— То, что вчера мы разбили четыре батальона, сорвало наступление немцев на участке обороны нашего полка, — обстоятельно отвечал майор на мои высказанные вслух возражения. — А если уничтожить авиацию противника на двух аэродромах, то немцы просто перебросят на этот участок другие самолеты, и оперативная обстановка не изменится. Но есть и другие соображения, исходя из которых, этот рейд становится особенно проблемным. Я так понял, что высоко наверху опять переиграли, и решили отказаться от обороны Львова. Более того, и наш корпус, и всю шестую армию в ближайшие дни, скорее всего, отведут далеко на восток. Дело в том, что немецкие танковые дивизии на севере совершили глубокий прорыв до Ровно и Острова, из-за чего возникла угроза окружения двух наших армий в районе образовавшегося Львовского выступа.

Смутные слухи о прорыве немецких танков действительно ходили, и в связи с этим я еще подумал: почему же нам до сих пор не приходилось сталкиваться с фашистской бронетехникой? Ведь и в кино, и в книгах постоянно одно и тоже, если немецкое наступление, так непременно танки. А тут против нас сплошная пехота, и даже мне, особо глазастому, во время регулярного слежения за немецкими дивизиями ни разу не удалось заметить чего-то серьезнее нескольких разведывательных броневичков. А они вон где все оказались, под Ровно, я в прошлой жизни читал кое-что об этих сражениях, воспоминания Попеля, и пару других книг, да, были там танковые бои, немцы сконцентрировали танки на главном направлении, не распыляя их по всем углам. Правильно сделали, конечно, но и следует признать, насколько это облегчило жизнь лично мне, моя сила в работе с закрытых позиций, а по танкам так не постреляешь, их иначе как прямой наводкой не возьмешь, а тут я никаким боком.

— Так вот, — продолжал майор свою мысль, — в связи с тем, что армия выводится из-под возможного флангового удара с севера и отводится далеко на восток, оставшись здесь, вы рискуете оказаться в глубоком немецком тылу, а рейд может затянуться на несколько недель.

— Товарищ командир, если предполагается, что полк в составе отступающей армии будет отходить, практически не соприкасаясь с немецкими войсками, то и необходимость в моем присутствии в полку отпадает. Тогда для моего использования по прямому назначению, то есть уничтожению фашистов, просто необходимо отправить меня в аэродромный рейд.

— Вот что я Вам скажу, товарищ Лапушкин. Была бы моя воля, так я бы Вас сразу и без всяких разговоров отправил в госпиталь на излечение.

— Товарищ командир, нормально все со мной! Я уже и комдиву тогда говорил, это только кажется, что все плохо, а так, кроме ограниченной подвижности, ничего страшного. Перевязать меня и бойцы смогут без проблем, а когда лежишь без движения, о ранах совершенно забываешь.

— Вот и нужно лежать без движения, в госпитале.

— Товарищ майор! — Решил я включить большого начальника. — Как фактический командир полка приказываю отправить меня в рейд по немецким тылам с целью обнаружения и уничтожения авиации противника в местах базирования!

— Ладно, ладно, раскомандовался! — Рассмеялся Дергачев, — отправить, так отправить. Сделаем так, днем сидим тихо и готовимся, вы к рейду, мы к маршу. Вечером Вы даете нам самые свежие данные по противнику, и в сумерках разбегаемся. Идет?

— Договорились. Джалибека мне дадите?

— Дам, не переживайте. Я говорил Вам, что отправил представление на него к ордену Красного Знамени, бойцов минометных расчетов к медалям, а Вас лично к ордену Красной Звезды?

— Спасибо, товарищ командир, мне ямщик говорил, не знаю, где уж он слышал.

— Хорошо. Давайте теперь посмотрим, куда ваша группа отправится, прикинем примерный маршрут, все мне спокойней за вас будет. А то Ваш засекреченный разведчик лейтенант Топорков точно указывает и батареи, и склады, и командные блиндажи, попросить уточнить, так и цвет носок немецкого комдива подскажет, а вот об аэродромах он ни разу не упоминал.

— Товарищ командир, так ведь лейтенант Топорков дальше, чем на двадцать километров в разведку не ходит, а фашики свои аэродромы подальше размещают.

— Так и я о том же. Предположим, найти их большого труда не составит, иди за самолетом, на аэродром выйдешь, не промахнешься. Это один, а следующий?

— Ну, я и пойду вдоль линии фронта, на приличной глубине, естественно. Перестали летать с одного направления, полетят с другого. Если перестанут летать совсем, «задача решена», пора возвращаться.

— Давайте серьезней, товарищ Лапушкин, войны Вам в одиночку не выиграть…

— Но ведь я же не в одиночку, мы же впятером пойдем!

— Я говорю, войны Вам в одиночку не выиграть, — не принимает моего шутливого тона Дергачев, — и все самолеты не сжечь. Не надо зарываться, обработаете три аэродрома, и хватит, сами понимаете, что после этого немцы вами плотно займутся. И охрану следующих аэродромов усилят именно от минометных диверсионных групп, выводы они быстро сделают, недооценивать врага не стоит. И для ликвидации группы силы выделят, если потребуется, хоть дивизию.

Дивизию не выделят, конечно, делать им нечего, гонять дивизией диверсионную группу. Вряд ли больше роты пошлют, да если и дивизию…, бедная дивизия! А о роте и говорить смешно. Но вслух я возражать не стал, это мне смешно, а Дергачев помрачнел, шутки кончились.

— А потом, и мин вы с собой возьмете ограниченное количество, а разжиться трофейными в немецком тылу у вас вряд ли получится.

А вот тут он прав, штабеля ящиков с минами там нас не ждут, и у аэродромной охраны, и у наших возможных преследователей минометов просто нет. И свои на самолетах нам мин не подбросят, сейчас это просто нереально, вот, зараза, действительно придется шумнуть и возвращаться. Но может там, на месте что-то придумается.

— И пойдете вы не впятером, возьмете с собой еще пятерку, с двумя пулеметами для самообороны. Миномет лучше брать немецкий, для родных мин он выдаст лучшую кучность, советских мин у нас в обрез, а вам с собой нужно не меньше пятисот. И имейте ввиду, у трофейных минометов «рука короче», и сильно, Джалибек Вам подскажет, поэтому с предельной дальностью не увлекайтесь. Еще смотрите там по местному населению, они только два года как под советской властью, поэтому осторожней…

Дергачев долго и нудно бухтел мне о космических кораблях, бороздящих большой театр, единственное же, что беспокоило меня по-настоящему, недавний форс-мажор с отказом верхнего взгляда. Было бы только с этим все тип-топ, а там мне и Черное море по колено, и Карпаты по плечо.

В этот день немцы нас не бомбили вовсе, но не зря с утра над расположением полка висел авиакорректировщик. Батарея длинноствольных дальнобойных гаубиц, расположенная далеко за пределами досягаемости наших не только минометов, но и полковых пушек сделала серию пристрелочных выстрелов, и замерла в ожидании нашей активности. Затем немцы организовали нечто вроде разведки боем, не рискуя атаковать нас крупными силами во избежание крупных же потерь, прощупать нашу оборону и вскрыть расположение ужасных минометных батарей отправили роту пехотинцев-смертников. Практической опасности они не представляли совершенно, поэтому были подпущены на расстояние кинжального пулеметного огня, прижаты этим пулеметным огнем к земле, и уже после этого добиты минометами. Ублюдок, сидящий в немецком авиакорректировщике, засек расположение батареи, гаубицы фашиков выпустили сотню-другую снарядов, как итог наша батарея лишилась одного миномета, у которого осколком продырявило ствол. И на этом боевые действия на участке обороны нашего полка завершились, благо немцам не было необходимости особо упираться, они свободно обходили фланги полка в движении на восток.

