— Ты знаешь, что сегодня боец комендатуры погиб? — огорошил первым же вопросом Мишка.

— Нет, — ответил Алексей. — Откуда? Кто?

— Олег Коротков, — хмуро сказал Митридат. — Из тех, что тебя на «Тетрисе» прикрывали…

В горле вдруг пересохло. Он задал главный для себя в эту минуту вопрос:

— Из-за меня?

Мишка скривился:

— Частично…

У Кравченко мигом потяжелело сердце.

— Да нет, — успокоительно сказал Митридат, поняв состояние друга. — Не бери на себя. Это наши. Решили до конца отыграть этого Мирона. Ну, и организовали, — он выделил это слово интонацией, — чтобы резидент вызвал на связь своих кураторов. Дескать, удалось тебя взять, пусть высылают группу для транспортировки пленного через линию фронта. Пусть группа сама из «Айдара», но мы-то знаем, что «Айдар» на коротком поводе у СБУ ходит. И кураторы там оттуда сидят, в батальоне. Ну, то есть наши предполагали, что простых бойцов на такую операцию не отрядят, и возьмём мы минимум одного, кто знает за кураторов. А то вдруг и куратор забалует в прифронтовой вольнице и сам пожалует. Вот удача была бы!

— Да ладно, — всё ещё ёжась душою от поселившегося в ней холодка, буркнул Алексей. — Дураки они там, что ль? А планировать в расчёте на дурака… — он махнул рукой. Мелькнула надежда, что его вины в потере комендача не так и много. Или вообще нет. Подленькая, конечно, надежда, но лучше она, нежели ледяное осознание, что из-за тебя погиб человек.

Они опять сидели с Мишкой в «Бочке», и при небольшом напряжении воображения можно было ощутить себя три дня назад, в том несчастном посленовогоднем 1-м январе. Правда, сейчас был вечер, и в отличие от того полупустынного пейзажа ныне подвальчик был прилично наполнен. Со стены из телевизора всё так же верещали какие-то певички, на их фоне всё так же плыли строчки телетекста, призывающие особей противоположного пола к процессу размножения.

За соседним столиком сидели ждущие знакомств девушки, как когда-то сидела Ирка. К ним с энтузиазмом клеились какие-то ополченцы, и из этого угла просто веяло молодым оптимизмом и сексуальным энтузиазмом. Дальний угол, напротив, представлял собою пример развития былого оптимизма до драмы привычного быта. Неимоверно пьяный, но ещё не буйный гражданский всё никак не желал отправляться домой, куда его с неизобретательным матом тащила полная и неопрятная то ли жена, то ли подруга в ополченской униформе и кобурой подмышкой. Ей помогала подруга, весело подхихикивая и предлагая не принимать поведение мужчины близко к сердцу.

Наблюдать за всем этим было бы забавно, если бы… Если бы не тема разговора, поднятая Мишкой.

— Ну, на дурака и не планировали, — продолжал, между тем, Митридат. — Практически стандартный ход — ловить заказчика на живца.

Он помолчал.

— В общем, лажанулись, — сказал Мишка дальше, с интересом переждав очередную вспышку мата в противоположном углу, когда уже было уведённый наружу гражданский вырвался из рук вооружённой бабы и вернулся за столик. — Не так и сильно лажанулись, двоих всё же задержали. Беда, что командира их завалили. Именно он парня нашего свалил, так что по нему и врезали от души.

Но зато маршрут их выявили, по которому они просочились. Относительно свежий — не через весь этот бардак возле Первомайска, а через «зелёнку» между Раевкой и Славяносербском. Даром что через реку. А в Жёлтом у них агентурка, там даже машина для них была. Хорошую связь вскрыли…

Алексей же для себя отметил: нащупали укры, что ли, те маршруты, по которым, бывало, он выдвигался? Или они ими и так пользовались, а он не знал? А почему не знал? Должен был. Не доводили. Или те не ходили? А если и ходили не обычные ДРГ, а вот подобные агентурные группки, то тогда это дела ГБ. А раз так, то кто же будет доводить такую информацию до полевого разведчика?

Но ведь это же очень важно! Ведь параллельным маршрутом, только в противоположном направлении, он сам заводил перед Новым годом группу. Кстати, гэбэшную же. Попалились ребята, что ли? Нет, укропы, конечно, не по тому же маршруту прошли, но…

Митридат успокоил: всё нормально, прошли ребята и сегодня ночью вернулись.

— Но подробностей я пока не знаю, сам только что приехал. На службе нет никого, только дежурная смена, — что-то Мишка раньше подобных подробностей не доводил… — Тебе звоню, а ты, вишь, с новыми сослуживцами водку пьянствуешь…

Это было совсем не так. Что там, бутылочка, ну, полторы коньяка для двух офицеров, да под неспешный разговор? Но Лёшке понятно было: хотел Митридат незамысловатой подколкой своею снять ту тягость, что нависла над ними после известия о гибели бойца.

А разговор с Кугой действительно оказался полезным и в конечном итоге — хорошим. Алексей не знал, какие подробности ему позволено раскрывать из того, что произошло за последние три дня, а какие — нет. Никаких ограничений в этом смысле на него никто не накладывал. Может, забыли просто, но тем не менее…

Так что в ответ на живой интерес начштаба к «айдаровскому» «хвосту» Кравченко скупо поведал свою историю. Как приехал из благополучной Москвы, уйдя с благополучной работы, чтобы тут отомстить за убийство отца. Как в меру сил прореживал ряды нацистов. Как в итоге дождался обратки — как обычно для нациков, подлой и неизбирательной, без внимания на гражданское население. Как в больнице, куда угодила контуженная при взрыве в квартире подруга, пришлось отбиваться от бандитов. Как те, получив по сопатке, взяли в заложницы раненую женщину. Как Алексей вкупе с комендантскими и гэбэшными парнями её освобождали. Как попутно растрясли банду «Тетриса».

Про комендантского крота, как и про укропского резидента Алексей не сказал. Это были не его личные дела, да и не его тайны. Но хватило и того, что было рассказано. Куга стал смотреть на него с куда большей симпатией, чем в начале разговора. Более того — после замечания Лёшки: «Вот так и завязался я с ГБ…» — Серёга, чуть ли не оправдываясь, заговорил: мол, никто тут против ГБ ничего не имеет, знают, что наши там, в основном, ребята, а что Бортник раньше на СБУ работал — так раньше все на Украину работали. Просто, думали, чужака к нам заслали, вот и насторожились ребята, а Куляб так и приборзел немного на волнишке-то. А он, Буран, оказывается, свой, боевой офицер, да к тому же утёрший нос и ГБ, и комендатуре. Так что всё путём, Алексей Саныч, ребята таких уважают. А на боевых себя покажешь — так и весь свой будешь!

Вот ведь, подумал тогда Кравченко. Всей республике без году неделя, а ревность между силовыми ведомствами уже тут как тут. Раньше он этого как-то не замечал. Летом, вроде, все отбивались по мере сил, и особой разницы ещё не было, кто там воюет от комендатуры, а кто, условно, от прокуратуры. Которой, правда, тогда не видно, не слышно было.

