Лицо было почти знакомым. Во всяком случае, таким, какое, бывает, встретишь в метро. Ии пройдёшь мимо. Разве что удивишься: надо же, как бывают люди похожи на первобытных.

Правда, данное лицо было — из первобытных первобытным. Массивный лоб, глубоко посаженные глаза, скошенный подбородок… Этакий кандидат в школу для умственно отсталых!

Хотя этому конкретному человеку в школу было явно поздновато. Судя по обильной растительности на лице, он уже далеко вышел из детского возраста…

Всё это Алина ухватила одним взглядом. Глаза её переместились на палку, которую человек держал в руках и направлял на горло то девочке, то её другу. Палка заканчивалась острой пластиной из камня, предназначение которой было очевидно.

«О нет! — подумала Алина в отчаянии. — Что это? Почему мы не дома?»

Рядом густо засопел Сашка. Он тоже, кажется, понял ещё не всё, но сообразил главное: они снова попали не домой…

Зверомужик с копьём смотрел на них с непонятным страхом. Одет он был скудно — что-то вроде широких меховых штанов на ногах, и это было всё. А то, что было не прикрыто шкурой, заросло рыжими волосами по самое горло.

Наконец, мужик махнул копьём особенно угрожающе и…

— Кхыр бых кых, — прокашлял он.

Это действительно было больше похоже на кашель, нежели на речь.

Сашка толкнул Алину в бок:

— Слушай, это же первобытные люди!

Да гос-споди! Давно уж догадалась сама!

Она помотала головой и пожала плечами, с опаской косясь то на кончик копья, то на лицо рыжего чужака:

— Не понимаю!

Откуда-то из темноты, из глубины пещеры — а краем взгляда уже зафиксировалось, что это была именно пещера — выдвинулись ещё три могучих, заросших волосами, фигуры. Тоже с копьями.

Намерения этих существ были очевидны.

Саша вскочил на ноги, пригнулся в напряжённой позе и выставил против них свой бамбуковый дротик. Оказывается, он и его прихватил с собой.

Алина пригнулась к лежащему Антону, чтобы закрыть его собственным телом.

Мужики приостановились, окружив ребят.

Нависла пауза.

— Дяденьки, — прокашлявшись, солидно произнес Сашка. — Я, конечно, не думаю, что вы меня поймёте. Но копьём нас тыкать не надо, — он осторожно, пальчиком, отвел остриё от своего лица. — А то мы, понимаешь, ребята тоже серьёзные, динозавров побеждаем, — и он мотнул головой на ужасную когтистую лапу, которая осталась лежать на полу рядом с Антоном. — И вообще, видишь, у нас раненый? — и показал на лежащего ничком друга. — Помог бы лучше!

Сцена была сюрной: в багровых отблесках костра на каменных стенах и потолке ломались, прыгали, бились тени четырёх огромных мужчин и одного маленького мальчика, бесстрашно выставившего против них своё несерьёзное оружие…

Пауза была, казалось, готова лопнуть.

Кровью…

Но в этот момент, видно, по-своему что-то оценив, один из четвёрки смерил мальчишку взглядом, остро глянул на лежащего без сознания Антона, на Алину, опустил копьё. И вдруг широко, чисто по-человечески улыбнулся.

Зубы внушали уважение…

Саша тоже приопустил своё оружие и несмело улыбнулся в ответ.

Напряжение вроде бы чуточку разрядилось.

Алина вскочила на ноги и встала рядом с мальчиком.

— Смотрите, — протянула она вперёд свои открытые ладошки. — У нас ничего нет. Мы к вам попали случайно и не желаем зла. Мы очень хотим домой, и у нас раненый друг… — она показала на Антона.

Все четверо проследили за рукой, но промолчали. Хотя выслушали её слова, казалось, с вниманием.

С неким даже напряжённым вниманием.

Потом один из них, тот, что улыбнулся, протянул руку вперёд и указал на челюсть динозавра, которую Саша, не зная, куда деть перед тем, как освободить одну руку для камня, попросту надел на себя. Теперь она сидела у него на плечах, словно некий сказочный воротник короля.

Гусю от некоего элемента хвастовства не могла избавить даже теперешняя опасная ситуация.

Он выпрямился и гордо объявил:

— Да динозавр обыкновенный! Я его завалил! Да ничего особенного, — скромность, которая его распирала, была сильно паче гордости. — Ерунда. Мы там с Антохой ещё троих побольше уконтропупили…

Одного, того неудавшегося «альпиниста», он, конечно, приписал. Тот сам неудачно решил с горочки спуститься. Но теперь это было непринципиально…

К тому же мужики всё равно ничего не понимали. Старший ещё раз показал на трофей и снова совсем по-человечески вопросительно мотнул головой.

Саша сообразил всё быстро.

Он показал на себя, Алину и Антона и, присев на корточки, изобразил, будто они сидят возле костра. Потом подскочил, отошёл в сторону, снял с шеи челюсть, выставил её перед собой, состроил зверскую рожу и зарычал. Затем показал, будто подкрадывается.

Было так похоже, что по спине Алины пробежали мурашки.

Сашка прыгнул!

Челюсть, поднятая им теперь над головой, казалось, клацнула зубами. А тень от гигантских зубов метнулась по стенам так страшно, что собеседники даже чуть отпрянули. В глубине пещеры кто-то пискнул.

Это было до жути артистично… и до жути знакомо…

Саша указал на лежащего Антона и изобразил, как зверь терзает его спину когтями. Лапа с когтями, валявшаяся рядом, была продемонстрирована тоже.

На сей раз мужики очень внимательно посмотрели на антоновы раны. Предводитель их — тот, первый, что их встретил, что-то произнёс.

А Саша уже показывал дальше. Он встал в ту же стойку, что тогда в лесу, точно так же взял своё копьё наперевес в обе руки. И затем, крутанувшись, как в тот раз, нанёс удар воображаемому зверю.

Прервался, выпрямился, показал на своём боку, куда сумел вонзить оружие тогда. Приставил копьё к своему боку — причём слушатели отчего-то заволновались, запереглядывались и что-то кратко пробурчали — и повалился на пол, изображая теперь раненого динозавра. Уже лёжа на полу, снова очень похоже задёргал ногами — точно как ящер! — и жалобно заверещал.

И уронил голову, вроде бы умерев.

Затем встал и после некоторой паузы произнёс:

— Вот они — свидетели, — и показал на Алину и Антона.

Аплодисментов не было.

Слушатели некоторое время ещё смотрели на него со странным выражением на лицах. Затем старший просительным жестом протянул руку к Сашкиному копью.

Тот, поколебавшись, протянул оружие вперёд.

Но мужик брать его не стал, только чуть наклонил поближе к своим товарищам.

На копье явственно были видны застывшие бурые потёки.

Да, в общем, и сам Саша был ещё в динозавровой крови. Никаким Гусей он уже не выглядел — настоящий, хоть и маленького роста, воин-победитель.

Алина вдруг ощутила прилив гордости за своего мальчишку…

Мужики окончательно опустили копья и смотрели теперь на мальчика со странной смесью почтения и опасения на грубых лицах.

Старший снова что-то сказал. Один из воинов так же коротко ответил. Другой что-то крикнул, обернувшись назад, в глубь пещеры.

Четвёртый молчал, всё с тем же странным выражением на лице оглядывая поочерёдно всех троих ребят.

Из темноты к ним медленно и словно бы даже боязливо приблизились ещё четыре фигуры.

Одна была ростом поменьше прочих — явно ребёнок. Другие, когда подошли поближе, оказались женщинами. Гораздо менее волосатыми, чем эти мужики, и с сисечками, указывавшими на половую принадлежность. Алина даже испытала что-то вроде мимолётного ощущения стыда перед Гусей…

Ростом все они были едва ли намного выше ребят. Да и мужики, если приглядеться, теперь уже не казались такими гигантами. Великанами их делали мощные связки мышц под волосатой кожей, громадные мускулы спины и плеч, сильные длинные руки.

Ну, и лица. Не учительница пения в их школе, явно…

Одна из женщин, постарше, наклонилась над Антоном, внимательно разглядывая его спину. Потом сказала что-то девочке. Та метнулась назад, в темноту, и вернулась уже с кожаной баклажкой в руках.

Женщина осторожно начала промывать антоновы раны. По крайней мере в двух местах было видно, что разрывы доходят до самой кости. Алине подурнело.

Антон несколько раз дёрнулся от боли, видимо, придя ненадолго в сознание. Затем снова затих.

Девочка, повинуясь новому приказу, принесла ещё одну корчажку и мешочек.

Женщина что-то отобрала из содержимого и начала колдовать над Антоном. Причём колдовать в самом прямом смысле — что-то бормотать, подвывать, снова бормотать, петь, делая в это время быструю работу руками.

Хотя речь шла об их друге, ни Алине, ни Саше вмешиваться не хотелось. От пожилой дамы исходило что-то, внушающее полную к ней доверенность. И ещё чувствовалось, что она в своём деле — мастерица…

Единственное, что заставило Алину забеспокоиться, это соображение о гигиене, когда женщина начала пережёвывать во рту какие-то листочки и корешочки, а затем накладывать полученную жвачку на раны мальчика. Но когда-то внушённые мамой правила показались такими далёкими и такими… учебными, что ли. До них ли здесь, на краю времени в неизвестно какой первобытной пещере…

Мужики серьёзно наблюдали за всеми манипуляциями, не делая никаких движений.

Сеанс первобытной медицины закончился тем, что женщина обильно покрыла спину Антона мазью из второй корчажки, с помощью другой женщины туго запеленала его в мягкую выделанную кожу и оставила пока лежать, как он был.

Все словно бы вздохнули…

А что теперь?

Алина ткнулась взглядом в их проклятый камень. Опять! Опять она про него забыла! И он снова лежал одинокий, покинутый, словно снова готовый исчезнуть!

Наклонившись, она быстро подхватила его и засунула поглубже в карман джинсов. Не забыла и удостовериться, не дыряв ли карман. Как только Антон придёт в себя, этот волшебный камень им ещё очень пригодится!

Старший — наверное, его можно было называть вождём — сделал ребятам приглашающий жест. Звал к костру, что тепло шевелился в центре пещеры.

Когда все сели, он пробормотал что-то дружелюбное и протянул Сашке кусок вяленого мяса. Настоящего!

Господи, подумал мальчик, это ж сколько они времени ничего не ели!

Уже вгрызаясь зубами в мясо, Саша понял, что Алине вождь ничего не предложил! Вот скотина! Да и он хорош!

И, с усилием отодвинув ото рта кусок — уже всё же не целый, зубы сами отцапали от него долю — мальчик протянул его своей подруге.

Мужики удивлённо посмотрели на него.

— Да! — с вызовом ответил Саша на невысказанное их недоумение. — Может, у вас, как у дикарей, все лучшие куски только мужчинам достаются. А у нас всё поровну!

Если бы Алина не была так занята разрыванием мяса, она бы непременно хихикнула. Как у дикарей! А они-то кто, Гуся ты лапчатый?

Вождь, похоже, понял. Он протянул Сашке ещё один кусок, а потом, поколебавшись, следующий Алине. Которая, как оказалось, уже сидела снова с пустыми руками, но главное — уже и с пустым ртом.

Герой Сашка, однако, снова стерпел голод. Взяв мясо в руки, он кивнул в сторону Антона и вопросительно посмотрел на вожака. Тот покачал головой и показал на женщину, которая лечила друга. Та тоже покачала головой и закрыла глаза.

Пусть спит, поняли её жест ребята.

И принялись за еду…

* * *

Урок языкознания был забавным.

Сашка хлопнул себя в грудь и произнёс по слогам:

— Са-ша.

Затем показал на Алину и снова раздельно проговорил:

— А-ли-на.

Потом упёр палец в вожака.

— Гррхм, — сказал вождь.

— Че-го? — нахально протянул Сашка. — Это что — имя?

Сценка повторилась. Но вождь назвал другое слово:

— Дыррх.

— Так, — констатировал окончательно освоившийся, сытый Гуся. — Заперлись в танке. Ладно, повторим.

Он снова показал на себя:

— Саша.

На Алину:

— А-лина.

На пещеру, в глубине которой лежал Антон:

— Ан-тон.

И снова на вождя:

— А тебя как?

Вождь, кажется, понял:

— Кыр.

— А он? — не отставал неумолимый Гуся, указывая на второго мужика.

— Гых, — ответил понятливый ученик.

Второй мужик закивал и осклабился.

— А он? — перевёл перст указующий Саша.

— Корл.

— Вот звуки, а? — поделился мальчик с Алиной. — Как в этой, старой фантастической повести. Со всякими там добрыми Аэлитами и злыми повелителями планет.

Алина ничего подобного не читала, но сочла необходимым вступиться за хозяев пещеры:

— Ну, эти пока что добрые. Вон, и полечили Антошку, и нас накормили…

— А могли бы и съесть, — ввернул склочный Гуся. Всё он понимал, оказывается. Что до дикарей касательно…

— А его как зовут? — показал он на четвёртого мужика, самого молчаливого.

Вождь чуть посоображал — видно, не сразу переключился от процесса внимательного вслушивания в диалог гостей.

— Рог, — ответил он, наконец.

— О, хоть какое-то человеческое имя! — обрадовался Сашка.

Молчаливый Рог произнёс несколько слов в адрес вождя, в которых прозвучало смутно знакомое — «уламр».

Вождь Кыр показал поочерёдно на детей:

— Сашха… Арина… Ан-тонр…

И добавил заинтересованно-вопросительно:

— Уламр?

Нет, точно, была в его тоне обеспокоенность!

— Мы? — понял Сашка. — Не-е, мы — люди.

Может, на их языке «уламр» и означало то же самое, что «люди», но на это вот беспокойство хозяев необходимо было обратить внимание. И на всякий случай, до выяснения обстановки, причастность к ним отрицать.

Третий собеседник, с тем самым диким именем Корл, покатав морщины на лбу, снова сказал:

— Уламр?

Вождь ему что-то ответил, но потом всё же решил и сам ещё раз удостовериться. Он снова поочерёдно ткнул пальцем в направлении каждого из ребят, потом обвёл всех троих одним жестом и требовательно повторил:

— Уламр?

Саша энергично помотал головой из стороны в сторону:

— Нет! Мы, — похожим жестом обведя детей, — люди! Лю-ди!

— Рюди, — повторил вождь.

Похоже, звук «л» ему, слово японцу, давался с трудом. Но «уламр» он произносил чисто, через «л».

Кто такие эти уламры?

Алина едва не хлопнула себя по лбу. Ну, конечно! «Борьба за огонь»! Первобытные люди из той старой растрёпанной книжки, что ещё в собственном детстве украл из библиотеки её папка. По собственному его рассказу. А теперь он-де замаливает грех, время от времени отдавая в ту же библиотеку постоянно накапливающиеся дома прочитанные книги.

Только там уламры были хорошие — там так «наши» назывались, племя людей. А здесь, очевидно, это плохие. Или злые духи, или злые люди.

Надо же! Бывают разве такие совпадения? Книжка — и настоящая первобытная пещера с настоящими первобытными людьми!

Или? В душе девочки снова проснулись давние подозрения. Или они всё же из-за этого камня летают по неким книжным мирам? Которые существуют лишь в их воображении? Что-то слышала она по телевизору, что австралийские аборигены верят в «Страну Сновидений». Откуда все якобы появляются и куда уходят после смерти. Может, аборигены не так уж далеки от истины? Они ж тоже первобытные, они ещё всякими позднейшими верованиями и религиями не пришлёпнуты… И вот оказалось, что есть такая страна на самом деле, а они втроём в неё каким-то образом попали. А теперь раз — и надо проснуться!

Но она вспомнила кровь, пульсирующую из ран Антона, и подавила в себе эту мысль. Сновидения сновидениями, но раны были настоящими. Голод был настоящий. Колкая трава под ногами была настоящей. И ящеры… Как срывались капли воды с тех зверюг, в море, — это было слишком как во сне, чтобы быть как во сне…

Но всё же она решила попозже, если будет минутка, поделиться этими соображениями с Сашей. Если и у него есть ощущение сна, то…

Ну и что?

Ой, непонятно всё как…

* * *

Этот «урок иностранного» произошёл после двух важных событий.

Первое — уже описанный «ужин». После которого в животах у ребят стало тепло и уютно. И второе — признание новыми знакомыми «прав и полномочий» троицы.

Собственно, еда и была таким признанием: Алина где-то читала, что для раннеисторических обществ гостеприимство было не свойством доброты душевной и не признаком сострадания или благожелательности. Вкусить совместно пищу означало стать — пусть и на время — членами одного рода, одного племени. Стать своими, проще говоря. А свои не выдадут, не нанесут удар в спину, не убьют, наконец, если это покажется выгодным.

Так что, в общем, Сашка, видать, большое уважение внушил своим рассказом, коли вождь первобытных решил таким вот образом обеспечить лояльность пришельцев.

Ещё больше это подчеркнула последовавшая затем сцена. Выглядела она очень ритуально, да, похоже, такой и была.

После еды предводитель первобытных встал и обратился к Саше. Теперь, после того как схлынуло напряжение первым минут знакомства, речь его уже не казалась набором одних горловых согласных. Конечно, она не стала плавной и гладкой. И ни один вменяемый человек, не сравнил бы её с песнею. Но какая-то ритмика в словах мужика была. И звуки сейчас как-то странно напоминали звуки природы. Было и вот это самое «грр-грх», словно перекатывание камней, и шипение, как звук дождя, и присвист, похожий на птичий.

Ну да, сообразила Алина, так, наверное, и должно быть. Эти люди проводят же на природе всю жизнь. И язык их не может не отражать звуки, с которыми они имеют дело. А природе не больно-то услышишь звонкие согласные типа «м» или «н». Разве что «мяу» от кошки. Но кошку в этой пещере явно ещё не приручили.

Девочка мимолётно вздохнула по своей ласковой Ксюше. Ксюша, правда, была зверьком своенравным, и Альку старалась своими царапками держать на расстоянии. После того, как та её затискала, ещё будучи сама малышкой. Но всё же часто Ксюша сама вспрыгивала на колени и принималась урчать, делая мир вокруг себя уютным и тёплым. И уж в этом-то мире, куда они так нелепо и неожиданно попали, то её мурлыканье кажется вообще едва не самым лучшим, что бывает…

Как-то она там, Ксюша? Вспоминает ли?

Тем временем вождь речь свою закончил. Копьё, что взял до этого в руки, положил перед собою на землю. Выпрямился. Расставил руки в стороны.

Какой же здоровущий лось, а!

Голову вождь при этом закинул назад, не забывая, впрочем, следить за Сашкой через опущенные глаза. Потом приложил обе руки к груди, наклонился, поднял копьё и протянул его мальчику, повернув остриём к себе. Жесты были понятны без слов: вот, дескать, стою я перед тобою с открытой грудью, беззащитный. А потом и вовсе отдаю тебе своё оружие. Коли, если хочешь, а я тебе доверяю!

Сашка, молодец, догадался. Бывает он тугодум на уроках, но тут не сплоховал. Он точно так же положил копьё на землю (правда, перед этим его пришлось поднять, поскольку беззаботный Гуся и не думал держать его при себе). Затем вновь положил. Точно так же, как и хозяин пещеры, постоял, раскинул руки, запрокинув голову. Затем прижал руки к груди. Снова наклонился, поднял своё заслуженное копьё в потёках ящеровой крови и протянул его вождю.

Все вокруг заулыбались. Да, дома, в Москве, Алина от такой улыбочки постаралась бы на другую сторону улицы перейти… Но в искренности чувств местных можно было не сомневаться. А что лица у них… скажем, грубоваты — так на то они и неандертальцы. Предки людей.

Или, может, не предки. Антон говорил что-то по этому поводу — дескать, биологически люди и неандертальцы представляют собою две разные ветки человеческого генеалогического древа. Когда-то у них был общий предок, но никто не знает — кто именно. Но всё равно, дескать, неандертальцы стояли на более низкой ступени развития, потому конкуренцию с людьми не выдержали и вымерли.

Может, и так. Но не тут. Тут «вымершие» улыбаются вполне жизнерадостно. Хотя и жутковато.

Интересно, а нею они чем будут обмениваться? — подумала девочка. У неё-то никакого копья нету.

Но, как оказалось, с ней никто никакого дела не собирался иметь вовсе. Она была при Сашке, и этим, видимо, всё должно было быть сказано. Вождь лишь мелком мазнул её взглядом своих тёмных глаз и что-то сказал своим, подняв Гусин подарок над головой.

Даже обидно.

* * *

То, что они имеют дело с неандертальцами, Саша и Алина предположили ещё утром. Когда тревога и суета ночи отодвинулись в прошлое, за успокаивающую занавесь сна.

А вообще интересно: для них продолжалась практически два раза подряд! Сначала эта битва с последним динозавром, потом отчаянные поиски камня в ночной жути, потом серый намёк на утро… И снова ночь. Уже в пещере.

Но утро, как пели в какой-то песенке, приходит всегда. И когда они оба проснулись возле Антона, разбуженные шумом в пещере, то вчерашние страхи и происшествия уже словно подёрнулись дымкой. Они были, но уже как бы не по-настоящему. Или не с ними.

В пещере было движение. Вчерашний костёр почти затух — вопреки книжке, никто тут не собирался вечно поддерживать огонь. Люди двигались мимо него, тёмными тенями показываясь на фоне голубого неправильного треугольника выхода из пещеры. Кто-то, наоборот, появлялся на входе и присоединялся к тем, кто внутри.

Непонятное, в общем, движение.

А отдельная живописная группа местных жителей, оказывается, стояла вокруг гостей и жадно рассматривала их. Жадно, но молча. Человек восемь. Дети. От сущей мелюзги до мальчишек лет девяти. У некоторых пальцы во рту. Все, кроме самых старших, голяком.

Прямо Африка какая, где белых людей впервые увидели!

Алине даже стало чуточке не по себе под этими взглядами. Ничего у неё не порвалось, ничего не видно из того, что нельзя никому показывать?

Насчёт «не порвалось» оставалось только вздохнуть — блузка превратилась в какой-то «топик». Но всё остальное было в норме. Тогда чего они так вытаращились?

— Да ладно, — солидно проговорил пихнутый локтем Гуся в ответ. — Мы для них — непонятно кто. Чужаки в деревне. Вот и смотрят. Как там Антоха, глянь лучше. Не проснулся?

Антон не проснулся. Точнее, в себя не пришёл. Выглядел он, правда, получше, чем вчера. По крайней мере, с лица сошла синева, и дышал он поровнее и поглубже. Как это выглядит, когда человек находится без сознания, Алина не знала, но вообще-то сейчас Антон казался именно спящим. Иное дело, что само дыхание всё равно не было похоже на дыхание спящего. Сквозила в нём боль…

В дыхании? Ну да! Нет, запуталась. Или даже сама себе внушила. Но то, что друг их не здоров, по дыханию точно чувствовалось! Так что вот он и ответ: надо срочно домой!

Но как? Пока Антон не в сознании, им туда не попасть. Хоть бы на минуточку в себя пришёл! А там уж — больница, уход лекарства…

Гуся же, судя по всему, подобными вопросами голову себе не сушил. Не пришёл в себя Антошка? — ладно, приняли к сведению, надо тем временем решать другие проблемы.

Словом, по сосредоточенному лицу Саши Алина видела, что он мыслями уже в другой теме. Точно!

— Как думаешь, кто это? — спросил мальчик, кивая головой на продолжавших всё также стоять и смотреть на них маленьких зрителей. И сам же продолжил:

— Я так думаю, что нас к первобытным занесло.

Алина хмыкнула. Ты уж вчера говорил это, дорогой! Открытие сделал!

— Не, то есть к совсем первобытным, — пояснил Сашка. — Которые давным-давно жили. К этим… Как их… неандерталь… Неандерталям!

Алина фыркнула:

— К неандертальцам, чучелоид! Их ещё в пятом классе проходили!

— Ну да, — не стал обращать внимание на «чучелоида» Сашка. — Мальчик из пещеры Тешик-Таш, помню.

Похоже, он только это и помнил.

— А с чего ты взял, что это — они? — спросила девочка.

— Ну… это… — неуверенно начал её приятель. — Мы с папкой недавно в Исторический музей ходили. Я не хотел, чего я там не видел — рубил-зубил? Это у него там какие-то тёрки были по древнерусскому оружию. С другом его… — Сашка хмыкнул. — По прозвищу Ведьмак, представляешь? Взрослые дядьки уже, а по прозвищам друг друга зовут. Словно дети…

Алина хихикнула. Не из-за Ведьмака — чего там, её тоже некоторые подруги по интернет-нику называют — Эйле. Но Гуся, рассуждающий о детстве и взрослости… Смешно.

— В общем, там вначале через всякие первобытные залы шли, — продолжил Сашка. — Фигня всякая: камни, наконечники, всё одно и то же. Под конец только шлемы интересные… В общем, там в одном зале лодка была. Вот. Тяжёлая! Ну, а рядом там головы. Из черепов сделанные. Ну, знаешь, как-то там вычисляют, а потом скульптуру делают. Портрет покойничка.

Алина кивнула. По компьютерам тоже такое делают. Читала.

— Ну вот. А это, значит, кормань… нет, кроманьонцы. Учили в пятом классе, помнишь?

Ха. Она-то как раз помнит!

— В общем, предки человечества. Первобытные. Но смотрю, а там морды, у кроманьонцев этих — ну точь в точь наши! Человеческие, в смысле. Вот как я и ты.

Сашка поперхнулся. Задумался. И с грацией слона отвесил подруге комплимент:

— Не, ты получше…

Убила бы!

— Ну чего ты, чего! — примирительно буркнул Гуся. — Я так… Ты правда хорошая девчонка…

Замолчал, запутавшись. Для него комплимент сказать — эт-то да, это достижение. Ладно, помочь ему, что ли?

— Ну и к чему ты это?

— А к тому, что те на нас похожи, а эти нет, — с благодарностью зачастил Сашка. — Ну, вот те — как мы, а эти, значит, неандерталями должны быть… неандертальцами…

— И что из того?

— А неандертальцы — вымерли! — воскликнул Сашка. — Жили-жили и вымерли. Их кроманьонцы и сменили. А потом мы появились. Значит, мы вроде как у дедушек наших, получается.

Эх, Гуся…

Алина помотала головой:

— Нет, Саш, не наши они дедушки. У меня папка как раз недавно фильм скачал, бибисишный. Ну, знаешь, он любит все эти дискавери, путешествия, истории…

Поймала себя на том, что оправдывается. Вроде под Гусю подстраиваясь. А ведь ей действительно и самой интересны научно-популярные фильмы, так здорово сделанные. Как живые там все. А «Прогулки с динозаврами» как им только что помогли! Антошка, правда, больше знает, он науками вообще увлекается. Но уж фильм хороший посмотреть — вовсе не грех!

— В общем, там так дело было, — продолжила она. — Какой был самый первый человек, непонятно. То есть спорят ещё. А первым точно разумным был человек умелый. Ну, так его обозначили. Ему на смену пришёл человек прямоходящий. Вот он по Земле и распространился. В смысле, возникли люди в Африке, а этот потом пошёл путешествовать. А тем временем в Африке возник следующий человек — гейдельбергский.

Он же по Европе распространился. Ну, вот. А потом в Европе началось оледенение, а в Африке — засуха. И на протяжении сотен тысяч лет люди приспособились к разным климатам. И в итоге в Европе, где было холодно, возникли неандертальцы, а в Африке — кроманьонцы. Или человек разумный, потому что разницы практически нет. Так что неандертальцы нам — очень дальние родственники.

Сашка вытаращил на неё глаза:

— Так что мы — негры, получается?

