Этот день для Эдуарда Баранчука начался исключительно неудачно. На работу он проспал и потому, наскоро умывшись, сунул в рот огромный кусок колбасы и, натужно урча, стал запрыгивать в брюки. Одновременно он еще натягивал свитер, но слегка запутался в нем, и оттого часть колбасы пошла с ворсом. Ботинки Эдуард шнуровать не стал и, схватив куртку, ринулся в коридор, на ходу проверяя, на месте ли пропуск, права, ключи. Пренебрежительное отношение к обувной фурнитуре не замедлило сказаться самым фатальным образом: в темном коридоре он наступил на шнурок, зацепил висящую на гвозде раскладушку, та, в свою очередь, сбила велосипед и самопроизвольно разложилась. Эдик промчался по этим хрустящим и звякающим предметам и вылетел на лестничную площадку. Там стояла полуглухая соседская бабушка, у ног ее жался испуганный пинчер.

— Поспешишь — людей насмешишь, — сказала бабушка.

«Только не нашего начальника колонны», — подумал Эдик, но поскольку ответить он не мог — второй кусок колбасы распирал его щеки, — то просто кивнул и поспешно прошествовал мимо.

Такси попалось сразу, лишь только он вылетел из подъезда. Эдик вскинул руку и, бросив взгляд на номер, машинально отметил: наше. Однако водитель, приспустив стекло, ткнул пальцем в трафарет возврата и устало сообщил:

— В парк.

Эдуард кивнул. Он сел рядом с водителем, слегка уязвленный тем, что его не узнали. Подтягивая поочередно то левую, то правую ногу, стал шнуровать ботинки.

Водитель хмыкнул. Потом подмигнул.

— Силен!

— Что? — спросил Эдик.

— С какого этажа прыгать пришлось? — снова подмигивая, осведомился водитель.

— Не понял юмора, — холодно пробурчал Эдик.

— Ладно, ладно.

Они подъехали к воротам парка. Машина остановилась.

— Приехали. — Таксист щелкнул тумблером таксометра, зафиксировал его в положении «касса». На счетчике было девяносто восемь копеек.

— А если мне дальше ехать? — сказал Эдик.

— Вот и ехай, — жизнерадостно улыбнулся водитель, — а мне баиньки пора.

— Отказ в передвижении, — констатировал Эдик. — Где у вас тут директор парка?

Водитель нахмурился. Эдик притворно вздохнул и полез в карман.

— Ладно. Сдачи не надо, — съязвил Баранчук и широким жестом положил на торпеду новенький хрустящий рубль. Он вышел из машины, негромко, по-водительски притворил дверцу и трусцой припустил к воротам.

…Дальше больше. Диспетчер не подписал путевку: оказалось, в парке ввели новшество — предрейсовый медицинский осмотр.

Впрочем, осмотр, как выяснилось, был обычной формальностью. Просто в кабинете инженера по безопасности движения сидела хмурая девушка в белом халате и измеряла шоферам кровяное давление. Она никак не реагировала на шутки таксистов.

На осмотре Эдик потерял минут пятнадцать — была очередь. У окошка диспетчера тоже толпился народ, и от нечего делать, заняв очередь и медленно двигаясь вдоль переборки, Баранчук стал перечитывать объявление «Органы внутренних дел разыскивают…». В парке у диспетчерской постоянно висело что-нибудь подобное, но за все недолгие месяцы работы Эдик ни разу не слышал, чтобы кто-то из шоферов непосредственно принимал участие в поимке преступника.

Этот портрет висел уже дней десять. Он был рисованным и являл собой образ довольно приятного молодого человека, чем-то напоминающий его двоюродного брата из Серпухова. В первый раз Эдик даже вздрогнул: это было на прошлой неделе, после смены, когда он ночью сдавал путевку и деньги. «Надо же, — тогда еще подумал Эдик, — ну просто копия Борька… Вот так попадется на улице, и возьмут».

Сейчас эта мысль его рассмешила. «Хорошо бы», — почти злорадно подумал он. Баранчук не любил своего двоюродного брата, не любил беспричинно, подспудно, может быть, потому, что рос сам, без родителей, всего добивался в одиночку. Борьке же все давалось легко — и институт, и деньги, и девушки, шел он по жизни победно, принимая успех как нечто обыденное. В общем, на взгляд Эдика, щеголь, пустышка и сукин сын…

Впереди было еще человек пять-шесть, и Баранчук снова обратил свой томительный взгляд на портрет. Текст с этой точки не просматривался, но он помнил его наизусть: «Рост выше среднего, волосы темно-русые, зачесанные на пробор, нос прямой, расширенный книзу, зубы ровные, белые…» «Ничего себе приметочки, — усмехнулся про себя Баранчук, — таких тысячи. Хорошо бы поинтересоваться у того, кто это писал, как быть с пробором, если тот в кепке, попросить снять? А для полного опознания еще сказать, чтоб улыбнулся, дескать, в самом ли деле «зубы ровные, белые»?»

Диспетчер подписал путевку, но сверху начертал: «Два заказа». Эдик было возразил, и так, мол, опаздываю, план не наберу, он даже голос повысил, но диспетчер только поморщился.

— План не наберешь? А ты летай…

— А ГАИ? — ехидно спросил Эдик.

Диспетчер и не моргнул.

— А ты над ГАИ летай. Следующий!

Вокруг расхохотались, и спор с начальством закончился.

Во дворе он столкнулся нос к носу с утренним таксистом. Баранчук хотел было обежать его, но тот загородил дорогу. Водитель улыбался совершенно по-доброму, без подвоха.