Да, собственно, та же родная ГБР «Бэтмен», когда Луганск патрулировала, одновременно ведя бои по периметру — уже по периметру, да! — она в себе тогда все функции объединяла: и армии, и комендатуры, и ГБ, и прокуратуры. Последнее, как выяснилось из нынешнего разговора с Митридатом, — к сожалению…

— По словам задержанных, — между тем, продолжал Мишка, — с их стороны операцию разрабатывал некий Валентин Гадилов, он же Сергей Молодченко. Засветился ещё летом, когда вступил в «Айдар» добровольцем после отсидки десятки за убийство. Наш, луганский, бывший журналист. В том числе и в «XX веке» работал, прикинь!

Алексей газетами не интересовался, но про эту, конечно, не знать было нельзя — главное ныне издание республики, а то и единственное уцелевшее. Да, любопытно гражданская война судьбы людей перетасовывает — прав Шолохов и велик!

— В принципе, — Митридат усмехнулся, — ты его, по идее, можешь даже знать. Нет, в убийстве отца твоего он не участвовал, позже на «Айдар» зашёл, но воевал тоже в Лутугино, Хрящеватом и Новосветловке. Как жив остался, неизвестно, потому как сам знаешь, как их там «северным ветром» подмело. Нет точных данных. Может, загодя куда перешёл, а может, среди этих, помнишь, крыс смылся, которые своих подыхать бросили и под видом гражданских на Болотенное ушли.

Алексей задумался. В принципе, он что-то об этом человеке слышал, когда через пленных устанавливал имена убийц отца. Всплывала фамилия, да, точно, в Новосветловке! Но один раз и как-то косвенно. Точно, было, когда устанавливали имена личного состава противника. А дальше списки ушли в Особый отдел «Бэтмена», после чего до Кравченко никакой связанной с этим персонажем информации уже не доходило.

— В общем, дядя странный, хотя ведёт себя как типичный нацик, — проговорил Митридат. — Зачем-то похитил в сентябре нашего бывшего замминистра здравоохранения, очень мутную личность, предельно связанную с Киевом. За это попал под суд, но был выкуплен под залог. Вопрос, кем. Нет точных данных, когда именно, но точно известно, что завербован СБУ. А что — самый тот объект! Журналист, значит, землю знает. Работал в газетках разных, значит, контакты интересные. Настроен националистически, антироссийски. Но из ЛНР ушёл только в июне, то есть расклады новые тоже уловил. Я бы такого вербовал без раздумий.

В общем, рассуждаю, это СБУ его и то ли отмазала после косяка с этим замминистра, то ли за попыткой похищения и стояла. Хотя второе — вряд ли. Тут — типичный почерк укропского нацика. Захотелось бабок — выцелил богатенького — начал отжимать деньги. А похищение в этом деле да для этих целей, сам знаешь, — лишь один из инструментов.

Алексей кивнул. Теперь он не только знал, но и на собственной шкуре испытал.

— Короче, с этим замом, по фамилии Голыш, у него лажа вышла, — после минутной паузы, посвящённой очередной попытке ополченки выцепить пьяного мужичка, продолжил Мишка. — Тот тоже, по типажу и вкусности биографии судя, самый кадр для вербовки — или СБУ, или кем-то ещё. А раз так, то по нынешним временам, сам понимаешь, — точно завербованный. Квартира и жена в Киеве — даже говорить не о чем. Так что там у них разиня растяпе пальцем в рот заехал. И возвратили тогда Гадилова этого обратно на фронт. В целях, видимо, отработки за косяк. А дальше… давай накатим, а то я уже задолбался болтать. А сказать нужно кое-что важное. Для тебя, — подмигнул Митридат, подзывая вместе со всеми наблюдавшую за бесплатным спектаклем Юлечку.

— Да с пельмешками, — поддержал, маскируя замерцавшую в душе тревогу, Алексей. Что-то многовато получалось на вечер без закуски. А завтра ещё службу тащить. И вообще что-то многовато у него получается за крайние дни…

— Ладно, не буду тебя томить, — со значением произнёс Митридат после того, как они опрокинули по рюмке. — В общем, формально заказал тебя именно этот Гадилов. Почему формально — потому что задержанные нами боевики имеют представление только о том, какое задание они от него получали. Кто ему задачу ставил, они, естественно, не в курсе. Но там, в общем, всё ясно. Одно из двух: либо СБУ, на которое работает зверёк, либо командование «Айдара», у которого ты в ходе своей охоты под шумок слишком много бойцов заземлил. А поскольку твои оставшиеся — как ты говорил, двое? — кровники как раз к руководству и принадлежат, то они заодно и за себя, родных, радеют.

Но, думаю, несложно додуматься до того, что СБУ в курсе замысла. Через этого Гадилова. И дала добро на твоё похищение и вывоз. Им, сам понимаешь, в Киеве такая вкусная поющая птичка была бы в самую масть! Россиянин, военный, «бэтменовец». Тридцать второй пост с кем тогда брали, с Хулиганом? Ну, вот, ещё, значит, и Судрина в тот же букетик. Тот вообще красава — россиянин, офицер, ракетчик. А уж к Главе относится как… И был бы у укропов замечательный набор материала для пропаганды. Класс! — выбравший свободу россиянин, возмущённый казнью своего командира, говорит, почему решил не воевать больше за террористов-сепартистов и рассказывает, как даже российские наёмники ненавидят бандитскую власть в так называемой «ЛНР»! Ты ж, надеюсь, не тешишь себя иллюзиями, что сумеешь не запеть? Фармакология-то ныне чудеса творит…

Алексей угрюмо кивнул. Да оно и без фармакологии — вполне себе. Особенно в полевых условиях. Правда, «птичка» после этого товарный вид теряет. Так что в интересах информационной войны шприц или что там они применяют — перспектива непременная. И неизвестно ещё, что хуже…

— Потому они, вишь, запутались немного в двух желаниях — завалить тебя или пленить, — рассуждал далее циничный Мишка. — Завалить, видно, для простоты, требовали кровники твои. Что и попробовали изначально проделать. А когда ты везунчиком оказался и в квартире не лёг, то тут, видно, Гадилов этот свой вариант продавил, чтобы перед кураторами своими в Киеве выслужиться. Он такую команду здешнему своему связнику и спроецировал, а тот уж бандюков в соответствующем духе нагнул.

Так что когда встретишь журналюгу того лихого, не забудь в ножки поклониться: он тебе своим распоряжением жизнь сберёг. Иначе вальнули бы тебя бандюки прямо в больничке, танцев с бубнами не устраивая…

Кравченко мрачно усмехнулся. Да уж… Надо будет паренька отблагодарить за доброту. Будем надеяться, Перс не запретит дополнительных выходов помимо боевого плана…

Нет, ну это становится точно невыносимым!

Алексей выбросил себя из-за стола, в секунду скользнув от стены, у которой сидел, сразу в проход. Сделал несколько шагов к вновь разоравшейся троице скандалистов и припечатал мужичка к сиденью, придавив ладонью плечо.

— Давай, помогу его вывести, — обратился он к ополченке довольно жёстко, так, что прозвучало не предложением, а приказом. Та, которая только что демонстрировала сцену окончательного покидания помещения, но вернулась, потому что мужик вступил едва не в драку с её подружкой, — то ли не рискнула возразить офицеру… а на лице её в первое мгновение было выражено явное желание послать подальше незнакомого доброхота… то ли, напротив, решила, что такая помощь будет не лишней. Во всяком случае, она явственно расслабилась, задавила в себе матерную фразу и ответила немного невпопад, но по-уставному:

— Так точно, тарищ капитан…

Алексей приподнял притихшего мужичка за шкирман потёртой кожаной куртки, поставил его, встряхнув, на ноги, и погнал к выходу. Выпихнув же по ступенькам наверх, к остановке, где традиционно держал вахту всегдашний здешний бомж, прорычал яро:

— Ещё раз зайдёшь в кабак, без зубов оставлю, впитал?