Алина пожала плечами:

— Так если человечество в Африке образовалось, то…

— Нет, Алька, ты чего-то не так поняла, — поразмыслив, изрёк Гуся. — Эти головы там, в музее… Ну, реконструированные… Нормальные там люди были. Вполне нашего облика, а не негры. Про цвет кожи не скажу, а носы и губы узкие…

— Так они же в Европу попали. И тоже начали к суровому климату приспосабливаться. Кроманьонцы — это уже те, кто в Европе обосновались. Я точно не помню, но там было несколько оледенений. Вот и представь: пришёл ты куда-то, где тепло, а тебя хвать — и морозы начались. Вот и пришлось тоже приспосабливаться.

Она подумала и добавила:

— А вообще это так непонятно всё. Может, и наоборот было. В смысле, возникли люди белыми, а потом те, кто в Африке остался, постепенно именно к жаре и засухе приспособились. Смотрел, «Наверное, боги сошли с ума»? Там как раз к пустыне были эти милые негры приспособлены…

* * *

Тут их высокоучёная беседа была прервана. К детям подошёл один из вчерашних мужиков и жестами показал, что надо, мол, вставать и идти к выходу. Попутно он что-то брякнул собравшимся вокруг них малолетним зрителям, и тех словно сдуло. Вот ведь как! В самые, оказывается, первобытные времена по утрам тоже не поваляешься! Своё расписание!

Хотя, справедливости ради, Саша и Алина уже не лежали, а сидели рядом с Антоном и разговаривали.

Девочка оглянулась на Антона. Без изменений. Как-то не хотелось его тут бросать в одиночестве… Но проблему разрешала давешняя пожилая неандерталка. Она подошла к детям, покивала успокаивающе, что-то проговорила, выразительно делая жесты руками, и дала понять, что беспокоиться не о чем. Идите, дескать, с воином.

Выйдя из-под каменистого свода, девочка зажмурилась от яркого света. Солнца вокруг было много. Казалось, больше, чем в их мире. А вот что трава как-то ярче, цветы, небо чище — это точно. Как и в мире у динозавров. Видно, действительно запылила сильно планету их, людей, цивилизация…

И ещё одно приметно. На что она почти не обратила внимания, когда они обедали. Слишком голодна была. А именно: вовсе не в пещере жили эти люди. Тут, снаружи, на склоне, стояли шесть… вигвамов, наверное. Только не таких конусовидных, как у индейцев, а, скорее, как у монголов. Юрты. Только не очень большие. И из шкур. Хотя у монголов тоже из них, кажется…

А пещера тогда зачем? Понятно, что жить в ней хуже, чем в юрте. Темно, сыро, холодно. С другой стороны, огонь там горит. Люди, опять же, там пребывают. Зачем, если есть юрты? Между которыми, кстати, тоже костёр горит, и две женщины что-то на нём готовят…

Надо будет спросить попозже, решило нечто любознательное в мозгу Алины.

А пока воин приглашал их как раз к костру. Там уже сидел вождь, и несколько мужчин располагались возле него. Явно ждали завтрака. Ну, а пока внимательно глядели на приближающихся вроде как под конвоем детей.

Но угрозы ни от кого не исходила — Алина бы почувствовала. Просто эти люди на них смотрели. С любопытством. Причём лица были странно неподвижными. Словно мимика была им чужда.

И, кстати, теперь, в свете начавшегося дня, они уже не казались страшными, эти неандертальские лица. Грубые — да. Но зато и сильные. Именно так: сильные. Волосатые-бородатые, конечно, но не дикие.

Кстати, и фильмы всякие про первобытных людей всё врали. Не было у них неухоженных грив. Уж как и чем они тут брились и стриглись, неизвестно, но волосы то ли как-то обрезались, то ли не росли дальше некоего предела. При этом понятие причёски неандертальцам было явно не чуждо: у каждого волосы заплетены особым индивидуальным образом. У кого косичка прямо на темечке, у кого хвост, у кого кожаные полоски в причёску вплетены. Особенно забавным был один из воинов: у него висело два хвостика по бокам. Как у девчонки. В сочетании с бородой очень свежо смотрится…

Вождь понятным жестом пригласил детей присаживаться рядом. От костра пахло одуряюще. Кто говорил, что древние жрали сырое мясо, грубо обжаренное на огне? Здесь был самый натуральный бефстроганов — маленькие кусочки, пропечённые на раскалённом камне. Ничего себе, первобытная «сковородка»!

А переворачивали эти кусочки вполне по-японски — длинными тонкими палочками. И ели тоже с их помощью.

О, это хорошо, обрадовался Саша. Он как раз недавно разучил в суши-баре, как правильно зажимать в пальцах эти неудобные орудия. Должно и здесь получиться…

Кстати, на сей раз по отношению к Алине никакого пренебрежения уже не демонстрировалось. То есть местные женщины тусовались где-то на заднем плане — совершенно молча. Но девочке без звука вручили палочки и предложили приступать к трапезе.

Вот после неё — ужас, как невкусно, когда вместо соли мясо посыпают пеплом от костра! — и начался первый урок местного языкознания.

Вообще, если привыкнуть, язык неандертальцев был несложен.

Во-первых, звукоподражание.

Трава — «шишшр». Будто шелестит при ходьбе. А «идти по траве» — «шшифф». Вроде как шелестишь. Причём именно — по траве. Идти, скажем, по лесу обозначалось иначе — «уширфф».

Деревья — «ширгр». Шуршат, перевёл для себя Саша. Точнее, деревья были — «арширгр»: приставка «ар»  означала множественное число. Которое начиналось после цифры двадцать: всё, что превышало количество пальцев на руках и ногах, было — «много».

Кстати, отдельно, в единственном числе слово «дерево» не употреблялось: неандертальцы, как оказалось, были ребятами конкретными, и каждое дерево у них несло отдельное название. К примеру, сосна обозначалась словом «борк», и слово «ширгр» для неё не подходило. И «много сосен» назывались «арборк», но никогда — «арширгр». Зато «деревья» и «лес» обозначались одним словом.

Река была «фис», но озеро, находившееся недалеко от становища неандертальцев, называлось «вода, которая стоит» — «вар-тиит». То есть вода была отдельным понятием, а река, получается, — другим. А «вар» заодно значило и «пить». И таким образом «озеро» можно было перевести вообще как «пьющееся, которое стоит».

Во-вторых, в этом языке была простая грамматика. Указывалось направление: вперёд или назад, вправо-влево. Это же касалось и времён. То есть, «пойдём охотиться» — конструировалось примерно как «(множественное число) идти — вперёд — (множественное число) зверь»: «ар-тон-ра-ар-гыбр». А «вернулись с охоты» соответственно: «ар-тон-ба-ар-гыбр». «Идти-зад-зверь». А если с добычей, то: «ар-тон-ба-дарр». Почти «дар». Забавная похожесть с русским смыслом. Означает — «тяжело». А «тяжело» — слово, которое означает вообще всё хорошее.

Кстати, какое-то нездоровое у них тут пристрастие к звуку «р», подумала Алина. Правда, слово «птица» обозначалась чем-то похожим на «чьювить» с прищёлком на конце. Но это как раз было совершенно понятно — то самое звукоподражание, бывшее основой неандертальского языка.

А принадлежность обозначалась изменением звука. То есть притяжательность, по-грамматически если сказать. Она фиксировалась изменением коренной гласной на «у», если в корне был звук «о» или «а», и на «ы», если там был другой гласный звук. Например, «камень» был «рог», но «каменный» — «руг». А «каменные» — «ар-руг».

Тут, кстати, заодно и выяснилось, как называют себя местные. Оказывается, «каменные люди» они назывались: «арруг». А молчаливого парня, поначалу с подозрением смотревшего на нежданных гостей, звали, следовательно, «Камень». А вождь был носил имя попросту «Сильный»: Кыр через «кир» — «сила».

В общем, заучи сотню слов, и спи спокойно, что называется.

И, наконец, третьим важным элементом общения была жестикуляция. Без жестов некоторые фразы были бы даже не то что непонятны — но приобретали неверный смысл. Скажем, жестами обозначалось «больше — меньше». Ими, естественно, указывались направления. Ими указывалось количество. Ими указывалась принадлежность.

Словом, это была дополнительная система в языке. Но как ни странно, она только облегчала общение — стоило лишь понять систему жестикуляции и выучить смысл тех или иных знаков руками. А потому Алина с удивлением осознала, что уже к концу первого дня общения более или менее начала понимать, что говорят эти люди вокруг. Конечно, с большими огрехами. Ведь и слов многих дети ещё не знали и разучивали на ходу. И жестикуляцией как следует не овладели. Но мир этих людей перестал быть, что называется, беззвучным. Хоть на половину, пусть даже на треть, но неандертальцев стало можно понимать.

И открывать для себя их особый, ни на что не похожий мир…

И ещё одно ощущение присутствовало, когда с ними общаешься. Будто не только слова и жесты доносят до тебя информацию от них. Но ещё чувствуешь и некие эмоции. Настрой. Отношение.

Вот как в начале, во время первой встречи в пещере — буквально видно было, как исходила от неандертальцев волна страха и неприязни. Хотя ведь ни слов соответствующих тогда не говорилось, ни жестов почти не было. Разве что копья у самого носа плясали…

Но затем пришло другое ощущение. После рассудительных, примирительных слов Сашки пошло от здешних… можно это назвать излучением? — излучение недоумения и интереса. А потом жалости, когда поняли, как худо приходится Антошке. И снова интереса, но уже с симпатией, когда Гуся показал свой спектакль, изображая битву с динозавром.

В общем, что-то такое исходило от этих местных людей. Телепаты они, что ли? Или просто сочетание тона голоса, жестов и мимики внушало понимание чувств, которые владели неандертальцами? Кстати, насчёт мимики. Это тоже зря Алина решила, что тут ею не пользуются. Вполне себе — будь здоров. Иное дело, что не всегда внятные выражения у здешних лиц. Всё же не человечьи. Да и что мужиков касается — они же воины, им, видно, полагается морды камешками держать. Что ж поделать — «каменные» люди…

* * *

А вообще-то, как скоро наладилось хоть какое-то взаимопонимание, выяснилось, что никакие это люди не каменные. Наоборот, очень тёплыми и человечными оказались эти арруги-неандертальцы. Хотя даже трудно было выделить что-то особенное, в чём это выражалось.

Во всём.

Вот, скажем, сидят они, впятером с вождём и двумя охотниками, на пороге пещеры и просто смотрят вдаль. На сине-зелёные горы, уплывающие вдаль навеки застывшими волнами.

Просто сидят. Молчат. Знакомых слов для общения всё ещё не хватает, а простыми не выскажешь того, что сейчас чувствуешь. И в то же время такая вокруг тёплая атмосфера стоит, словно… Вот как в магазине, когда с улицы морозной входишь, а тебя между дверями теплом обдувает…

Нет, не так. Это Алина, конечно, себе внушила. Про тепло и про магазин. Никакого особенного духа тут нет. Но вот сидишь так рядом с этими первобытными людьми, молчишь, и чувствуешь, что тебе хорошо…

От доброты их, что ли?

Как только арруги поняли, что имеют дело не с какими-то монстрами, не с уламрами, а просто с детьми, неведомой силой оторванными от своего дома, своих родителей, своего мира… Оторванных и заброшенных к страшным зверям… А уж Гуся-то, освоившись с местными понятиями, постарался донести и о размерах, и об ужасности «ужасных ящеров»… В общем, чужие дети были приняты арругами в своё общество. Стали для них своими.

Так им и сказали. «Рюди, наш дом — ваш дом». Или что-то в этом роде — тут Аля немного додумала за них. Книжное. Но смысл был ясен. И копьями с Сашкой обменялись, чтобы показать, что тот не просто свой, а ещё и свой мужчина в этом племени.

С Алиной, дали понять, тоже будет что-то вроде удочерения, но тут было непонятно, как, что и когда.

С ними не то чтобы стали предупредительными… Пожалуй, тут такого отношения и не знали. Но относились по-особенному. Например, несмотря, на принятые здесь обычаи, усаживали маленьких гостей в круг охотников вокруг костра. Хотя один был по всем их понятиям ещё мал для присвоения звания охотника. А другая — вообще девочка. И их место, по идее — во внешнем круге. Где сидели женщины и дети, дожидаясь, когда кто-то из мужчин протянет им кусок. Ну, или кость с уже объеденными лучшими кусками.

Так что это было неслыханно вообще для местных обычаев — что девчонке позволили сесть среди воинов. Надо отдать должное Гусе: как он повёл себя в первый вечер, во время первого угощения, так и настоял на своём. Пояснил, что челюсть ту, которая всё ещё вгоняла в оторопь всё детское и женское население арругова стойбища и вызывала почтительный шёпот среди охотников, — челюсть эту они вместе с Алиной добывали. И динозавров вместе убивали. А когда показал, как они сделали пращи и подбили летающую тварь, и что именно Алина подала идею, охотники подвинулись у костра без всякого недовольного бурчания.

К тому же вождь Кыр так распорядился.

Словом, их не только приняли, но приняли как своих и признали заслуги. Невзирая на прежние обычаи.

Между тем, — что не сразу, но отметила Алина — садились тут люди не абы как, а по довольно строгой принадлежности. Мужчины — по определённой иерархии. Женщины — за ними.

На лучшем месте — вождь Кыр. По обе стороны от него — воины видом постарше. Типа, лучшие и опытные. Заместители — хотя, конечно, и такого понятия здесь не знали. Затем так по возрасту и шли — так что напротив Кыра сидел самый молодой воин. Это был Рог.

Вот рядом с ним и усадили Сашу и Алину. Понятно, что не ближе — они теперь самые молодые. А по обычаю здешнему — сидеть ей за Гусей и принимать от него кусочки. В соответствии с принятой иерархией. Ибо за каждым охотником сидела прежде всего его женщина. Или несколько, в зависимости от ранга и авторитета. Женщин тут больше, чем мужчин, а потому семьи, как можно было запросто приметить, на многожёнстве поставлены. Соответственно, и логика была железной: ежели охотник авторитетен, то получает достаточно мяса, чтобы иметь возможность поделиться с двумя-тремя жёнами и соответствующим количеством детей. А если ты свой авторитет большим количеством добычи не укрепил, то и еды у тебя на семью не хватит. Зато как только хватит — тут тебе и подругу выдадут.

Вот только по любви это будет или так, как старшие прикажут, — этого Алина за один первый день не очень внятного общения выяснить, конечно, не сумела.

В общем, несколько молодых охотников сидело без «свиты» за спиной. В том числе и самый симпатичный из них, Рог. А вот Гуся, при ином раскладе, имел бы за собой свою «женщину». Вот гад, а? И тут устроился на короткой лапе с «авторитетами»!

Алина вдруг испытала чувство странной злости по отношению к своему другу. Надо же — она должна, по идее, быть «его» женщиной! Гуси! Который и знает-то — в футбол гонять и стёкла бить! А сам тогда с её скринсейвером самодельным разобраться не мог!

И в то же время к этой злости примешивалось чувство, которому девочка не могла подобрать определения. В смысле, она его, определение, и не искала, но вот точно это было что-то, не очень понятное. Невольное восхищение, что ли. Как он быстро освоился тут, Сашка! На равных стоит с охотниками, которые, по всему видать, не одного мамонта завалили! Вон, рёбра громадные основой для их вигвамов служат! А этот… Не задрожал, даже не попятился, когда четверо бородатых громадин копья на них выставили! И в то же время в бутылку не полез, задираться не стал, вовремя подсуетился с рассказом о своих подвигах. Челюстью ящеровой в народ тыкать начал…

И вот он уже — здешний воин, получает вкусные куски лично от вождя, ведёт себя, как… Как воин.

Но не забывает и о ней, Алине. Защищает её, можно сказать. И от этого к злости примешивалось то самое странное, непонятное чувство: а ведь случись чуть иначе — она бы… пожалуй…

Она бы, пожалуй, действительно рада была бы оказаться за его спиною…

* * *

Вот где-то под вечер этого длинного дня, когда, пусть и через пень-колоду, но началось хоть какое-то взаимопонимание, дети поняли, куда и к кому они попали. Конечно, кое-что додумали, не все слова понимая. Более того — не все понятия со своими совмещая. Всё же не только языки, но само мышление у них с неандертальцами было различно. Волей-неволей многое приходилось невольно приводить к своей системе понятий. Но в целом получалось следующее.

Арруги, конечно, никакими неандертальцами себя не ощущали. Для себя они были людьми. Но что любопытно — не людьми в человеческом понимании, как чего-то отдельного от природы и животного мира и даже противостоящего им. Нет, арруги, по их версии, как раз представляли собою часть общего мира, где всем жилось хорошо. Так и ответили на бестактный вопрос Гуси, брякнувшего: мы, дескать, вас называем неандертальцами, а сами вы кем себя лично считаете? Любознательный Гуся! Это же стихийное бедствие!

Хорошо, что собеседники не поняли вопроса до конца. Поди объясни потом, откуда «рюди» знают про неандертальцев и отчего вдруг их называют так, а не иначе. Так что ответ ему был простой, но исполненный достоинства: лично мы происходим от камней — мы арруги. Есть другие такие же, как мы, но происходят от пещерного медведя — ардурбыр. Не путать с самими пещерными медведями — ардурбирами, — которые происходят, конечно, тоже от пещерного медведя — дурбир. Есть волосатые носороги — арныкмик, которые происходят от волосатых носорогов. Есть птицы арчьювить, которые происходят от птиц — непроизносимое название, только в начале знакомое «ар». А есть ещё такие же, как мы, которые живут за совсем дальними горами на закат Солнца и тоже происходят от арчьювить.

Раньше были ещё люди, происходящие от волков — арныры. Они жили через три долины отсюда. Но их совсем истребили появившиеся в их местах уламры. И теперь они живут там, где когда-то охотились арныры.

Словом, арруги в собственном представлении ничем не отличались от животных, птиц, камней, деревьев и так далее. Такие же равные частицы мира, населённого животными, птицами, камнями, деревьями… Насекомыми, рыбами, облаками, звёздами, Солнцем, Луной. А также… самим миром! Который, оказывается, тоже был живым. Он дышал, нагревался и холодал, он ел и пил, он двигался и охотился. Наконец, он рожал. Он рожал тёплое светило по утрам и холодное — по вечерам. Он рожал траву и деревья, благодаря которым жили те, кто рождался сам.

Кстати, по причине именно таких верований эти люди уважали женщин. Не каждую конкретную, которая слаба и зависит от охотника, от мужчины, а женщин вообще. Как маленьких аналогов окружающего мира. Потому сакральные, ведические-колдовские функции у арругов всегда исполняли они, женщины. Выбиралась — или каким-то образом сама выдвигалась, тут Алина не поняла точно, — одна из самых авторитетных. В возрасте, конечно. И незамужняя. В смысле — вдовая. Потому что незамужних тут в принципе не бывало — кто кормить-то будет?

Эта женщина становилась как бы духовным лидером общины, как вождь — лидером, так сказать, организационным. Это именно её священный костёр горел в пещере. И у него она и её круг приближённых женщин вкушали пищу. Которая готовилась из доли добычи, которую непременно выделяли мужчины.

Она же организовывала сбор трав и ягод, вообще всего того полезного, что растёт в лесу и что женщины и добывали. Как мужчины добывали мясо. Она принимала роды и ухаживала за больными и ранеными. Она же общалась с духами и призывала их на помощь страждущим. А также на защиту племени.

Именно такая ведунья-колдунья взялась за излечение Антона.

Об этом было рассказано вскользь. Даже не рассказано, а упомянуто, что женщина по имени Гонув — главная за контакты с духами, которые и представляют как сам мир, так и все его многообразные частицы. Остальное Алина сложила уже сама — частью уже позднее, когда пришлось потеснее общаться с Гонув и другими женщинами.

На вопрос, есть ли другие, такие же, как они, арруги с достоинством ответили, что совсем таких же нет. Но время от времени они встречались с другими существами своего облика. Например, с людьми ардурбыр — из рода «пещерного медведя», как следовало из названия. Те жили дальше к холоду. Или ближе — как понимать. То есть к северу, как решили дети.

Те люди были чужие, у них был даже другой язык. Поэтому, собственно, в племени арругов никто не удивился, что их гости не понимают человеческого языка. Раз они из рода «рюди», то так и должно было оказаться.

И приняли рюдей в свой круг потому, что это нормально. В этом мире только одни существа охотятся на людей — уламры. Не для еды, просто так. Для удовольствия. Потому, в частности, арругам пришлось откочевать сюда, в эту местность. Ведь раньше они жили ближе к арнырам и дружили с ними. Даже вместе охотились. Иногда. Между ними лежала долина, так что споров вокруг места для охоты не было. А в той долине зверь считался ничьим, так что ничто не мешало воинам добывать его вместе. Тем более что все знали друг друга, поскольку племена устраивали ежегодные встречи. Во время этих встреч они ставили свои чумы в одном месте, веселились и охотились.

Арруги очень любили такие встречи, долго готовились к ним. Женщины вязали красивые циновки из кожи добытых животных. Придумывали украшения к одежде. Мужчины готовили себе ожерелья из зубов убитых лично животных. Каждый день их не носят — неудобно, да и на охоте мешают. Но вот на общей встрече очень уместно продемонстрировать свою доблесть тремя-четырьмя красиво переплетёнными нанизками…

Воины во время таких встреч демонстрируют силу, охотничью удачу — в общем, доказывают своё право на первую или следующую жену. Женщины же приглядываются друг к другу и к будущим невесткам, разговаривают о своём. А ведуньи отбирают тех, кому предстоит уйти с другим племенем.

Правда, потом всё равно нужно ритуал пройти — мужчина должен доказать, что имеет право на эту женщину. Но Гонув не стала рассказывать подробности того, как это происходит.

В результате у арругов много женщин раньше принадлежали народу арныров. Собственно, одна из задач таких ежегодных встреч и состоит в том, чтобы обменяться подросшими девочками. Потому что если жениться только на девушках своего племени, то дети получаются плохими. Не все, но часто. Поэтому духи запрещают жениться на своих.

А когда пришли уламры, они прежде всего и начали охотиться на человеческих женщин. С мужчинами старались не связываться — воины-люди сильнее каждого отдельного воина-уламра. А женщин выкрадывали и убивали. И съедали.

— Съедали? — поразилась Алина, от ужаса прикрыв рот ладонью.

Да, подтвердил Кыр. Они знали, что у людей дети появляются гораздо реже, чем у уламров. Те ведь вообще не останавливаются в этом процессе. Их было немного, когда они появились. Но очень быстро их стало много. А поскольку дичи в долинах арныров на всех хватать перестало, то уламры начали убивать людей и воровать их женщин. И вскоре арныров не стало. Лишь одна семья из двух воинов с их жёнами добралась до арругов. Но два лета назад они оба погибли, встретившись с пещерным медведем. А женщины остались. Вон, вон и вон. Их охотники-арруги за себя взяли. Как иначе? Не в лес же их выгонять. У арругов так не делается. Раз осталась женщина без охотника — кто-нибудь должен её замуж взять. Или она к хозяйству ведуньи прибивается, коли нет такого воина, что сможет лишний рот прокормить. А то и с детьми.

Вот так и пропали арныры. Потому не любят арруги уламров. Всех любят, а их — нет. Уламры слишком злые. И зверя губят много и понапрасну. Например, не выхватят из стада одну лошадь. Пусть две. А загоняют всё стадо на обрыв, пугая огнём, и вынуждают животных прыгать вниз и ломать ноги. Потом пройдут, отберут пару-тройку пожирнее — а остальных оставляют подыхать в мучениях. Нехорошо так. Духам лошадей ведь тоже больно…

Так что теперь арруги дружат с ардурбырами. И тоже раз в год собираются вместе. И очень любят такие встречи.

Споров и конфликтов между их племенами не возникает. Поводов не было. Охотничьи угодья, приходящиеся на одно племя — такое вот, как арруги, — гигантские. Их хватает на немногочисленное неандертальское население с избытком — зверя много, зверь плодится бурно.

А вот что население было небольшим, Алина поняла сразу, как только услышала про эти ежегодные неандертальские «фестивали». Если у них идёт примерно равный обмен невестами, то, значит, они и по численности равны. А если встречаются только раз в год, а в остальное время даже охотники между собой не соприкасаются — значит, живут друг от друга далеко. Значит, пространства на такую вот, в общем, небольшую группу людей приходится много. О том же и рассказ про арныров говорил — земли не только двум племенам хватало, но ещё и «бесхозные» долины между ними оставались. Да к тому же, как следовало из слова Кыра, арруги ещё и кочевали. То есть обходили эти пространства кругом, переходя на новое место, когда на прежнем начинало чувствоваться, что зверь начинает пугаться человека и менее охотно отдаёт ему своё мясо.

А зверя надо уважать. Это уже из другого повествования Кыра следовало. Ведь сами арруги были, по их представлениям, неотъемлемой частью этого мира. Как любые его населяющие существа. Олени, лисы, рыбы, птицы, медведи и так далее.

Как поняла Алина, у этих людей не было представления о своей разумности, и себя они считали такими же, как и все прочие. Вот только у медведя, скажем, когти и сила, а у арругов — копья и хитрость. Но и у медведя есть своя хитрость! А особенно — у лисы. Её же и не убьёшь почти никогда! А вот, скажем, у большого зверя с большим носом и большими зубами — пришлось догадываться, что речь идёт о мамонте — сила немереная и ярость лютая, когда подранишь. Поэтому с ним никто из зверей не связывается, даже волосатые, у которых рог на носу. Но арруги, бывает, берутся его добыть. Это когда, скажем, воину надо показать, что он достоин быть вождём.

Вот, например, Кыр пару лет назад убил мамонта.

Как добывают этих доисторических слонов, Алина не поняла. Но если верить Сашке, который был убеждён, что понял, то это происходило вовсе не так, как рассказывалось в книжках о доисторической жизни. Ни ям-ловушек, ни бульников, которыми мамонта забрасывают охотники. Да и чем тут можно вырыть ямы — рубилами каменными? И чем поднять булыжники — такой массы, чтобы можно было прибить зверя размером со слона? И как быть со стадом — ведь мамонты поодиночке не ходят, а стадо всегда своих защищает при нападении?

Потому, по словам мальчика, он понял так: к мамонту попросту подбираются сзади, и режут ему сухожилия на ногах острым, как бритва, камнем.

Камень, кстати, продемонстрировали. Действительно, острый. И длинный. И немного загнутый. Как не очень круглый серп.

А мамонт, толковал Гуся, захлёбываясь от восторга перед таким открытием, просто идёт себе дальше, только не понимает, отчего ноги плохо слушаются. А потом падает. И стадо ничего не понимает и следует себе дальше. Не вступается. И отставшего зверя арруги добивают уже копьями.

Но мужество для такой охоты всё равно требуется огромное, нельзя не признать…

Со своей стороны, как часть этого большого животного сообщества, арруги не испытывали злобы к тем, кому предстояло стать их добычей. Так устроен мир, что всем надо есть. И есть — друг друга. Поэтому они изначально относились к животным, как к себе. А потому и перед охотой, и после того, как убьют зверя, просили прощения у духов. И вообще, и у духов зверя, в частности.

Разумеется, всё это Алин, скорее, опять-таки больше выстроила в своём мозгу, нежели поняла из рассказов самих арругов. Во-первых, по причине бедности своего словарного запаса. А во-вторых и главных — потому, что сами понятия у арругов были другими. Духи, например, для них — не некие бесплотные сущности, которые живут где-то или в ком-то. И даже не другой мир. Духи — это как бы сама суть мира. Ну вот как для нас — атомы или молекулы. Из них состоит всё. Но это не мешает духам быть разными. И отвечать за некую собственную функцию.

Поэтому, скажем, люди пытаются теми или иными способами повлиять на исполнение этих функций.