Я пытался поставить себя на место командира немецкой дивизии, озабоченную гнусную харю которого я время от времени разглядывал, чтобы войти в образ. И место этого командира завидным мне вовсе не казалось. Как я ни изощрялся в изобретении способов нашего разгрома, ничего интересного мне в голову не приходило, любая попытка активных действий вела к огромным потерям и давала нулевой результат. Единственное, что можно было сделать, так это просто ждать, когда мы уйдем сами, даже не пытаясь охватить нас плотнее и запереть в кольцо. В конце концов, я плюнул на потуги решить неразрешимую головоломку, порадовался, что я не командир немецкой дивизии, и на этом успокоился.

Видимо, мысли наши с высоким немецким чином ходили одними тропами, к вечеру фашисты глубоко охватили полк с флангов, но не потрудились перехватить горловину мешка и превратить его в котел, случайно или намерено оставив Дергачеву свободный проход на восток. Мы подробно нанесли на карту маршрут выхода полка из полуокружения, особо выделив проблемные развилки дорог, чтобы не сбиться с пути во время ночного марша. Затем я набросал Джалибеку план прохода до ближайшей рощи, где мы должны были пересидеть ночь и утро, пропустив мимо проходящих на восток немцев. В глубоких сумерках шестьсот тридцать первый стрелковый выступил в поход на соединение с основными силами дивизии, наша же микро колонна из четырех пароконных повозок в сопровождении одиннадцати, включая меня, человек личного состава, ушла прятаться в заветный лесок.

Проснувшись утром очередного дня войны, я первым делом осмотрел дорогу, по которой ночью отступил полк, и не найдя на ней ничего, что бы указывало на ночной бой, или следов интенсивных бомбардировок, успокоился. Сегодня, впервые с начала войны не было слышно канонады, видимо, Дергачев был прав, и Красная Армия быстро отступала на восток, отрываясь от немцев, и не ведя больше оборонительных боев.

Нашей же группе бои предстояли, ибо даже обстрел издали с надеждой уйти, не дожидаясь ответа, все равно бой, нервное и физическое напряжение и риск. Поэтому плотный завтрак остатками вчерашнего полкового ужина, и… ожидание. Ожидание, пока немцы проведут разведку, сначала авиа, а затем мотоциклетную, убедятся в отходе колючего полка, затыкавшего дорогу, и соизволят очистить от своего присутствия дорогу для нас.

Сняться со стоянки самим нам получилось уже после полудня, направление, откуда летели самолеты фашиков, ни для кого секретом не являлось, я планировал за день пройти навстречу им настолько, чтобы можно было засечь аэродром, подойдя к нему на расстояние верхнего взгляда.

И вот наш небольшой обоз угонистым шагом катил на северо-запад. В этот раз я был не номинальным, а реальным командиром, все было на мне, и прокладка маршрута, и разведка, ближняя и дальняя, что было для меня обычным. Но и, кроме того, приходилось через возниц контролировать состояние лошадей, повозок и упряжи, и состояние самих бойцов, в первую очередь их ног, старшина Джалибек, отличный минометчик, в вопросах организации похода оказался еще слабее моего, попытавшись, например, несмотря на возражения моего ямщика посадить людей на и без того перегруженные повозки. Впрочем, особых проблем при нашем передвижении не возникало, где можно, мы шли по дороге, где нельзя, сворачивали в степи и перелески, огибая овраги по пологим устьям или обходя их с вершинок, краями проходили крупные села, а мелкие деревни и хутора проходили сквозь, пару раз притормозив, чтобы напоить лошадей.

В целом беззаботный характер продвижения давал мне время поразмыслить о причинах, толкнувших меня в эту экспедицию. С некоторых пор возможное попадание в госпиталь перестало меня смущать, продемонстрировав свою исключительную полезность комполка Дергачеву да и комдиву Некрасову, я перестал опасаться, что затеряюсь там, и по выписке окажусь в окопах рядовым пехотинцем. Напротив, я был уверен, что и на госпитальной койке мои командиры постараются сами не упустить меня из виду, и проконтролируют мое возвращение в свою дивизию и родной полк.

Да, в госпиталь отправиться было можно, да и в отступающем полку, на прежней роли остаться. А вместо этого я вдруг, во многом неожиданно для себя, бросился в рискованный рейд. Зачем, ведь раньше я не особо рвался громить немцев, и правильно сказал Дергачев, в одиночку войну мне не выиграть? А по-настоящему, причина была одна, и если сразу, в разговоре с майором я ее внутренне не сформулировал, а просто почувствовал интуитивно, то сейчас, на досуге разложив все по полочкам, и выразив в словах, я даже загордился собой. Просто очень уж достали меня эти птенцы Геринга именно своей наглостью и неуязвимостью, очень неприятно было, царя на земле, чувствовать свою полную беспомощность перед угрозой с неба. Мне было обидно, а мужики не прощают обид. Я был мужиком, и шел поквитаться за обиду.

Быстрое отступление советских войск могло сильно вмешаться в мои планы, ведь если фронт ушел на восток, вслед ему немцы перенесут и аэродромы. В ближайшие дни они наверняка начнут строить несколько новых гораздо восточнее, или используют для этого оставленные советские, и может получиться так, что пока я иду за ними на запад, фашисты перебросят самолеты на восток, через мою голову. Скорее всего, так и будет, нет, не скорее всего, переброска состоится неизбежно, вопрос когда, и я надеялся, что несколько дней у меня есть, и пару-тройку аэродромов я накрыть успею по старым адресам.

— Стой! — Скомандовал я своему вознице, и весь обоз встал на выезде из трехдомового хутора, через который мы проехали, не останавливаясь.

— Что случилось? — Джалибек, как старший по званию, командир минометной батареи и мой заместитель подошел ко мне выяснить причину остановки.

— Там два уродца полезли на чердак с винтовкой, наверняка собираются пошалить нам в спину. Боец, возьми МГ, дашь вон по тому слуховому оконцу длинную по моему сигналу.

— С пулеметом сподручней мне, товарищ Лапушкин! — Отменил мое распоряжение белобрысый вихрастый паренек, схватил ручник и, пристроив сошки прямо на повозку с двумя сотнями мин, широко расставил ноги, приложился к прицелу, примериваясь. — А ты, Ванек, вторым номером, ленту держи!

Вообще, можно было за время движения и узнать, кто за что отвечает, вот, например, за пулеметы. По уму, это надо было еще до выступления выяснить, и держать в голове, не смеша людей дурацкими приказами. Впрочем, бойцы хорошо знают мне цену, и, посмеиваясь над подобными проколами, в остальном шуток в отношении меня не позволяют.

— Возьми прицел выше окошка на полметра!

Черт, второй из террористов задержался на лестнице, отпустив первого с винтовкой далеко вперед. Теперь, если зацепить одного, второй уйдет, ну и ладно, нам только свою безопасность с тыла обеспечить.

— Огонь! — Не дожидаясь, пока стрелок подойдет к окошку вплотную, заляжет и увидит нацеленный на него пулемет, скомандовал я.

Очередь пуль на тридцать вгрызлась в доски фронтона, щепя их на лучины, незадачливый террорист поймал грудью и животом не меньше пяти пуль, и безжизненным мешком костей рухнул в песок потолочного перекрытия.

Хуторская ребятня, выбежавшая вслед за нами на улицу, метнулась по дворам, возле будки на цепи залился хриплым подвывающим лаем старый кудлатый кобель.

— Чудненько, отличная работа, парни, спасибо!

— И тебе спасибо, друг, отработал, как родной! — Снимая с повозки, похлопывает дырявый кожух пулемета белобрысый парень.

— Что там, Лапушкин, как оно? — Обступили меня красноармейцы жадно выпытывая подробности.

— Нормально там, смотрит, урод, стеклянными глазами в соломенную кровлю снизу, и ничего не видит. Поехали!

Бойцы весело загомонили, обсуждая мелкий боевой эпизод, обоз двинулся дальше, я некоторое время следил за напарником убитого бандита, но тот, услышав песнь трофейного пулемета, передумал подниматься на чердак.

