С этого злосчастного дня, я поняла, как это быть «парией» – отбросом общества. Другими словами, как это быть «гоем» среди евреев. Они презирали меня точно так же, как «гои» презирали меня за то, что я еврейка. Никто не знал, кто я на самом деле. Никто не хотел знать. Никто ничего не хотел. Не разговаривать со мной, не делиться со мной, не дать мне место для сна на полу в комнате. Несколько ночей я спала между стеной и людской массой, которая лежала и храпела. Анюта спала на моих руках, а больничное одеяло укрывало нас обеих. Эта людская масса была мне неизвестна. Они говорили на идиш. Я не понимала их, только несколько слов, которые я знала от бабушки и дедушки. Они меня также не понимали. Они презирали меня за то, что я притворилась «гойкой», чтобы получить все льготы и довольства, которые «гои» могут дать. Мой юный возраст не вызывал у них ни малейшего сочувствия. Ненависть ко мне была очень сильной. Конечно же, и по отношению к Анюте тоже.

Я была очень обижена и сердита. Я думала, что если это мой народ, то мне лучше умереть. Я стыдилась их. Как избавиться от них, как сбежать? Я была готова на все, лишь бы выбраться оттуда. Позже, после нескольких месяцев пыток и голода, мне стало известно, что Петя и сестры из больницы не раз останавливались у этого закрытого места и просили разрешения войти и увидеть меня и Анюту, чтобы передать нам еду. Но охранники им не разрешали. «Мы не даем еду собакам» – говорили они.

Приближалась зима. В это время меня взяли на работы. Я должна была таскать ведра с водой из колодца на кухню охранников. Ручки ведер были железные и очень тонкие. Они резали мне руки. Ручку колодца, с помощью которой опускали ведро в колодец и поднимали его, было очень трудно крутить. Я приносила на кухню одно ведро за другим. Никогда у меня не получалось принести оба. Для меня это было слишком тяжело. На мое счастье надо было принести перед обедом только четыре ведра. После обеда эту работу выполнял какой-то пожилой еврей. Если я выполняла работу до одиннадцати, то мне давали чистить картошку, резать овощи и хлеб. Это все было не просто для моих рук, но я хотя бы сидела на стуле в теплом месте, даже очень теплом. Печь работала день и ночь. Довольно скоро я понравилась повару и его помощникам. Из сострадания, они давали мне все меньше и меньше заданий. В двенадцать с половиной я ходила в соседний дом, «швейная». Две проститутки управляли швейной. Здесь занимались и этой древней профессией. Они взяли на себя еще одну обязанность – раздавать хлеб семидесяти евреям, которые жили в двух других домах. У швей было очень важное выражение лица, когда они резали рассыпающийся хлеб и раздавали его по своему усмотрению. Я брала хлеб для Анюты. Хлеб рассыпался и его нельзя было удержать в руках. Я принесла железную тарелку из кухни. Два кусочка, каждый по сантиметру толщиной. Как только он касался тарелки – сразу же рассыпался. Хлеб делали из кукурузы, которую мололи вместе с кожурой, и, возможно, добавляли немного муки. Этого нам должно было хватить на день и ночь, до следующего обеда. Я возвращалась на кухню. Повар и его помощники смеялись надо мной, спрашивая, хочу ли я заниматься тем же, чем занимаются швеи. Несмотря на то, что я понимала их «добрые» намеки, я отвечала:

– Но я не умею шить.

Почти каждый день они смеялись, задавая вопрос и получая ответ на их глупую шутку. К моему счастью, ко мне относились с симпатией, без задних мыслей, и щедро наполняли мою тарелку борщом с мясом. Я, однажды, сделала большую ошибку, спросив у повара, не русский ли он. Он обиделся и сказал:

– Я?! Ни в коем случае! Я румын! А почему ты спрашиваешь?

– Я думала, что румыны не умеют готовить борщ.

– Борщ – это румынское блюдо! Вы научились от нас! вы тянете из нас все, что у нас есть.

– Кто? Кто тянет?

– Жиды и русские.

