В тот же вечер я ночевала у белорусок. Рассказала им о моем разговоре с Вадимом, но, не упоминая слово «комсомол». Я не знаю, какое у них отношение сопротивляющейся молодежи, которая жертвует собой. Решаю, что тайна – это тайна. Даже если меня обидели! Я рассказала им о моих денежных трудностях, о квартире и, конечно, о еде. Рассказала о Марье Александровне, старшей медсестре в Балтийской больнице. Молодая женщина сказала мне, что это замечательная идея, но если мне трудно спросить у Марьи Александровны, то она готова попросить за меня.

– Ты должна быть самостоятельная, Танечка, – говорят обе. – Ты уже большая девочка.

– О, я, в твоем возрасте, чего только не делала, – говорит мать.

– Да, да, мы это уже слышали, – говорит дочь. – Сейчас мы говорим о Тане. Можно сказать, что, сравнительно с ее малым возрастом, она довольно много знает. Я думаю, что это ей поможет.

Я очень обрадовалась тому, что мою идею одобрили.

– Ты хочешь, чтобы мы рассказали об этом твоему дяде?

– Ни в коем случае! Он никогда на это не согласится!

– Откуда ты знаешь, что он не согласится?

– Он сказал, чтобы я приходила к ним утром в обед и вечером и помогала бы нашей «даме», таким образом, я заработаю себе на хлеб.

– Да, – сказала мать. – Он абсолютно ничего не знает о «изумительном» характере его жены.

– Она его жена, Таня? Она действительно его жена?

– Нет. Она не настоящая его жена. То есть не в полном смысле этого слова. Но можно сказать, что у них были особые обстоятельства. Они нашли друг друга во время побега из Кишинева. И судя по его словам, и эта женщина потеряла своего мужа в похожих обстоятельствах. Таким образом, они у них получилась эта связь. По его словам, она спасла ему жизнь. Ухаживала за ним, когда он тяжело болел. Кажется, это был тиф.

– Она способна за кем-то ухаживать?! Такая холодная рыба, эта женщина, что у меня стынет кровь! – сказала молодая. – Представьте себе, что я должна ей служить?! Какая ирония! Я – служанка!

Понимаю, что я задела чувствительную струну. Решаю исправить сделанное:

– Вы никогда не будете служанкой! Вы – аристократка. – Это была лесть, но с большой долей правды.

Я уверенна, что обе женщины вышли из приличных кругов. Я получила полное одобрение моей идеи. Все стороны от этого только выиграют – я, больница и даже сама Марья Александровна – у нее уменьшатся домашние заботы.

Я возвращаюсь к Милочке, вечером следующего дня. Марья Александровна уже была дома. Меня приняли с неудовольствием и упреками.

– Почему ты удрала? Где ты была? Что ты себе думаешь? Мы чуть не умерли от волнения! Мы не знали, что с тобой случилось! Ты пулей вылетела отсюда, хлопнула дверью и исчезла!

Рассказала им все: обиделась на Вадима. Я поняла, почему он не может взять на себя ответственность за маленькую девочку, которая живет в постоянной опасности, чужую, никому не известную и принадлежащую к презренному народу!

– А действительно, презренный народ! А как же мои дети? Они тоже презренней народ? Ты знаешь, что их отец – еврей? Что они тоже евреи? – говорит Милочкина мама.

Я молчу.

– Я вас люблю, – заикаюсь я. – Я верю вам… я готова умереть за вас… Мила мне как сестра, а вы для меня как мать.

– А, нет, – говорит Марья Александровна. – Нет! Твоя мама была совсем другой. Твоя мама была аристократкой. Тонкой и хорошо воспитанной! Не такая рабочая лошадь, как я!

Теперь мы все плачем. Вдруг всем cтало легче. Гораздо легче, очень даже легко! Во время чая, я рассказала о своем плане стать переводчицей.

– Какая прекрасная идея! – сказала мама Милы. – Как это не пришло мне до сих пор в голову?! Завтра же утром я пойду к директору больницы и расскажу ему о тебе! Сколько ты платишь за квартиру?

– Пятнадцать марок.

– Скажи своему «важному» дяде, что ты будешь сама платить за квартиру!

– А что же мне делать с едой?

– В больнице об этом позаботятся. Мы не оставим тебя голодной, моя бедная маленькая девочка. Не оставим тебя голодной. Пока я жива, ты будешь моей приемной дочерью.

Я очень обрадовалась.

– А что будем делать с документами? – спросила Мила. – Ей ведь нужны документы!

– Позаботимся и об этом. – Сказала Марья Александровна.