А вот на моем горизонте нарисовалась и цель нашего путешествия. Причем поначалу я смутился, увидев рядом со взлетно-посадочной полосой всего семь самолетов, возле четырех из них, явно неисправных к тому же суетились механики. Но сразу сообразил, что рабочий день этих убийц еще не закончился, и большая часть машин просто пока не вернулась на аэродром. Итак, до места еще километров двадцать по прямой, двадцать пять по земле ногами, добираться пять часов минимум, а день к вечеру, через час, самое большее два стемнеет. Если мы завтра с утра потеряем три часа на дорогу, успеют ублюдки встать на крыло и покинуть гнездышко, или нет? Если улетят раньше, чем мы подготовимся к стрельбе… потом они, конечно, будут возвращаться, но не все разом, нет, чтобы накрыть их всех, надо бить ранним утром. Допустим, мы двинем завтра с рассветом, в четыре, подойдем в семь… нет, так можно и опоздать. Значит, сегодня идем до упора, в темноте, на ощупь, сам я ничего не увижу, заранее опишу Джалибеку особые приметы контрольных пунктов, пусть ведет.

— Давайте, ребята, поднажмем, марш-бросок часа на два, на износ, иначе не успеваем! Шевелитесь, поторапливайтесь, ночью отдохнете!

Итак, аэродром, бывший советский, брошенный. Бетонированная взлетка, с несколькими пятнами гравия, засыпанного в ямы от свежих воронок. По краям, стащенные со стоянок, обгорелые советские самолеты, впрочем, немного, пять штук. Полуразрушенная казарма, ее ремонтируют человек тридцать военнопленных, пяток охранников, две собаки. Закончили работу на сегодня, пошли по дороге в сторону лагеря, он небольшой и необорудованный, просто колючка на лугу, пулеметы без вышек. Нам не по зубам, да и не за этим мы здесь. Возвращаюсь к аэродрому, на который постепенно слетаются черные крестоносные птицы, скатываясь по бетонированным дорожкам со взлетки, и выстраиваясь в два ряда на стоянках, и сразу маскируясь. Что еще интересного, стационарные бензохранилища тоже разбомблены и чернеют страшными ямами, немцы свои самолеты заправляют с бензовозов, которые стоят тут же, накрытые камуфляжными сетками. Зенитки малые и большие, количеством до пятидесяти стволов, тоже укрытые. Оцепление и охрана, все как полагается. Столовая и палатки, по причине неготовности казармы.

Над аэродромом снова возвращающиеся самолеты, девятка тяжелых бомбардировщиков пролетела дальше, а тройка сопровождавших бомберы истребителей приземлилась на ночь. Вообще, на этом аэродроме нет бомбардировщиков, только истребители и штурмовики, так досаждавшие нам, до сорока штук, и несколько разведчиков и легких самолетиков. То, что я сумею разобраться именно со своими обидчиками, прекрасно, но жаль, что не удастся достать бомберы, ничего плохого лично мне не сделавшие, но бомбы для которых должны взрываться особенно зрелищно. Ладно, буду жечь то, что дают, не привередничая.

Сумерки густеют все больше, до аэродрома остается километров десять, еще три проходим в полной темноте, как и готовились, после чего измученные бойцы устраиваются на ночь, где кто остановился. Никакого ужина, и завтрака наутро не будет, но дело сделать должны, завтра за час доберемся до холма, из-за которого я запланировал расстрелять гнездо стервятников. При поддержке Джалибека распределяю очередность караулов, напоминаю бойцам о необходимости раннего подъема, в ответ меня в голос заверяют, что не проспят, большинство крестьяне, привыкшие подниматься летом затемно для тяжелого сельского труда.

Накладок с подъемом не произошло, похоже, раннее пробуждение далось тяжелее всех именно мне, и еще до рассвета группа, не ополоснув лиц, пошла на исходную. Уходить от аэродрома я запланировал другой дорогой, поэтому к позиции пошли все.

— Здесь! — Остановил я группу, лишние повозки отвели в сторону и привязали лошадей, Джалибек, почему-то вполголоса подгонял свой расчет, миномет вросшим пнем встал на грунт, склонившись в указанном мною направлении, мины словно сами собой развернулись в длинный рядок, тускло поблескивая округлыми бочками.

— Дальность два километра, дай первый, — тоже чуть не шепотом командую я.

Немцы ненамного отстали от нас с подъемом, и когда мы изготовились к стрельбе, на аэродроме уже вовсю кипела работа, к самолетам, и едва ли не всем одновременно, тянули топливные шланги, волокли коробки с желтыми патронами и белыми снарядами, катили на тележках черные бомбы. Пилоты не спеша выходили из столовой, потягиваясь, шутливо переругиваясь и толкаясь друг с другом, посматривали в сторону готовящихся к вылету самолетов.

Помощник Джалибека занес мину над стволом, на миг задержал ее, и словно с сожалением опустил.

Бабах!

Минометный выстрел святотатственным громом порвал тщательно оберегаемую нами рассветную тишину. Лица парней напряглись, сжатые зубы, суженые, и не только у Джалибека, глаза. Да ну вас к лешему, что за мандраж!

— Пашла, дарагая! — Заорал я, чтобы встряхнуть бойцов, следя за аэродромом в поисках места падения мины.

Хорошее место, аэродром, масса целей, техника, люди, постройки, бомбы, бензин, куда ни падет смертоносный посланец, все хорошо. Но немецкая мина из немецкого миномета не захотела вредить немецким авиаторам, хлопнувшись посередине взлетной полосы, и никого не зацепив осколками.

— Сто вправо, беглым пять! — Постараюсь закупорить взлетку, повредив в первую очередь готовые к вылету самолеты, уже выруливающие в начало полосы.

Мины гуськом лезут в ствол и наперегонки несутся к цели. Нет больше снисхождения к землякам, первые три самолета попали под серию, неприятно, когда воздух выходит из продырявленных колес шасси, беда, если из пробитых баков вытекает бензин. Прозрачное синее пламя побежало по смоченному топливом бетону, миг, и завеса алого огня охватила плоскости истребителя, другой, и столб багрового жара взметнулся к небесам, выбрасывая над собой черные клубы.

— Товарищ командир!

— А? Да! — Нет, ни течение воды, ни чужой труд не сравнятся по привлекательности со зрелищем пылающих фашистских самолетов, неудивительно, что я, зачарованный восхитительным видом забыл о своих обязанностях.

— Пятьдесят правее, беглым пять!

Гори, гори ясно, вашу немецкую шлюху-мать!

— Пятьдесят правее, беглым пять!

Чтобы не погасло, и хрен вы потушите, ублюдки!

— Сто дальше, сто левее, беглым пять!

Пройдемся по второй стоянке, там тоже есть чему гореть!

— Пятьдесят левее, беглым пять!

И оно горит, заволакивая черной полосой дыма уже половину горизонта.

— Пятьдесят левее, беглым пять!

Частая стрельба над аэродромом, трещат в огне патроны пулеметов и снарядики автоматических пушек. Подвешенная под объятым пламенем крылом штурмовика-лаптежника двухсотпятидесятикилограммовая бомба покачивается в огне, как свиная туша на вертеле, покрывая свои и без того черные бока слоем копоти. Когда же, когда?! Приникаю верхним взглядом к самому взрывателю, ища признаки нагрева, и на мгновение слепну от яркой вспышки, отшатываюсь, взлетая над аэродромом, залитым сплошным морем огня, и уворачиваясь от догоняющего меня султана мощного взрыва. Один за другим рядом возникают несколько других, потом еще и еще, рвутся черные бомбы подвешенные под черными крыльями людьми в черной форме с черными душами для черных замыслов. Ударные волны качают повозку подо мной, кони бьются, норовя опрокинуть ямщика, бойцы восторженно орут, что-то доказывая друг другу, пытаясь перекричать грохот, идущий с запада. Несколько раз проношусь над аэродромом туда и обратно, наслаждаясь открывающимися с высоты прекрасными видами. Красота неземная!

Обходя разгромленный аэродром, наша группа пробирается на запад, бойцы то и дело оглядываются на пачкающую светлое небо завесу жирного дыма, тычут друг друга в бока и гогочут. Спешить некуда, погони за нами нет, о чем я почти жалею, хочется чего-то такого этакого. Хотел даже устроить завтрак на месте, но Джалибек убедил меня, что это уже перебор, и бойцы поддержали его, заверив, что продержатся без жрачки пару часов.