— Эй, мастер, сдачу-то возьми, — он повертел в пальцах новенький, вероятно, тот самый, хрустящий рубль и с наслаждением затолкал его в нагрудный карман Эдиковой куртки. — Ишь ты, молодежь, смена наша…

Добежав до своей машины, Эдик вспомнил, что накануне торопился и не вымыл «Волгу», уж больно много народа было на мойку. Он в задумчивости потрогал пальцем крыло, махнул рукой, авось на воротах сойдет, и кинулся за руль. Двигатель взревел, мгновенно набрав обороты. Так прогазовывая, но на малой скорости, словно бы сдерживая рвущуюся вперед машину, с видом делового, спешащего на линию человека он подкатил к воротам и тормознул, подчиняясь жезлу дяди Васи, известного под кличкой Апостол.

— Путевку, вьюнош, — потребовал дядя Вася.

Баранчук протянул путевку, по-прежнему прогазовывая и давая понять, что теряет драгоценное время. Однако дядя Вася в путевку и не заглянул. Он сунул ее в карман и указал слегка подрагивающим коричневым перстом в сторону мойки, не унизив свой величественный жест ни единым словом. Пришлось бы Эдику ехать «мыться», но в это время, мрачно ступая, к машине подошел ночной механик Жора, бывший гонщик, человек добродушного и одновременно крутого нрава, признанный в парке авторитет, но не по должности, а по чему-то такому, чего Баранчук еще и не понимал. И лицо у него было такое, не лицо — барельеф. Жора, кряхтя, загрузился в машину и уставился в лобовое стекло. Это значило, что его нужно везти к рынку в пивной зал. Ночной механик не выбирал Эдика, просто его машина стояла в воротах первой.

— Чего стоим? — с медным отливом пророкотал Жора. И голос у него был подходящий, под стать облику. Эдик молча кивнул на Апостола.

— Так машина грязная, — неуверенно сказал дядя Вася.

— А с чего ей быть чистой? — слегка удивился Жора. — На ней же ездют…

— Так начальство…

— Плюнь, — прогудел Жора. — Главное — спокойствие, Апостол. Береги нервы смолоду.

Второй аргумент окончательно убедил дядю Васю: он вернул Эдику путевку и опустил на воротах цепь.

Они выехали за ворота, и ощущение легкости и свободы овладело Эдиком, как всегда в начале смены. Он знал, что Жоре очень хочется пива, но был искренне потрясен и чуть не выронил руль, когда Жора, доселе мрачно молчавший, вдруг яростно заорал какие-то слова, оказавшиеся впоследствии стихами. Слова были такие:

Жора закончил декламацию, воздух в салоне еще дрожал. Он щелкнул ногтем по газете, которую держал в руках.

— Здесь напечатано, — сообщил он.

— Твои? — искренне удивился Эдик.

— А что, нравятся? — усмехнулся Жора.

Баранчук дипломатично пожал плечами и вежливо промолчал.

— Не мои, — сказал Жора. — Нашего водителя из третьей колонны.

— А что за газета? — просто так спросил Баранчук.

— Да не газета это, — поучительно прогудел Жора, — а наша многотиражка. Лещ в ней…

У входа в пивзал утренняя толпа восторженно и почтительно приветствовала Жору, уважая в нем признанного лидера.

Эдик постоял немного у пивнушки, потом сообразил: какой же здесь пассажир?! Он медленно двинулся вдоль рынка, зорко выглядывая людей на тротуарах и соображая, куда бы податься. «Сливки» ранней работы уже были сняты, вокзальный разбор шел к концу, оставался центр с его случайными превратностями, магазинами, приезжим людом. «В центр», — решил Эдик, но, проезжая мимо ворот рынка, все же остановился: «Куплю чего-нибудь, когда еще сюда попадешь…»

Через пять минут он вернулся с кульком яблок, а в машине уже сидел пассажир — Жора, невозмутимый и терпеливый. «Не запер я ее, что ли? — подумал Эдик с горечью. — Теперь катай его…»

— Жора, я машину… не закрыл?

— Почему же, — басовито отозвался Жора, — закрыл… — Помолчал и с пивной сытостью добавил: — В Хэмки поедем. За деньги, — он с легкостью повернулся и озорно заглянул Эдику в глаза. — Не волнуйся, корешок, могу вперед…

«Дурацкие вопросы задаю», — подумал Эдик. В парке не было замка, крючка, задвижки, вообще чего-нибудь такого, чего бы Жора не открыл.

Они тронулись в путь.

— Ты не подумай, Жора, я могу и бесплатно, — сказал Эдик, вспомнив злополучный рубль. — Меня самого сегодня бесплатно подвезли…

— Нет, — помотал головой механик, — тебе бесплатно еще рано. Вот станешь мастером, заведешь дела…

— У меня дел не будет, Жора.

Жора усмехнулся.

— Будут… Не захочешь, а будут. Это, брат, такси… Нервы, риск, деньги. Знаешь, кто в этом городе больше всех рискует? Милиция да таксисты.

Жора помолчал.

— Ну, милиция, ей на роду написано, у них работа такая. А у нас? Выходит, тоже такая…

Тут Эдик не выдержал:

— Сравнил тоже… Такая! Где имение, а где вода.

Жора закурил, развернулся к молодому водителю, облокотился поудобнее. Нелегкое это дело — передавать опыт.

— Вот ты, Эдуард, к примеру, ночью работаешь?

