Так прошли несколько месяцев. Теперь я чувствовала себя гораздо лучше в доме ненавистной акушерки. Причиной всему этому был Стасик. Он, как мог, облегчал мне задания, которые нам давала акушерка. Стасик оказался хорошим мальчиком, очень взрослым и хроническим молчуном. Стасик понимал все без слов. Могу ли я нагнуться, могу ли заполнить печь дровами, могу ли принести воду из колодца. Если бы не Стасик, я бы никогда не смогла выполнить требования акушерки, которая с каждым днем становилась все строже. Но все же мне было легче, потому что она уходила утром и возвращалась вечером. Иногда она вообще не возвращалась. Когда она приходила, начинались нескончаемые жалобы на боли в горле, в спине и вообще во всем теле. Я приносила ей тарелку супа, который я готовила на плите во дворе. На улице еще было тепло, несмотря на то, что пришла осень. Каждый день я готовила другой суп. Я использовала все овощи, которые были в огороде. Иногда я даже добавляла несколько кусочков курицы. Она ценила мое кулинарное мастерство. Даже хвалила меня. Стасик был счастлив избавиться от приготовления супа, чистки картошки и других вещей, которые он с пренебрежением называл «женской работой».
Как я уже говорила, Стасик был не особо разговорчив. Он как-то по-особенному на меня смотрел. Его глаза говорили все за него. Я понимала его.
У него был секрет. Я была недостаточно любопытна, чтобы расспрашивать его. Мне было достаточно груза моих секретов. Я не приставала к нему с вопросами. Он этого терпеть не мог. Стасик был полон любви, он особенно заботился о моих коленях. Он сделал из тряпок щитки для колен. И я действительно смогла стоять на коленях в церкви часами. Я могла стоять так целый день. Я читала Стасику стихи Пушкина. Пушкина я нашла в одном из пыльных углов. Стасик плохо читал по-русски, но очень уважал Пушкина. Он понял, почему я обожаю эти стихи. День за днем, мы оставались вдвоем в доме акушерки. Иногда к нам заходил Петя, сын медсестры Поплавской. Петя приходил с корзиной сюрпризов: толстые носки, которые мне связала одна из сестер из шерсти, которая «усохла» в кладовой больницы, варенье, приготовленное его мамой и пирог из кукурузной муки и сахарной свеклы. У этого пирога было странное название: малай. Он удостоился высокой оценки Стасика, и, конечно же, моей.
Петя был высоким мальчиком. Он был старше нас, широкоплечий, с длинным носом и умными глазами. Он был настолько похож на свою мать, что нельзя было ошибиться в его происхождении. Он тоже был большим молчуном. Обычно он приносил свои учебники из школы и пытался обучить меня алгебре и геометрии. Я оказалась полнейшей дурой. Мои способности проявлялись в основном в языках, истории и литературе. Во всем, что касалось точных наук, как говорил Стасик, я была полным провалом. Они оба смеялись надо мной и пытались силой впихнуть то, что не входило само. Приход Пети был для нас праздником. Стасик с Петей закрывались, уплетали огурцы и болтали часами. Меня не допускали к этим разговорам. Но, несмотря на это, я была очень рада приходу Пети потому, что он приносил мне новости из больницы. Письма от врачей и несколько слов от его матери, которые сопровождались любовью и поцелуями, очень меня взволновали. Петя сказал:
– Только не плачь. Не плачь. Я ненавижу девочек, они всегда плачут! Девчонки плачут, когда они радуются и когда огорчаются! Какой вы породы?!
В общем, жизнь была не такой уж страшной.
Однажды, в начале сентября, было облачно и дул сильный ветер. Сезон огурцов давно закончился. Мы перекладывали их в банки. Мы делали это в «рабочей комнате» – в холодной комнате дома. Вдруг вбегает Петя. Он вспотел, был очень взволнован и кричал:
– Таня, Таня, пошли скорей!
Я никогда не видела Петю в таком состоянии.
– Что случилось? – спрашиваю. – Петя, говори, что случилось?
– Таня, горе! Анюту забрали в лагерь!
– Что за лагерь?
– Это вроде тюрьмы. Тюрьма, где держат жидов.
– Что ты такое говоришь? Анюту? Но она же кроха?!
