— Всё спишь? Просыпайся! Слыхал? Сан Саныча убили!

Звонок от Мишки Митридата, как, наверное, всегда в первый посленовогодний день, — прозвучал крайне некстати. Да ещё с дурацким вопросом «Слыхал?» Что он мог слышать? Алексей валялся на скомканной и влажной простыни, бездумно глядя в потолок и поглаживая обнажённую спину Ирины. Сама подружка прижалась к его боку, положив голову ему на плечо и что-то такое мурлыкала, благодарное и прочувствованное. Он не вслушивался, ловя лишь интонации и в нужных местах согласно прижимая женщину к себе.

Законное утро неги после новогодней ночи. И день. И потом ещё вечер. Особенно, если к тому же голова не болит от лишнего выпитого.

А Новый год прошёл хорошо. Алексей был отпущен командованием домой, сопровождаемый веским советом «не перебарщивать», ибо время такое, мало ли что. Ну, особо никто и не собирался. По соточке приняли у Митридата на квартире — не считая того, что поначалу чокнулись и выпили с девчонками по шампанскому. Под первый удар курантов в Москве. Потом распили бутылку текилы, что притащил Балкан. Что тут на четверых (был ещё Злой)? Да ни о чём!

Так что теперь голова была чиста и соображала чётко.

Новость была ошеломляющая. С Лёшки сразу слетела нега. Он резко сел на кровати.

— Сан Саныча?! Убили? Кто? Что известно?

Сан Саныч Бледнов, по позывному Бэтмен, был одним из лучших командиров луганского ополчения. Впрочем, уже армии — не так давно он со своим отрядом влился в 4-ю бригаду, став в ней начальником штаба. Летние и особенно осенние тёрки его с руководством республики остались, казалось, позади. Совсем недавно он, Сан Саныч, сидел здесь, в Лёшкиной квартире, на краю этой самой кровати, ел расклякавшиеся от долгой варки пельмени — увлеклись разговором, что поделаешь, допустили их развариваться и разваливаться. Пока Муха, охранник Бэтмена, не обратил на это внимание хозяина квартиры…

А говорили о многом — будто прорвало. Как-то прежде обстоятельства не приводили к тому, чтобы они вот так запросто могли пообщаться друг с другом. Бэтмен был командир, Алексей «Буран» — его подчинённый. Хотя и с достаточной долей автономии — со своим собственным, пусть и небольшим, подразделением.

Да и строгий был человек Сан Саныч Бледнов, суровый. Не больно-то и раскрывался, а тем более в служебной обстановке.

Но тут обстановка была как раз не служебная. Нет, и не питейная, так сказать. Сан Саныч не пил вовсе, а при нём разливать на двоих — Мишка тоже присутствовал — как-то не тянуло.

Впрочем, интересно было и так — таким открытым Алексей Сан Саныча ещё не видел.

Война — это страшная вещь, говорил тот. И в бой идти очень страшно. Не боятся только сумасшедшие. Но когда на одной чаще весов твоя жизнь и здоровье, а на другой — виселицы с невинно убиенными людьми, в том числе детьми, когда под угрозой гибели твоя земля, твой дом, твои дети, твои родные и близкие и даже воздух, деревья, среди которых ты вырос… Ты пойдёшь в бой. И ты будешь биться до смерти. Своей или врага. Второе — лучше.

Понятно, в общем.

Алексею это было тоже понятно. Более чем. Когда он впервые за много лет, после всего происшедшего, оказался в таком родном, таком памятном палисадничке у бабушкиной хатки в Алчевске — он поначалу едва мог сдержать слёзы. Самые натуральные сладкие детские слёзы. Несмотря на то, что стоял посреди некогда огромного, хоть теперь и скукожившегося до уровня деревенского садика, мира своего детства в камуфляже, с оружием, с патронами и гранатами в разгрузке. И с местью в сердце.

С ним ещё не было тогда всех его ребят. Они лишь втроём зашли тогда в покинутый уже бабушкой садик. И стоял тогда Алексей Кравченко, уже прошедший через бои на Металлисте и Юбилейном, словно у прозрачной, но непреодолимой стены в детство, в прошлое, в мирное время, беззвучно рыдал, давя комок в горле, — и клялся, тоже беззвучно. Клялся примерно о том же, о чём позже, уже зимою, говорил ему Сан Саныч Бледнов, позывной Бэтмен…