— Ну работаю…

— Вот представь: садятся к тебе двое мужиков. Чтобы водкой пахло — ни-ни… Сажаешь ведь?

— Ну сажаю…

Жора с видимым наслаждением затянулся. Ощущая себя сподвижником Макаренко, он в лучших традициях педагогики сбил пепел одним движением мизинца и продолжал:

— Один садится вперед, другой — сзади. Маршрут — дачный поселок Солнечный, по-старому деревня Фирюлевка. Километров эдак двадцать за кольцевую, однако в пределах, допустимых инструкцией, везти обязан. Везешь?

— Ну везу…

— А я не везу! — И Жора одним элегантным движением с силой выщелкивает окурок в ветровичок — навстречу потоку воздуха. — А я не везу, — продолжает он, — потому что чувствую: не тот это пассажир. И не повезу ни за какие деньги, потому что мой внутренний голос, понимаешь, говорит мне: не вези. Жора, худо будет. А внутренний голос у меня не алики-эдики, не салага то есть — извини, Эдуард, — он в одном таксомоторе двадцать лет пашет, знает, что почем и что к чему… Так-то.

Эдик уже представил себе молодого Жору, причесочка «полубокс», кепочка-восьмиклинка, брюки от колена шире некуда, на ногах белый парусин, стоит себе, опершись о «Победу» с шашечками, курит «Герцеговину флор». И музыка из старинного репродуктора со столба подходящая, что-то вроде «Компарситы» или «Брызг шампанского», тут-то к нему и подходят двое — мордатые, с фиксами, рябые, руки по плечо в наколках — сразу видно кто…

— Раньше-то, может, еще бы и повез, — из далекой реальности доносится басовитый речитатив Жоры, — а теперь и просить не надо, ясное дело — не повезу.

…Но тот Жора — молодой и неопытный — везет. Он галантно распахивает дверцу перед двумя мордоворотами и чуть ли не со слезами на глазах усаживает их в авто. И все это так выразительно, ну словно в немом кино…

— А то ведь как может быть, — продолжает Жора. — Тот, что сзади, приготовил удавочку из тонкой лески. А передний, рядом с тобой, тоже не зря: перехватит руль в случае чего и машину остановит. Заехали в темное место — р-раз — и кранты, сливай воду… — Монолог утомил Жору. — А все из-за чего? — с горечью заканчивает он. — В кассе-то больше тридцатки не наберется — копейки…

…Разбушевавшееся воображение Эдика уже рисует трагический финал этой истории. В могучих лапищах одного из амбалов появляется катушка от спиннинга. Отмотав изрядный конец, он делает лицо, как у Германа в «Пиковой даме», и приближается к переднему сиденью, где молодой красавец Жора о чем-то весело щебечет с передним пассажиром. Р-раз — и голова Жоры валится на грудь как подкошенная, в лице ни кровинки. Злодеи бросаются к нему и начинают бешено выворачивать карманы — пусто. Тогда один из них, вздрогнув от озарившей его догадки, срывает с Жоры белую парусиновую туфлю и, торжествуя, высыпает себе на ладонь горсть тусклых однокопеечных монет…

— Ты чего на него уставился? — недовольно гудит Жора. — Он уже давно зеленый… Трогай!

Эдик стряхивает оцепенение, включается и последним в потоке проскакивает перекресток.

— А вообще-то в такси всякое может быть. Ты в диспетчерской объявление видел? Вот они и надеются на наш острый глаз — где только за день не побываешь, с кем не столкнешься… Тормози здесь! Тут мне недалеко…

Видно, нешуточная жажда замучила Жору, потому что приказал он остановиться рядом с пивным баром, где также толпился многочисленный люд. Он и в самом деле вытащил из кармана горсть мелочи — ночная дань водителей механику — и было начал считать, но близость пивбара мешала сосредоточиться. Тогда он щедрой рукой ссыпал все в ладонь Эдику, мол, трояк там точно наберется, и думать нечего, а на счетчике и двух рублей нет. Он, кряхтя, вылез из машины и уж было двинулся к толпе завсегдатаев, откуда ему тоже приветственно махнули, но вдруг вернулся и постучал пальцем в стекло, которое Баранчук тут же опустил.

— Ты ведь пересдавал на права? — спросил как бы между прочим Жора.

— Ну пересдавал…

— Значит, талон предупреждений чистый?

— Чистый, — с гордостью отвечал Баранчук.

— Ну и плохо, — поморщился Жора. — Даю бесплатный совет. Сделай себе дырку. Придумай нарушение попроще и сделай. Чистый талон — это некрасиво, нехорошо, понимаешь. У нас еще ничего, а у них только глаза мозолить будешь: что это за таксист с чистым талоном?!

И, резко повернувшись, Жора окончательно зашагал прочь.

«У нас — это в такси, — расшифровал Эдик, — а у них — это в ГАИ. Что ж, наверно, резон есть…» Он не раз уже замечал плотоядный блеск в глазах инспекторов, проверяющих его талон на просвет. «Надо проколоть», — решил Эдик.

Не откладывая дела в долгий ящик, Эдуард Баранчук выехал на бульвар и помчался к развороту, намеренно превышая скорость. Однако он тут же сбросил ногу с педали газа: этот пункт в перечне нарушений был первым и мог грозить более серьезными последствиями, нежели дырка в талоне. По недолгому размышлению Эдик выбрал вскоре нарушение средней тяжести. По ту сторону бульвара за зеленью находился невидимый глазу пост ГАИ, именуемый в обиходе «стаканом». Была там же удобная, пользующаяся постоянным спросом стоянка такси. «Развернусь в неположенном месте, — решил Эдик, — а заодно и в очередь встану, двух зайцев убью».