Оглядываю дали, намечая пути дальнейшего движения, и эти дали мне не нравятся. Впереди железная дорога, причем прямо на пути у нас станция, забитая вагонами, и пехотой, численностью до полка, обойти ее тоже непросто, хотя немцы пока не наладили движения, и их пехоте приходится топать к фронту на своих двоих, а не в вагонах поездов, но насыпь для тяжелогруженых повозок серьезная преграда. Дальше шоссе, это всегда проблема, хотя и решаемая, сталкивались, знаем. А вот что мне совсем не нравится, так это крупная речка, о мостах мы можем только мечтать, а переходить вброд… Вчера мы дважды форсировали речушки, сильно смахивающие на ручьи, если в одном случае все обошлось, песчаный брод оказался подходящим местом для перехода, то во второй раз пришлось повозиться. Колеса повозок вязли в густом иле, бойцы замучались, помогая лошадям вытягивать застрявшие телеги, две из них пришлось разгрузить, перенося ящики с минами на другой берег вручную. Красноармейцы промокли и извозились в грязи, что тоже не прибавило настроения, пришлось останавливаться на незапланированный отдых. А впереди речка покрупнее, и никакого удобного брода в радиусе видимости нет.

Да дело даже не в этом, наивно было бы рассчитывать на разостланные для нас ковровые дорожки, и сюда мы шли очень извилистой и непростой дорогой. Просто я все больше сомневался в самой целесообразности похода на запад, чем больше я думал, тем сильнее во мне росла уверенность в самом скором переносе немцами своих аэродромов на восток. Да, двести или триста километров для самолета не расстояние, летать, не ногами землю мерить, но все равно, это сильно увеличивает и расход бензина, и подлетное время к целям, сокращая боевые возможности, особенно истребителей. Можно упереться и еще день или два двигаться на запад, а потом окажется, что мы искали самолеты там, где нам хотелось их найти, а можно признать ошибку стратегического плана и просто пересмотреть его.

Иногда на то, чтобы признать собственную неправоту требуется больше мужества, чем на многое другое, но если изменить план необходимо, то лучше сделать сразу. Так что, возвращаться, и ждать немецкие самолеты на новых аэродромах? Пока мы возвращаемся, фронт уйдет на восток еще дальше, неделю пробродим минимум, там, глядишь, и ждать ничего не придется. Да и не совсем это ошибка, наш поход на запад, как минимум, один аэродром мы уже прихватили, а если возвращаться по другому пути, то может и еще чего подвернется. А чтобы уж совсем все было не зря, так вот перед нами станция, налетай, подешевело! И разгромить ее можно прямо сейчас, это не аэродром, ждать посадки самолетов не нужно.

Миномет, конечно, слабоват для того, чтобы разваливать вагоны, и цистерну с горючим осколки точно не продырявят, это тебе не самолетные плоскости. Но если что-то поджечь, а потом обстрелом мешать тушению и растаскиванию вагонов, то толк выйдет. А что поджигать, сейчас глянем конкретно, с разведкой проблем никаких, так, вагончики то у нас советские, имущество брошено при отступлении, а что ты хотел. Цистерны вижу сразу, шесть штук, «метанол», интересно, что это, горит или нет, с химией не дружу, погоди, метан-бутан-пропан, гореть должно, но все равно начинать не с них. Дальше, рядом с цистернами шубы, валенки, портянки, военное имущество, смеяться не надо, босиком не повоюешь, а зима неизбежна. Ага, эшелон с зерном, паровоз смотрит на запад, не исключено, что вез как раз в Германию, почему его бросили, и не угнали на восток, загадка, решать ее не буду. Состав этот гореть будет, но не сразу, идем дальше, станки, транспортеры, завод пытались эвакуировать, это тоже не то. Четыре танка на платформах, подбитых, вывезти хотели, да не получилось, бывает, и новые так же на платформах бросали, бардак никто не отменял. Пикриновая кислота, четыре вагона, странно, я думал, все кислоты жидкие, а, нет, лимонная же не жидкая тоже. Стоят на отшибе, гадость, наверное, типа серной, наплевать, и эти вагоны не интересны. И что, никаких совсем снарядов, или взрывчатки и пороха? Какая-то скучная станция, прямо хоть разворачивайся да уходи, особенно на фоне аэродрома не впечатляет. Кажется, больше сотни вагонов, а спалишь все, и похвастать нечем.

Пехоту пощелкать, так опять миномет слабоват, ни хороших перекрытий не обрушить, ни стены развалить, а в центре станции здания кирпичные, немцы там надежно укроются. Вот если бросятся тушить вагоны, тогда мы и тушению помешаем, и пехоту почистим, но вряд ли они под обстрелом полезут пожарничать.

Так, пришли, отсюда хорошо достанем.

— Взвод, на месте стой, раз, два! Завтрак, товарищи, совмещенный с обедом! Джалибек, подойди.

Пока бойцы разводят огонь и льют в котел воду с загодя размоченной в ней крупой, ввожу старшину в курс дела.

— Станция, Джалибек, ничего особо ценного там нет, но вывести из строя подвижной состав, паровозы и пути святое дело. — Джалибек поморщился, идейно правильно отреагировав на церковное выражение. — Но главное, там до полка пехоты, и если мы сунем палку в это осиное гнездо, они на нас набросятся. Собственно, этого я и хочу, поэтому предлагаю, во-первых, отогнать три подводы с лишними минами на пару километров в сторону. Во-вторых, в постройках на станции нам их не остановить, ты сам понимаешь, поэтому поставим два наших пулемета вот здесь, и если немцы за домами подберутся к нам и вывалятся в степь, совместным пулеметно-минометным огнем прижмем их к земле и уничтожим. Как?

— До домов близко, наша позиция открытая, если они подберутся за постройками, нам конец. — Озабоченно чешет лоб Джалибек.

— Что ты предлагаешь?

— Встать там, за пригорком, позиция закрытая, они нас не видят, мы их из миномета побьем.

— Я думал об этом, но оттуда мы до станции не добтянемся. Тогда так, отсюда мочим станцию, как пехота рванет в нашу сторону, подхватываемся и за пригорок, а оттуда гасим пехоту. Пулеметы можно поставить сразу на пригорок. Пойдет?

— Да, так хорошо, делаем так, товарищ Лапушкин.

— Обед, Лапушкин! — Белобрысый пулеметчик подносит котелок с сопревшим варевом и горбушку хлеба.

На станции я решил первым делом накрыть вагоны с обмундированием, надеясь, что тряпки примутся относительно легко, а от них огонь перекинется на цистерны, а там и еще чего-нибудь загорится. Разбить грузовые вагоны минами я не надеялся, и тратить невозобновимые боеприпасы на малоперспективное дело мне не хотелось. Начнется пожар, немцы забегают, тут мы их и прибьем, сколько сумеем, вот и весь план.

Попасть в вагон с валенками удалось уже пятой миной, после этого я сразу перенес огонь на немецких солдат, действительно забегавших между вагонами. Валенки разгорались вяло, немцы под минометным огнем тоже не спешили тушить пожар, и нам спешить было некуда, я пускал три мины в минуту, наверное, это и был беспокоящий огонь. Но постепенно события ускорялись, набирая обороты, от вагона с обмундированием огонь, как я и надеялся, перекинулся на цистерны, они занялись, одна за другой, и жареным на станции запахло по-настоящему. Изредка бухающий миномет где-то за станцией немцы без внимания не оставили, но на разборки с нами выделили уже какие-то совсем смешные силы, около роты с парой станкачей. Я на миг задумался, стоит ли нам отходить перед столь малочисленными карателями, но решил, что раз на станции поджигать больше нечего, то и торчать тут смысла нет. Положив еще несколько мин возле горящих вагонов, чтобы остудить решимость пожарных тушить огонь, мы спокойно отошли к ранее облюбованному пригорку.