Вот, скажем, как поняла Алина с неким холодком в глубине души, эта местная первобытная колдунья объясняет причины болезней, как это делал бы современный медик. Вот когда у них в школе выступают врачи из их детской поликлиники, они рассказывают примерно то же самое. Про микробы и бактерии. Про то, что от них нужно защищаться и мыть руки перед едой. Замени микробов на духов — один в один, что рассказывает неандерталка про лечение Антона! Мазь помогает отгонять плохих духов от раны, чтобы те не начали поедать плоть, вызывая её гниение. Она же помогает работать хорошим духам, которые заживляют рану, наращивая плоть. Питьё, которое вливают в рот мальчику, заставляет его спать и в то же время даёт силу его собственным духам. Чтобы те боролись с побеждали плохих духов, приносящих заразу. Обалдеть! А ведь всякие клетки действительно борются в организме — одни за, другие против!

Как часто Алина потом вспоминала эти неторопливые, немного даже мучительные из-за трудностей понимания беседы в тот первый их полный день в этом мире! Как сидели они на склоне горы у входа в пещеру, отмахиваясь от комаров — они с Сашкой, потому что арругов эти гады, кажется не трогали! Как смотрели на эти горы, на это небо, это солнце, ползущее по небу… А как под вечер один из воинов достал дудочку и стал наигрывать мелодии! Те были под стать самой дудочке — такие же грубые, — но как поразительно соответствовали этому миру, и этому вечеру, и этим людям!

Выздоровел бы только Антошка, и тут даже можно было бы задержаться на лишний денёк, чтобы побыть ещё с этими внешне немного страшноватыми, но такими добрыми неандертальцами!

Но девочка тогда не знала ещё, что задержаться здесь придётся дольше, чем она думала. И этот уютный день так запомнится потому, что вслед за ним начались совсем не уютные события…

* * *

Наутро Гуся напросился на охоту. То есть что значит «напросился»? Увидел, как несколько мужчин куда-то собираются, осматривая свои копья и дротики, решительно встал и показал, что идёт с ними. Вождь Кыр посмотрел на него с сомнением, что-то сказал Рогу, который топтался тут же рядом. Оба похрюкали. Это, видимо, обозначало у них смех. Обидчивый в подобных ситуациях Гуся насупился и выставил вперёд нижнюю челюсть. Но больше ничего сказано не было. Вождь мотнул головой, и охотники направились к выходу из пещеры.

Алинка хотела было пойти с ними, но вспомнила об Антоне, который по-прежнему недвижимо лежал на ложе из шкур в глубине пещеры. С утра уже та самая вчерашняя ворожея по имени Гонув осмотрела его. Алина ждала со страхом, что она скажет. Девочка знала, что в старину много людей погибало не столько от тяжести ран, сколько от общей антисанитарии и отсутствия антибиотиков. Ибо самая пустячная царапина могла привести к заражению крови.

С другой стороны, если они тут знают, как обращаться с маленькими духами-микробами…

Но Гонув не сказала ничего, а раны Антохины выглядели уже не столько жутко, как вначале. Их снова смазали, а в рот мальчику снова влили лечебное питьё, и на том его оставили в покое.

Женщина лишь дала понять, что скоро раненый проснётся. Может быть, когда солнце уплывёт за горы. То есть вечером. И Алина решила ждать этого момента. Тем более, что надо будет Антошку накормить — он-то, в отличие от них, не ел ещё со времён динозавров. Сто миллионов лет голодал, невольно улыбнулась про себя девочка…

Когда Сашка с мужчинами ушёл, Алина присела рядом с мальчиком.

Взяла его руку в свои. Показалось, что та уже не такая горячая, как давеча. Да и дышит Антошка ровнее, не так уже часто, как раньше. Похоже, помогает зелье, что готовят тут.

Интересно, подумалось девочке, а здесь их уже называют ведьмами? Ведь ведьма поначалу вовсе не «злое» слово было. От «ведать». «Знать», то есть. Те, кто знал травы, знал, как приготовить из них лекарство, знал, как вообще вылечить человека, становились среди своих соплеменников ведьмами. Ведающими.

Вот только интересно, когда так развернулось к ним отношение?

Алина вздохнула. Она не знала. Помнила лишь, что уже в русских сказках ведьмы по лесам прятались, по избушкам на курьих ножках.

Здесь же та женщина, что помогла Антошке, явно пользовалась авторитетом. И тут употребляют какое-то отдельное слово для обозначения статуса Гонув. Но означает ли оно «ведьма», Алина с её нынешним знанием здешнего языка понять не могла.

Сейчас Гонув — так и хотелось сказать по-сказочному: «мать-Гонув» — что-то втолковывала другим женщинам, руководя их работой над шкурами. Что именно делали женщины, Алина не очень понимала. То ли одежду шили — но иголок видно не было. То ли гладили большими камнями. То ли очищали от чего-то.

Сложный процесс. Надо будет разобраться, пока там Гуся гуляет.

Во всяком случае, видела Алина одно: непохожи были эти пещерные люди на тех, что изображали на картинках и в кино в их время. Там первобытные были завёрнуты в лохматые шкуры, ноги-руки голые, грязные все, некрасивые.

Здесь же было всё иначе. Во-первых, одежда. Вовсе не набедренные повязки из шкур. А довольно-таки неплохо выделанная кожа. Меховые вещи тоже присутствовали, но и они не представляли собою грязные шкуры. Нет, всё было если не сшито, то как-то перевязано по швам. Точно! На индейские одежды похожи, что в кино показывают. Эти, куртки и штаны с бахромою. Только там всё сшито костюмерами, конечно. А здесь функционально: обработанные «выкройки» как бы стягивались шнурами, а концы узлов и болтались свободно, образуя ту самую бахрому. Не будь эти люди так похожи на неандертальцев из учебника, можно было бы подумать, что ребят к каким-нибудь апачам занесло. И к их вождю Виннету.

Впрочем, это обстоятельство можно счесть… м-м, хорошим. Наверное. Если неандертальцы похожи на индейцев, значит, они не такие полуобезьяны, как о них принято думать. Значит, с ними можно договориться, если получше разобраться в их языке и обычаях…

И всё же киношными красавцами-индейцами этих людей, конечно, не назовёшь. Типичные неандертальцы, как в учебнике по истории древнего мира изображали. Теперь Алина украдкой их ещё раз рассматривала. Лица грубые, носы здоровые, широки, подбородки скошены, лбы кажутся сделанными из бетона…

Особенно женщины в этом смысле казались уродливыми. Они ведь какими должны быть? Стройными, лёгкими, с большими глазами, с чистым лицом. С бровками тоненькими и ресницами густыми и длинными. Аля понимала кое-что в женской красоте, сама любила рисовать. С детства принцессы у неё замечательно получались. Правда, признаться честно, очень на Барби — на «барбей», как говорил папа, — похожие. Но всё равно ж красивые — этого никто из девочек в классе не отрицал. Даже Ленка Мысина, задавака противная…

Да, здешние женщины красотою не блистали. О стройности и говорить нечего — этакие тушки с мощными плечами и толстыми пальцами. Глазки сидят глубоко, о длинных ресницах и речи нет. Хотя они, может, и большие — но не разберёшь из-за того, что всё глубоко под лбом запрятано. Волосы длинные, но неухоженными их не назовёшь. У большинства они в некие косички заплетены. Тугие, как у негритянок. Понятно, почему. Папа рассказывал как-то после одной из своих поездок, что в Африке народ не просто так две причёски в основном носит — или очень короткую стрижку, или туго заплетённые косички. Там люди так от насекомых спасаются — легче всяких вшей и блох вычёсывать.

Невольно Алина тоже залезла себе под волосы. Как бы кто здесь в них не забрался. Кусаться вроде не кусаются, но голова как-то подозрительно чешется…

И грязными этих людей назвать было нельзя. Раскрашены они были от души — в смысле, мужчины. Точнее, мальчишки, которые на данный момент оставались на месте. Да двое воинов, что тоже не пошли с охотниками. Впрочем, не пошло их больше, но остальные затем куда-то исчезли. А эти двое остались сидеть чуть ниже на склоне — совершенно неподвижные, словно памятники.

Воины были раскрашены в рыжее и серое. Видно, этой, как её, охрой. И глиной. Как оно всё не сошло за ночь, было непонятно. Или подновили наутро?

Женщины же были украшены некими пупырышками — словно под кожу им в определённом порядке засунули мелкие шарики. Даже у маленьких девочек такие рисунки были. Будто из бородавок, вот! Только не такие противные. А просто как бугорки. У некоторых даже на щеках и на лбу.

Правда, пахло от всех. Ногами и подмышками. Но, во-первых, Алина уже притерпелась. А во-вторых, знала — папа говорил, — что в той же Африке запах человека специальную роль играет. У пигмеев, как рассказывал дядя Олег, папин друг, это чуть ли не целый язык. На охоту одними травами «надушиваются», дома другими, а третьими для… Тут они ухмылялись и переглядывались многозначительно, папа с дядей Олегом. Ха, считают её маленькой! Будто она не понимала, о чём они умалчивают. Впрочем, Алина тогда вида не показывала — мужчинам незачем знать лишнее про женский ум.

Да и что говорить про здешние запахи, коли вон мама даже дома изредка подкалывала папу, чтобы тот прекратил метить «свою территорию» брошенными в угол носками. И убирал их куда-нибудь. А папа искренне отвечал, что ничего, дескать, они ещё не вонючие, всего день походил…

Алина даже хихикнула, вспомнив, как фыркала мама, изображая возмущение такой негигиеничностью. Эх, где это сейчас…

Словно в ответ на её размышления к ней подошла давешняя «ведьма». В руке она несла обмазанную глиной… корзину не корзину… плетёнку. В форме кастрюли. Из плетёнки вился дымок.

«Ведьма» — или лучше ведунья? — что-то сказала, твёрдо, но дружелюбно.

Алина покачала головой: не понимаю.

Женщина повторила медленнее, одновременно поводила вокруг себя руками, а затем изобразила, будто трёт себя. И показала наружу, на выход.

Девочка поняла, что её зовут в чём-то поучаствовать. Может, действительно помыться. Кажется, что-то похожее на слово «вода» — точно, слово «вода» прозвучало! Тогда ясно. И в самом деле — сколько уж они не мылись. Вообще в воде не были. За исключением того пляжика со страшилищами…

Её тряхнуло от воспоминаний.

Она посмотрела на Антона. Тот лежал спокойно и, казалось, просто спал.

Женщина успокоительно улыбнулась и помахала горизонтально ладонью правой руки. Жест был на удивление человеческим: «Ничего, дескать, всё под контролем!»

Алина поднялась и пошла за ней к выходу из пещеры. По пути к ним присоединились ещё четыре или пять женщин и девочек. А также трое мальчишек. И, уже снаружи, один из тех воинов, что так замечательно неподвижно сидели, держа на коленях свои копья.

Женщина тронула Алину за плечо и кивнула, показывая вниз. Потом взяла за руку и повела. Девочка было дёрнулась — непонятно, что ей предлагают делать, — но от ведуньи исходило спокойствие и в то же время решительность. Хватка была сильной — и захочешь, не вырвешься. В общем, лучше не связываться. Не съедят же они её, в конце концов!

* * *

Вовсе они не на охоту пошли. Выйдя из пещеры и пройдя мимо домиков-вигвамов — Сашка про юрты знал из телевизора, но слово «вигвам» ему больше нравилось, потому что вместо него сразу приходило на ум «фиг вам» из мультика про Матроскина, — охотники миновали полосу высоких кустов и вышли на небольшую полянку. За нею снова кудрявились заросли, а дальше лежала долина. Её окаймляли горы. Но они были далеко и потому больше напоминали клыки сине-зелёного цвета, которыми долина прихватила кусок неба.

По центру этой «челюсти» змеилась река, одетая в зелёную шкуру растительности по её берегам. Вдали она раздваивалась — или, вернее, в неё впадал приток, — отчего речка напоминала длинное жало.

Конечно, Саша знал, что у змеи это не жало, а язык, и кусается это подлое пресмыкающееся зубами… Только что на себе испытали, можно сказать. Но так называть было привычно.

Остальное пространство занимал в основном лес. И высокая трава, перемежающаяся зарослями кустов, там, где лес отступал. И на первый взгляд всё выглядело безжизненным. Разве что в небе парили точечки птиц.

А чего ты хотел, спросил себя Саша, — стадо давешних ящеров увидеть? «На прогулку у реки выбегали диплодки»? — как когда-то процитировал стих своей дочки дядя Дима Захаров, друг Алькиного отца. Ну уж нафиг!

— Са-шха, — тронул его за плечо Рог. — Шшифф!

Чего? «Корабль»? Тьфу! Это ж — «идти» по-местному. Вчера же только учили! Уже забыл. Действительно звук напоминал шелест травы, когда через неё топают ноги.

Они подошли к некоему сооружению в центре полянки. Вернее, сооружением назвать это нечто — значило бы сильно перехвалить. Больше напоминало фигуру из «городков». Лежащую. Большая толстая палка походила на туловище, четыре поменьше явно изображали ноги, ещё две — хвост и шею. На месте головы красовался большой зелёный камень. В минералогии Саша не разбирался, но решил, что это малахит. Почему так решил, сам не знал. Пусть будет.

Охотники, числом семеро, включая гостя, — по пути к ним присоединились ещё двое, вылезшие из вигвамов, — окружили этот «мемориал». Потом вождь Кыр что-то проныл тонким до визгливости голосом. Охотники ответили ему слаженным «Хы!» Кыр перешёл на тон ниже. Охотники ответили. Слово было несложным, и Сашка тоже рявкнул своё «Хы!»

Прозвучало не очень авторитетно — до мужского баса мальчишка просто ещё не дорос.

Но на это никто не обратил внимания. Охотники истово покачивались, глядя строго на убогонькую фигуру посреди их круга. Потом их вождь произнёс заключительную тираду — чувствовалось по торжественному тону, — все гаркнули дежурное «Хы!», потрясли в воздухе копьями и деловито направились вниз через окаймляющие полянку кусты. Мальчик последовал за ними.

Шли долго. Часов пять. Саша даже устал с непривычки. Но жаловаться и требовать отдыха не хотел — западло это было бы. Зато почти всё это время Рог, явно испытывающий к мальчику симпатию, — взаимную, впрочем, ибо он, молодой, казался самым «человеческим» из неандертальцев — увлечённо болтал с ним. Если, конечно, это можно назвать «болтовнёй»: слишком небогат был знакомый словарный запас. Но как бы то ни было, на этом фоне всего лишь пятиминутные паузы между репликами Рога могли считаться оживлённой беседой.

Впрочем, видно было, что мальчик Рога сильно заинтриговал. И своим внезапным появлением, и трофеями из драконьих зубов, и взрослым, как надеялся Саша, поведением. Другие охотники тоже внимательно прислушивались к беседе, но инициативу вести её молчаливо предоставили Рогу.

Ну, а мальчику было важно побыстрее подучить лексику — и чёрт с ней, с грамматикой. Он полагал, что главное — знать слова, а уж связать их друг с другом как-нибудь само получится. В школе тоже из-за этого мучился: ну сложно было запомнить всю эту фигню из времён, склонений и каких-то герундиев.

Забавно, что общение с неандертальцами пока что подтверждало его правоту, хе-хе. Вот, скажем, как вчера. «Охота-идти», «охота-идти-назад», «охота-идти-назад-тяжело».

Но всё равно — понимать Рога было пока ещё тяжело. Тем более что надо было внимательно следить и за жестами. Например, сказал Рог: «далеко» и показал на небо — значит, о небе и речь. «Солнце», например, было: «тепло далеко» и жест на небо. А ежели «далеко» и указание на горизонт — речь о земле. Точнее, о земном пространстве.

В общем, одними словами тоже не обойдёшься. Пару раз Рог даже останавливался, клал на землю своё копьё, и показывал что-то важное двумя руками. Тем не менее, взаимопонимания между мальчиком и неандертальцем становилось всё больше. Удалось даже выяснить, куда они идут: «охота идти далеко (жест на горизонт) далеко вода пить много зверь».

И в самом деле: пока они развлекались такой беседой, группа охотников вышла из леса и приблизилась к приречным зарослям. Поведение всех изменилось. Рог замолчал. Походка его, да и других охотников стала крадущейся. И раньше почти не производившие лишнего шума, они теперь шли совсем беззвучно. Время от времени воины останавливались и долго принюхивались к овевавшему их ветерку, буквально шевеля ноздрями. Как кошки. Потом продолжали двигаться, забираясь по дуге под ветер относительно какого-то им одним известного места.

Сашка старался делать всё, как они: передвигаться бесшумно, ловить запахи, осматривать местность. Но охотники, похоже, были им недовольны. Вождь даже подошёл, ощупал твёрдыми своими пальцами ткань Сашкиных джинсов. «Шум. Много», — понял мальчик его заключение.

* * *

«Ведьма» хватки своей не разжимала. Алина уже начала испытывать страх. Ведь она уже и сама шла, и вполне себе послушно — но её по-прежнему крепко держали за руку и решительно вели куда-то в неизвестность. Сквозь заросли.

«Вот так доведут до мангала — и на шашлыки» — пыталась развеселить себя девочка. В смысле успокоить. Немудрящей шуткою.

Вышло неудачно. Совсем, можно сказать, не вышло. Страх, наоборот, словно получив разрешение, забрался в мозг уже совсем по-хозяйски.

Аля попробовала остановиться. Против ожидания женщина приостановилась тоже, вопросительно подкинула подбородок. Но хватки на Алининой руке не ослабила. Затем улыбнулась поощрительно. Вернее, хотелось думать, что поощрительно. Улыбка, конечно, не кинозвезды. Не Джулия Робертс явно. Похоже, как в этих, фильмах, из Африки, про жизнь животных, шимпанзе. Оскал на все тридцать два зуба. К тому же не зуба, а тесака. Ногу перекусит и не заметит.

И в то же время Алина чувствовала, что растравляет себя зря. Улыбка матери-Гонув была именно поощрительно: доброй, уверенной и что-то обещающей.

Вообще, мимика у этих первобытных и на вид таких грубых существ была очень выразительной. Нет, лица, конечно, были некрасивыми, очень массивными и на первый взгляд малоподвижными. Хмурыми. Возможно, из-за того, что глаза сидели глубоко, а нижняя часть лица заметно выделялась над — или под? — верхней. Иногда встречаются даже в московской толпе, в метро особенно, такие лица. Сразу отталкивают. Грубые черты, маленькие глазки, массивные челюсти. На неандертальцев похожи.

И вот эти, местные, все были такими же. И в то же время другими. То ли за счёт большого количества морщин, то ли из-за подчёркнутой мимики, то ли из-за общей подвижности, но выражения их несли знак некоей очевидности. Вроде рисунка детского, когда изображается улыбка или печаль. Вот! Точно — смайлики компьютерные! Даже там, где их вешают десятка по четыре, всё равно легко выбрать под соответствующее настроение. Вернее, сигнал.

И вот эта местная тётка посылала именно такой же вот понятный сигнал.

Алина внутренне пожала плечами и зашагала дальше. Чему быть, того не миновать. Всё равно этим огромным мышцам сопротивляться невозможно.

Через некоторое время они подошли к берегу небольшого озерца. Даже пруда, похожего на того, в котором они купались на даче.

Алине вспомнилось, как она была маленькой, и они всё с Юлькой, подружкой с соседнего участка, упрашивали папу нырнуть с мостков «бомбочкой». Весело было… Эх…

Тем временем «ведьма» поставила на землю свою плетёнку с углями и сделала знак кому-то за спиной Алины. Девочка оглянулась. Ого! за ними, оказывается, шла целая толпа. Ну, не толпа, человек восемь. Местная мелюзга, один мужчина с копьём, вроде охранника и две женщины помоложе своей «шефини».

Народ, что называется, с энтузиазмом прыснул по сторонам и принялся за сбор сухих веток. А женщина повернулась к Алине, подёргала за обрывки блузки, недвусмысленно показав:

«Раздевайся!»

* * *

Саша независимо пожал плечами. Что ему, голым тут ходить? Да и всё равно никогда не сможет он двигаться так, как эти профессиональные охотники. Сами полузвери. Не в плохом смысле, а в том, что практически являются частью природы. А он кто? В футбол хорошо играет?

Воины обменялись парой слов. Затем вождь показал мальчишке: «Тут». Рог, словно штатный переводчик, разъяснил подробнее, нежели суровый их предводитель: «Ты — тут».

Да, море информации…

Но делать было нечего, оставалось только исполнять приказ.

Вообще-то страшновато было. Правда, копьё было помощнее того, что соорудили они с Антоном там, у динозавров. Но там она были вместе, а здесь он один.

От нечего делать Саша стал рассматривать оказавшееся у него в руках первобытное орудие. Впечатляло. По-своему оно было совершенным. Во-первых, само древко. Было оно почти идеально круглой формы. Будто на токарном станке обточено. Нет, при внимательном взгляде заметно было, конечно, что работа ручная. Но с таким старанием, так выглажено было дерево, что не восхититься хотя бы терпением мастера было нельзя!

А прямизна! Ведь идеально прямых стволов не бывает. Вот каким образом эти люди нашли такие деревья, чтобы из них сделать такие ровные древки?

На этом фоне мальчика как-то не слишком поразило жало копья. Вполне ожидаемое. Как в мультике про Симпсонов. Или в Историческом музее, куда их недавно классная водила на экскурсию. Кремниевый оббиток, весь из себя неровный, зазубренный. И то — чем тут камень обработать? Кроме другого такого же камня? Вот и видны грубые сколы. Хотя при этом копьё было вполне себе острым. Не нож, конечно, но при нормальном ударе вполне можно бок какой-нибудь косуле пробить.

Кстати, нож! Сашка чуть было не забыл про него! Это ж замечательный инструмент в здешних-то условиях! Пусть двигаться, как охотник, и не шуметь у него не получается, но ведь можно добывать пищу на расстоянии! Лук!

И шевельнулась гордая мысль: ежели сделать лук, до которого местные дикари ещё даже додуматься не могли, то его, Сашки, рейтинг здесь поднимется на невероятную высоту! Пусть жить им тут недолго — как Антоха придёт в себя и сможет осознанно за камень подержаться — зато память о нём, о Гусе, будет жить тысячелетия! И даже потом, в их время, будут в школьных учебниках писать: «Лук был изобретён ещё тогда-то…»

А кстати, когда? Какое тут время-то? Что неандертальцы — ясно, тут они с Алькой определились. Каменный век — понятно. Но ведь он долгий был, каменный век-то, говорила им экскурсовод в музее. Сотни тысяч лет. А не сто. Это ж представить невозможно такую уйму времени! Сколько тут лет до нас?

Саша вздохнул, Не определить. На проклятом острове нет календаря! Вот бы оставить что! Чтобы потом археологи нашли и как чудо в музей выставили. Как эти, болтики, про которые тогда, у динозавров, речь шла. Может, на камнях в пещере надпись нацарапать? «Здесь был…»? Э-э… «были». Здесь были… Из двадцать первого века. И что-нибудь доказательное. Номер школы? Ага! И привет Виолетте! На английском. С неправильной формой времени. А потом предъявить фотографию из какого-нибудь труда академика и сказать, что ещё в древности люди говорили по-английски так, как Сашка, а не так, как она.

Саша даже хихикнул, представив себе ошарашенное лицо англичанки с длинным носом…

Но вообще говоря, задача сделать лук — не такая простая, как кажется. Они с папой когда-то в детстве смастерили два на даче. До сих пор за буфетом на веранде висят. Так это что? — игрушка. На двадцать метров бьёт. И то — летит стрела куда хочет.

Дерево правильное подобрать нужно. Орешник — хорошо, но уж слишком гибкий. А надо, чтобы как в книжках, только богатырским усилием чтобы сгибалась лука. Упругость чтобы. Эх, прихватить бы тогда тот лук из бамбука, что для динозавров делали! Да кто о нём тогда думал, убогом!

А из чего тетиву сплести? Верёвок здешние явно не изобрели. Из сухожилий? Чёрт, опять тот же вопрос: а как это делается? Может, их сушить надо три месяца, прежде чем они пригодными для дела станут?

Ладно, пока суд да дело — то есть пока там охотники у водопоя таятся, жаждущего зверя поджидаючи, — он вон в ту рощицу наведается. Приглядится к местным растениям, может, какое для лука и сгодится.

Сказано — сделано. За этим у Саши никогда задержки не было. Подчас себе в убыток. Как говаривал отец: «Прежде чем сделать, подумай, нужно ли его делать. В смысле последствий». И объявлял срок бана. Так он называл отлучение от компьютера.

Но тут беспокоиться, вроде бы, не о чем. Охоте остальных он не помешает, зверей тут больших, судя по тому, что мужики как раз за ними и ушли, нет. А от бурундучка какого он как-нибудь отобьётся. Уж если от ящеров отбились…

* * *

Алина сначала не поняла. Что значит — раздеваться? Тут вон мальчишки вовсю таращатся, мужик с копьём глазеет. Да и вообще — чего ради? Что за опыты тут намереваются над нею учинить?

И она решительно замотала головою.

— Нет! — это слово она узнала одним из первых.

Ведунья, казалось, удивилась. Хотя на таком лице эмоции не особенно заметны. Но что-то вроде чисто человеческой мимики по нему пробежало: брови поднялись, лоб нахмурился, вроде в недоумении, затем сузились глаза. Показалось или нет, что под конец на этом лице промелькнула тень подозрительности?

Да нет, не тень. Посуровело лицо, прикаменело.

Тётка что-то долго проговорила воину. Тот тоже сильно нахмурился, ответил короче. Но в его словах явственно прозвучало знакомое «уламр». Алина знала — поняла ещё с первого их знакомства, — что это слово на языке местных обозначает что-то плохое. Чего они не любят и боятся. И ежели оно сказано с таким вот застыло-хмурым лицом, то, похоже, ничего хорошего ожидать не приходится.

Женщина вновь повернула голову к ней. Забавно как разговаривают эти люди: когда что-то говорят, то непременно смотрят на того, к кому обращаются. А тот, соответственно, внимательно смотрит на собеседника. Словно не только звуки воспринимает, но и смотрит на артикуляцию, наблюдает за губами, выражением лица, жестами. На общение глухонемых очень похоже. И оттого кажутся аборигены немного забавными членами английского аристократического клуба: говорят медленно, веско, никогда не прерывают друг друга. И очень внимательно выслушивают собеседника.

Вот и тётка эта снова, раздельно и чётко артикулируя, обратилась к Алине. Интонация была вопросительная, и снова прозвучало слово «уламр».

Самое интересно, что Алина её почти поняла. «Духи», «наши», «против уламр», «ты», «уламр». И переводчика не надо: «Ты что это, уламрка, раз не хочешь с нашими духами?»

И как ей объяснить, что дело не в духах и уламрах, а в том, что она с нею намеревается сделать ради своих духов. А то будет, как в «Иван-Васильиче»: «Да головы им отрубят, и всего делов!» Может, этим духам как раз её голова и нужна?

Ну что тут было делать? «Уламр» — это плохо. Это злые, гадкие люди. Уже уничтожившие одно племя неандертальцев. И потеснившие этих арругов. Дети, судя по всему, на них похожи. Если теперь не сделать что-то для местных духов, то их точно запишут в уламры. И тогда хорошего не светит.

И не только ей, пронзительно взвизгнуло у девочки в голове. Там же ещё Антон беспомощный лежит! Что с ним будет, если она сейчас не найдёт с этими неандертальцами взаимопонимания? Чёрт, чёрт, чёрт, этот язык! Ну почему не бывает так, чтобы пару слов только услышать — и тут же всё начать понимать и говорить? А говорить что-то надо срочно. Иначе… Антон. И Гуся где-то бродит… Возьмут и убьют мальчишек…

Она откашлялась.