Приняв меры предосторожности и пропустив редкий в это время встречный транспорт, Эдуард заложил изящнейший, с его точки зрения, вираж и… пересек осевую линию.

На визг горящей резины со стоянки оглянулись изумленные шоферы. Милиционера в «стакане» не было.

«Невезуха, — с горечью подумал Эдик. — Как началось с утра, так и пошло…»

Он подрулил к стоянке и вышел вон, раздраженно хлопнув дверцей.

— Так ее. Казенная — не своя, — озорно подмигнул известный всей таксистской братии дед-бородач, — лупи ее, родимую, все равно прокормит…

В другой раз Эдик бы и вступил в разговор: покалякать с этим стариком, помнящим еще «форды» и «амы», было одно наслаждение. Но сейчас он лишь хмуро обошел свою лайбу, попинал так, от нечего делать каждый баллон и, ни слова не сказав товарищам по цеху, снова уселся на свое место.

Очередь двигалась быстро. Когда Баранчук оказался первым и, как всегда, не то чтобы с замиранием сердца, а с каким-то волнующим интересом ожидал «своего» пассажира, к нему подошла совершенно обыкновенная старушка. Она не села в машину, а, шустро семеня, обогнула ее и робко прикоснулась к Эдиковой дверце, не говоря ни слова и глядя как-то жалобно и таинственно.

— Мне что, подвинуться, бабушка? — вежливо спросил Эдуард.

Тогда старушка просунула голову в салон и, источая какой-то щемящий домашний запах, жарко зашептала:

— А не откажешь, сынок?

— Смотря чего, — осторожно ответил Эдик. — За руль не пущу.

— Мне телевизер купить… — по-прежнему виновато и просительно зашептала старушка. — Ты уж не откажи, сынок. Дело-то оно ведь такое, редкое…

— Бабушка, я ведь телевизорами не торгую, у меня свой поломанный. Вам в магазин надо…

— А зачем мне твой? Я и говорю, в магазине… — Она робко прикоснулась к его плечу. — Дочка у меня замуж выходит…

По дороге в универмаг бабушка лопотала без умолку, и была в ее старушечьей болтовне какая-то уютная умиротворенность, тихая основательность старых людей, не привыкших к легким деньгам.

— Ты уж похлопочи, сынок, в магазине-то, выбери хороший. Но недорогой… Я в ентих телевизерах не разбираюсь, хотя слыхала, правду ль, нет говорят, есть такие — подороже дома будут… Так мне такой не надо. Ты недорогой выбери, только хороший, чтобы показывал… Дочка-то сюда переехала, теперь городская. А дома у нас в деревне ну совсем дешевые стали…

Эдик вежливо кивал, поддакивал, но слушал старушку вполуха: не претворенная в жизнь идея мешала ему жить, ибо талон предупреждений все еще оставался чистым.

Наконец случай представился. Он совершенно внаглую переехал перекресток на желтый свет, хотя возможность своевременного торможения была исключительно налицо. Тут же раздался суровый свисток, за которым последовал требовательный жест жезла, зажатого в белую крагу.

— Торопитесь, водитель? — холодно, но вполне дружелюбно спросил подошедший инспектор. Вопрос был риторический и не требовал никакого ответа, разве что обычных в этой банальной ситуации оправданий. Однако ответ последовал.

— А хоть бы и тороплюсь, — сказал Эдик, протягивая без приглашения права и не удостаивая инспектора выходом из машины.

— Что? — поначалу опешил милиционер.

— А то, — отрубил Эдик. — Нам летать надо, а не стоять на солнышке… греться, понимаешь.

Оскорбительный и несправедливый намек до глубины души поразил инспектора. Губы его залегли тонким полукругом концами вниз. Он вынул талон из корочек и посмотрел на просвет.

— Чистый, — сказал он неодобрительно.

— Чистый, — подтвердил Эдик.

И тогда инспектор аккуратно вложил талон в удостоверение, захлопнул его и протянул Баранчуку.

— Ладно, — миролюбиво сказал он. — Ограничиваюсь устным предупреждением. Будьте внимательнее, водитель.

И, козырнув, пошел к перекрестку, на ходу натягивая краги.

Потрясенный благородством инспектора ГАИ, Эдуард не испытывал судьбу до самого универмага, а когда приехал с бабушкой к магазину, его осенило. Он поставил машину прямо под знаком «Стоянка запрещена» и, взяв бабушку под руку, торжественно ввел ее в лучший в городе торговый центр.

Знак разрешал остановку любого транспорта не более чем на пять минут.

В магазине они пробыли минут сорок. Эдуард загонял продавцов, заставляя их выкатывать из подсобки и включать один телевизор за другим. Он был придирчив и взыскателен. То ему не нравился оттенок светящегося экрана, то тембр звучания, то неудовлетворительный предел качества настройки, а то и просто едва видимая царапина на полировке. Продавцы ему не перечили: эмблема такси на фуражке авторитетно свидетельствовала о хваткой бывалости этого человека. Бабушка жалась рядом с ним и за все долгое время закупочного процесса не проронила ни слова.

Наконец Эдуард выбрал телевизор, и продавцы облегченно вздохнули. Одной рукой оберегая старуху от толчеи, другой уцепив запакованный приемник второго класса, Баранчук наконец-то выбрался на улицу и торжествующе улыбнулся. У его машины стоял милиционер.

— Ваша машина, водитель? — зловеще спросил он. Вопрос по-прежнему строился риторически.