Мужичок пролепетал что-то. Невнятное. Но не злое. Он вообще-то по виду был не злой, просто семейную проблему за него разрешала нынче водка. Так что в бутылку не полез — видно, шуганулся военного. И когда ополченка с подругой взяли его под руки, помогая отбивать коварные атаки льда, покрывавшего тротуар, Алексей испытал что-то даже вроде сожаления. В конце концов, дядька был безобиден, а спектакль скандальной семейки развлекал весь зал. Но — задолбал!

Алексей постоял, подставляя лицо зимней прохладе и отходя душою. Не жизнь, не служба в последние дни, а просто фестиваль с каруселями! Последний спокойный миг был, когда с выхода того, что 28 декабря, отходили. Ну, Новый год ещё.

Хотя нет, теперь-то он понимал, что уже тогда не та была психологическая атмосфера. На квартире у Мишки. Настя не просто так к Юрке лепилась, а демонстрацию закатывала спектакль. Ему, Алексею. А он, если быть честным, от этого чуток бесился. Хотя и контролировал себя настолько, что сам этого не понимал. Зато Ирка, чуткая душа, просекала всё более чем. И потому сама начала ластиться в негласном противостоянии двух самок человеческих. А потом фактически всё так сделала, чтобы увести своего мужчину в свою норку. Пусть физически она, норка, и была в квартире Кравченко.

А там всё и рухнуло: сама квартира, упорядоченная жизнь, прежние отношения. Даже само время — оно тоже куда-то обрушилось. И теперь всё как-то разнесено, будто тем же взрывом. Перепутано, поломано. И теперь ворочается это «всё» внизу, на земле, выпрастываясь из-под обломков и собирая себя наново…

Он вытащил телефон, набрал Иркин номер. Как ни смешно, но телефонную трубку её Лысый ему вернул. Правда, после ещё одного болезненного напоминания, но — показал, где лежит. А что? Он, Лёшка, вовсе не подряжался разбрасываться телефонами за 800 гривен в пользу каких-то недобитков 90-х годов!

Ирка ответила сразу: видно, ждала. Алексея кольнуло жало стыда — опять он забыл про неё! Нет, вчера-то звонил, даже дважды. А вот сегодня как-то с утра закрутился…

— Прости, Ирёнок, — покаянно начал он. — Вот только теперь вырвался на минутку, сразу звоню. С утра, понимаешь, в службу входил. А потом Митридат приехал, вот с ним сейчас перетираем, тоже по работе. Как ты?

Ирка отвечала тихо, но, чувствовалось, улыбалась там, на том конце эфира. У неё, дескать, всё гораздо лучше, после всего случившегося её все жалеют, вниманием окружают, лечат хорошо. Физиотерапию назначили, витамины дают…

Что это означало в разорённой войной республике, Алексей понимал очень хорошо. Видел, да и разговаривал пару раз на тему, чего стоило Сан Санычу свой госпиталь в норме держать. Да ещё лекарства собирать. Да в количествах, которые позволяли делиться ими с окрестными аптеками. Это же не патроны, не оружие, которое у укров побитых прихватить можно. Это ж логистика особая, на особые отношения завязанная.

Да, надо будет заехать в больницу, врачей-сестёр отблагодарить. Да список необходимых средств у них забрать. Мало ли, может, удастся чего через ребят своих в Москве заказать. Или у укропов смародёрить. В каком-нибудь госпитале для укровоенов этих проклятых!

Тем временем он слушал радостно журчащий сквозь низкую связь голосок Ирины, отвечал ей положенными фразами, а сам уже унёсся в конструирование будущих выходов, где можно лекарства добыть. Прямо руки зачесались!

Оно, конечно, и тут, в Луганске, адреналину в последние дни выше крыши поплескать пришлось. Но всё же когда в поле, лицом к лицу, врага прижимаешь… Заставляешь корчиться от боли и осознания — последнего в жизни осознания! — что зря он сюда заехал. Зря решил силой оружия заставлять людей думать, как он, сволочь нацистская, думает. Заставлять на языке говорить его, а не на том, на котором люди выросли и всю жизнь говорят. И для уха которых эта мова всё равно всегда будет оставаться — не более чем грубым и безграмотным хуторским говором! И чтобы увидел он в последнем озарении своём, что вообще нельзя силою принудить людей верить в чуждую им идею!

А особенно — в украинскую эту идею на русском Донбассе, когда вся эта Украина всю свою недолгую историю с девяносто первого года сидела на донбасском сырье, труде и деньгах, сама не производя ничего путного, а только проедая и продавая советский задел! Не дав, как говорится, миру ни мысли ценной, ни как там? — гением начатого труда. И дальше… это… Блин, любил же Лермонтова в восьмом классе, зачитывался! А! — насмешка горькая обманутого сына над промотавшимся отцом! Точно! Промоталась Украина, спустила своё наследство дерьмом в унитаз истории, и сама туда же смылась после самоубийственного своего последнего майдана! Или предпоследнего? Чтобы последний вообще точку поставил?

Неважно! Главное, что заявился «папаша» промотавшийся на Донбасс, который его, бездельника и гуляку, фактически и содержал всю жизнь, и решил втащить его в свои фашистские разгулы. Чтобы было кому их финансировать. Ведь сами-то хохлы — не украинцы, а хохлы профессиональные! — что они сделали за двадцать три года незалэжности? Родили идею древней Укрии от самых от питекантропов? Уворовали из русской истории первых князей. А они ведь даже не общие! Ибо история Украины начинается только в 1991 году. А всё, что до этого — это история России: Руси — России — Российской империи — СССР. Даже если украинцев выделять из «общего» народа — они начинаются в качестве малороссов лишь после воссоединения с Россией. Ибо действительно накопились различия в поседении за время польской оккупации. Ну вот оттуда и считайте — с Богдана Хмельницкого! Его как раз российским гетманом никто и не считает. А, блин, русский князь Владимир Красно Солнышко, что Русь крестил, украинским быть никак не может! А то, может, и Илья Муромец щирым хохлом был?

Что ещё? Общую страну, где вместе над строительством могучей империи трудились, объявили оккупантом Украины. Ага! — когда вся нынешняя эта страна, за исключением маленькой области за Киевом, империей была отвоёвана и к Украине только советской властью прирезана!

А дальше? Установили почитание фашистских мразей, прихвостней, только и умевших, что карать мирное население. Да мальчишек и девчонок живьём в шахты бросать за десяток рукописных листовок! Полицаями на Донбасс пришли, карателями! Да, ещё этот, голодомора культ ввели. Изобрели себе, сука, историю — сплошные поражения и жертвы! Да предательство в качестве рецепта для перемоги. И национальных героев нашли соответствующих — предатель на предателе, каратель на карателе! «Героям слава!» — ну-ка, предъявите этих героев, после славословия которым не хотелось бы рот прополоскать! Мазепа, что ли? Бандеровцы-каратели? Галицаи-полицаи?

