал вернуть их обратно в Гранаду, невзирая на своего сына. А Абенсеррахи тем временем совершали свой путь туда, где находился король дон Фернандо. Их сопровождали могучий Саррасин со своей супругой Галианой, Редуан со своей прекрасной Ахой и Абенамар со своей любимой Фатимой, и с прелестной Дарахой Сулема, ибо король отнял у него данное ему алькайдство. Они все хотели принять христианство, что скоро и исполнили. Явившись к королю дону Фернандо, они были очень хорошо приняты им и его двором. Здесь они все, к великой радости короля и его грандов, приняли христианство, получили почетные должности и большое жалование. Мавританских дам, принявших христианство, королева донья Исабель сделала своими придворными дамами. Рыцари были зачислены в войско и, получив вперед хорошую плату, встали под знамена дон Хуана Чакона, наместника Картахены, имевшего под своим начальством многочисленный конный отряд. Дон Хуан назначил своим заместителем очень знатного рыцаря Абенсерраха, в бытность свою мавром звавшегося Али Магома Баррах, а по переходе в христианство принявшего имя Педро Баррах. Могучие Саррасин, Редуан и Абенамар также стали помощниками других начальников и полководцев христианской конницы: Саррасин – дона Мануэля Понсе де Леон, Абенамар – дона Алонсо де Агилара, а Редуан – знаменитого Портокарреро. В каждом отряде новообращенные христиане при всех обстоятельствах выказывали свою великую храбрость и большое искусство в бранном деле.

На этом мы с ними пока расстанемся и вернемся в Гранаду, к прекрасной султанше-королеве, ибо пора поговорить о ней и ее деле.

Тридцать дней, предоставленные королеве для отыскания себе рыцарей-защитников, миновали, королева не назначила их, и тогда Молодой король приказал ее сжечь, как того требовали законы. На это возразил благородный Муса, говоря, что приговор не может быть приведен в исполнение, потому что королева была лишена возможности найти и назначить своих рыцарей из-за свирепствовавшей в Гранаде гражданской войны, почему приказ короля не должен быть выполнен. В этом Мусу поддержали все рыцари Гранады, за исключением Сегри, Гомелов и Масов, принадлежавших к одной партии, вожаки которой – Сегри – являлись обвинителями королевы. Много спорили об этом и, наконец, постановили предоставить королеве добавочные пятнадцать дней, чтобы она смогла назначить или найти рыцарей, которые бы выступили на ее защиту. Это решение было сообщено королеве, и сообщил его благородный Муса: только лишь он один имел доступ в башню Комарес, где томилась королева. Он застал прекрасную султаншу погруженной в глубокую печаль: могучий Саррасин увез с собою свою супругу Галиану, и королева без нее оказалась почти в полном одиночестве, хотя при ней и осталась прекрасная Селима, сестра Галианы. Севши рядом с королевой, доблестный Муса сообщил о предоставлении ей добавочно пятнадцатидневного срока для отыскания себе защитников. Он спросил ее, как она собирается поступить и на каких рыцарях остановит свой выбор. Королева так ответила ему, в то время как ее прекрасное лицо оросилось обильными слезами:

– Благородный и могучий Муса! До сих пор я не могу понять упорства неблагодарного короля, с каким он преследует мою невинность. Я ничего не предпринимала по двум причинам: во-первых, потому что чувствую себя чистой и ни в чем не виновной, а во-вторых, из-за сражений и гражданской войны в самом сердце нашего города. Но раз злодейство настолько далеко заходит в своих происках против моего целомудрия, я найду того, кто бы меня от него защитил. Найдутся христианские рыцари, мужественные и милосердные, которые согласятся оказать мне помощь и милость, если я у них о том попрошу; маврам же я не решаюсь поручить дела столь большой важности, и не в моей жизни его суть, но лишь в запятнанной моей чести: не должна она остаться неоправданной!

И, произнеся такие слова, несчастная королева, объятая мучительной тревогой, орошала свои прекрасные щеки потоками слез. При этом горестном зрелище сердце благородного и сильного Мусы не выдержало, и он, растроганный, тоже не смог удержаться от слез и не сумел скрыть, что плачет. Сдерживаясь, как только мог, и стараясь скрыть свою слабость, он ответил прекрасной королеве следующее:

– Со слезами на глазах, госпожа моя, и со скорбью в сердце даю вам клятву вернуть вам свободу, хотя бы для этого мне понадобилось убить короля, моего брата. Я предлагаю себя в качестве одного из ваших защитников. Не предавайтесь, сеньора, чрезмерному горю, ибо бог вам поможет. Муса много еще говорил и в конце концов утешил королеву. После долгих обсуждений они порешили, что королева напишет в христианскую землю, ища рыцаря, готового вступиться за ее честь. Селима тоже долго беседовала с Мусой; она очень печалилась отъезду своей сестры Галианы. Наконец добрый Муса простился с королевой и прекрасной Селимой, оставив королеву оплакивающей свое несчастное заточение. Уединившись в своей опочивальне, она так жаловалась на переменчивую судьбу:

Такие и еще многие другие печальные и жалобные слова говорила прекрасная королева-султанша, и все они сводились к решению вскрыть нежные вены у себя на руке при помощи маленького ножичка из ее туалетного набора или же при помощи небольших рабочих ножниц. И, твердо установив, что ей нужно делать и как лишить себя жизни, она не с малодушием женщины, осужденной на смерть, но со спокойствием свободного и бесстрашного мужа призвала к себе прекрасную Селиму и одну христианскую пленницу, состоявшую при ней в услужении. Пленницу звали Эсперанса де Ита , она была дочерью дворянина, уроженка города Мула. Она была взята в плен на пути из Мулы в Лорку, куда ее отец и два брата везли отдавать замуж. Мавры из Хикены и Тириесы неожиданно на них напали и захватили в плен. Но отец и братья девушки были убиты за то, что, прежде чем убили под ними коней и взяли их в плен, они сами перебили шестнадцать мавров; в плен же они попали уже смертельно раненные. Девушку захватили и свезли в Велес, а оттуда в Гранаду в дар королю, который отдал ее в услужение королеве, ибо она была девушкой скромной и красивой. И теперь в несчастьи с королевой осталась только эта красивая девушка и прекрасная Селима. Они явились на ее зов, и она, вся в слезах, так заговорила с ними:

– Прекраснейшая Селима и ты, прекрасная Эсперанса, чье радостное имя так не подходит к моему безутешному горю! Вы знаете причину моего несправедливого заключения в темницу; знаете, что прошел срок для назначения рыцарей, моих защитников, которых я не смогла назначить из-за гражданской войны и смятения, царившего в городе. Кроме того, я надеялась, что король, мой супруг, убедится в моей невиновности. Теперь же я узнаю, что мне дается еще пятнадцать дней отсрочки, в которые я должна найти рыцарей, готовых оружием снять с меня обвинение. Срок короткий, и я не знаю, кто бы смог за меня выступить. А потому я решила сама лишить себя жизни. Для этого я избрала средство простое и благородное: я открою вены у себя на руках и дам вытечь крови, питающей мою жизнь. Я поступаю так, дабы не дать возможности клеветникам Сегри и Гомелам увидеть собственными глазами мою смерть на костре и восторжествовать с их ложью, обращенной в правду. Об одном только прошу вас, а если смею еще приказывать, то и приказываю: как только я перестану дышать, ты, Селима, знающая, где здесь во дворце предают погребению тела королей Гранады, отомкни склеп, и вы обе снесите туда мои несчастные королевские останки. Затем сдвиньте гробовые плиты, как они были раньше, чтобы никто не узнал тайны, которую я вам двоим лишь доверяю. Тебе же, Эсперанса, я возвращаю свободу, так как ты – моя, раз король тебя мне подарил во времена, когда он любил меня более нынешнего. Возьми себе все мои драгоценности; их хватит тебе на приданое. И, смотри, выходи замуж за человека, сумеющего тебя оценить, не забывай печального примера твоей злополучной королевы. Вот о чем я вас прошу, прошу как о милости, не отказывайте мне в ней, ибо во всем остальном мне отказано.

Тут печальная королева замолчала, не переставая горько плакать. Прекрасная Эсперанса де Ита, растроганная и тоже плачущая, стала утешать ее такими разумными речами:

Весь этот разговор внимательно прослушала Селима. Видя свою добрую королеву плачущей, она сама растрогалась до слез и решила последовать по стопам госпожи и принять христианство. И так сказала нежными словами королеве:

– Знай, прекрасная султанша, что если ты станешь христианкой, я буду ею тоже, что бы мне за это ни угрожало. Я хочу стать христианкой, так как поняла, что христианская вера много лучше поклонения лживому Магомету, которого мы до сих пор чтили. И раз мы все сходимся в наших мнениях, если будет нужно, давайте умрем за эту веру, ибо умереть за Христа – значит обрести жизнь вечную.

Услыша речи Селимы, столь разумные и набожные, королева со слезами обняла ее от всего сердца. И, обернувшись к прекрасной Эсперансе, сказала ей:

– Раз мы решили стать христианками, давайте подумаем теперь, как нам отсюда выйти, хотя я готова отсюда выйти даже только для того, чтобы умереть мученической смертью за Христа и принять святое крещение собственной кровью.

На это прекрасная Эсперанса ответила королеве:

– Полагаясь на твои благие намерения, прекрасная султанша, я дам тебе один очень хороший совет, как тебе освободиться от обвинения клеветников. Узнай, королева и повелительница, что существует рыцарь по имени дон Хуан Чакон, наместник Картахены. Этот рыцарь женат на одной прекрасной даме – донье Луисе Фахардо, дочери дона Педро Фахардо, алькаида и главного военачальника в пограничном королевстве Мурсии. Дон Хуан Чакон – храбрый и великодушный рыцарь, всегда готовый оказывать помощь в ней нуждающимся. Напиши ему, госпожа, поручи ему свое дело, попроси у него защиты и помощи, и он тебе их подаст. Для этого он располагает друзьями, которые способны перевернуть целый мир, а не только вступить за тебя в бой. Я ручаюсь тебе, что даже если бы дон Хуан Чакон выступил на битву один, его храбрости и силы оказалось бы вполне достаточно, чтобы довести ее до славного конца, но у него есть еще, как я сказала, друзья, которые ему помогут в этом деле.

– А где ныне находится этот славный рыцарь? – спросила Селима. – Мне часто приходилось слышать его имя.

– Он повсюду следует за королем доном Фернандо, – ответила Эсперанса де Ита, – помогая ему в войне против мавров этого королевства.

– Я принимаю твой совет целиком, – сказала королева, – и сейчас же приступлю к его исполнению.

И, потребовав бумагу и чернила, она тут же собственной рукой написала на кастильском языке следующее письмо:

От несчастной султанши, королевы Гранады, дочери славного Морайсела, тебе, дон Хуану Чакону, господину Картахены, привет! Пусть пошлет тебе небо сил, чтобы ты с ними и с правотой, которая вполне на моей стороне, смог бы оказать мне милость, о какой взывает к тебе горькая крайность, в которой я пребываю, повергнутая в нее лжесвидетельством рыцарей Сегри и Гомелов, обвинивших меня в прелюбодеянии, оклеветавших мою чистоту и целомудрие без всякой вины с моей стороны. Их злодейство послужило также причиной казни благородных и невинных рыцарей Абенсеррахов и, кроме того, гражданской войны в злополучном городе Гранаде, смерти многих славных и великих рыцарей, и обильного пролития благородной крови. Вследствие этой злой клеветы я безвинно брошена в темницу и осуждена на смерть в огне, если я в течение пятнадцати дней не выставлю четырех рыцарей, готовых защищать мою правоту, против четырех рыцарей Сегри и Гомелов, меня ложно обвинивших. И, узнав от одной христианской пленницы про твои доблесть и благородство, про твою добродетель, полную сердечного милосердия ко всем обиженным и слабым, я решилась писать к тебе и умолять тебя, благородный рыцарь, сжалиться над несчастной королевой, ввергнутой в беду и горе, защитить своей могучей десницей мою честь и покарать моих лживых обвинителей. И я уповаю на пречистую деву Марию – мать истинного бога, в которую твердо и искренне верю и в чьи милосердные руки вручаю судьбу мою, – что ты выйдешь победителем из борьбы с моими врагами, возвратив мне этим утраченную честь и желанную свободу. Кончаю с верой в твое благородство.

Верная твоя служанка, султанша-королева Гранады.

Написав письмо, королева прочла его Селиме и Эсперансе, оставшимся им очень довольными, ибо оно было хорошо написано. Они сложили и запечатали письмо, сделали на нем надпись и послали за доблестным Мусой маленького пажа прекрасной Селимы, которому стража позволяла беспрепятственно входить и выходить из башни Комарес – места заточения королевы. Муса явился на зов пажа, и королева отдала ему письмо, прося отправить его с верным гонцом и в строгой тайне ко двору короля Фернандо. Прекрасная Селима со своей стороны просила его о том же. И Муса взялся доставить письмо в сохранности, чтобы угодить королеве и прекрасной Селиме. И в тот же самый день добрый Муса отправил письмо с надежным тайным гонцом. Гонец с поспешностью выехал из Гранады и не остановился, пока не достиг местонахождения короля дона Фернандо; при нем он нашел и дон Хуана Чакона, наместника Картахены. Он отдал последнему письмо; тот распечатал его, прочел и, прочитавши, тотчас же написал королеве ответ, гласивший следующее:

Тебе, султанша, королева Гранады, привет! Целую твои королевские руки за великую честь, оказываемую мне тобою избранием меня для столь важного подвига, как доказательство твоей правоты, несмотря на наличие при дворе короля дона Фернандо стольких доблестных рыцарей, в чьи руки можно было бы вручить дело твоей чести. Но раз ты избрала меня в защитники своей невинности, я, осчастливленный, выступлю на ее защиту, и, уповая на бога, его благословенную мать и твою добродетель, верю, что победа будет на моей стороне. И обещаю тебе, что в самый день произнесения приговора я и еще трое рыцарей, моих друзей, – мы явимся в город Гранаду и примем за тебя бой. Это должно сохраняться в тайн«-, потому что мы выедем отсюда без позволения короля дона Фернандо, ибо возможно, что если бы мы у него просили позволения, он нам отказал бы, что помешало бы нашему отъезду. На этом кончаю, целуя твои королевские руки, как должно по отношению ко столь достойной госпоже.

Дон Хуан Чакон.

Написав письмо, он сложил его, запечатал своей печатью с изображением волка и лилий – славным гербом своих предков, отдал гонцу и, снабдив последнего всем необходимым для пути, отослал его в Гранаду. По прибытии в Гранаду гонец немедленно отдал письмо Мусе, а Муса тотчас же поспешил в Альгамбру и вручил его королеве. Поговорив о разных вещах с госпожой своего сердца Селимой и с королевой, он расстался с ними. Как только Муса вышел из башни Комарес, королева распечатала письмо и прочитала его вслух Селиме и пленнице Эсперансе. Невозможно описать радость, охватившую их по прочтении письма. Королева просила их сохранить все в тайне, как о том просил ее и дон Хуан. Они это ей обещали, И все втроем стали дожидаться дня битвы.

К тому времени уже вся Гранада узнала, что рыцари Абенсеррахи перешли в христианство, а вместе с ними и добрый Абенамар, могучий Саррасин и Редуан. Это немало встревожило Молодого короля. Он немедленно распорядился взять в королевскую казну все их имущество, а их самих всенародно объявить изменниками, как ему посоветовали сделать Сегри и Гомелы. На все эти меры роды Алабесов, Альдорадинов, Гасулов, Венегов и всех, держащих их сторону, ничем не ответили, не желая вновь пробуждать междоусобицу, а кроме того и потому, что были уверены в скором восстановлении Абенсеррахов в своих правах и владениях.

И они стали ожидать своего урочного часа, на чем мы их оставим и расскажем про губернатора Картахены, дон Хуана Чакона.

Дон Хуан, отослав обратно гонца королевы, погрузился в раздумье, размышляя о предстоящем деле. Он выбирал, к кому из рыцарей обратиться, кого можно было безопасно повести с собою в бой против четырех мавританских рыцарей, обвинителей королевы-султанши. Наконец он решил один предпринять этот подвиг и никому про него не сообщать. Он смело мог на это решиться, потому что – надлежит вам знать – дон Хуан Чакон был смел духом, крепок телом, обладал огромной силой и выносливостью. Ему случилось раз одним ударом меча отрубить начисто голову быку. Так решился он один против четырех выступить на бой за королеву. Но однажды ему случилось беседовать с другими рыцарями большой знатности и доблести. Одним из них был дон Мануэль Понсе де Леон, герцог Аркос, потомок королей Херики и властителей дома Вилья-Гарсиа, отпрысков французского королевского дома де Леон; за их славные подвиги короли Арагона пожаловали им в гербы арагонскую, цвета крови, решетку на золотом поле, а рядом с ней, на белом поле, находился свирепый лев – их собственный древний герб, наследованный ими от предка Гектора Троянского, как про то рассказывают французские хроника. Вторым рыцарем был дон Алонсо де Агилар, великодушный сердцем, смелый, большой любитель сражений против мавров; последняя склонность в конце концов привела его к геройской смерти от руки мавров, как мы о том расскажем дальше. Третьим рыцарем был дон Диэго Фернандес де Кордова, муж добродетельный и храбрый, неизменный участник выступлений против мавров, друг солдат и военного люда, защитник слабых и обиженных. Он часто говаривал, что хорошего солдата он ценит больше, чем людей своего рыцарского сословия, и что – смело можно утверждать – солдат стоит короля и заслуживает вкушать трапезу за одним столом с королем.

Так вот, как было уже сказано, эти четыре славных рыцаря – алькайд Лос-Донселес дон Диэго де Кордова, дон Алонсо де Агилар, дон Мануэль Понсе де Леон и дон Хуан Чакон , губернатор Картахены, беседовали между собой на разные темы, касающиеся Гранадского королевства. Между прочим, коснулись они и безвинной смерти Абенсеррахов, ее причин, заточения прекрасной султанши, гранадской королевы, и безрассудств ее мужа, Молодого короля, поставившего ее оправдание в зависимость от исхода боя четырех рыцарей. Про все это очень было хорошо известно при дворе короля Фернандо. И, продолжая беседу, дон Мануэль Понсе де Леон сказал:

– Если бы было дозволено, то я очень охотно выступил бы первым рыцарем из четырех, защищающих дело королевы.

– А я вторым, – сказал тогда дон Алонсо де Агилар, – ибо, даю слово рыцаря, меня трогают злоключения королевы; ведь она женщина, в трудно приходится ей в этом деле.

На что доблестный алькайд Лос-Донселес откликнулся словами:

– Я очень был бы рад выступить третьим из них: делая доброе дело, ничего не теряешь, но много выигрываешь, особенно же в деле столь важном, как с гранадской королевой; оказав ей помощь, стяжаешь себе честь и выполнишь долг рыцаря, предписываемый рыцарским законом.

– Я хотел бы узнать, – сказал тогда дон Хуан Чакон, – почему считается.недозволенным выступить в этом случае за королеву? Я имею в виду слова сеньора дона Мануэля Понсе де Леон, сказавшего, что если это было бы дозволено, он первый поднялся бы на защиту султанши.

– Тому препятствуют две причины, – отвечал дон Мануэль Понсе де Леон, – во-первых, султанша – мавританка, а наш закон не позволяет ничем и ни в чем помогать маврам. Во-вторых, нельзя предпринять этого Дела, не получив дозволения короля дона Фернандо.

– Позволение – – не главное, – сказал славный алькайд Лос-Донселес. – Если король узнает в чем дело, он охотно даст позволение.

– Теперь я спрошу вас, – сказал дон Хуан Чакон: – если бы королева написала к кому-нибудь из ваших милостей, умоляя о защите, прося принять за нее бой и изъявляя желание принять христианство, – как бы тогда поступили ваши милости?

Тут все ответили, что они исполнили бы просьбу королевы, хотя бы им пришлось за нее умереть. Едва дон Хуан Чакон это услыхал, как весьма обрадованный, поднес руку к груди и достал письмо королевы со словами:

– Возьмите, сеньоры, прочитайте это письмо. Из него вы узнаете, что султанша доверяет свое дело в мои руки. Я сам не знаю почему – ведь при дворе короля дона Фернандо есть другие рыцари лучше меня. Но я не могу не выполнить моего рыцарского долга. И если случится, что не найдется других трех рыцарей, которые выступили бы вместе со мной, я готов один выступить в бой с четырьмя мавританскими рыцарями. И, полагаясь на всемогущего бога и на невинность королевы, верю, что одержу победу. Если же судьба будет мне враждебна, готов умереть за это дело; и поскольку причина моей смерти будет всем известна, я ничего не потеряю, а, напротив, покрою себя великой славой.

Три рыцаря, прочитав письмо прекрасной султанши, узнав из него о ее сильном желании перейти в христианство и увидев решимость наместника Картахены, сказали, что они очень охотно будут его сопровождать на этот подвиг. Затем они условились, поклявшись клятвой рыцарей, все держать в тайне и выехать, не испросив позволения короля и ничего ему не сообщая. Смелый и хитроумный воитель алькайд Лос-Донселес предложил всем одеться в турецкие одежды, чтобы в Гранаде, где столько христианских пленных, их никто бы не узнал. Все одобрили совет славного алькайда Лос-Донселес и решили исполнить его, и вслед за этим приготовили все необходимое для поездки, и сделали это в такой тайне, что даже не пожелали захватить с собой оруженосцев, чтобы не быть ими выданными. Сказавши у себя дома, что они уезжают на прогулку в горы, они однажды ночью выехали с большой поспешностью, ибо до дня битвы оставалось всего шесть дней. В попадавшиеся им на пути селения они не въезжали, а объезжали их на большом расстоянии. Когда им что-нибудь было нужно, они платили какому-нибудь поселянину за то, чтобы он им это принес. Так достигли они Долины Гранады за два дня до срока битвы и, въехав в Римский лес, про который вы уже слышали, отдыхали там в уединении целый день. Там же проспали они и ночь без всякого для себя вреда, так как стояло лето; большую часть ночи они провели, совещаясь о предстоящем бое. А когда настало радостное и сверкающее утро, они извлекли из своих дорожных мешков пышные и нарядные турецкие одежды, нарочно сшитые для такого случая, и стали собираться в Гранаду, расположенную всего-навсего в двух лигах пути отсюда. Пышные турецкие одеяния они надели поверх очень крепких лат. Вкусив имевшейся у них пищи, они сложили свои дорожные одежды в мешки и спрятали их в густых зарослях терновника, где никто, кроме их самих, не смог бы эти мешки найти. Затем они вскочили на своих добрых и легких коней, выехали в открытую Долину, сделав некоторые отметки, по которым смогли бы на обратном пути разыскать свои мешки. И так держали они путь на Гранаду, очень уверенные благодаря турецкой одежде, что всякий, кто их увидит, обязательно примет за турок. Кроме того, дон Хуан Чакон очень хорошо знал турецкий язык, а арабский еще лучше; точно так же дон Мануэль, дон Алонсо и алькайд Лос-Донселес вполне свободно владели арабским и многими другими языками, как, например, латинским, французским, итальянским и кантабрийским, которые они изучили с большой тщательностью . Так следовали четыре славных рыцаря в Гранаду и, пересекая Долину, выехали на королевскую дорогу Лохи, на которой заметили мавританского всадника, изо всех сил гнавшего своего коня. Мавр показался им по виду своему очень знатным. На нем была зеленая марлота из очень ценной парчи с многочисленными прошивками золотом, перья на его шлеме – зеленые, белые и синие, на его красивой белой адарге была нарисована птица феникс среди языков пламени, а вокруг шел девиз: «Второго подобного не найти». Его конь был вороной. Оружие нарядного мавра состояло из длинного копья с наконечником из великолепной дамасской стали, а на нем стяг зеленого и красного цветов. Всякий, кто бы ни взглянул на него, испытывал при этом большое удовольствие. Четыре славных рыцаря, видя его мчащимся с такой быстротой и плененные его видом, стали дожидаться его посреди дороги. Поравнявшись с ними, нарядный мавр очень вежливо приветствовал их по-арабски, и добрый алькайд Лос-Донселес ответил на его привет на том же самом языке, поскольку хорошо его знал. Отважный мавр, поздоровавшись с рыцарями, начал их рассматривать, восхищенный их пышным и смелым видом. Движением узды он остановил поспешный бег своего коня, хотя дорожная спешка и серьезность ожидавших его дел, точно удары шпор, гнали его дальше. Но желание узнать, кто были эти рыцари, удержало его. Итак, остановившись, он сказал им:

– Хотя меня и торопят важные дела, господа рыцари, я останавливаюсь, чтобы узнать, кто вы. А потому умоляю вас удовлетворить мог желание, если то будет вам угодно. Желание мое весьма велико; вы ничего не потеряете, отвечая мне, ибо рыцари, столь прекрасные и в столь необычных одеяниях, являются в наши края с Ливийского моря, чтобы вести переговоры с королем Гранады или же продавать обильные и прекрасные товары. Но вы являетесь не только в нарядах, но с оружием и в латах, которые я угадываю под вашей одеждой. Потому мне очень хотелось бы знать, кто вы такие и откуда. Даю слово благородного мавра, вы мне кажетесь настолько хорошими, что я не желал бы ни на одну пядь отдалиться от вас, а потому, чтобы мое желание не осталось бесплодным, исполните мою настойчивую просьбу.

Дон Хуан Чакон, дабы дать ему понять, что они принадлежат к турецкому народу, ответил ему по-турецки, что они из Константинополя. Но приветливый мавр не понял его и сказал:

– Я не знаю этого языка. Скажите мне на арабском, ведь вы умеете на нем говорить, раз ответили мне на мое приветствие.

Тогда славный алькайд Лос-Донселес сказал ему по-арабски:

– Мы из Константинополя, янычары по происхождению; нас четыреста человек охраняет Мостаган, получая за это жалование от Великого султана. И так как мы слышали, будто в христианских землях есть много храбрых рыцарей, искусных в оружии, в особенности же на этих границах, мы явились испытать свои силы и мужество: так ли они велики, как у христианских рыцарей? Для этого мы сели на пятиадцативесельную галеру, мы четверо и ее команда, и пристали к берегу недалеко от Сьерра-Невады, видимой отсюда, и высадились в местности по названию Адра, – если не ошибаюсь, таким именем нам ее назвали наши матросы. Захватив все необходимое, мы отправились вдоль берега, достигли селения Аль-муньекар, а оттуда явились в Гранаду, но не вступаем в нее, чтобы прежде насладиться видом этой прекрасной Долины, по моему мнению, самой прекрасной в мире. Мы ездили по ней в течение двух дней, думая встретить каких-нибудь христиан, против которых мы смогли бы попытать свои силы; но не встретили никого, за исключением вас, благородный рыцарь. Теперь мы направляемся в Гранаду, где посетим ее короля, а затем вернемся туда, где нас дожидается наша галера. Вот, господин рыцарь, кто мы такие и какова цель нашего путешествия. И раз мы удовлетворили ваше желание, будет справедливо, если вы удовлетворите наше, назван себя, ибо, глядя на вас, мы испытываем не менее сильное желание узнать, кто вы такой.

– Я с удовольствием отвечу на ваш вопрос, – сказал смелый мавр. – Но раз мы все направляемся в Гранаду, поспешим, чтобы приехать пораньше, а по дороге я расскажу вам про себя и про дела, творящиеся в Гранаде.

– Так едемте! – сказал дон Алонсо де Агилар.

И все пятеро помчались в Гранаду, а отважный Гасул – ибо им был мавр, о котором шла речь, – начал рассказывать:

– Узнайте, сеньоры рыцари, что меня зовут Магома Гасул, я уроженец Гранады и возвращаюсь из Санлукара, где находится нечто самое для меня дорогое в этой жизни: прекрасная дама по имени Линдараха, из рода славных рыцарей Абенсеррахов. Она вынуждена была покинуть Гранаду, потому что гранадский король изгнал Абенсеррахов, обезглавив перед этим тридцать шесть из них, цвет гранадского рыцарства. Потому госпожа моего сердца была принуждена отправиться в Санлукар к своему дяде, брату ее отца. Я сопровождал ее в путешествии и прожил некоторое время в Санлукаре, где вел счастливую жизнь, наслаждаясь созерцанием моей любимой. Там я узнал, что Абенсеррахи, оставшиеся в живых, после того как король не позволил им взять на себя защиту королевы и оружием отразить возведенные на них обвинения, ушли к королю дону Фернандо и приняли христианство; кроме того, я узнал про большие народные волнения и гражданскую войну в Гранаде, про заточение султанши-королевы в темницу и про предстоящее решение ее дела путем боя рыцарей – обвинителей и защитников: четверо против четверых. И поскольку я, как и все мои сородичи, держу сторону королевы, я решил отправиться в Гранаду И выступить одним из. четырех ее защитников. Сегодня последний день предоставленного ей срока, и потому я так спешу, чтобы поспеть вовремя. Итак, рыцари, поспешим, покуда еще не поздно. Вот мой ответ на ваш вопрос.

– Воистину, сеньор рыцарь, – воскликнул тогда дон Мануэль Понсе де Леон, – вы удивили нас! И я даю слово рыцаря, что если бы королеве было угодно назначить своими защитниками нас четверых, мы совершили бы все, что в наших силах, вплоть до отдачи собственных жизнен.

– Да будет угодно аллаху, чтобы так оно и случилось, – ответил Гасул, – я верю в вашу доблесть и верю, что вы вышли бы победителями из битвы. Но я со своей стороны даю слово благородного мавра, что употреблю все средства в мире, чтобы одержать победу, и не настолько мало я значу в Гранаде, чтобы не добиться ее. Хотя мне пришлось слышать, будто королева хочет доверить свою защиту не маврам, а христианам.