Эдуард хотел уже было слегка нагрубить, но опыт подсказывал, что этого делать не надо, и потому он изобразил на лице испуг и пролепетал:

— Ну моя…

Милиционер с гневной горечью улыбнулся.

— А я уже и уходил, — сообщил он, — потом вернулся. Сейчас хотел опять уйти, но нет, думаю, дождусь, посмотрю, кто ж это за наглец такой…

— А чего бегать-то? — не выдержал Эдик, но, перехватив сокрушительный взгляд инспектора, виновато добавил: — Машина-то моя, куда я от нее денусь…

— Удостоверение на право вождения, товарищ водитель!

Эдик протянул права.

— Чистый, — глядя талон на просвет, усмехнулся инспектор.

— Чистый, — кивнул Баранчук.

Сценарий повторялся как по-писаному. Но когда младший лейтенант достал компостер, у Эдика дрогнуло сердце. Ему вдруг стало ужасно жалко свой новый талон. Он и не заметил, как произнес:

— Может, штраф, а, товарищ майор?

«Товарищ майор» задумался. И тут произошел стремительный диалог, начатый Эдиком и неожиданный по своей прямолинейности для обеих сторон.

— Рупь.

— Три.

— Коли!

Он бы и проколол, если бы рядом не раздался истошный вопль, и совершенно забытый в этой драматической ситуации второстепенный персонаж вдруг не явился на сцену, чтобы стать главным действующим лицом. Это была бабушка.

— Не губи, родимый! — завопила она. — Ой, не губи!

Она мертвой хваткой повисла на инспекторе, хватая его за руки, за лацканы, дергая за планшет и причитая:

— Не виноват он! Ой, не виноват! За что ты его, сердешного?! Это же такой человек! Он меня спас… Да! И дочь мою спас. Замуж она выходит… Отпусти ты его, батюшка, а? Христом-богом молю — отпусти!

Вокруг уже собирался народ, и, как всегда, кто-то невидный в толпе, выражая якобы общее мнение общественности, анонимно, но грозно спросил:

— Ну чего к старухе пристал? Лучше бы бандитов и воров ловили.

— Когда их надо, их завсегда нету, — немедленно поддержал чей-то пропитой альт.

Молоденький лейтенант покраснел, с трудом отцепился от бабки и, возвращая целехонькие документы Эдику, зло прошипел:

— Кати отсюда! И чтоб я тебя здесь больше не видел. Артист!..

По дороге обратно, к дому бабкиной дочери, Эдуард Баранчук думал о противоречиях человеческой личности. Вот ведь был близок к достижению цели, а сам все и испортил. Да еще и старуха ввязалась, совсем нехорошо. Теперь тот лейтенантик запомнит номер, и лучше ему на глаза не попадайся… Старушка сидит как мышка, притихшая, но прямая, довольная собой до смерти, но скромная, мол, спасла от погибели такого человека. И Эдик не стал ее огорчать.

— Спасибо, бабушка, выручила ты меня, — пробурчал он.

Старуха в ответ разразилась целой речью, дескать, что она?! — букашка, это он ее выручил, спас, понимаешь, от разорения, так что его, Эдика, она и хочет отблагодарить, поскольку вот ее дом и дальше ей ехать некуда.

Баранчук в темпе затащил телевизор вместе с бабушкой на третий этаж, отобрал у нее ключи и открыл квартиру, в которой не оказалось ни души.

«Вероятно, все на работе», — подумал Эдик.

И тогда он стремительно распаковал телевизор, водрузил его на комод и подключил антенну, которую они с бабушкой купили впрок в том же злосчастном магазине. Когда на экране появился хулиганистый волк из мультяшки и голосом артиста Папанова зарычал свое всегдашнее «Ну, погоди!», старуха уже была близка к обмороку от счастья и дрожащими пальцами разворачивала сильно похудевший после покупки белый платочек с каемкой. Она уж вытаскивала оттуда красненькую, но Эдик, не дав ей опомниться, сам вытащил мятую пятерку и, не желая больше слышать слов благодарности, помчался к чертовой матери из квартиры.

…Да, денек в смысле плана оказался не из лучших. Время летело катастрофически быстро, а в кассе — Эдик бросил взгляд на «цепочку» таксометра — шесть рублей с копейками и две сиротливые посадки.

У вокзала к нему сели какие-то две щебечущие девицы с цветами, в центре у почтамта к ним присоединился бородатый негр, говорящий по-русски лучше, чем ведущий передачи «Утренняя почта»: он иронично корил девиц за якобы невнимание к его чуть ли не коронованной персоне. Причем не мэкал, не экал, а садил деепричастными оборотами и вводными предложениями, да так, что Эдик подумал: «Ну и ну, этот тебе не только «Катюшу» споет».

Сошла эта троица у общаги университета. Там Эдик, бросив машину, посидел на бордюре, понюхал весеннюю травку на газончике. Было тепло, солнышко уже хорошо пригревало, и даже как-то лениво подумалось: а хрен с ним, с планом. Однако чувство долга вскоре снова взяло верх, и Эдик вновь включился в суматошные гонки по улицам.

От мебельного магазина он прихватил элегантного грузина на Курский вокзал, по виду даже не скажешь, кем бы тот мог работать: дымчатые очки, вельвет, хлопок, через руку плащ «лондонский туман», благородная ухоженная проседь, на запястье, разумеется, «Ориент-колледж», словом, простенько, но со вкусом, неизбитый фасончик. Заплатил он, как само собой разумеющееся, вдвое больше, чем было на счетчике, и, когда Эдик возразил, дескать, много, тот не улыбнулся, а по-деловому, серьезно заметил:

— Сам зарабатываю и другим жить даю. До свиданья, дорогой.