Я рассудил так, что роту эту мы без труда частью выбьем, частью отгоним, пошлют батальон, с ним тоже разберемся, а там видно будет, захотим, еще постреляем, надоест, снимемся и не спеша уйдем. Накрыть наступающих карателей я попытался еще среди поселковых домиков, но тут вышла неувязка, мины, падая между построек, обильно осыпали осколками стены сараев и дровяников, ничего не оставляя для немецкой пехоты. Чтобы основательно досадить карателям, следовало попадать точно в узкие улочки, а притом, что немцы не стояли на месте, сделать это было непросто. Поэтому я прекратил страдать ерундой, и остановил работу минометного расчета.

Когда же немецкая рота полностью вышла в степь, все пошло проще, несколько длинных очередей из пулеметов с пригорка заставили фашиков залечь, десятка мин хватило, чтобы задавить два станкача и пять ручников. Немцы попытались достать нас из забавных ручных минометиков, но и эти жалкие попытки были нами с легкостью и жесткостью пресечены. Мышиная возня уже заканчивалась, и меня охватило чувство досады на свою нерасчетливость, глупо было в немецком тылу, где разжиться новыми минами проблематично, тратить столько же боеприпасов на уничтожение роты, как утром на аэродром. Валить надо отсюда, который час?

Небо вдруг раскололось громом, повозка подо мной встала на дыбы и скинула меня на грешную землю, перевернулась и, рухнув на угол, развалилась, коней швырнуло на иссохшуюся траву. Но и земле не понравилось мое на нее приземление, она вздрагивала, словно пытаясь отбросить меня куда-то, тяжкий гул закладывал уши. Я с трудом вывернул голову, черный мрак заслонил только что голубые выси, тучи темной пыли неслись в небесах, высоко вверху, кружась и изящно вальсируя, пролетела вагонная колесная пара, за ней стремились косяки кирпичных обломков, досок, вязаной соломы с крыш и прочего мусора.

— Живой, командир? — Джалибек потянул меня за руку.

— А, черт, не дергай, и так больно! Что это было, Джалибек?

— Взрыв, взрыв на станции! — Джалибек указывал рукой на поднимающийся над станцией мощный гриб.

— Что там рвануло, командир? — Пулеметчик зажимал плечо, из которого торчала похожая на болт железяка. — Мне показалось, что миру надоело смотреть, как людишки истребляют друг друга, и он решил покончить со всеми разом!

Он еще и философ, впрочем, мысли о конце света посетили не только его, я тоже об этом подумал в первую секунду.

— Я сам не знаю, что там могло так шандарахнуть, нечему там было взрываться, кроме тулупов и портянок. — Не захотел я дурачить бойцов, уверяя их, что так все и было задумано.

— Ну, тулупы вряд ли, — морщась от боли, глубокомысленно заметил парень, которому уже рвали гимнастерку, накладывая бинты на развороченное плечо.

— Тулупы нет, а портянки могли, вон у Зайцева портянки одним духом человека с ног сшибают, а ежели их в печь сунуть ненароком, да поджечь, избу поминай, как звали, по бревнышку разнесет!

— Портянки — сила, вот бы десяток на Берлин сбросить, Гитлеру карачун, и войне конец сразу!

— Вот надо портяночной миной из миномета пальнуть на пробу.

— Я с таким минометом рядом не встану, это то же самое, что гранату в штаны сунуть!

— Собирайтесь, болтуны, уходим! — Оборвал я разошедшихся бойцов, и приказал широколицему бойцу. — Ты, бегом к коноводам, и подгони сюда повозку, на которой мин меньше. А вы двое, попробуйте поймать наших убежавших коней, они в том ложку остановились. Слушайте, парни, а где мой вещмешок?

Моя походная перина лежала в десяти метрах, засыпанная комьями земли, сорванными листьями и прочей дрянью.

— Зачем тебе вещмешок, Лапушкин, забудь!

— Нет, ребята, вы что, найдите, там у меня «письмо от матери, и горсть родной земли»!

И двухкилограммовый золотой портсигар, увидев который, обзавидовался бы товарищ Бендер, куда его золотому блюду до моего портсигара. Часы, время на которых я так и не успел посмотреть, и так у меня в руке.

Пока сборы, разговоры, посмотреть, что там на станции. Разоренный муравейник там, причем во многих местах все еще горящий, и повсеместно дымящийся. Вагоны с путей исчезли полностью, хотя сами рельсы сохранились почти везде, кроме тех, что были на месте с неправильной, сухой, как лимонная, кислотой. Там не было не только рельс, но и в самой насыпи зияли четыре, по числу испарившихся вагонов, соединенные между собой воронки, глубиной метров в десять и диаметром в добрую сотню метров. От пристанционных зданий остались только фундаменты, дальше шли груды битого красного кирпича, домики поселка сохранились, чем дальше от станции, тем больше, хотя слово «сохранились» к ним все равно было слабоприменимо. Все эти развалины при этом полыхали даже там, где гореть было, кажется нечему, очевидно, содержимое цистерн выбросило на станцию и поселок. И повсюду по этим развалинам и по заваленным улочкам лежали обожженные и искалеченные трупы, к сожалению, не только в немецкой форме, и кто знает, сколько их еще было погребено под руинами.

— Миномет в порядке?

— Стойки погнуло и вырвало из места крепления! — Джалибек чуть не плакал.

— А ствол не помяло, стрелять-то можно будет?

— Ствол нормальный, но стрелять никак нельзя, наводить невозможно!

Вот, зараза, чтобы я когда-то еще стрелял из миномета по вагонам с портянками! Нет, хаханьки хаханьками, а без миномета нам здесь, в немецком тылу, делать попросту нечего. Теперь все мои сомнения и рассуждения о целесообразности продолжения похода на запад, или возвращении на восток повисали в воздухе, возвращение становилось неизбежным.

Кое-как разобрались с лошадями, повозки с минами были дальше от взрыва, но животные были тоже напуганы мини апокалепсисом, одна из пар сорвалась с привязи и понесла. К счастью, повозка выдержала испытание короткой экстремальной гонкой, кони выдохлись после забега с грузом, и дали себя поймать. Хуже пришлось ловцам коней от моей разбитой повозки, перепуганные, они никак не давались в руки и носились по степи больше часа. Хорошо, что немцам было не до нас, в отсутствие миномета, у нас не было против них серьезных аргументов.

Наконец, утряся эти мелкие проблемки и укомплектовавшись еще одной повозкой на ближайшем хуторе, двинулись вдоль полотна железки на северо-восток, с тем, чтобы в удобном месте перейти ее и пройти на север. Я решил не возвращаться назад той же дорогой, поскольку путь на восток там проходил через Львов, пробиваться через город наверняка пришлось бы с боями, что группе из одиннадцати человек при двух раненых никак не улыбалось. Уйти на север, а потом уже оттуда на восток, так мне казалось удобнее еще и тем, что на севере местность лесистее, я по привычке принимал в расчет фактор авиации, хотя вряд ли немецкие асы будут зариться на такую жалкую добычу, как мы. Бойцы приняли смену направления движения на противоположное без обсуждений, решив, что она связана с повреждением миномета, и это было частично правдой.

Шесть дней поход в обратном направлении проходил без особых проблем, двигались мы параллельно немцам, и пересекать шоссе, запруженные их колоннами, нам, поэтому не приходилось. С водными преградами было больше забот, но они просто требовали больше времени, сами по себе не являясь неразрешимыми.

На исходе шестого дня, впереди и немного слева по ходу нашего движения послышался знакомый, и уже подзабытый гром канонады, бойцы завертели головами, прислушиваясь, шумно комментируя новость, и поглядывали на меня, ожидая пояснений.

— Фронт близко, товарищ командир? — Несколько напряженно улыбнулся Джалибек.

— Похоже на то, но пока ничего не вижу, для меня далеко.