– Если это действительно так, – сказал дон Мануэль, – мы не мавры, но турки по рождению, янычары и сыновья христиан, и слова мои – сущая правда.

– Неплохо сказано, – ответил храбрый Гасул, – в таком случае возможно, что королева, вас изберет и назначит для защиты своего дела.

– Оставим этот разговор, – сказал дон Хуан Чакон, – в Гранаде будет видно. Нам бы весьма хотелось узнать, сеньор Гасул, какие из христианских рыцарей, обретающихся близко от границ этого королевства, пользуются наибольшей славой?

– Сеньор! – отвечал Гасул, – христианские рыцари, увенчавшие себя наибольшей славой и чаще других совершающие набеги в нашу Долину, суть: магистр ордена Калатравы, дон Мануэль Понсе де Леон – храбрый и доблестный рыцарь, а еще дон Алонсо де Агилар и Диэго Фернандес де Кордова, алькайд Лос-Донселес. Все они отменные и славные рыцари. Кроме них есть еще много других, как, например, некий Портокарреро дон Хуан Чакон, наместник Картахены, и еще множество знатных сеньоров, служащих королю дону Фернандо, и слишком долго их всех перечислять.

– Мы были бы счастливы встретиться с этими рыцарями в битве, – сказал дон Алонсо де Агилар.

– Ну, так скажу вам, – ответил Гасул, – встретив кого-нибудь из них, особенно из тех, кого я перечислил, вы обязательно подумаете, что встретились с самим могучим Марсом. Если вы пробудете в Гранаде подольше, я вам расскажу про подвиги, совершенные этими рыцарями в нашей Долине, и они приведут вас в восхищение.

– Мы с удовольствием про них послушаем, чтобы привезти в нашу землю заслуживающие рассказа вещи, – ответил дон Мануэль.

Так беседуя между собой, пятеро рыцарей во всю скорость мчались в Гранаду, до которой уже оставалось не более пол-лиги пути. На этом мы их пока оставим и расскажем о событиях, происходивших в ту пору в Гранаде.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В ней рассказывается про упорный бой, происшедший между восемью рыцарями из-за свободы королевы; и про то, как мавританские рыцари были убиты, а королева освобождена; и еще про другие события

В печали и смятении пребывала Гранада, ибо истекал уже срок, данный прекрасной султанше, в который она должна была выставить четырех рыцарей, готовых принять за нее бой. И поскольку близился к концу роковой день, большинство рыцарей настаивало на прекращении этого дела, раз королева не успела найти себе защитников. И потому самые знатные рыцари города упрашивали короля кончить его, помириться с королевой и не верить словам Сегри. Но сколько рыцари ни старались, они ничего не смогли добиться от короля, так как обвинители ни на шаг от него не отходили и уверяли его в истинности своей клеветы. И неизменным ответом короля оставалось: пусть королева постарается в течение остающихся часов найти себе защитника; если не найдет его, он велит ее сжечь. В этом решении король был непоколебим. По его приказу на площади Бибаррамбла уже соорудили помост для королевы и судей, которым предстояло вынести приговор. Одним из судей был, хотя и против воли брата, благородный Муса. А кроме благородного Мусы судьями были еще два славных рыцаря – Асарк и Альдорадин. Все трое судей были расположены в пользу королевы и готовы были благоприятствовать ей, в чем только возможно. Помост затянули черным сукном, и судьи, сопровождаемые цветом гранадского рыцарства, поднялись в Альгамбру, чтобы вывести оттуда прекрасную султаншу в город и возвести на помост. Это привело в возбуждение весь город, и многие граждане решились выступить, отбить королеву у стражи и возвратить ей свободу, и убить Молодого короля за жестокую обиду, ей причиненную. Так намеревались поступить все Альморади и Марины, а к ним еще присоединились Алабесы, Альдорадины, Гасулы и Венеги. Однако им посоветовали так не поступать, потому что, освободив королеву от опасности, они не восстановили бы ее чести, остающейся запятнанной и поруганной. И молва веками бы стала утверждать, что ее освободили силой, так как боялись доверить ее неправое дело решению боем, что было бы очень выгодно ее обвинителям, остающимся в своей неприкосновенной правоте и с подтвержденным обвинением. Вот поэтому они отказались от своего намерения и положились на бога, чтобы тот вывел королеву из тяжкого испытания свободной и с восстановленной честью. Когда судьи, в сопровождении многочисленного рыцарства, явились в Альгамбру, Старый король, Мулаасен, не пожелал их туда впустить, говоря, что незачем им уводить королеву, что он этого не допустит. Благородный Муса и другие рыцари возразили ему: для самой же королевы лучше подвергнуться суду, что приведет ее к освобождению и не только не убавит, но еще увеличит ее честь; если он не отдаст королевы, клеветники восторжествуют. Это и еще многое другое сказали они королю Мулаасену, уговаривая его позволить отвести королеву к месту судебного поединка. Король спросил, есть ли уже у королевы рыцари-защитники. Муса отвечал, что да и что если эти рыцари не явятся, он сам лично будет ее защищать. После этого король позволил им войти. Муса с двумя другими судьями вошел, а остальные рыцари остались ждать выхода королевы за воротами Альгамбры.

Муса застал прекрасную султаншу беседующей с Селимой и не испытывающей никакого страха перед тем, что ее ожидало, хотя она и очень хорошо знала, что в этот день истекал срок. Она твердо верила, что дон Хуан Чакон сдержит свое слово, а потому была спокойна и бесстрашна, как подобает быть невинному. Кроме того, она считала, что, даже если бы дон Хуан Чакон не явился и ей за отсутствием рыцарей-защитников пришлось бы умереть, – она, умирая христианкой, не умерла бы, но начала новую, вечную жизнь. Посему она оставалась самой спокойной женщиной на свете. Увидав же Мусу и его спутников, сразу поняла, зачем они пришли; на минуту смутилась, но затем с мужской твердостью сдержала себя, как смогла, чтобы не выказать никакого малодушия. Добрый Муса и двое других судей подошли к королеве, приветствовали ее с должным почтением, и затем Муса заговорил:

– Велика была забывчивость вашего величества, не избравшего и не назначившего рыцарей, которые бы вступили за вас в бой сегодня, в день истечения срока.

– Не огорчайтесь, сеньор Муса, – ответила королева, – не замедлят явиться рыцари, которые защитят меня. Уповаю на бога и на его девственную мать, что мне будет дано увидеть моих врагов сраженными и поверженными в прах. Потому пусть король поступает, как ему заблагорассудится; если же случится, что не придется мне увидеть поражения моих врагов, но самой лишиться королевства и жизни, то и тогда, невзирая на злодея-короля и моих ядовитых врагов, суждено мне жить и царить в ином царстве, лучше этого, где ожидает меня вечная жизнь.

Муса, удивленный словами королевы, ответил:

– Всякому благу, которое получит ваше высочество, мы все будем рады. Но сейчас необходимо, чтобы ваше высочество вступило в уже приблизившееся испытание, из коего ваша честь должна выйти чище и светлее, подобно тому, как золото, пройдя через огонь, становится прекраснее и ярче. Для этого мы явились сюда, чтобы отвести ваше высочество в город, где нынче золото вашей чести получит более высокую пробу. Если же у вашего высочества нет рыцарей-защитников, – я знаю, что найдется четверо, шестеро, тысяча, две тысячи рыцарей, готовых вас защитить, и я – первый из них. И узнайте, ваше высочество, что я – один из судей, а два моих спутника – остальные, и они сделают все, что бы я от них ни пожелал и им ни приказал. Поэтому покройтесь, ваше высочество, и идите с нами; у ворот дворца дожидаются вас и сеньору Селиму носилки.

– Мы пойдем охотно, – ответила королева, – но еще я хочу взять с собою мою прислужницу Эсперансу, которую очень люблю; я хочу, чтобы в этот день она сопровождала меня вместе с Селимой.

Сказавши эти слова, королева отправилась в свою опочивальню. Селима и Эсперанса за ней. Все три облеклись в черные одежды, так что один их вид, особенно королевы, уже возбуждал сострадание. Вернувшись из опочивальни, королева сказала Мусе:

– Сеньор Муса, вы окажете мне великую милость, если возьмете себе ключ от моих покоев и в случае моего осуждения на смерть и смерти отдадите все, там находящееся, моей рабыне Эсперансе и вернете ей свободу, которую я сама вернула бы ей за ее заслуги и верную мне службу.

Королева не сумела произнести этих слов, не пролив обильных слез. Сам Муса и другие судьи тоже не смогли сдержать и скрыть своих слез. И, не будучи в состоянии произнести хотя бы одно слово, они взяли ее за руки и со слезами повели из королевского дворца к носилкам, для нее приготовленным, снаружи и внутри обтянутым черной материей. Королева, Селима и Эсперанса де Ита сели в носилки, шторы которых были опущены, и их понесли из Альгамбры. У ворот Альгамбры стояло много славных и высокородных рыцарей: тут были Алабесы и Гасулы, Альдорадины и Венеги, Альморади – родственники королевы, Марины и представители многих других семейств. Все они были одеты в траур, ибо все рыцарство скорбело и сострадало королеве. Но каждый из них под черными марлотами и альбурнусами имел отличное оружие и крепкие доспехи. Все они решили покончить в этот день с Сегри, Гомелами и Масами, если бы то оказалось необходимым. И не сделали этого только для того, чтобы честь королевы не осталась невосстановленной и омраченной – иначе погибла бы в тот день Гранада. Сегри, Масы, Гомелы и все их сторонники догадывались об их намерениях и потому в этот день скрыли под своими марлотами и алькиселами крепкие доспехи и оружие, чтобы силой защищать свое неправое дело и в случае нападения противников встретить их натиск в полной готовности. И никогда еще Гранада на протяжении всех своих смут, распрей и гражданских войн не была так близка к полной погибели и разрушению, как именно в тот день. Но господу было угодно, чтобы это дело закончилось без новых смут и гражданских междоусобии, как мы про то расскажем.

Так вот, когда носилки королевы показались из Альгамбры, все рыцари в глубочайшей скорби окружили носилки и проследовали вместе с ними в город, не скрывая печали и слез. Больно было смотреть на эту печальную процессию. Когда последняя достигла улицы Гомелов, во всех окнах и на балконах появились женщины и девушки, горько оплакивающие несчастие королевы; их слезы возбудили целый город: все громко проклинали короля и Сегри. Тем временем вступила королева в улицу Сакатин, где скорбь и плач возросли еще больше, так что во всей Гранаде не было ничего слышно, кроме жалобных стенаний, плача и проклятий. По прибытии королевы на площадь Бибаррамбла носилки остановились перед помостом, раскрылись, поднялись их завесы, и благородный Муса с другими судьями вывели наружу несчастную королеву вместе с Селимой и Эсперансой де Ита и возвели их на помост. Над помостом был натянут балдахин из черного сукна, под ним села печальная королева, рядом с ней – прекрасная Селима, а у ног королевы – ее рабыня Эсперанса де Ита. Кто сможет описать вам плач, поднявшийся на всей площади при виде прекрасной султанши, покрытой черным, приведенной враждебной судьбой к такой жестокой крайности? Все окна, балконы и плоские крыши были переполнены народом. И среди него не было ни одного человека, кто бы не испытывал сильной печали и не плакал. На другом конце помоста, под другим балдахином поместились судьи.

Прошло много времени, и с одной из улиц донеслись звуки военных труб, и затем оттуда выехали на могучих конях в полном боевом вооружении четверо рыцарей – обвинители королевы. Поверх доспехов на них были надеты богатые марлоты зеленого и лилового цветов; рыцари были с перьями на шлемах и стягами на копьях таких же цветов. На их адаргах была изображена их эмблема – окровавленная альфанга, а над ней девиз: «За правду пролита». Четверо клеветников, защитников лжи, явились, сопровождаемые всеми Сегри, Гомелами, Масами и остальными своими сородичами. Они подъехали к огороженному ристалищу перед помостом, настолько обширному в длину и ширину, что конь на нем мог свободно взять полный разбег для скачки. Раскрылись одни из ворот ристалища, на него въехали следующие четыре рыцаря: Магома Сегри – главный защитник клеветы, его двоюродный брат по имени Амет Сегри, Махардон Гомел и его брат Махардин. Они совершили свой въезд под громкую музыку гобоев и труб. Все их сторонники разместились по левую руку от помоста, ибо на другой стороне уже находились Альморади, полные гнева и ярости, готовые разделаться со своими врагами, но сдерживающие себя из-за причин, изложенных выше, и дожидавшиеся решения судьбы.

Это произошло в восемь часов утра, но наступило уже два часа пополудни, а ни один рыцарь, готовый вступиться за королеву, не появлялся, все принимали это как дурное предзнаменование, страшились за королеву, полагая, что она не сумела отыскать себе рыцарей-защитников. Сама королева тоже была повергнута в печаль из-за того, что медлил явиться Дон Хуан Чакон, на которого она – после бога – надеялась тверже всего. Она не знала, чему приписать его промедление. И, видя, что его все нет. примирилась с мыслью о смерти, так как ей предстояло умереть христианкой.

В это время доблестный Малик Алабес, славный мавр по имени Аль-Дорадин и еще двое рыцарей из их рода подошли к помосту и изо всех сил закричали – чтобы смогли их услышать королева и судьи, – что если Королева согласна, они готовы выступить на ристалище в ее защиту. На это королева отвечала, что долог еще день и она подождет еще два часа, и что если и к тому сроку не явятся избранные ею рыцари, она будет счастлива, коль скоро они примут за нее бой.

Доблестный Малик Алабес и остальные, изъявившие готовность выступить, рыцари вернулись тогда на свои места и стали ждать, что будет. Но не прошло и получаса, как от ворот Бибаррамблы донесся сильный шум. Весь народ обернулся в ту сторону посмотреть, что бы это такое было. И все увидели, как в ворота Бибаррамблы въехали на могучих конях пять великолепно вооруженных рыцарей. Четверо из них были одеты по-турецки, а пятый – по-мавритански; в последнем все тотчас же узнали отважного Гасула. Однако четырех турок узнать никто не смог, ибо каждый видел их впервые в жизни, и, чтобы на них посмотреть, сбежался весь народ, бывший на площади. Все любовались их видом и ловкостью, и все утверждали, что за всю жизнь никогда еще не видели более блестящих и могучих рыцарей. Всем хотелось узнать, зачем явились турки: не на защиту ли королевы? И все устремились за ними. Все рыцари, сторонники королевы, приветствовали в добрый час явившегося отважного Гасула, в том числе и его многочисленные сородичи. Все спрашивали его, не знает ли он, кто такие с ним приехавшие рыцари. Он же отвечал, что не знает и что он встретил их в Долине. Тем временем неизвестные рыцари подъехали к помосту, где находилась королева и судьи, изумленные прибытием чужестранцев и желавшие узнать его причину. Рыцари, достигнув помоста, отыскали на нем глазами королеву и почувствовали глубокое сострадание и жалость, увидев ее в подобном положении. И, оглянувшись затем по сторонам, узнали огромную площадь Бибаррамбла, столь известную во всем мире, увидели на ней обширное ристалище, приготовленное для битвы, а на нем четырех обвинителей королевы. И, все осмотрев, поразившись огромному скоплению народа, дон Хуан Чакон подъехал вплотную к помосту и спросил у судей на турецком языке, можно ли ему сказать два слова королеве. Судьи отвечали, что они его не понимают и пусть он говорит по-арабски. Тогда добрый дон Хуан Чакон, перейдя с турецкого языка на арабский, повторил им свой вопрос: можно ли ему говорить с королевой? На это благородный Муса, желавший королеве всяческого блага, ответил, что да и пусть он, в добрый час, всходит на помост. Отважный дон Хуан, ни мига не медля, птицей соскочил с коня и по ступеням взошел на помост. Оказавшись наверху, он приветствовал судей, а затем подошел к королеве и заговорил, обращаясь к ней так, чтобы судьям были слышны его слова:

– Королева и владычица! Бурей прибитые к берегам Испанского моря, недалеко от порта Малаги, мы с целью осмотреть красоты славного города Гранады вступили сегодняшним утром на ее красивую площадь, где узнали о жестокой невзгоде, вас постигшей, и о том, что нет у вас рыцарей-защитников. Кроме того, мы узнали, что ваша воля, чтобы вас защищали не мавры, а христиане. Я и три моих спутника (мы – турки-янычары, сыновья христиан), скорбя о вашей горькой участи, сострадая вашей невинности, являемся предложить вам свои услуги, готовые вступить за вас в бой с четырьмя дожидающимися того рыцарями. Если вам угодно, то даруйте нам свое позволение и вручите свое дело в наши руки. Я обещаю вам от себя и от моих трех товарищей совершить для него все возможное, вплоть до смерти.

Пока добрый дон Хуан говорил, он держал в руках письмо королевы, а затем уронил его на шлейф королевского платья настолько осторожно, что никто этого не заметил. И богу было угодно, чтобы письмо упало надписью кверху. Королева, заметив, что турок что-то выронил, опустила глаза на свой шлейф, увидела письмо и в тот же миг узнала свой почерк и то самое письмо, которое она посылала наместнику Картахены. Она сейчас же догадалась, что все это значит, поскольку была очень умна, и незаметно наступила на письмо, дабы никто его не увидел. А взглянув на свою прислужницу Эсперансу де Ита, увидела, как та пристально всматривается в дон Хуана и что она его уже узнала. Потом Эсперанса по» вернулась к королеве и незаметно сделала ей знак глазами. Всего этого было достаточно, чтобы королева убедилась, что перед ней дон Хуан Чакон. Она очень удивилась его счастливому переодеванию, подняла немного до сих пор опущенные книзу глаза, чтобы рассмотреть его лицо, и так ему ответила:

– Сеньор рыцарь! До сих пор я ждала тех, кто должен был за меня принять бой, но рыцари, которым я писала, не явились, и мне неведомы причины их опоздания. И я вижу, как истекает день, не принося мне оправдания. Посему объявляю, что в ваши руки и в руки ваших товарищей вручаю я мое дело, чтобы вы его защищали. И, поверьте мне, ложны возведенные на меня обвинения, в чем я даю торжественную клятву, отвечающую серьезности положения.

Услышав такой ответ, дон Хуан спросил судей, хорошо ли они слышали и уразумели ли слова королевы. Судьи ответили утвердительно и распорядились записать сказанное, а королеве велели подписаться, что она и выполнила с большой охотой.

Тогда дон Хуан, оказав королеве подобающие знаки почтения, сошел с помоста и отправился туда, где ожидали его три товарища и отважный Гасул, державший под уздцы его коня. Дон Хуан вскочил в седло, не коснувшись ногою стремени, и сказал:

– Сеньоры! Битва предоставлена нам, а потому распорядимся, чтобы она состоялась теперь же, а не позже.

Тут все рыцари, стоявшие за королеву, с радостью окружили четырех смелых друзей, обращали к ним тысячи просьб, прося их сделать все, что только в их силах. Смелые рыцари обещали так и сделать. Все благородное рыцарство сопровождало их через площадь и выказывало огромную радость. Зазвучали многочисленные трубы и аньяфилы, под звуки которых турецкие рыцари вступили на ристалище через ворота, противоположные тем, в какие въехали их противники. Оказавшись внутри ристалища, они поклялись, что или выполнят свой долг, или умрут, после чего ристалище вновь замкнули.

За все это время Малик Алабес не сводил глаз с дона Мануэля Понсе де Леон, ибо ему казалось, что он его где-то уже видел, только не мог вспомнить, где именно. Он так говорил самому себе: «Всемогущий аллах! Как походит тот рыцарь на дона Мануэля Понсе де Леон!» Лицо подтверждало это сходство, но турецкий наряд отрицал его. Малик смотрел на коня, и ему казалось, что это тот самый конь, которым до дона Мануэля владел он сам. Так добрый Малик Алабес терялся в сомненьях: дон Мануэль перед ними или нет? – и, подойдя к одному из рыцарей Альморади, дяде королевы, сказал ему:

– Если рыцарь на вороном коне тот, за кого я его принимаю, считайте королеву свободной.

– Кто же он? Он вам, быть может, знаком? – спросил рыцарь Альморади.

– Не знаю, – отвечал Алабес, – скажу вам после. Теперь же давайте смотреть, как пойдет бой.

И после этих слов они стали следить за рыцарями, достававшими в ту минуту щиты из чехлов, в которых те находились. Щиты были сделаны по турецкому образцу, очень крепкие и красивые.

Теперь будет очень уместно описать цвета турецких нарядов, надетых на четырех турецких рыцарях, так как до сей поры мы про них не сказали ни слова.

Марлоты всех четырех были из тончайшей ткани небесно-голубого цвета, обшитые бахромой из драгоценного золота и серебра. Точно так же на всех четырех были надеты альбурнусы из дорогого шелка, тоже небесно-голубого цвета. Каждый рыцарь имел тюрбан, расцвеченный лентами из сверкающего золота, лентами из голубого шелка; не было в мире тюрбанов драгоценнее, к тому же они были чудесно сделаны: не могли развязаться, хотя бы и упали с головы, и их можно было надевать и снимать очень легко и не развязывая. Верхушку каждого тюрбана украшал очень искусно прикрепленный маленький полумесяц из золота. На каждом развевался пышный плюмаж из голубых, зеленых и красных перьев, перевитых серебряными и золотыми нитями. Стяги на копья к были тоже небесно-голубые, и на каждом из них – герб и девиз данного рыцаря.

У дон Хуана Чакона на стяге была изображена золотая лилия, а на щите – волк на зеленом поле. В этот день волк изображался растерзывающим мавра. Над волком простиралось голубое поле – подобно небу, а на нем – золотая лилия. По краю щита шел девиз, гласивший: «Растерзывается за свою низость», означая, что волк раздирает мавра за его подлость и лживое обвинение королевы.

На щите отважного дона Мануэля Понсе де Леон был изображен свирепый лев его герба на белом поле; в этот день золотой лев не пожелал выступить со своими обычными арагонскими знаками: он сжал в своих когтях вместо них мавра и разрывал его в куски, а девиз при этом гласил:

На стяге, голубом точно так же, был изображен золотой лев.

Славный дон Алонсо де Агилар не пожелал в этот день поместить у себя на щите ни одной эмблемы из своего герба, ибо они были очень хорошо известны. Для этого дня он поместил на свой щит на красном поле весьма искусно сделанного красивого золотого орла с распростертыми крыльями, будто поднимавшегося к небу и несшего в когтях голову мавра, всю залитую кровью, стекавшей из-под когтей. Эту эмблему дон Алонсо избрал в честь своего имени . Над эмблемой гласил девиз:

И на стяге этого храброго рыцаря красовался такой же золотой орел, как и на щите.

Доблестный алькайд Лос-Донселес имел у себя на щите в качестве эмблемы на белом поле меч с окровавленным острием. Рукоятка была из золота, а на острие, опущенном книзу, посажена голова мавра, покрытая каплями крови, будто вытекающей из раны. Девиз, написанный по-арабски, гласил:

Все присутствующие рыцари как одной, так и другой стороны очень сильно были удивлены отвагой четырех чужестранных рыцарей и в особенности девизами и эмблемами на их щитах, по которым они очень хорошо поняли, что те рыцари явились с предварительным намерением и с подготовкой. Девизы на щитах явно указывали на это и на то, что именно этих рыцарей избрала королева для своей защиты. И удивлялись, как успели те за несколько дней прибыть из таких дальних стран, но приняв во внимание, что в эту пору года они легко могли прибыть с такою быстротою морским путем, не стали об этом больше задумываться и обратили все свое внимание на предстоящую битву.

Благородный Муса и другие судьи тоже удивлялись девизам, и Муса, чтобы их лучше рассмотреть, спустился с помоста и приказал своим слугам подать ему коня. Ему подвели коня, он вскочил в седло, велел слуге приготовить его копье и щит и находиться с ними близ помоста на случай, если бы они ему понадобились; все остальное было при нем. Другие судьи остались при королеве. Королева же в ту минуту говорила своей рабыне Эсперансе:

– Ответь мне, друг мой, обратила ли ты внимание на рыцаря, поднимавшегося сюда говорить со мной? Может быть, он знаком тебе?

– Он мне очень хорошо знаком, – ответила Эсперанса. – Это – дон Хуан Чакон, о котором я вам говорила: и явись он еще тщательнее переодетый, я бы все равно его узнала.

– Теперь скажу, – воскликнула тогда королева, – обеспечена мне свобода и возмездие моим врагам!

А тем временем благородный Муса, как мы уже сказали, поехал на коне к тому краю ристалища, где находились четыре христианских рыцаря, чтобы получше на них полюбоваться. С ним отправились добрый Малик Алабес и отважный Гасул, а все другие рыцари уже столпились вокруг ограды. Четыре отважных христианина, никем не узнанные, вытащили – как мы сказали – щиты из чехлов и сбросили с себя свои нарядные альбурнусы у края ристалища.

Доблестный алькайд Лос-Донселес с таким искусством пустил своего коня вдоль ристалища, что все, на него глядя, испытывали только радость и надежду на то, что он очень хорошо проведет бой.

Сдерживая своего коня и со скачки перейдя на шаг, доблестный алькайд подъехал к рыцарям-обвинителям и громким голосом, так, чтобы всем было слышно, спросил их:

– Ответьте, сеньоры рыцари, зачем вы без всякой к тому причины обвинили вашу королеву и запятнали ее честь?

Магома Сегри, главный обвинитель, ответил:

– Мы сделали это затем, что обвинения наши истинны и мы должны были вступиться за честь нашего короля.

Тогда доблестный алькайд, уже полный гнева, возразил:

– Кто бы ни обвинил королеву, он – лжец и недостоин считаться рыцарем! И поскольку мы явились сюда для торжества справедливости, готовьтесь, клеветники, к бою! Сегодня вам предстоит умереть, а, умирая, признать лживость своего обвинения!

И с этими словами доблестный дон Диэго Фернандес де Кордова быстро взял копье наперевес и с такой силой ударил им Сегри в грудь, что тот очень скверно себя почувствовал. И острие копья пробило кольчугу, несмотря на всю ее плотность. Храбрый Сегри, получив жестокий удар, а вместе с ним опровержение своим словам, будучи рыцарем великого мужества и силы, в один миг повернул своего коня и бешено устремился на алькайда, чтобы его ранить. Но добрый алькайд, человек неустрашимый и весьма искусный в боевом деле, поспешно взял необходимый разбег и затем отважно вступил в бой с мавром.

Увидя их вступившими в бой, трубачи затрубили в трубы, и по этому сигналу остальные рыцари тоже устремились друг на друга, полные ярости и смелости. Доблестному Понсе де Леону досталось сражаться против Алиамета Сегри, могучего и смелого мавра, дону Алонсо – против Махардона, человека точно так же огромной силы. На дон Хуана Чакона пришелся Махардин, брат Махардона, столь же искусный в бою, как и остальные.

И когда каждый из них нашел себе противника, между ними начались яростные стычки; они наскакивали и отскакивали, стараясь ранить друг друга и проявляя всю им присущую храбрость. Четыре мавра были отборными рыцарями, и во всем королевстве не найти бы людей сильнее и отважнее, но мало стоили их сила и отвага, раз против них выступил цвет христианского рыцарства. Так вели они бой с отменной храбростью и осыпали друг друга сокрушительными ударами копий.

Дон Хуан Чакон, хотя ему и не недоставало искусства в бою, получил от ловкого Махардина серьезную рану в бедро. Случилось это следующим образом: мавр приблизился к нему вплотную и прежде, чем дон Хуан успел закрыться щитом, ударом снизу вонзил в него копье, пробившее кольчугу и ранившее бедро. Дон Хуан, увидя, что он ранен в самом начале боя, а противник остался безнаказанным за свой удар, запылал яростью, словно лев, но как опытный боец сдержался и стал дожидаться нового нападения мавра, чтобы его уже не выпустить из рук. И вышло, как он думал: отважный мавр, обрадованный своим успехом, – ибо он видел, что ранил противника, – с громкой альгасарой во второй раз помчался на него, восклицая: «По крайней мере, турок, ты теперь будешь знать, равны ли или превосходят в бою гранадские рыцари турецких!» И, восклицая так, он намеревался ранить дон Хуана снова, но дон Хуан, его ожидавший и видевший, что он прямо мчится на него, дал своему коню шпоры с такой силой, что конь помчался, будто стрела, выпущенная из стального лука. Со словами: «Сейчас я научу тебя сражаться, негодный клеветник!» – и потрясая в воздухе копьем, он налетел на своем, точно ветер, стремительном коне на мавра. Казалось, будто столкнулись две огромные башни. Конь доброго дон Хуана превосходил коня мавра по своим размерам и силе, и при столкновении копье, направленное могучей рукою дон Хуана, пробило стальную кольчугу мавра и тяжело его ранило, а конь последнего от толчка сел на задние ноги, а затем свалился на бок. Дон Хуан тоже получил рану, но не особенно серьезную. Конь дон Хуана после падения мавританского коня не смог сдержать своего мощного разбега и, налетев на поверженного коня, споткнулся о него и упал. Так что оба они – и дон Хуан и мавр – оказались вместе со своими конями лежащими на земле. Дон Хуан, будучи человеком сильным и смелым сердцем, не обращая внимания на свое падение, быстро вскочил на ноги. Падая, он потерял свое копье. Храбрый мавр не утратил мужества, получив рану и падая вместе с конем. Конь его еще не успел упасть, как он, невзирая на тяжелую рану, с него спрыгнул, прикрылся адаргой, взялся за свою острую альфангу и поспешно направился к дон Хуану Чакону, чтобы нанести ему жестокую рану. Он обрушил ему на щит страшный удар, отколовший часть щита. Отважный дон Хуан, атакованный с таким пылом, положился на собственную силу и нанес мавру ответный удар: от него разлетелся на куски щит мавра, а этот последний получил смертельную рану и плечо у самой шеи. Мавр зашатался. Увидев это, дон Хуан набросился на него и нанес ему новый удар мечом, от которого мавр, обессиленный, свалился на землю. Едва он упал, как храбрый дон Хуан следующим ударом начисто отрубил ему ногу. После чего, видя, что мавр ему уже более не опасен, он вытер свой добрый меч, вложил его в ножны и, подняв глаза к небу, возблагодарил в своем сердце бога за победу, дарованную ему над столь отважным и свирепым мавром. Затем он поднял с земли обломок копья, оперся на него, ибо от боли, причиняемой раной в бедре, едва мог стоять, и принялся смотреть на битву своих товарищей с остальными маврами.