Эдик было встал в очередь на остановке, но двигалась она медленно, да впереди еще кто-то не спеша «банковал» с молчаливого согласия контролеров, и он решил выскочить на Садовое кольцо к обычной толкотне у бойкого гастронома — авось повезет.

Так он и сделал. Тормознул за троллейбусной остановкой, достал расхожую тряпку из-под сиденья и, выйдя из машины, что есть мочи принялся тереть лобовое стекло до самозабвенного блеска: что поделаешь, водителя Эдуарда Баранчука еще со времен армии раздражала на стекле малейшая пылинка. Так он и тер, пока его не хлопнули по плечу и громкий незнакомый голос произнес:

— Неужели Эдуард Баранчук собственной персоной?

Эдик обернулся и обомлел: на него, улыбаясь, глядел парень, как две капли воды похожий на тот портрет, что висел в диспетчерской. Это, конечно, был его двоюродный брат Борис — Борька из Серпухова.

— Сколько лет, сколько зим, — фальшиво обрадовался Борька.

Не виделись они года три, а то и четыре.

— Здорово, — сумрачно сказал Баранчук.

Родственных объятий не случилось, какое там братание с таким хмырем. Ишь выставился, чистюля… И проборчик аккуратненький, как из парикмахерской вышел.

— А я на часок по делам и обратно к себе в Серпухов, — сообщил Борька, как будто его кто спрашивал. — В одно местечко надо заехать… Не подвезешь?

Эдуард вытер руки той же тряпкой, неприветливо глянул на родственника. И вдруг его осенило: да это же Борькин портрет висит в парке. Точно! Он и в детстве был аферюгой: если чего не выменяет или не стащит, три дня ходит дутый. Вот и сейчас поди что-нибудь спер или кого изнасиловал, а следов, кроме описания своей подлой хари, не оставил…

— Садись, — сказал Баранчук, он уже принял решение. — Прокачу с ветерком.

— Тогда погоди минутку, только сигарет возьму…

Борька пошел в киоск за сигаретами, а Эдик, как бы нехотя, как бы гуляя, пошел за ним: мало ли, такой и сигануть может, потом ищи-свищи… Однако брат купил сигареты — Эдик издали увидел: «Дымок» — и вернулся. «И сигареты ханыжные, — наметанным взглядом частного детектива определил Баранчук. — А то что вылизался, так это маскировка, ясное дело, шпана шпаной…»

— Куда тебя? — спросил Баранчук.

— Ты поезжай по Садовому, а я потом скажу…

«Темнит, голубчик, ишь ты, «в одно местечко»… Сейчас тебе будет одно местечко, не обрадуешься».

Эдуард, конечно, знал Садовое кольцо как свои пять пальцев. «Если до Колхозной не скажет повернуть, так прямо во двор двадцать второго отделения и въедем…»

Он уже представил себе Борьку в полумаске, «нос прямой, расширенный книзу, зубы ровные, белые», оскалился и подступает к девице. А девушка тоненькая, худенькая, ну вылитая Дездемона, что-то лепечет, умоляя. Но Борька…

— Молодец, быстро едем, — сказал Борька. — А то я в самом деле опаздываю…

— Не опоздаешь, — пообещал Эдик, представляя себя в милицейской форме.

…И когда Борька, протянув свои дерзкие лапы, стал срывать с девушки водолазку, он, Эдик, не спеша вошел в комнату и, спокойно усмехаясь, облокотился о комод — в руке тяжеленный пистолет армейского образца — ну точь-в-точь тот майор из телевизионной серии, то ли Лялин, то ли Танин…

— За Колхозной — первый направо, — сказал Борька.

Но Эдик повернул раньше.

— Эй, ты куда?! — завопил родственник. — Я же сказал — за Колхозной!

— Сиди и не рыпайся! — процедил Баранчук, поворачивая к уже близкой милиции.

— Останови! — взвизгнул Борька. — Останови, говорю! Куда ты меня везешь?

— Сейчас узнаешь. — И Баранчук затормозил прямо у входа.

Он ловко выскочил из машины, на ходу ухватив монтировку, и тут же оказался по ту сторону «Волги». Борька сидел весь белый и перепуганный. Эдик рванул дверцу.

— А ну вылезай!

— Ты что, с ума сошел?! — прошипел Борька.

— Вылезай, кому говорю. — Баранчук левой рукой ухватил воротник замшевой куртки, а правой сунул под нос ее обладателю тяжелую монтировку. Борька отшатнулся, и воротник треснул по шву.

— Ты что же, гад, делаешь?! — с холодной яростью изумился он и попытался ткнуть Баранчука ногой, не вылезая из машины. Но Эдик был начеку. Он успел схватить брата за ногу и наконец выдернул его из машины на свет божий. Борька больно стукнулся задницей об асфальт и больше сопротивления не оказывал, а лишь постанывал, яростно сверкая глазами.

Эдуард втащил его в дежурную комнату, приткнул к стене и громко заявил:

— Арестуйте его! А заодно обыщите, у него может быть оружие.

— А кто это? — спросил дежурный капитан.

— Как кто?! — удивился Эдик. — Мой двоюродный брат.

— Ну, этого для ареста маловато, — миролюбиво улыбнулся дежурный.

— Да вы что, товарищ капитан! Вы же его разыскиваете, у нас его портрет в парке висит.