И ещё одно важное подчёркивал командир. Причём не раз: видно, это было его глубоким убеждением. «В чём наше отличие от укров? — спрашивал он. — Они пытаются навязывать другим свое видение мира, поломать людей, перекроить, по-новому пересказать историю целого народа. Это ещё никогда никому не удавалось. А мы не навязываем свою точку зрения. Русская душа — очень открытая. Мы готовы принять любого — какой бы национальности он ни был — лишь бы он был хорошим человеком. И обнять его, и отдать последнюю рубашку. А на каком он языке говорит и во что одет — неважно, хоть в набедренную повязку. Самое главное — жить по совести. На мой взгляд, совесть — это Бог. Это тот внутренний стержень, ограничитель, который держит тебя в рамках, чтобы ты не делал ничего неправильного. Чтобы окружающие знали, что ты хороший человек — вот это самое главное. Даже сейчас, на войне, я говорю: живите по совести, и тогда всё будет нормально».

И вот — убит…

Как это вообще возможно? Он что — на линию поехал? В Новый год?

Да и там затишье в этот день…

Была надежда, что Мишка, с некоторых пор ставший официально сотрудником госбезопасности ЛНР, скажет сейчас: мол, Бэтмена каким-то образом ликвидировала диверсионно-разведывательная группа укропов. Но холодок осознания, что виновники гибели Бледнова — не они, уже сползал из мозга к сердцу.

Бывал Лёшка у Сан Саныча в Красном Луче, сиживал и езживал в его броневичке фольксвагеновском — ничего не давал на откуп случайности товарищ Бэтмен, хороший был броневичок. Не лёгкая жертва для обычного вооружения обычной ДРГ. И охрана была у него хороша. Да хоть это последнее — да, получается, последнее, если Мишка не ошибается! — посещение квартиры Лёшкиной взять. Казалось бы — к своему в гости заходил! Но два бойца неотлучно сторожили в квартире, ещё один в подъезде, а четвёртый — возле подъезда на улице. Грамотные люди охрану ставили, недаром говорили, что один из его людей, с позывным Кот, аж в Кремлёвском полку служил. Надо думать, не ножку лишь тянул в балетной тамошней шагистике…

Была ещё надежда, что Мишка ошибается. Мало ли — ошибка в сводке? Мало ли — ранен только?

Но Мишка сказал лишь:

— Давай, одевайся. Буду у тебя через полчаса…

И всё стало плохо.

* * *

К Митридату Алексея несколько месяцев назад подвёл его бывший шеф, начальник ЧОПа, где он проработал несколько лет, Тихон Ященко.

Ну, как подвёл… Передал связь, что называется, из рук в руки, когда Алексей приехал сменить шефа на работе в Крыму. В те самые ключевые февральские и мартовские дни 2014 года.

Шеф — и те ребята, что выехали с ним в самом начале, — сделали очень важную работу.

Не сказать, чтобы они подняли казаков. Казаки поднялись и сами. Но им нужно было профессиональное руководство. И оно было организовано, Причём абсолютно безупречно с точки зрения международного права. ЧОП Тихона, под названием «Антей-М», был организацией не государственной. Частной. Личное индивидуальное владение господина Ященко. Сам Тихон и его люди также находились в личном статусе. И, собственно, с любых формальных точек зрения и были частными персонами. Ни на какой государственной службе не работавшими.

А что помогали казакам — так ведь и сами они казаки. Да и не в первый раз в подобной помощи участвовали. В своё время Тихон, как сам рассказывал Алексею, побывал в Абхазии, в Приднестровье, в Югославии. Теперь вот передают опыт братьям в Крыму…

Собственно, как впоследствии понял Алексей, этот опыт и это руководство в немалой степени предопределило самый ход дальнейших событий в Крыму. Конечно, основную, решающую роль сыграли подразделения «вежливых». Опиравшихся на законно присутствующий в Крыму Черноморский флот. Но руководившие ими люди с большими звёздочками на погонах не могли, естественно, немедленно наладить уверенное взаимодействие с местными активистами, добровольцами-ополченцами и казаками. Грубо говоря, не знакомы были.

Вот тут и нужны были такие люди как Тихон с таким конторами как «Антей». Особенно поначалу, на старте событий, когда никаких «вежливых» ещё в помине не было. В те начальные дни, когда многое было непонятно, именно благодаря Ященко и таким, как он, удавалось каждый раз на шаг опережать действия фашистского руководства в Киеве и тем вызывать его неорганизованную и беспомощную реакцию, перераставшую в панику.

Кроме того, Тихон закрутил дела с Кубанским казачьим войском. И на полуострове очень быстро оказались казаки с материка. А само появление их на Чонгаре, на перешейке, сильно остудило пыл украинских нациков, вознамерившихся привезти крымчанам свою кровавую «дружбу». А дальше в ситуацию окончательно вмешались «вежливые люди», и шансы фашистов оккупировать вслед за Украиной ещё и Крым растаяли вовсе.