Как только мавр был побежден, сторонники королевы приказали трубить в трубы и аньяфилы, приветствуя победу доблестного турка. Этого было достаточно, чтобы вдохновить сражавшихся христианских рыцарей; на мавров же эти звуки подействовали совсем по-другому: слыша их, они теряли мужество, силы и надежду на победу. Тут вдруг из окна одного дома донеслись вопли и горестный плач: то рыдали и стенали жена, сестры и другие родственницы отважного Махардина, увидевшие его извивающимся в предсмертном бешенстве в луже собственной крови. Рыцари Сегри велели этим женщинам отойти от окон и прекратить стенания, чтобы их сражавшиеся еще сородичи не потеряли мужества. Плача более не было слышно, перестали слышаться и звуки труб и гобоев сторонников королевы, умолкнувших по повелению судей.

Тем временем бившиеся рыцари с таким неостывающим жаром вели бой, что можно было подумать, что они его только что начинали. А звон оружия был настолько оглушителен, будто сражались тридцать человек.

Дон Хуан, следивший за ходом битвы, после того как несколько остыла боль его ран, особенно раны в бедре, решил снова сесть на коня, чтобы всякая неожиданность застала его готовым к отпору. И он направился туда, где его конь яростно боролся с конем Махардина. Испуская громкое ржание и страшно храпя, кони били друг друга копытами и рвали зубами. Дон Хуану удалось обломком копья разъединить их. Он схватил своего доброго коня под уздцы, легко вспрыгнул в седло и, подвесив щит К седельной луке, возобновил свои наблюдения над битвой. Ему очень хотелось прийти на помощь своим, ко он не сделал этого, чтобы не умалить их чести, а, кроме того, они в помощи и не нуждались. Итак, продолжали биться шестеро храбрых рыцарей. Когда смелый Махардон, сражавшийся против дона Алонсо де Агилара, увидел своего любимого брата Махардина распростертым на земле, изрубленным в куски и утопающим в собственной крови, он, преисполнившись острой скорбью от этого, прервал свой поединок с доном Алонсо и сказал ему, намереваясь направиться к дон Хуану:

– Отпусти меня, доблестный рыцарь, отомстить убийце моего брата! После этого мы закончим с тобою наш бой.

Но дон Алонсо преградил ему путь со словами:

– Не трудись понапрасну, кончай со мной битву, поскольку твой брат, как подобает хорошему рыцарю, кончил свою и сделал в ней все, что смог. Ты же не сомневайся в том, что тебе предстоит оказаться точно в таком же положении за твое преступление против королевы и против рыцарей Абенсеррахов, чья невинно пролитая кровь взывает к справедливости.

Тут он яростно на него напал и ранил его ударом копья в бок, хотя и не особенно сильно. На это отважный мавр, взвившись, точно ядовитая змея, обратился против дона Алонсо и, не соображая от гнева, что он делает, швырнул в него копье, со свистом прорезавшее воздух. При стремительном приближении копья дон Алонсо поспешил, дабы удар миновал его, повернуть лошадь, но все же не успел этого сделать: копье Махардона ударило в коня дона Алонсо, пробило ему насквозь оба бедра так, что окровавленные острие и стяг, его украшавший, вышли наружу. Раненый конь стал метаться, делать скачки и вставать на дыбы, и туго натянутый повод не мог его обуздать. Тогда дон Алонсо де Агилар, увидев, какую жестокую рану получил его любимый конь, скорбя о нем, выпрыгнул из седла на землю, чтобы избежать какой-нибудь опасности от своего собственного коня, хотя, спешившись, он подвергал себя тоже немалой опасности, ибо его враг оставался верхом. Сегри и Гомелы при виде дона Алонсо пешим, а его противника конным, чрезвычайно обрадовались и уже считали турецкого рыцаря убитым. Обрадовался и сам Махардон, пустивший коня на дона Алонсо и крикнувший ему:

– Теперь ты сам заплатишь мне за смерть моего брата, раз помешал мне отомстить его убийце!

И тут он хотел одновременно растоптать дона Алонсо конем и поразить альфангой. Но добрый дон Алонсо обладал редким проворством: он сделал вид, будто решил, не сходя с места, встретить атаку мавра; когда же конь его достиг, он быстро отскочил в сторону, и конь промчался мимо, не задев его. Махардон, очень раздраженный, еще три или четыре раза налетел на него и ни разу не мог захватить. Тогда дон Алонсо крикнул ему:

– Мавр, если ты не хочешь, чтобы я убил твоего коня, слезай с него, иначе я его убью под тобой, и тогда тебе придется хуже, чем ты думаешь!

Мавр услышал слова дона Алонсо, и совет показался ему неплохим. Он высоко ценил своего коня и, боясь его потерять, соскочил с него, прикрылся адаргой и, потрясая своей стальной альфангой, двинулся на дона Алонсо со словами:

– Может статься, ты на свою беду подал мне совет!

– Сейчас увидишь! – ответствовал дон Алонсо и, отбросив копье, до сих пор остававшееся у него в руке, обнажил свой добрый меч из лучшей в мире литой стали и пошел навстречу приближавшемуся Махардону. Между ними завязался ожесточенный бой, и нельзя было предугадать его исхода: оба были отменными рыцарями. Так сражались они в течение получаса, в куски разрубили щиты, нанесли один другому множество ран в различные части тела. Сквозь иссеченные марлоты во многих местах уже проступали их кольчуги. Наконец дон Алонсо, устыженный тем, что ему так долго приходится возиться с этим мавром, подступил к нему, насколько мог близко, и, взмахнув мечом, сделал вид, будто направляет ему удар в голову. Мавр тотчас же поднял адаргу, чтобы предохранить голову от угрожающего удара. Едва дон Алонсо это увидел, как с невероятной быстротой изменил направление меча и, ударив противника снизу, легко разрубил его кольчугу. Меч глубоко проник в тело и разрубил большую часть кости. Обманутый уловкой и тяжко раненный мавр ответил ужасным ударом сверху вниз: щит с золотым орлом был разрублен пополам, острие булатной альфанги срезало тюрбан и пробило находившийся под тюрбаном стальной шлем. Еще бы немного – и голова дона Алонсо была бы рассечена пополам, но его спасла прочность стали шлема. Дон Алонсо был настолько оглушен ударом, что, шатаясь, отступил на два шага, и, не будь у него такого мужественного сердца, он упал бы. Но добрый дон Алонсо тут же овладел собою и, не обращая внимания на кровь из раны, залившую ему все лицо, с таким бешенством нанес мавру ответный удар, что меч пробил насквозь толстый щит, пробил нагрудник и остановился на глубине четырех дюймов в груди мавра.

Махардон, уже едва державшийся на ногах из-за раны в бедре, получил новый жестокий удар в грудь, опрокинулся навзничь, истекая потоками крови из ран в бедре и в груди и заливая ею все место битвы. Храбрый дон Алонсо бросился к нему, намереваясь отрубить ему голову, прежде чем он успеет подняться. Он наступил поверженному мавру коленом на грудь, но, заметив, что тот уже умирает, не стал ему больше наносить ран. Тогда дон Алонсо поднялся, отер свой добрый меч, вложил его в ножны и в своем сердце возблагодарил бога за одержанную победу. Заметив, что из раны в голову у него обильно струилась кровь, он туго перевязал ее концами разрубленного тюрбана. После этого он взглянул на своего коня и увидел, что тот умирает. Из сострадания он выдернул из коня копье, которым тот был пронзен насквозь, после чего вскочил на коня Махардона и помчался туда, где находился дон Хуан Чакон. Дон Хуан обнял его и поздравил с победой.

В ту же минуту торжествующе зазвучали аньяфилы и гобои королевы, услышать которые для Сегри равнялось смерти.

Когда музыка умолкла, все принялись следить за жестоким боем оставшихся четырех рыцарей. То был невиданный по своему жару и упорству бой.

Отважный дон Мануэль Понсе де Леон и могучий Алиамет Сегри сражались пешими: им надоело сражаться верхом, так как верхом они не могли окончить поединка, как хотели. Они бились, преисполненные ярости, и старались ранить один другого куда только возможно. Жестокие удары меча и симитарры в куски рубили латы и тело; об этом ясно свидетельствовала стекавшая с них кровь. Добрый Понсе получил две раны, а мавр – целых пять, но, несмотря на это, он не выказывал малодушия и бился с огромной отвагой, часто нанося удары дону Мануэлю куда попало. Но мало помог ему его пыл, ибо он сражался с цветом андалусийского рыцарства, с воином, равного которому никто не смог бы назвать. А дон Мануэль, увидев, что дон Хуан и дон Алонсо уже победили своих врагов и что алькайд Лос-Донселес уже близок к такому же концу, испытал очень сильную досаду, что ему так долго приходится возиться со своим врагом. И весь во власти своего негодования, он вплотную приблизился к Алиамету и такой страшный удар обрушил ему на адаргу, которой мавр прикрывал голову, что разлетелась адарга на куски, меч пробил шлем и тяжело ранил мавра в голову, который тут же свалился на землю. Однако, увидев себя в подобной крайности, страшась погибели, мавр поднялся и пытался отомстить за удар: он взмахнул своей острой симитаррой и, со всего размаха опустив ее на плечо дона Мануэля, разрубил тому стальной наплечник и ранил его. Но этот удар стоил жизни храброму Алиамету: дон Мануэль нанес ему в незащищенную голову новую рану, рядом с предыдущей; мавр упал полумертвым на землю; кровь безостановочно текла из его семи ран на теле и двух на голове, а эти две были смертельными.

Аньяфилы и гобои сторонников королевы приветствовали победу дона Мануэля. А сам дон Мануэль легко вскочил на своего коня и поскакал к дону Алонсо и дон Хуану Чакону, радостно встретившим его словами: «Да будет благословен бог, спасший вас от рук этого свирепого язычника!»

Если бы кто-нибудь взглянул в то время на прекрасную султаншу, тот сразу бы хорошо понял радость, какую испытывало ее сердце при виде злейших врагов своих, поверженных и изрубленных. Обернувшись к прекрасной Селиме, она сказала ей:

– Знаешь ли, друг мой Селима, я убедилась, что если дон Хуан Чакон слывет за отважного рыцаря и является им на самом деле, то его три друга ничем ему не уступают, раз они с такой доблестью одержали верх над лучшими бойцами Гранадского королевства.

Тут вступила в разговор Эсперанса, говоря:

– Разве я не говорила вашему высочеству, что у дон Хуана есть друзья – славные рыцари? Теперь ты видишь, госпожа, что мои слова были правдивы.

– Не будем сейчас об этом говорить, – сказала Селима, – нас могут услышать судьи. Посмотрим лучше, что делают последние два рыцаря, не менее могучие, чем остальные.

Они направили взоры в сторону сражающихся и увидели, что те бьются с необычайной яростью. Щиты обоих успели превратиться в осколки, рассеянные по полю; и они сами, и их кони были покрыты множеством ран; поломанные копья валялись под конскими копытами; но ни один из противников не выказывал ни признака утомления, ибо и тот и другой были великими мастерами в ратном деле. С сердцем, полным горя и бешенства, вел бой отважный мавр. Подле себя он видел своего двоюродного брата мертвым, а немного подальше – обоих рыцарей Гомелов в бедственном состоянии. Ему самому угрожала страшная опасность, и он ждал надвигающуюся смерть. Он сражался как человек, которого охватило отчаяние, сознавая, что поражение покроет позором его и весь их род. И он рубил куда попало, чтобы отомстить за смерть своего двоюродного брата и друзей.

Но если он сражался с отвагой и яростью, то не уступал ему в этом и Добрый алькайд Лос-Донселес, весьма недовольный самим собою и завидовавший своим союзникам, уже успевшим закончить бой и отдыхавшим, в то время как ему предстояло последним покинуть поле. Он думал, что теперь все будут считать его недостойным рыцарем, раз он не мог так долго добиться победы. Желая поступить, как приличествует рыцарю, и устав наносить и отражать удары, он решил все предоставить судьбе: пусть свершится ее предначертание! С этой мыслью он устремил свой полный бешеной ненависти взор на врага, изо всех сил пришпорил коня и поскакал на отважного Сегри, который в ту минуту как раз тоже готовился атаковать своего врага, чтобы отомстить за смерть любимого брата. Так, движимые одной и той же мыслью, они сшиблись между собой с невообразимой силой, и от страшного толчка оба со своими конями упали на землю, но тут же вскочили и, сойдясь, осыпали один другого ударами, насколько хватало крепости рук и отваги сердец. Храбрый Сегри наступал и отступал, и метко поражал доброго алькайда куда только мог, но его удары не приносили особенного вреда противнику, одетому в отличную броню. Удары же алькайда пробивали, разрубали и крушили с такой силой, что он ни разу не опускал меча без того, чтобы при этом не нанести тяжелой или легкой раны. Никакой доспех, как бы ни был прочен, не мог выдержать напор стали его меча. Убедившись в этом, храбрый Сегри воспылал еще большей яростью и, положившись на свои силы, бросился на доброго алькайда, чтобы схватиться с ним в рукопашном бою. Алькайд не уклонился от схватки; они обхватили друг друга руками, похожие на две сошедшиеся горы, и каждый почувствовал тяжесть своего врага. Затем они стали бороться, стараясь повалить один другого на землю, но все усилия их были тщетны, ибо оба стояли непоколебимо, точно дубы. Сегри был высокого роста, коренастый, с могучими мускулами; он походил на великана. Ему с его огромной силой несколько раз удавалось поднимать на воздух доброго алькайда, после чего он его резко бросал вниз, стараясь опрокинуть, но едва алькайд ощущал под ногами землю, как крепко врастал в нее, будто скала. Так что Сегри, несмотря на все усилия, не удалось осуществить своего намерения, чем он был весьма изумлен. Добрый алькайд, убедившийся, что Сегри превосходит его и в размерах, и в силе, выхватил из-за пояса кинжал с трехгранным концом, сделанный в Болдуке, настолько острый, что он мог проколоть любую броню, будь она даже из крепкого алмаза; этим кинжалом он нанес своему противнику две раны под левую руку. Мавр испускал страшные крики, почувствовав себя раненным насмерть; он тут же вытащил из-за пояса свой кинжал и дважды ударил им алькайда, но поскольку его кинжал имел широкое лезвие и не особенно острый конец, то он, сильно не повредив, только слегка ранил алькайда. Добрый дон Диэго ответил новым ударом кинжала в левый бок отважного Сегри, немного пониже первых двух ран. Этот удар закончил и решил упорный поединок: храбрый мавр, получив такие глубокие раны, тут же упал на землю, и жизнь стала постепенно покидать его, выходя вместе с потоками пенящейся крови из жестоких ран. Падая, он увлек за собой доброго алькайда. ибо все время не выпускал его; алькайд упал на него сверху. Очутившись на земле, отважный мавр утратил силы и мужество; его руки разжались, и добрый алькайд смог подняться и поставить колено ему на грудь. Поднявшись же, как победитель, он сказал:

– Признай себя побежденным, Сегри, и признайся в своей клевете, иначе я добью тебя!

Сегри, раненный насмерть и распростертый на земле под столь доблестным противником, сказал:

– Нет нужды добивать меня: ран, мною полученных, достаточно, чтобы я умер. Ты требуешь, доблестный рыцарь, моего признания в преступлении. Это преступление печалит меня сильнее, чем наступающая смерть. Но, умирая от руки столь славного рыцаря, я признаюсь в нем. Узнай же, что все было клеветой, выдуманной мною из зависти к славным рыцарям Абенсеррахам; из-за моей клеветы они, безвинные, погибли. Королева не виновна в прелюбодеянии, в котором я ее обвинил. Такова истина. И вот наступил миг, когда я жестоко раскаиваюсь в содеянном мною.

Все говорившееся Сегри слушало множество рыцарей, как сторонников королевы, так и Сегри. Чтобы лучше оправдать королеву, они призвали судей послушать, что говорил Сегри. Благородный Муса и двое других судей тотчас спустились с помоста, пошли на ристалище и услышали слова Сегри. Их подтвердили остальные его товарищи, еще некоторое время остававшиеся в живых.

Тут радостно заиграли гобои, аньяфилы и трубы в честь великой победы, одержанной четырьмя доблестными рыцарями, восстановившими справедливость. С одной стороны звучала музыка, а с другой раздавались плач и стенания женщин и мужчин – родственников убитых рыцарей. Победителей проводили с поля с большими почестями; особенно чествовали их сторонники и родные королевы – Алабесы, Гасулы, Альдорадины, Венеги, Асарки, Аларифы, Альморади, Марины и другие именитые роды Гранады. Рыцари-победители подъехали к королеве, уже сидевшей в носилках, и спросили, не нужно ли еще что-либо сделать для нее. Королева горячо благодарила их за совершенное ими ради нее и просила их отправиться вместе с нею к ней домой, чтобы там залечить их раны. Особенно на этом настаивал дядя королевы, высокородный рыцарь по имени Морайсел. А отважный Гасул – их спутник в Долине – добавил: «Господа рыцари, вы можете смело принять приглашение королевы; у нее в доме вы найдете все, что заслуживают люди, подобные вам!»

Четыре рыцаря приняли приглашение, и все пустились в путь, предшествуемые трубачами.

Совсем иначе поступали в это время рыцари Сегри и Гомелы; со скорбным плачем унесли они с поля изрубленные тела своих сородичей и друзей, чтобы предать их погребению согласно своим обрядам и обычаям. Не раз они испытывали желание расправиться с вражескими родами и убить чужеземных рыцарей, но не могли решиться на подобное дело, хотя в дальнейшем вражда и распри возросли еще больше, чем были до тех пор, как будет видно из дальнейшего нашего рассказа.

Бой, рассказ о котором вы сейчас прослушали, начался в два с половиной часа пополудни и продолжался до шести, так что до ночи оставалось совсем немного времени.

Христианские рыцари приехали в дом королевы, и когда они слезли с коней, а королева вышла из носилок, четырех храбрых друзей провели в роскошные покои, где их уложили в четыре постели, и за ними тщательно ухаживали искусные врачи. Каждый из них предусмотрительно положил свое оружие около себя на случай какой-нибудь неожиданности.

В тот же самый вечер, после ужина, королева вместе с прекрасной Селимой и Эсперансой де Ита отправилась навестить четырех рыцарей.

Поговорив с ними очень подробно о пережитых трудностях и о безвинной смерти рыцарей Абенсеррахов, королева подошла поближе к постели дон Хуана Чакона и, опустившись на красивый коврик, устланный шелковыми подушками, обратилась к нему со следующими словами:

– Пусть великий господь – создатель неба и земли – и его благословенная мать, неисповедимыми путями чуда даровавшая ему жизнь, оставаясь девственной, – пусть они, сеньор рыцарь, сохранят вас и наградят за ваше дело, совершенное ради печальной, безутешной королевы, спасенной вами от злой смерти, которой грозили ей жестокие клеветники! Но господу было угодно спасти меня, и он вас избрал орудием своей благости. Итак, я обязана вам на всю жизнь, которую намерена целиком посвятить служению богу и его благословенной матери, ибо я решила стать истинной христианкой, как о том уже писала вам в моем письме. И еще хочу сообщить вам, что большая часть рыцарей Гранады разделяет мое намерение и ждет только, чтобы король дон Фернандо начал войну против Гранады и Гранадского королевства. Так было решено, еще когда уходили из Гранады рыцари Абенсеррахи, добрый Абенамар, Саррасин и Редуан – рыцари великой доблести и знатности, от которых мы ежедневно получаем письма. Муса, брат короля, имеет то же намерение. Потому, сеньор, когда вы возвратитесь к себе, посоветуйте христианскому королю начинать войну против Гранады. Еще, сеньор дон Хуан, мне хочется, чтобы вы сказали мне, кто были рыцари, сопровождавшие вас на подвиг; я буду очень счастлива узнать, чьей должницей я являюсь.

– Прекрасная сеньора, – ответил дон Хуан Чакон, – рыцари, явившиеся вместе со мною служить вам, – очень знатные рыцари Андалусии. Одного из них зовут дон Алонсо – глава дома Агиларов, второй зовется дон Мануэль Понсе де Леон, а третий – дон Диэго Фернандес де Кордова. Все это – рыцари, пользующиеся большой славой, и вы, наверное, уже раньше слышали их имена.

– Да, я слышала, – подтвердила королева, – что они много раз вторгались в Долину Гранады, где совершали чудеса храбрости. Всей Гранаде они известны по своим деяниям, славе и именам, хотя сегодня их никто не узнал из-за турецких одеяний, совершенно их изменивших. И раз они столь славные рыцари, будет справедливо, если я поговорю с ними и поблагодарю за то добро, которое они мне сделали, прибыв сюда.

Проговоривши эти слова, прекрасная Морайсела поднялась с коврика, где сидела, и направилась к трем раненым рыцарям. Она приветливо заговорила с ними, благодаря их за прибытие и оказанную милость.

– Сеньора королева, – сказал алькайд Лос-Донселес, – благодарите не нас, а сеньора дон Хуана: он был всем в вашем деле, мы же совершили мало в сравнении с тем, что желали бы ради вас сделать.

– Великая благодарность вам, сеньоры рыцари, – ответила королева, – за новую готовность! Это еще сильнее обязывает меня служить вам, а я не знаю, чем отблагодарить за то, что вы для меня сделали до сих пор. Не знаю, чем смогу отплатить, и молю только бога продлить мне жизнь, дабы я смогла вас чем-нибудь отблагодарить за все хорошее, полученное мною от вас. Теперь же, сеньоры рыцари, мне кажется, наступило время вам отдохнуть; я оставлю вас и пойду распорядиться об уходе за вами. Спите и отдыхайте спокойно: обещаю вам, что никто в целом Гранадском королевстве не посмеет нарушить ваш покой!

– Незачем нам про это говорить, сеньора королева, – отвечали рыцари, – находясь в ваших королевских руках, мы чувствуем себя в такой же безопасности, как в наших собственных домах.

После этого королева со своими спутницами вышла, оставив рыцарей беседовать об их делах.

Королева была очень благоразумна: она опасалась, как бы Сегри и их сторонники не явились к ней в дом отомстить христианским рыцарям. Хотя она и была вполне уверена, что в них никто не узнал христиан, но Сегри могли мстить за смерть своих родственников. Королева сообщила о своих опасениях относительно Сегри и Гомелов дяде Морайселу. Последний нашел их основательными и поспешил известить об этом Мусу, очень расположенного к его племяннице-королеве. Благородный Муса поместил тогда на улице, где стоял дом королевы, охрану из ста рыцарей, своих друзей и сторонников королевы: тут были Гасулы, Алабесы и Альдорадины.

Эта предосторожность оказалась очень кстати, ибо Гомелы, Сегри и их сторонники решили между собою напасть ночью на дом королевы и убить четырех турецких рыцарей, но, узнав, что дом охраняется и охрана назначена Мусой, они отказались от своего намерения, затаив в сердце горесть о своем бессилии отомстить убийцам своих родичей.

Дон Хуан и его три друга решили уехать на следующее же утро, чтобы король Фернандо и его двор не стали бы их разыскивать. Когда настало утро и королева пришла их навестить и спросить, не нужно ли им чего, они сказали ей о своем желании тотчас же покинуть Гранаду.

– Но как же, сеньоры, – воскликнула королева, – вы собираетесь пуститься в дорогу, когда раны ваши не зажили? Может быть, вам здесь чего-нибудь недостает?

– Все у нас есть, сеньора, – отвечал дон Хуан Чакон, – но нам необходимо явиться ко двору нашего короля, пока нас там не хватились.

– Если так, – сказала королева, – то поезжайте, и да будет легок ваш путь! И богом заклинаю вас, рыцари, не забудьте моей просьбы: поторопите вашего короля с началом войны против Гранады; тогда все, желающие стать христианами, смогут скорее осуществить свое желание .

Рыцари обещали ей это и обещание свое исполнили. После их прибытия в Андалусию королем немедленно был отдан приказ завоевать Альгаму.

Королева, увидя, что рыцари непременно хотят ехать, велела призвать врачей, перевязать их раны перед дорогой; затем каждый из них надел свои доспехи, покрыл их пышными турецкими марлотами, хотя и прорванными в нескольких местах, на шлемы они надели тюрбаны, позавтракали, получили от королевы на прощание ценные подарки и, попрощавшись с ней, с ее дядей Морайселом и дамами, сели на своих коней. Прощаясь с добрыми рыцарями, королева заплакала.

Благородный Муса, Малик Алабес и Гасул, узнавшие об их отъезде из Гранады, провожали их с двумястами знатнейших рыцарей на пол-лиги дальше поворота дороги на Малагу, хотя те и не желали для себя подобной чести.

Но когда мавры с ними простились, они сейчас же повернули к Римскому лесу и отыскали в нем место, где оставили дорожные мешки. Они переоделись в свое христианское платье и, оставив свои турецкие одеяния и доспехи, поспешно уехали.

Достигнув христианской земли, они узнали, что король дон Фернандо и королева донья Исабель отправились в Эсиху. Тогда они возвратились в Талаверу, откуда выехали и где дожидались их люди и слуги. Там они провели неделю и в строгой тайне лечили свои раны. Оправившись же, выехали в Эсиху – ко двору короля, где их еще не хватились. Отсюда с позволения короля алькайд Лос-Донселес, дон Алонсо, глава дома Агиларов, и дон Мануэль Понсе де Леон отправились каждый в свои владения. Там они собрали войска и, соединившись с другими рыцарями, выступили на Альгаму и взяли ее. Тут мы их пока оставим, чтобы рассказать о событиях, происходивших в это время в Гранаде, а, кроме того, сражение за Альгаму не относится к нашему рассказу.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В ней рассказывается о событиях в городе Гранаде, о возобновлении там гражданской войны; о пленении короля Мулаасена в Мурсии и Молодого короля, его сына, в Андалусии; и еще о других событиях

Прекрасную султаншу сильно опечалил отъезд ее доблестных защитников, и она с большой радостью сопровождала бы их в путешествии и даже собиралась так поступить, но отказалась от своего намерения, не желая вызывать толков и смуты в Гранаде.

Если печальна была королева из-за отъезда рыцарей, то еще большие печаль и скорбь испытывали Сегри, Гомелы и все их сторонники из-за смерти рыцарей, убитых в бою. В своих душах они затаили гнев и жажду кровавой мести за позор своих родов и смерть сородичей. Но до поры до времени они скрывали свои истинные намерения, предоставив времени совершать его бег и неустанно дожидаясь случая для возобновления междоусобицы.

Теперь пора рассказать про Молодого короля. Когда он узнал о смерти обвинителей его супруги-королевы и о признании их во лжи и клевете, открывших чудовищное и отвратительное преступление, он так разгневался на самого себя, что не знал, как с собою поступить. Он обвинял себя в непростительной слепоте, в безвинной смерти благородных рыцарей Абенсеррахов, в том бесчестии, которое он навлек на свою супругу-королеву, в изгнании стольких рыцарей. Он винил себя за то, что они из-за него приняли христианство; за то, что возбудил к себе ненависть всей Гранады, которая выдвинула другого короля, чью сторону почти все теперь держали; за то, что цвет гранадского рыцарства стал ему враждебен и во главе с его родным отцом добивался, чтобы он оставил королевство. Думая обо всем этом, он был близок к потере рассудка. Множество проклятий призвал он на себя и на свою неразумность, на головы всех Сегри и Гомелов, подавших ему столь гибельный совет. Оплакивая все свои несчастья, он мнил себя самым злополучным королем в мире и от стыда – а, может быть, также и от страха – не осмеливался никуда показываться. Сегри и Гомелы, зная о его к ним чувствах, не посещали его. Как был бы он счастлив, если бы ему вернули его султаншу и в Гранаде восстановили все, как было прежде! Но эта надежда была напрасной: родственники королевы ни за что бы ее не отдали, да и она сама к нему не вернулась бы. Несчастный король говорил с некоторыми высокородными рыцарями, умоляя их возвратить ему королеву. Рыцари во главе с добрым Мусой попытались это сделать, но не существовало доводов, которыми можно было бы убедить королеву и ее родню. «У мавров в обычае иметь шесть или семь жен, – отвечали они, – пусть он ищет себе новую супругу, раз таким позором покрыл свою прежнюю.» При таких ответах король изнывал от горести, но находил силы переносить страдание, надеясь только на время, все сглаживающее и примиряющее. С этой целью он старался расположить в свою пользу всю знать Гранады и весь ее простой люд; просил у них прощения, указывал на то, что ему наклеветали и что клеветники понесли уже кару. И поскольку он являлся законным наследником престола, многие рыцари и весь простой народ изъявили свою покорность, за исключением родов Альморади, Маринов, Гасулов, Венегов, Алабесов и Альдорадинов: все эти роды продолжали держать сторону Старого короля и его брата, инфанта Аудильи. Так оставалась Гранада разделенной на три партии, по числу имевшихся в ней королей.