— Послушайте, уважаемая дама, — чуть торжественно — раз уж тут «английский клуб» — по-русски начала Алина. Надо не забывать жестами себе помогать. — Я, — показала она, — не могу раздеваться при посторонних мужчинах, — показала на одежду, на воинов, на мальчишечью мелюзгу. — У нас так не принято. Наши духи это запрещают, — показала на небо. — Давайте я лучше так искупаюсь, в одежде. На самый крайний случай могу снять джинсы, — действительно, чего в мокрых потом ходить?

— И ещё, — почему-то индейским жестом подняла она две руки ладонями вперёд. И перешла на местный, «неандертальский». — Я — уламр — нет! Я — «че-ло-век». Я — нет, — скорчила злую рожу. — Я — хорошо, — изобразила самую добрую улыбку, на которую только была способна.

Кажется, убедила. Напряжение вокруг явственно спало. Но некоторое время Гонув молчала, словно осваивая сказанное. Затем, видимо, осознав корень проблемы, просветлела лицом, снова взяла Алину за руку и потащила к озерцу. У самого берега отпустила девочку, развязала сбоку завязки своего кожаного «платья» — хотя, впрочем, если не придираться к качеству исполнения, то им это одеяние и было, — и, оставшись голой, вошла в воду. Поплескалась там, широко улыбаясь, и вышла на берег. Она совершенно никого не стеснялась.

«Ну да, — догадалась Алина. — Это ж каменный век! Другая культура. Они ж наготу как таковую и не воспринимают. Одежда — как перчатка на руке. Для удобства или от холода. А так что есть она, что нет — никому и дела нет!»

Тётка тем временем снова сделала доброе лицо и едва ли не проворковала:

— Арина! Хррошшо!

Вот это да! Она ж по-русски это сказала!

Ничего себе — она ж в их лингвистическом семинаре не участвовала! Держалась в сторонке, как это было принято здесь: воины — отдельно, женщины — позади. А она, оказывается, всё слышала! И не просто, а даже что-то поняла!

Девочка даже засмеялась. С облегчением и каким-то вдруг прихлынувшим дружеским чувством.

А ведунья-колдунья, как бы закрепляя контакт, «рассказывала» дальше — правда, уже по-своему, но благодаря широкой жестикуляции понятно:

— Вода — хорошо, духи помогают. Затем огонь, — выразительный жест на уже собранные ветки и плетёнку с угольями, — хорошо. Духи помогают. Ты, — указательный палец, — лежишь на земле. Я иду. И ты — наша — широкий жест в сторону присутствующих. И вывод — опять по-русски: — Хррошшо!

Что это значит — «ты лежишь, я иду» — Алина вообще не поняла. Правда, колдунья произнесла несколько слов, которых она не понимала. Может быть, дело в них? Но суть от этого тем более не прояснялась.

А одежду, показала она, надо просто поберечь. А то, смотри, я буду от священного костра зажигать ветки, тебя очищать священным огнём, а одёжка твоя при этом может опалиться, а то и вовсе сгореть. Тебе того надо? Нет, я понимаю, конечно, что это твой оберег, но тебе нечего бояться, потому что наши духи немедленно встанут на твою защиту. Наоборот, с ними и твой оберег станет сильнее. Поэтому предлагается сделать так, уважая твои опасения: ты входишь в воду одетая, чтобы ни секундочки не остаться без защиты, а там раздеваешься, принимаешь священное омовение, а затем уже на берегу — священное окуривание. И волки сыты, и овцы целы!

Телепатка она всё же, что ли? Удивительно понятно всё было, что словами и жестами изображала колдунья. Хотя… Как звери-то понимают друг друга, вообще ни слова ни говоря? Может, это как раз у людей с появлением языка стала отпадать за ненадобностью вот эта способность понимать друг друга мысленно? А здесь, у этих, язык ещё не так развит, потому многое передаётся как-то вот без слов. И она, Алька, от отчаяния начала так же вот что-то воспринимать?

Так или иначе, компромисс достигнут. В чужой монастырь со своим уставом… По крайней мере, голову не отхватят и печёнку духам не пожертвуют. А под водой можно и раздеться. А что потом чего увидят… Ну и ладно, это не свои мальчишки! Вон у них тут вся ребятня голяком рассекает…

Алина кивнула согласно. Ведунья расцвела — кстати, её лицо всё меньше кажется полузвериным, нормальное вполне лицо, — что-то скомандовала. Вся разношёрстная компания образовала что-то вроде хоровода и пошла вокруг собранных для костра веток. А колдунья раскрыла плетёнку, взяла угли — голыми руками! — высыпала в кострище и в два счёта раздула огонь.

А затем встала и подошла к Алине.

* * *

Страшно не было. Рощица — точнее, выдающаяся вперёд опушка большого леса — никаких опасений не вызывала. Она была похожа на тот лес, что рос у Сашки на даче — прямо за забором. Ну, может, какие деревья тут и выглядели иначе… В смысле, были неизвестной ему породы. Ну, так он и не знал ничего, кроме берёзы, ёлки, сосны да осины. Ну, может, дуба ещё. Это то, что он видел на даче или в деревне, куда они как-то ездили к дальним родственникам бабушки. Даже яблоня, что росла у них на участке и в прошлом году вдруг дала неожиданный урожай, оставалась не идентифицированной. Никто — и сами папа с мамой — не помнил, что за сорт тут сажали. А сажали давно — Сашка ещё совсем маленький был и, естественно, тоже ничего о принадлежности растения не знал. Яблоки оказались вкусные, да.

В общем, может, и были тут, в роще этой буки какие или вязы. Но о них Гуся только в книгах читал. А может, вообще тут росли деревья, которые до их времени, в будущем, не сохранились. Неважно. Факт, что никаких страшных джунглей с лианами тут не было, а он заходить далеко не будет, чтобы не заблудиться. Ему и надо-то — присмотреться, что за кусты тут, чтобы гибко-твёрдых веток для лука срезать.

Но копьё Саша на всякий случай держал наперевес. Боялся кабана встретить: начитался, как с ними всякие вооружённые князья да воины в старину справиться не могли.

А если медведь? — пришла тут же в голову мысль. С ним точно не справиться.

Саша даже приостановился. Может, лучше ну его нафиг? Вернуться к тому месту, где оставили его охотники. Отсидеться там в засаде. Кто-то ж говорил ему, что на охоте дисциплина — первое дело. А то подстрелят, неровен час, приняв за медведя того самого. Плюс — взаимовыручка. Когда знают, где ты, то и на помощь придут, если что.

Последнее соображение было лишним. Саша встряхнул головой. Какая ещё помощь? Он в одиночку — ну, почти — на динозавра ходил! И завалил! Вот они, когти! Что ему какой-то медведь! Да и нет ничего особенного в медведе. Видели в зоопарке. Так себе мишка. Маленький какой-то. По книгам судя, он с человека ростом должен быть и толщиною в двух. А тут… то есть там. По пояс. Всё сидел на заднице, лапой махал. Будто в гости звал. А сам еду выпрашивал. Вот был бы белый, да… Та ещё орясина. Но белые откуда тут? Тут юг какой-то, явно.

В общем, встряхнул Сашка головой ещё раз и продолжил движение к лесу. Сейчас лето, успокоил он себя окончательно. Мишки сытые, довольные. Человек им не нужен.

В лесу было как в лесу. Зелено и сумрачно. А также жёлто и весело — там, где сквозь листву пробивались солнечные лучи. Тихо. Если не считать постоянного шума сверху, там, где по кронам деревьев метался в поисках свободы ветер. Да, птиц тоже нужно было не считать. Тут, на опушке, они разорялись, словно у них что-то украли. Но этот пересвист-перестук как-то сам собою отсекался на фоне величавого, с достоинством, молчания леса.

Саша пожал плечами. Ничего, лес, там, у нас, мы с тобою всегда дружили. И здесь я тебе вреда не принесу. Лишь срежу несколько веточек.

Казалось, лес величественно наклонил голову, разрешая…

* * *

Саша довольно долго бродил по опушке в поисках подходящих кустов. Нет, ветки-то были, и их было много. Но то они были слишком гибкими, то, наоборот явно ломкими. А что-то похожее на орешник демонстрировало во всём подходящие качества, кроме одного — ветви были слишком толстыми.

А дальше в лес мальчик уходить опасался и всё время поглядывал, видны ли в строю деревьев просветы неба там, где лежал луг и текла речка. Да и возвращения охотников нельзя было прозевать.

Эх, те бамбуковые заросли бы сюда! Бамбук и классно гнётся, и упруг в самую норму!

Невольно Саша дёрнул плечом. Нет уж, ну его, бамбук тот с теми динозаврами…

И тут, словно на блюдечке лес поднёс ему нужное растение. Именно так: казалось, не было тут ничего, и Сашка тут проходил уже — а вот оно. Неизвестного, естественно, вида, но мощная такая заросль, стволы которой выдираются из мелких кустиков внизу, словно пики. Если они ещё и в меру упругими окажутся, самое то будет!

Кстати, почему слово «вереск» всплыло? Из каких-то английских сказок, что ли… Нет, там, кажется, что-то вроде травы. Вересковая пустошь… Может, вяз? Звучит похоже. Хотя тот, вроде, должен быть деревом. А тут… Что-то среднее между кустом и сосной. Иголки не иголки, а что-то похожее на хвою наблюдается.

Ладно, неважно. Главное, что по упругим свойствам это лучшее, что он до сих пор видел.

Саша с хозяйским видом обошёл вокруг это растение, вместо названия которого в голове, словно песенка, звучали слова: «куст-сосна-дерево, будет скоро весело». Покачал, погнул одну из веток. Кстати, смех смехом, а как-то он не подумал, что здешняя зелень может быть ядовитой. Слыхал же он — то ли читал? — что полно зелёных насаждений в ранешные времена травили людей — только в путь! Вспомнилось, как мама в детстве всегда пугала его «волчьей ягодой». Красная, соблазнительная — и не вздумай трогать, отравишься!

Ладно, то ж ягоды, а то — дерево. Небось не эта… алоя, что ли… хищная, что космонавта чуть не съела на Венере. Как её, книжку эту, что папка заклинал осторожнее в руки брать — дескать, его детская реликвия, первая фантастика, что он прочитал. «Планета бурь», во! Сашка, естественно, мимо отцова завета пройти не мог — книгу тут же прочёл. Ничего особенного, стандарт приключений. Не «Властелин колец».

Тем не менее действовать он стал осторожнее. Выбрал веточку поперспективнее, отмерил где-то с метр длины. Три своих локтя, если быть точным. Расчистил место среза от хвои-листвы. Ягоды тут, кстати, тоже были — красные, сочные, мясистые. И какие-то слизистые, как показалось, когда Сашка сорвал несколько, решив показать дома старухе-ведунье. Может, их есть можно. Сам он попробовать не решился, снова вспомнив мамино предостережение.

Эх, мамочка, как бы тебя теперь увидеть…

Но пригорюниваться было некогда. Вернее, Саша сам себя одёрнул. Здесь вам не там. Здесь можно рассчитывать только на себя. И на друзей ещё. И пусть там Антоха раненый лежит, но динозавров они замочили! И именно потому, что вместе действовали. А Штырчику в школе рассказать! Не поверит, собака! А здесь его не хватает. Со Штырчиком они бы тут порядок навели…

Хотя и тут вон парни суровые. Про вождя вообще речи нет. Да хоть и Рог — сразу видно, какой мужик, как только по саванне с ним пошли. Или не саванна это? Неважно. Пошли и всё. Только вот не шли эти ребята, а словно текли. При этом только трава и шевелилась, а так ни одного кустика не шелохнулось.

В отличие, кстати, от него, от Сашки. В смысле — у него-то сейчас куст не то что шевелится — мечется просто, пока он пытается приладиться, чтобы срезать ветку в нужном месте. И шум опять же — в отличие от охотников здешних. То есть естественно, что ему приказали затихариться в засаде: он ведь течь по траве, как они, не умеет, всех зверей бы распугал.

А может, и к лучшему. Зато он нашёл деревце нужное. Сейчас лук соорудит, потом стрелы надо… Где-то он слышал, что из сосны их лучше делать. Замучаешься строгать. Хоть и ножиком этим, не каменным скребком. А ещё ж оперение надо. Птицу какую подстрелить. Или изловить. А подстрелить — лук нужен. От его копья и голубь улететь успеет, не то что местные лесные пичуги… А остриё стрелы из чего? Камень привязать? Как, чем?

Такие мысли неспешно сменяли друг друга в голове мальчика, пока он отрезал подходящую ветку от этого непонятного куста-дерева. Наконец, он выпрямился, держа в руке подходящий полуфабрикат для лука. Этакая мощная хлыстовина, не слишком податливая на сгиб, упругая. Надо только её окончательно от всего расчистить, от зелени этой — и можно начинать думать, из чего сплести тетиву.

Показалось ему или нет, что за краем глаз что-то шевелится?

* * *

Если отвлечься от всё равно смущавших её взглядов, церемония Алькиного освящения прошла на диво интересно. Хотя и не без сложностей. Особенно неудобно было раздеваться под водой. С другой стороны, этот сложный процесс заставил плюнуть на условности и довершить процесс уже на берегу. И… ничего не случилось. Ничей взгляд не изменился, никто не начал показывать пальцем и глумиться. Действительно — словно перчатку с руки сняла.

Зато всё остальное было сначала любопытным, затем странным и под конец завораживающим.

Колдунья начала с того, что обмазала мокрую Алину землёй. Получилась грязная мокрая девочка.

Вокруг них ходил хоровод, издавая довольно ритмичные звуки. Звуки шли откуда-то очень глубоко из глоток этих людей, так что казалось, что они курлыкали. Похоже на горловое пение, которое показывали по телевизору, но — не оно. Там было просто некое скрипение, хотя по-своему и мелодичное. А здесь похожие, но всё же, так сказать, «гласные» звуки исходили откуда-то из глубины груди, а в горле затем резонировали, приобретая разные тона. А весь «хор» в целом раскладывал уже эти «ноты» на разные лады. Так что на выходе получался чуть ли не органная мелодия. Как в филармонии на Триумфальной, куда Алину недавно водила мама, решив вплотную заняться культурным воспитанием дочери.

А на фоне хорового пения колдунья выводила какой-то речитатив, то проговаривая что-то совсем утробно — в унисон с самыми глубокими звуками хора, то поднимая тональность ввысь. Хотя, конечно, до Селины Дион не дотягивала. Мягко говоря. Этакая престарелая Алла Пугачёва в попытке спеть что-то тонкое.

В общем, уже через несколько минут Алину всё это действо заворожило в самом буквальном смысле.

Затем ей предложили лечь на землю. Грязь к грязи, что называется…

Колдунья встала над головой девочки, раздвинув ноги. А затем, делая небольшие шаги назад и громко вскрикивая, прошла на Алиной и остановилась у неё в ногах. После чего крикнула что-то радостно, победно.

Аудитория отозвалась такими же криками.

Алину это так удивило, что сил удивляться дальше просто не осталось. Уже не сопротивляясь, она позволила ведунье вновь завести себя в озерцо, где та начала поливать её из ладоней, продолжая свой речитатив. При этом сама периодически заходила в воду по пояс и делала движения руками, словно подгребая к девочке всё озеро со всеми его духами.

Затем они снова вышли на берег, подошли к костру. Гонув что-то скомандовала, две девушки с разных сторон кинули в огонь по охапке каких-то трав. Потянуло сладким и горелым, в небо прыгнул густой дым. Потом две охапки бросили туда же двое мальчишек. Дым стал белёсым, к прежним запахам добавились новые, непонятного… вкуса, что ли… Голова у Алины пошла немножко кругом.

Колдунья вытащила из костра две горящих на конце ветки и стала водить ими вокруг девочки, практически касаясь её огнём. Как ни странно, он не обжигал совершенно, хотя от самого костра жаром тянуло.

Огоньки на концах палок постепенно затухали, ведунья периодически опускала их снова в костёр, затем вновь «оконтуривала» тело освящаемой, хор гудел и вибрировал. Алина начала впадать в некий восторженный транс. Казалось, она стала различать некий шёпот, который исходил вроде бы из ниоткуда, но в то же время принадлежал всему. Шёпот этот сначала принимал вопросительные интонации — и Алина что-то мысленно ему отвечала, сама не понимая, что. Но отвечала честно, ибо ни хитрить, ни врать не хотела… да и не могла бы, наверное. Затем шёпот стал одобрительным, дружеским. А в конце — утешающим и обнадёживающим.

И Алина расплакалась. А потом рассмеялась. И поняла она, что только что духи местные сказали свой приговор. И в нём значилось, что приняли они её и её друзей. Приняли под своё покровительство и защиту.

И так это было здорово, что казалось — никогда она не испытывала такого спокойного светлого счастья. И захотелось ей сделать что-нибудь, чтобы выразить, вернее, выплеснуть его. Вот только она не знала — как. И потому смеялась и смеялась, счастливо и безмятежно…

А хоровод тем временем распался на отдельные фигуры, которые остановились на месте и только начали крутиться вокруг своей оси. Пение перешло в крик. Люди выкрикивали какие-то лозунги. Выкрики эти приобретали всё более высокий темп и всё более низкую модуляцию. Пока снова не слились в некую ритмизованную мелодию на грани гудения из самых глубин груди… — и колдунья вдруг выкрикнула что-то звонкое, и всё оборвалось.

Лишь сама она продолжала что-то пришёптывать, мягким давлением на голову заставляя Алину усесться на траву.

Девочка была даже разочарована. Как быстро всё кончилось! А ей хотелось бы ещё и ещё слышать эти лёгкие, едва слышимые, и тяжёлые, на всю душу, голоса здешних… неужели и впрямь духов?

Всё рациональное в ней выразительно пожимало плечами при таком предположении. При этом отрицать очевидное не могло даже оно, рациональное: Аля явно испытывала что-то из области внечувственного восприятия, явно общалась с чем-то, чего не было ни в окружающем мире, ни в ней самой.

Или было?

Тем временем колдунья собрала мокрую Алькину одежду и стала вдумчиво окуривать её дымом, водя горящими палками над разложенным на траве вещами. При этом она проговаривала что-то по-прежнему торжественное и, как бы сказал Алькин отец, — явственно установочное. Видимо, знакомила духов одежды — то есть оберега, с её точки зрения — с местными хозяевами. Судя по добродушному выражению лица ведуньи, духи к соглашению пришли. Пожали друг другу руки и договорились о сотрудничестве. Так что можно было полагать, что оборвашки эти под именем одежды будут теперь защищать в этом мире не хуже доспехов.

Вот только грязные стали эти доспеха, словно в шахте побывали. Ну, не совсем, конечно, так. Даже совсем не так. Но так говорила мама, когда забирала дочу из детского садика, и Але было очень тепло вспомнить сейчас именно эти слова.

Ах, мамочка!

Когда после окончания церемонии вся — уже породнившаяся — компания вошла в пещеру, Алина первым делом подошла к Антону. Возле него сидела «дежурная» девочка, которая тут же отодвинулась, освобождая место возле раненого.

Выглядел Антошка гораздо лучше прежнего — даже того, как это было вечером. И раны, замазанные серо-зелёной субстанцией, казались затянувшимися. Хотя… две ночи уж тут прошло. Да ещё почти день. И если с самого начала правильное было лечение — а судя по результату, оно таким и было, — то отчего бы ранам и не вылечиваться.

Только отчего же сам Антон в себя не приходит? Конечно, Гонув говорила, что это он спит. Что так нужно, чтобы мальчик боли не чувствовал. Особенно, когда повязку меняли и свежую мазь накладывали. Для того и напиток специальный ему давали. Но…

Эх, как тебя не хватает, Антошка…

* * *

Понять Саша не успел ничего. Сбоку-сзади — именно что за краем зрения — мгновенно выросла тень, и мощные волосатые руки обхватили его. Только руки. Волосатые, загорелые, здоровые. Больше он ничего заметить не успел. Его тут же повалили в траву — едва успел закрыть глаза, и какая-то ветка оцарапала лишь веко — и навалились сзади, умело заворачивая руки. Он так и не видел нападавшего — лицом его прижимали к земле, и перед глазами всё время мелькала лишь трава да прошлогодняя хвоя.

Саша бился и извивался, словно под током, но сбросить с себя нападавшего не мог. Правда, один раз он крепко заехал ему куда-то ногой, но эффекта это не произвело. А ещё через несколько секунд на ноги ему навалилось ещё одно тело, и тут уж двигаться стало совсем невозможно.

Что ж, как советовалось в приключенческих книжках, в таком случае лучше не дёргаться, а поберечь силы. Возможно, они ещё пригодятся.

Руки ему спутали качественно, ничего не скажешь. Как только мальчика поставили на ноги, он тут же проверил, насколько может ими владеть. На инстинкте, видимо, или в горячке проверил на разрыв. Не вышло.

Лишь после этого он посмотрел на тех, кому это он так нелепо попался.

А глянуть там было на что. Перед ним стояли… как бы это сказать… Настоящие индейцы! Не киношные, конечно. Но очень, очень похожие на киношных. Только лица не скуластые, а, скорее, негритянские. Нет, даже мулатские, этакая помесь негров и европейцев. Как в американских фильмах. И не так одновременно. Там видно, что «цветные» актёры — смесь разных рас. Разные их черты взявшие. У одного — больше от белых, у другой — от негров. А кто-то — белый, но, например, с курчавыми волосами африканца. И так далее.

Здесь же Саша видел другой тип. Явно не смесь. Это представители одной расы. Как те же папуасы, про которых тогда рассказывал Антонов папка. Кожа цвета коричневого, а облик частично европейский. Носы вполне узкие. И волосы не курчавые. Хотя и не у всех.

Остальное — как у индейцев. Дикий Запад, ковбои и «йу-йу-йу-йу-йу-йуууу!» В волосах, чёрных и словно намасленных, перья. По три-четыре, но точно как в кино. Сами волосы заплетены у кого в пучки, у кого в косички. У кого-то — палки в носу или в мочках ушей.

Дальше — лица. Раскрашенные. И разрисованные шрамами. Именно так. Раскраска — одно, рисунок шрамами — другое. Судя по всему, шрамы наносились специально. То ли врагов пугать, то ли… Во всяком случае, Сашку продёрнул настоящий холодок при виде этих шрамов. Фига се, что мужики с собою вытворяют! Что они тогда с пленными делают?

Раскраска занимала и часть голых торсов неизвестных «индейцев». Далее вниз следовали почти настоящие штаны из кожи. То ли замши. Из вытертой до кожи замши, так точнее. С настоящей бахромой по швам.

Далее — на стопах у пленивших мальчика людей — была обувь. Этакие чуни. Сашка не знал, правда, что такое чуни и никогда их не видел. Но это слово само пришло в голову, когда вместо привычных по кино мокасин увидел на ногах у «индейцев» завёрнутые вокруг стопы и обтянутые на лодыжках куски кожи, обтянутые опять-таки кожаными ремешками.

Но самое примечательное было в этих людях, что они… люди. Существа одного с Сашей биологического облика…

* * *

Похоже, они тоже это поняли. Очень оживлённо залопотали, показывая на мальчика пальцами и что-то доказывая друг другу.

Было их трое. Один, очевидно, старший: он стоял в стороне, когда пленника вязали. А затем, когда того подняли на ноги, подошёл к нему и некоторое время тяжко смотрел, переводя взгляд с одной части тела на другую. Взгляд этот был таким, словно оценивал, насколько наказать провинившегося.

В школе так иногда смотрел директор — длинный, с полностью лысой головой дядька. У него были внимательные карие глаза и добрая, на первое впечатление, ухмылка. А на деле, как говорили, служил он раньше прапорщиком внутренних войск. И если ты попадался ему по результатам какой-нибудь бузы, то глядел директор как раз вот так: долго, внимательно, тяжело, как на заключённого. Точнее, как на заключённого, которому отмеряет срок в карцере. И когда вместо заключения всего лишь вызывал в школу родителей — это уже казалось милостью.

А ещё Саша как-то слышал, как химичка делилась с его классной, что, де, сама слышала, как директор выступал по телевизору и хвалил Берию. И делала при этом страшные глаза. Кто такой Берия, Сашка, естественно, не знал. Кроме того, что о нём пел любимый папой Высоцкий, диск которого временами играл в машине по дороге на дачу: «И, кстати, вашего соседа забирают, негодяя, потому что он на Берию похож!» А отец, которому после того случайно подслушанного разговора был задан соответствующий вопрос, ответил в смысле, что человек со странной фамилией был при Сталине начальником госбезопасности. После чего взгляд школьного директора в Сашкином сознании стал олицетворяться со взглядом главного борца со шпионами. И когда директор пару раз вёл у них историю, замещая заболевшую учительницу, он сидел тише травы, ниже воды, избегая по мере возможности пугающего внимания этого человека.

Вот старший «индеец» и смотрел сейчас на пленного мальчишку, как тот директор после достопамятного разбиения стекла в учительской. И точно так же молчал. И никого не было, кто бы арестовал его, негодяя, и вызволил Сашку из отчаянного положения.

Впрочем, он пока не паниковал. Ну, задержали какие-то новые люди. Но ведь люди же! Раз уж сумели договориться и даже подружиться с действительно зверовидными неандертальцами, то уж со своими-то! «Мы одной крови, ты и я», — вспомнилось вдруг.

Он уже хотел это и сказать, когда главный уронил несколько слов, и замолчавшие было «индейцы» снова бурно заговорили, обсуждая, очевидно, свою добычу. И судя по всему, они также пришли к выводу о единстве крови. Мимика и жесты были вполне выразительными, основное можно было понять даже без слов.

Саша приободрился. Расправил плечи, кашлянул многозначительно, готовясь со своей стороны сказать несколько слов в духе общечеловеческого братства и солидарности. По каковой причине совершенно незачем держать его тут связанным, словно врага, а следует немедленно освободить и вступить в переговоры о налаживании дружбы и сотрудничества. И поесть бы чего — с утра, после завтрака с неандертальцами, времени прошло немало.

Но на его дипломатическое покашливание никто не обратил внимание. Внимание чужаков было обращено на Сашкин нож, что валялся здесь же, рядом со срезанной и лишь на четверть расчищенной веткой.

Один из «индейцев» поднял не подходящее к нынешнему времени орудие и начал вертеть его в руках, зачем-то то близко поднося его к глазам, то отставляя его на длину вытянутой руки. Точно бабушка, когда пытается прочитать что-то без очков. Затем ощупал лезвие. То закономерным образом цапнуло мужика за палец. Дядька воскликнул что-то удивлённо и быстро отбросил нож в сторону. Словно тот мгновенно стал очень горячим.

На пальце у «индейца» выступила кровь. Выглядел мужик, мягко говоря, впечатлённым.

Саша ухмыльнулся.

Его ухмылка не ускользнула от внимания старшего. Он что-то лопотнул снова. Веское. Порезанный мужик наклонился, осторожно поднял нож, буквально двумя пальчиками, и подал его шефу.

Тот внимательно и очень осторожно осмотрел невиданное в здешних местах устройство. Тоже попробовал его остроту. Нож снова показал зубки. Указательный палец главного «индейца» окрасился кровью.

Но у босса нервы оказались покрепче, чем у его подчинённого. Он ещё обменялся несколькими словами со своими присными, а затем сделал шаг к Саше и провёл остриём лезвия по его груди.

— Ты чего, урод! — закричал мальчишка, отшатнувшись. — Больно же!

«Индеец» осклабился. Сказал своим что-то удовлетворённо. Понятно было без слов: дядька хотел убедиться, что вещь не волшебная, а в состоянии порезать своего хозяина так же, как и любого чужака.

Нет, порез был неглубоким, увидел Саша. Кровь текла, да, но не сильно. Щипало только здорово. Странно даже. Должно быть больно, а тут только щиплет.