Как был уверен Алексей, исходя из собственного опыта работы в конторе Ященко, его шеф не один был такой. Кто-то ведь направлял местных байкеров, а кто-то «рулил» в Севастополе… Да, а кто-то ведь работал с депутатами! Хотя то вряд ли делалось на уровне «добровльцев» — с таким контингентом общались явно с более высокого этажа.

Во время этих событий и пересеклись пути-дорожки Лёшкиного шефа и Мишки Митридата.

Мишка был родом из Керчи («Оттуда и позывной — знаешь, у нас там гора такая есть, Митридат называется?»). Входил в состав местного казачьего войска и с блеском носил мундир Крымского казачьего войска под есаульскими золотыми погонами с одним просветом. В прежней жизни успел побыть в самых разных качествах — от электрика до аспиранта, и от казака до журналиста. Побывал в Чечне, в Абхазии, дрался с крымскотатарскими боевиками под Симферополем, находился в визире Службы украинской безпеки — почти ровесник, чуть старше, Алексея, он пожил бурно и, судя по его артистическим рассказам о пережитом, — счастливо.

Революцию в Крыму Мишка не то что принял — он принял её с восторгом и с бурным деловитым энтузиазмом. Он мгновенно сколотил отряд из местных казаков, которые тут же взялись за обеспечение защиты пророссийских митингов и приступали уже к блокированию политически значимых пунктов. В частности, управления СБУ. Так что когда в Крыму, сперва с разведывательными целями, появился Тихон, встреча его с Мишкой была, естественно, предопределена. Не с ним одним, понятно, — в Крыму были и другие подобные Митридату активисты. Но с ним у шефа родилось полное взаимопонимание по казачьей линии.

Алексей, прилетев в Симферополь 10 марта, получил из рук в руки практически налаженную схему работы и связи. В том числе с тем же Мишкой.

От Крыма у Кравченко осталось впечатление калейдоскопа. Причём сам он чувствовал себя так, словно находился внутри этих постоянно меняющихся узоров. Потому что работы и суеты по «верчению» того самого «калейдоскопа» хватало. Но всё равно не покидало ощущение какого-то праздника.

Тогда и поработали впервые совместно с Митридатом. Вот человек, который был в своей стихии! Словно с пропеллером в заднице, энергичный и подвижный, в камуфле, но в кубанской приказной папахе он успевал, казалось, везде. И везде имел связи, везде имел друзей. И всё, казалось, знал.

Быстр парень, что уж… Но дискомфорта в его компании Алексей не ощущал ни грамма — а это был для него важный признак, что с человеком можно сближаться. То ли инстинкт, то ли что это — но работала эта «чуйка» с детства, а за годы службы в разведке и работы в «Антее» она развилась до вполне надёжного опознавательного маркёра.

«Ну что, будем стоять вместе, спина к спине?» — спросил Митридат, когда после двух суток заполошного гона нарисовалось время познакомиться поближе. Традиционно познакомиться, так сказать. То есть накатив по четвёртой.

Так что Алексей с чистой душой ответил: «Да, спиной к спине. И мы всё слепим». И выпили уже как на брудершафт. Без этих, конечно, тупых ритуалов с переплетением рук и поцелуями — мужчины всё же. Но по сути то же: закрепили боевой союз.

А калейдоскоп продолжался. И это было… Это было настоящее! Это… раз в жизни!

В череде событий больше всего Лёшка запомнил вечер в Симферополе после референдума. Как тысячи, если не десятки тысяч людей — казалось, тут, на площади, собрался весь Крым, — плача и смеясь, смеясь сквозь слёзы, пели гимн России. Плача и смеясь. Счастливо плача и счастливо смеясь. И этим искренним порывом к новообретённой родине было словно наэлекризовано всё вокруг — так, что немудрящие эти слова в гимне превратились в какую-то священную, от сердца и до Вселенной, присягу на верность России.

И Алексей сам пел и сам почти плакал. И всё прочее было тогда неважно, а важно, что был он в этот момент просто гражданином своей великой страны, своей великой Империи, снова расправляющей плечи. И был он снова её солдатом, её верным солдатом, готовым за неё на всё…

И сквозь невыразительные, деревянные слова Военной присяги, вдруг появившиеся в мозгу, — «клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество» — само собой всплывало чеканное, бронзовое, величественное, выученное когда-то в курсантском кубрике едва ли не для смеха:

«Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик, и как воин Вооружённых Сил клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами»…