И вот с этим идейным и национальным барахлом они пришли на Донбасс? С этой своей украденной у России историей? А где украсть не получилось — то выбрали из неё всю гадость, все предательства и неудачи, всё постыдное и аморальное, о чём имперская история предпочитала не вспоминать, — и назвали это своей историей! Установили у себя культ палачей. Культ фашистов, против которых именно здесь, в этих степях, на этом Миуссе полегло несчётное количество советских солдат…

То есть они пришли сюда, в эти места, отвоёванные когда-то Россией у степняков и турок, где всё построено русскими, имперскими руками ещё тогда, когда самого понятия «украинец» в природе не было, — они пришли сюда со своими убогими селюкскими представлениями, как тут всё должно быть. На горбу России взращённые, милостью России признанные, великодушием её оделённые землями, производствами, армией — да всем! — они пришли теперь оккупантами сюда! На историческую, культурную, а главное — ментальную территорию России! На Донбасс, который именно за это всегда так высокомерно презирали и презирают!

Конечно, Алексей не сейчас думал обо всём этом, разговаривая с Ириной. Нет, в нём просто это жило в виде вполне себе давно и прочно продуманных и выстраданных убеждений.

Да, он понимал, знал, не раз видел и слышал, что укры трактуют всё это иначе. Мы, мол, вечные, мы с трипольской культуры, а русские, мол, оккупировали нас всегда, но в 91 году мы освободились, и теперь мы насквозь отдельное государство и нация. А вот хрена! Какое мне, имперскому офицеру, дело до ваших влажных фантазий? Да, Украина — не часть РФ. Да, разные государства. С РФ вы, может, и разделились. Ну так ведь и РФ — не Россия! Да, часть её, да, наследница. В отличие от Украины. Но Россия больше РФ. Россия — это Империя. От Бреста до Уэллена. Империя, где не делятся на украинцев, русских, белоруссов, чукчей и так далее. Кем себя считать — личное дело каждого. Но все вместе — один народ. Который никого не оккупирует, а всей своей многонациональной мощью вместе строит свой общий дом на равных правах и обязанностях. И ни у кого нет больших прав или меньших по признаку национальности, а только — по тому, как хорошо служишь народу и государству.

А кто не хочет жить по такому принципу, кто хочет жить в своём отдельном домике, как часто говорят те же укры? Да живи! Никто же не лезет в твою квартиру в общем доме! Закон только не нарушай, у соседей не воруй, да чужие квартиры не заливай — и живи, как хочешь. Захотел отдельного дома? Ну так никто и не неволит. Выйди вон из Империи, найди себе землю, да строй там себе, что хочешь. Вон, как казаки-некрасовцы: не захотели Екатерину признавать — поднялись и ушли себе за Дунай! Вот и тут так же должно быть: не нравится жить в имперской России, имперской Украине, имперской Прибалтике — собирайте манатки и валите себе, куда нравится. Вон, в Канаде земли много. А мы в Империи не подряжались раздавать имперские земли направо-налево каждому, у кого засвербит объявить себя независимым!

Да и вообще как это так? Отделившаяся от Союза Украина — это хорошо и здорово, это свобода и всяческое благо. А отделившийся от Украины Донбасс это сепаратизм и зло. Логика где? Где конец освобождения и начало сепаратизма? Отчего бы нам таким порядком и каждую деревню освобождённой независимой территорией не объявить?

— В общем, Ирёнок, я к тебе постараюсь завтра заехать, — проговорил он, услышав её главный вопрос: «Когда?». — Ты на всякий случай не жди, потому как служба у меня новая, ещё не устоявшаяся. Сам не знаю, что будет завтра. Но если освобожусь, то вечерком непременно загляну. Ну, пока, выздоравливай, а то тут Мишка ждёт…

* * *

Митридат и впрямь вышел на воздух посмотреть, отчего друг его так задержался — не курит ведь. Алексей ему кивнул, указал глазами на трубку возле уха. Мишка тоже кивнул, понимающе прикрыл глаза — в полуподвальчике «Бочки» связь и впрямь была никуда.

Дождался окончания разговора, помолчал. Потом сказал:

— Война будет…

Кравченко удивился:

— А сейчас что?

Митридат хмыкнул:

— Минский процесс, не знал, что ли?

Оба, впрочем, понимали, что имеется в виду. Понятие «война», по крайней мере на Луганске, означало сейчас две вещи. Глобальную — так сказать, общий процесс вооружённого противостояния с Украиной. И конкретный — фактические боевые действия.

Они тоже присутствовали, но локально, на заднем, так сказать, дворе — обстрелы, действия ДРГ, стычки на отдельных участках. Ну, там, что-то кому-то показалось или кто-то решил обосноваться на высотке на нейтральной полосе. В сводках такие боевые действия фигурировали, но и не более того — мирняк же жил именно почти что в мире. Если не считать, понятное дело, глухих отголосков взрывов даже в центре Луганска. И, конечно, приграничных населённых пунктов, которых укры не жалели от слова «никак». Взять вон, к примеру, Сокольники или те же Славяносербск и Первомайск.

Алексей вспомнил, как осенью в Первомайске пробирался под минами по жилому сектору. Хуже не придумаешь! Мина и когда в окопе сидишь — не подарок, а уж вот тут, среди домов… Нет, если бы в подвале ховаться, то и ничего, безопасно. Но вот пробираться по улицам, не зная, что заденет боеприпас в своём полёте и куда в следующий момент осколки брызнут… А её, мину-то, иной раз прямо видно, как летит. Но вот куда она попадёт, её гвардию, — большой вопрос — среди развалин-то города…

— Это тебе в ЦК, что ли, сказали? — усмехнулся Кравченко.

— Да нет, — поморщился Мишка. — Сам видел. Чуть ли не от самой Самсоновки здоровенную колонну наливняков обгоняли. Так только в Луганске и обошли, уже на Оборонной. Так что два и два сложить нетрудно. Не дураки сидят, разведка работает. Вот и готовятся заранее.

Помолчал, затем предложил:

— Ладно, пойдём, что ли, обратно, а то прохладно что-то…

Внутри Митридат посмотрел на Лёшку с хитринкой.

— Ты смотри теперь, тебя, скорее всего, повыдёргивать попробуют, — сказал он. — Наши, в основном. Больно серьёзную кучу дерьма тут разворошили. Из-за тебя, отметь. И это ещё не ясно, что день грядущий нам готовит. Прокуратура тут тоже копытом бьёт…

Алексей ощутил холодок. Вины за ним никакой не было, он это знал. Но не хуже знал и то, что в руки, скажем, прокурорских только попади. Через несколько часов сам попросишь себя закрыть да ещё и ключик выбросить…

К слову вспомнился рассказ Ященко. У того был знакомый журналист, в «Огоньке» работал. Попал на путч в октябре 93-го года, по своей профессии. Там был задержан президентскими силами, побит, передан милиции, побит, отправлен в «Матросскую тишину», побит. Наутро выпущен, вместе в другими журналистами. А потом по факту избиения — а случай попал даже в «Нью-Йорк Таймс» — завели дело. И стали его вызвать в прокуратуру. Так, по словам Тихона, знакомый этот настолько вскоре завяз в показаниях разных сторон, что если бы не защищающая от правоохранительных органов профессия и не политический шум вокруг, его вполне можно было бы закрывать чуть ли не за нападение на милиционеров…

— С чего бы меня-то… — набычился Кравченко, вспомнив эту историю.