Но размышлять об этом было некогда. Мужички эти, похоже, излишним гуманизмом не страдают. То есть совершенно неважно, что он попался в руки к «своим». Мало ли, что похож! Вон и немцы на нас похожи, а как воевали! А тут — тем более. Первобытные люди.

Помнится, рассказывал им как-то Антохин отец, что для первобытных — все чужие. Свои, дескать, только те, кто в одном племени. С кем рядом живут, вместе на охоту ходят, общие дела делают. Остальные — чужие. И не просто чужие, а как бы и не люди вовсе. И позволено делать с ними всё, что угодно. Что, например, со зверями делать можно.

В Новой Гвинее, рассказывал, еле-еле людоедство среди папуасов лишь недавно удалось приостановить. И то не потому, что те добрые стали, а просто полиция теперь почти до каждого племени добирается и людоедов изымает и сажает. Причём расследование труда не составляет — эти задержавшиеся ещё на стадии каменного века папуасы врать и запираться не умеют. Спросят их: куда делся там, скажем, Бурмаглот, что из соседней деревни в вашем направлении пошёл и пропал? А они и докладывают: очень кушать хотелось, господин полицейский. Вот мы супчика наваристого из него и сделали…

Конечно, многое из того, что Антохин отец рассказывал, такими вот шутками дополнялось, Чтобы, наверное, психику мальчишек поберечь. Но чего уж там — и читал Саша, и документалку смотрел из той же коллекции Антонова папки. Дикие люди эти папуасы. Насчёт супчика — это, верно, хохмочка, но насчёт людоедства… Да тот же отец Антона сам в журнале писал, когда из Папуасии этой возвратился, как там одного парня из-за свиньи копьём проткнули. А потом за малым не съели. Как раз страх перед полицией помешал.

А ещё он говорил, что папуасы действительно настолько друг другу чужие, что подчас соседние деревни не то что на разных языках разговаривают — к разным языковым семьям принадлежат. Как, например, мы и китайцы. Или индейцы из Амазонии. Словно из разных мест высадились.

В общем, опасаться этих «индейцев» следует, решил Саша. Вот только какие практические выводы из этой свежей мысли можно извлечь? Стоит он перед чужаками со связанными руками, с порезом на груди, в который может всякая зараза проникнуть, и даже подорожником рану не залепить. Какова будет его судьба, непонятно. Друзья его новые далеко, докричишься ли до них? А старые друзья ещё дальше — где эта пещера, где Алька с Антоном?

И в одиночку её и не найти, пожалуй.

В общем, плохо вдруг стало Саше. Похолодело всё внутри, и словно опустился в животе какой-то тяжёлый груз. Придавил кишочки, сжал сердце. Ощутил себя мальчик ужасно одиноким в этом мире. И вообще во всех мирах. Одиноким, но отданным в чужую злую волю. И ничего с этим поделать нельзя. Ни убежать, ни сопротивляться.

И ужасно захотелось опуститься на землю, чтобы прошла дрожь в той размазне, в которую превратились его ноги.

И ещё очень захотелось заплакать…

* * *

Ночь Алина проспала спокойно. Казалось, после общения с духами её покинуло беспокойство о будущем. Гуся с охотниками к вечеру не вернулся, но этого, кажется, и ожидалось. Во всяком случае, один из дежуривших у пещеры воинов в ответ на вопрос девочки проговорил что-то вроде: «Через две ночи будут назад». И добавил: «…тяжело».

Значит, рассчитывает на добычу.

Так что на утро оставалось только одно беспокойство — как там Антон.

И первым делом Алина подошла к нему. Возле него уже сидела Марха, одна из помощниц ведуньи Годув. Женщина все эти дни ухаживала за ним, меняясь с Алиной. Точнее, звали её Марх, но девочка против воли приставляла к имени женское окончание.

Алина вопросительно кивнула на раненого — начала привыкать уже к языку жестов!

Марх спокойно прикрыла глаза: спит, дескать, и всё хорошо. Но когда Алина обратила взгляд к лицу своего друга, тот вдруг шевельнулся. Затем под веками шевельнулись глаза.

Алина замерла. Неужели?

Да! Антон пришёл в себя!

Веки его с усилием поднялись, и знакомые глаза обратились на склонившихся над ним Алину и Марх. Взгляд у Антона был мутный. Казалось, он был обращён не наружу, а внутрь. В собственный мозг.

Лишь постепенно он приобретал отчётливость. Потом глаза мальчика расширились, а губы с ужасом прошептали:

— Господи, ну и рожа!..

Это он, надо полагать, заметил склонившуюся над ним Марху.

Глаза Антона заметались, затем сфокусировались на Алине. Видно, он удивился: взгляд снова перенёсся на Марху, вернулся к Але, затем обежал своды пещеры с мечущимися на них отсветами костра — и снова упёрся в девочку.

— Где я? — сиплым голосом произнёс мальчик.

Глаза Алины поплыли слезами. Господи, самое главное произошло — Антошка выжил и пришёл в себя! Как же она боялась его потерять!

Захотелось, как медсестра в кино, ласково сказать ему: «Лежи, лежи» и подоткнуть одеяло.

Но Антон и так лежал, не шевелясь. И подоткнуть было нечего, кроме разве что шкуры, которая закрывала ноги.

Алина вытерла слёзы и нежно, как могла, проговорила:

— Всё в порядке, Антошка! Антошенька… Мы у друзей. Нас опять перенесло. К пещерным людям. Наверное, неандертальцам… Но они — друзья. Тебя лечат…

Словно иллюстрируя последний тезис, в «кадре» появились руки настоящей «медсестры» Марх. Взгляд Антона опасливо метнулся к ним. Можно было понять: крепкие, с заметным волосом сверху пальчики женщины никак не подходили на символ медицинской заботы о больном. Тем не менее Марх демонстрировала именно это: она приподняла голову мальчика, а к губам его поднесла корчажку с водой.

Тот жадно глотнул.

Алина внутренне пристыдила себя: столь естественный поступок как подать больному попить ей в голову не пришёл.

— Рассказывай, — напившись, шёпотом велел Антошка. — А то у меня как во сне всё. Только что ящер перед лицом прыгает, а уже через секунду лохматая рожа напротив. Можно умом двинуться, — попытался хихикнуть он, но тут же скривился: — Ай, больно-то как! У меня что, рёбра поломаны?

Алина помнила свой разговор с Гонув в самом начале. Тогда та весьма наглядно провела костяшками пальцев по рёбрам девочки, а потом сделала выразительный жест, будто что-то ломала.

А вот, кстати, и сама ведунья пожаловала. Кто-то уже позвать успел. Присела рядом, но ничего не сказала. Лишь внимательно смотрела на Антона.

— Похоже, что так. Но главное — ты крови много потерял. Понимаешь, перевязать мы тебя не смогли… хорошо… А потом я долго камень искала… этот проклятый. А потом, видно, ты… то есть твоей воли не хватило, и он нас не домой вернул, а сюда перенёс. А куда, что это за времена — непонятно.

— Не помню ничего, — прошептал Антон. — Вижу только морду эту из темноты, удар… И опять морду. Получше, правда…

— Не говори так, — с опозданием, но всё же решила девочка защитить славную тётьку. — Это Марха. Она за тобой ухаживала. Она хорошая. Тебя тут лечила здешняя колдунья… знахарка, то есть, — поправила себя Алина. — Вот, Гонув, — показала она. — А Марха ухаживала, помогала.

— Да ладно, я ж так, — проговорил Антон и снова поморщился от боли. Затем повернул голову и попытался, как мог, лёжа, кивнуть обеим неандерталкам:

— Здравствуйте. Очень приятно. Спасибо, что помогли. Меня зовут Антон.

Обе женщины радостно заулыбались, хотя вряд ли поняли хоть слово. Хотя нет, тут Алина ошиблась. Гонув тут же повторила:

— Ан-тон.

Ага, сообразила, что это имя? Или так просто, повторила последнее слово?

Антон снова перевёл взгляд на подружку:

— Просто привыкнуть надо, — попытался он оправдаться за невежливость. — Никогда не видал живых неандертальцев. А похожи, как в книжках…

Он снова помолчал.

— А где Гуся? — внезапно вспомнил мальчик.

Алина хихикнула:

— На охоту ушедши. Он тут с местными ребятами подружился. Они его с собой позвали. Вчера ещё ушли. Мамонта нам принесёт…

И как раз в этот момент снаружи, у входа в пещеру, послышался шум. Отрывистые фразы, возгласы, чей-то жалостливый вскрик.

Алина обернулась.

Марха подскочила, бросилась на шум. За ней степенно поднялась Гонув. Слышно было, как они о чём-то заговорили с воином, чей силуэт явственно обрисовался на фоне света, льющегося снаружи. Ничего не понятно. Так-то Алина уже их более или менее понимала, но тут речь лилась слишком быстро. Пока сообразишь, какое слово сказано, три других пропустишь. Зато сами интонации заставили подняться в душе мокрый туман страха. Что-то явно случилось.

Объяснения долго ждать не пришлось. Марх, колдунья Гонув и воин-охотник из тех, что вчера ушли вместе с Гусей, подошли к девочке и лежащему раненому.

— Арина… — проговорил воин. — Сашха. Уламр. Взять. Уйти…

* * *

Внезапно в той стороне, где Саша сидел в своей засаде, дожидаясь охотников, раздался шум. Свист, крики, потом ещё один крик…

«Индейцы» рванулись туда. Один из них подхватил мальчика на плечи и побежал за остальными. Быстро побежал, словно бы и не нёс на себе никакого груза.

Когда уже на месте Сашу сбросили на землю — как куль! — он одним взглядом выцепил картину происшедшего.

Под кустами, где он прежде сидел, лежало тело. Судя по характерным очертаниям — тело неандертальца. Лица не было видно — голову загораживали столпившиеся «индейцы». Было их, как оказалось, гораздо больше, нежели трое, что задержали Сашу. С десяток, наверное. Или дюжина.

И что-то они там делали с трупом.

Что лежащее тело было именно трупом, было ясно без слов.

А никаких слов, собственно, мальчику никто и не говорил. «Индейцы» возбуждённо переговаривались между собой, на пленника не обращая никакого внимания. Как бросили в траву, так и оставили. Правда, тот здоровый лось, что нёс его сюда, стоял рядом. Не отходил, переминался с ноги на ногу и вытягивал шею в том направлении, где остальные окружали убитого.

Не были бы руки связаны, можно было попытаться смыться, подумалось Сашке. Как ни странно, последнее происшествие вернуло ноги, обратившиеся поначалу в вялый холодец, в работоспособное состояние. Чёрт, глупо, конечно, но мальчик ощущал именно это: вместо противной субстанции, что бабушка всегда делала на праздники, а потом все хором заставляли съесть хоть кусочек, хотя знали, что он ненавидел холодец от всей души, — в общем, вместо этой гадости снова ощущались ноги. Готовые действовать.

Страх тоже куда-то уплыл. Растворился, как туман.

Вот только бежать было невозможно. Куда тут побежишь — со связанными за спиной руками? Копьё между ног всунут — и лети кубарем, пока инерции хватит.

Со стороны основной группы «индейцев» раздался многоголосый радостный вой. Тот, что сидел на корточках возле тела и что-то там с ним творил, поднялся на ноги. На лице его было написано торжество. Затем он вздел вверх руку, в которой держал отрезанную голову. Из шеи ещё стекала кровь.

У Саши замерло сердце. Он узнал…

Это была голова его друга Рога…

* * *

Только что никакого страха не было. И тут он вернулся. Да так яро, что Сашка лишь с громадным трудом справился с позывом к рвоте. И хорошо, что он и без того лежал на земле. Иначе, s точно ноги подломились.

Это был Рог…

Что он делал здесь? Он же пошёл с охотниками? Решил возвратиться? За ним, за Сашкой? Зачем? Позвать с собой?

Глаза сами выхватили из пейзажа тельце цветастой птицы, что валялось недалеко от обезглавленного тела неандертальца. Чёрт! Он, наверное, нёс добычу! Ну да, время-то к вечеру! Видать, добыл по пути птичку, решил поделиться едой с другом.

А его убили!

Подло! Твари! И за что? Рог ведь был хороший! Фактически первый принял и признал их, троих затерявшихся во времени. Едой делился. Почти что научились они понимать друг друга. Да и опять же — не забыл, шёл, хотел разделить немудрящий первобытный обед…

А его убили! И теперь над телом его глумятся!

Саша закрыл глаза.

Как тогда, у динозавров, страх в душе его начал замещаться ненавистью. Эх, развязали бы руки! Да нож вернули. Да лук бы доделать. Уж он бы перестрелял всю эту сволочь!

То, что эти люди принадлежали к одному с ним виду, он уже не думал. Хороша эта «одна кровь»! Вот с Рогом он — одной крови! С неандертальцами этими страшненькими, но, как оказалось, добрыми и справедливыми! Как они помогли им сразу, беглецам! Сначала боялись, да. Но! Но вот как раз на убийство не скоры оказались. Наоборот, как только разобрались в ситуации, помогли. Антоху вон выхаживать начали. Едой делились.

Да что он всё о еде! — разгневался сам на себя Сашка. Да, есть хочется. Но до того ли сейчас? Вон этот урод голову Рога себе к поясу привязывает. Рога, который совсем недавно улыбался, разговаривал, смеялся. А теперь лежит вон мёртвый… И лицо — словно и не его. Словно краски с него сошли. И нет уже искры в полузакрытых глазах…

Между тем, убийца Рога подошёл к лежащему на земле мальчику. Того подняли на ноги.

Саша, наконец, смог разглядеть человека, который только что убил его друга и повесил голову его себе на пояс.

Вот кто был настоящим «вождём краснокожих», понял мальчик. Хотя не краснокожие были они, что взяли его в плен. Больше — коричневые. Вождь выделялся на их фоне. Во-первых, относительной чернокожестью. При почти европейском строении лица. Во-вторых, большим количеством перьев на голове. Тоже очень похоже на настоящих индейцев. В-третьих…

То, что было в-третьих, снова заставляло подниматься в животе холодную взвесь страха. Уж больно свиреп на лицо был этот человек. Именно свиреп — такое определение пришло Саше на ум.

Абсолютно лысый череп. Нависший над глазами массивный лоб. Массивный тоже и горбатый нос. Широкие губы. Когда открывает рот, видно: спереди нет трёх зубов.

И самое примечательное: прямо из кожи торчали кости. Если бы Сашу попросили описать, как это выглядело, он бы затруднился с ответом. Но тонкие небольшие кости были у свирепого «индейца» каким-то образом врезаны торчком прямо в кожу. И потом как-то заросли. В общем, как серёжки у женщин в ушах. Только тут одна из косточек, точно торчащая спичка, вырастала изо лба между бровей. Две торчали из скул. Как толстые антенны. Три украшали подбородок. Вертикально. Этакий гребешок. Ну и, как и у некоторых других из окружавших своего лидера воинов, у того две «серёжки» пробивали мочки ушей. И что-то вроде полукольца висело, продетое сквозь нос. Как они ему при еде не мешают?

А как он спит вообще? Вынимает, что ли, эти свои «антенны»?

Но самое страшное — глаза. И общее, так сказать, выражение так сказать лица. Видно было по всему, что не только привык вождь жестокие попытки совершать, но и любил это дело. Резкая морщина между бровями, острый прищур, жёсткие складки около рта красноречиво рассказывали о наклонностях этого мужика. А расписавшие физиономию шрамы дополняли впечатление, словно их наносил талантливый художник, специально о том впечатлении заботившийся.

А набор человеческих пальцев, что как бусы висел на верёвочке на груди, умрачнял общую картину до крайности.

Вождь, в свою очередь, рассматривал пленника. Взгляд его холодных, до пронзительности внимательных глаз обшарил фигуру, оценил незнакомую здесь одежду — собственно, остатки порванных в нескольких местах штанов, — задержался на мышцах плеч и пресса (какие уж там мышцы, тут Сашка завидовал пловцу Антону, хотя и не давал этого заметить никому). Скользнул по порезу на груди. Затем этот взгляд вперился в глаза мальчику.

Саша почему-то понял, что отводить их нельзя. Отведёт — умрёт. Почему, как понял — неизвестно. Шестым чувством. И как ни забирался страх всё выше — сначала до вздоха, затем до подмышек, потом до горла — он твёрдо глядел в глаза вождю, словно меряясь с ним силою. Словно не взглядами они сошлись, а в армрестлинге, руки друг другу к столу прижать пытались…

* * *

Вождь отвёл глаза первым. Но — словно бы и не проиграл, а выиграл этот незримый поединок. Пробурчал что-то одобрительное, потом указал пальцем на сашкин новый порез и задал, судя по интонации, вопрос.

Откуда-то из-за спины высунулся давешний вождь. Теперь понятно: не вождь он был. Так, бригадир, как говорится. Старший группы захвата.

Залопотал быстро и не очень внятно. Подал лидеру нож. Тот внимательно осмотрел, повертев и так, и этак. Потом не нашёл ничего лучшего, как тоже порезать себе палец.

Да они идиоты тут все, что ли? Или у них принято — всё на собственном опыте проверять? Цианистого бы калия дать им попробовать, подумал Саша. Ещё бы знать, где его взять тут…

На лице вождя тем временем нарисовалась задумчивость. Выглядело это так, как если бы задумался боксёр Валуев. Тот, правда, хороший. Как раз на друзей-неандертальцев похож. Но трудно его представить со скорбной думой на челе. Вот так и у местного лидера: лоб пошёл морщинами, глаза при этом сузились, а губы сложились в этакий поцелуйчик и поднялись к носу. От этого вид «индейца» стал вовсе идиотическим, словно у хулигана, изображающего мыслительный процесс «ботаника»-отличника.

Сашка ухмыльнулся внутренне. Внешне же вид он держал спокойный и независимый. Пока что он выиграл небольшой поединок с вождём, и теперь необходимо держаться на высоте нового морального положения.

Тот показал на нож и что-то проговорил с вопросительной интонацией, обращаясь к мальчику. Тот пожал плечами и покачал головой: не понимаю, мол.

Вождь снова что-то сказал, поднеся изделие двадцать первого века на раскрытой ладони к самому Сашкиному носу. Чего ему надо-то? Хочет узнать, где тут Швейцария? Или сколько стоит?

Сашка снова пожал плечами и двинул связанными руками. Дескать, показал бы тебе, в какой стороне находится славный город… как его там, где эта столица швейцаров… В общем, показал бы, да не могу. И возвёл, что называется, очи горе.

Что уж там лидер местной тусовки понял из это пантомимы, неизвестно, Но посмотрел он остро на Сашкиного пленителя и что-то бормотнул. Тот как-то похоже ответил, и мальчик почувствовал, что ремешок, связывающий руки, начали распутывать.

Как там в кино делается? Солидно, с независимым видом надо растереть запястья. Дескать, недоразумение случилось, понял, проехали.

Интересно, что и страх куда-то ушёл. Убивать, во всяком случае, уже не будут, понял Саша.

Ах, как жалко Рога!

С другой стороны, кто он тут такой? В чужой монастырь занесённый неведомой силой. Может, тут давняя война идёт — между неандертальцами и людьми? Что-то ведь он такое слышал. Тот же Антохин папка рассказывал. Дескать, беседовал он с путешественниками, которые у пигмеев африканских чуть ли не год прожили. Даже в состав племени их включили. Так, говорили, у этих пигмеев до сих пор идёт тысячелетняя война с обезьянами. Всё на полном серьёзе: обезьяны вредят, как могут, пигмеи против них боевые операции проводят. Детей одних далеко не отпускают. Обезьяны, со своей стороны, тоже не дуриком по веткам скачут. Пока одни отвлекают воинов, другие, скрытно пробравшейся группой, нападают на деревню. Стратегически мыслят, понимаешь, восторгались путешественники-рассказчики. Причём, поведали также, обезьяны мгновенно вычислили, что эти двое — не пигмеи. Что, впрочем, неудивительно: глаза-то есть и у мартышек. И относились к ним с пиететом, не задевая, как говорится, ни словом, ни жестом. А на местных — верещали и улюлюкали, часто мешая охоте. Опять же — с воинами не связывались, поскольку у тех луки и копья, а у бабуинов этих, или как их там, — только зубы и когти. Но, в общем, вредили, как умели.

А, кстати, ничего удивительного. Недавно уже ему мама читала сообщение от каких-то американских зоологов. Те обучили гориллу языку глухонемых. И тут же сами обалдели. Оказалось, что горилла не только всё соображает и может своим мысли в слова воплотить. Оказалось, что она вполне связно и рассказать может. В данном случае — как ей, горилле, страшно было, когда охотники мать её убили, и как им, гориллам, вообще больно, когда в них стреляют.

И главное — мыслят ведь эти обезьяны, значит, раз говорят! Чем не люди?

Вот и тут. Что он знает про местные законы и отношения? Только из истории. Что куда-то делись все неандертальцы. Вымерли. Не выдержали, как рассказывали им на уроке, конкуренции с людьми. Что ж, трудно конкурировать без головы. И с такими вот зверями, как этот свирепый вождь людей.

И всё-таки ужасно жалко неандертальцев! Как Рог на дудочке играл! Не очень умело, не флейтист, в общем. Но настолько выразительно, что, слушая, прямо видишь эти бескрайние пространства мира, в котором и страшно, и интересно…

Как жалко Рога!

* * *

Саша растёр себе запястья. Так, ради позы — как герой-разведчик в стане врага.

Взглянул на местного «босса».

Тот снова протянул ему нож. И что-то проговорил с вопросительной интонацией.

Совершенно очевидно: хотел узнать, как это устройство работает и для чего предназначено. Видимо, связать эту тонкую острую штучку и собственные каменные рубила просто по сходству функций первобытный человек был не в состоянии.

Странно. Саша был лучшего мнения о человечестве. Во всяком случае, когда в каких-то новостях показывали шимпанзе, которая запросто орудовала палкой, чтобы добыть банан, то говорили, что обезьяны гораздо сообразительнее, чем принято думать.

И тут в мальчишку словно вселился бес. Он протянул руку, взял нож с ладони у вождя, спокойно сложил его и засунул в карман. Никаких мыслей при этом не было: чистое хулиганство.

Вождь выглядел, мягко говоря, озадаченным. Он снова подтянул губки к носу, внимательно осмотрел Сашку, взял его руки в свои, осмотрел и их. Тщательно обыскал глазами землю под ногами у мальчика. Затем обошёл его вокруг. На лбу «индейца» вновь образовались одновременно и продольные, и поперечные складки.

Похоже, товарищ не знал о существовании карманов. А потому не мог сообразить, куда делось волшебное режущее пальцы устройство. На его глазах попросту свершилось великое чудо бога Маниту: была странная штучка — и нету!

Если обыщут, скажу, что пошутил, решил Сашка, забыв, что как раз сказать что-либо будет трудно. То есть сказать — это как раз просто. А вот сделать так, чтобы тебя поняли — тут надо язык выучить. Второй язык за три дня? Это будет круто!

Но объясняться не пришлось. Слева раздался модулированный свист. Явно это у них так на больших расстояниях переговариваются. Крик заменяют.

Толпившиеся вокруг вождя и мальчика воины повернулись на звук. Свистевших видно не было, но сообщили они, видно, что-то достаточно значимое, чтобы высокое собрание решило самораспуститься и броситься в том направлении, откуда пришёл сигнал. Правда, предварительно вождь рявкнул что-то всем, затем отдельно рявкнул что-то Сашке, затем — тому «бригадиру», что взял мальчишку в плен. Тот отрепетовал команду, а видя, что его визави ничего не понял, попросту пихнул его в направлении движения. Бежим, дескать.

Ещё одно заметил мальчик: «индейцы» подобрались и словно напружинились. Лица стали почти одинаковые — хмурые, сосредоточенные, внимательные. Острые, вот! На бегу воины перехватывали свои дротики особым образом. По-боевому, что ли. То есть если только что эти палки — частью с каменными наконечниками, частью просто с обожжённым концами — гуляли в руках, как хотели, то теперь они строго и хищно смотрели только вперёд, по направлению движения.

Саша тоже побежал. А куда денешься, если сзади тебя недвусмысленно подталкивают в спину. Уже и то хорошо, что копьём не подбадривают. Или вовсе не проткнули там же, на месте, и не оставили лежать. Так что пока всё идёт неплохо, думал падающий из окна, пролетая мимо десятого этажа, попытался сам себя подбодрить мальчик.

Двусмысленно получилось. Тем более что главная мысль и главное желание было, пока он бежал за «индейцами», — не обнаружить там трупов своих друзей-охотников.

Потому что свист раздался именно с той стороны, куда раньше ушли неандертальцы…

* * *

Трупов друзей-охотников там не было.

Но тела на земле лежали. Какие-то жалко-безжизненные, даже не страшные. Казались они просто деталью пейзажа.

И были это тела «недругов», можно сказать. Ибо с очевидностью принадлежали таким же «индейцам», что захватили в плен Сашку.

Судя по всему, это были разведчики, направленные вождём по следам Рога. Или вообще по следам неандертальцев — наверняка эта банда разбирала следы, как люди человеческой культуры — буквы в книжке.

Или это было передовое охранение. Хотя вряд ли. Едва ли местные могли додуматься до подобного рода тактических приёмов. Именно разведчики. И именно по следам. Шли, чтобы узнать, откуда взялся Рог. Вот и дошли…

Саша прислушался к себе. Говорят, при виде «живых» трупов, то есть только что убитых людей тянет на рвоту. Но никаких подобных позывов мальчик не ощущал. Когда увидел отрезанную голову Рога — было. А сейчас — ничего…

Нет, радости, конечно, тоже не ощущал: близость смерти, хотя бы и чужой, есть близость смерти. Но после того, что сделали с Рогом, эти тела никаких особенных эмоций уже не вызывали. Ну, лежат люди, ну, в крови. Ну, позы у них… Нельзя сказать, что неживые, но… неживые. Вообще говоря, после «разделки» того динозавра к мёртвым Сашка стал относиться… равнодушно, что ли… Были бы близкие или родные, тех бы жалко. А в этих проклятых временах чем кто мертвее — тем тебе спокойнее.

Тем более что тут, судя по всему, его друзья ликвидировали часть его врагов.

Ибо видно было: люди убиты людским же оружием. Это обнаружилось сразу, как только по приказу вождя воины стали переворачивать тела, проводя своего рода осмотр «места преступления» и судмедэкспертизу. Почти как в дюдиках показывают. С поправкой, естественно, на времена и нравы.

Все трое имели раны, нанесённые дротиками. На них указывал один из воинов, что-то говоря вождю и помогая себе соответствующими жестами, которые понимал даже не понимающий разговора Сашка. Вероятнее всего, дротиками потерпевших поразили из засады: два из трёх ударов пришлись в спины, и один — в передне-боковую часть живота. Видно, этот парень начал оборачиваться, когда сзади упали его товарищи.

Затем нападавшие подошли к жертвам и добили уже копьями. Это было видно по большим рваным ранам. Затем забрали свои дротики и растворились в окружающей «зелёнке».

Не исключено, что охотники где-то недалеко. Наблюдают и готовятся к следующим акциям возмездия.

Да, именно! Саша вдруг понял, отчего не испытывает никаких положенных чувств при вид трупов. Так, шевельнулось что-то в горле, когда посмотрел на развороченное копьём брюхо одной из жертв. И ничего. А всё просто! Он воспринял это как акцию именно возмездия за смерть его друга. За Рога. За то, как с ним обошлись после смерти.

В данном случае, можно сказать, убийцы были гуманистами. Прирезали врагов и ушли. Не став ни глумиться, ни отрезать части тела на память. Так что и это говорит в пользу того, что эту акцию совершили Сашины друзья: несмотря на нерасполагающую к себе внешность, людьми они были добрыми. И верными. И это придало мальчишке оптимизма: воины, с которым он породнился, его родичи — здесь. Они его не бросили, они за ним наблюдают!