Тем временем король Мулаасен, не утративший, несмотря на преклонные годы, своей телесной крепости и отваги сердца, решил совершить набег на пограничное королевство Мурсию. Он собрал большое и отважное войско, обещая хорошую плату как конным, так и пешим солдатам, и, выйдя из Гранады с двумя тысячами пехоты и конницы, двинулся к городу Вере. Избрав путь вдоль побережья, чтобы миновать Лорку, он вышел к Альмасарронам, а оттуда вторгся в поле Сангонера, находившееся уже в пределах королевства Мурсии; здесь он захватил в плен много народу. Дон Педро Фахардо, наместник Мурсии, собрав сколько мог воителей, вышел навстречу маврам. И в день святого Франсиска на Асудских холмах между маврами и христианами произошло упорное и кровопролитное сражение. Но – хвала богу и блаженному святому! – дон Педро Фахардо и его мурсийцы, выказав огромное мужество, разбили мавров, перебили и взяли в плен множество их и в том числе самого короля. Остальные в смятении бежали тем же путем обратно, достигнув Гранады, сообщили о поражении мавританских знамен и о том, что король Мулаасен находится в плену в Мурсии, во власти наместника. Вся Гранада при этом известии погрузилась в печаль, исключая инфанта Аудильи, королевского брата, очень обрадовавшегося взятию в плен короля: теперь он рассчитывал завладеть один целым королевством. Он поспешил написать наместнику дону Педро, прося его оказать ему милость и держать его царственного брата у себя в плену, пока тот не умрет; за эту любезность он обещал отдать ему Велес Белый, Велес Алый, Хикену и Тириесу. Однако благородный наместник, сразу догадавшись, что инфант собирается совершить предательство, не захотел ему в этом помогать: он без всякого выкупа возвратил свободу королю Гранады и всем его воинам. Король Мулаасен по возвращении в Гранаду застал своего брата, завладевшим Альгамброй и утверждавшим, будто его брат сам поручил ему перед походом охранять Альгамбру и владеть ею. Мулаасен, очень этим рассерженный, а еще больше изменой, удалился в Альбайсин, где провел несколько дней вдвоем со своей супругой. Мать Мулаасена, старуха восьмидесяти с лишком лет, узнав про благородный и великодушный поступок наместника дона Педро, даром вернувшего свободу ее сыну, послала тому в подарок десять тысяч золотых дублонов. Но наместник не пожелал принять ее дара и отослал его обратно, велев ей передать, чтобы она эти деньги отдала сыну, а тот израсходовал бы их на войну против брата-узурпатора. Мать короля, когда наместник не захотел принять денег, решила ему послать драгоценные камни огромной ценности и двенадцать могучих коней в великолепной упряжи. Эти дары добрый дон Педро Фахардо принял.

Прошло еще немного дней, и король Мулаасен возвратился в Альгамбру, оставленную его братом; последний предполагал, что королю ничего не известно про письмо, которое он посылал дону Педро Фахардо. Но Мулаасен, хотя и все знал, до времени не подал вида и скрыл возмущение поступком брата и его сообщников, и оставил по-прежнему за ним правление королевством.

Мулаасена иногда называли Сагаль и Гадабли, но его настоящее и чаще употреблявшееся имя было Мулаасен. Битву, про которую вы сейчас прослушали, и взятие в плен Мулаасена описал мавр – летописец этой книги . Я же подтверждаю, что в мурсийском соборе, в усыпальнице маркизов Лос Велес, над гробницей дона Педро Фахардо прибита доска, рассказывающая про события той битвы.

Но вернемся теперь к нашему повествованию. Король Мулаасен, рассерженный на брата за его предательство, составил завещание, в котором после конца своих дней назначил сына своим единственным наследником и приказывал тому прогнать дядю и его сторонников в открытой войне, если бы тот вздумал предъявлять свои права на королевство. О сторонниках он добавлял потому, что сторону инфанта держали многие рыцари Альморади и Марины. Это завещание возбудило в Гранаде большие волнения, и между его гражданами вспыхнула жестокая гражданская война и распря, про которые мы расскажем в дальнейшем.

Когда Мулаасен вернулся уже в Альгамбру, а Гранада по-прежнему оставалась под властью трех королей, Альморади не переставали выискивать способы и средства, как бы совершенно лишить Молодого короля королевства, но они ничего не могли найти, ибо Сегри и Гомелы стояли за него, а кроме них его сторону приняло еще много рыцарей, признавших в нем, наконец, законного наследника королевского престола. И тем не менее короли не переставали строить друг другу козни и использовали для этого тысячи случаев – дядя против племянника и племянник против дяди. Но поскольку у Молодого короля оставалось еще много недоброжелателей среди гранадской знати, ему в ту пору не удавалось осуществить своей цели – устранения дяди от власти. И ему только оставалось ждать времени и условий, благоприятных для выполнения своего намерения. В один прекрасный день, чтобы развлечь себя и смягчить свои душевные мучения, он отправился погулять по городу, сопровождаемый своими Сегри и Гомелами. На прогулке он получил печальное известие о взятии Аль-гамы христианами. Услышав об этом, король едва не лишился рассудка. Такую он испытал при этом боль, что велел казнить вестника, привезшего горькую новость; затем слез с мула, на котором совершал прогулку, приказал подать себе коня и, вскочив на него, поскакал в Альгамбру, оплакивая великую потерю Альгамы. Прискакав в Альгамбру, он отдал приказ трубить сбор в военные трубы и аньяфилы, чтобы скорее собрались воины и поспешили на выручку Альгамы. На воинственный зов труб собралось его войско. Рыцари спросили короля, зачем он подал знак сбора, и он ответил: «Затем, чтобы идти на помощь Альгаме, завоеванной христианами». Тогда один старый альфаки сказал ему:

– Воистину, король, твои несчастия тобою заслужены. Ты потерял Альгаму, но достоин потерять целое королевство, раз ты убил благородных рыцарей Абенсеррахов, а оставшихся в живых изгнал из своих владений, из-за чего они обратились в христианство и ныне идут на тебя же войной. Зачем доверился ты Сегри?

Ну, так спеши же на выручку Альгамы и проси Сегри – пусть они тебе помогут в этом несчастьи!

Про известие, привезенное Молодому королю гонцом, о потере Альгамы и про слова, сказанные ему старым альфаки, упрекавшим его за умерщвление Абенсеррахов, был сложен старый романс, очень горький для Молодого короля; вот он, одинаково печальный как по-арабски, так и по-романски:

Этот романс был сложен по-арабски, по случаю падения Альгамы; и звучал он на том языке очень печально и скорбно, так что скоро его запретили петь в Гранаде, ибо каждый раз, как его где-нибудь запевали, он вызывал плач и горесть. Позже сложили другой романс на эту же тему по-кастильски. Вот он:

Возвратимся теперь к нашему прерванному рассказу о событиях, последовавших за взятием Альгамы. Наш мавританский историк рассказывает, что Молодой король, собрав своих людей и не откладывая дела ни на один миг, выступил из Гранады и поспешно двинулся на выручку Альгамы. Но все его рвение оказалось напрасным, ибо к его прибытию христиане уже овладели не только городом, но и его замком со всеми башнями и бастионами. Тем не менее между маврами и христианами произошло большое сражение, в котором свыше тридцати Сегри пало от рук Абенсеррахов-христиан: их тут было более пятидесяти под начальством маркиза де Калис. Наконец отвага христианских рыцарей опрокинула и рассеяла мавров. Увидев это, король Гранады вернулся обратно. Но едва достиг Гранады, как снова велел трубить сбор и, собравши новое, еще более многочисленное войско, опять пошел на Альгаму. Ночью тайно он велел приставить к городским стенам лестницы, и нескольким маврам удалось проникнуть внутрь; но христиане подняли тревогу, схватились за оружие, вступили в бой с проникшими в город маврами, перебили их всех и не впустили следующих за ними. Молодой король, видя, что его труды опять пропали даром, вернулся в Гранаду.

Опечаленный и разгневанный тем, что ему ничего не удалось поправить, он послал за альгамским алькайдом по имени Бенкомихар, бежавшим в Лоху под защиту тамошнего алькайда. Послы короля, предъявив свои полномочия, схватили его и тут же объявили ему, что король приказал, другим в острастку, отрубить ему голову, доставить ее в Гранаду и поместить на вратах Альгамбры в наказание за то, что он потерял столь сильную крепость. Схваченный алькайд ответил, что он не виноват в потере города: король сам ему дал позволение отлучиться в Антекеру на свадьбу к его сестре, которую добрый алькайд Нарваэс выдавал там замуж за одного рыцаря; король позволил ему находиться в отлучке на восемь дней дольше срока, о каком он просил. Несчастье с Альгамой сильно печалит и его самого, потому что, если король потерял город, то он потерял жену и детей. Оправдания альгамского алькайда показались недостаточными, его свезли в Гранаду, отрубили ему там голову и прибили ее на вратах Альгамбры. А про это событие сложили следующий старый и печальный романс:

После исполнения приговора над альгамским алькайдом рыцари стали говорить, что дяде короля следовало бы теперь выступить со своими людьми и попробовать отбить Альгаму обратно или же по крайней мере как-нибудь иначе отомстить христианам. Но правитель возражал на это, что ему и так много заботы поддерживать мир в самой Гранаде и охранять ее, и потому ни он, ни его люди не выступят. Тем временем все рыцари, сторонники короля Мулаасена, поняли, что дурно они поступили, отказав в повиновении его сыну, что закон и правота на стороне королевского сына, а не королевского брата и что верность первому из них – долг благородных и честных рыцарей. Придя к такому заключению, все главные роды Гранады примкнули к Молодому королю и изъявили свою покорность: то были Гасулы, Альдорадины, Венеги, Алабесы и все их приверженцы, все враги Сегри; но над враждой, еще не улегшейся, превозмог разум, а благородство оказалось сильнее затаенной злобы. Так что с дядей короля остались одни только Альморади и Марины, да еще немного горожан. Кругом все твердили, что правитель должен пойти на христиан и постараться отомстить им за взятие Альгамы, а не сидеть в углу как бесполезный и трусливый человек, раз он претендует на скипетр и корону. На все это правитель и его сторонники Альморади и Марины отвечали, что они должны беречь Гранаду. Среди таких споров Малик Алабес, преисполнившись гнева, сказал им: «Вы трусы и негодяи! Не блюдете законов истинного рыцарства! Не хотите идти сражаться с христианами и насилием стараетесь возвести на королевский престол того, кто не достоин этого ни по своему праву, ни по личным качествам!»

Услышав такие слова, все Альморади сейчас же схватились за оружие и бросились на Алабесов, а Алабесы устремились на них. Гасулы не испытывали радости при виде этого события и, взявшись за мечи, обрушились на Альморади и Маринов с таким пылом, что за короткий промежуток времени перебили их больше тридцати; Альморади же тоже убили многих Гасулов и Алабесов.

Тут поднялись все роды друг против друга, снова запылала в Гранаде гражданская война и с обеих сторон обильно заструилась кровь. Постоянно больше всего доставалось Альморади и Маринам, хотя за них и стояло много простого люда и других рыцарских родов. В конце концов им пришлось настолько плохо, что они вынуждены были укрыться в Альбайсине. Вышли оба короля, встали во главе своих сторонников. И если бы не вмешательство альфаки и знатных гранадских дам, удержавших: одни – своих мужей, другие – братьев, третьи – родственников, и благородного Мусы с многочисленными конными рыцарями, вставшего между сражающимися, Гранаде в тот день было бы суждено безвозвратно погибнуть. Но мудрым альфаки своими речами удалось умиротворить жестокую междоусобную распрю. Альморади понесли большие потери. Муса не знал, что делать и за кого стоять, ибо Молодой король был ему братом, а правитель – дядей. Все же он принял сторону первого, как короля по праву. Едва улеглись эти волнения и междоусобица, как один альфаки по имени Морабут обратился к гранадскому рыцарству на Пласа-Нуэва с длинной проповедью. Проповедь эту мавр-летописец пожелал включить в свою хронику, ибо произнес ее человек, славившийся своей мудростью и слывший одним из лучших среди альфаки. Речь его начиналась следующим образом:

Это и еще многое другое сказал тот альфаки в день возобновления гражданской войны в Гранаде; его мудрая речь умиротворила враждующих, и тут же был составлен большой отряд конных и пеших воинов. Во главе его встал Молодой король, полный желания выступить против христиан. Все они, поклявшись или отомстить за потерю Альгамы, или умереть, выступили из Гранады с намерением не останавливаться, покуда не проникнут в самую глубь Андалусии и не возьмут какого-нибудь христианского города. Так достигли они Лусены и остановились в полутора милях от нее. Здесь король разделил свое войско на три отряда. Одним предводительствовал он сам, второй отдал под начальство своего старшего альгвасила, а третий – храброго вождя по имени Алатар из Лохи. Достигнув Лусены, они прошли по всем окрестностям ее, многое разрушили и захватили большую добычу. Об этом набеге мавров стало известно в Лу-сене, Баэне и Кабре; поэтому алькайд Лос-Донселес и граф Кабрский выступили против них с многочисленными отрядами. Когда мавры увидели направляющийся против них отряд христиан, они соединили свои три отряда в один, поместив кавалерию в середину. Храбрые андалусийцы бросились на них таким образом, что после жаркого боя мавры были обращены в бегство благодаря доблести алькайда Лос-Донселес и графа Кабры. И на берегу ручья, который одни называют ручьем Мартина Гонсалеса, а другие Свиным ручьем, были взяты в плен злополучный король Гранады и многие из его войска. Остальные мавры, разбитые и лишившиеся своего полководца, бежали назад в Гранаду. Плененного Молодого короля свезли сначала в Ваэну, потом в Кордову, к королю дону Фернандо. Вскоре туда прибыли послы из Гранады – предлагать за своего короля выкуп. Между кастильскими грандами и военачальниками возник горячий спор: отпустить или нет за выкуп Молодого короля? В конце концов выкуп был принят. Молодому королю возвращена свобода, но при этом взята с него клятва, что он отныне будет считать себя вассалом короля Фернандо и никогда не поднимет против него оружия. За это король дон Фернандо разослал всем своим пограничным с Гранадой алькайдам повеление поддерживать Молодого короля против его внутренних врагов и не трогать мавров, выходящих обрабатывать свои поля и сеять. После того, как договор был закреплен и подписан обеими сторонами, христианский король Фернандо оделил Молодого короля богатыми, ценными дарами, и тот отправился в Гранаду. Когда мавры Гранады и правитель узнали о заключенном союзе и об обещании христианским королем помощи Молодому королю, они встревожились, опасаясь, как бы из-за этого договора не погибла Гранада; и дядя короля обратился ко всем с длинной речью:

– Славные, великие мужи гранадские, беспричинно преследующие меня непримиримой ненавистью! Вам хорошо известно, что мой племянник был провозглашен королем Гранады, несмотря на то, что жив его отец и мой брат, виновный всего лишь в умерщвлении четырех рыцарей Абенсеррахов, заслуживших казни. Но вы из-за этой ничтожной причины нарушили ему верность и возвели в короли – против разума и права – его сына. Мой племянник обезглавил не четырех, но тридцать шесть рыцарей Абенсеррахов, притом совершенно без всякой вины с их стороны; он возвел неслыханное ложное обвинение на свою супругу – нашу королеву, что вызвало в нашем городе гражданскую войну, распри и смерть стольких граждан. Тем не менее вы продолжаете сохранять ему верность, несмотря на то, что он не достоин быть королем и еще жив его отец. Посмотрите же, что он сделал теперь: он заключил союз с королем Кастилии доном Фернандо, обещавшим дать ему войско против тех, кто не хочет ему повиноваться и хранит верность его отцу – истинному королю. Сверх того он уплатил христианскому королю несколько тысяч дублонов дани. И незачем было обращать внимание на падение Альгамы: важнее было сохранить другие крепости. И если нельзя было отвоевать Альгаму обратно ныне, это удалось бы со временем. Подумайте же теперь, рыцари Гранады, к вам обращаюсь я, Сегри и Гомелы, Масы и Венеги, с таким пылом поддерживающие моего племянника; подумайте, если он теперь приведет в Гранаду христианское войско, на что же можно будет надеяться всем вам и где ручательство, что христиане не завладеют всей нашей землей?… Разве вам неизвестно, насколько свирепы, воинственны и коварны христиане?… Все они душой возносятся до самых небес в своих завоевательных помыслах! Посмотрите на Альгаму, как быстро они ею завладели! А между тем в Альгаме имелись воители, готовые ее защищать. И тем не менее не защитили… Так если они проникнут в Гранаду, увидят ее стены и башни, – кто станет сомневаться, что они не завладеют и ею? Откройте же ваши глаза и не допустите худших зол! Мой племянник не должен признаваться королем, раз он сделался другом христианского короля. Король – мой брат, и из-за его преклонных лет я правлю королевством. Если он умрет, то почему бы мне не быть королем?… Ведь я тоже – королевский сын. Право меня поддерживает, благоразумие это подсказывает, необходимость этого требует! Отвечайте же теперь на мое предложение, сделанное ради всеобщего блага нашего королевства.

Это и многое другое сумел наговорить дядя Молодого короля; все альфаки и гранадские рыцари, в особенности Альморади и Марины, согласились в том, что не следует пускать возвращающегося Молодого короля в Гранаду и что нужно его дядю провозгласить королем и отдать ему Альгамбру. Об этом сообщили Старому королю, Мулаасену; тот, разгневанный и предчувствуя новые распри, добровольно покинул Альгамбру и удалился со всей своей семьей в Алькасаву. Его брат, объявленный королем, вступил в Альгамбру, хотя и против желания Сегри, Гомелов, Масов, а также Гасулов, Алабесов, Альдорадинов и Венегов. Однако все они ничем не выказывали своего неудовольствия и стали дожидаться, чем со временем это кончится.

Молодой король возвратился в Гранаду, нагруженный богатыми подарками, сделанными ему королем Фернандо. Но гранадцы не пожелали его впустить в город, говоря, что мавританский король, заключивший мир и дружбу с христианским королем, – более не король. Увидав, что мавры Гранады его не впускают в город и зная, кроме того, что его дядя завладел Альгамброй, он отправился в Альмерию, город столь же большой и древний, как Гранада. Там его приняли как короля. Отсюда он разослал ряду городов требования в повиновении, грозя в противном случае их разрушить. Города в повиновении отказали; тогда Молодой король пошел на них войной, ведя войско, состоявшее из мавров и христиан.

В это время умер старый король Мулаасен, и с его смертью еще сильнее разгорелась междоусобица, ибо из оставленного им завещания выяснилось, что его брат нарушил его волю, поскольку Старый король единственным наследником королевства назначил своего сына и завещал всем своим подданным быть ему верными, в противном же случае призывал на их головы проклятие Магомета. Из-за этого начались новые раздоры и волнения: многие указывали как на законного наследника на сына Мулаасена, а не на его брата. Сторонники последнего советовали ему пойти на Альмерию и убить племянника: смерть племянника позволит ему спокойно царствовать в Гранаде. Правитель принял этот совет и решил идти походом на Альмерию. Однако предварительно он написал тамошним альфаки о союзе его племянника с королем Фернандо. Альфаки эта новость не очень понравилась, и они послали к правителю гонца с тем, чтобы он шел в Альмерию: они его ночью тайно впустят в город, где он сможет взять в плен или убить своего племянника. Получив такой ответ, дядя с многочисленным войском выступил в Альмерию. По прибытии его туда альфаки тайно впустили его в город. Он бросился к дому племянника с целью захватить его в плен или убить. Но ему не удалось исполнить задуманное: Молодой король услышал шум, узнал о его причинах и бежал вместе с несколькими сторонниками, пожелавшими за ним последовать, в землю христиан. Дядя короля был страшно разгневан тем, что упустил племянника. Но он захватил в Альмерии его младшего брата, маленького мальчика, и велел отрубить ему голову, чтобы в случае смерти Молодого короля ему бы уже никто не смог помешать царствовать. Затем он возвратился в Гранаду, где в его власти были Альгамбра и самый город и где большинство признавало его королем, хотя и не все: некоторые понимали, что он – незаконный властитель, но выжидали, к чему все это приведет.

А Молодой король тем временем бежал ко двору короля дона Фернандо и королевы доньи Исабель и рассказал им про все. Разгневанный король Фернандо дал тогда мавру грамоты к военачальникам, стоявшим на границах Гранадского королевства, и в первую очередь к Бенавидес, находившемуся во главе гарнизона и военных сил Лорки. Затем, оделив мавританского короля большим количеством драгоценных вещей и деньгами, он послал его в Велес Белый, где ему и его людям был оказан очень хороший прием; оттуда они отправились в Велес Алый, где алькайдом был один мавританский рыцарь по имени Алабес; а в Велесе Белом алькайдом был его брат. Молодой король посетил еще ряд христианских городов, и повсюду его хорошо встречали, как приказал король дон Фернандо.

Тем временем христиане успели завоевать много городов Гранадского королевства: они завоевали Ронду и Марбель, все соседние с Рондой области. Лоху и всю ее округу. Дядя короля, продолжавший царствовать в Гранаде, ни на миг не имел покоя, потому что захватил власть и удерживал ее в своих руках как тиран; и он изыскивал способы погубить племянника, чтобы сохранить власть. Он посулил большую награду тому, кто убьет Молодого короля при помощи яда или как-нибудь иначе. Нашлись мавры, обещавшие ему исполнить его желание. Тогда он послал этих мавров к племяннику в качестве послов с письмом. А чтобы у того не возникло подозрений относительно посланников дяди, вечно ведшего с ним жестокую войну, он послал их с лживой вестью мира, написанной ласковыми и вероломными словами:

Дорогой племянник! Несмотря на прошлые войны, которые мы вели с вами из-за королевства, я, признавая вас его законным государем, поскольку мой брат, а ваш отец вас одного назначал своим наследником, – я решил возвратить вам корону; примите принадлежащее вам по праву королевство, а мне назначьте место, куда бы я мог удалиться и докончить там на покое мою жизнь, оставаясь, однако, в вечной готовности вам послужить. Я взываю к вам именем всемогущего аллаха и Магомета, его пророка, ибо Гранадское королевство погибает и негде искать ему спасения. Потому, получив мое послание, без страха возвращайтесь в Гранаду как ее король и властитель. О прошлом же позабудьте: я очень раскаиваюсь в моих поступках, жалею, что их совершил, и надеюсь на ваше прощение как моего короля и повелителя. И подумайте: если мы будем продолжать распрю, королевство погибнет окончательно. Если же вы не вернетесь, я передам королевскую власть вашему брату Мусе. Он очень непрочь поцарствовать. А если он сделается королем и все рыцарство присягнет ему в верности, трудно будет после у него отнять корону. На этом кончаю.

Ваш дядя M улей Аудильи.

Гранада

Такое письмо написал дядя племяннику и отдал его четырем отважным маврам, обещавшим при подаче письма убить Молодого короля, если же это им не удастся, то вернуться в Гранаду. Однако нашлись люди, сообщившие о заговоре Молодому королю и предупредившие его о подготовляемом против него преступлении. Послы явились в Велес Белый и спросили у алькайда Алабеса, где король. Алькайд отвечал, что король здесь, и спросил, чего они от него хотят.

– Мы привезли ему письмо от его дяди, короля Гранады, – отвечали послы.

– Как же может быть его дядя королем, – возразил Алабес, – если он сам – законный король королевства?

– Ничего этого мы не знаем, – отвечали четыре посланца, – знаем только, что он прислал нас сюда с письмом и некоторыми подарками своему племяннику.

– Ну, так дайте мне письмо и подарки. Я ему их передам, а вас к нему допустить не могу, – сказал добрый алькайд.

– Мы отдадим их только в его собственные руки, – ответили четыре посланца.

– Тогда подождите здесь, – сказал Алабес, – я позову вас.

И, пройдя к королю, он сказал ему, что там дожидаются послы из Гранады, от его дяди, и спросил, как он намерен поступить: впустить их или нет? Король приказал их впустить, чтобы узнать, чего им надо. И, позвав двенадцать рыцарей Сегри и Гомелов, постоянно его сопровождавших, он велел им присутствовать тут же, готовыми на случай предательства. Когда они приготовились, алькайд, не хуже их вооруженный, вышел к послам и велел им войти. Послы вошли к королю и, увидя его окруженным многочисленными рыцарями, весьма удивились, и, приветствовав короля, согласно его сану, один из них протянул руку, чтобы подать королю послание. Но едва он ее протянул, как добрый алькайд взял письмо из рук посла и сам подал королю. Король распечатал письмо и прочел то, что вы уже слышали. И поскольку он был уже предупрежден об измене, он велел четырех мавров немедленно схватить и повесить на зубцах стен замка, но перед повешением их пыткой вынудили признаться в их преступном замысле. После того, как послов повесили, Молодой король сейчас же написал своему дяде ответ:

Всемогущему богу, творцу земли и неба, угодно, чтобы преступления человеческие не оставались в тайне, а всем бы были видны и открыты, потому он и раскрыл твою низость. Я получил твое письмо, в котором лжи и обмана больше, чем в коне греков [93] . Ты предлагаешь мне мир, а сам не перестаешь меня преследовать, убивать моих сторонников и рыцарей, сохраняющих мне верность. Свидетели тому – мои друзья, погибшие в Альмерии, и мой невинный малютка-брат, которому ты отрубил голову. Неведомы мне причины подобного зверства. Но я уповаю на бога, что наступит день, когда ты мне за все злодейство и за убитых в Альмерии заплатишь своею собственной головой. Королевство, которым ты завладел, принадлежало моему покойному отцу, и теперь оно мое по праву. Твои сторонники желают мне всяческого зла за мою дружбу с христианами. Но ведь вы все очень хорошо знаете, что эта дружба дает возможность маврам Гранадского королевства спокойно обрабатывать поля и продавать свои товары, чего они не могут делать, находясь под твоей незаконной властью. Предупреждаю тебя, что я намерен рано или поздно добраться до твоей головы, и ты мне заплатишь и за свою измену моему отцу и мне самому, и за попытку убить меня, которую ты предпринял, стараясь обмануть меня ласковыми словами. Узнай же, что у меня есть еще в Гранаде друзья, извещающие меня о твоих преступных намерениях. Ты подослал ко мне четырех мавров из твоего окружения, таких же негодяев, как ты сам, чтобы они убили меня. Они уже поплатились за свою низость, теперь очередь за тобой! Твои дары я сжег, остерегаясь предательства. Непонятно мне, как ты, будучи королевской крови, способен на такие низости. Я кончил.

Твой племянник и законный король Гранады.

Велес Белый

Написав это письмо, он отослал его в Гранаду брату Мусе вместе с другим письмом к самому Мусе. Муса передал письмо дяде, и когда тот узнал из него, что подосланные им к племяннику убийцы повешены, а перед повешением признались в предательстве, он очень смутился и не знал, что ему теперь делать. С тех пор он еще больше стал опасаться за свою жизнь и власть.

Благородный Муса прочитал письмо своего брата, гласившее:

Не понимаю, дорогой Муса, как твоя доблесть может мириться с тем, что какой-то тиран против разума и против закона узурпировал королевскую власть в королевстве нашего отца и наших предков и преследует меня, и изгоняет из моего королевства. Если враждебны мне Альморади и Марины из-за несправедливого умерщвления Абенсеррахов, то виновники их смерти уже искупили свою вину, я же как король лишь свершил правосудие; если я, попав в плен, заключил дружбу с христианами, то я поступил так ради своей собственной свободы и ради блага моих подданных: теперь они могут мирно обрабатывать землю и вести торговлю. Стоило заплатить христианскому королю выкуп для обеспечения мира нашему королевству! Теперь же, я вижу, положение ухудшается из-за того, что в Гранаде – второй король, христиане захватывают все больше мавританских земель, все глубже проникают в королевство и расширяют за наш счет свои границы. Заклинаю тебя богом взять на себя мою защиту и защиту твоей собственной чести, для чего вполне достаточно твоей доблести. Вспомни, как этот тиран безвинно пролил кровь нашего маленького брата! Пока не говорю тебе ничего больше и жду твоего извещения.

Твой брат король.

Велес Белый

Прочитав письмо, Муса очень возмутился своим дядей, особенно же убийством в Альмерии брата-ребенка. Он взял письмо и показал его своим друзьям, рыцарям Алабесам, Альдорадинам, Гасулам, Венегам, Сегри, Гомелам и Масам; последние были расположены в пользу его брата, и некоторые из представителей их родов находились с ним в Велесе Белом. Те же, что остались в Гранаде, не были дружны с его дядей, ибо б Альмерии он убил нескольких Сегри и Гомелов.

Прочитавши письмо, в котором Молодой король оправдывался в убийстве Абенсеррахов, все Алабесы, Гасулы, Альдорадины, Венеги, Асарки и другие высокородные рыцари решили ему написать, чтобы он тайком явился в Гранаду. Они предложили ему проникнуть в Альбайсин через так называемые ворота Фачаланса, а оттуда они его проведут в замок и крепость Бибальбулут, древний дворец королей, где алькайдом был Муса.

Письмо отправили Молодому королю, и тот, прочтя его и увидев подпись своего брата Мусы и других верных ему рыцарей, решился сейчас же возвратиться в Гранаду, взяв с собою большинство своих мавров и оставив только очень немногих из них. Он так и сделал и темной ночью явился в Гранаду к назначенным ему воротам Альбайсина.

С ним было всего четыре спутника верхом, другие остались поодаль. Он застучал в ворота города. Часовые спросили: «Кто там?» Он ответил: «Отоприте вашему королю!» Часовые, уже предупрежденные Мусой и узнавшие его голос, тотчас же ему открыли, и он вступил в город со всеми своими людьми. Муса, узнав о его прибытии, вышел его встретить и провел его в укрепленный замок Алькасаву, старинный мавританский дворец. В эту же ночь король посетил дома самых важных рыцарей Альбайсина, известил их о своем возвращении и о решении вернуть себе королевство. Все рыцари обещали ему поддержку. Весь Альбайсин узнал в ту ночь о его возвращении, чему немало обрадовались, ибо, наконец, явился законный король.