— Да с того, родной, — скривил рожу Мишка. — Знаешь, что задержанные, эти, от Гадилова засланные, показали? Окончательное решение по тебе ты сам и спровоцировал.

Алексей поперхнулся пельмениной.

— Это как? — в сильном недоумении проговорил он затем.

— А вот так! — с удовольствием провозгласил Мишка. И, понизив голос, продолжил: — Ты же тогда ходил «за речку» со своими, 18 числа? Когда засаду устроили и машину их постреляли?

Алексей кивнул. Было дело. Неплохое дело.

* * *

Места там хорошие. Балочки, пригорочки, затончики, лесочки. Не та, конечно, зимой зелёночка, что летом. Зато темно, и народ зря не шастает. Три пруда больших, от ТЭЦ. Частный сектор сильно перепутанный, с заборами, дровнями, дорожками и тропинками. А главное — изобилия растяжек можно опасаться умеренно — всё ж и нацики в жилом секторе их ставить опасаются. Хорошее место для грамотной засады.

Вот её ночью и устроили. Сначала вскрыли секрет, где четверо гоблинов курили и, похоже, пили. Грелись и долю свою тяжкую обсуждали. Не так чтобы громко — но всё равно: слышно хорошо внимательному уху. Шрек тогда предложил им гранатой отдых украсить, но Алексей идею отверг — не исключено, что где-то ещё парочка наблюдателей шкерилась. Могли забеспокоиться и ответку кинуть. А срываться назад без всего не хотелось: должны были они командованию языка скрасть.

Поэтому придумали ход покрасивее. Ту самую гранатку Злого приспособили на растяжечке на пути в тыл секрета. А сами тихонько выдвинулись к дороге, метров за пятьсот, чтобы перехватить там машину со сменой караула.

Нет, не будь у Алексея личных счётов с «айдаровцами», он бы придумал что потише. Хотя тоже не факт. В сам посёлок Счастье за языком не полезешь — слишком людно там, и карателей много шляется, по сторонам глазами водят. Приучены уже. А тащить из караула какого-нибудь рядового Тараску — да что он знает? Так что всё равно надо было что-то мудрить, чтобы хоть сержанта какого прибрать. Должен же у них караульный начальник быть или разводящий на худой конец?

Погодка была вот как сейчас — около нуля, с лёгким ночным минусом. Полежали, послушали. Чудес укры не творили, так что на волну их настроились быстро. Дождались радиообмена, узнали, что на смену высылают бусик с восемью рылами (тут Алексей удивился: не многовато ли для такого секрета? — скорее всего, где-то ещё одни, туда тоже смену везут), распределились по дороге. Излюбленной Кравченко буквой «Г». Чтобы и другая обочина была охвачена, но не крестить огнём друг друга.

Дальше было несложно. Отрабатывали с бойцами. Алексей снимал водителя с почти прямой проекции, Юрка дырявил правую дверь по низам, чтобы не убить старшего машины, но и не дать возникнуть у него вредным поползновениям по поводу ответного огня. На этой войне обе стороны автоматы свои обычно возили лежащими на полу, возле коробки передач — удобнее так, нежели примащиваться с пуляющей игрушкой на сиденье, а затем подпрыгивать с нею на местных дорогах. Но когда по низам салона быстро возникают дырочки, не слишком тянет наклоняться и искать оружие под пулями. Был, конечно, немалый риск задеть пассажира по ногам, а потом тащить на «плюс» на себе, но с этим приходилось мириться. Остальные двое бойцов — у Алексея на выходы уходили парами, как истребители в воздухе, — без затей покрестили очередями кузов.

После того как бусик остановился у обочины — почти так же дисциплинированно, как автобус, — его экипажу было велено не дёргаться и не сопротивляться. Во избежание дальнейших проблем для здоровья.

Никто и не сопротивлялся. Только в полукилометре позади хлопнуло. Любопытство секрета получило наказание.

Да, это была славная охота. Троих задвухсотили, двое трёхсотых — тяжёлые. Смело можно было бы добить, но у Кравченко в подразделении на это был наложен жесточайший запрет. Конечно, на тех, по кому была информация, что — натуральные каратели, участвовали в расстрелах мирняка и ликвидациях бойцов ополчения вне боя, это правило не распространялось. Но в любом случае сначала надо было пленных опознать. Чем быстренько и занялись.

Ещё трое отрёхсотились легко. Среди них — старший машины. Который, как и опасался Кравченко, получил две пули в ногу. Одна — плохая, в коленку.

Этого перевязали, ногу перетянули, у остальных забрали документы и пригодное оружие. Разжились хавчиком — не слишком много, но хватит, чтобы скрасить обратный путь. Прихватили все телефоны и всё вообще, что было электронного. На подобного рода носителях попадалась подчас весьма важная информация. В том числе и для следственных органов. Летом их, бывало, забирали себе, но с внедрением армейской дисциплины был налажен и порядок сдачи трофейных цифровых носителей. Ну, там, где дисциплина внедрялась…

Что было на секрете, так и не узнали. Алексей не стал нарываться — кто там лёг, а кто уцелел, неизвестно, но если кто живой, то сейчас к обороне уже приготовился. А вести ночной бой фактически под задницей у врага, да не ради чего, — ну его в баню, есть способы поразвлечься и менее рискованные.

Вездесущий же Мишка был в курсе этой истории потому, что на следующий день от укропов поползли крики, будто «российско-террористические» войска захватили машину «скорой помощи» и на ней напали на счастьинскую больницу, где убили несколько врачей. Глупость очевидная и несусветная, но на шум надо было реагировать. Так что пришлось писать отдельный рапорт особистам. А уж от них объяснения дошли до Митридата.

* * *

— Так вот, — проговорил между тем Мишка. — «Айдаровцев» твоя наглость сильно опечалила. Типа, уже и дома покоя нет. Они, конечно, не знали, что в засаде участвовал именно тот Кравченко, с которым у них тёрки висят. Но решили, что столь оборзевшим сепарам надо хорошенько дать по рукам. Поскольку на передке это у них получается не очень, то обратились к своим привычным, карательно-террористическим методам. А тут на тебя им и информация подвалила. Вернее, кто-то там свёл всё по тебе в одну картину.

Ну, а дальше ты знаешь, — завершил Михаил. — Стали шерстить по базам, где такого вредоносного сепарюгу можно уловить. Обратились к резиденту, тот — к бандитам, что рынок недвижимости держат, — и вот мы имеем, что имеем!

— А что мы имеем, кроме раненой девчонки? — зло проговорил Алексей. — Эх, вот правильно казачки делают, что нациков сразу карают, в плен не берут. А мы…

— Ну-у… — протянул Мишка, лукаво усмехаясь. — Ты ж у нас солдат Империи. Тебе не пристало конвенции нарушать.

Митридат позволял себе иногда подтрунить — впрочем, несильно — над Лёшкиными убеждениями, складывающимися на этой войне. Шутил так Мишечка. Алексей знал это, как и то, что друг его — ещё и потому друг, что единомышленник. В основном. В базе. По частностям спорили. Да и служба Мишкина располагала к некоему политическому цинизму. Он просто знал больше, нежели полевой офицер.