К похожему выводу пришёл и вождь «индейцев». Он развернулся к зарослям и издал нечеловеческий рёв. Через несколько секунд рёв начал раскладываться на слова. Саше, ясное дело, непонятные. Тем не менее не надо было быть ума палатой, чтобы разобраться в смысле послания. Потрясая копьём и колотя себя в грудь левой рукой, вождь надсаживался в явственных проклятьях врагам, пожеланиям им всяческих бед и обещаний жутко и люто отомстить.

Ему вторили воины, грозя и почему-то улюлюкая.

Худо будет, если вождь сейчас вспомнит о нём, остро кольнула Сашу сторожкая мысль. Ежели он решил, что пленник как-то связан с неандертальцами, то может он прямо здесь ему голову смахнуть. В рассуждении мести. Зримой и демонстративной…

Эх, лучше бы он об этом не думал. До вождя словно дошла телепатическая волна. Он перестал надсаживаться в крике и всем корпусом развернулся к мальчику. В Сашу снова упёрлись его холодно-стальные, яростные глаза…

* * *

— Что он сказал? — встревоженно спросил Антон, приподняв голову и морщась от боли. Языка местного он, естественно, не понимал, но общая озабоченность и суета говорили сами за себя.

— С Сашкой что-то, — ответила Алина. — Похоже, какие-то уламры его увели.

— Кто-кто?

— Уламры. Сама не знаю, кто это. Но для местных это злейшие враги. Нас сначала за уламров приняли.

Антон помотал головой.

— Мы что — в сказку попали? — спросил он, скупо улыбнувшись. — Это же книжка такая!

Вот за что Алинка всегда его любила — так это за присутствие духа! Любила?

Нет, Гуся тоже, конечно, хороший… Но вот то, что он пропал, отчего-то тронуло её меньше, чем вот эта гримаса боли на лице Антошки, когда он попытался приподняться.

— Ты лежи-лежи! — велела она. — Я сейчас разберусь.

Арруги — как она ни пыталась, так и не смогла научиться издавать последний горловой звук в этом слове, которым называли себя местные — напряжённо ждали, когда дети закончат свой диалог.

Алина встала, подошла к воину. Слово и жест в такой ситуации лучше, чем просто слово. Раз уж жесты здесь — составная часть речи и не дополняют смысл, как у людей, а часто придают его.

— Говорить, — обратилась девочка к мужчине. — Саша-что-охотник-что-уламр-что-увели-как-увели-куда-Саша-где.

Тот начал показывать. Да, это было именно так! Не столько из слов, сколько из жестов и той самой «телепатии» Алина не то что поняла, но словно увидела, что произошло на охоте.

— Арругхрг, — и тот самый звук, — идти-далеко-река-вдоль-за лес-холмы-охота-олень…

На самом деле слова этого Алина не знала, но охотник так выразительно пристроил раскрытые пятерни с кургузыми пальцами по бокам своей головы, что она прямо увидела оленя. А то дядька и помог ей увидеть — всё через те же свои спецспособности? Неважно.

— Олень-чуткий, — продолжал свидетель. — Сашха-шуметь-вождь-Кыр-говорить-оставаться-сидеть-смотреть-олень-зверь-всё.

— Типа на «номере», — понял Антон, которому Алина, как могла, переводила сказанное.

— Охотники-убить-птица, — было названо, какую птицу подбили, но этого, естественно, девочка не поняла. — Рог-охотник-идти-назад-дать-Сашха-есть-Сашха-нет-уламр-есть-много-убивать-Рог…

Алина зажала себе рот ладонями. Ох ты, господи, Рог! Такой хороший был, предупредительный…

— Охотники-слышать-шум-идти-назад-видеть-Сашха-лежать-связан-кровь…

— Кровь?! — воскликнула девочка.

— Кровь-мало, — успокоил рассказчик. — Здесь, — показал он на грудь. Затем продолжил:

— Уламр-говорить-Сашха-арруг-слышать-нет-уходить-уламр-след-идти-арруг-прятаться-ждать-уламр-убивать-уламр.

Троих! — гордо показал он на пальцах.

Да тут война!

— Уламр-бежать-арруг-за-Сашха-с-нет-догнать-стоять-кричать-арруг-смотреть-Сашха-с-уламр-идти-назад-ночь-спать-вождь-Кыр-говорить-Грур, — указал на себя, — идти-здесь-говорить-осторожно-уламр-здесь-бояться-прятаться-ждать-воин-обратно.

Теперь понятно. Это гонец. Предупредить, чтобы береглись невесть откуда появившихся уламров. То-то внизу суета творится, женщины и малышня разбирают свои вигвамы и заносят их в пещеру…

— А Саша? — спросила Алина требовательно. — Уламр-Саша-делать-что?

— Грур-знать-нет, — последовал ответ. — Вождь-Кыр-ночь-говорить-Грур-идти-здесь-говорить-осторожно-уламр-здесь-бояться-прятаться-ждать-воин-обратно.

Воин помолчал и добавил успокоительно:

— Арруг-утро-идти-уламр-Сашха-с-за-смотреть-где.

Затем глянул внимательно и спросил:

— Рюди-белый-уламр-тёмный-рюди-уламр-такой-одинаковый-разный-цвет?

И вдруг по-русски:

— Да?

* * *

Вождь упёр испачканный в крови палец в Сашкин лоб и что-то пролаял. Потом указал на трупы, на лес, на небо, зачем-то на себя, всё время что-то говоря ощутимо злым тоном. Затем снова указал на Сашу, на Солнце, на недалёкую реку, помахал, вроде бы приветственно, своим воинам. Присел, похлопал землю, выпрямился, потряс копьём и снова упёр палец в Сашку.

Лекция была весьма живописной, но непонятной. Единственное, что вынес из неё Саша, — ощущение, что ситуация вокруг его личной судьбы накалялась до предела. Всплыла фраза из какой-то книжки: «Парень, жизнь твоя висит на волоске…»

Против воли мозг его занялся воспоминаниями. «Остров сокровищ», что ли? Сильвер? Или? Не, точно, Сильвер! Тут же перед глазами встали сценки из мультика. Почему-то не тот эпизод битвы, где мистер Треллони всё колотил прикладом по картинке, когда Сашка натурально чуть не умер со смеху, не найдя в себе сил вздохнуть. А когда Израэль Хенс висел над кораблём, держа руками разрезанную снасть, а все по нему ходили взад-вперёд, и голова у него там смешно сминалась. Ой, а до этого как он стёр с двери силуэт своего врага! Только ножки остались! Вот бы сейчас так: провёл тряпочкой — и нету тебе никаких первобытных троглодитов с их зверствами и угрозами…

На лице внимательно рассматривающего мальчика вождя нарисовалось удивление. В самом деле, несмотря на прямую угрозу жизни — которую уже за эти дни? — Саша ощущал полную безмятежность. Помогли воспоминания о мультике. Как-то всё стало выглядеть… нет, не мультяшно, но… Отстранённо, вот! Словно всё вокруг не с ним происходит. Он действующее лицо, но — не в своей действительности. Вот как в компьютерной игре. Действуешь там ты, сам, стреляешь, куда-то пробираешься, уничтожаешь врагов. И ведь на самом деле находишься там, внутри! А раздастся за спиной голос мамы: «Саша, пора обедать!» — и тю-тю! Нет уже этой реальности, в которой ты только что действовал-злодействовал!

В общем, совсем перестал волноваться Сашка, стоя перед вождём, расправив плечи и независимо глядя на здешнего лидера. Не потому независимо, что такой уж нахал был по природе… понимал, что мужик этот опасен, жесток, а сейчас ещё и разозлён. Просто что он ему сделает, будучи персонажем из квеста?

Но «мужик» сделал. Никаким персонажем компьютерной игры он не был. А был вполне себе живым, здоровенным и грубым дядькой, который не нашёл ничего лучшего как отвесить мальчику здоровенную плюху. Чтобы, видимо, тот внимал его обращению более ответственно.

Саша отшатнулся и едва не упал. В ухе немедленно зазвенело, в голове чуть поплыло. Но поскольку состояние духа его стало несколько отстранённым, а сдачи давать он привык всегда… С тем же Штырчиком, который объективно был поздоровее. А он тогда только перешёл в эту школу. И тот захотел тогда проверить на «слабо». Но получил в ответ удвоенную агрессию… Потом-то подружились, конечно… Или когда с этой шантрапой из восьмого «Б», в том случае со сменной обувью…

В общем, не нашёл Сашка другого выхода — да и не искал, вообще-то, на автомате действовал… И не придумал иного, как в ответ наклонить голову и с прыжка изо всех сил ударить этого троглодита в живот. Или в корпус.

Да нет, ничего он, конечно, не добился. Не та масса. Дядька, правда, шага три назад сделал. Но среагировать успел, пресс напряг, на ногах устоял. Морду, правда, проконтролировать не успел. На ней нарисовалось самое искреннее изумление. Ну вот как если бы боксёра Валуева поднявшийся из коляски младенец ударил. Да не просто кулачком мягким, а — так, чувствительно. Вот примерно такое же могло быть лицо.

А Сашка, сжимая кулаки, глядел на вождя, тоже делая зверскую морду. Раз у вас тут принято угрожающие гримасы делать, то и мы тоже это умеем. И глаза, глаза, люто сощуренные, мальчишка не отрывал от глаз чужака. Дорого тебе дастся моя смерть, словно говорил ему Сашка безмолвно. И что самое главное — сам в эти секунды верил в это!

«А вот теперь нам точно конец», — вдруг всплыла в мозгу фраза из давнего, детского анекдота про ковбоя и внутренний голос.

Ничего нелепее нельзя было придумать. Но так вовремя вспомнилась эта нелепость, что Сашка не сдержался и хрюкнул от смеха. А потом не сдержался вовсе — и расхохотался во весь голос…

* * *

Когда мальчишка отсмеялся, вождь шагнул вперёд. Выражение лица его ничего хорошего не сулило.

Саше вдруг вспомнился приятель из параллельного класса — Олег со смешным прозвищем Видерда. Он переехал из Сибири, с Байкала, и пришёл в школу, несколько отстав по немецкому. И однажды в начале урока «немка» отметила: «О, Олег ист видер да!» — то есть: «Олег снова тут!». А тот, как сам позже рассказывал, недопонял и решил продемонстрировать, что кое-что знает. И пошёл склонять: «Ихь бин видер да, ду бист видер да, ер ист видер да, вир зинд видер да, ир зайд видер да, зи зинд видер да, зи зинд видер да!» Класс, естественно, грохнул, а прозвище Видерда к Олегу прилипло.

Так вот, тому, с его немецким, во время игр часто доставалась роль фашиста. И он, войдя в раж, орал: «Рэзать, натураль рэзать. Ихь не упивайт партизанен, ихь их рэзать! Отрезайт красивый, новый уши. Унд пальцен!» Из-за чего «наши» за ним охотились особенно рьяно и быстро выводили из строя.

Уж не собрался ли вождь сотворить нечто подобное? Действительно что-нибудь ему, Сашке, отрезать? Как вот Рогу голову?

И мальчик решил не сдаваться ни в коем случае. Он сделал шаг назад. Не для того, чтобы отступить, а чтобы перенести вес тела на левую ногу. Рукою он в это время нащупал в кармане заслуженный нож. Ударить им человека… он не знал, решится ли. Но отмахиваться будет, как бешеный и жизнь свою продаст дорого!

И была ещё надежда, что друзья его неандертальские далеко не ушли. А таятся где-то в кустах, наблюдая за происходящим. И при совсем кислом развитии событий придут на помощь. В конце концов, ведь обменялись они копьями. Значит, приняли его в состав племени. А то, как эти парни отомстили за Рога, говорит за то, что своих они не бросают…

Но это — разговор следующий. А пока Саша достал из кармана изделие швейцарских мастеров, мгновенно раскрыл лезвие и выставил нож перед собой.

Это произвело эффект, надо сказать. Вождь выглядел, мягко говоря, несколько удивлённым. Лицо его снова приняло на секунду измученно-изумлённое выражение, а глаза совершили быстрое движение: нож — собственная рука — порез на ней — нож — земля под ногами — глаза мальчика. Всё было понятно без слов: было некое орудие, потом исчезло, теперь оппонент откуда-то его снова взял. И угрожает им. А резать это орудие умеет…

Саша взгляда не отвёл. Лишь напрягся, чуть подпружинив левой ногой и медленно отводя правую руку назад, готовясь хоть в последний раз в жизни от души врезать «индейцу». С разворота, как получится. Эх, надо было на восточные единоборства записаться, как Тёмка Фочкин! Но уж ладно…

И тут события пошли в совсем другом ключе, нежели ожидал мальчик. Вождь в затруднении потоптался на месте, не делая попыток шагнуть вперёд. Затем наклонился, положил копьё рядом с собою. Сделал два шага назад. И… сгорбил спину и наклонил голову. А руки, напротив, поднял на уровень плеч ладонями вперёд. Словно сдавался. Как Видерда, которому по роли положено было проигрывать в качестве немца. Разве что этот не кричал «Нихт шиссен!» — «Не стреляйте!» Вероятно, немецкого не учил…

Впрочем, что-то вождь бормотал по-своему.

Вслед за своим лидером, после паузы, потребовавшейся на переглядывание, позу смирения приняли остальные члены отряда.

Вот тут Сашка удивился. Напряжение полностью его не отпустило, но дух перевести он себе позволил. Что эти мужики изъявляют ему свою покорность — ясно. Но отчего? Из-за того, что он поднял руку — точнее, голову — на их вождя? А что это меняло в раскладе сил? Из-за ножика? Но они его сами держали в руках, видели, что ничего в нём волшебного не… О!

О! Дошло! Что-то волшебное… Они ж тут все должны быть этими… как там по истории древнего мира учили… В духов верили. Как-то там было, в учебнике? — первобытному человеку мир казался населённым духами, потому что он не понимал природы окружавших его явлений.

Хм, а тут какое явление? Только что его зарезать хотели, а теперь прощения просят. С чего бы?

Тут вождь проговорил что-то горячо, но опять-таки смиренно. Сашка снова его не понял, но зрелищу внутренне порадовался. Нет, конечно, местный вождь был гораздо мельче боксёра Валуева. Но сложением и свирепым лицом вполне того напоминал. И теперь было полное ощущение, что именно Валуев изъявляет мальчишке свою покорность.

Эх, жаль, Алька не видит… И подружка её Вива, которая Сашке была тоже несколько… небезразлична.

* * *

Но, в общем, что делать дальше, мальчик не знал.

Будь эти парни хоть сто раз покорны — что можно приказать им сделать, коли языка не знаешь? Да и что приказывать? Отпустить его домой, к неандертальцам? Судя по тому, что он видел, отношения между этими и теми такие, что дружеский контакт исключается. Значит, этих надо отправить домой, а самому здесь сидеть, ждать, когда свои из кустов вылезут. Если они там ещё сидят. А то вот убили этих троих и закономерно дали дёру, не дожидаясь карательной экспедиции. Забавненько будет остаться в этом мире совершенно одному и быть съеденным первым же крупным хищником…

Нет, он, конечно, мог бы выйти обратно к пещере, где они оказались в самом начале. Возможно, настолько-то уж он на местности ориентироваться мог. Хоть и далековато ушли они с охотниками. Но это означало бы привести за собою «индейцев». А что те начнут делать, узнав, где живут неандертальцы, предсказать было нельзя. Опять же, на месте «своих» он не допустил бы самого себя к пещере. Подстрелил бы, чтобы не выдал.

Ничего он не решил в итоге. Папа ему говорил как-то: если не знаешь, что решить, а прямой угрозы нет, ничего не делай. Набирай информацию, наблюдай и будь готов к действию. И Саша пока решил наблюдать.

Он величественно кивнул вождю — а то пауза затягивалась. Тот просветлел. Что-то сказал своим, те задвигались посвободнее. Затем вождь с явно вопросительной интонацией обратился к Саше, указывая на своё копьё, лежащее у ног мальчика.

Саша ещё раз кивнул. «Индейцы» подобрали копья и вернулись к своим прежним занятиям. Одна группа занялась телами убитых. Их довольно споро раздели, лишили всех ожерелий и браслетов, перьев на головах — в общем, всех знаков заслуг и статуса. Всё это аккуратно было помещено в кожаную котомку, которую достал один из подручных вождя. Трупы же сложили рядком на опушке, побросали на них по горсти земли и так и оставили. На съедение зверям.

Сашу это покоробило. Но он эмоций выражать не стал. Со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Возможно, такая здесь похоронная церемония. Рассказывал же вон как-то их директор на уроке истории, что на Востоке народ своих умерших на башни клал. Чтобы птицы хищные тела расклевали. Да и лопат у местных не было, чтобы могилу выкопать.

Одновременно занимала мысль о своих. Здесь ли они? Наблюдают ли потаённо? Могут ли выручить? Станут ли выручать?

Похоже, та же мысль сидела в голове и у вождя. Видно было, что он обеспокоен. Постоянно оглядывается, ищет в окружающей «зелёнке» признаки опасности. Несколько раз обращался даже к мальчику, указывая на лес и что-то с жаром втолковывая. Может, хотел, чтобы Сашка рассказал ему, где прячутся его друзья? Держи карман шире! Даже если бы и знал — не сказал.

Он даже мысль о луке оставил. Пришло в голову, что хорошо бы забрать заготовку. Всё ж столько времени искал… Но остановил себя. Не хватало местным «индейцам» только секретом такого оружия овладеть. Тогда они от хороших неандертальцев рожки да ножки оставят. Вот тем рассказать-показать. Научить… Может, и не вымрут тогда…

Словом, ещё раз вспомнил завет отца. Не вмешивайся, наблюдай. Запоминай дорогу. Как-нибудь удастся вырваться — и домой, к ребятам!

Но до этого было ещё далеко. «Индейцы», судя по всему, обиду прощать не желали. Уже не разбиваясь на группы, держась вместе, хотя каждый действовал самостоятельно, они начали изучать следы неандертальцев.

Странно, показалось Саше, логичнее было бы сразу по этим следам рвануть, пока свежие, пока противник далеко уйти не смог. А они тут ритуалами занялись, похоронами. Хотя, догадался он, целью могло быть не догнать данную конкретную группу охотников, а дойти по их следам до места, так сказать, дислокации. До их жилья, дома. И там уже устроить тарарам. В таком случае тактика правильная: противник, думая, что враг занимается своими делами, поспешает домой, не заботясь о том, чтобы путать следы.

В верности своей догадки мальчишка убедился уже через несколько минут. В одном месте поляны возникло оживление. Несколько охотников подозвали вождя. На правах то ли нового бога, то ли куратора — кем они его признали? — Сашка пошёл за ним. Да, судя по мимике и интонациям воины обнаружили след неандертальцев. Клок характерных рыжих волос зацепился за острый сучок. Теперь ясно было, откуда стартовать поискам.

Впрочем, образованному на боевиках и фильмах про индейцев мальчику показалось, что больно уж нарочито болтался тут этот клок. Словно подкидывали им ложный след. Но свои соображения Сашка оставил при себе. В этой войне он на вполне определённой стороне. И даже если неандертальцы оказались хитрее, чем он думал ранее, не его дело указывать на это «индейцам». Он — разведчик в тылу врага. Штирлиц.

Вот надо только язык подучить. Да как-то дорогу домой запомнить…

* * *

Алина поднялась на ноги. Почему-то этот охотник был вовсе не страшен. Несмотря на весьма жёсткий вопрос. Если бы не важность содержания, можно было бы лишь хихикнуть, как этот местный деятель применил русский в качестве языка межнационального общения.

Нет, напротив. Он казался растерянным, этот охотник. Точнее, очень надеющимся на некое слово, которое развеет его сомнения.

Девочка подошла к мужчине и положила правую руку ему на грудь. Туда, где сердце. Этот жест она видела в кино про забавного бушмена в Южной Африке, который отправился отдавать белым людям бутылку из-под колы. Бутылка эта, как чуждый их первобытному миру предмет, выброшенный из какого-то самолёта, перессорила всё его племя. В общем, приключений там было много, в этом кино, но главное — у бушмена этого был жест такой, вроде приветствия. Положит руку на грудь собеседнику — и уже друзья. Если там это подходило, то отчего в таком же первобытном племени не подойдёт?

Положив руку воину на грудь, Алина торжественно произнесла:

— Люди-уламр-нет. Люди-арруг-да-теперь. Она, — жест на знахарку, стоявшую рядом, — принимать-я-арруг. Саша-арруг-копьё-давать-арруг. Антон, — жест в сторону раненого, — арруг-быть-скоро.

Воин расцвёл. Нет, ну какая вера у них тут к словам! Всё-таки немножко дети они тут. Не представляющие, как можно такое богатство, как слова, использовать для лжи!

Впрочем, Алина не лгала. Кто такие уламры было по-прежнему неизвестно. В смысле принадлежности. Но из ещё первых рассказов ясно, но это определённо враги здешних хороших арругов. А раз арруги хорошие — те точно плохие. И значит, они, «рюди», действительно на стороне арругов.

Она искренне так считала. И уже знала, что не только её слова, но и эти чувства воспримут здешние «экстрасенсы». Так что хватит дискуссий, лучше давайте думать, что теперь делать.

Это высказал Антон, когда девочка кратко ввела его в курс дела. Только надо поточнее понять, что происходит и что происходило до нас между этими здесь, добавил он. Ты, Алька, давай-ка переведи ему мои вопросы, а там поглядим, что можно будет сделать, велел он.

Надо же! Уже командует!

Тем не менее, она подчинилась. Пересказав воину и колдунье просьбу Антона, она пригласила их присесть рядом с ним и поведать историю отношений между загадочными уламрами и арругами.

Рассказ повела колдунья. Видимо, как хранительница традиций племени и наиболее интеллигентный его представитель. Ну да, что может знать какой-то охотник, кроме того, как подрезать сухожилия мамонту!

История гласила следующее.

Во времена давние, о которых никто не помнит, но о которых рассказы передаются из поколения в поколение, арруги жили мирно и спокойно. Сначала было холодно, очень холодно, а охотники в своих походах видели на севере большую белую длинную гору. Как стена пещеры. И деревья были маленькие, зато трава большая, и на этой траве кормилось много дивных животных. Было много оленей, много мамонтов, много больших бизонов и лошадей.

Разумеется, шаманка не употребляла этих названий. Термины были собственные, но после образного объяснения всё становилось понятно. Объяснение же выглядело так, что даже время от времени морщившийся от боли Антон улыбался. В роли изобразительного пособия выступал охотник Грур. Мамонта он изображал, став на четвереньки и «топая» прямыми руками, выгнув спину — гибкость у этих ребят, несмотря на их массивность, — изумительная! Одновременно он ревел, а колдунья в это время изображала руками загнутый вверх хобот над его носом. Олень изображался прежним образом — пятернями по бокам головы, словно в детской дразнилке. Аля попутно погордилась собой: слово, которое обозначало этого зверя, она поняла раньше, чем его изобразили, — название уже произносили. Обострились, видно, способности к языкам. От стресса постоянного…

Бизон тоже был понятен: согнутые пальцы у лба, набыченная — вот уж воистину! — поза, громкое «Му-у!». Про лошадей догадаться было труднее — сначала показалось, что Грур изображает козу, но тот замотал головой и показал, что этот зверь — куда большего размера. А кто-то из мальцов сбегал под гору и принёс кость лошадиной ноги с копытом.

Интересно, приручить их можно, этих лошадок? А то было бы весело покататься тут!

И что? А уламры при чём?

Недопонятое разъяснил Антон:

— Я читал — в ледниковом периоде возле ледника была тундростепь. Её теперь… то есть, у нас… не существует. А тогда тут трава была большая, и животных было много, и они были крупные. Даже всякие овцебыки и верблюды. Говорят, на некоторых северных островах земли не видно из-за костей. Спроси, про шерстистых носорогов они знают?

Ну да! Она же тут жизнь прожила! Ей ли не знать, как будет носорог по-арругски! Вот умный, а всё равно смешной…

Но ведь как-то говорили о подобном звере в первый день. Непонятно было, но как раз носорог ей тогда на ум приходил, Как было слово то?..

Не вспомнила. Как могла, она попыталась изобразить зверя. Сощурила глазки — носорог же подслеповат (но при его размерах это не его проблемы, — вспомнила известную шутку). Показала рог в носу. Сказала: «У-у!»

Да, закивали местные, есть такой зверь, как не быть. Даже и сейчас есть. Но это плохой зверь. Тяжело с ним. Он действительно слепенький, но при его размерах…

Алина замерла, Неужто неандерталец скажет: это не его проблемы?.. Вот уж будет анекдот — бородатый и бородатых!

Нет, не сказал. Не подтвердил надежды Алины, что всё происходящее — громадный, очень реальный обыгрыш того, что находится в их мозгах. То есть тогда бы получалось, что никуда не переносил их загадочный алтайский камень. А лишь вызвал гипнотическое состояние, в котором перед детьми проходят очень чёткие, но — галлюцинации. И тогда сидят они дома и видят сон. И скоро проснутся!

Но… нет! Пока что они были не дома, а в пещере посреди неизвестных, но отчего-то смутно знакомых гор…

В общем, подслеповат носорог, но взять его всё равно непросто, — пояснял между тем Грур. Быстр очень. Иногда опытные охотники, чтобы силушку и быстроту свою показать, устраивают рискованные игры с ним. Один зверя провоцирует, затем убегает, а второй, выдвинувшись сбоку, вонзает копьё ему в ухо или в сердце. Но это чревато: первому надо суметь отскочить в последний момент, когда носорог его настигает, а второму — не промахнуться. А то рога у того на носу о-очень большие!

Словом, было холодно, но сытно, вернулись к повествованию Гонув с Груром. Потом стало тепло. Долго, много поколений приходило тепло, но пришло. Зверя стало даже больше: вслед за теплом пришли новые деревья, а за ними мелкие, удобные для добычи лани и косули («такие маленькие олени с маленькими рогами»), а также птицы и прочая мелкая живность, добывать которую могли даже мальчишки. Сытно стало, и много было арругов и других людей.

Но вслед за зверем пришли другие. О которых вождь Кыр в первый день рассказывал. Не люди, а непонятно кто. Похожие на людей, но не они. Языка не знали, говорить не умели. В смысле, по-своему лопотали чего-то, но человеческого языка не знали. Полуживотные. Только менее вкусные, чем олени. И очень злые.

Они сразу же стали охотиться на арругов. Причём непонятно, зачем. В еду не использовали. Голову отрежут, а тело бросят. Волки потом едят. Или, например, печень вырежут, а остальное бросают без толку. Очень расточительные. Видно, что из тепла пришли. Привыкли к добыче наплевательски относиться.

Сначала арруги и другие люди пробовали с ними договориться. Поделить охоту. Но те оказались недоговороспособны. Вообще не желали с людьми дела иметь. Охотятся они на людей. Где встречали, там и убивали. Не ради добычи, ради озорства. А за ними стаи волков идут. Зверя распугивают. Так извели народ арныров, который оказался ближе всех к обосновавшимся в здешней местности пришельцам.

Даже на детишек малых нападают, потому перестали их далеко в лес отпускать одних. А без этого — плохими охотниками они вырастают. Мы-то ещё ничего, вмешался Грур, а вот нынешние дети леса по-настоящему и не видели, по неделе там в одиночку не ходили. Как будут пищу добывать, когда мы в Лес Вечной Охоты уйдём, и предугадать боязно.