Другие же утверждают, будто возвращение Молодого короля оставалось для всех неизвестным, даже для часовых, которые открыли ему ворота по внушению аллаха. Лишь после этого мавры приняли его с радостью. Как бы там ни было, но он сделался господином Алькасавы – сильного и укрепленного замка Альбайсина. А на следующее утро про возвращение Молодого короля уже знала вся Гранада, и все ее граждане взялись за оружие, но не с тем, чтобы напасть на него как на врага, а с тем, чтобы защищать его как своего законного короля. Старый король, его дядя, находившийся в Альгамбре, узнав о появлении племянника, собрал всех своих сторонников и двинул их против Альбайсина. Произошла кровопролитная битва, в которой с обеих сторон пало много народу. За старого короля – дядю сражались Альморади, Марины, Алахесы, Бенарахи и еще многие рыцари Гранады. На стороне Молодого короля были Сегри, Гомелы, Масы, Венеги, Алабесы, Гасулы, Альдорадины и еще многие гранадские рыцари. Так кипела битва, и настолько она была ожесточенной, что, казалось, рушится мир. Даже Рим в пору его гражданских войн не видел ни таких страшных побоищ, ни таких потоков крови, пролитой в один день, ни стольких убитых, как это было здесь. Доблесть Мусы, сражавшегося на стороне брата, нанесла большой урон осаждавшим, несмотря на то, что они в трех или четырех местах пробили стены Алькасавы. Тогда Молодой король послал за помощью к дону Фадрике, главному военачальнику короля дона Фернандо, извещая его, какой он подвергается опасности в Альбайсине, осажденный войсками своего дяди. Дон Фадрике немедленно послал на помощь многочисленный отряд воинов под начальством Эрнандо Альвареса, алькайда Коломеры. Мавры очень обрадовались помощи и словам, какие велел им передать дон Фадрике: чтобы они сражались, как пристало мужам, ибо они сражаются за своего законного короля, и что в дальнейшем пусть они смело выходят в Долину сеять и обрабатывать землю: христиане их не тронут. Эти слова вдохнули в мавров огромное мужество, и они сражались, как львы, рядом с христианскими воинами, безупречными в ратном деле. Эти битвы и стычки продолжались пятьдесят суток, не прекращаясь ни днем, ни ночью. В конце концов войско узурпатора отступило, понеся большие потерн благодаря мужеству христиан и доброго Мусы. Молодой король немедля заделал все бреши в стенах и построил многочисленные укрепления в Альбайсине, чтобы обезопасить себя и своих людей. Христиане были очень хорошо награждены. Мавры Альбайсина могли спокойно выходить в Долину, обрабатывать свою землю, и никто их не трогал. Это возбудило желание у всех остальных жителей королевства перейти на сторону Молодого короля. Но постоянные стычки и битвы между сторонниками королей от этого не прекратились. Маврам, стоявшим за короля из Альгамбры, приходилось труднее, ибо они сражались и против мавров Альбайсина, и против пограничных христиан, так что они пребывали в непрерывной войне.

Тем временем Велес Малагский был осажден королем Фернандо. Его жители обратились за помощью к Гранаде. Велесские альфаки требовали и умоляли старого короля помочь его городу. Узнавши об этом, старый король впал в смятение: он никак не думал, что христиане осмелятся проникнуть так глубоко в мавританскую землю, несмотря на дикие горы. И он не пожелал выступить из Гранады, опасаясь, как бы во время его отсутствия его племянник не вошел в город и не завладел Альгамброй. А альфаки между тем торопили его, говоря: «Скажи, Мулей, королем в каком королевстве собираешься ты быть, если все теряешь?… Направьте против внешних врагов то кровавое оружие, которым вы безжалостно сражаете друг друга в междоусобице в Гранаде!»

Все это говорили альфаки старому королю, проповедуя на площадях и улицах необходимость спасти Велес Малагский. Наконец они добились своими речами решения короля идти на выручку Велеса Малагского. Прибыв туда, он выстроил свое войско на вершине горы и произвел ему смотр. В это время на них напали христиане. Король не отважился вступить с ними в бой; он и его воины бежали, усеивая землю оружием, которое они бросали, чтобы бежать скорее. Король остановился только в Альмунье-каре, оттуда направился в Альмерию, потом в Гуадис. Все же остальные возвратились в Гранаду. Когда тамошние альфаки и рыцари узнали о плачевном исходе похода и о бегстве старого короля, они призвали Молодого короля, отдали ему Альгамбру и провозгласили его своим королем и повелителем, невзирая на Альморади и Маринов, так как его сторонники были многочисленнее. Когда Альгамбра и все остальные замки города оказались в его власти, мавры Гранады стали умолять его добиться от короля дона Фернандо возможности безопасно обрабатывать землю. Молодой король охотно выполнил их просьбу, послал к королю Фернандо послов и получил его согласие. Кроме того, он просил христианского короля, чтобы тот предоставил это право всем маврам, живущим в пограничных с христианами областях и державших его сторону. Король дон Фернандо и королева донья Исабель обещали ему и здесь помощь. И христианский король написал во все пограничные мавританские города, что если они будут верны Молодому королю, как королю законному, а не его дяде, то он, король Фернандо, не станет чинить им никакого вреда, и они смогут спокойно сеять хлеб и обрабатывать свои земли. Мавры так и сделали. Король дон Фернандо написал также ко всем своим пограничным алькайдам и военачальникам, призывая не трогать мавров. Те выполнили точно его приказ; и мавры жили веселые и довольные и снова подчинились Молодому королю. Удовлетворив просьбы своих подданных – горожан и поселян, Молодой король велел отрубить головы четырем главным рыцарям Альморади, которые упорнее всех других ему противодействовали. Так закончились на время кровопролитные гражданские войны Гранады. И поскольку целью мавра-летописца было повествование не о войнах Гранады с другими королевствами, но только о событиях и о гражданских войнах, происходивших в самой Гранаде, – он не описывает здесь войну с христианами, а только перечисляет все сдавшиеся после взятия города Велеса Малагского города и селения. Вот их названия: Бентромис, Комарес, Нарриха, Хедалия, Компета, Алемахия, Вайнете, Менакер, Абониайла, Бенадалис, Чамбечильяс, Падулипе, Бенрос, Ситанар. Беникоран, Касис, Буас, Касамур, Авистас, Харарас, Карбила, Рубир, ЛаВилья-де-Кастильо, Канильяс, Альгонанче, Канильяс-де-Альбайдес, Ха-барка, Питархис, Лакус, Альхараба, Акучаула, Альгитан, Даймас, Альборхи, Моргаса, Мачара, Ачара, Котетрох, Альхадаке, Альмедира, Ап-рина, Алатин, Ририха, Марро.

Эти и еще многие другие города и селения сдались королю дону Фернандо и королеве донье Исабель. Мавры Гранады опасались, как бы и их город не постигла такая же участь.

Вернемся теперь к нашей теме. Взяв Велес Малагский, христиане осадили саму Малагу и довели ее до крайности, когда ей не стало хватать съестных и боевых припасов, и она была готова сдаться. Альфаки Гуадиса, сетуя о ее участи, умоляли старого короля, дядю Молодого короля, поспешить на помощь Малаге. Тот собрал многочисленное конное и пешее войско и пошел на помощь. Узнав про это, Молодой король тоже собрал большое войско, назначил его начальником своего брата Мусу и поручил ему задержать и разбить войско дяди в его походе на Малагу. Муса вышел с войском к нему навстречу, и между войсками Гуадиса и Гранады произошло кровопролитное сражение, в котором большинство гуадисцев было перебито, а остальные бежали обратно в Гуадис, устрашенные отвагой Мусы и его воинов. Молодой король поспешил написать о случившемся королю Фернандо, чему тот очень обрадовался, прислал ему свою благодарность и ценные подарки. Король Гранады послал ему в ответный дар коней в богатейшей упряжи, а королеве Исабель шелка и драгоценные благовония. Христианские короли приказали тогда всем военачальникам и алькайдам пограничных с Гранадой городов поддерживать Молодого короля против его дяди и не причинять зла и вреда гранадским земледельцам и торговцам. Молодой король послал сказать королю Фернандо, что Малага в отчаянном положении; он должен сделать еще одно Усилие – и Малага сдастся. Наконец христианское мужество завоевало Малагу и все прилежащие к ней области. Король Фернандо присоединил их к своим владениям. Тем временем рыцари Алабесы, Гасулы и Альдорадины обратились к королю дону Фернандо и королеве донье Исабель со следующим письмом:

В прошлые дни, могущественный король Кастилии, мы, рыцари Алабесы, Гасулы, Альдорадины и еще многие рыцари Гранады, составляющие единую партию, к которой принадлежит благородный Муса, королевский брат, – мы сообщали твоему высочеству о своем желании принять христианство и верно вам служить. Ныне, когда вы с такой славою закончили войну в Андалусии, начните ее в Мурсии, и мы обещаем вам, что все мавританские военачальники и алькайды по берегам реки Альман-соры и крепостей на границе Лорки сдадутся вам без боя, ибо так уже решено и условлено. А завоевав Альмерию, что наиболее трудно, и Басу, вы сможете, не заботясь об остальном, начать осаду Гранады. Даем вам слово рыцарей сделать так, чтобы Гранада сдалась, какова бы ни была воля ее жителей.

От имени всех твоих вышеназванных вассалов целует твои королевские руки

Муса,

Гранада.

Написавши письмо, они отослали его христианскому королю. Король согласился с его доводами, и к тому же находившиеся у него на службе рыцари Абенсеррахи советовали ему поступить так же. Король тотчас же выступил в Валенсию и туда созвал кортесы, и, желая скорее завоевать Гранадское королевство, он пошел в Мурсию и здесь подготовился к походу на Веру и Альмерию. Когда все было готово, он двинулся со своим войском к Лорке, чтобы оттуда вторгнуться в королевство Гранаду. При короле Фернандо находилось множество знатных рыцарей и дворян из Мурсии. Некоторых из них следовало бы здесь назвать, ибо того заслуживает их доблесть.

Из Мурсии выступили:

славные Фахарды, Альборносы, Аялы, Каррильи, Кальвильи, Гусманы, Рикельмы, Авельянеды, Вильясеньоры, Комонты, Рафоны, Переи, Фонты, Авалы, Валькарселы, Пачеки, Тисоны, Паганы, Фауры, Самбраны, Каскады, Соты, Сотомайоры, Пухмарины, Валибреры, Пералехи, Саурины, Монкады, Монсоны, Гевары, Лоайсы, Хуфры, Сайяведры, Хер-мосильи, Паласоны, Бальбоа, Лары, Хили, Гальтеры, Салары, Фустеры, Андосилы, Ульоа, Томасы, Аларконы, Сильдраны, Берланы, Алеманы, Роды, Виверы, Уртады.

Из города Мулы выступили:

Пересы де Авила и де Ита , Ласары, Ботии, Паньялуэры, Эскамесы, Даты, Мельгарерохи, Торресильи, Льямы, Мулы, Ресалы, Хересы, Лос Гомесы, Мельгары.

Из Лорки выступили:

Марины, Альбуркерки, Лориты, Понсе де Леоны, Гевары, Лисоны, Манчироны, Леонесы, другие Понсе де Леоны, Лейвы, Корельи, Масы, Мораты, Порталесы, Росики, Касорлы, Пересы де Тудела, еще Уртадо, Киньонеры, Пиньеры, Фальконеты, Матеи, Рендоны, Мурсеры, Бургосы, Алькасалы, Рамоны.

Вот какие рыцари и дворяне Мурсии, Мулы и Лорки, находившиеся на службе у короля дона Фернандо, выступили против мавров Гранад-ского королевства; но кроме них еще многие другие, которых мы не называем для краткости. Все они совершили чудеса храбрости, когда к этому представились случаи.

В Лорке король принес в дар святой Марии золотую дароносицу и брильянтовый крест в оправе из чистого золота. Затем набожный король построил свои полки и двинулся на Веру, где алькайдом был один храбрый мавританский рыцарь – потомок того самого Алабеса, что умер пленником в Лорке. Этого алькайда точно так же звали Алабес, и он не уступал в храбрости своему предку. Едва он узнал о приближении короля, как сейчас же решил отдать ему город и крепость, как еще раньше условился об этом со своими родичами, находившимися в Гранаде. И когда король достиг источника по названию Пульпи, его встретил там с большой радостью добрый Алабес и вручил ему ключи от города Веры и ее крепости. Король завладел ими и назначил нового алькайда. Он не пробыл в Вере полные шесть дней, как ему принесли ключи все ближайшие города и крепости: Вера, Антас, Лобрин, Соруас, Тереса, Кабрера, Серена, Турре, Мохакар, Валейла-дель-Кампо, Гебро, Табернас, Инох, Альбреас, Эль-Бох, Сантопетар, Криакантория, Парталоба, Лас-Куэвас, Портилья, Овера, Сурхена, Гесаль, Велес Белый, Велес Алый, Тириэса, Хикена, Пурхена, Кульяр, Бенамаурель, Кастильеха, Орсе. Галера, Гуэс-кар, Тихола, Альмунья, Финис, Альванаес, Хумуйтин, Венитагла, Ур-рака, Баярке, Сьерро, Филабрес, Вакарес, Дурка. И еще множество городов и крепостей по реке Альмансоре.

Три Алабеса, а именно алькайд Веры, алькайд Велеса Белого и алькайд Велеса Алого, просили у короля разрешения перейти в христианство. Король был очень обрадован их просьбой и распорядился, чтобы их – как высокородных рыцарей – крестил сам епископ Пласенсии. Крестным отцом алькайда Веры был дон Хуан Чакон, наместник Мурсии. Крестным алькайда Велеса Алого – знатный рыцарь по имени дон Хуан Авалос, очень любимый за свою доброту королевской четой. Этот Авалос был алькайдом Кульяра. Он и еще трое рыцарей – уроженцы Мулы, которые именовались Перес де Ита, – сражались с маврами Басы, осадившими Кульяр. Несмотря на свою малочисленность, христианские рыцари проявили такую – редкую даже в христианах – отвагу, что маврам пришлось уйти, не овладев крепостью. Эта осада описана Эрнандо дель Пульгар – летописцем короля дона Фернандо. По имени своего крестного, авальского алькайда, алькайд Велеса Алого был наречен доном Педро де Авалос; король оделил новообращенного богатыми подарками и предоставил ему крупные привилегии, дававшие ему право носить гербы и занимать высокие должности в королевстве. Крестным алькайда из Велеса Белого, брата предыдущего, был рыцарь по имени дон Фадрике.

Большинство алькайдов городов и крепостей, без боя сдавшихся христианам, перешли в их веру. Король, утвердившись в перечисленных городах, решил идти на Альмерию и осадить ее. Он предоставлял сдающимся маврам свободу выбора – спокойно оставаться на местах или же уйти в Африку или еще куда-нибудь.

Итак, король отправился к Альмерии, где имел ряд сражений с маврами. Отложив осаду города, он прошел к Басе, где тоже произошло несколько битв, в которых было убито много мавров. Здесь особенно проявил себя со своим отрядом дон Хуан Чакон, наместник Мурсии. От Басы, осаду которой он отложил, как и осаду Альмерии, король прошел к Уэскару, тотчас же ему сдавшемуся. Здесь он дал отдых своему войску и отправился в Караваку поклониться тамошнему кресту, а оттуда проехал в Мурсию, где пребывала королева донья Исабель. В Мурсии он отдыхал целый год.

В течение этого года многие из завоеванных городов поднимали восстание, но войска, посылаемые королем доном Фернандо, быстро их подавляли. На следующий год король с сильным войском осадил Басу. Под ее стенами произошли ожесточенные битвы; они все описаны христианским летописцем. Наконец Баса дошла до такой крайности, что обратилась за помощью к королю Гранады. Но Молодой король не пожелал посылать помощь против христиан. Его дядя выслал из Гуадиса осажденным большое войско и съестные припасы. Тут многие мавры в Гранаде начали роптать: христиане завоевывают королевство, а маврам не оказывают поддержки – это нехорошо. И многие из них отправились тогда тайно на помощь Басе. Молодой король, узнав про это, очень рассердился, произвел дознание, обнаружил подстрекателей и велел отрубить им головы.

В конце концов Баса пала, пала Альмерия, пал и Гуадис, сданный старым королем. Дон Фернандо Кастильский, победоносный король, оставил старому королю несколько городов, но мавр предпочел удалиться в Африку.

За Альмерией, Гуадисом и Басой христианскому королю сдались все остальные замки, крепости и города Гранадского королевства; ему оставалось завоевать только лишь одну Гранаду.

Возвратимся теперь к королю Гранады: пора закончить нашу историю гражданских войн Гранады.

Вы хорошо помните, как Молодой король был взят в плен алькайдом Лос-Донселес доном Диэго Фернандесом де Кордова, сеньором Лусены и графом Кабры, и как король дон Фернандо возвратил ему свободу за выкуп и выполнение некоторых условий. Среди других условий имелось такое: по завоевании Гуадиса, Басы, Альмерии и всего остального королевства мавританский король Гранады передаст королю дону Фернандо город Гранаду с Альгамброй, Алькасавой и Альбайсином, с Алыми Башнями и замком Бильбатаубином, и всеми остальными укреплениями города, взамен чего король дон Фернандо предоставит ему город Пурчену и еще ряд мелких городов, где он сможет жить до конца своей жизни на доходы с них.

Так вот, завоевав Басу, Гуадис, Альмерию и все остальное, христианский король отправил к королю Гранады посольство с требованием, чтобы тот, как было договорено, передал ему Гранаду со всеми ее укреплениями, за что получит Пурчену и другие обещанные города и доходы от них. На это гранадский король, уже раскаивавшийся в заключенном договоре, ответил королю дону Фернандо, что Гранада – город обширный и многолюдный, кроме его коренного населения, в нем находится много беглецов из завоеванных христианских городов и что между всеми ними нет единодушия относительно сдачи Гранады, и из-за этого зарождаются новые волнения; и если даже христиане овладеют городом, им не подчинить себе его населения; поэтому пусть его высочество соблаговолит принять от него, короля Гранады, двойную дань и откуп, которые он ему с радостью уплатит, но пусть не требует от него Гранады, которую он ему не может отдать, и пусть простит его.

Когда король дон Фернандо понял, что мавританский король нарушает данное им слово и не хочет отдать ему Гранаду, он, чрезвычайно рассерженный, ответил ему следующее: до сих пор он намеревался подарить ему Пурчену и ряд других городов, но раз он нарушает свое слово, то получит не такие хорошие города. И если Гранаду нельзя покорить, то пусть он об этом не тревожится: он сам сумеет договориться с ее населением. Для этого он требует сдачи всего оборонительного и наступательного оружия и всех укреплений города; если же его требование не будет выполнено, он пойдет на Гранаду жестокой войной и не сложит оружия, пока не овладеет городом, но после его взятия пусть не ждет гранадский король для себя ничего доброго.

Мавр, испуганный ответом короля дона Фернандо, созвал всех своих рыцарей и военачальников на совет. Здесь возникло много споров: Сегри советовали и не помышлять даже о сдаче оружия, Гомелы и Масы держались того же мнения. Но Венеги, Альдорадины, Гасулы и Алабесы, собиравшиеся принять христианство, говорили, что требования короля дона Фернандо справедливы, раз так было договорено, и благодаря этому договору король дон Фернандо дал маврам возможность беспрепятственно обрабатывать свои земли, вести торговлю, свободно ездить в Кастильское королевство и иметь на то охранные грамоты. Теперь же надлежит исполнить обещанное, и недостойно королевского сана нарушать слово, раз христианин не нарушил своего. Альморади и Марины говорили, что не нужно отдавать королю дону Фернандо ничего из им требуемого: если он дал маврам возможность обрабатывать земли, то и мавры, не вторгаясь в христианские пределы, предоставили христианам наслаждаться таким же или даже еще лучшим миром и спокойствием. Большинство рыцарей и военачальников склонились к последнему мнению, и было решено не выполнять ни одного из требований католического короля. Так ему и ответили.

Король дон Фернандо, получив ответ короля Гранады и узнав, что Мавры уже вторглись войною в земли христиан, укрепил свои границы многочисленными полками, обильно снабдил пограничные крепости съестными запасами и, отложив осаду Гранады до следующего лета, отправился в Сеговию – провести там зиму и отдохнуть от прошлых трудов.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В ней рассказывается про осаду Гранады королем доном Фернандо и королевой доньей Исабель и про основание Санта-Фе

Наступило лето, и король дон Фернандо отправился в Кордову, где имел ряд столкновении с гранадскими маврами; он снял осаду Салобреньи, города, основанного королем Гранады. Затем дон Фернандо, король Кастилии, прошел в Севилью, где подготовил все необходимое для войны и осады Гранады. Выступив из Севильи и пройдя опять через Кордову, он вторгся в Долину Гранады и разрушил весь Альхендин. Христиане перебили здесь множество мавров, множество взяли в плен и сожгли и сровняли с землей пять селений. В одном из происшедших там сражений пало много мавров Сегри от руки христиан Абенсеррахов. Один из рыцарей Сегри бежал в Гранаду, где сообщил мавританскому королю о нашествии христиан.

Король дон Фернандо расположил свое войско в Долине в виду Уэскара, и в двадцать шестой день месяца апреля стройными рядами, с развевающимися знаменами, впереди которых был королевский стяг с изображением распятого Христа, христианское войско двинулось на Гранаду. И про тот поход спели следующий романс, старый и красивый:

Оставим теперь романс и вернемся к нашему рассказу. Разбив лагерь под стенами Гранады, король дон Фернандо укрепил его с большим умением, по всем правилам военного искусства. За одну ночь на месте лагеря вырос целый город . принявший форму креста и имевший четверо ворот, а от каждых ворот вели вглубь улицы. Все было обнесено деревянными стенами, облицованными навощенным полотном, так что эта стена совершенно уподобилась крепкой белой стене из камня, с зубцами и башнями, на что стоило посмотреть. На следующее утро, когда мавры увидели этот город, выросший в одну ночь рядом с Гранадой, они несказанно удивились. Король дон Фернандо, довольный совершенством и прочностью сооружения, дал городу имя Санта-Фе (что значит Святая вера) и предоставил ему большие привилегии и милости.

Про основание города Санта-Фе пропели следующий романс в старом стиле:

Как говорится в этом романсе, король, королева и все войско очень были удивлены подвигом Гарсиласо. Король велел ему поместить в свой герб слова Ave Maria за то, что он отнял четки у мавра, привязавшего святыню столь недостойным образом к конскому хвосту, и отрубил голову нечестивцу.

С тех пор мавры постоянно выезжали из Гранады в Долину сражаться с христианами, и христиане всегда одерживали верх. Доблестные Абенсеррахи-христиане упрашивали короля позволить им послать Сегри вызов на бой. Король, знавший их отвагу, позволил и дал им в предводители славного рыцаря дона Диего Фернандес де Кордова, алькайда Лос-Донселес.

Получив вызов, рыцари Сегри выехали из города и остановились невдалеке от королевского войска. Они были одеты в одежды своих обычных цветов – светло-желтый и лиловый, такие же перья на плюмажах. Их было пятьдесят рыцарей, и столько же должно было выступить со стороны Абенсеррахов. Король, королева и все войско любовались их нарядным и воинственным видом.

Отважные Абенсеррахи были в одеждах синего и белого цветов, с серебряными прошивками, перья на шлемах – тех же цветов, и на щитах их обычные эмблемы: дикари, раздирающие львиные пасти, – у одних; дикари, рассекающие жезлом земной шар, – у других. Во главе Абенсеррахов выступил храбрый алькайд Лос-Донселес.

Когда оба отряда сблизились, рыцари Абенсеррахи сказали Сегри:

– Сегодня наступил день, рыцари Сегри, для завершения нашей длительной вражды: сегодня вы заплатите Абенсеррахам за ваше против них преступление.

На что Сегри ответили:

– Не нужны слова, где место – действиям.

И тут меж ними завязался горячий бой, на который с удовольствием взирали король и все войско.

Битва длилась целых четыре часа; отважный алькайд Лос-Донселес совершил в ней чудеса храбрости и немало способствовал поражению Сегри: большинство из них пали на поле сражения, остальные обратились в бегство. Храбрые Абенсеррахи преследовали их до самых ворот Гранады.

Это поражение очень сильно смутило Сегри и устрашило самого короля Гранады, который стал отныне считать себя погибшим.

На следующий день королева донья Исабель возымела желание осмотреть снаружи Гранаду, ее стены и башни. В сопровождении короля, грандов и воинов она направилась в селение Сувию, расположенное всего в пол-лиге от Гранады. Отсюда королева любовалась красотою города Гранады. Она любовалась великолепием башен и бастионов Альгамбры, Алыми Башнями, надменными Алькасавой и Альбайсином, искусно сооруженным Алихаресом и красотой всех остальных башен, замков и стен. Христианнейшая и любознательная королева радовалась Гранаде, и ничего ей так не хотелось, как вступить в нее и владеть ею. Она распорядилась, чтобы в этот день не было стычек, но ее желание не могло быть исполнено, потому что мавры, узнав о приближении королевы, выступили из Гранады числом более тысячи и напали на христиан. Но христиане оказали им такое сопротивление, что мавры обратились в бегство. Христиане преследовали их до самой Гранады, перебили свыше четырехсот и более пятидесяти человек захватили в плен. В этом сражении особенно отличились алькайд Лос-Донселес и Портокарреро, властитель Пальмы. И в этот же день погибли почти все Сегри, так что в живых их осталось не более десяти. Их гибель горестно оплакивал король Гранады; она явилась большой потерей для его рыцарства и для всего города.

Королева возвратилась в лагерь, весьма довольная видом Гранады и ее месторасположением.

Тем временем несколько мавританских дровосеков нашли четыре мар-лоты и щиты тех самых турок, что выступали за королеву. Они привезли их в Гранаду, где встретившийся им Гасул сразу узнал щиты по их эмблемам, взял их у дровосеков и спросил, где они нашли эти одеяния и щиты. Дровосеки ответили, что нашли их в самой чаще Римского леса. Гасул, подозревая недоброе, продолжал их расспрашивать, не нашли ли они еще там трупов рыцарей. Дровосеки сказали, что нет. Добрый Гасул взял марлоты и щиты, отнес их в дом королевы-султанши, показал их ей и спросил:

– Госпожа моя, не марлоты ли это рыцарей, спасших вас от смерти?

Королева узнала марлоты и ответила утвердительно.

– Какова же причина, – спросил опять Гасул, – что их нашли дровосеки в лесу?

– Не знаю, – ответила королева.

Тут они заподозрили, что Сегри и Гомелы убили тех рыцарей, – другой причины быть не могло. Добрый Гасул рассказал про это Алабесам. Венегам, Альдорадинам и Альморади. Они обвинили тогда оставшихся в живых Сегри, Гомелов и Масов. Последние, почувствовав себя невинно оскорбленными, резко им возражали, и из-за этого вспыхнула новая распря, грозившая погубить всю Гранаду; королю и альфаки стоило больших усилий примирить враждующих. Альфаки так увещевали их:

– Что вы делаете, рыцари Гранады? Зачем обращаете оружие друг против друга, когда враг стоит у самых ворот вашего города? Подумайте, нам угрожает гибель! Не время теперь для ссор!

Альфаки, королю и другим рыцарям удалось своими стараниями утихомирить распрю, но многие Гомелы и Масы и несколько их противников

пали ее жертвой.

Благородный Муса, желавший сдачи города христианам, при виде возобновившейся междоусобицы среди рыцарей Гранады еще сильнее укрепился в желании отдать город королю дону Фернандо и принять христианство. И однажды, оставшись наедине со своим братом-королем, он сказал ему:

– Ты очень дурно поступил по отношению к христианскому королю, нарушив данное тобою слово. Недостойно короля не исполнять обещанного. Что же ты намерен теперь делать в городе Гранаде, единственном оставшемся тебе от всего королевства? Укрепления ее разрушаются, внутренние распри ее терзают, она не забыла и не простила тебе незаслуженную смерть и изгнание стольких рыцарей Абенсеррахов, и хотя попытка опозорить твою супругу-королеву и была отомщена, ее родня – Альморади и Марины – тебя ненавидят. Ты никогда не хотел следовать моим советам; если бы ты им следовал, не дошел бы до положения, в котором теперь находишься. Неоткуда ждать тебе помощи – мощь христианского короля велика. Скажи же, что ты намерен предпринять в столь тяжелых невзгодах? Молчишь? Не отвечаешь? Ну, так если ты не желал раньше следовать моим советам, последуй им теперь, если не хочешь окончательно погибнуть. Король дон Фернандо предоставляет тебе города, где бы ты смог жить. Отдай ему Гранаду, не раздражай его еще больше. Исполни добровольно данное тобою ему слово, потому что, если не выполнишь его добровольно, он заставит тебя сделать это силой. И знай, что лучшие рыцари Гранады решили перейти на сторону короля дона Фернандо и объявить тебе непримиримую войну. И если хочешь узнать, кто именно, я назову их тебе: то Алабесы и Гасулы, Альдорадины и Венеги, Асарки и Аларифы, и многие иные, и я первый из них хочу стать христианином и пойти на службу к королю дону Фернандо. А потому подумай, что ты будешь делать, если все названные мною рыцари покинут тебя? Они все хотят сохранить свое имущество и добро и не хотят увидеть свое милое отечество разрушенным и разграбленным христианами, свои знамена – разорванными в клочья, а себя – пленниками и рабами, разбросанными по разным частям Кастильского королевства. Согласись поступить, как я тебе советую. Подумай, с каким милосердием и великодушием обошелся король Фернандо с населением уже завоеванных им городов: он оставил их жить в их домах и именьях, платить столько же податей, сколько платили тебе, беспрепятственно сохранять свои обычаи и язык и соблюдать законы Магомета.