– Усатый Плутоньер приехал в больницу с несколькими мерзкими типами, потребовал одеть ее и посадить в коляску, которая ждала снаружи. Доктора прибежали и стали по всякому просить его оставить девочку в больнице, потому что она еще не выздоровела. «Она принесет вам беду! У вас нет права держать ее в больнице! Я закрою тут все за час, если вы будете сопротивляться и не отдадите мне это мерзкое существо!»
Петя замолчал и отвернулся, чтобы я не видела его слез.
– И что случилось?
– Доктора его умоляли. Обещали ему все что можно: деньги, льготы, бесплатные лекарства. Моя мама упала в обморок и до сих пор плохо себя чувствует. Анюта кричала, как будто ее режут. Все больные повставали с кроватей, и вышли посмотреть, как тащат эту малютку в лагерь евреев Любашевки.
– Что это за место?
– Ой, Таня, это там уже давно. Это рядом с полицией. Это что-то вроде тюрьмы. Это два или три дома. Там живут несчастные евреи. Нищие, голодные и работающие на самых тяжелых работах. Там есть все: проститутки, швеи, кузнецы, плотники и просто женщины, которые работают на полях в округе.
– Сколько там людей? – спросил осторожно Стасик.
– Я не знаю. Я думаю, сто двадцать или сто пятьдесят. Теперь может меньше…
– Почему теперь меньше? – спрашиваю.
– Почему меньше? Какая же ты глупая, Таня! Они умирают от голода, от болезней. Или просто умирают. Поэтому меньше! Туда невозможно попасть, я пытался. Охранник пригрозил мне, что убьет меня, если я войду. Он направил на меня ружье, и я убежал.
– Зачем ты туда пошел? – спросил Стасик. – Туда нельзя ходить!
– Нельзя, нельзя… Я хотел узнать, что с ними делают. Таня, я пришел к тебе с просьбой. Моя мама говорит, что Плутоньер твой друг, что ты говоришь с ним по-румынски и переводишь ему все, что ему нужно. Мама хочет, чтобы ты пошла к нему в полицию и сказала, что хочешь взять Анюту к себе. Добрая акушерка, конечно же, согласится.
– Я не знаю, согласится ли она, но самое главное – это вытащить Анюту из этой опасности. Петя, ты можешь мне показать, где полиция? Я пойду с тобой.
– Я провожу тебя в полицию, но я не буду заходить. Меня еще посадят.
Стасик прошептал мне на ухо:
– Таня, не ходи! С тобой что-нибудь случится. Говорю тебе, не ходи! Тебя посадят! Ты думаешь, что все можешь все? Это не правда! Они подумают, что и ты жидовка, как Анюта!
– Откуда ты знаешь, что Анюта жидовка?
– Все знают. Акушерка успела рассказать всем деревенским в округе.
– А что она рассказывала обо мне?
– Что ты красива как кукла и очень умная.
– И это правда? – спросила я у Стасика.
– Конечно же, нет! Это глупости! Женщины всегда говорят глупости!
– Перестаньте морочить голову! – говорит Петя. – Пошли уже, Танька! Пошли скорей!
– Что мне нужно взять с собой?
– Ничего! Двигайся быстрей!
Стасик побежал за нами и закричал:
– Танька, они убьют тебя! Не ходи!
Это последние слова, которые я слышала от голубоглазого Стасика.
Мы быстро шли. Это было очень сложно для меня. Петя шел очень быстро, у него были длинные ноги. Я же плелась позади. Боль в ногах усиливалась. Я пришла в полицию совершенно мокрой. Петя покинул меня, не доходя немного до полиции. Он сказал, что подождет там, чтобы увидеть, что со мной произойдет. Я высоко задрала свой нос и с гордостью вошла в волчью пещеру. Я и секунды не сомневалась в том, что моя миссия очень легкая. Усатый Плутоньер сидел за красивым письменным столом, который, конечно же, украл из какого-то богатого дома. Перед ним лежала стопка всяких бумаг и фотографий. Рядом стоял сержант. Мне помнилось, что его звали Василиу. Я была с ним знакома, потому что он иногда приходил в больницу и приносил конфеты. Тогда он мне рассказывал, что ему их присылают из его дома в Румынии. Он всегда просил меня сопроводить его в кабинет Софьи Федоровны, чтобы узнать всякие вещи связанные с работой больницы. Все относились к нему с симпатией. Он был хорошим парнем. Я помню его молодое, улыбающееся лицо.
– Добрый день. – Сказал усатый своим громогласным голосом. – День добрый, маленькая молдаванка.