Потому уходят арруги от уламров, как их стали называть по имени первых существ, что вошли в контакт с людьми. Уламров много, нас мало. Воевать с ними сложно, а взять у них нечего. Ни мяса, ни рогов, ни шкуры. Вон из кости мамонта палатка-вигвам в два счёта собирается. Мамонта же шкурой и покроешь. И тепло. А от этих? Ничего, кроме зла.

Поначалу арруги и другие люди стали отвечать злом на зло. Но этих уламров всё равно становилось всё больше. Ужасно быстро они размножаются, эти уламры. Каждый день. Не как люди. И охотятся плохо. Жестоко охотятся, надо сказать. Нет бы из стада лошадей одну-двух забрать и поблагодарить духов лошадей, что позволили это. А эти уламры не так поступают. Загоняют стадо к обрыву криками и огнём — а лошади прыгают вниз и бьются.

Видно, сильно поразила арругов такая манера охотиться, раз снова и снова повторяют они этот рассказ, подумала Алина, Впрочем, они же говорят теперь больше для Антона, сообразила она вслед за этим. Но всё равно, всё равно — случай с лошадьми, видно, здорово задел неандертальцев…

Так эти уламры потом две-три туши возьмут, а остальные под обрывом догнивают, продолжил рассказ Грур. Если волкам не достанутся. Но и волки теперь брезгуют. Сытые стали волки, ленивые. Вокруг уламров этих всегда волков полно. Из-за этого хороший зверь уходит, и людям приходится далеко за добычей ходить. Как вот сейчас — день пути, чтобы непуганого зверя найти. И это хорошо, что уламров рядом нет. А теперь получается, что вот они — есть.

Так что уходят арруги. В старину ниже жили, если смотреть по течению этой реки, что за озером. Там тоже горы, но другие, посуше. Река широкая, рыбы много. Для мальчишек и забава, и упражнение: в воде неподвижно с острой палкою в руке стоять и ждать, когда рыба подплывёт. А там — бить её быстро. А здесь не так. Другая рыба здесь, в верховьях. И горы другие.

— Они что, ловить рыбу не умеют? — недоумённо спросил Антон, прервав рассказ.

Алина отмахнулась: какая разница?

Но ведунья заинтересовалась:

— Что спросил раненый рюдь?

Рюдь!

Как смогла, девочка перевела. Оказалось, неандертальцы действительно не знают, что такое — ловить рыбу. Для них рыбалка — разновидность охоты. Только несложная, потому и для мальчишек. Дожидаешься, когда рыба подплывает — и рази её острогой! От слова «острогать»…

— Скажи, я покажу им потом, как можно ещё рыбу ловить. На удочку или сеткой, — промолвил Антоха. — Пусть только конского волоса дадут.

— Лежи уж, — велела Алина, но предложение послушно перевела. Оно было принято с благодарностью, но без интереса. Похоже, арруги просто не представляли, о чём идёт речь.

Так вот и дошли досюда, продолжала Гонув. Поднимались вдоль реки, а уламры настигали. Несколько лет проживёшь, а там… Начинает зверь пропадать, уходить. Верный признак: значит, охотники уламров близко. Вот и теперь. Было подозрение, да — редок стал зверь, пуглив. Но надеялись. А теперь, получается, снова их уламры настигли. Надо дальше идти. Но куда? На полдень — горы громадные, высокие. Снег там и лёд. Никакой охоты. На полночь — там совсем холодно, и природа скудная. Ходили туда охотники, видели большую гору из льда. Давно, правда, ходили, много поколений назад. Но помнят их рассказ в племени, помнят. На восход тоже нет пути — оттуда уламры идут. А на закат уходить — река кончается. А зверь к воде жмётся, богатый зверь у воды. Так что неизвестно что там, на закате. Может, даже и нет ничего. В общем, до последнего края люди дошли, некуда им больше деваться. И откуда они взялись только, уламры эти, на их голову…

* * *

По лесу они пробирались довольно долго. Сашка даже устал. И довольно сильно — ведь километров десять отшлёпали по сумрачному зелёному пространству, среди кустов и стволов. Поди-ка отдай лесу двадцать км, да без подготовки…

Правда, виду не показывал — неуместно «богу» уставать. Но мечтал уж о том, чтобы хоть что-нибудь произошло, и можно было сделать привал.

Им ещё пару раз попадались явные следы преследуемых, несколько раз — неявные. Но вот последние часа полтора новых следов не встречалось, и вождь вёл своих «индейцев» чисто по интуиции и охотничьей логике. Вёл и всё больше мрачнел. Отчего Саша предположил, что след был потерян. Неандертальцы просто растворились в лесу. Заведя преследователей, насколько понял мальчик, довольно далеко в противоположную от пещеры сторону.

Впрочем, этого он с уверенностью сказать уже и сам не мог. Как и опасался, в круговерти буйной зелени потерял первоначальное направление. Кое-как ещё контролировал положение Солнца, но это было так, вспомогательное средство. Всё равно от усталости и вызванной ею какой-то отупелости Саша уже не мог сообразить, как это всё соотнести — прошедшее время, изменение положения светила на небе, их собственное с «индейцами» место в пространстве относительно первоначальной позиции. Словом, будь он один, отсюда бы уже не выбрался…

Наконец, лидер их сдался. Остановился сам. Что-то скомандовал своим. «Индейцы», точно солдаты, присели на корточки — кто-то так, а кто-то привалившись к стволам деревьев. Сашка же вовсе хотел просто упасть на землю — ноги практически не держали. Но едва ли не последним усилием воли заставил себя стоять — вождь ведь тоже остался на ногах. Чёрт его знает, как отнесутся эти парни к тому, что «дух» их, которому они открытые ладошки демонстрировали, окажется размазнёй, что падает без сил. Тем более что местные поглядывали на него постоянно, кто искоса, кто прямо.

Покрутившись на месте — в танце не танце, просто ли во вращении с притопом, — вождь их сказал что-то звучно, поднял обе руки и медленно опустил их на уровень плеч. Крестом встал. Затем сказал ещё что-то, поднял своё копьё и махнул рукой в направлении Солнца. Пошли, мол.

Саша обрадовался, что не стал садиться. Из положения сидя он точно не поднялся бы. А так — шаг, другой, а дальше ноги постепенно расходились, включились в ритм…

* * *

Шли, впрочем, не очень долго. С полчаса, наверное. Солнце, до того изредка проглядывавшее сквозь кроны деревьев, окончательно скрылось за занавесью леса, и небо начало заметно сереть. По ночам разумные люди по лесу не ходят, если не война, и вождь, наконец, указал на место привала. Хорошая полянка, чистая и достаточно просторная, чтобы некие злые неандертальцы не могли незаметно подобраться к спящим охотникам.

Саша очень надеялся, что друзья его не оставили.

В приготовлениях отряда к ужину и ночлегу он участия не принимал. Невместно богу, решил мальчик, с наслаждением вытягивая гудящие ноги. Присутствующие, похоже, возражений не имели: поглядывали изредка, но недовольства не выказывали.

Довольно споро — и не подумаешь ведь, что так возможно с каменным-то топориком! — нарубили веток для костра, откуда-то приволокли тушу какого-то зверя — когда успели его добыть, Сашка не заметил, — освежевали и разместили куски мяса на здоровой палке, которую и подвесили над огнём. Классно у ребят получалось, походники из них отличные вышли бы! Не говоря уже о том, как они быстро огонь добыли. Без всяких камней-кремней: вставили палочку в дырку на похожей на кораблик дощечке, захлестнули петельку из кожаной верёвочки, вжикнули пару-тройку раз — и нате! Пополз дымок над травкой, а там уж и веточка загорелась…

Эх, чайку бы горячего! Тем более, что попить до сих пор удалось всего дважды — из ручейков, что встречались на пути.

Как они тут, интересно, воду подогревают? Горшков-кастрюлек у охотников нет…

Когда от костра потянуло запахом поджариваемого мяса, рот наполнился таким количеством слюны, что хватило бы, пожалуй, не целую кружку. Хотя, чего доброго, вдруг решат, что богу мяса не положено?

Но нет, не подумали. Вождь самолично откромсал от бедра этого то ли оленя, то ли косули, то ли вовсе антилопы роскошный шмат и протянул его мальчику. Причём перед этим благородно насадил его на заострённую палочку, чтобы, значит, гость руки не обжигал. Культурный. А ещё, говорят, вилки только чуть ли не при Петре Первом изобрели…

Мясо, конечно, могло быть и получше. В данном случае у местных кулинаров получился стейк с кровью. Снаружи замечательно подрумянившийся, но внутри всего лишь горячее, но всё же сырое мясо. Но самое главное — без соли! И при всём своём голоде уже после трёх-четырёх первых кусов Сашка вдруг почувствовал позыв к тошноте. Желудок решил возразить против непривычного вкуса. Но остальные части организма рявкнули ему «Цыц!», и пища пошла по назначению.

Но насчёт соли что-то надо придумать. Сдабривать пищу золой из костра было как-то стрёмно. Всё равно что землю есть.

После еды потянуло в сон. Правда, на голой земле лежать было неудобно, да и голову положить не на что. Но выбирать не приходилось — спальных мешков тут не придумали, да и сделать их было бы не из чего. Разве что шкуру косули этой использовать, что валяется вон подле костра. Да тоже как-то… неудобно, что ли. Только что ведь животное бегало себе, травку жевало, веселилось под солнышком. А его съели. И хотя за последние несколько дней ему и самому приходилось охотиться и убивать — а уж то мясо того динозавра съесть вообще песня и подвиг воина! — всё ж Сашке претило воспользоваться ещё, казалось, хранившей часть жизни шкурой этой неизвестного рода косули.

«Под голову кулак, а бока лягут и так», — вспомнилась вычитанная в какой-то книжке поговорка солдат. Что ж, выбирать всё равно не приходится. Не подойдёшь же, не заберёшь шкуру себе. И не объяснишь, что хочешь с ней делать и по какой причине посягаешь на общественную добычу. «Нет, надо плотненько заняться их языком», — эту мысль он ещё успел додумать.

…Снились Сашке кошмары. Видерда был тут как тут. Обычно весёлый, тут он почему-то зло тряс за шкирку Жиха — довольно-таки гнусного мальчишку из параллельного класса. Того они однажды застали за воровством из карманов в раздевалке и крепко поучили. Причём инициатором был Олег. Он же стал и главным исполнителем гражданской казни: держал Жиха за шкирман, выслушивал его жалобные клятвы «больше никогда» и макал в лужу лицом. Затем снова поднимал, требовал очередных извинений и макал снова.

Но тогда все получали удовольствие, а в этом сне Видерда был не похож сам на себя. Он снова тряс Жиха за воротник, Но при этом не макал его в грязь, а отрезал от тела куски невесть откуда взявшимся каменным топором. При этом говорил какими-то загадками, требуя отгадать, что означают слова «Туга-Буга» и «Мухло». А на любой вариант разгадки страшно злился и снова наносил удар несчастному Жиху. Потом Видерда медленно трансформировался в здешнего вождя, оскаливался и шипел Сашке: «Зарэжу, зарэжу, если не скажешь, что Мухло — немец…»

* * *

Саша внезапно проснулся. Словно толкнуло что-то. Словно прозвучали в мозгу слова: «Уходи. Есть шанс. Друзья тебя не бросили».

Он поднял голову. В неверном свете костра были видны тени воинов на траве. У огня сидели двое часовых. Молча. Но сидели грамотно, как по наитию понял мальчик: вполоборота к огню. И смотрели не на доброе пламя, а на чёрный, угрюмо шепчущий о чём-то лес.

Мальчик посмотрел по сторонам. Тут тоже всё было грамотно: рядом с ним, полностью окружая, лежало сразу четверо. Включая вождя. Вот уж действительно — окружение. Как немцев в Сталинграде.

Он поднялся, сел, оглядываясь. Тут же рядом привстал один из воинов. И вождь. Сонными они не выглядели, насколько-то это можно было понять в темноте. Но глядели очень внимательно.

Нет, шанса не было.

Сашка показал: хочу, мол, по-маленькому.

Вождь мотнул головой воину. Тот поднялся. Ожидаючи взглянул на мальчика. Пришлось подняться тоже. Хотя, в общем, в туалет не хотелось. Но — теперь роль исполнять надо. Только бы сработало… это самое… А то поймут, что он хитрит.

Отойти ему дали шагов на десять. Тут воин положил руку ему на плечо: достаточно, мол. Дальше нельзя. Дальше волки, гориллы, злые крокодилы.

Шанса не было…

В общем, удалось ему. Чуток, разве что, поднапрячься пришлось.

Но об уходе в лес можно было не помышлять. «Индеец» был внимателен, даже, можно сказать, настороже. Правда, судя по тому, что он всё же больше «сканировал» лес, чем деятельность Сашки по принуждению своего мочевого пузыря к внеурочному исполнению обязанностей, сторож больше был обеспокоен угрозой именно оттуда, снаружи.

В общем, ни побег к партизанам, ни налёт «партизан» — если они там вообще были, Сашкины новые друзья — не получились. Оставалось возвращаться в лапы местного «гестапо», размышляя о том, почему вдруг так переменился к нему здешний «Мюллер». «Штирлиц! А вас я попрошу остаться… ещё на одну минуту». Перевербовать, что ли, хочет?

* * *

Загадка разъяснилась ещё через три дня. Когда Сашу, с разбитыми ногами, но державшегося, довели до… не поймёшь, то ли лагеря, то ли деревни «индейцев». Стойбище.

Пусть будет стойбище, раз уж они — «индейцы».

Стойбище представляло собою стоящие по кругу то ли вигвамы, то ли чумы, то ли юрты. В количестве больше двадцати, прикинул мальчик.

Стояли они двумя неправильными кругами. Посредине между ними была обозначена площадка, на которой горел костёр. А по краям этой площадки, между чумами-юртами, треугольником расположились ещё три — две обычного размера и одна большая. Одна или один? Саша не знал. Он всегда путал, как называются эти жилые сооружения. Юрта — у казахов. У кочевников. Она вроде такая полукруглая. То есть круглая в плане, полукруглая в рост. А чум? Вигвамы он видел в фильмах про индейцев. Этакие пирамидки из прямых кольев, обтянутых кожей. То, что здесь — крайне похоже. Вот только не кожа тут, а шкуры.

И колья не у всех — некоторые собраны именно полусферой. Точнее, не у некоторых, а у вождя. В чей чум мальчика и ввели, откинув полог.

В общем, пусть будут чумы, решил Сашка, коротая время возле очага с двумя воинами. Явно охрана, оставленная вождём, ушедшим куда-то по своим важным делам.

За время пути отношения его с «индейцами» теплее не стали. С ним были корректны, но и только. Глаз не сводили, в туалет — под конвоем, на трудных участках пути — пару раз перебирались через речки, один раз миновали горный кряж — помогали, даже переносили на плечах. Но не более. Кормили хорошо, как сами ели. И не поймёшь, кем его считали — пленником, добычей, которую надо доставить целой, или неким иноземным послом. С которым надо блюсти какую-то там конвенцию, но в общение лучше не вступать.

Единственный, кто позволял себе разговаривать с мальчиком то во время пути, то на привалах, был сам вождь.

Разговором, конечно, это назвать было трудно, но в попытках установить понятийный контакт Саша получил некий словесный запас из местного языка.

Язык был сложный. Нет, слова были понятны. То есть говорить с этими было легче, чем со «своими». С неандертальцами. Звуки были практически русскими. Уж во всяком случае не нужно было идиотским образом заворачивать язык вокруг зубов. Так что понимать и произносить по-местному «идти», «спать», «солнце», «лес» Сашка научился быстро. А вот с грамматикой было сложнее. Оказывается, простое слово «идти» тут можно было поставить едва ли не в три десятка форм, и все они будут обозначать разные вещи. Тут были вариации для «я иду», «я иду быстро», «я иду крадучись» и так далее. Или: «я шёл только что», «я шёл вчера», «я шёл два дня назад», «я шёл давно» — причём ещё и с обозначением направления: «я шёл только что туда» — в смысле «я уходил». Или, соответственно, «возвращался». В общем, даже в паршивом английском грамматика Сашке не нравилась никогда. Но тут, похоже, ребята мыслили ещё более извилисто, нежели эти тухлые англичане.

Тем не менее до уровня простого понимания — с использованием жестикуляции, конечно, — дойти удалось. Фразы для местных наверняка звучали чудовищно. Что-то вроде: «Я идти дерево зад». Но если хочешь понять — поймёшь. Да и вождь свою лексику упрощал до предела.

И выяснил Сашка следующее.

Вождя звали Яли.

Кстати, сам он, услышав имя «Саша», некоторое время просидел молча, с новым интересом разглядывая собеседника. А затем старался этого имени никогда не произносить, обходясь некими косвенными понятиями. Спросит, например: «Куда-из-пришёл-давно-молодой-похожий-уламр?»

Да, что такое «уламр» тоже тут выяснилось. Так называли себя эти люди. В отличие от неандертальцев, которых эти… «уламры» называли «аннува». Называли, кстати, со страхом и презрением.

Вот только непонятно было, под уламрами имели они в виду только себя или же людей вообще. В смысле — существ одного с ними биологического облика.

Ладно, неважно. Важно, что удалось понять две вещи. Между здешними людьми и неандертальцами шла война. Долгая. Насколько долгая, понять было невозможно — не овладел Саша здешними мерами времени. Но долгая. Прежний вождь ещё её вёл. И Великий вождь вёл, что ещё раньше жил. Потому они и Рога убили. Они вообще всех аннува убивают. Не место потому что тем здесь. Чужие они и плохие. Всё нечистое едят. Зверей отпугивают. Мешают охотиться. Вон троих наших убили, гады (это Саша так перевёл для себя с очевидной интонацией сказанное слово).

Ни фига себе, в общем! Какие новости открываются про хороших ребят! Сашка-то пожил с ними, походил, видел, что они на самом деле добрые… В отличие от вас, уламриков фиговых. А то по вам не видно, какие вы на самом деле «хорошие»…. Вон бойцы твои — что ни привал, драку затевали. За кусок мяса. Да всерьёз! Правда, потом каким-то образом мирились — Саша не улавливал тут нюансов. Но было похоже на то, как в школе новичков проверяют. Как его Штырчик проверял. Придерутся к чему-нибудь несущественному и давай на драку провоцировать. Проверяют, чего ты стоишь. Но они-то потом, после выяснения, нормально друг к другу начинают относиться: мужчины померились силами, поняли, что достойны взаимного уважения… Со Штырчиком вон даже друзьями стали. Жаль, что не дошёл он тогда до Антона, не успел. Тут бы с ним многое куда легче было…

А эти не так. Крысятся постоянно. Всё время друг перед другом пыжатся. Нет, всеобщей вражду нету. Обстановка не позволяет, да и охота общая. Но ежели вождь лично не выдаст каждому кусок — кто-нибудь обязательно задерётся. Выясняют, что ли, кто более достоин? И каждый день, каждую минуту готовы прощупать, кто как за своё место в иерархии держится…

Похоже на то, но…

Опасался Саша судить окончательно. Не знал тут ещё ничего практически. А потому просто наблюдал. И копил.

Но с этим же обстоятельством — с войной против арругов-неандертальцев — оказалась связана и вторая важная вещь. Касающаяся самого Саши.

Оказалось, что когда воины обнаружили в лесу «маленького-похожего-на-уламра», а следам выяснили, что он «шёл-только-что» в компании с «охотники-аннува», то эти обстоятельства вызвали естественные подозрения. Поэтому мальчика им пришлось задержать до выяснения.

Но когда выяснилось, что он именно только «похож-уламр», а на деле оказался иного языка, иного поведения и даже иной кожи — тут пришлось думать. Этот «белый-похожий-уламр», который вёл себя не по понятиям, был и подозрителен, и, возможно, опасен. Потому только он, большой вождь Яли, и позволял себе беседовать с ним. Ибо, по понятиям уламров, был похож Саша на… духа их предков! Потому что всем известно: все уламры после смерти отправляются в поля небесной охоты, где становятся светлокожими.

Почему светлокожими — это с имеющимся словарным запасом выяснить было невозможно. Но от самой картины Сашка натурально, что называется, просел. Фига-се! Как там, в каком-то кино? — «вот духом ещё не приходилось быть»!

Вообще, он за эти четыре дня и в самом деле заметил, что его кожа — загорелая, впрочем, но для этих коричневоцветных всё равно белая — вызывает неподдельный интерес. Смешанный со страхом. Чувствовалась в воинах некоторая дрожинка, когда они имели дело с мальчиком. Даже у тех, кто его охранял, такое было.

Но гордиться, как выяснилось, было нечем. Дух духом — но те тоже бывают разные. Хоть ты трижды предок — а вдруг ты злой предок? (Саша тут же вспомнил, как постоянно выясняют между собою отношения здешние воины). Тогда, с одной стороны, хорошо бы задобрить тебя или добиться твоего расположения. С другой, если этого не удастся, тогда тебя надо убить.

Нет, ничего личного — чисто в целях нейтрализации. Дело в том, что существует проблема. Если воины отправляются на охоту — они запросто сами могут стать добычей. Ну, или жертвой обстоятельств. Ведь есть и такие звери, которые человека перекусят, как куриную косточку. А ежели идти воевать с аннува, то тут тем более есть шанс самому стать их добычей. Сколько раз было, когда, уже возвращаясь с головами врагов после удачной битвы, уламры оставляли чужой засаде свои собственные головы.

С головами? — неприятно поразился Саша. Про себя, впрочем.

Вот. А духи местные тоже не просты, продолжал объяснять причины задержания мальчика вождь Яли. Они лишают своего расположения племя, которое теряет своих людей в битвах с аннува. И, соответственно, возвращают это свое расположение после успешно проведенного акта отмщения.

Потому вдруг и переменился вождь в своих настроениях, что принял Сашу за одного из таких вот духов. Он, правда, не понимал, за что пала на него эта немилость — вроде бы никаких проступков ни он, ни его охотники не совершили. Но факт был налицо: три трупа соплеменников, сама смерть которых была сигналом.

Вот только сигналом чего? Этого вождь понять не мог. А потому на всякий случай решил зла не плодить: мальчика-духа освободить от пут и постараться заручиться его поддержкой в погоне за неандертальцами. А затем довести до деревни, где и передать с рук на руки старому колдуну. Пускай тот и разбирается со всей этой духовной катавасией… И решает, задобрить ли «маленького-белого-похожего-уламр» или нейтрализовать другим способом…

* * *

— Сколько времени мы уже тут?

Раны у Антона затягивались на удивление быстро. Вот только зудели страшно. Чтобы не расчёсывать, он старался занять чем-нибудь руки.

Сейчас они с Алиной пытались сплести сеть. Из конского волоса. Или из чего-то на него похожего, взятого, например, с какой-нибудь антилопы. Местные сказали, как этот зверь назывался, но с первого раза ребята слова не запомнили.

А пока дети занимались этим нелёгким — ох и непослушен волос конский, да ведь иного «верёвочного» материала в этих временах и нет! — воистину нелёгким делом, болтали.

Вокруг обычно сиживала ребятня и одна-две женщины, внимали процессу. Заодно это было прекрасной возможностью для освоения языка здешних аборигенов, чем Антон интенсивно и занимался.

Делу это подчас мешало: язык здешний включал жесты в качестве неотъемлемого элемента.

Но сейчас он спросил по-русски.

Алина задумалась:

— Так, попали мы сюда ночью. На следующий день ты был ещё без сознания, а мы знакомились с местными. Потом ещё ночь провели. И ещё день. Ты тогда уже глаза открывал, но вроде не понимал ничего. Колдунья здешняя, что тебя лечила, сказала, что ты теперь больше спишь, и так надо. Тогда Гуся пошёл на охоту — дескать хочется посмотреть, ни разу в каменном веке ещё не охотился.

Антон усмехнулся. Затейник, что скажешь!

— Да, — продолжала Алина. — Затем ещё ночь — это, значит третья, не считая появления. На следующий день меня как бы в свои приняли, потом ты совсем проснулся, и воин пришёл, Грур наш. Ещё ночь и день ты долёживал, это четыре. Потом день мы в лес ходили, ты здесь оставался. Вчера тебя «мыться» водили… — Алина чуть покраснела, вспомнив, как выглядел Антон во время той же процедуры очищения перед духами озера, что когда-то прошла сама. — Значит, шестая ночь сегодня была, а день седьмой пошёл…

Антон тихонько вздохнул. Да уж, занесло… И с Сашкой как неудачно получилось! Хоть бы денёк ещё потерпел со своей экскурсией! А что теперь с ним? Куда его увели? Каменный век, не шутки. Возьмут да съедят… Камень волшебный, конечно, у них с Алиной, но куда они с ним попадут без Гуси?

Он одёрнул себя. Нельзя так думать! Словно о ком-то чужом. Нужен, дескать, для возвращения, вот и желаем ему выжить. А если бы обошлись, то… То — что? Здесь бы его оставили?

Ужасно гадко стало от этой мысли! И в то же время — хорошо. Нет, всё-таки не гад он, Антон. Не предатель в душе. Первое чувство было — ни за что! Ни за какую цену Гусю здесь мы не бросим!

Единственное что… как это папа называл… Желай лучшего, надейся на среднее, готовься к худшему. А действуй так, словно худшее непременно и случится. Как это он зачитывал… законы какие-то забавные? Мерфи, во! Точно уже не вспомнить, но что-то похоже на: «Если что-то может пойти неправильно, то оно пойдёт неправильно». «Если в устройстве есть деталь, которая может отказать, она откажет». «Если вы предусмотрели сто вариантов, случится сто первый, и он будет худшим из всего, что вы предусмотрели».

И так далее.

В общем, правильно, что он сам себе запретил думать страшное о Сашке, покуда не вернутся воины во главе вождём, которые пошли за ним. Раз до сих пор не возвращаются, значит, тот ещё жив. Как Грур рассказывал? Долго уламры шли по следам арругов, которые их уводили подальше от собственного становища. Когда те вымотались и устали, легли ночевать, Сашку пытались выкрасть. Но не смогли. А на следующий день уламры отправились назад, а Грура вождь отпустил домой рассказать о происшедшем и подготовить к обороне, ежели враги сюда сунутся.

Сколько могли здешние двужильные охотники пройти по следам других двужильных охотников, чтобы вымотаться? С учётом того, что по лесу — километров двадцать. Или тридцать? Может, тридцать. Но сомнительно, что Сашка столько выдержит. Он, конечно, двужильный, но… Одно дело во дворе в индейцев играть, другое — вместе с ними по лесу бегать.

Возьмём среднее — двадцать пять. Тогда ещё день им — возвратиться на место пленения Сашки. Если они туда пошли. А если напрямки к себе? Где это? А чёрт его знает. Но если «наши» на следующий день не появились, значит, и те были ещё в пути. Сегодня, значит, четвёртый день с момента возвращения Грура. Значит, если кто-нибудь появится сегодня, то от места последней стоянки врагов до пещеры арругов — два дня пути. Полтора, но с учётом, что Грур бежал, и день пути за полдня покрыл… В общем полдня роли не играют. С другой стороны, «те» охотники тоже не должны были слишком далеко от своего становища забрести. Смысл какой? Добыча испортится, пока домой донесёшь. Значит, дня два пути максимум. А если завтра кто-то придёт — три дня. Километров девяносто. Прилично, если пешком…

В общем, завтра всё решится. Если никто не вернётся, значит…

Значит, ещё день ждём. Или два. Пока окончательно не выздоровею.

А затем, с помощью ли местных, сами ли, но надо будет идти искать Гусю. Это ж…

Это ж невозможно будет жить потом, если знать, помнить, что мы его тут бросили!