На ночь стрельба стихла, а утром возобновилась, но не как обычно, в семь-восемь часов, а прямо с рассветом. И если мы, как правило, не спешили по утрам с выдвижением, дни длинные, всяко наломаешь ноги, то сегодня завтрак и сборы сами собой прошли быстрее, чем всегда. Темп движения тоже непроизвольно вырос, в настроении бойцов чувствовалась нервозность. Дорогу я выбирал, не ориентируясь на орудийную стрельбу, а просто старался вести группу по более удобной местности. И выводила нас эта удобная местность немного в сторону от источника военного шума. Вскоре стало ясно, что бой ведется на узком участке фронта, а еще через час окончательно выяснилось, что никакого фронта поблизости нет, просто немцы обложили и добивали крупную группу окруженцев.

Положение напоминало то, что было с лагерем военнопленных неподалеку от аэродрома, но только напоминало. Там мы могли без особого труда разобраться с охраной военнопленных. Теоретически. Потому что давить пулеметы, расположенные рядом с колючкой, означало подвергать риску пленных. А пока мы бы гасили один пулемет из десятка, остальные занимались бы расстрелом заключенных, и к тому времени, когда с охраной лагеря было бы покончено, там уже некого бы было спасать. Поэтому, только глянув на лагерь, я отвернул верхний взгляд, и уже не смотрел в ту сторону, чтобы не бередить душу.

Здесь немцы, независимо от нашего вмешательства пытались уничтожить свои будущие жертвы. Расстояние между нападавшими и защищавшимися позволяло бить первых, не подвергая риску вторых. Одно но, там у нас был миномет, здесь у нас его не было. Кому в таком случае могла помочь группа из девяти боеспособных бойцов при двух пулеметах?

Бой проходил от нас в десяти километрах, теперь наша дальнейшая дорога уводила нас в сторону и прочь от обреченных окруженцев, я остановил обоз и подозвал старшину.

— Джалибек, в двух часах строго на север, ты сам слышишь, немецкий батальон добивает наших окруженцев. Они укрепились на территории военной части, и держатся неплохо, с оружием у них все нормально, но прорваться и пробовать не будут, масса раненых и толпа беженцев вяжут их. — Дав вводные, я в десятый раз задаю вопрос с заведомо известным ответом. — Что, из миномета стрелять никак?

Джалибек опускает глаза и отворачивается в сторону.

— Нет…, — еле слышно.

Напряженная тишина, бойцы смотрят на меня с разными чувствами, романтичные и эмоциональные с надеждой, что я найду способ помочь попавшим в беду товарищам, более циничные и лучше знающие жизнь ждали, что я не дам им вляпаться вместе со мной в эту кучу дерьма.

— Товарищ командир! А если закопать миномет наполовину, земля будет держать ствол, и стрелять можно. — Вылезает с рацпредложением пулеметчик, плечо туго перехвачено бинтами, рука подвешена, он единственный из нас раненый вследствие колоссального взрыва на станции.

— А чтобы перенести огонь, выкопать и снова закопать?

— Нет, зачем, нажать на ствол, он и сдвинется, куда надо, земля с одной стороны уплотнится, с другой щель будет, ее присыпать, и опять стрелять.

На мой дилетантский взгляд, идея рабочая, когда закапываешь столбы для забора, в свежей, не осевшей и не уплотнившейся земле их вполне можно пошатать, навалившись с одной стороны, кажется, и минометному стволу можно изменять угол наклона, правя направление стрельбы.

— Джалибек?

— Можно попробовать, товарищ командир…

Никто ни в чем не уверен, решение принимать мне, и отвечать за него, расплачиваясь своей и чужими жизнями, ведь если мы встрянем в эту, пока не касающуюся нас заварушку, уйти по-английски у нас уже не получится.

Иногда в критических ситуациях только кажется, что у нас есть выбор, я не буду разводить здесь пафосные речи, проводя аналогии с темной подворотней, набитой ублюдками, криком жертвы и неизбежным шагом мужчины навстречу ножам и прутьям арматуры.

— Эй, ямщик! Поворачивай к черту! Налево!

Батальон или полтора, а то и все два, при живом миномете такой пустяк меня бы даже не побеспокоил. Но как оно будет с этим инвалидом? Фашики обложили наших со всех сторон, но давить по-настоящему собрались только с востока, на остальных направлениях выставив небольшие заслоны. В тыл этой ударной группе мы и выходим, два километра, для немецкого, несколько менее дальнобойного по сравнению с нашим, миномета в самый раз. Устраиваемся за поросшим мелким кустарником холмиком, пулеметы для самообороны на вершинке.

Джалибек старательно закапывает минометную плиту с воткнутым в нее стволом в отрытую яму. Притаптывает землю вокруг ствола, шатает его, снова притаптывает образовавшиеся зазоры, безнадежно машет рукой, готово, делайте что хотите, а я не виноват. Я критически осматриваю результат закапывания, направление указал я сам, наклон чуть выше сорока пяти градусов, ну, тут Джалибеку виднее, у него опыт. Мины уже разложены, помощники старшины поколдовали со взрывателями, заговорив их на быстрый полет, точное приземление и безотказный взрыв.

— Огонь!

Первая пошла, главная цель поначалу, как обычно, две минометные батареи и одна полевых пехотных гаубиц. Перелет, и в сторону немного, поправим.

— Двести ближе, пятьдесят правее, одну! — Опять рутинная, и поднадоевшая работа, но результат наблюдать всегда интересно. Джалибек подседает под ствол и слегка выдавливает его вверх, смотрит оценивающе на образовавшийся зазор, притаптывает его, так же правит боковое отклонение, помощник бросает в ствол продолговатую оперенную железяку. Мина падает очень удачно, точно на край котлованчика, немцы за работой не слышали свиста подлетающей смерти, два расчета выбиты полностью, еще один ополовинен, чудненько.

— Туда же, беглым пять!

На сей раз мины падают немного в стороне от минометной позиции, но опять очень по месту, одна разрывается прямо в ровике, куда успели укрыться минометчики, минус три. С этих достаточно, при том, что минометы стоят, готовые к стрельбе, стрелять из них не кому.

— Пятьсот вправо, одну!

Джалибек толкает ствол миномета в сторону, и тут же отдергивает руки, тонкая железяка успела нагреться, обжигая кожу. Тряпку на ствол, опять толкает, придирчиво смотрит на щель, мало, помощник хватает лопату, убирает уплотнившуюся землю с боку ствола, Джалибек толкает, нормально, притаптывает, готово. Мина летит, мимо, поправка, толчок ствола, притаптывание, мина летит, приемлемо, беглым пять.

Десять минут такой маеты, немцам стрелять остаются только пулеметы, но они подождут, в нашу сторону, конечно, выдвигается спецгруппа, до роты. Идут они с самого начала по открытой местности, а это значит, что работать их можно немедленно и сразу, что решает их судьбу, и судьба эта незавидна. Даже небольшая заминка с осечкой, ожиданием и разборкой миномета немцам не в помощь, потеряв на пути следования в нашу сторону до половины убитыми и ранеными, и не добравшись к нам до половины расстояния, остатки роты поворачивают назад. Теряя на обратном пути оставшуюся половину почти полностью, редкий немец вернется из карательной экспедиции к нашему миномету.

Еще через двадцать минут интенсивного минометного обстрела немецкий комбат, сообразив, что сегодня не его день, дает приказ на общий отход. Понять его нетрудно, усиленный батальон уже потерял больше четырехсот человек, только убитыми до пятидесяти, причем особенно велики потери среди минометчиков, артиллеристов и пулеметчиков. То есть, средств усиления не осталось, да и пехота, лежащая в неглубоких — кто же знал! — окопах не может поднять головы.

Но и приказ на общий отход проще дать, чем выполнить, в принципе, я не против, только не надо собирать раненых, пусть лежат, где лежали, а уж о том, чтобы увести минометы и пушки, на которые я положил глаз с самого начала, и речи идти не может. И лошадок не трогайте, они мне особенно нужны, я лучше их порву из миномета, но вам не оставлю, да, пусть разбегаются, потом соберем хотя бы часть, и уже хорошо.

Когда наиболее удачливые из несчастных выбираются за пределы досягаемости нашего миномета, на поле боя воцаряется тишина. Нам стрелять не в кого, по нам некому, а стоны раненых нам не слышны.