Так он меня называл. Мой румынский не был похож на его.
– Я пришла к вам с просьбой, господин Плутоньер. – сказала я без страха и улыбаясь.
– Какая просьба? Что ты можешь хотеть от меня, бедного солдата? – сказал он ядовитым тоном.
– Немного. Вы забрали маленькую, хорошую Анюту, а она у вас тут умрет в заключении. Я пришла забрать ее к себе.
– Что?! Как ты смеешь просить такое?! Это девочка наших врагов, жидов! Скажи спасибо, что я ее не убил.
– Ты смеешься надо мной? – говорю я с улыбкой, а у самой ноги трясутся от страха.
– Я мог наказать медсестер и докторов, закрыть больницу потому, что они держали там эту жидовку пол года! Это криминальное преступление по румынским законам!
– Могу ли я присесть, у меня очень болят ноги.
– Садись! – кричит Плутоньер сердито. – Как ты смеешь требовать у меня такое? Я могу наложить на тебя большой штраф за твою наглость!
Когда я села, я заметила что на одной из бумаг лежит пистолет, но я не боялась. Крики – это крики. Не страшно. Я смотрю на него и говорю:
– Откуда ты знаешь, что я молдаванка, а не жидовка как Анюта? Как ты различаешь? Что есть у Анюты, чего нет у меня? Рога?
– Насколько мне известно, у нее нет рогов. Ты смеешься надо мной? Ты наглая девочка! Я брошу тебя в эту помойную яму к жидам!
– Хорошо, бросай меня! – хладнокровно говорю я. – Я тоже жидовка!
До сего дня у меня перехватывает дыхание, когда я вспоминаю этот случай.
Он берет пистолет и направляет его мне в голову. Он полон злости. Его глаза выходят из орбит. Я увидела дуло пистолета направленное мне между глаз. У меня пропал дар речи.
– Господин Плутоньер! – услышала я голос сержанта. – Вы сошли с ума! Это же маленькая девочка… подумайте о своих дочерях… вы делаете ужасную ошибку, если убьете ее! Может быть, что она совсем не жидовка!
Рука Плутоньера дрожала, и ствол пистолета отодвинулся от моего лба. Сержант Василиу схватил Плутоньера и силой согнул ему руку. Пистолет выпал.
– Я не дам вам совершить такой грех. – Взмолился Василиу. – Вы будете вынуждены отвечать перед богом!
Я побледнела. Меня тошнит. Слабость. Только не падай в обморок, говорит мне мой мозг, только не это! Улыбайся!
– Ты смеешься, мерзкая девчонка?! – говорит Плутоньер задыхаясь, как после бега. – Я закину тебя за решетку! Там ты сможешь заботиться о своей жидовке! А потом я выясню кто же ты на самом деле! Напишем в Кишинев. А пока что ты будешь гнить вместе с остальными жидами. Василиу, уведи эту мерзость с моих глаз!
Я почувствовала теплую руку сержанта на моем плече. Я закрыла глаза. Я позволила ему сделать со мной все, что он захочет. Он протаскивает меня несколько шагов и говорит:
– Не бойся! Я поведу тебя в главную комнату евреев. Там никого нет, все на работе. Там ты найдешь свою маленькую девочку. Я позабочусь о тебе потом, когда никто не будет видеть.
Я оглядываюсь. За деревом стоит Петя. Он закрывает рот руками. До смерти напуганный. Бедный Петя. Он, наверно, не может себе этого простить до сего дня. Если бы он не уговаривал меня пойти с ним, я бы избежала тех мучений, которые меня ожидали.
Сержант Василиу не показывал никакой симпатии пока мы были на улице. Мы отошли от глаз любопытных прохожих, которые с интересом наблюдали за происходящим. Зашли внутрь. Он посадил меня на пол в углу.
– Сиди тихо. Через несколько часов я принесу тебе еду и воду. А пока что я приведу Анюту.
Я сидела на полу, облокотясь на стену. Я не верила тому, что со мной произошло. Я вся дрожала. Меня тошнило. Через несколько минут пришел сержант, неся на руках Анюту, завернутую в больничные одеяла. Анюта заплакала и крепко обняла меня своими маленькими ручками.
– Таня, Таня, Таня! Спаси меня!
Ее «еврейский акцент» теперь слышался гораздо сильнее, чем раньше.
Я поняла, что с этого момента ее судьба – это и моя судьба.