И потому заслужил только лёгкого тычка кулаком в плечо. Пришлось даже привстать для этого, вызвав вопросительный взгляд официантки. Что она, заподозрила, что от давешнего мужичка заразились?

— Ладно, — переключился Мишка, стерев улыбку. — Теперь по тебе.

Он задумчиво посмотрел на Алексея. Потом повернулся к официантке и махнул ей рукой, подзывая.

— Давай, Юлечка, посчитаемся, — сказал затем. — А то пора нам. Дела у нас…

Что-то было в его тоне неприятное.

Алексей внутренне пожал плечами. Если даже опять какая-то неприятность, то ему просто некуда её деть. Переполнен. Одно только интересно — о чём ещё зайдёт речь?

Речь Мишка повёл уже на улице:

— Значит, смотри сюда, Лёха. Разговор у нас с тобой совсем не для чужих ушей. Пойдём с тобой пройдёмся потихоньку, к театру, до универсама. Вроде как за водочкой. Да по задам, по Демёхина. Незачем нам перед администрацией светиться.

Собственно, до универсама, что сбоку от театра имени Павла Луспекаева, было одинаково идти что так, что так. Прямоугольная планировка. На одном маршруте действительно надо пройти мимо здания ОГА, в эту вечернюю пору уже тихого и скучного. Чего или кого не хотел там повстречать Мишка, было не очень ясно, но раз тот так решил, то знает, что делает.

Улица Демёхина была воистину черна в это время суток. Темна, пряма и практически пуста. Лишь по бокам немногочисленные подсветки из окон домов. Прорезь в теле города, а не улица. Даром что самый центр, зады правительственного квартала…

Этой зимой в Луганске вообще было как-то… безвременно, что ли. Как стемнеет, так кажется, будто не шесть часов ещё, а девять или даже десять вечера. Темно и пусто, хоть сейчас комендантский час и отменён на новогодние праздники. После шести вечера переставали ходить маршрутки. А другого общественного транспорта в городе на данный момент не было. Вот и торопился народ пораньше до дома добраться.

И тогда город замирал. Город словно накрывался одеялом по вечерам и затаивался. Распластывался чёрной кляксой под чёрным небом ночи, замирая, будто в секрете. И только воспалёнными глазами окон сторожко всматривался в темноту.

Город войны. Военный город.

Впрочем, Лёшка другого зимнего Луганска почти не знал. Тот город, что был в его детстве, в детстве же и остался, и даже воспоминания о нём потускнели. И тот город был прежде всего летним. Может быть, потому, что уехал Лёшка отсюда маленьким, и воспоминания заслонил Брянск — почему-то как раз больше зимний. Или потому что в нечастые наезды сюда из дома к бабушке с дедушкой жил он в основном у них в Алчевске. Да и приезжал к ним на летние каникулы, и когда выбирался в Луганск — это был летний Луганск, светлый, живой, словно искристый…

А этот, тёмный, замёрзший и замерший город — это было болезненно. Темнота его ледяных улиц невольно навеивала строки из любимого в школе Блока. «Чёрный вечер, белый снег…» — и как там? — «Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга сутулится»…

Разве что вот сейчас нету того знакомого бродяги на остановке. Смылся бомжик домой. Рабочий день кончился…

Все революции, что ли, у нас в России одинаковые? Чёрный вечер, белый снег. Ветер, ветер на всём белом свете… Патрули. Правда, не двенадцать с винтовками. Четверо на джипе. Но суть та же — ночью любой прохожий полностью в их власти.

Хорошо, что с Мишкиными документами патрули не страшны. Да и у него, Алексея, всё оформлено, как надо. Но и это — на кого нарвёшься ещё. А то вон в августе… Да и в сентябре бывало — где патруль, а где тот же патруль на промысел вышел, зажим-отжим. Это тоже, что ли, закон революции? — всякую жмуть наверх поднимать…

Бабушкино слово. Что оно означало и откуда взялось, она не объясняла. Говорят, мол, так и всё. Она вообще как-то особенно говорила, бабушка. Не «перевернёшься», а «перемекнёсси». Не «давеча», а «дайче». В таком роде.

Метнулась в мозгу картинка-воспоминание, какой она выглядела, когда вывозил он её в Россию, когда везли тело отца. Замкнувшаяся, деревянная. Враз помутневшая. Не от мира сего. Словно уже отказавшаяся жить…

Ну, гниды, вы мне и за это заплатите! Заплатили уже, и ещё заплатите. Фигня, что всего двое вас осталось, убийц. Это если у обычных солдат просто мозги промыты, и карательная реальность АТО быстро ставит их на место, то нацисты из добровольческих батальонов все — упоротые. Эти точно пришли убивать просто за разномыслие с ними. За невосторженность мыслей по отношению к Бандере и к древним украм, что выкопали Чёрное море.

Так что валить вас не перевалить. Поэтому я не буду торопиться в ваших поисках, Кирилл Вызуб и Валентин Безверхий. Клички Гром и Лихой. Ишь! Начальнички, хотя хрен их разберёшь, в батальонах этих карательных, кто за что отвечает. Водят людей — и ладно. Будем надеяться, сведёт нас с вами дорожка узкая, гражданской войной проложенная… А до тех пор проредить бы вас, нацистов, побольше. Чтобы не пёрлись к нормальным людям дурью своей их насиловать, чтобы закаялись даже пытаться превращать русских людей в свидомую подпиндосскую нечисть. Чтобы гадились под себя от страха поднимать руку на Донбасс, на Россию, на Империю!

Впрочем, не до рефлексий. Вид у Мишки был задумчиво-тихий, что никак не было похоже на этого холерика-экстраверта. Похоже, действительно что-то важное держит в рукаве.

Когда со скупо, но освещённой Советской свернули за угол, огороженный лентой в полосочку, чтобы не ходили люди под опасно накренившимся после попадания снаряда карнизом, и попали во мрак Демёхина, Мишка заговорил. Негромко, так что приходилось напрягать слух.

— Значит, смотри, Лёха. Положение довольно серьёзное. Для тебя, имею в виду. Людей Бэтмена, близких к нему, забрали на подвал. Ну, тех, которых смогли. Особый отдел ГБР и всё такое. Полевиков, вроде тебя, не трогают. Пока. Пока бойцы нужны.

Но это может быть ненадолго. Многих бойцов из прежних уже тягают и у нас, и у донецких. У тех там вообще задница. Заходят, к примеру, люди из Донецка на какое-нибудь Енакиево. Или Снежное. Неважно. Главное, что начинают там щемить полевиков, которые за время обороны ни под кого не пошли. В смысле — под признанные батальоны. Которые осенью основой армии стали. Нормально так берут ребят. Работают, как, типа особые отделы в войну. Где был такого-то? Что делал там-то? Ну, а дальше опрашивают, кто, кого, когда, и почему не. Кого потом по результатам допроса берут к себе. А кому и лоб зелёнкой мажут.

Алексей удивился. Здесь, в Луганске, он про такое не слышал. Хотя нет, слухи ходили тоже. Но если бы было так массово, слухами бы дело не ограничилось?

— Сам знаешь, какой там выводок единомышленников… — пояснил Мишка. — Хотя и говорили, что там у них анархии поменьше, чем у нас, фигня всё это. У нас как казачки свои земли отхватили, так остальным вроде и делить нечего сталось. Пошли под власть.