— Брось его, Джалибек! — Старшина начинает выкапывать так хорошо послуживший нам миномет. — Там восемь таких же минометов, четыре точно целые, и все наши!

Джалибек колеблется, оружие, с которым столько прожито, даже пришедшее в негодность оставлять не хочется. Потом машет рукой и бросает лопату на повозку. Мин у нас тоже почти не осталось, но опять же, у немцев их столько, что не вывезти.

Выезжаем навстречу делегации встречающих из пяти человек во главе с раненым командиром, тот изображает клона нашего пулеметчика, тоже правая рука перевязана возле плеча, и висит на косынке. Именно этот мужик командует всеми окруженцами, радость от неожиданного спасения так велика, что бросив все, он поспешил навстречу, выбежав вперед на целый километр.

— Старший лейтенант Попырин!

— Командир минометного расчета старшина Джалибек Алджонов! — Смотрит на меня, предлагая представиться.

— Командир диверсионной группы шестьсот тридцать первого полка красноармеец Лапушкин!

Красноармеец и старшина, разница невелика, почему группой командую я, Попырина не смущает, его больше интересует другой вопрос.

— Боевое охранение, полагаю? А где остальные?

— Все здесь, товарищ старший лейтенант!

Обломайся, старлей, никому ты свои заботы о раненых и беженцах не спихнешь, командуй и разгребай проблемы сам. Тот, однако, не сразу принимает объективную реальность.

— Но почему немцы ушли? — Недоумевает Попырин, рассуждая вслух больше для себя. — Переоценили ваши силы, испугались?

— Джалибек такой минометчик, что кого хочешь напугает. — Вмешиваюсь я в его рассуждения. — Если сложить в кучу всех тех, кого он до смерти напугал, то целая дивизия наберется, пожалуй.

Но опытный маркетолог Попырин привык не верить рекламе, да и не до того ему. Старлей медленно возвращается с небес на землю, примеряя, как можно пристроить нас к решению своих проблем.

— Старшина, поможете моим людям собрать беглых немецких коней, также нужно осмотреть убитых и раненых немцев, разоружить их, перевязочные пакеты изъять, самих оставить как есть, кому повезет, тот выживет, кто не выжил, не судьба.

Попырин, насмотревшийся на реалии войны, созрел для жестких решений больше, чем Дергачев.

— После этого обойдете ближайшие деревни, выясните, что там слышали о немцах, но главное, реквизируете все повозки и лошадей. — Продолжает он раздавать приказы. — А раненые ваши пусть присоединяются к нашим.

— Товарищ старший лейтенант, наша группа, конечно, поможет вам, чем сумеет, но у нас свое важное задание, и в остальном мы хотели бы сохранить возможность самостоятельных действий.

Если меня положат к больным в общую палату, вряд ли кому будут интересны мои ценные сведения по дислокации встречных и поперечных немецких подразделений, и корректировать огонь минометов мне никто не позволит, а без всего этого мы просто пропадем.

— У меня в батальоне триста штыков, из них полностью здоровых пятьдесят. — Посвящает нас в свои дела Попырин, чтобы мы прониклись и помогали ему сознательно. — Лежачих больше полутора сотен, многие ранены вчера и сегодня повторно, перевязочных материалов остро не хватает. Кроме того, позавчера к нам присоединились беженцы с разбомбленных поездов, отогнанных в тупик, чтобы пропустить эшелоны с военными грузами. Это почти пятьсот человек, в основном женщин и детей, конечно, и среди них тоже много раненых после вчерашних и сегодняшних обстрелов.

До вечера мои бойцы помогали окруженцам в сборе повозок и подготовке к движению. Немцы больше не пытались досадить нам, дополнительных сил у них в этом районе не было, а наличных явно не хватало, чтобы разобраться с нами. Будущие мои действия с трудом поддавались планированию, теперь, когда у нас снова были минометы, и пополнился запас мин, мы могли сильно поактивничать на немецких коммуникациях, и причинить массу неприятностей их тылам. Более того, можно, и даже нужно было вернуться к изначальной задаче, разгрому вражеских аэродромов. Уже несколько последних дней при движении на восток над нами перестали летать немецкие самолеты, и объяснение этому могло быть только одно, фашики все таки перебросили их ближе к фронту.

Да, способны мы были на многое, не могли же только одного, бросить во вражеском тылу толпу беззащитных, по большому счету, людей. Хочешь, не хочешь, придется сопровождать их до линии фронта, и вывести на ту сторону, опекая ненавязчиво и аккуратно, может даже незаметно. Хреновость тут в том, что командование окруженцев не примет мои советы по прокладке маршрута, и это добавит нам сложностей при движении. Как долго продлится наша миссия сопровождения, сказать было сложно, фронт был очень далек и, скорее всего, быстро отодвигался все дальше, а колонна беженцев и обоза раненых вряд ли пойдет достаточно быстро. Отсюда и мои неясные, как я уже сказал, планы, привязанные к маршруту и скорости движения окруженцев. Чтобы обеспечить их безопасность и рассеивать немцев, мешающих движению, мы приложим все силы, а получится ли при этом обижать тех фашиков, что покажутся в досягаемой близости, но при этом останутся несколько в стороне, посмотрим.

К вечеру Попырин закончил формирование колонны, и тогда же немцы подбросили мне информацию к размышлению, в виде тройки пикировщиков, прилетевших отомстить за минометный погром, и отбомбившихся по готовым к выступлению окруженцам так, что тем пришлось отложить выход до глубоких сумерек. Меня в этой бомбардировке интересовало то, что самолеты прилетали с востока, и улетели обратно на восток. И это означало, что аэродром их базирования, гори он синим пламенем, окажется поблизости от нашего пути, а мне представится прекрасный случай нанести ответный визит.

Наши повозки, моя и еще три, которые мы отстояли от изъятия Попыриным практически угрозой перестрелки, и потом набили трофейными минами, стоят далеко в стороне от лагеря окруженцев, рядом с позицией немецких минометчиков. Зачем сюда Джалибек ведет комбата, да еще в сопровождении кавалерийского старлея, сейчас узнаем.

— Отвернитесь, товарищ командир! — Джалибек принес под мышкой шахматную доску, положил ее на повозку и высыпал фигуры. Сеанс игры вслепую? С этим у меня трудно, но если буду подглядывать…

Джалибек расставляет фигуры перед моим затылком, причем в совершенно безумном беспорядке. Командиры смотрят на происходящее с любопытством и недоверием, причем Попырин больше с недоверием, а кавалерист с преобладанием любопытства.

Джалибек закончил колдовать с расстановкой фигур и выпрямился, взглядом предоставляя право первого хода Попырину.

— Какая фигура стоит на поле цэ пять, товарищ Лапушкин?

А, демонстрация сверхспособностей, как только Джалибек уговорил их выделить время на такую хрень.

— Черный слон, товарищ старший лейтенант!

— Попырин, так это же офицер! — Ловит меня на ошибке кавалерист.

— Правильно называть «слон», а офицер, это…, — пытаюсь я провести урок шахмат.

— Тихо! А на е три что?

— Белая ладья. Или турка. — Поспешно добавляю я, сейчас еще скажут, что ферзь не королева, и зачет не поставят, гроссмейстеры хреновы, Крамарова на них нет, доску на уши одеть.

— Ладно, а если так? — Шагнул к доске кавалерист.

— Товарищ кавалерийский старший лейтенант переставил черного коня с дэ шесть на эф один. Левой рукой. — На всякий случай уточнил я.

— Хорошо. Скажите, о чем мы говорили со старшим лейтенантом, когда шли сюда?

— Так нечестно, товарищ старший лейтенант, — вмешивается Джалибек, — товарищ Лапушкин только видит, а не слышит, я же сразу сказал.

— Давайте так попробуем. Не оборачивайтесь.

Комбат сдвигает в сторону шахматную доску, достает из планшета карту и разворачивает ее.

— Скажите, как называется первая деревня, через которую мы наметили пройти? — Палец Попырина упирается в карту, на которой небрежно набросаны кривые красные стрелки.