Мавританского короля Гранады удивили и повергли в смущение слова его брата Мусы и смелость, с которой он к нему обращался. Глубоко вздохнув, он разразился безутешными слезами, ибо видел, что ему придется отдать свой прекрасный город и неоткуда ждать ему спасения, раз столько славных рыцарей, а с ними и его родной брат, собирались перейти на сторону христианского короля. И, приняв во внимание, сколько зла смогут натворить солдаты, если он не отдаст город, сколько будет грабежей и насилий над девушками и женщинами и других злодеяний, обычно производимых победоносными войсками в завоеванных городах, Молодой король ответил, что он согласен отдать город в руки короля дона Фернандо. И для этого он велел своему брату Мусе созвать всех рыцарей, что Муса и сделал. Они собрались в Альгамбре, в башне Комарес, и король спросил их, согласны ли они сдать Гранаду победоносному дону Фернандо? Все собравшиеся рыцари – Алабесы, Альдорадины, Гасулы, Венеги, Асарки, Аларифы и еще многие другие – сказали: пусть город будет сдан королю Фернандо! Молодой король, убедившись, что цвет гранадского рыцарства стоит за сдачу, приказал трубить в трубы и аньяфилы, на звук которых собрались все гранадские горожане. Король сообщил им о принятом решении – о сдаче города христианскому королю, что он решил сделать из сострадания к городу, чтобы не видеть его поверженным в прах. Тут возникли между горожанами споры и разногласия. Одни говорили: город сдавать не нужно, нужно продолжать войну, ибо скоро придет помощь из Африки; другие же утверждали, что помощь не явится. Так проспорили они тридцать дней, и в конце концов было решено сдать город и предаться на милость короля дона Фернандо при условии, что все мавры сохранят свою веру, имущество, обычаи и язык, как то было со всеми другими городами и селениями, сдавшимися христианскому королю . Порешив на этом, стали выбирать послов, кто бы пошел говорить с королем доном Фернандо, и избрали Алабесов, Альдорадинов, Гасулов и Венегов, а во главе их поставили Мусу. Посольство вышло из города и направилось в Санта-Фе, где находился король дон Фернандо со своими грандами и рыцарями. Король при приближении столь большого отряда приказал войскам быть наготове, хотя он уже знал о событиях в Гранаде от Мусы, обо всем его извещавшем.

Достигнув королевской ставки, главные из гранадских рыцарей спешились и вступили в Санта-Фе. То были Муса, Малик Алабес, Альдорадин и Гасул: на них было возложено поручение вести переговоры с королем. Все остальные рыцари остались за пределами Санта-Фе, где прогуливались и беседовали с христианскими рыцарями, любуясь на них и на мощь позиции христианского войска.

Тем временем мавританские послы предстали перед королем доном Фернандо. И Альдорадин, очень уважаемый в Гранаде рыцарь, обратился к королю со следующими словами:

– Не окровавленное оружие, не воинственное созвучие труб и оглушительных барабанов, не в пыли влачимые знамена, не смерть славных мужей были причиной того, о могущественный и преславный король, что Гранада сдалась тебе и склонила перед тобой свои воинственные стяги. Причина тому – молва о высокой справедливости и милости, которые ты являешь своим подданным. Уповая на это, мы, жители города Гранады, ожидаем не меньшего, чем все те, кого уже облагодетельствовало твое величие. Отдаем наш город в твои королевские руки! Твори свою волю над ним и над нами, как над твоими покорными вассалами. Вручаем тебе Гранаду со всеми ее замками и укреплениями. Король лобызает твои королевские руки и ноги и просит прощения за нарушенное слово, и, чтобы твое величие убедилось в истинности мною сказанного, возьми его письмо, которое он поручил мне отдать в твои королевские руки.

И, проговоривши эти слова, Альдорадин распахнул свою парчовую альхубу, достал у себя на груди письмо, поцеловал его и, опустившись на колени, подал королю дону Фернандо. Тот взял письмо с большой радостью, прочел его и убедился, что все обстоит так, как сказал Альдорадин: его высочество могло отправиться в Гранаду и вступить во владение городом и Альгамброй.

Добрый Альдорадин продолжал между тем свою речь, перечисляя условия сдачи: чтобы мавров, пожелавших уехать в Африку, беспрепятственно отпустили, желающих же остаться – оставить, и не отнимать их имущество, и позволить сохранить свою веру, обычаи и язык.

Все эти условия добрый король дон Фернандо, не заставив себя упрашивать, обещал соблюсти.

Итак, католический король дон Фернандо и его супруга королева донья Исабель, короли Кастилии и Арагона, в сопровождении большей части своего войска вступили в Гранаду. И в день волхвов, тридцатого декабря , чете католических королей была сдана крепость Альгамбра. А дня второго января королева донья Исабель, ее двор и все войско выступили из Санта-Фе в Гранаду. Королева, дожидаясь сдачи города, любовалась с холма его красотою.

Тем временем король дон Фернандо со всеми своими грандами подошел к городу со стороны реки Хениль, где встретил его король Гранады и вручил ему ключи от города и его крепостей. Мавр собирался простереться перед королем доном Фернандо и поцеловать ему ноги, но король дон Фернандо его до этого не допустил, так что мавр поцеловал его только в плечо и отдал ему ключи. Король передал ключи графу Тендилья , назначая его, таким образом, алькайдом Гранады – милость, графом вполне заслуженная. Так вступили они в город, поднялись на Альгамбру и на вершине славной башни Комарес водрузили святой крест и знамя христианских королей. Тогда все рыцари и войско воскликнули: «Да здравствует король дон Фернандо! Гранада принадлежит ему и его супруге королеве!» Пресветлая королева донья Исабель при виде святого креста и ее королевского стяга, водруженных на прекрасной башне Комарес, опустилась на колени и принесла богу бесконечную благодарность за победу, дарованную ей над многолюдным и огромным городом Гранадой. Затем королевская капелла пропела под орган Те Deum laudamus . Настолько велика была радость, что все плакали. В Альгамбре заиграли тысячи военных труб. Мавры, друзья короля, желавшие принять христианство, во главе с благородным Мусой заиграли в гобои и аньяфилы, и по всему городу загремели барабаны. Этим же вечером мавры в честь прибытия христианских королей устроили игры в копьях и скачку. Гранада праздновала всю ночь и столько зажгла увеселительных огней, что казалось, будто загорелась сама земля. Наш летописец рассказывает дальше, что в день сдачи города король мавров совершил два поступка. Когда он переезжал реку, мавры из его свиты хотели закрыть ему ноги, чего он не дозволил. Потом: существовал обычай, что когда король поднимается по лестнице, он у ее подножия снимает туфли, которые его приближенные несут вслед за ним; теперь же король на это не согласился.

Тем временем король мавров уединился в своем дворце в Алькасаве, где горько оплакивал утраченное. На его слезы сказала ему мать: «Раз ты не сумел защитить Гранаду, как муж, оплакивай ее теперь, как женщина!»

Все гранды явились поцеловать руки королю дону Фернандо и королеве донье Исабель и поклясться им в верности как властителям Гранады. Король и королева оказали великие милости всем рыцарям, принявшим участие в завоевании Гранады. По сдаче города все оружие мавров было собрано в Альгамбре. Затем король дон Фернандо велел возвратить рыцарям Абенсеррахам все их дома и имущество и сверх того наделил их великими милостями. Так же поступил он с добрым Саррасином, Редуаном и Абенамаром, верно служившими ему на войне. Муса принял христианство, то же сделала прекрасная Селима, король поженил их и оделил великими дарами. Королева-султанша явилась поцеловать руки христианским королям; они приняли ее очень милостиво и ласково. Она изъявила желание стать христианкой, и желание ее было исполнено. Ее крестил новый архиепископ, и она была наречена Исабель Гранадская. Король выдал ее замуж за знатного рыцаря и дал им в пожизненное владение два города. Приняли христианство также все Алабесы, Гасулы, Венеги и Альдорадины. Король щедро их наградил, в особенности Малика Алабеса, получившего в крещении имя дон Хуана Абеса. Король был крестным отцом его, а также Альдорадина, нареченного его собственным именем: Фернандо Альдорадин. Король повелел Сегри покинуть пределы Гранады за их преступление против Абенсеррахов и султанши-королевы. Все Гомелы удалились в Африку и вместе с ними Молодой король, не пожелавший остаться в Испании, хотя ему была обещана Пурчена. В Африке его убили тамошние мавры за то, что он погубил Гранаду.

Наш летописец-мавр сообщает, что настоящее имя мавританских рыцарей Масов было не Масы, но Абембисы. В Гранаде существовало два рода Абембисов, и они враждовали между собой, так как каждый из двух утверждал, что он знатнее по происхождению. И во время короля Кастилии дон Хуана Первого представители одной из этих ветвей Абембисов имели в Долине Гранады сражение с христианами, а полководец и знаменосец христиан, которые были братьями, звались дон Педро Маса и дон Гаспар Маса. Утверждали, что они происходили из Арагонии. Кровопролитен был тот бой, военачальники с обеих сторон пали, и в пылу битвы враги нечаянно поменялись знаменами: мавры взяли знамя христиан, а христиане – мавров; а потом попали в плен и знаменосцы. И когда в Гранаде говорили про Абембисов, то тут же спрашивали: «Которые Абембисы?» – И отвечали: «Абембисы-Масы» или «Просто Абембисы». Абембисами-Масами их прозвали в память той битвы; так это имя за ними и осталось.

Король дон Фернандо дал большие привилегии и право носить оружие рыцарям Венегам, Алабесам и Альдорадинам в награду за оказанные услуги. Прекрасная королева-султанша, отныне называемая донья Исабель Гранадская, выйдя, как мы сказали, замуж, возвратила свободу рабыне Эсперансе де Ита и, одарив ее драгоценностями, отослала в Мулу, откуда она была родом и где не была семь лет, с тех пор как попала в плен.

Через несколько дней после падения Гранады обнаружили в городе склад оружия, произвели строгое расследование и покарали виновников.

Некоторые из событий этой войны остались неизвестными дону Эрнандо дель Пульгар, летописцу католических королей, и потому он их не внес в свою хронику: ист в ней боя четырех христианских рыцарей за королеву Гранады,,ибо тайна его была сохранена. Но наш летописец-мавр узнал по секрету от самой султанши обо всем случившемся. Она передала ему и письма: се письмо к дон Хуану Чакону и ответ дон Хуана, так что он смог описать тот знаменитый бой и объяснить его истинные обстоятельства. Этот летописец-мавр по завоевании всего королевства христианами перебрался в Африку, увез с собою все свои бумаги и поселился там в земле Тремесен. Там он умер, оставив после себя сыновей. И один из его внуков, не менее своего дяди одаренный, по имени Аргутаафа, собрал все дедовские бумаги и нашел среди них эту небольшую книжку, повествовавшую про Гранаду, и не счел эту книжку за мелочь. Из чувства большой дружбы он подарил эту книгу одному еврею по имени Рабби Санто. Тот перевел ее для собственного удовольствия на еврейский язык, арабский же подлинник подарил доброму графу Байленскому, дону Родриго Понсе де Леон. И чтобы знать, что говорится в книге про гранадскую войну – войну, в которой принимали участие его родной отец и дед, или дед и прадед, – дон Родриго велел тому же самому еврею перевести ее на кастильский язык. И затем добрый граф оказал мне милость, какой я не заслуживал, подарив мне этот перевод.

И поскольку мы закончили нашу повесть про гражданские войны Гранады и про вражду Абенсеррахов и Сегри, скажем несколько слов про славного рыцаря дона Алонсо де Агилара, про то, как его в Сьерре-Бер-мехе убили мавры; и приведем несколько спетых о нем романсов, а также доскажем историю любви отважного Гасула к прекрасной Линдарахе.

Так вот, когда была завоевана Гранада, добрый Гасул, принявший со всеми своими друзьями христианство и наделенный королем большими наградами и привилегиями, просил у короля позволения отправиться в Санлукар. Прибыв в Санлукар с желанием увидеть даму своего сердца, он через пажа известил ее о своем прибытии. Но она, объятая ревностью, не пожелала слушать пажа. Тогда опечаленный мавр отправился в Хельвес, где – он знал – тамошний алькайд устраивал игру в копья в ознаменование взятия Гранады и воцарившегося в королевстве мира. Мавр решил явить в этой игре все свое искусство. Он оделся в лилово-зеленую марлоту, украсил шлем плюмажем тех же цветов, перевитым серебряными и золотыми нитями, так же нарядно убрал своего коня и, отправляясь в Хельвес, проехал мимо дома прекрасной Линдарахи, чтобы попытаться ее увидеть перед отъездом. И когда он проезжал под ее окнами, она вышла на балкон, и мавр, преисполненный радости, устремил коня к балкону, заставил его опуститься на колени и коснуться мордой земли, чему он его уже давно выучил нарочно для этой минуты. И он сказал ей, что отправляется играть в копья в Хельвес и надеется, что свидание с нею обещает ему успех. На что дама гневно ответила: пусть он отправляется за милостями к даме, которой служит, а ее оставит в покое, ибо ему не удастся никого обмануть. И, сказавши это, она с проклятием ушла с балкона и бешено захлопнула окно. А добрый Гасул, убедившись в своей полной немилости у дамы, направил коня прямо на стену и ударился об нее, так что копье разломалось на куски, а затем отправился домой и снял нарядные одежды, решив не ехать на игры в копья. Нашелся, кто обо всем этом сообщил прекрасной Линдарахе, которая уже раскаивалась в своем жестоком поступке. Она поспешила тогда послать за Гасулом пажа, назначая ему прийти к ней в сад. Добрый Гасул, полный радостной надежды, явился на зов. И прекрасная Линдараха просила у него прощения, и тут же в саду они обручились. И чтобы он отправился на состязание в Хельвес, она преподнесла ему драгоценный залог любви. И про это событие спели такой романс:

Мы уже рассказывали, как после этого разговора между прекрасной Линдарахой из рода Абенсеррахов и могучим Гасулом она, рассерженная и печальная, ушла с балкона и с силой захлопнула свое окно и как потом, раскаявшись – ибо она любила Гасула всем сердцем – и узнав, что он с отчаяния сменил свои зеленые, белые и синие нарядные одежды на одежду цвета львиной шкуры и сломал свое копье с досады об стену, она решила с ним помириться, призвала его к себе в сад, где они долго беседовали, обручились, после чего он отправился в Хельвес с подаренным ею драгоценным залогом любви. Про это сложили в недавние времена следующий романс:

Все в Хельвесе были восхищены нарядным видом и мужеством Гасула и его искусством в игре в копья. И многих дам пленила его отвага, и им очень хотелось бы, чтобы их полюбил такой прекрасный рыцарь.

Гасул возвратился в Санлукар к своей даме Линдарахе, весьма обрадовавшейся его возвращению и начавшей его расспрашивать про все подробности его пребывания в Хельвесе. Гасул с радостью удовлетворил ее любопытство и рассказал про свои успехи. И нашлись люди, сложившие романс про возвращение отважного Гасула из Хельвеса. Вот он:

И еще множеством нежных слов обменялись между собой Линдараха и ее возлюбленный Гасул. И они решили пожениться. Гасул просил руки Линдарахи у ее дяди со стороны отца, на чьем попечении она была с тех пор, как обезглавили рыцарей Абенсеррахов, как мы уже рассказывали раньше. Дядя очень обрадовался, ибо Гасул принадлежал к знатному роду, был доблестен и богат. Итак, они отпраздновали в Санлукаре пышную и блестящую свадьбу: на ней присутствовало много мавританских и христианских рыцарей. Приехали из Гранады Гасулы, Венеги и христиане Абенсеррахи. На свадьбе устроили игры в копье, кольцо и бой быков. Была на свадьбе и прекрасная Дараха, сестра Линдарахи, со своим мужем Сулемой – оба уже христиане, очень любимые королем доном Фернандо. Свадебные празднества продолжались два месяца, по истечении которых все гости вернулись в Гранаду и увезли туда с собой Гасула и его молодую жену. По прибытии в Гранаду Гасул, сопровождаемый друзьями и родичами, тотчас же отправился поцеловать руку королю дону Фернандо и королеве донье Исабель, весьма им обрадовавшимся. Король велел отдать Гасулу и его жене все сокровища и имущество покойного отца Линдарахи, ибо они по праву им принадлежали. Новобрачные обратились в святую веру Христову, и они сами и их потомство сохраняли ее до конца своих дней. Его нарекли в крещении дон Педро Ансул, а ее – донья Хуана. Тут следовало бы привести еще один романс про историю Гасула, стариннее санлукарского, но поскольку он плох и автор перепутал события, мы его не помещаем в нашу хронику. Этот романс начинался словами «Ясный свет звезды Венеры», и автор его ничего точно не знал. Не было у него никаких оснований утверждать, будто Саида, дочь алькайда хересского, повенчалась с мавром – алькайдом севильским, ибо Гасул, убивший жениха Саиды, жил не в те времена, когда Херес и Севилья принадлежали маврам, но в царствование католических королей, как это явствует из санлукарского романса, где говорится про «реликвии храбрых», так как к этому времени и Херес и Севилья уже давно были завоеваны христианами.

Вот как нужно понимать романс и событие, в нем воспетое. Саида из Хереса была внучкой или правнучкой алькайдов Хереса. После взятия его христианами населявшие его мавры продолжали жить, беспрепятственно чтя Магомета, соблюдая обычаи и говоря на своем языке, невзирая на господство в городе христиан. Такое же положение было и в Севилье. Богатый мавр, про которого говорится в романсе, что он женился на Саиде, не был севильским алькайдом (им был его дед или даже его прадед), а этот мавр был обыкновенным жителем Севильи из числа в ней оставшихся после завоевания города христианами. Он-то и был женихом, про которого идет речь в романсе. Гасул же в ту пору, когда состоялась свадьба упомянутого мавра с Сайдой, безуспешно служил прекрасной Саиде и ничего не мог от нее добиться, так как она хорошо знала, что ее родители хотят выдать et замуж не за Гасула, а за севильского мавра, имевшего родню могущественнее, чем Гасул, и превосходившего его богатством. И хоть она тайно в глубине своего сердца и любила Гасула, она не могла сделать ничего другого, кроме как исполнить волю родителей. Однажды, после того как свадьба уже была решена, на самбре, устроенной в доме Саиды, присутствовал Гасул. В те времена мавры могли свободно посещать своих соплеменников, живших в христианских землях. Гасул танцевал на самбре с прекрасной Саидой. Танцуя, они взялись за руки, как того требовал танец, и Гасул, будучи не в силах сдержать свою чрезмерную любовь к Саиде, по окончании танца крепко обнял ее и поцеловал. Это увидел жених, севильский мавр. Точно разъяренный лев, преисполненный слепой ярости, он обнажил свою альфангу и бросился с ней на Гасула. Тот принял оборонительное положение и, наверное, жестоко ранил бы жениха, если бы их не успели разнять другие гости. В зале произошел переполох, и родители Саиды, рассерженные на Гасула, велели ему оставить их дом. Гасул ушел, не возразив ни слова, но затаил гнев и поклялся убить жениха, для чего стал ожидать благоприятного времени и места. Точно зная, когда и где будет венчаться Саида, он хорошенько вооружился, вскочил на доброго коня и отправился из Медины-Сидонии в Херес, куда прибыл к наступлению ночи, в ту пору, когда Саида и ее жених вместе со многими христианскими и мавританскими рыцарями выходили из дома невесты, чтобы направиться в дом, где должен был состояться свадебный пир. Гасул не пожелал потерять представившийся удобный случай, но, наоборот, решил им воспользоваться и с львиной отвагой бросился на жениха, за которого никто не успел вступиться, и сразил его насмерть одним ударом альфанги со словами: «На! Наслаждайся теперь Сайдой, если сможешь!» Все присутствующие были поражены подобным поступком и не знали, что делать, что говорить. Но родственники убитого и невесты набросились с оружием в руках на Гасула, чтобы отомстить ему за убийство, восклицая: «Умри, предатель!» Однако отважный Гасул, ничуть не смущенный и не испуганный нападением многочисленных противников, сумел от них отбиться. Ранив многих из них и видя, что сбегается большая толпа, он вскочил на своего верного коня и умчался, так что никто не смог его остановить. Вот про смерть этого жениха и про это событие сложили следующий романс, который надлежало бы поместить перед другими посвященными Гасулу романсами. Но раз мы все объяснили, приведем его теперь, потому что безразлично, раньше или позже идет тот или иной романс:

Нет страсти более бешеной и сатанинской, чем ревность, и все летописи полны описаний бедствий и несчастий, вызванных ревностью. И очень правильно утверждают люди, ее испытавшие, что она подобна бешенству, зарождается же обыкновенно во влюбленных, чью любовь презрели. Убедитесь на примере прекрасной Саиды из Хереса, после шести лет любви и дружбы с отважным Гасулом изменившей своему возлюбленному и позабывшей его ради мавра Саида из Севильи, богатством и могуществом превосходившего Гасула. И если Гасул уступал ему в могуществе и богатстве, то не уступал в знатности, отваге и красоте, как вы уже знаете из романса. И он был не так уж беден: его имущество равнялось тридцати тысячам дублонов. В Гранаде имел он многочисленных родовитых и богатых родственников. Но мавр Саид оказался богаче и потому был избран в мужья. Много зла приносит богатство: из-за него часто многие достойные люди лишаются своего счастья, единственно потому, что недостаточно богаты. Примером тому служит Гасул, которого отвергли, так как ходили слухи, что он беднее Саида из Севильи, как нам сообщает романс. Однако мне представляется невероятным, чтобы Саида смогла позабыть и бросить Гасула после шести лет любви только из-за того, что он был беден: ведь за эти шесть лет она, наверное, успела узнать, богат он или нет. И мне кажется, нелегко позабыть шестилетнюю любовь. Единственно, чем можно объяснить перемену в Саиде, это волей ее родителей и родственников, желавших выдать ее за богатого мавра Саида; она же не смела их ослушаться. То же самое можно заключить из романса, воспевающего игру в копья в Хельвесе, где она признается своей служанке, что любит Гасула и хранит его образ у себя в сердце, значит она шла замуж за севильского богача против своей воли.

Возвращаясь к нашей теме, скажем, что приведенный нами романс очень неверно представляет историю Гасула. Хотя в нем и есть хорошие образы, они несколько холодны, и весь тон его не доставляет наслаждения в силу запутанности романса; а также потому, что разъяснение всей истории наступает под конец. Теперь он несколько исправлен, и события переданы в нем верно. Прежний романс, как мы уже сказали, помещал Гасула во времена, когда Севилья и Херес принадлежали еще маврам, на самом же деле это было не так: дело происходило в царствование католических королей, и Севилья и Херес уже принадлежали христианам. Севилью завоевал король дон Фернандо Третий, а Херес – король дон Алонсо Одиннадцатый .

И не замедлил явиться еще один поэт, создавший романс на ту же тему. Этот романс представляется мне по своему звучанию и содержанию более искусно сделанным, чем предыдущие. Вот он;

Все спутники прекрасной Саиды и ее жениха остались растерянными, устрашенными, а некоторые из них – те, что напали на доброго Гасула, – ранеными. Убедившись, однако, что быстро мчавшегося всадника не догнать и шумом причиненного вреда не исправить, они подняли уже похолодевший труп жениха и под великий плач его родни снесли его обратно в дом прекрасной Саиды, которая всю ночь, не переставая, проплакала о своем женихе, и в печали и слезах осталось у нее только одно утешение, что отважный Гасул возвратится служить ей, как прежде, и они поженятся. Но надежде этой не суждено было осуществиться, как будет видно из нашего дальнейшего повествования. По наступлении утра с почетом похоронили убитого, как приличествовало человеку богатому и знатному. Его и невестины родственники пролили много слез и поклялись до самой смерти преследовать Гасула правосудием, потому что не было у них других средств.

А Гасул между тем, совершив свой дьявольский подвиг, как отчаявшийся человек примчался в Гранаду, где у него были имущество и родня. Но он не успел пробыть там и нескольких дней, как его вызвали на суд к королю и предъявили обвинение в убийстве севильского мавра Саида. Обвинение это очень огорчило короля, потому что он до крайности любил Гасула за его мужество. Однако, узнав обстоятельства дела, он тем не менее не смог отказать истцам в удовлетворении. Но стараниями его собственными и наиболее значительных рыцарей Гранады удалось ограничить кару доброму Гасулу двумя тысячами дублонов, которые он заплатил родне убитого, после чего был освобожден. Тут Гасул устремил свои взоры на прекрасную Линдараху и принялся служить ей, как мы уже рассказывали, и она отвеча\а ему взаимностью. Из-за нее произошел между Гасулом и Редуаном поединок, про который мы тоже уже рассказывали. Наконец благодаря содействию доблестного Мусы Редуан перестал добиваться любви Линдарахи, и она осталась за Гасулом. Гасул служил ей вплоть до убийства рыцарей Абенсеррахов, когда погиб отец Линдарахи, а она сама отправилась из Гранады в изгнание в Санлукар, сопровождаемая добрым Гасулом и некоторыми его друзьями. Здесь, в Санлукаре, влюбленные счастливо проводили вместе время, пока король дон Фернандо не осадил Гранаду и родичи не вызвали Гасула для принятия участия в заключении договора с христианским королем о сдаче оследнему города.

Гасул уехал в Гранаду, и в его отсутствие нашлись недоброжелатели, все рассказавшие Линдарахе про любовь Гасула к прекрасной Саиде и про убийство им жениха Саиды; они еще добавили, будто Гасул находится теперь не в Гранаде, а в Хересе. Эти слова причинили прекрасной Линдарахе страшные муки и возбудили в ее сердце смертельную ревность. И вот где таилась причина жестокого и бешеного приема, оказанного ею доброму Гасулу при его возвращении из Гранады в Санлукар. И, найдя в своей возлюбленной такую резкую перемену, добрый Гасул чрезвычайно удивился и не мог догадаться о причинах ее. Он изнывал от желания видеться и говорить с нею, но она, по-прежнему суровая и непримиримая, избегала свидания с ним. Тем временем в Хельвесе были назначены упомянутые нами игры в копья, и Гасул получил на них приглашение, для чего нарядился в белое, синее и голубое. Но перед отъездом ему до смерти захотелось повидаться со своей дамой, как про то рассказано в санлукарском романсе.

Но чтобы лучше объяснить причины ревности Линдарахи, мы привели здесь другой романс, тем более что нам уже нечего больше добавить к истории доброго Гасула, доведенной нами уже до конца, раз он вернулся со своей любимой женой Линдарахой в Гранаду. А прекрасная Саида осталась не при чем, хотя некоторые утверждают, будто позднее она вышла замуж за одного из родственников Гасула, человека богатого и могущественного, и будто брак этот устроил король мавров, чтобы смягчить гнев Саиды против Гасула.

Теперь оставим все это и еще раз возвратимся к нити нашей истории, ибо она еще не досказана до конца.

После того как король дон Фернандо овладел Гранадой, все города и селения Альпухарры восстали. Тогда король дон Фернандо созвал всех, еще находившихся при нем, военачальников и сказал им:

– Вам очень хорошо известно, благородные рыцари и отважные вожди, каким путем угодно было милости божьей даровать нам во владение Гранаду: его благость избрала своим средством ваши мужество и отвагу – вторую причину наших побед. Ныне все селения Сьерры снова восстали, и нам предстоит снова их покорить. А потому, благородные полководцы, решайте сами, кто из вас выступит в горы против восставших мавров и водрузит мои королевские знамена на вершинах Альпухарры. Я хорошо награжу того, кто сослужит мне эту службу; выступив, он ничего не потеряет, но преумножит свою славу и украсит свой герб.

На этом король кончил и стал дожидаться, что ответят ему рыцари. Все военачальники, присутствовавшие тут, переглядывались между собою и ожидали, кто отзовется и возьмет на себя такое дело. Они несколько замедлили с ответом королю: дело было очень опасным, сомнительным казалось возвращение, и в душах у них зародилась какая-то робость .

Отважный дон Алонсо де Агилар, видя, что рыцари заставляют дожидаться своего ответа несколько дольше должного, поднялся, снял с головы шляпу и ответил королю:

– Это предприятие, ваше католическое величество, предназначено для меня; мне обещала его моя владычица – королева.

Остальные рыцари чрезвычайно удивились обещанию, данному дону Алонсо. Король очень обрадовался и на другой же день выделил под начальство дона Алонсо тысячу отборных пеших и пятьсот конных солдат. И король и весь его королевский совет хорошо понимали, что с таким количеством воинов очень трудно подавить и усмирить восставшие селения.