А у них там — сперва определялись, кто этой властью будет. Это у нас — фактически одна «Заря» была, а остальные группы либо с нею сблокировались, либо сильно помельче. Либо и то, и другое. Ну, Головной наособицу, да казаки. Но сам Луганск, а значит, и ЛНР, — под контролем у Сотницкого. Вот он властью и стал. А остальные — вроде территориальных автономий. Хотя, скажу тебе по секрету, та задача — никаких отдельных формирований, а кто не с нами, тот незаконное вооружённое формирование, — выполняться будет жёстко. Есть такое распоряжение. Негласное, но кому надо, про него знают…

Так Бэтмен?.. — хотел спросить Лёшка, но осёкся. Нормально было всё у Сан Саныча, вошёл в состав четвёртой бригады, сами же его среди командования на параде видели, общались…

— Ну, а на Донецке сложнее было, потому как даже без шаткой этой автономии, — говорил, между тем, Мишка. — Не было одного безусловного лидера там, под которого все пошли бы. И людям надо было под полевых командиров идти. Под Ходака, там, Прохора, Чёрта, Вахтанга… Ну, и так далее. Потому как Вахтанга или того же Мицубиси с отрядами их к ногтю не особо прижмёшь, а какого-нибудь малого Бавара — тока в путь. Вот и стал каждый по возможности под себя подгребать мелкие подразделения. А те, кто в Донецке обосновался, стали такому усилению крупных отрядов противиться. Уйму народа положили, скажу тебе по секрету. Заслуженного.

И это я ещё не говорю о тех трупняках, которые легли из-за разборок между Смелковым, Весёлым, Молодаем, Старым… Вообще из-за всего этого дела. Смелков, можно сказать, сам вышел, а своих не взял, и всех их пошли распределять по батальонам. Якобы. А там разговоры уже короткие были: идёшь под меня. Ах, есть вопросы? — этого выводите на хрен!

Да, на Луганске такого, пожалуй, действительно не было. Не, Мишка, конечно, преувеличить любит, это у него не отнять. Не вранья ради, а ради драматичности рассказа. Но слухом земля полнится, так что и на Луганске народ, хоть и не в деталях, но в целом о борьбе за власть в Донецке знал. А вот о борьбе за власть в ЛНР ничего подобного не говорили. Максимум — что задрались охранники Главы с охранниками премьера из-за не по рангу занятого места на автостоянке перед администрацией…

Но в принципе Алексей был плохим судьёй в этих делах. Что о донецких делах, что о луганских он имел довольно смутное понятие. Он кто? Простой солдат. К властным разборкам не приближен, как ГБ или комендатура. Да и не до того было, чтобы подобную информацию собирать. Сразу, как пришёл к Сан Санычу, был капитан Кравченко занят боевыми делами. То есть главным — заботился о том, чтобы одновременно и бошку свою уберечь, и задачу выполнить, и нациков по возможности нащёлкать побольше, пока самому кирдык не придёт. А в что в те дни кирдык этот буквально нависал над загривком, — ну, это ощущалось, да. Причём, что характерно, не на все задачи ГБР «Бэтмен» выдвигалась, были, как говорится, вариации. Но Алексей тогда, при, в общем, как у любого солдата, испытываемом страхе как раз больше на боевые напрашивался, а не на патрулирование Луганска. И часто даже в отрыве от самого «Бэтмена».

Оттого потом и не сошёлся с «особистами» Сан Саныча. Зато тогда в основном и сколотил свою группу. Отличную группу! Ни одного двухсотого!

Эх, блин, Злой, блин! С тобой ведь тогда весь тот тяжёлый август прошли! Эх, Юрка! И сам…

Мишка, между тем, продолжал:

— Во-от. Москва-то основных заводил, типа Смелкова, изъяла оперативно. Иначе, мол, «северного ветра» не будет. Но основные репрессии как раз пошли после начала Минского перемирия. Как корпуса начали формировать — тут всю махновщину и пошли в рамки брать. Кто-то в рамки сам пошёл, кого не взяли, а кому и крестик на лбу нарисовали… Кому по делу, а кому… Вон, как Сан Санычу…

Алексей дёрнулся. Снова? Даже возвысил голос, что для разведчика, в общем, — прокол:

— Ты намекаешь, что его — наши?

— Не ори, во-первых, — отрезал Михаил. — Не дома. И дома… Сам знаешь.

Несколько шагов прошли молча.

Тишина стояла такая, что уши хотелось снять и спрятать за ненадобностью. То есть совсем тихо не было. Какие-то обычные звуки город, хоть и прифронтовой, издавал. Тем более — Новый год, праздник. Но не было сегодня даже этих привычных погромыхиваний от укропских орудий. И ни один звук разрыва не нарушает больше эту густую, тёмную, тягучую и сладкую тишину…

— Ладно, прости, — буркнул Алексей. — Не томи.

— В общем, смотри, — медленно, словно тоже зачарованный тишиной, проговорил Митридат. — Я тебе про донецкие дела за то напомнил, чтобы ты видел, как оно подспудно происходит. У нас — казачкам благодарность — всё поделилось сразу, а потому мирнее. Ну, внешне все вроде как на ножах, и своя власть у всех, — но это же делает все эти разборки между собой… Блин, захотелось даже сказать — дипломатическими. Но, в общем, так и есть. У Сонного там в Стаханове разные дела творятся, и нехорошие тоже. Лозицынские казачки в октябре переворот устроили в Красном Луче. Но до времени это всё были — их дела. Как бы…

С казаками Сонного Алексей не раз контачил на Бахмутке. Хорошие ребята, хотя… казаки. А вот командир их был, на его взгляд, мелковат для своего места. Когда Смелков приказал зачем-то сдать район треугольника Рубежное — Северодонецк — Лисичанск, носивший тогда позывной «Паша-Локатор» казак закрепился в Стаханове — Первомайске. Там он назвал свой отряд «Первым казачьим полком имени Матвея Платова», а себе присвоил титулы «командующего центральным фронтом Казачьей Национальной Гвардии ВВД» и «генерал-майора Всевеликого войска Донского».

С главой республики отношения держал на ножах, на митингах крыл его матом и требовал отставки. По слухам, даже отжал имущество у семьи первого главы ЛНР Волокова. В общем, странный человек, хотя в личной храбрости ни ему, ни его казакам не откажешь.

— А с месяц назад это всё начало пересматриваться, — продолжил Митридат. — Помнишь, Антрацит, 28 ноября?

Алексей подумал:

— Ну да, помню. Ты ещё говорил, что была какая-то провокация, в ходе которой в разборке с казаками оказался замешан спецназ, но неясно чей. И жертвы были.

— Да, — подтвердил Михаил. — Завалили там коменданта города. И зама его. Сложные были ребята. Но факт, что началось.

— Если так, как ты говоришь, то чего там неясного, чей спецназ? — покачал головой Лёшка. — Знаем мы все наши спецназы. Луганские. Если это был не ваш, гэбэшный, то лично я вопросов больше не имею… Но Сан Саныч-то при чём? Всё же — реальный герой. Сколько диверсантов укропских отловили на Луганске в августе! Да и человек хороший…

— Там сложнее всё, Лёшка, — досадливо пробурчал Митридат. — Там уже цели такие замешаны, что выше отдельных личностей. Я это, кстати, тебе, главное, и хотел донести. Чтобы ты понял, во что замешан оказался.