Капитан посерьезнел, стрельнул глазами в сержанта.

— Обыщи, Платонов.

Оружия при Борьке не оказалось, документов тоже. Зато сержант извлек из заднего кармана брюк пачку валюты — какой, Эдик не разглядел.

— Н-да… — сказал капитан.

Борька криво усмехался.

— Да я за границу еду, товарищ капитан. С группой…

Эдик Борьку прервал:

— Какой он теперь тебе товарищ? Ты ему «гражданин капитан» говори…

Дежурный поморщился.

— Рано. До суда рано. Платонов, уведи пока.

Когда все было оформлено, капитан от души пожал Эдику руку и записал ему на бумажке телефон.

— Позвони попозже с линии, водитель. Может, еще понадобишься сегодня. А так молодец. В парк сообщим, какого парня воспитали. Молодец!

Эдик вышел на улицу, закурил. Нет, он не чувствовал угрызений совести, хотя все-таки какой-то осадок был: как-никак родственник…

День близился к вечеру, начинался час «пик», и Баранчук, наверстывая упущенное, включился в работу. Он колесил по городу с пассажирами, а мысли его нет-нет да возвращались в одну точку: что такого мог натворить Борька? Видимо, что-то серьезное, раз милиция обратилась за помощью к таксистам, зря такой розыск не объявят.

Когда работа схлынула, на одной из стоянок уже перед самым концом смены Эдик решил маленько передохнуть и покалякать с ребятами. Он уже вышел из машины и, подходя к ребятам, услышал обычное «Везу я сегодня одного «пиджака», как вдруг вспомнил, что так и не взял ни одного заказа.

«Опять нехорошо, поди им потом доказывай, что был занят героизмом, — подумал Эдик. — А пассажир всегда прав, ему ехать надо, будьте любезны подать в течение часа».

Он вызвал со стоянки диспетчерскую и назвал свой номер, втайне надеясь, что все заказы в городе выполнены. Оказалось, что нет. А поскольку у Эдика знакомых среди диспетчеров не было и в элитарный круг водителей он не входил, то и заказ он получил не ах какой: кому-то приспичило на ночь глядя ехать на дачу. Туда, конечно, хорошо, но обратно «конем».

Когда Эдик подал машину к массивному дому в одном из арбатских переулков, оказалось, что клиент уже расхаживает вдоль тротуара и нервно курит.

— Что же так долго, товарищ водитель? — раздраженно спросил он.

— Я приехал на пять минут раньше, — возразил Баранчук.

— Ну хорошо, хорошо, поезжайте, только быстрей, прошу вас, я заплачу… — И он назвал адрес — дачный поселок у черта на куличках.

Эдик погнал, это было и в его интересах — смена почти закончилась. Пассажир всю дорогу курил, а к тому времени, когда выехали за город, весь извертелся, то закрывая окно, то открывая ветровичок. Они выехали за кольцевую.

— Нельзя ли еще быстрей?

Эдик прижал. Он не задавал вопросов, уже по своему недолгому опыту зная, что извержение начнется само. Так оно и случилось: не доезжая километра три до места, клиент повернулся к нему и заискивающе заговорил:

— Вы только поймите меня правильно… Как мужчина с мужчиной. Я, конечно, заплачу… вы, наверно, тоже женаты… Господи, что я говорю?! Слушай, парень, мы сейчас едем ко мне на дачу, а там моя жена… Словом, у нее кто-то есть…

Игра становилась интересной.

— А я здесь при чем? — спросил Эдуард, который, в сущности, не был поклонником домостроя, но к супружеской неверности относился резко отрицательно.

— Надо как-то войти в дом, чтобы он… ну то есть тот… чтобы они не успели одеться и убежать…

— Я постучу и скажу: телеграмма, — предложил Баранчук. Роль частного детектива сегодня просто улыбалась ему.

— Гениально! — прошептал мужчина. — Просто, но гениально!

Он достал какую-то купюру, положил в ящик между сиденьями.

— Вот деньги, тут хватит, лучше нам рассчитаться сразу… — по-прежнему заговорщицким шепотом оттарабанил пассажир.

«А чего он боится? — подумал Эдик. — Что любовник убьет его и он не успеет со мной рассчитаться?» Теплая волна сочувствия и нежности к этому благородному и обманутому человеку захлестнула Эдика. И он уже представил себя высоким стройным голубоглазым блондином (все верно, кроме того, что он был брюнет) в крылатке и цилиндре, с пистолетом «лепажа» в руке у дверей шикарного особняка с колоннами. За ним понуро стоит ее муж. Они входят в особняк, минуют анфиладу комнат и распахивают дверь в спальню. «Полиция нравов!» — говорит между прочим Эдик. Любовник в ужасе отшатывается к стене, а она, в пеньюаре, легкая, воздушная и прекрасная, в облаке пушистых волос, бросается Эдику на шею и жарко шепчет: «Спасите, мсье, они оба изверги…»

— Приехали, — сказал пассажир, — здесь направо…

Они покинули машину и почему-то на цыпочках поднялись на крыльцо небольшого летнего домика. Эдик постучал. В доме зажегся свет, прошлепали чьи-то шаги, и сонный женский голос из-за двери спросил:

— Кто там?

— Поли… Вам телеграмма.

За дверью помолчали. Потом тот же голос сказал:

— Положите под дверь.

И тогда пассажир — Эдик не успел и мигнуть, — с жутким криком выставив плечо, бросился на дверь. Та с грохотом распахнулась, и он влетел в проем, как греческая таранная машина. Верный долгу, Эдик последовал за ним и тоже вошел в комнату. Никого! Позади них, усмехаясь и уперев руки в боки, стояла усатая неопрятная толстуха.