Дон Алонсо де Агилар со своим отрядом и с многочисленными рыцарями – его родными и друзьями, пожелавшими сопутствовать ему в этом походе, – торжественно выступили из Гранады и начали подниматься в Сьерру. Мавры, узнавшие о приближении христиан, с огромной быстротой приготовились к защите и заняли все узкие и трудные проходы горной дороги, чтобы помешать христианам в их подъеме. И когда дон Алонсо со своим отрядом, продвигаясь все выше, достиг самых теснин. мавры с пронзительными криками обрушили сверху на христиан куски скал, производя большое опустошение в христианских рядах, калеча и убивая многих из них. Конница, совершенно расстроенная и смятая, и неспособная действовать в горных ущельях, вынуждена была отступить. Добрый дон Алонсо, невзирая на бесполезность своей конницы и разгром пеших, громким кличем воодушевлял своих солдат на дальнейший подъем. Но какая была в том польза? Мавры без боя, одними отколотыми кусками скал убивали множество христиан в узких ущельях. И когда, несмотря ни на что, дон Алонсо достиг высот, у него оставалось так мало людей, что с их помощью ничего нельзя было предпринять. И те немногие, что поднялись вместе с ним, были измучены, ранены, бессильны против мавров. И едва они вышли на небольшую поляну, как на них нагрянули огромные полчища мавров и в короткий промежуток времени перебили их всех, а вместе с ними погиб и отважный дон Алонсо де Агилар. сражавшийся с не изменившим ему до конца мужеством и собственноручно убивший свыше тридцати мавров. Некоторые из уцелевших всадников домчались до Гранады и поведали там о гибели христианского войска, чем были сильно опечалены король дон Фернандо и весь его двор. Таков был конец отважного рыцаря дона Алонсо де Агилара. И про его смерть и то побоище долго пели тогда следующий старый романс:

Вот каков был конец отважного рыцаря дона Алонсо де Агилара. Ныне относительно его смерти между поэтами, воспевающими ее в романсах, существуют разногласия. Так, один из них, чей романс мы только что привели, говорит, что битва и истребление христиан произошли в Сьерре-Неваде. Другой же поэт, написавший романс «На реке, реке Зеленой», утверждает, что это случилось в Сьерре-Бермехе. Не знаю, кому из двух отдать предпочтение. Пусть читатель сам выбирает, какой ему больше понравится, к тому же разница невелика, поскольку обе Сьерры назывались Альпухаррами. Мне же думается, что битва произошла в Сьерре-Бермехе, как утверждается в следующем старом романсе:

Некоторые поэты почерпнули сведения о том, что дон Алонсо Агилар пал в Сьерре-Бермехе, из королевских хроник; и нашелся еще поэт, исписавший романс в подражание приведенному выше. Вот он:

Такова была славная смерть отважного рыцаря дона Алонсо де Агилара, очень огорчившая, как мы уже сказали, католических королей, не пожелавших после этого высылать против мавров, засевших в диких, неприступных горах, еще войско . Но горные мавры скоро убедились, что им не прожить, если они не будут поддерживать сношений с Гранадой. Тогда одни из них ушли в Африку, другие же покорились королю дону Фернандо, отнесшемуся к ним очень милостиво. Так закончилась война в Гранаде во славу бога, господа нашего. Аминь.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

M. В. Сергиевский. ХИНЕС ПЕРЕС ДЕ ИТА И ЕГО КНИГА О ГРАНАДЕ

В 1595 г. в Сарагосе у издателя Мигеля Химено Санчеса была напечатана книга под названием «История о раздорах Сегри и Абенсеррахов, мавританских рыцарей из Гранады… Ныне вновь извлеченная из одной арабской книги, коей автор – очевидец – был мавр, именуемый Абенамин родом из Гранады, с изложением событий с ее основания. Переведена на испанский язык Хинесом Пересом де Ита, жителем города Мурсии» . За этим изданием быстро последовало второе, напечатанное в Валенсии в 1597 г. Книга переиздавалась часто и иногда в один и тот же год в нескольких местах сразу, так что до 1631 г. насчитывают 21 издание, а до конца XVII в. – еще 12 .

Естественно, хочется задать вопрос, чем объясняется такой успех книги, по заглавию как будто не имевшей основания претендовать на широкое распространение. Ответ прост: книга эта вовсе не была историческим произведением, но первой в Европе исторической повестью. Она увлекала в свое время Вальтера Скотта, познакомившегося с нею по английскому переводу Томаса Родда, сделанному в начале XIX в. Сюжет повести был почерпнут из прошлого Испании, связанного с отвоеванием последнего оплота арабских владений на Пиренейском полуострове – Гранады, и затрагивал экзотические темы, что соответствовало входившему тогда в моду в Испании увлечению мавританским жанром в искусстве и поэзии.

Упоминаемый в заглавии арабский источник книги является чистейшим вымыслом автора, вероятно, рассчитывавшего привлечь больше внимания к своему произведению. Автор, по-видимому, не очень хорошо знал арабский язык, свидетельством чему являются допускаемые им ошибочные объяснения некоторых арабских слов.

Но было бы неправильно думать, что все в книге Переса де Иты является фантазией. Основа повести – а именно описание внутренних распрей, которые раздирали Гранаду в последние годы ее самостоятельного существования и много способствовали успеху Испании, – безусловно, историческая. Основные группировки мавританской верхушки в Гранаде представлены в повести исторически верно, равно как и события из жизни придворной камарильи и гарема Абу-л-Хассана. Нет никакого сомнения, что Перес де Ита, писавший свою повесть почти сто лет спустя после изображаемых им событий, пользовался разнообразными источниками, преданиями и рассказами старших поколений.

О самом авторе повести мы знаем очень мало. Хинес Перес де Ита, родом из Мурсии , был участником кампании подавления восстания морисков (испанских мавров, обращенных в христианство) в Альпухарре в 1569 – 1571 гг. Затем он вернулся в Мурсию: женился в 1597 г. Больше о нем нет никаких сведений. Неизвестны точные даты его рождения и смерти (1544? – 1619?), неизвестны его жизнь, образование.

Несомненно, Перес де Ита имел склонность к литературе. Кроме повести о гражданских войнах в Гранаде, от него остались еще две рукописи, хранящиеся в Национальной библиотеке в Мадриде. Первая из них содержит поэму или, лучше сказать, рифмованную хронику (16 песен в октавах), посвященную описанию города Лорки. Поэма была составлена в 1572 г., и, несмотря на малые поэтические достоинства, особенно в отношении стихосложения, она несколько раз переписывалась и послужила главным источником прозаического произведения Педро Мороте Чуэкоса «Древности и славные деяния города Лорки» (1741).

Другая рукопись содержит поэму, тоже написанную плохими стихами. Манускрипт середины 1590-х годов Национальной библиотеки, являющийся, как предполагают, автографом, носит заглавие «Семнадцать книг Дареса о Троянской войне, ныне вновь извлеченные из древних и подлинных историй в стихах Хинесом Пересом де Итон, жителем города Мурсии». Поэма представляет собой переложение известной в XVII в. испанской «Троянской хроники» Педро Нуньеса Дельгадо, в свою очередь являющейся переложением средневековой «Истории разрушения Трои» Гвидо делле Колонне, составленной в конце XIII в. на латинском языке.

Повесть о Сегри и Абенсеррахах Переса де Иты, как уже говорилось, была напечатана в 1595 г. В предисловии к ней упоминается о предшествующем издании, будто бы вышедшем в Алкале в 1588 г. Но ни одного экземпляра этого издания не найдено, и библиографы сомневаются в его существовании. Впрочем, приняв во внимание, что рукопись о Троянской войне относится к тому же 1595 г., можно думать, что повесть о гранадских войнах была закончена ранее.

Уже после этого Перес де Ита принялся за свое последнее произведение , озаглавленное «Вторая часть гражданских войн в Гранаде» и посвященное описанию войны с морисками 1569 – 1571 гг., в которой он сам участвовал. Вначале испанскими войсками командовал дон Лопес де Мендоса, маркиз де Мондехар, который был отставлен двором Филиппа II, требовавшим безжалостного подавления восстания морисков. Король назначил командующим целиком зависевшего от двора дона Хуана Австрийского. В этой кампании, сопровождавшейся, особенно на втором этапе, жестокостями по отношению к восставшим морискам, Перес де Ита обнаружил редкое благородство духа и гуманность. По крайней мере, он с удовлетворением рассказывает, что ему удалось спасти двадцать женщин и грудного ребенка во время разрушения, которому подвергся город Феликс в момент взятия его испанцами. Мало того, в конце своей книги он высказывает мысли, слишком гуманные для своего времени, прямо осуждая изгнание морисков с их земель.

«Вторая часть гражданских войн в Гранаде» Переса де Иты представляет собой изложение событий, сделанное очевидцем, и вовсе не является новеллистическим произведением. Его наименование подсказано успехом первой повести.

Перес де Ита был, безусловно, достаточно просвещенным человеком и одаренным художником слова.

Теперь рассмотрим подробнее его повесть и постараемся установить ее источники. Мы уже говорили, что арабский источник повести является чистой фикцией. Правда, еще в XIX в. иногда высказывалось противоположное мнение и даже указывалось на существование арабского оригинала повести, который будто бы находился в руках испанского арабиста и историка Паскуале де Гаянгоса. Но, как выяснилось позже, этот оригинал был не чем иным, как переводом, или скорее сокращенным переложением, повести Переса де Иты, который сделал какой-то современный ему мориск (это свидетельство того факта, что повесть читалась и морисками).

Перес де Ита прежде всего использовал многочисленные исторические романсы, слагавшиеся в XV в. на темы воинственных столкновений испанцев с арабами. Эти исторические романсы, обычно называемые пограничными (romances fronterizos), составляющие одну из групп так называемых старых народных романсов (romances viejos), в значительном количестве встречаются в повести в том самом виде, как они были созданы в предшествующем столетии. Однако надо добавить, что, кроме этих собственно исторических романсов, Перес де Ита использовал в повести еще и более поздние романсы «в мавританском стиле» (romances moriscos). Сам Перес де Ита написал немало таких романсов для своей второй части повести. Здесь уместно будет сказать, что «мавританские романсы» вошли в моду в Испании именно после событий 1571 г., когда многие мориски, насильственно переселенные в Кастилию с юга страны, стали входить в близкое соприкосновение с испанским населением. В эту пору в Кастилии начинается увлечение мавританскими костюмами, обычаями и т. п. В соответствии с этим испанские поэты вводят мавританский стиль в составлявшиеся ими, в подражание старым романсам, сборники этого рода произведений, так называемые «Романсеро», которые в изобилии появляются в изданиях после 1550 г. Большинство этих мавританских романсов не имеет прямой связи с историческими событиями и является чисто лирическими произведениями, но в них неизменно присутствуют мавританский декор и имена. Перес де Ита прекрасно сознавал это различие между старыми историческими песнями и современным ему поэтическим жанром. В известных случаях он, приводя в своей повести такой исторический романс (например, «Боже, что за смелый рыцарь…», «Абенамар, влюбленный рыцарь…», «В день Хуана утром ранним…», «Из Гранады мавр поехал…» и т. д.), считал необходимым наделить его эпитетом «старый». Помимо этих источников, Перес де Ита использовал испанские исторические сочинения и хроники, упоминаемые в повести, в первую очередь «Хронику католических королей» Эрнандо дель Пульгара (1430? – 1493?), напечатанную под его именем в 1567 г., и «Хронику и всеобщую историю всех королевств Испании» (1571) Эстебана Гарибая де Самальоа (1525 – 1599).

Наконец уроженец Мулы и участник похода против морисков, Перес де Ита хорошо знал местные условия и, очевидно, собирал, где только была возможность, устные предания, сохранившиеся в памяти населения. Трудно сказать, в какой мере можно полагаться на сведения повести о некоей Эсперансе де Ита, родом из Мулы, в 1480 – 1490-х годах рабыни султанши, чьи свидетельства иногда приводит автор.

Как бы то ни было, ясно одно, что повесть Переса де Иты не должна рассматриваться как документ, имеющий историческое значение. А между тем это произведение, которое, по замечанию австрийского исследователя Фердинанда Вольфа, автора трудов по истории испанской литературы, представляет собой нечто среднее между романтической историей и историческим романом, было одно время сочтено за исторический источник и потом совершенно незаслуженно подверглось в качестве такового резкому осуждению со стороны историков. Граф Альбер де Сиркур, писавший в 40-х годах прошлого века свою историю испанских мавров, совершенно справедливо указывал, что Перес де Ита – не историк. «Его ошибка заключается в том, – отмечал Сиркур, – что он соединил под одним заглавием два различных произведения: одно – являющееся поэтической фантазией, другое – повествующее о реальных событиях. Его несчастье состояло в том, что первое произведение приняли всерьез, и последующая дискредитация его критикой была распространена на второе…» Сиркур говорит, что и в повести Переса де Иты есть верные исторические факты, которые не упоминают испанские историки его времени, но которые можно узнать из арабских источников. Такова центральная часть повести – вражда Сегри и Абенсеррахов. И Сиркур готов допустить реальное существование Эсперансы де Иты, к рассказам которой могли восходить сведения, вполне соответствовавшие действительности.

Чтобы лучше разобраться в вопросе, как Перес де Ита изображает исторические события в своей повести, необходимо принять во внимание подлинную историческую обстановку, которая создалась к концу XV в. в Испании и, в частности, в последнем оплоте прежних мавританских завоевателей – в Гранадском королевстве. Перес де Ита описывает в повести последние годы и месяцы существования независимой Гранады. Нельзя не заметить, что Гранада в это время и уже задолго до этого была в значительной степени под воздействием испанской культуры. Менендес и Пелайо приводит свидетельство Абен-Халдуна, арабского автора XIV в., что мавры Андалусии уже в его время многое переняли у испанцев, познакомившись с их обычаями и нравами, – вплоть до обыкновения украшать статуями и фресками внутренность зданий и стены города. В повести Переса де Иты мавры представлены почти так, как современные им испанские рыцари, с соответствующими приемами обхождения, развлечениями, поединками и борьбой партий. В известной степени это соответствовало действительности. Но главный интерес повести сосредоточен на истерии Абенсеррахов, трагические судьбы которых запечатлены во многих воспоминаниях и легендах. На этом следует остановиться несколько подробнее, касаясь событий последних лет существования Гранады и причин ее падения в 1492 г.

После семи с половиной столетий Реконкисты, т. е. борьбы испанцев с мавританскими завоевателями за отвоевание территорий Пиренейского полуострова, к середине XV в. только Гранада оставалась последним оплотом арабов в Испании. Падение мавританского государства на Пиренейском полуострове находится в тесной связи с теми условиями, которые в предшествовавшую эпоху вызвали распад могущественного арабского халифата и ослабление образовавшихся из него самостоятельных единиц. Как известно, в конце VIII в. арабская держава распалась на несколько независимых государств, а ее политический центр передвинулся на восток – из Дамаска в Багдад, что было первым шагом к отрыву восточных арабов от западных. В X и XI вв. территории арабских владении постепенно суживаются под влиянием сопротивления византийцев и напора турок. Экономическая мощь западных арабов (в частности завоевателей Пиренейского полуострова, где образовался Кордовский халифат), основывавшаяся главным образом на торговле с восточными странами, была подорвана турками, занявшими Сирию, через которую проходил торговый путь арабов. К этому времени могущество арабов было сломлено и на юге Пиренейского полуострова. В 1236 г. король Фернандо (Фердинанд) III, впервые объединивший Кастилию и Леон, освободил Кордову, а Хаиме (Яков) I, король Арагона, освободил Валенсию и Балеарские острова. Через несколько лет тот же Фернандо III отбил у мавров Хаэн, Кармону, и, наконец, в 1248 г. в его руки отошла тогдашняя столица мавританского халифата Севилья. Бывший в то время правителем Гранады Абу Абдалла Мухаммед (исп. Магома), известный в истории гранадских эмиров как Мухаммед I, предпочел вступить в вассальные отношения с Фернандом III, и с 1252 г. Гранада осталась единственным арабским самостоятельным феодальным государством, которое время от времени пыталось освободиться от вассальной зависимости, призывая на помощь султанов Марокко или других североафриканских князей. Первая такая попытка была сделана самим Мухаммедом I при короле Кастилии и Леона Альфонсе X, но без серьезных результатов.

Сведения о хозяйственной жизни и социальном строе Гранады эпохи ее кратковременного расцвета и упадка (XIV – XV вв.) крайне скудны. Мы вынуждены ограничиться несколькими общими замечаниями. В XIV и XV в. Гранада имела оживленные торговые сношения с Левантом, с североафриканскими арабскими владениями и с итальянскими торговыми городами. Историки упоминают, например, о заключении торгового договора между Гранадой и Венецией. Оживленная торговля способствовала процветанию и росту, помимо Гранады, ряда других городов Гранадского королевства. Мавританские города по богатству не уступали крупным торговым городам Европы. Согласно сообщению арабского писателя XIV в. Ибн-Альхатиба (Бенальхатиба), Гранада представляла собой мощную крепость с множеством построек и многочисленным населением (что подтверждают и более поздние христианские историки). Это был также крупный центр арабской культуры. В нем процветали науки и искусства. Его постройки являются шедеврами мавританской архитектуры (таков, например, знаменитый дворец в Альгамбре). По сообщению Бенальхатиба, в окрестностях города были роскошные сады и виллы, принадлежавшие халифу и богачам. Сельское хозяйство и ремесла Гранады находились на более высоком уровне, чем в Кастилии и Арагоне. Недостаток земли побуждал население к тщательной обработке полей, к устройству искусственного орошения посредством сложной системы каналов. Главным продуктом сельского хозяйства являлась пшеница, урожаи которой при хорошей обработке почвы были очень велики. Разбивали плантации фруктовых садов, виноградников, тутовых деревьев. Производили также сахар, который вывозили во многие страны. Значительную роль играло скотоводство. В изделии шелковых тканей с Гранадой соперничал лишь Багдад. Особенно славились гранадские разноцветные плащи из грубого шелка, парча, вышитые золотом и серебром ковры и бархат. На большой высоте стояло ювелирное дело: гранадские ожерелья, браслеты, запястья, серьги ценились за их художественные достоинства. Развитию этой отрасли ремесел способствовала эксплуатация богатых рудников, где добывались золото, платина, серебро, железо и ляпис-лазурь.

В течение XIV в. происходили постоянные столкновения испанских королей с эмирами Гранады из-за обладания то тем, то иным стратегически важным пунктом. Гранадские владетели обращались за помощью к султанам и князьям Северной Африки, которые принимали участие в похода«против испанцев. Так было при Мухаммеде IV (1325 – 1333), при его преемнике Юсуфе I (1333 – 1354) и др. Во времена Юсуфа I Гранада была прекрасным городом с полумиллионным населением, в котором при дворе находились выдающиеся ученые, поэты, художники и архитекторы. Мухаммед V (1362 – 1391) уже решился вмешиваться во внутренние дела Кастилии. Так, он принял сторону Энрике II в его борьбе против Педро Жестокого. Считается, что этот период истории Гранады является высшей точкой ее экономического и культурного развития.

Но в начале XV в. наступает период постепенного упадка государства. Заманчивая картина внутреннего состояния Гранадского королевства, которую нарисовал Бенальхатиб в своем описании, не лишена и мрачных красок. Он говорит, что в городах часто ощущался недостаток продовольствия, прекращалась торговля, население страдало от дороговизны и тяжелых налогов, что богачи были жадны и жестоки, что здания разваливались из-за долгого отсутствия ремонта.

Ослаблению мавританского государства на Пиренейском полуострове способствовали постоянные войны с испанцами, в результате которых теперь ему в свою очередь нередко приходилось выплачивать противникам тяжелую дань. Так, по договору 1470 г. Гранада обязалась платить Кастилии ежегодно по 20 тыс. золотых дублонов.

Важнейшей причиной упадка Гранадского государства было обострение в нем внутренних противоречий. По своему социальному строю Гранада оставалась феодальной страной. Правящий класс составляли феодалы-помещики, большинство же населения занималось земледелием на правах арендаторов, обязанных определенную часть своей продукции отдавать феодальным владельцам. Принимая во внимание долю народного дохода, которая в католических странах уходила на содержание духовенства, можно допустить, что положение крестьян в арабских землях было несколько лучше, чем, например, в Арагоне. В городах Гранадского эмирата вместе с ростом богатства аристократии и купечества обострялись противоречия, и в кровавых усобицах городская беднота использовалась знатью в своих целях, что придавало еще более ожесточенный характер распрям аристократических группировок.

Наконец к факторам, способствовавшим падению Гранады, необходимо отнести национальные распри среди народностей, составлявших ее население. Согласно исследованиям, цифра населения Гранадского королевства в XV в., по-видимому, колебалась между 4 – 5 мл. Преобладающее большинство тех, кого испанцы называли маврами, составляли берберы – представители одного из африканских племен, покоренных арабами. Потомки завоевателей и представители династии, арабы растворились в массе берберов, а также испанцев – остатков коренного населения, обращенных в мусульманство, или бежавших от притеснений арагонских и кастильских правителей, или нагнанных из завоеванных испанцами мусульманских земель. Значительная часть населения Гранады состояла из военнопленных – христиан-рабов. В этом национальном конгломерате арабы представляли как бы особую, высшую касту. Это была земледельческая феодальная знать. Ей принадлежали главные государственные посты. Но составлявшие войско многочисленные и враждебные верхушке власти берберы постоянно подрывали ее силу своими интригами, партийной борьбой, заговорами и восстаниями. В династической борьбе принимали деятельное участие арагонские и кастильские короли, поддерживая ту или иную группу. Все это в совокупности с указанными пороками социальной организации и с внешним политическим положением Гранады быстро привело страну к окончательному поражению.

Появление более подробных сведений по политической истории Гранады связано с периодом ее вступления в последний этап самостоятельного существования, когда на престоле оказывается Абу-л-Хассан (Абуль-Гасен испанских источников; в повести – Мулаасен, Старый король, редко – Альбоасен, девятнадцатый король Гранады). Принц Абу-л-Хассан отнял трон у своего отца Абу-Нассра (в повести – Исмаил, восемнадцатый король Гранады), который непосильными налогами и своей расточительностью возбудил в стране недовольство, вылившееся в ряд восстаний. В целях самозащиты Абу-Насср возложил всю ответственность за свою неудачную внутреннюю политику на губернатора Мофарраха и на своих приближенных Абен-ас-Серрахов (Абенсеррахи испанских источников), изобразив их своевольниками, с которыми он не смог справиться. Абенсеррахи, по некоторым данным, известны в Гранаде XV в. как могущественная охрана (вроде преторианцев римских цезарей) законных эмиров Гранады, а иногда и узурпаторов. В надежде удержать свою власть Абу-Насср пожертвовал одним из своих губернаторов и главою Абенсеррахов, приказав их казнить, но народные волнения против него не улеглись, и, воспользовавшись этим, Абу-л-Хассан (Мулаасен) отнял у отца трон. Его брат Мухаммед Эс-Сагал (т. е. храбрый) сначала хотел было оспаривать этот трон, но вскоре примирился с братом и получил в удел Малагу (в повести упоминается брат Мулаасена – Аудильи, третий из одновременно правивших в Гранаде королей накануне ее падения в 1492 г., видимо, соответствующий историческому Эс-Сагалу). Абу-л-Хассан первое время чувствовал себя довольно твердо, но затем положение его осложнилось вследствие борьбы аристократических группировок, разгоревшейся вокруг трона. Поводом к этой борьбе послужили внутренние неурядицы, начавшиеся у него во дворце.

От своей старшей жены Аиши (по-испански Айха) Абу-л-Хассан имел двух детей: Абу-Абдаллаха (в повести – Боабдил или Аудильи (Абу-Абдала), так называемый Молодой король; по-испански el rey Chico – «король-малец») и Юсуфа, из которых первый считался наследником (в повести – инфантом). Однако Абу-л-Хассан приблизил к себе и сделал своей любимой женой одну христианку, рабыню Анши, – Изабеллу, которая была вынуждена принять ислам и стала известна под именем Зорайи. Это обстоятельство и послужило причиной вражды к эмиру со стороны Аиши и ее сыновей и дало толчок к образованию двух враждующих партии при дворе, из коих одна во главе с Сегри поддерживала сторону Аиши и ее старшего сына (Боабдила), а другая, возглавленная Абенсеррахами, защищала эмира – Старого короля и Зорайю. Ожесточенная вражда нередко выливалась в вооруженные столкновения и поединки. К концу царствования Абу-л-Хассана она достигла крайних пределов, и достаточно было удобного случая, чтобы партия Сегри открыто выступила против эмира.

Между тем в самой Испании произошли события, в сильной степени способствовавшие укреплению ее могущества. В 1469 – 1479 гг. завершилось объединение важнейших государств феодальной Испании – Кастилии и Арагона, оформленное браком принца Фернандо, затем короля Арагонского, с Исабель (Изабеллой) Кастильской. Потребность ограничения сепаратизма и своеволия феодалов привела Изабеллу к созданию в Кастилии специальной полиции под именем Святого братства (Santa Herman-ciad), составившей опору королевской власти. В 1478 г. в Испании учреждается инквизиция, вскоре сделавшаяся страшным орудием не только духовной, но и светской политики, передавшая в руки королевской власти огромные богатства, конфискованные у представителей имущих классов, обвиненных по тем или иным причинам, в том числе у евреев и мавров.

Стремясь к увеличению королевских доходов, Фернандо еще в 1478 г. обратился к Абу-л-Хассану с требованием внести испанской короне причитающиеся с Гранады платежи, которые много лет уже фактически не выплачивались. Гордый своим могуществом Абу-л-Хассан заявил испанскому королю, что его монеты чеканятся теперь не из золота, а из острия копий, и отказался от выполнения обязательств. У короля Фернандо в то время еще не было возможностей начать военные действия, и он заключил с Абу-л-Хассаном мир на три года, но сам стал готовиться к наступлению. По истечении срока мира, в конце 1481 г., Фернандо начал военные действия с захвата расположенного недалеко от Гранады.местечка Альгамы. Абу-л-Хассан двинул на защиту свои главные силы и сам отправился во главе войска. Его отсутствием воспользовалась враждебная ему партия. Аиша подготовила бегство из Альгамбры сыновей. Старший из них, Абу-Абдаллах (Боабдил), направился в Кадикс, где его провозгласили эмиром, а затем в качестве такового вернулся в Гранаду и был благосклонно принят населением. Абу-л-Хассан нашел себе оплот в Малаге, откуда пытался вернуться в Гранаду, но после нескольких неудачных для него боев принужден был отступить назад. Из Малаги Абу-л-Хассан вел военные действия с испанцами.

В свою очередь Боабдил тоже пытался оказывать сопротивление испанцам. Но Фернандо прекрасно понял, какие возможности ему сулят распри между правителями Гранады. Весной 1485 г. Боабдил во время похода в область Кордовы был неожиданно атакован испанскими войсками и взят в плен. Считая Абу-л-Хассана более опасным, Фернандо после переговоров с Аишей и Боабдилом заключил с последними договор на следующих условиях: Боабдил признает себя вассалом испанских королей. обязывается выплатить единовременную контрибуцию, освободить христианских пленников и предоставить испанским войскам свободный проход через свои владения для ведения дальнейшей войны против Абу-л-Хассана. На этих условиях заключалось полное перемирие на два года.

Однако ожидания Фернандо оказались обманутыми. Гранада после заключения этого договора отказалась признать Боабдила эмиром, и он вынужден был искать приют и поддержку в незначительных городах на востоке территории около Лорки, где расположены Велес Алый, Велес Белый и Вера. Между тем Абу-л-Хассан в союзе со своим братом Мухаммедом Эс-Сагалом вел военные действия против испанцев, причем Эс-Сагал захватил в одном из походов Альмерию, где в это время властвовал второй сын Абу-л-Хассана, Юсуф. По приказу Абу-л-Хассана Эс-Сагал казнил захваченного в плен Юсуфа.

Устрашенный судьбою брата, Боабдил обратился к королю Фернандо с просьбой о подтверждении заключенного ранее мирного договора, и Фернандо согласился на это. Эс-Сагал же продолжал решительные действа;; против испанских сил и после смерти Абу-л-Хасана в 1485 г. принял верховную власть.

Боабдила не покидает мысль обосноваться в Гранаде, и поскольку горожане были заинтересованы и скорейшем прекращении военных действии, по часть населения Гранады признала его своим эмиром. Но многие феодалы остались верными Эс-Сагалу. В 1486 г. между обоими претендентами на власть в Гранаде был заключен мир на условиях, по которым Боабдил получил определенный лен и вместе с Эс-Сагалом должен был продолжать войну с испанцами. Узнав о нарушении договора со стороны Боабдила, король Фернандо вторгся в новые владения Боабдила. завладел им и вторично взял в плен самого Боабдила. Пытаясь себя спасти, Боабдил согласился порвать с Эс-Сагалом и начать против него военные действия в союзе с испанцами. В 1487 г. Фернандо выступил против Малаги. Ее губернатор Эл-Сегри просил помощи у Эс-Сагала, который двинулся с войсками на выручку. Боабдил же занял Гранаду и в качестве эмира открыл враждебные действия против шедших на помощь Малаге войск Эс-Сагала. Эс-Сагал был вынужден уйти в Кадикс, и судьба Малаги была предрешена. 18 августа 1487 г. город сдался испанцам, которые изгнали из него часть жителей.

Еще два года Эс-Сагал продолжал сопротивляться, но в середине 1489 г. он вынужден был сложить оружие. В результате Эс-Сагал получил небольшой лен как вассал испанских королей. В это время независимой оставалась одна Гранада, и вопрос о ее падении был только вопросом времени. Боабдил сделал еще одну попытку сопротивления и начал военные действия около самой Гранады, в районе ее долины – Беги. В ответ на это испанцы стали регулярно осаждать город. Гранадские горожане вступили в тайные переговоры с испанским королем. Есть предположения, что сам Боабдил вел подобную же политику, но, опасаясь военной партии, долго не решался открыто заявить о своих действиях. В конце ноября 1491 г. официальные переговоры об условиях сдачи Гранады были закончены. Эти условия предусматривали двухмесячный срок сдачи и предоставление Боабдилу лена в пожизненное владение. 2 января 1492 г. на сторожевой башне Альгамбры были подняты испанский флаг и крест вместо полумесяца .

Таковы исторические факты, которые составили канву повести Переса де Иты. Писатель сосредоточил свое внимание на последних месяцах самостоятельного существования Гранады и сумел дать живое изображение мавританских нравов и быта. Все критики отмечают ценность его повести именно в этом отношении. Джемс Келли считает, что с исторической точки зрения произведение Переса де Иты не представляет интереса, «действительная ценность его заключается в нарисованной им картине из жизни Гранады в последние недели до сдачи… Его живое изображение развалин великой культуры производит больше впечатления, чем множество точных летописей». Свою характеристику творчества Переса де Иты критик заканчивает словами: «Все же он всегда интересен, и очарование его стиля неизменно» .

Сехадор и Фраука в своей «Истории испанской литературы» также подчеркивает изящество и художественный колорит произведения Переса де Иты, свойственные вообще мавританским романсам.