— С хрена ли я-то замешан? — проорал шёпотом Алексей. — Я, блин, с октября уже, с после боёв у Смелого, не при Бэтмене! Я в корпусе уже больше месяца! Меня вообще хохлы подорвали! При чём здесь я?

— А при том, брат, что у нас дела любят комплексно крутить. Вот замешан в чём-то Бледнов — надо побольше народа вокруг него в дело вкрутить, так оно солиднее получается. Это же Рауф дело ведёт, у него же школа настоящая хохлястая! У нас с ним… — Мишка осёкся — видимо, какая-то служебная тайна едва не сорвалась с его губ.

— Да в чём замешан-то Бледнов? — всё тем же шёпотом, но окончательно взорвался Алексей. — Ходишь вокруг и около, а на что намекаешь? На сепаратизм? Так он им не был! А уж я-то, из Москвы приехавший, — вообще смешно!

— Да ни в чём, ё, он не замешан, на…! — тихо рявкнул Михаил. — В политике только! В политике он замешан! Сильный слишком, конкурентом неизбежно становился бы! Вот и нашли за ним…

— Чего-чего-чего? — быстро переспросил Кравченко.

— Были грешки, — нехотя протянул Митридат.

Помолчал, потом продолжил:

— В общем, по Сан Санычу так. Смотри, только тебе говорю, больше не передавать никому.

Бледнов в середине ноября ездил в Москву. До ЦК его не допустили, но через кураторов донесли недовольство тем, что, мол, он политически неуправляем, подрывает единство республики своими контрами с Главой и так далее. Это отсюда на него нажаловались, — уточнил Митридат. — От первого пошло, а куратор в целом подтвердил…

Он помолчал. Они вышли на Коцюбинского, которая была относительно освещена. Спасибо перемирию. Хотя, если честно, полной светомаскировки Луганск никогда не придерживался. Даже в страшные дни летних бомбёжек.

Справа вдали светящимся конусом высилась новогодняя ёлка на площади перед театром. Идиллия! Мирная…

Пошли туда.

— В общем, если убрать подробности, которых тебе не нужно, доводили до него примерно то же, что мы с тобой у тебя на квартире… — проговорил через несколько шагов Митридат.

— Ты намекаешь на?.. То есть всё же — наши? — шёпотом, но настоятельно спросил Алексей.

— Не-не, — замотал Мишка головой. — Как мне сказали, он в целом отбился. И отвечал, что характерно, примерно то же, что и нам тогда. Ну, там, что он за республику душой и телом, что нет большего государственника, чем он, ни в какие сепаратные игры не играет, и постом в 4-й бригаде доволен. Вообще, как мне сказали, довольно связно и убедительно отвечал. С Сотницким никаких тёрок больше не устраивает и не собирается — не по рангу, мол, и он это понимает. Но…

Он помолчал.

— В общем, в Москве пожали плечами и сказали: «Коли так, проблем нет, воюй», — продолжил затем. — Но в целом другие вопросы вокруг него всплыли…

— В Москве? — уточнил Алексей.

— Да везде! — отмахнулся Мишка. — Москва ж не напрямую в наших делах участвует! Тут своих полно, которые посредничают, — и советники, и кураторы… Особенно один, я тебе не буду про него говорить. Двух маток посасывает…

Снова помолчал. Будто думал, говорит дальше или нет.

— Ну. Что за вопросы? — подтолкнул его Лёшка.

— Ну-у… В общем, так. Сам знаешь, у укропов вокруг обмена пленными целый бизнес возник. Ужас, что, суки, творят. Даже за двухсотых деньги требуют. Причём и с наших, и со своих. Собственный прайс-лист создали! Столько-то — за внесение в список обмена, столько-то — за доставку тела родным, столько-то — за идентификацию, ежели тело… ну, попорчено.

С нашей же стороны по-разному было. Кто-то одно, кто-то другое делал. По-разному обменивали. «Афганцы» наши хорошо работали, на «минус» заезжали, договаривались. Казаки до сих пор самостийно этим процессом рулят. Ну, и по Сан Санычу возникли вопросы. Что будто игнорирует он приказ об обмене пленных. Причём по причине коммерческой.

Мишка наклонился к уху Алексея и ещё сильнее понизил голос:

— В общем, донесли до ЦК, что командир твой бывший пленными приторговывал. Прикинь подставу?

Это, конечно, была гнусность. Нет, не донос такой и не подстава. Война — не детские бирюльки, быстро приучает решать вопросы кардинально. А политикам только дай в руки такой инструмент как война. Донос и подстава покажутся ещё меньшими из зол…

Нет, это торговля с врагом была гнусностью. А торговля пленными — вдвойне.

Но был ли Сан Саныч тем человеком, который мог подобным заниматься? Алексей в это не верил. Он, конечно, не был романтиком, человеческую природу он изучил достаточно хорошо. И знал, что война людей меняет, подчас очень сильно. И всё равно не верил, что Бледнов был способен на такое.

— И что? — спросил он глухо. — Подтверждались данные?

— А данные подтверждаются вообще на всех, — качнул плечами Митридат. — Нет у нас пока такого следственного аппарата здесь, чтобы чётко отделить праведные сигналы от злобных наветов. Да и не в том дело. Дело в том, что давно была дана команда обменять всех на всех. Озвучил Глава, но сам понимаешь, кто ему посоветовал это сделать. Как к нему ни относись, но, грубо говоря, верховный главнокомандующий отдал приказ своим подчинённым командирам сделать так и так. А среди них нашёлся кто-то, кто его послал и продолжил бизнес!

— Бледнов? Точно?

— Да хрен его знает, сегодня-то! — вспылил Мишка. — Расследование покажет! Но я тебе почему про политику-то толкую? Потому, что командир твой был на такой политической позиции, что любым сколько-то обоснованным доносом на него могли, а главное — хотели воспользоваться. Чтобы снять угрозу на будущее! С его стороны!

— Значит, Первый дал команду? — подытожил Кравченко.

— От же, блин, упрямый! — прорычал Митридат. — Хер его знает, понял? Команды вообще могло не быть на этих уровнях! Есть политические условия! И они давят! И когда появляется возможность это давление снять, его снимают! Под любым предлогом и любой ценой! Сан Саныч мог быть чист, как ангел! Но он представлял угрозу политическому процессу строительства республики. И дальше кому-то в глубинах аппарата подали материалы. А там резолюцию высказали, даже не наложили: «Разобраться и наказать». Помнишь, как у Высоцкого? — «мой командир меня почти что спас, но кто-то на расстреле настоял…». Это ж война, мне ли тебе ли говорить! Тут всё упрощается. А прежде всего такие вопросы как цена приказа и цена жизни.

Он с шипением втянул в себя холодный воздух через уголки рта.

Потом сказал совсем тихо, хотя тише, казалось, было уже и некогда:

— Потому я тебе всё это и рассказываю, чтобы ты понял: если понадобится для примера засунуть в дело Бледнова тебя, то этих людей не затормозят ни твои заслуги, ни твой уход от Бэтмена по принципиальным мотивам. А потому тебе спрятаться у себя в подразделении и не отсвечивать. А главное — молись, чтобы хохлы поскорее войну начали. Война, она всё списывает…