— Кольче, товарищ старший лейтенант, но маршрут выбран неудачно, мостик, по которому вы собираетесь перейти через речку, сожжен, удобная переправа есть выше по течению на три километра, дно брода гравийное, крестьяне проезжают его на груженых возах.

— Но это солидный крюк, и дороги там нет.

— Да, луговина сыровата, крестьяне ездят возле самого леса, там не топко. Но лучше обойти сожженный мост, чем встать там до утра.

— Так ты что же это, Лапушкин, и на столе у Гитлера карту можешь посмотреть? — Восхищается кавалерист.

— Нет, только километров на двадцать, не дальше. И очень прошу не рассказывать об этом остальным, ни к чему это.

— Хорошо, не будем, — отвлекается от рисования на карте Попырин, — но ведь все равно никто не поверит.

— А наши бойцы верят, — возражает довольный Джалибек, — и готовы чуть ли не молиться на Лапушкина.

— Молиться мы не будем, но спасибо скажем, если он посоветует, куда после брода отправляться.

Рискованный фокус Джалибека удался, что сильно облегчило нам всем, и моей группе, и окруженцам жизнь. Двадцать километров по прямой, двадцать семь по местности для ночного перехода было маловато, но, по крайней мере, эту часть пути мы могли проскочить, не набивая лишних шишек.

Установившееся между мною и командирами окруженцев доверие позволило прояснить некоторые вопросы. Встреченный нами батальон оказался из состава соседнего четыреста девяносто первого полка нашей дивизии. Попал он в окружение всего два дня назад, обойденный с фланга наступающими немцами, был оттеснен в лес, увяз там, и оброс беженцами, при уже известных нам обстоятельствах. Попырин также рассказал, что разрозненные части отступающей дивизии должны были собраться в районе Староконстантинова, до которого было не больше шестидесяти километров. Удержит ли город дивизия до нашего прихода, или немцам удастся занять его раньше, никто, естественно не знал, но все же какая-то определенность в нашем положении появилась.

Наша группа встроилась в общую колонну, на мою повозку загрузили дополнительно толпу сопливых детишек, и мы тронулись в путь.

Утром выяснилось, что ночью произошла небольшая накладка, в темноте не разобрались с ориентирами, и колонна сбилась с вычерченного по карте пути, уйдя в сторону. Никаких страшных последствий это не имело, кроме того, что на дневку мы остановились в лесу прямо перед селом, занятым штабом и тыловыми службами крупного немецкого соединения, по мнению Попырина, армейского корпуса. Ничего приятного в этом соседстве, я, разумеется, не видел, остановись мы в другом месте, километров за десять, штаб я все равно бы углядел, и мог бы спокойно принять решение, когда и как его давить. При этом батальон с беженцами и ранеными оставался бы далеко от места боя, не рискуя попасть под ответные карательные действия фашистов. Теперь же у нас и выбора-то особого не было, оставаться незаметными в течение дня у такой толпы вряд ли получится, и дождаться ночи, чтобы тихо увести прочь лишний народ, надеяться не стоило.

— Атаковать нечем, знали бы, так ночью можно было попробовать, шансов было бы больше, — задумчиво рассуждал Попырин.

— Товарищ старший лейтенант, да этот штаб со своей ротой охраны товарищу Лапушкину на десять минут! Наш расчет вспотеть не успеет, как мы его вычистим, скажите сами, товарищ командир!

— Кого ты собрался вычистить, чурка узкоглазая, — разозлился вдруг лейтенант с повязкой на шее, которого не было на вчерашнем представлении, и не понимавший о чем говорит Джалибек.

— Тихо! — Восстановил дисциплину Попырин, — следи за языком, Панкин.

— Правильно Джалибек говорит, — поддержал я старшину, — вычистим, не разговор, село только жалко. И немцы этого нам так не спустят, аэродром в десяти километрах, да хоть бы и дальше, вызвать их не проблема, у них это плотно схвачено. Самолеты от леса пенька горелого не оставят, слишком мал он для того, чтобы надежно спрятаться. И гаубицы огонька могут добавить при нужде, батарея стопятимиллиметровых дотянется.

— Предлагаю беженцев и раненых отправить в соседний лес. Прямо сейчас. — Панкин говорил почти спокойно, сдерживая непонятную злобу на мир. — Немцы их заметят, конечно, но если штаб атаковать, то им будет не до уходящих повозок.

— Правильно лейтенант говорит, — поддержал я и Панкина, — только уходить нужно всем, вы здесь тоже не нужны. Остаюсь я и расчет Джалибека, остальным здесь делать нечего. Только помогите нам позиции устроить, я хочу встать не здесь, среди леса, а рядом, в степи, метрах в ста. Навтыкаем веток, никто и не разглядит, а будут бомбить, мимо леса, конечно, не пройдут, а вот небольшой кустик в стороне могут оставить без внимания. За дело, нечего сидеть.

Повозки с беженцами и ранеными начали отъезжать сразу, бойцы Попыринского батальона толпой моментально устроили нашу позицию, и, раскопав, все как полагается, и натаскав и установив молодые деревца, замаскировав и котлован, и окопы, и мою повозку, сгрузив меня при этом в отдельный окопчик. Паре лошадей прямо в упряжи спутали ноги, и привязали их к специально вбитому колу так капитально, чтобы вырваться они не могли при любых условиях. Нам сгрузили пять сотен мин, оставили пулемет и кучу добрых пожеланий, излияние которых я постарался побыстрее пресечь.

От постепенно просыпавшегося штаба движение повозок заметили, и выслали для выяснения два пулеметных мотоцикла и легкий разведывательный броневичок. Сначала я хотел вмешаться, однако появление на сцене бронетехники меня смутило, положить мину точно в открытый кузов движущейся таратайки было непростой задачей. Но люди Попырина помогли себе сами, развернув одну из захваченных немецких гаубиц, они положили два снаряда так близко к броневичку, что тот почел за благо сделать ноги, ну или колеса, если так правильнее.

Однако вмешаться нам все-таки следовало, и немедленно, но стреляя не по броневичку и мотоциклистам, а непосредственно по штабу, чтобы, как правильно сказал лейтенант Панкин, немцам сразу стало не до уходящей колонны, и чтоб у них не возникало желания выяснять, что за люди бродят возле их штаба, постреливая из пушки. Поэтому Джалибек снял густо облиствленную ветку, накрывавшую миномет, и первая вестница беды ушла в небо. Как я сразу сказал, село было жаль, сразу было ясно, что от него после сегодняшнего утра мало что останется. Чтобы уничтожить все эти автобусы, грузовики и легковушки, мотоциклы и велосипеды, всех курьеров, связистов, писарей, картографов, инженеров, финансистов, разведчиков, химиков, медиков и еще хрен знает кого, включая роту охраны, пятисот мин еще и не хватит. А поскольку они не сидели в одной избушке, плотно набившись в нее под завязку, а широко и вольготно разошлись, разбрелись и расставились по всему селу, и за околицы, то и пристреливаться не было никакой нужды. Разве что для того, чтобы мины накрыли самые шикарные легковушки, стоящие возле самых богатых зданий, раньше других. С третьей мины желательное место приложения усилий было нащупано, и Джалибек сразу, щедрой рукой своего помощника послал в село десяток мин. Затем сместил прицел минимально в сторону и отправил еще десяток. Работа началась, и фактически это была работа по площадям, мины сносили и поджигали соломенные и тесовые крыши, сметали дощаные заборы и плетни, разворачивали стенки сараев дровяных и с крестьянской живностью. И, конечно, дырявили покрышки, кузова и бензобаки автомобилей, выбивали стекла лобовые, боковые и фар, не оставляя без внимания оконные. И радостно встречали и догоняли выбегавших из домов и разбегавшихся офицеров, солдат и чиновников. Стальная вьюга сотен и тысяч осколков мела по улицам и переулкам села, находя многочисленные и далеко не безвинные жертвы. А там, где зазубренная сталь опускалась на землю, уже поднималось зарево многочисленных пожарищ.