Известный испанский ученый Менендес и Пелайо, характеризуя источники этого произведения, много места отводит изложенной автором истории Абенсеррахов, доказывая, что в основе его рассказа лежат различные устные предания. В этих преданиях смешаны отдельные факты, но в целом изображение исторически верно. По мнению Менендеса и Пелайо, оригинальность книги Переса де Иты в том, что она является новеллистической хроникой завоевания Гранады, причем эта оригинальность достигается путем освещения событий не с точки зрения испанца, а с позиций мусульман. Правда, мавры Переса де Иты в значительной степени условны и даже романтизированы, но эта новизна была привлекательной и отвечала той идеализации мавров испанцами, которая появилась, когда прежние враги почти исчезли с испанской территории. Именно таких мавров мы встретим потом и в произведениях западной литературы вплоть до XIX в.

Указывая на целый ряд достоинств повести, Менендес и Пелайо справедливо заключает, что повесть Переса де Иты – одно из самых привлекательных произведении новеллистической литературы Испании XVI в.

Следует еще остановиться на значении Пepeca де Иты как одного из первых авторов, способствовавших развитию жанра мавританских романсов. Первоначально романсы в Испании представляли собой вид народной поэзии лиро-эпического характера, в которых отражались события первых столетий испанской истории. Эти так называемые старые романсы по своей внешней форме первоначально выделялись как поэтические произведения, сложенные особым шестнадцатисложным стихом с ассонансами. Позднее жанр романсов начинает проникать в литературу, и с XV в. многие поэты пытаются подражать стилю старых романсов, а затем постепенно вводят новые темы, в первую очередь лирические, используя старую стихотворную форму, которая при этом несколько видоизменяется: гипотетический первоначальный длинный стих распадается на два самостоятельных полустишия, и, таким образом, основным метром романса становится восьмисложный стих. За произведениями, написанными этим стихом, закрепляется название романса независимо от содержания.

Историки испанской литературы по-разному классифицировали романсы. Но если обратиться к классическому– труду о героической народной.испанской поэзии Мануэля Мила и Фонтанальса , то можно насчитать не менее восьми видов этого жанра испанской литературы. Здесь необходимо отметить, что начиная с XVI в. пробуждение национального самосознания испанцев, в связи с объединением Кастилии и Арагона, открытием и завоеванием Америки, обострило интерес к национальной народной поэзии. Старые романсы, посвященные героическим временам Реконкисты, вначале печатались на отдельных листах, а с середины века они уже входят в сборники, в так называемые песенники (кансьонерос). Если еще в середине XV в. маркиз де Сантильяна, один из последних представителей средневековой традиции в испанской литературе, относился к романсам с пренебрежением, считая, что они служат развлечению «людей низкого и рабского положения», то сто лет спустя поэзия романсов, по справедливому замечанию Ф. Вольфа, «столь укрепилась во вкусах литературно образованной публики и столь вошла в моду, что… даже цеховые ученые начали облекать в форму романсов свои педантские развлечения…» К началу XVII в. этот процесс завершился выходом в свет в 1600 г. сборника «Романсеро Хенераль», содержавшего все старые и новые романсы.

Пересу де Ите, как уже говорилось, принадлежит определенная роль в развитии жанра так называемых мавританских романсов, чему особенно способствовали его повесть и мемуары. Мы знаем, что Перес де Ига использовал те народные романсы, которые слагались еще г› XV в. на темы событий из пограничной жизни и стычек испанцев с маврами («романсес фронтерисос»). К этим романсам он добавил несколько своих собственных поэтических творений, восточный колорит которых делал их заманчивым, новым видом поэзии. Этот-то восточный колорит давал повод ученым и литераторам эпохи романтизма предполагать непосредственное влияние арабской поэзии на испанскую. Еще Агустин Дуран, издатель «Романсеро» в серии «Библиотека испанских писателей», предпринятой Мануэлем Риваденейрой в первой половине XIX в… писал в предисловии, что «войны, сражения, праздники, выражение чувств, идеи и имена в мавританских романсах являются верным отображением тех воспоминаний, которые мавры оставили нам. когда удалились в берберийские пустыни, и которые, слившись в одно целое с элементами нашей древней цивилизации и прогрессом новой, образовали поэтическую народную систему, господствовавшую в Испании с конца XVI в. до последней трети XVII». Влияние мавров Дуран усматривал в том, что они передали испанцам свою любовь к поверьям, свою пылкую фантазию, свое лирическое вдохновение, свою утонченность и многое другое, «что способствовало преобразованию нашего варварства и образованию у мусульман и христиан почти тождественных обычаев, нравов и литературы». Позднейшая критика во многом оспорила представления об арабском влиянии на европейскую литературу.

Использование Пересом де Итон в своих стихах и романе мавританского местного колорита говорит о его поэтическом такте и вкусе. И в этом отношении его повесть сыграла значительную роль. Она способствовала распространению уважительных и сочувственных суждений о бывших врагах испанцев – маврах. Это тем более важно, гак как Перес де Ита писал в эпоху жестокой католической реакции в Испании времени Филиппа II. Сочувствие к маврам сочеталось у Переса де Иты с противопоставлением христианской религии мусульманской, с традиционно патриотическим чувством, побудившим автора только с положительной стороны трактовать переход обиженных Абенсеррахов на службу к кастильскому королю, а местами преувеличивать особые достоинства и доблесть испанских рыцарей.

«Повесть о раздорах Сегри и Абенсеррахов, мавританских рыцарей из Гранады» была одним из наиболее известных произведений испанской литературы рубежа XVI – XVII столетий. Огромный успех у читателей сменился в XVIII в. осуждением со стороны ученых-педантов, искавших в ней фактографической точности. Начиная с XIX в. она вновь была оценена по достоинству. Книга Переса де Иты переносит нас в малоизвестную эпоху, своеобразие и аромат которой хороню переданы автором. Надо лишь помнить, что перед нами поэтическое произведение, и не повторять ошибки прошлого, не требовать от повести достоверности исторического источника.

 

H. И. Балашов. Повесть Переса де Иты о гранадских мавританских рыцарях Сегри и Абенсеррахах и ее роль в литературном процессе

Хинес Перес де Ита начинает и завершает свою «Повесть о раздорах Сегри и Абенсеррахов, мавританских рыцарей из Гранады» будто некую подлинную историю. Кратко две его книги так и именовали «История гражданских войн в Гранаде», ч. I и II. Однако читателя не должно смущать, что начальные главки первой части, которая составляет вполне самостоятельное произведение, построены как историческое описание Андалусии и Мурсии, земель Гранадского эмирата XV в., и могут показаться утомительными для восприятия. «Повесть о раздорах…» Переса де Иты – не история, а исторический роман. Но это один из первых, если не первый исторический роман нового времени. Он написан в 1580 – 1590-е годы, в период, когда жанр исторического романа еще не сложился. Перес де Ита считает нужным выдать свое произведение за настоящую историю. Он даже приводит имя «подлинного автора» – гранадского мавра Абенамина (Абен Хамина) и рассказывает, какими путями арабский текст попал к испанским читателям. Ссылка на арабский источник, вносившая элемент отстранения и уменьшавшая ответственность перед властями за восхищение мусульманскими рыцарями и за другие вольности, пришлась по вкусу Сервантесу, приписавшему авторство «Дон Кихота» Сиду Амету Бененхели.

Итак, Перес де Ита выдаст свое произведение за подлинную историю и начинает книгу с перечисления известных ему исторических данных о Гранаде. Он приводит список ее эмиров («королей»), перечисляет знатные мавританские роды, города королевства и т. п., но вскоре книга превращается в то, что она есть на самом деле, – в роман о мавританских рыцарях и дамах, в роман о любви и поединках, а также в живое повествование о смертельной вражде, интригах и сражениях между важнейшими аристократическими родами при дворе Гранады накануне ее взятия испанцами в январе 1492 г.

Произведение Переса де Иты все же – роман исторический. Из судьбы Гранадского эмирата извлекается урок для современной автору габсбургской Испании рубежа XVI – XVII вв. Кажущееся благополучным и блестящим государство может погибнуть из-за бессмысленной жестокости королей, разжигающей распрю, из-за пренебрежения интересами страны могущественными группировками ради своей придворной грызни; оно может погибнуть потому, что такая распря открывает путь к никем более не контролируемой и ведущей к гибели междоусобице. Когда автор вводит в повесть параллели с гражданскими войнами в Риме, рассматривавшимися как причина падения республики, делается более или менее очевидным, что в форме повествования о гибели Гранады Перес де Ита создает нечто вроде пророческого слова об угрозе погибели земель испанских…

Именно потому, что Перес де Ита – испанский патриот, разделяющий национальную гордость и религиозные чувства испанцев, понимающий необходимость для своей родины отвоевания Гранады – последнего оплота 750-летнего господства мавров, он строг к своим соотечественникам. Он хочет, чтобы испанские рыцари были выше своих противников – славных гранадских мавров XV в., которых он изображает в лучшем свете, как великодушных, храбрых, наделенных ренессансным жизнелюбием, славных в бою, страстных и рыцарственных в любовных переживаниях. Делая идеализированный, утопический мир Гранады центром повествования, автор в своей книге требует милости к павшим, строгого соблюдения обещанных побежденных маврам вольностей – свободы веры, языка, национальных обычаев, возможности беспрепятственно заниматься земледелием, ремеслом, – требует всего того, что было вероломно отнято у них царствовавшим в Испании в годы, когда создавалась повесть, Филиппом II – правнуком «католических королей» Фердинандо и Исабеллы.

Перес де Ита имел высокое нравственное право и должный авторитет, чтобы предъявить Филиппу II, а затем Филиппу III такой иск.

В нравственном праве представлять героическую Испанию Перес де Ита предварял самого великого Сервантеса. Писатель-солдат, Перес де Ита происходил из маленького города Мулы в центре Мурсии; предки его веками страдали от мавров, погибали в борьбе с ними и в неволе; сами брали их в плен и обращали в рабство, а затем около ста лет более или менее мирно жили бок о бок с побежденными. Автор участвовал в 1560-е годы в войне против спровоцированных издевательским указом Филиппа II от 1567 г. на восстание морисков. На глазах у Переса де Иты разгоралась истребительная война, описанная им во второй части «Истории гражданских войн в Гранаде», построенной не как повесть, а как исторические мемуары. Двор фанатичного Филиппа II отнял руководство военными действиями у местного дворянина Лопеса де Мендосы, маркиза де Мондехарэ, склонного к ограничению притеснений и к договоренности с морисками. Война стала проводиться самым жестоким образом в соответствии с указаниями прелатов-сановников Педро Герреро, Педро де Десы и тогдашнего фаворита Филиппа II и премьера (председателя Совета Кастилии), кардинала-инквизитора Диего Эспиносы, обуреваемых таким человеконенавистничеством, что против их кровавой политики был даже герцог Альба. Перес де Ита видел все это и откликнулся на мнимопобедимый курс могильщиков величия Испании, которые к 1602 г. подготовили (а с 1608 г. осуществляли) указы об окончательном выселении мористов за границу, элегическим произведением о былом величии и о падении мавританской Гранады.

Восторженная элегия Переса де Иты не была простым выражением его личной точки зрения. Пусть повесть построена так, будто приводимые в ней романсы ее иллюстрируют. – всякому ясно, что народные романсы о маврах, существовавшие задолго до повести, были ее источником, а не наоборот. А эти народные, неавторские «старые» «пограничные» и «мавританские» романсы были подлинным выражением отношения испанского народа к гранадским маврам.

До Переса де Иты один из сюжетов испанских «пограничных» и «мавританских» романсов был обработан в прозе в 1550-е годы Антонио де Вильегасом – в «Повести о Нарваэсе, или Истории Абенсерраха и прекрасной Харифы» . В новелле затронут другой эпизод истории Абенсеррахов, а гибель их связана с войнами не конца, а начала XV в. , но по основному мотиву новелла Вильегаса родственна повести Переса де Иты: ее сюжет построен на соревновании в великодушии и благородстве между врагами – испанским и мавританским рыцарем. Параллельно с повестью Переса де Иты и часто независимо от нее подобные сюжеты разрабатывались Лопе де Вегой и драматургами его круга.

Перес де Ита опирался на одни романсы, часть которых он сам слышал, но и на множество других устных преданий, живших тогда и среди мористов, и среди испанцев Мурсии и Андалусии. В повести можно выделить несколько слоев, различающихся в зависимости от источника. Hа данных романсов и других устных источниках построен сюжет глав IV – XII, где развернута мавританская рыцарская утопия. В главах XIII – XVI, повествующих о крушении утопии и крушении всего идеального мира гранадского рыцарства, к романсовым источникам присоединяются другие, например материал «Хроники католических королей» их секретаря, историка XV в. Эрнандо дель Пульгара, несколько раз названного в повести. Введением нового источника можно объяснить часто возникающее в последних главах упоминание об альфаки – мусульманских проповедниках, пытавшихся организовать сопротивление врагу, о которых раньше ничего не говорилось. В последней, ХVII главе, как и в первых трех, историческое повествование вновь спорит с чисто художественным, восходящим к романсам.

Гуманный исторический роман Переса де Иты, с таким тактом ставивший запутанный в Испании XVI – XVII вв. национальный вопрос, был произведением с явными чертами гуманистической утопии. Люди Возрождения, надеявшиеся на Золотой век впереди, искали его прообраз в античности, в идиллической жизни пастухов, в добрых патриархальных правах деревни, в идеальном рыцарственном служении любви и чести, а иногда – в идеализированном изображении доколониальной жизни заморских народов, позже подпавших под власть Испании. Перес де Ита возвышается над национальной и усилившейся в век контрреформации религиозной рознью. Для него магометанин Муса – зерцало рыцарства; а не отвоеванная испанцами Гранада, до того как король Боабдил поддался бесовскому наущению Сегри, это – идеальное общество отважных рыцарей и их дам, чередование празднеств и состязаний не только в храбрости, но и в великодушии. Как и в некоторых других утопиях той эпохи, народность в повести не выступает непосредственно, а народ, пока не начинается восстание, составляет лишь некий, в общем благополучный, фон. Невероятность преддонкихотовской ситуации мира благородных рыцарей сочетается в повести с яркой обрисовкой характеров и местности. Читатель привяжется к храброму и размышляющему Мусе, запомнит Малика Алабеса, Альбаяльда, Гасула, прекрасную Дараху, Абенсеррахов, почувствует прелесть Гранады с ее высокой Альгамброй и окружающей город цветущей долиной. В повести все это на некоторое время прикрыто ренессансной идеализацией от наступления противоречий исторической реальности, как вся Гранадская долина защищена от ветров Сахары возвышающимися рядом громадами Сьерра-Невады – Мульасеном, Велетой, Алькасабой. Утопающая в садах Долина (по-испански в данном случае долина – Вега пишется с прописной буквы как имя собственное) с ее надежными источниками орошения со снежных гор воспринималась и пришельцами из Африки, и жителями сухой, суровой Кастилии как земной рай. Это впечатление, настолько очевидное, что оно способно охватить и нынешнего спешащего путешественника, живо передано в повести.

Рыцарский мир мавританской Гранады Переса де Иты утопичен, но в нем нет сверхъестественной фантастики испанских рыцарских романов, восходящих к «Амадису Галльскому». В нем преобладает ренессансная, а не средневековая фантастика, нет волшебников и заколдованных замков, к минимуму сведены перечисления немыслимых толп убитых врагов, придававшие привкус жестокого бахвальства собственно рыцарским романам. Перес де Ита был современником Сервантеса в полном смысле слова. Хотя даты его жизни точно не известны, полагают, что родился он в 1544 г. – на три года раньше Сервантеса, а скончался в 1619 г. – на три года позже. Он писал свою повесть в то десятилетие, когда Сервантес, уже потерявший руку в морском бою под Лепанто, познавший муки многолетнего алжирского плена и горечь непризнания заслуг на родине, имел большой жизненный и литературный опыт, собирался взяться за «Дон Кихота». Книга Переса де Иты была новинкой испанской прозы тех лет и стала предшественницей гениальной книги. Произведение Переса де Иты отошло от рыцарского романа в старом смысле: рыцарский идеал в нем гуманизирован и представлен в соизмеримом с реальностью, «возможном» воплощении, а, главное, показано и то, как безжалостный натиск действительной жизни – в данном случае уклад эмирата, допускавший королевский произвол и феодальные дрязги, – изгоняет идеал из Гранады, хотя не может изгнать его из всех человеческих душ.

Читатель, познакомившийся с книгой Переса де Иты до первой части «Дон Кихота», вышедшей десять лет спустя, был отчасти подготовлен к восприятию романа Сервантеса. «Повесть о раздорах Сегри и Абенсеррахов» воссоздала рыцарский мир и показала его хрупкость. К перенесенным в ее атмосферу читателям Сервантес обращался на понятном им языке, сохранял образ идеального, но жестче и меланхоличней прочерчивал разрыв между этим образом и жизнью.

В повести Переса де Иты есть еще одна черта, удивительным образом предваряющая «Дон Кихота». При кажущемся торжестве разума оба. произведения завершаются на минорной ноте.

Роман Сервантеса по-видимости идет к благополучной развязке. Дон Кихот излечивается от сумасбродств и вновь превращается во всеми уважаемого Алонсо Кихано Доброго. Но читателя охватывает щемящая тоска: он не хочет принять слишком разумного конца и надеется на новые рыцарские подвиги Дон Кихота.

Так и в повести Переса де Иты: впервые освобождена еся Испания, ее короли вступили в Гранаду, Исабелла благословила Колумба и остается несколько месяцев до 12 октября 1492 г. – дня открытия Америки и дня высшей славы Испании.

Но ни автор, ни читатель не торжествуют. Одно за другим следуют тревожные сообщения: в горах восстают мавры, робеют славные испанские военачальники, гибнет идущий с безумной храбростью в горы Алонсо де Агилар, а с ним и соименный самому Мигелю Сервантесу и Сааведре Саяведра из Севильи, который показан и героем, и негероем…

Следуя народным романсам и народному мнению, Перес де Ита дает понять историческую двойственность для Испании великих событий конца XV в. и вносит в душу читателя каплю тоски по невозвратно ушедшему сказочно-рыцарскому миру мавританской Гранады.

Не рассеивает этой тоски и последнее слово повести – – быть милостивым к побежденным, ибо и Пересу де Ите, и его современникам было известно: завет этот не осуществится…

Прямой путь от повести Переса де Иты шел к роману Сервантеса. Гуманное изображение величия души бывших врагов составило пафос драмы Кальдерона «Любовь после смерти» (1633), основанной на второй части книги Переса де Иты.

Но намеченную в повести линию можно было развивать и в направлении идилличности, сближения с условной пасторалью, в духе несколько аристократической отстраненности от прозы жизни. Такова линия, точкой отправления которой был ранний французский перевод «Повести о раздорах…» 1608 г., получившая развитие во Франции в галантном романе, иногда следовавшем за Пересом де Итой в перенесении действия в мавританский мир, который во французском романе утрачивал многие черты реальности.

Сюда можно отнести роман «Альмаида, или Рабыня-королева» (1663) Мадлены де Скюдери, автора знаменитых в свое время произведений галантной романистики «Великий Кир» и «Клелия». За «Альмаидой» последовала «Заида, испанская повесть» (1671), написанная известнейшей французской писательницей XVII в. Марией де Лафайет, возможно, в соавторстве с Жаном де Сегрэ и Франсуа де Ларошфуко. В те же годы и в Англии была поставлена большая двухчастная трагедия поэта Джона Драйдена «Завоевание Гранады, или Альмансор и Альмаида».

Новая волна влияния «Повести о раздорах Сегри и Абенсеррахов» относится к периоду романтизма. В 1801 г. повесть была переведена на английский язык, в 1809 г. была вновь издана по-французски, в 1821 г. – по-немецки. Многое в ней оказалось соответствующим романтическим представлениям о литературе: и ощутимая доля историзма, и увлечение средними веками, и сосредоточение внимания на выдающихся ярких характерах, и контраст великодушия героев с преступностью короля и придворной клики, и относительно достоверная восточная экзотика, и интерес к Испании – стране романтической par excellence, увенчавшей себя ореолом успешного сопротивления буржуазным порядком вообще и армии Наполеона в частности.

Все это вело к Вальтер Скотту и Байрону, к Шатобриану и Гюго, к Вашингтону Ирвингу, к романтикам в самой Испании. Прямым откликом на «Повесть о раздорах…» были рассказ Шатобриана «Приключения последнего Абенсерага» и в меньшей степени «Предания Альгамбры» Ирвинга, в которых хотя и фигурирует Боабдил и упоминаются покои Линдарахи – героини Переса де Иты, есть не сочетающийся со стилем его повести сентиментально-фантастический элемент в духе разжиженной гофмановской традиции.

«Приключения последнего Абенсерага» написаны под влиянием посещения Шатобрианом Гранады на обратном пути из большого путешествия на Восток.

Романтический изгнанник из наполеоновской Франции, волнуемый собственными страстями, смотрел на пепелища мавританской Гранады глазами героев Переса де Иты и отыскал в истории мавританских рыцарей, некогда тоже вынужденных навек оставить родные места, отправную точку для одной из своих лучших новелл и для одного из «самых романтических» произведений всей эпохи романтизма. Действие происходит восемьдесят лет спустя после окончания повести Переса де Иты. Изгнанники зачахли вдали от утраченного гранадского рая. Из Абенсерагов, сменивших военное дело на врачевание, уцелел лишь один молодой человек, названный Абенаметом в честь знаменитого предка, некогда оклеветанного и обезглавленного в Львином дворе Альгамбры. Под предлогом собирания лечебных трав Абенамет решается на рискованное путешествие в испанскую Гранаду. Вид запустения мавританской старины (былой блеск Гранады представлен в новелле посредством прямого пересказа повести Переса де Иты) удручает Абенамета. В результате разных приключений поводырем изгнанного гранадца я родном городе делается испанская девушка из старого кастильского рода, пришедшего почти в такой же упадок, как и Абенсераги. Взаимная любовь Абенамета и Бланки, постепенно вовлекающая в состязание в чудесах самоотверженности отца Бланки, ее брата и взятого в плен испанцами французского дворянина, которого брат прочит ей в женихи, годами наталкивается на одно и то же препятствие: «Стань мусульманкой, и я с восторгом предложу тебе руку и сердце…» «Прими христианство, и я буду твоей любящей женой». По истечении многих лет любовь, казалось бы, приводит к тому, чтобы и это вечное препятствие было преодолено. Но тут внезапно нарастает драматическое противостояние героев. Выясняется, что Бланка – последний отпрыск рода Биваров, потомков Сида, некогда обагренных кровью Абенсерагов, а гость из Туниса – последний Абенсераг. Нельзя соединить кровь преследователей и преследуемых. Французский рыцарь тоже не соглашается строить свое счастье на отречении и на горе других… Взгляд, брошенный на безвестную могилу последнего Абенсерага в Африке, близ мест, где погребены развалины Карфагена, завершает рассказ.

Шатобриан напечатал его в 1826 г., т. е. более полутора десятка лет спустя после посещения Гранады. Поднималась новая волна романтизма, и Перес де Ита продолжал волновать умы. В 1831 г. вышли «Предания Альгамбры» Вашингтона Ирвинга. А в Париже через пять месяцев после знаменитой постановки 25 февраля 1830 г. «испанской» драмы Гюго «Эр-нани, или Кастильская честь», «романтичнейшего» до нелепости произведения, была 19 июня 1830 г. поставлена, написанная в первом варианте по-французски, драма испанского писателя родом из Гранады Франсиско Мартинеса де ла Роса «Абен Гумейя, или Восстание морисков». Сюжет взят из второй книги Переса де Иты. Это была попытка переосмыслить и текст Переса де Иты, и испанские драмы XVII в. в модном в год «Эрнани» ультраромантическом духе. В 1837 г. вышло еще одно произведение Мартинеса де ла Роса на мавританские темы – исторический роман «Донья Исабель де Солис, королева Гранады». Во второй половине XIX в. тем, введенных в литературу Пересом де Итой, касались связанные в молодости с Гранадой писатели Педро Антонио де Аларкон и Мануэль Фернандес и Гонсалес.

Во всех случаях увлечения европейских писателей, художников и особенно архитекторов XIX – XX вв. «мавританским» стилем и Гранадой зримо или незримо присутствует скромный Перес де Ита. Его опосредствованное влияние испытали многие из тех, кто не слыхал даже его имени.

Поводы для романтического переосмысления давал главным образом сюжет повести. Несмотря на увлеченность мавританскими преданиями, которые позже казались квинтэссенцией романтического, Перес де Ита выступает как уравновешенный для своего времени ренессансный писатель. До сих пор в Испании его слог считается образцом ясности. Хотя Перес де Ита не мог оказать воздействия на становление литературного языка, сопоставимого с воздействием Сервантеса, испанские ученые XIX – XX вв. находят в его повести необыкновенно близкое предварение языка нового времени.

При переводе стиль «Повести о раздорах Сегри и Абенсеррахов» представляет известные трудности. Ей не свойствен латинизирующий синтаксис, распространенный у писателей той эпохи, но построение ее фраз не всегда легко поддается художественному переводу. В повести преобладают, вероятно подсказанные стилем народного эпоса и хроник, большие сложносочиненные предложения, построенные как длинная череда простых предложений, отделяемых согласно современной испанской пунктуации запятой и союзом «и». В переводе большой книги при таких обстоятельствах возникает угроза монотонности, на которую рискованно воздействовать перестройкой фраз, могущей стереть специфику стиля. Связанные с этим затруднения усугубляются еще тем, что текст изданий повести, и в частности издания 1610 г., по которому осуществлялся перевод, набран по непривычкой для современного читателя безабзацной системе: на протяжении целой главы может не быть красных строк. В переводе разделены некоторые длинные сложносочиненные предложения и введены абзацы. Зато несколько больших перечислений родовых имен и местностей, расположенных в подлиннике двумя столбцами, пришлось по техническим причинам набрать в подбор.

Ясности слога Переса де Иты не вредят неизбежно встречающиеся в повести о мавританской Гранаде арабизмы. Нужно сказать, что в передаче арабских слов и арабских имен существовала многосотлетняя устная традиция, никем не регламентировавшаяся и имевшая в разных областях Испании свои локальные особенности. В соответствии с оригиналом в переводе эти арабизмы не возводятся к нормам арабского литературного языка, а передаются в том виде, в котором они даны в повести. Поэтому пишется «Абенсеррахи», а не «Бени-Сирадж», «Магома» и «Магомет» (если речь идет о пророке), а не «Мухаммад». В соответствии с нормами испанского произношения, утратившего звонкие «дз», «з» и сохранившего глухой звук наподобие новогреческой фиты или английского глухого «th», ряд имен выступает в несколько непривычной для русского читателя транскрипции: «Саида», «Сулема», «Сегри».

В настоящем издании не делались попытки исправить путаные данные, приведенные Пересом де Итой о последовательности времени правления и об именах гранадских эмиров из рода Насридов, как это пытались делать в некоторых испанских изданиях нового времени. Любознательный читатель может обратиться к справочнику: Босворт К. Э. Мусульманские династии. М., 1971, с. 45 – 47, а для более подробных справок – к трудам по истории Гранады на испанском языке Л. Секо де Лусена и Л. Секо де Лусена Паредес.

Унификация в написании некоторых слов и имен вводилась лишь в тех случаях, когда в испанском издании разнобой явно объяснялся типографской небрежностью и опечатками.

Ошибки подлинника не устранялись, так как иногда небрежность или ошибка могут рассматриваться как намеренное или характерное невнимание. Например, испанские короли первой половины XVI в. именовались «высочеством», а введение термина «величество» при короле Карлосе I (императоре Карле V) вызвало полемику и протесты. Перес де Ита с кажущейся непоследовательностью варьирует оба «почета» в приложении к королям Испании и к эмирам Гранады.

Короля Фернандо (Фердинанда) II Арагонского, чей брак с Исабеллой Кастильской в 1469 г. способствовал оформлению объединения Испании, автор в заголовке книги называет по кастильскому, а затем общеиспанскому счислению «доном Фернандо V». В книге Фердинанд Католический часто именуется не «королем Арагона» или «королем Кастилии и Арагона», а просто «королем Кастилии», что не было принято делать, особенно по отношению к времени, пока была жива Исабелла Католическая (т. е. до 1504 г.).

Тогда, когда испанское ударение противоречит русской традиции в географических названиях и именах, в первых случаях употребления слова проставлены ударения: Фатима, Абенамар и т. п. Если противоречие трудно преодолимо, то ударение ставится во всех случаях: Сегри, Андалусия и т. п. Нужно иметь в виду, что в стихах, из-за силлабичности испанского стихосложения, можно сказать, что все слоги (как в русской силлабике XVII – начала XVIII в.) ударны, а поэтому в русском переводе романсов ударение тоже может переноситься: Сегри, Абен(а)мар.

Некоторые названия местностей приводятся в поясняющем переводе: Велес Алый, Велес Белый, Алые Башни, Источник сосны.

* * *

Перевод повести был задуман почти пятьдесят лет тому назад, еще для издательства «Academia». Выполнен он Александром Эдмундовичем Сиповичем – старейшиной наших переводчиков-испанистов. А. Э. Сиповичу принадлежит тот, напечатанный в 1937 г. в издательстве «Искусство», перевод драмы Лопе де Веги «Фуэнте Овехуна», который теперь можно назвать историческим, – одна из работ, способствовавших триумфальному шествию испанских ренессансных пьес на советской сцене.

К 30-м годам относится и первая статья в книге, написанная известным ученым-романистом Максимом Владимировичем Сергиевским (1892 – 1946). Она печатается с некоторыми редакционными изменениями и сокращениями.

Филологическое редактирование перевода осуществлено Н. И. Балашовым.