– Я не знала. – Наивно ответила я.

– Теперь ты знаешь правду!

Более мягким тоном он добавил:

– Если бы я не знал, что ты пожертвовала своей жизнью ради этой жидовки, я бы не давал тебе еду.

Несмотря на все ругательства, повар и помощники меня любили. Наполняли мою тарелку остатками супа и даже провожали меня до большой комнаты. Они следили за тем, чтобы Анюта съедала все, что ей принесли. Даже, иногда, гладили ее по щеке. Евреи, которые находились в комнате, ненавидели нас еще больше.

Неожиданно пришла зима. Дождь и слякоть сменились снегом и морозом. На мое счастье у меня были валенки, которые мне дали в больнице и теплые вещи, которые мне передал Петя через «заднюю дверь», с помощью сержанта Василиу. Симпатия этих людей грела меня изнутри. А записки, которые мне передавали из больницы, были моим единственным утешением.

Неожиданности омрачали мое счастье. Мороз. Мороз! Мороз. У меня не было перчаток. Я не могла приносить воду. Ручки ведер прилипали к моим рукам и оставляли раны. Мокрое железо прилипало к коже и тут же замерзало. Результатом стала кровь, раненая кожа и слезы. Да, слезы, я признаюсь. До сего момента я сдерживалась. Однажды, когда повар увидел мои руки все в крови, он испугался и позвал помощника посоветоваться, что же теперь со мной делать.

– Ты принесешь воду, для тебя это не сложно.

Лицо помощника перекосило:

– Ты защищаешь жидовку?

Повар прошептал ему на ухо:

– Дурак, она вовсе не жидовка. Ты видел крест, который у нее на шее? Настоящая жидовка превратится в метлу, если посмеет повесить такой крест себе на шею.

Помощник побледнел и сказал:

– А если она ведьма?

– Тупица, эта девочка похожа на ангела, а не на беса. Те не видишь?! У тебя нет глаз? Эта девочка страдает из-за малышки! Ты должен был сам догадаться. Все это понимают, но не могут ничего сделать. Плутоньер решил, что она заслуживает наказание за свою ложь. Мы все замечаем и должны помочь девочке. Бог нам в помощь!

Второй повар перекрестился.

– Какое преступление! Какой грех!

– Тихо. Молчи! Дурак, никогда не повторяй этого. Если до него дойдет – пуля в лоб! Следи за собой.

– Что будем делать?

– Сделаем просто. Сначала найдем ей варежки.

– Варежки? Вы думаете, что вы в Бухаресте? Пойдете в магазин и купите варежки?

– Не волнуйся, я пойду к швее и попрошу, чтобы она сшила варежки из теплого материала. Для меня она все сделает.

– Ах, швея, швея… Сделала бы она что-нибудь для меня.

А здесь должны быть несколько слов, которые мне не позволила цензура.

Я слышала разговор и сказала про себя, как мне повезло с этими людьми, несмотря на то, что они румыны. Я вспомнила, слова папы, что есть разные люди в мире. К этому надо привыкать. Да, папа, ты прав. Раньше я этого не замечала. Для меня все разделялись на плохих и хороших.

Через несколько дней появились варежки.

– Таня, у меня есть для тебя новости. Плутоньер хочет тебя видеть. Послезавтра рождество.

– Уже? В этом году зима началась поздно.

– К нашему счастью. – Сказал повар. – Но кто знает, что она нам принесет.

– Что Плутоньер хочет от меня?

– Не бойся, кое-что хорошее.

– Что?

– Я думаю, но я говорю тебе это по секрету, никому не рассказывай. Я думаю, что он хочет, чтобы ты украсила елку. Покажи свои руки.

– Руки еще не зажили.

– Не показывай ему. Я дам тебе большие ножницы, будешь держать их в правой руке, в левой оставь перчатку.

– Для чего ножницы?

– Для бумаги, глупая, для бумаги.

– Вы хотите сказать, что у вас есть цветная бумага?

– Да. Но работа должна быть сделана секретно! Это сюрприз.

– Но как мы это сделаем?