Спустя месяц все начало организовываться. За это время мы нашли себе новое занятие, я, Мила и «презренный» Вадим ходили слушать итальянские песни. Довольно близко к нам, кажется в северной части Балты, находился лагерь итальянских солдат. Целый день оттуда слышались песни и певучую итальянскую речь. Мы были в восторге. По вечерам итальянцы выносили через колючую проволоку большой горшок, наполненный итальянским супом, в котором плавали изумительные кусочки теста, а цвет у него был красный как помидор. Вокруг этого горшка сидели дети из гетто, из сиротского дома или просто прохожие и держали в руках жестяные тарелки, чашки и даже маленькие горшочки. Один из солдат разливал суп с песнями и любовью в глазах и всегда говорил ласковые слова, которые мы не всегда понимали, но чувствовали, что нас любят. Он разливал огромной ложкой горячий суп в нашу посуду, а когда у нас не было ложек, то мы сначала выпивали жидкость, а потом пальцами вылавливали тесто.

Однажды один итальянец ущипнул меня за щечку и сказал:

– Ке белла синьйорина! (какая красивая девочка!)

Я поняла эту фразу и широко ему улыбнулась. Я спросила его на плохом итальянском:

– Козо фаи а балта? (почему ты здесь?)

Я не уверенна, что я сказала тогда именно эти слова, но наверно было что-то похожее. Он всегда начинал рассказы, которые я понимала частично. Он нам объяснял, что Муссолини хотел очаровать Гитлера и удостоверить его в своей преданности и по этому послал их на русский фронт. Почему-то на фронт они не дошли, их заставили организовать этот лагерь. Потому как они не стремились идти на Сталинград, они остались здесь. Я поняла его почти дословно. Мой папа говорил со своими друзьями по телефону на итальянском, и когда они приезжали к нему на рождество. У нас дома всегда звучали песни на итальянском и арии из опер, пластинки с которыми прибывали к нам прямо из Италии. Таким образом, я хорошо поняла длинный монолог этого солдата и сразу же рассказала своим товарищам. Мы попросили его научить нас итальянским песням. Так появилось у нас новое занятие, сдобренное горячим супом. Дети пели хором, и я до сих пор помню некоторые слова, которые мне показались трогательными и красивыми: «мама, сон танто феличе, перке риторно да те» – Мама, я так счастлив, что возвращаюсь к тебе.

Мы все пели с ними вместе и плакали горькими слезами. Для нас, для беспризорных детей и сирот, эти вечера были частицей прежней, счастливой жизни.

Теперь нужно было решить вопрос с моими документами Надо было произвести для меня копию моего документа из гетто, который сделал мне дядя. На нем должно быть написано мое имя и мой возраст, который остался для меня не совсем ясным. Как же человек не знает своего возраста?! Я знаю месяц и день своего рождения, но не год! После года скитаний по Украине и моего вранья в каждом доме, где мне давали приют, я начала терять ощущение своей собственной личности. Все-таки Марья Александровна нашла служащего в мэрии, которому, «почему-то», она была нужна. Он мне устроил документ, с которым я могла спокойно перейти мост, ведущий в больницу и обратно в гетто. Этот документ был одинаковым для всех. За это время, Мария Александровна подготовила почву к моему поступлению на должность в больницу. Вопрос: что может такая девочка как я вообще сделать. Нашли мне должность переводчицы.

Директор больницы не входил в подробности. Он дал только приказ о том, что и как нудно сделать, чтобы я работала в клинике венерических болезней. Какую венерическую клинику можно было открыть в маленьком городском госпитале?! Марья Александровна, очень умная и практичная женщина решила все сама. Моя «контора» будет в кабинете бухгалтера. Туда можно поставить еще один стол для меня. Из этой комнаты больные должны были проходить туда, где их будут лечить. Я подозреваю, что она не хотела оставлять меня один на один с солдатами, они входили группами становились передо мной, и я должна была задавать разные вопросы, чтобы понять их просьбы. Присутствие бухгалтера создает защиту. За моей спиной была дверь, которая вела в клинику.

Все это было готово к моему приезду в больницу. Но раньше я ничего об этом не знала. Мне ничего не сказали, а я забыла спросить. Приготовления заняли месяц или немножко больше, когда в один день говорит мне Марья Александровна:

– Да, Танечка, завтра в шесть утра выходим на работу.

– А у меня нет документов.

– Твой документ у меня.

– Я могу посмотреть?

Она мне показывает первый в моей жизни фальшивый документ. Документ выглядит, как все документы, ничего особенного. Я переполнилась гордостью. Я большая!

– Я чиновница! Написано, что я чиновница! Ай, ай! Милка, иди скорее сюда! Иди сюда! Посмотри! Я чиновница! Написано!

На следующее утро Марья Александровна и я, сестра Гаврилова и Татьяна Петренко, вышли на работу в городскую больницу.