— Ну что? — сказала она. — Опять таксиста привел?

Эдик вышел, на ходу подавляя в себе чувство невольного стыда. Он сел за руль и, включив дальний свет, стал по проселку выбираться на основное шоссе.

«Да-а, — думал он, — не зря красавицы жалуются, дескать, мужиков нет. А вот на такую всегда найдутся, еще и выбирать будет…»

В свете фар на обочине возникли две фигуры. Один из мужчин поднял руку.

«Повезло, — подумал Эдик, — холостого пробега не будет…»

Однако, памятуя советы Жоры, поставил, прежде чем подъехать, двери на кнопки: так они снаружи не открывались.

— Куда, ребята? — спросил Баранчук, приспуская окно.

— В город, шеф, — сказал, наклонившись, один из них. — Обижен не будешь.

Ребята как ребята, и Эдик поднял кнопку задней дверцы. Правда, лицо одного из них, того, с усиками, показалось ему знакомым, но мало ли знакомых и похожих лиц на дорогах и улицах…

Эдик включил скорость, и они тронулись. Второй парень, тот, что без усов, ловко скользнул меж сиденьями и пружинисто опустился рядом с водителем.

— Так-то лучше, — весело сказал он. — Поворачивай назад, шеф.

Эдик затормозил.

— Вы же сказали — в город?

— Верно, в город. Только в другой.

— Я не повезу, — заявил Баранчук, — у меня смена кончилась.

— Да ты не волнуйся, будешь в порядке, копейка есть…

— Сказал, не повезу.

— Глянь сюда, шеф, — негромко сказали с заднего сиденья.

Эдик оглянулся на усатого: в машине было темновато, но не настолько, чтоб не увидеть пистолет в руке пассажира. И тут Эдик вспомнил, откуда ему знакомо это лицо: если бы не усы, за его спиной сидел бы копия Борька…

Делать было нечего, и он развернулся, лихорадочно соображая, что можно предпринять в такой ситуации. Выпрыгнуть на ходу из машины? Рискованно. Может, врубиться в столб… А потом что? Мысли потекли спокойнее. Раз они его сразу не стукнули, значит, он им нужен… Зачем? Сидящий рядом с ним парень как бы угадал, о чем он думает.

— Будешь себя хорошо вести, получишь сотенную.

«Ого, — подумал Эдик, — интересно за что?»

Далеко впереди засветились слабые огоньки — пост ГАИ.

— Сейчас будем проезжать пост: смотри не балуй, — сказал передний.

— А если остановят?

— Проедешь мимо.

Эдик подумал.

— А догонят?

— Не на чем, — усмехнулся парень.

Там, вдали у будки, хорошо освещенной фонарями, действительно не было ни «коляски», ни «Жигуленка». На противоположной стороне стоял огромный рефрижератор, а его водитель как раз перебегал дорогу к остановившему его инспектору.

«Второй, наверно, в будке», — подумал Эдик и сбросил скорость до сорока километров, как того требовал знак. Он глянул в зеркальце заднего вида: усатого не было видно — лег на сиденье.

— Поезжай быстрей, — приказал парень. — Прижми!

— У них «коляска», может быть, за углом…

— Прижимай, тебе говорят. Ну!

И тогда Эдик принял решение.

…Этот трюк они придумали еще в армии: у кого была лысая резина, поливали плац и устраивали в выходной соревнование. Разумеется, в отсутствие офицеров. Трюк был простой, но требовал мастерства и хорошей вестибулярки. Надо было, разогнавшись, заложить вираж — машина на мокром асфальте раскручивалась — кто больше сделает оборотов, тот и выиграл.

Сейчас успех зависел от трех вещей: две из них были налицо — мокрая после дождя дорога и почти лысая резина, не выработавшая, к счастью, свой ресурс.

«Эх, не подвела бы дверца», — с тоской подумал Эдик.

Он уже видел, что инспектор, проверяющий документы «дальнобойщика», и не собирается их останавливать: глянул только, убедился — такси, пусть проезжает…

И тогда Эдик, на секунду выжав сцепление, резко бросил его и выжал до конца педаль газа. Мотор взревел, «Волга», чуть не встав на дыбы, рванула вперед, и тогда Баранчук, чуть откинувшись, вложил всю силу в правое плечо и врубился им в пассажира, сидящего рядом. Под двойной тяжестью дверца распахнулась, и ничего не соображающий парень кулем вывалился чуть ли не под ноги инспектору и «дальнобойщику».

А Эдик, сцепив зубы и ожидая выстрела сзади, уже закладывал вираж, уже открывал свою дверцу и сам вываливался из машины. Падая, переворачиваясь и теряя сознание, он успел увидеть, что расчет оказался верным: заканчивая немыслимый пируэт, его «Волга» врезалась в рефрижератор именно той дверцей, где, как он думал, должна была находиться голова спрятавшегося преступника.

…Когда он открыл глаза, вокруг уже было полно маяков: два синих милицейских и один желтый — «Скорая». Кто-то в белом халате бинтовал ему голову, а сам он, чувствуя себя довольно сносно, сидел на земле, привалившись спиной к будке. Рядом стоял полковник и с великим любопытством взирал на Баранчука.

— Товарищ полковник, — сказал Эдик слабым голосом, — у вас городской телефон есть?

— Есть, — ответил полковник.

— Позвоните в двадцать второе, пусть моего брата отпустят…