– Положись на меня. Никто тебя не увидит, пока ты будешь готовить украшения.

– Но нужен клей.

– Клей не нужен. Есть мука и вода.

– А, я слышала об этом. Дома я делала с настоящим клеем.

– У вас была елка? Вы не жиды?

– Я с самого начала говорила, что нет. Но никто мне не поверил.

Оба повара перекрестились и перешептывались о моей горькой судьбе. С ними у меня получилось. С Плутоньером будет сложнее. На следующий день я попала в «святая святых» – в комнату самого Плутоньера. Я испуганно вошла и дрожащим голосом спросила:

– Господин Плутоньер, вы меня вызывали? Я здесь.

Плутоньер посмотрел на меня и сказал:

– А, маленькая жидовка, маленькая лгунья. Пришло время платить за грехи.

Я заметила лицо Василиу за спиной Плутоньера и успокоилась. Я поняла, что надо мной шутят.

– Рождество! – провозгласил Плутоньер. – Рождественская елка! Ты ее украсишь!

– Я? Как я это сделаю? У вас есть стеклянные игрушки?

– Что? Мы на войне! Нет у нас никаких стеклянных игрушек.

– Тогда что повесим?

– То, что ты сделаешь.

– У вас есть фотография?

– Фотография кого?

– Вас!

– Для чего?

– Я нарисую вам с него большой портрет. Но для этого мне нужны цветные карандаши, картон и бумага.

– Ты можешь это сделать?

– Я надеюсь, что выйдет хорошо. Мы повесим его под звезду, которую я сделаю из фольги.

– Где мы возьмем фольгу?

– У вас нет пачек сигарет с фольгой?

– Эта девочка – гений! – закричал Плутоньер. – Я всегда это знал. Но если не получится, ты знаешь, что тебя ждет?

Я замерла. Василиу рассмеялся и сказал:

– Не бойся. Мы тебя любим и не причиним тебе вреда.

Плутоньер произнес несколько гортанных звуков.

– Скажите мне, господин Плутоньер, у вас есть яблоки?

– Много!

– Мы окунем их в сахарный сироп и повесим вместо игрушек.

Сзади я услышала удивленные голоса. Повар, который держал меня за плечи, громко заявил:

– Я беру на себя это! Выйдет чудесная елка!

Все получили приказы, готовить для меня все для важного дня.

В тот день мы с Анютой не ели. О нас забыли и не дали еды. Ночью, во время работы, принесли много еды и оставили для Анюты на утро. Солдаты помогали мне готовить цепочки. Я показала им, как это делается. Некоторые уже знали. Я приклеила фольгу на картон. Я попросила, чтобы повесили звезду на самую последнюю ветку. Звезда блестела в свете свечей. Мы повесили их со всех сторон елки. На следующий день должны были повесить яблоки, и елка была бы превосходной! Но, боже мой, как я смогу нарисовать портрет?

В ту ночь я не спала. На следующее утро я не оставляла работу. Я села в запертой комнате с фотографией Плутоньера, на которой он выглядел еще глупее, чем в действительности. Я взяла картон и приклеила на него белую бумагу. Разделила фотографию и бумагу на квадраты. Так делают карты. Я попытала свое счастье и у меня получилось! Я покрасила щеки в розовый цвет. И подбородок тоже. Его лоб я заполнила черными кудрями, которых у него не было. Черные усы. Когда я закончила, то поставила портрет около стены и постучала в дверь. Вошли все. Офицеры, за ними охранники и повара.

– Зажгите свечи. – Говорю я приказным тоном.

Свечи зажжены.

– О, какая красота! – сказали все.

Начали хлопать в ладоши и… Плутоньер поцеловал меня в щеки. Страх усиливался. Я боялась, что он заколет меня своими усами. Но усы были мягкие. Сержант Василиу обнял меня и сообщил:

– Есть еще сюрприз!

Он поднял портрет над головами и произнес:

– Я очень красивый парень! Я пошлю это своей жене в Румынию. Чтобы она меня не забыла.

Так закончился мой рождественский художественный опыт в полиции.