В общем, не первый раз Антон размышлял таким образом, пока сначала лежал, а затем начал потихоньку передвигаться. Мысли не давали покоя. Алинка, как только он пришёл в себя, передоверилась ему полностью. Дескать, ты воин, тебе теперь за всё ответ держать. Вроде и в шутку сказала, когда он поделился с нею своими мыслями… частично… Частично поделился. И частично в шутку — сказала. Но действительно. Появилось в них что-то после всего случившегося… После динозавров этих. Господи, страшный сон! Уже кажется, что это сон и был. Невозможно же!

Вот только порезы от когтей болят и чешутся… Как ещё заражения крови не случилось…

А появилось понятно что. Чувство. Ощущение. Ответственность, как это учителя называют. Казалось, ладно — назидательные слова, которыми всегда злоупотребляют взрослые. А вот надо же — вот она, ситуация, когда всё надо делать и решать самим. Никто не выручит. Только сами себя и друг друга. Что решишь — то и сделаешь. Сам. И ответственность сам нести будешь.

Вон он, Антон, не уберёгся когтей, героизм решил проявить, отвлечь ящера на себя — теперь они здесь, в неизвестности настоящего и с неизвестным будущим. А Гуся — не наприключалось ему с динозаврами, каменного века хлебнуть захотелось… вот и хлебнул.

Ладно, кончай критику и самокритику. Сделали они тоже немало. И научились немалому. Выживать — прежде всего. Гуся хитрый, он не может просто так погибнуть. Уговорит он тех дикарей. Жаль, челюсть свою он тут оставил. Тьфу, не свою, конечно! Ящера. Но про неё вон как арруги с почтением говорят. Может, с нею и у врагов их Сашка в авторитете ходить бы начал. А там уж нашлись бы как-нибудь…

А, что там рассуждать. Действовать надо. Слава богу, Алька нашла в лесу то, что он просил — несколько веток орешника и вяза. Помогла объяснить, что требуется. Достали этого лошадино-антилопьего волоса, согнули, привязали — три лука готовых есть. Два похуже, один хороший, тугой. Объяснил, как стрелы делать — выточили ребята местные три штуки, нашли кремней, сделали из них относительно острые наконечники. Смолой к древкам прилепили. Жаль, спина ещё болит, боязно, что раны разойдутся, а то бы пострелял уже, потренировался. Но завтра — непременно начнём!

Сетку сделаем. Что для рыбы, что для обороны пригодится.

Дальше катапульту соорудим — помню, как в книжке про римлян её схему давали.

Мы тебя, Сашка, выручим! Мы тут такую армию создадим, что просто всех уничтожим, кто тебя посмел в плен взять…

* * *

Группу охотников вышло, а частью выбежало встречать всё население стойбища. После бурного обмена непонятными для Саши репликами несколько женщин завыли. Скорбели по убитым, сделал вывод мальчик.

На остальных же соплеменников вождя Яли эти потери не произвели особого впечатления. Во всяком случае, разрисованные лица горя не показывали, скорее, были заинтересованно-деловыми. Насколько понимал из их лексики-мимики Саша, речь шла о слабой добыче — действительно, охотники лишь в последний день добыли трёх косуль, так, похоже, чтобы отчитаться, — и о нём, пленном.

Разглядывали его с любопытством, расспрашивали вождя, что-то восклицали, хмыкали. Но руками не трогали и явной агрессии не выказывали.

Сашка, тем не менее, стоял набычившись, гордо и грозно. Ну, как получалось. Если уж тут всё такое, как у уличной шпаны, то только так себя и можно вести. Робость, заискивание, готовность услужить — это всё только ухудшает твои позиции. Может, и не побьют, но и уважать не будут. «Вечно опущенный» — такой перспективы он себе не желал. Лучше уж, как и там, — драться зло и отчаянно, чтобы, если даже и побьют, на всю жизнь боялись в дальнейшем связываться.

И Сашка стоял, вовсю излучая независимость и решимость на всё. Этакий маленький, но опасный кот, выгнувший спину и приготовивший зубы и когти к бою. Руку в карман он не засовывал — он уже подметил, что ребята здешние не догоняют, что это такое. Не знали они, оказывается, карманов! Всё носили в руках. Или в наскоро сделанных плетёнках. Так что исчезающий неведомо куда и неведомо откуда появляющийся нож мальчик рассматривал как будущий свой стратегический сюрприз. Потому что, если что, он приготовился дорого продать свою жизнь. Резать людей ему, естественно, не приходилось, но стоя перед этой чуждой и опасной толпой, в чьей полной власти он оказался, мальчишка накачивал себя яростью и угрозой. Чтобы исчез самый последний червячок страха.

И он исчез! Юркнул к себе в норку — или где там страхи живут — и дверку за собой прикрыл.

И сразу стало легче. Всё-таки тянул, тянул этот червячок душу. Словно ниточку натягивал. Или, может, это паучок? Протянул свою липкую паутину и стал стягивать, чтобы душа в ней затрепыхалась. А там замотал бы её в кокон, как во «Властелине колец», — и прощай, душа.

Сашкой звали…

Ан не тут-то было! Порвалась паутинка, ответного натяга со стороны воли не выдержала. Сбежал паучок, смылся. И — ага! — дверку за собой закрыл. И замок повернул. И засов навесил.

Выпрямился Саша. Не внешне — тут он и так подбородок задирал. Внутренне. Развернула плечи душа, «Варягом» несломленным уйти решила. На дно. Если придётся. Они, твари, надолго запомнят Сашку Гусева!

Наверх вы, товарищи, все по местам!

В таком настроении и застал его дедок, позже всех притащившийся на толковище. Зато разукрашен он был больше всех. Живописен был дедок, что уж там.

Весь в перьях.

В самом деле, что ли, индейцы от этих уламров пошли? Или просто мыслят все первобытные народы примерно одинаково?

Словом, были нанизаны разноцветные перья на перевязь из кожи, а перевязь эта, крепившись в виде повязки на лбу, спускалась затем до задницы. Как он сидел, интересно? Или поддёргивал её наверх, как девчонки юбочку?

Сквозь нос была продета палка. Ну, палочка.

На груди болталось монисто из большого количества разнообразных зубов. Или монисто — это когда с монетами? Ну, пусть будут бусы. А тогда как назвать ещё одно «украшение», висящее повыше, поближе к шее — верёвку с нанизанными на неё человеческими пальцами? Все — большие, приметил Сашка, которого, к собственному удивлению, даже не замутило при этом зрелище. Привык уже. На «украшения» вождя Яли по дороге насмотрелся…

Ну, размалёванное лицо в счёт не идёт. Они тут у всех размалёваны. Кроме женщин. У старикана разве что побогаче колёр, но в смыслах здешнего макияжа Саша ещё не разбирался. Хотя дед явно сообщал своими узорами что-то важное.

Впрочем, и так было видно, что этот аксакал тут в авторитете. То ли настоящий гросс-фюрер, то ли старейшина. То ли ещё кто. Во всяком случае, толпа стихла, когда дедок приблизился к центру экспозиции и воззрился на пленника.

Глаза у дедульки были тёмными и по-молодому острые. Ощущалось, что пальчики на верёвочке он не в лесу нашёл.

Сашка глаз не отвёл. Снова то же: чувствовал он, что опустит взгляд — тут ему и кирдык придёт. Если и не физический, то уж точно жизненный. В лучшем случае определят в чистильщики общественных нужников. Если тут есть общественные нужники.

Мысль почему-то развеселила, и Сашка неожиданно для самого себя ухмыльнулся. Забавная, должно быть, со стороны картина виделась: мальчишка дёрнул краем рта вправо, а дед в ответ повёл бровью влево. И вверх.

Но взгляд отвёл первым. Буркнул что-то вождю Яли. Тот переспросил. Последовал краткий диалог, после чего дедуган развернулся и потопал обратно. Толпа снова расступилась перед ним.

— Маленький-похожий-уламр, идти-сейчас-я-рядом, — промолвил присмиревший Яли. Подумал, глядя на мальчика и пояснил: — Хорошо.

В смысле, не приказывает, просит, понял Саша. Ну, что ж, сходим. Отступать некуда, позади Москва…

Повели его к тому большому чуму, что стоял возле центрального кострища. Гуськом — видимо, в соответствии со здешней иерархией — за ними последовало ещё трое воинов. Судя по количеству перьев — тоже в авторитете.

В чуме было полутемно. Свет проходил лишь из дырки в потолке. В остальном тут было пусто. Лишь вдоль стен незамкнутым в направлении входа кругом лежали шкуры. Места для заседающих, явно. Здешняя Госдума. А он тут зачем? Заслушать на заседании и съесть после третьего чтения?

Воины вошли, расселись. Саше места, естественно, не нашлось. Это было неприемлемо.

Как же всё-таки хорошо, что год назад у них дома установили кабельное телевидение! И как здорово, что за субботним обедом родителю любят посмотреть всякие документальные фильмы по каналу «Дискавери»! Ибо как раз недавно было одно кино. Про монголов. С исторической частью. Так там говорилось, что самое почётное место — напортив входа, а возле входа как раз всякие презренные низшие стоять должны. При той линии поведения, что избрал для себя Сашка, это было именно что неприемлемо.

Но что делать, было неясно. Подойти и занять оставшееся пустым место? Так оно было явно за стариканом, а он тут, возможно, местный святой. И уж во всяком случае — главный: его «кресло» находилось аккурат напротив входа. Займёшь его — и смертельно оскорбишь здешние обычаи. Убьют, и никакая наглость не поможет. Но и оставаться у входа нельзя.

Помогло наитие. «Индейцы» не сидели, обнявшись. И тесно прижавшись друг к другу — не сидели тоже. Тогда Сашка подошёл к вождю Яли и, сурово проговорив: «Саша — там (жест) — нет!», — попросту сел по левую руку от него. То есть между ним и пустующим местом деда, ибо Яли сидел по правую руку от того. Надо бы было ещё шкурку из-под вождя вытащить, но так далеко заходить Саша не рискнул. Просто сел по-турецки и медленно, со значением обвёл высокий ареопаг независимым взглядом.

Ареопаг, надо отдать должное, не шелохнулся. Лишь вождь Яли повернул голову, тяжело поглядел на мальчика и снова направил взгляд на шкуру, что прикрывала вход.

Через минуту… через очень долгую минуту напряжённого молчания чьи-то руки снаружи откинули эту шкуру, и в чум не торопясь зашёл давешний дедуля.

В руках он нежно нёс большую куклу…

* * *

Да нет, не кукла то была. Смешно представить себе первобытного деда, забавляющегося играми в «дочки — матери».

Когда старик приблизился, Саша разглядел.

В руках у дедульки покоилась мумия. Самая настоящая! Тёмно-коричневая кожа, обтянутые скулы, полузакрытые глаза. Зубы блестят из-под натянутых губ. Поэтому кажется, что покойничек лихо всем улыбается.

Уже потом, когда Саша побольше освоил язык, то узнал, что сия музейная реликвия — не просто мумия. Это — важный авторитет.

Оказывается, уже дольше шести поколений вождей данным племенем уламров руководит великий вождь. В своё время был смертельно ранен в войне между племенами. Умирая же, завещал особым образом обработать его тело, чтобы и после смерти быть со своим народом.

Хранится сушёный лидер у шамана. Которым авторитетный дед как раз и оказался. Мумия умеет творить всякие мелкие чудеса. Но главное — с вечно живым вождём всегда советуются, когда народ вождя Яли встречается с каким-либо затруднением.

В данный момент затруднением был чужой мальчик. Похожий на уламра, но не уламр. Мирный, но приносящий неприятности, если с ним плохо обращаться. Белый кожей. Странно одетый. Странно поступающий. Не умеющий говорить по-человечески. Обладающий странным предметом, который режет и исчезает.

К добру или ко злу стало появление такого мальчика в племени? Или это не мальчик, а тот самый дух предков, которого надо опасаться и лелеять? Или напротив — мальчик, которого духи предков избрали для подготовки своего возвращения в этот мир, и теперь его лучше всего убить, дабы вреда от них не было?

В затруднении был вождь Яли.

И духовный лидер, с которым он советовался, был в затруднении.

Так что принятие судьбоносного решения доверили древнему вождю.

Древний вождь поначалу никак не хотел сидеть на самом почётном месте в центре чума. Сверкая зубами и веселясь, он всё норовил упасть на бочок или опрокинуться на спину и к исполнению своих обязанностей приступать не спешил. Наконец, с шалуном совладали — после того, как робеющий воин из молодых принёс палку, которую воткнули в землю и привязали вождя к ней. Усмирённый таким образом весельчак стал разговороспособен, и высокое собрание приступило к повестке дня.

Сначала дедулька-шаман что-то долго нараспев втолковывал засушенному вождю. Затем прошёлся вокруг него в подобие танца. С притоптыванием и позвякиванием. Нет, постукиванием — в руках у священнослужителя было что-то вроде кастаньет.

Затем местному Ленину был продемонстрирован белый мальчик. Вежливо приглашён, подведён под полузакрытые очи и столь же вежливо препровождён обратно.

Кстати, возражений по поводу занятого Сашкой места высказано не было. Ну да, смысла нет напрягаться: ежели он — хороший дух, то место самое подходящее. Если плохой, то оно уже не имеет значения.

Весёлая мумия, как и следовало ожидать, выразила по поводу мальчика полный восторг. Во всяком случае, приветливая ухмылка не сходила с её лица.

Затем все снова расселись по местам, и заключительную часть действа взял на себя дед-колдун. Вот ведь сухой сморчок, а какой ловкий! Он пошёл так ловко нарезать круги вокруг древнего вождя — вертясь одновременно вокруг оси — что никого не задел, ни на чьи ноги не наступил и не уронил реликвию.

Саша был уверен, что судьба его решается сейчас в голове старца, но за неимением языка и непониманием глубинной сути происходящей церемонии относился к ней не очень серьёзно. Забавно будет рассказать потом Антохе и Алинке, — и это всё, о чём он думал.

Правда, «кусачую штучку» в кармане он рукою постоянно ощупывал. Но вот чувства, что сейчас, вот прямо по результатам этого совета, с ним может произойти что-то плохое, не было. Ну не сосало ничто внутри! Не ощущалось, что всё, судьба его подошла к последней грани! Не было предчувствия близкой смерти.

А дед, между тем, завершил свои камлания. Уселся, едва ли не упал перед мумией. Обнял её, что-то крикнул повелительное. Всё тот же робеющий воин — ассистент шамана, что ли? — принёс в чум что-то вроде попонки из шкуры. Как бы и не крокодила — во всяком случае, пресмыкающегося точно. И накрыл собеседников.

И хоть не понимал Саша до конца, что происходит, но почувствовал, что вот сейчас и принимается какое-то важное решение касательно его судьбы и жизни. И снова ощутил прилив той бесшабашной силы, что уже не раз помогала ему правильно держать себя. Он незаметно вытащил нож из кармана и за спиной открыл его.

«Я вам дорого встану!» — успел подумать он перед тем, как колдун сбросил покрывало, обернулся и посмотрел на Сашу своими чёрными, но очень острыми глазами…

* * *

Саша ответно ощерился прямо в чёрные глаза колдуна, потвёрже сжимая за спиной нож.

Но дед успокоительно поднял перед лицом скрещённые руки. Жест был понятен: не дёргайся, дескать, всё в порядке. Наш сушёный Тутанхамон дал добро на пожить тебе, Сашка, ещё…

Мальчик внутренне перевёл дух. Иллюзий о своих способностях противостоять местным профессиональным воинам он не питал. А кончить жизнь трагически не желал ни в коей мере. Особенно, если вспомнить книжки про индейцев. И кино. Привяжут к дереву и ну томагавки на точность метать… А в остроте здешних каменных топоров он уже успел убедиться. И не поверишь, что такое можно с обыкновенной каменюкой сделать…

«Индейцы» тоже явственно расслабились. По чуму пробежало одно слитное движение. Взоры этого синедриона каменного века обратились к дедугану, который переместился на своё место посреди благородного собрания, примостив мумию рядышком.

Шаман посидел минуту неподвижно, затем указал рукой на мальчика и произнёс:

— Белый-похожий-уламр-маленький — не дух предков. Но он пришёл из далёкой страны. Совсем далёкой, не в здешнем мире. На небе. Там много уламров, которые умеют делать чудеса. Мы тоже будем в той стране, когда завершим свою охоту здесь.

Не всё, конечно, Саша понял так. Но доконструировать смысл речений старика труда не составило: говорил тот медленно и торжественно, а слова свои сопровождал понятными жестами.

В общем, понятно было. Определил он гостя в пришельцы из страны покойников. Иначе расшифровать слова шамана о «завершении охоты здесь» и нельзя было. И в то же время полный смысл речения дедулькиного ускользал. Не из-за чужого языка только, нет. В общем не связывалось. Дед что, телепат? Ну, мумия понятно — антураж. Но колдун-то откуда мог узнать про другую страну? И про множество людей? И про их чудеса — со здешней первобытной точки зрения чудеса, конечно. И про то, что уламры эти там тоже существовать будут: в какой-то мере да, помнят у нас о каменном веке, фильмы снимают. Даже имя их, как Алька говорила, в книжке присутствует.

Вот и пойми, что тут творится!

С другой стороны, вроде бы ничего сногсшибательного дед и не раскрыл. Всё можно было реконструировать на базе имеющихся у него сведений. Мальчик обликом уламр — значит, уламр. Светлокожий, странно одет — значит, из другой страны. Обычаев и технологий местных не знает — значит, из другого мира. Из другого мира — значит, с неба. Откуда ещё-то, раз не с земли здешней? Владеет чудесами — откуда-то берёт острую штучку, которая всех режет, а потом исчезает. Значит, у других чудеса не меньшие под контролем.

Ну да… Автомат бы сюда…

Да, а то, что уламры эти все там будут?

А вот это ни из чего не проистекало. О мире смерти говорил старик или о мире будущего?

Хотя для них мир будущего и есть мир посмертный…

И всё же…

Тем временем колдун после новой паузы продолжал:

— Белый-похожий-уламр-маленький — воин из духов. Вижу: немало дрался-давно он. Другие маленькие воины-духи уважают-всегда его. Большой вождь племени-духов, где много маленьких воинов-духов, уважает-всегда его. Победил-давно-недавно больших зверей. Будет большой воин-пришедший-назад-от-духов. Будет сейчас-скоро со мной.

А вот это уже ахтунг! — внутренне осел Сашка. Про больших зверей никак шаман знать не мог. Тем более — реконструировать. А кто этот большой вождь? Директор их школы, что ли? Этот лысый дядька со строгими глазами, который объявил, что берёт поведение «этого оторвы Гусева» под свой личный контроль?

А племя — это, значит, их школа…

Нет, что-то с дедом непросто. Что-то этот шаман действительно ловит. То ли мысли. То ли что-то из космоса, как Антоха говорил. Надо с ним ухо поострее держать. Убрать из головы всякие слабые моменты — что домой хочется, что страшно и плохо тут. Что мечтается на компьютере пострелять, и чтобы папа вошёл в комнату и свирепо зарычал: «А ну, я когда ещё сказал «Рота, отбой!» И чтобы была масленица, и чтобы наутро с кухни доносились ароматы блинов, которые мама решила испечь в замену обычному завтраку…

Всё — вон из памяти! Оставляем драку с восьмиклассниками, что не пускали в школу из-за отсутствия сменной обуви. Оставляем хлопушки, подложенные под стул охраннику. Приключения со Штырчиком, когда они перелезли через какой-то забор, а их потом ловили солдаты… Динозавров оставляем. Если уж он такой телепат, то пусть видит наши силы, а не наши слабости!

Как выяснилось, далеко не все были согласны с мудрым старцем. И первым, кто отверг гуманные поползновения последнего, был вождь Яли. Что он говорил, Сашка понимал через слово, но смысл определялся легко — когда вопрос стоит о твоей жизни, концентрация внимания на своей судьбе очень высока.

Больше всего вождя завело, видно, то, что зря он приписал мальчишке «духовитость». Получается, что зря великий воин «растопыривался» перед сопляком, за духа его на всякий случай считая. Не удался случай…

— Белый-похожий-на-уламр-маленький-воин — не дух, — веско подытожил речь духовного лидера лидер военный. — Значит, он — хорошая добыча. Вождь Яли с ним шёл-давно, шёл-два-дня-назад, шёл-вчера. Вождь Яли видел-сразу: он — плохой охотник. Он может-плохо ходить-по-лесу и может-плохо ходить-по-лугу. Ты сказал-только-что — он пришёл-неопределённо с неба. Значит, он умеет-ходить по небу. Если вождь Яли съест его ноги, вождь Яли будет уметь-ходить по небу.

И смерил мальчика холодным взором.

Сашу окатило страхом. Похоже, драться всё же придётся. А значит, и умирать. И этот урод съест его ноги!

Между тем, члены совета сидели неподвижно и хранили молчание. В том числе и дедок. Не говоря уже о мумии, которая продолжала ухмыляться, лёжа на боку.

Приняв тишину к сведению, вождь продолжил:

— Белый-похожий-на-уламр-маленький-воин имеет острый-режущий-камень-который-прячется. Малый-вождь-Пугру резал-давно белый-похожий-на-уламр-маленький-воин, и у того шла-тогда кровь. Вождь Яли брал-давно-потом острый-режущий-камень-который-прячется и резал-давно-потом на вождь Яли, и острый-режущий-камень-который-прячется сделал кровь-вождь-Яли видимой… Значит, острый-режущий-камень-который-прячется подчиняется-может под вождь Яли. Если вождь Яли убьёт-скоро белый-похожий-на-уламр-маленький-воин, то острый-режущий-камень-который-прячется будет служить-всегда под вождь Яли.

Значит, вождь Яли должен убить-скоро белый-похожий-на-уламр-маленький-воин, — сделал сугубо логичный вывод вождь «индейцев».

* * *

Время пошло насыщенное.

Антону становилось заметно лучше. За ним уже не нужно было прежнего ухода. Начал даже сам вставать в туалет. Он, оказывается, очень стеснялся, что за ним убирают женщины, дурачок!

А как стеснялся, когда Гонув-ведунья позднее проделывала с ним тот же обряд, что давеча с Алиной! У озера. Не знал, куда глаза деть. Но особо не сопротивлялся. Из-за слабости, наверное.

Кстати, заодно выяснилось — теперь, когда язык арругов стал более понятен! — что это действо означало.

Оказывается, шаманка от имени всего племени как бы «рожала» их с Антоном! Этот вот проход задом наперёд означал, что пришельцы «законным путём» появлялись среди народа арругов и сами становились благодаря этому арругами. Гражданами, так сказать.

То есть теперь они с Антоном — полноправные неандертальцы. Пожалуй, единственные люди, которые могут такое про себя сказать!

Но главное — выяснилось, что рёбра у мальчишки, скорей всего, не сломаны. То, что показывала тогда женщина, было, возможно, предположением. Или срослись так быстро? Во всяком случае, при ощупывании Антон морщился и шипел, но какого-то единого очага боли не выявлялось. И тем более — кости внутрь не продавливались. А то Алина думала, что переломанные кости должны вот так уходить внутрь. Ну вот как если палочку сломаешь, она ж потом на месте слома… Тьфу, глупости! Главное, что нет этого у Антошки. А остальное заживёт, как дала понять ведунья.

Вот крови тот потерял точно много. Пока Алина там ползала, камень волшебный отыскивала. А потому слаб был очень. Ну, и порезы, конечно. От когтей. Здоровые, ужас! Когда меняли повязки, девочку при взгляде на раны друга передёргивало. Но надо отдать должное: затягивались раны на диво хорошо. То ли местная медицина так действовала, то ли чистый воздух. То ли слюна «медсестёр», изготавливавших «лекарства» путём пережёвывания собираемых ведуньей трав.

Алина тоже с ней ходила на эту «тихую охоту». Точнее, ходили несколько женщин. В сопровождении двух воинов. Охотники, что ушли за Сашкой и уламрами, пока не появлялись, и непонятно было, почему. То ли продолжают преследовать похитителей, то ли уже убиты и где-то лежат в безвестности.

Но поскольку договаривались, что те вернутся именно к пещере, то племя пока так тут и оставалось. Лишь далеко никто не отходил, да при каждой вылазке группу женщин и девочек сопровождали один-два воина. Хотя какая от них будет оборона при большом нападении уламров, было ясно без всякого дара предвидения.

Потому в лесу Алина чувствовала себя неуютно. Боялась, проще говоря. Казалось, пресловутые уламры таились за каждым скоплением деревьев. Да и деревья здесь были страшные. Вернее, не здесь, а выше в горы. Здесь, на уровне пещеры, росли знакомые дубы и менее знакомые, но известные по прошлогодней поездке с родителями в Баден-Баден буки. А вот выше, вдоль горной цепи, сплошной чёрной стеною стояли ёлки и пихты. Мрачно так стояли, набычившись. Под дубами тоже, впрочем, младшую группу детсада не разместишь. Кусты, густая трава, подлесок. Но тут было видно солнышко. А что там, наверху, под синими кронами делается, даже представлять не хотелось.

Как и вообще, впрочем, не хотелось лазить по эти горам. Издали-то они смотрелись ничего. Красиво. Этакие зелёно-голубые волны, уходящие за горизонт… Но вблизи всё выглядело мрачнее и суровее. Горы, казалось, повернулись к ним, людям, крепкими затылками, и затеряться среди них было легче лёгкого. А ещё — ужасно чувствовалась собственная мелкость и ничтожность перед этим молчаливым, величественным и мрачным миром…

И где тут Гусю отыскать?

Разве что только с помощью этих суровых, но добрых местных людей. Арругов. Как это всё-таки здорово, что они не бросили Сашку, а пошли за ним, пошли за врагами, которые его уводили! А казалось бы, кто они им — эти внезапно оказавшиеся в их пещере дети? Невесть откуда свалившиеся существа. Из племени их врагов-уламров. Ничего с собою не принесшие, кроме раненого товарища и необходимости проявлять о них заботу, кормить и лечить.

Но вот ведь! — приняли, обогрели, устроили. Накормили. Хорошо, Гуся произвёл впечатление своими зубами. То есть не своими, а динозаврьими. Его приняли в члены племени, в воины. Обменялись копьями. А её, Алину? С ней зачем этот обряд омовения-посвящения устроили? Зачем она им нужна?

А раненый Антошка?

Но вот ведь! — приняли и возятся. Антон — понятно. Но вот и ведь и ей сейчас колдунья старается объяснить, какое растение чем полезно. Из десяти слов Алина понимает пять-шесть, но общий смысл всё равно доступен. А главное — понятно чувство, которое доносит до неё ведунья. Именно доносит. Излучает.

И чувство это тёплое. Как объятие…

* * *

Сашка дёрнулся ещё раз. Нет, эти гады своё дело знали: привязан он был крепко. Точно так, как показывали в фильмах про индейцев. К врытому глубоко в землю столбу, точнее, к стволу дерева, очищенному от коры. Около заострённой верхушки была грубо вырезана какая-то рожа.

Вокруг жертвы собралось всё племя. И стар, и млад, что называется. Дети, как водится, улюлюкали и дразнились. Взрослые смотрели молча, но хищно. Лишь один печальный взгляд выхватил из толпы взор мальчика: девочка, удивительно похожая на Виву из его школы, только темнокожую, смотрела на него с грустью и сочувствием. Но, естественно, никаких попыток помочь она не предпринимала.

Да и где уж там! Привязан он был, как уже сказано, качественно. Руки заведены назад и туго перехвачены по ту сторону ствола. Вокруг шеи и вокруг пояса также захлёстнуты петли. Чтобы, видимо, не сполз, когда ему отрежут ноги.

Интересно, на диво отстранённо подумал Саша, их как, сначала сварят и подадут в виде холодца или так, на костре пожарят? Или сырыми сгрызут?

Нет, шевельнуться он не мог, зря и пробовал…

Тут заколотили там-тамы или что там у этих первобытных играет роль торжественного боя барабанов. Раздвинув толпу, к пленнику медленно приблизились двое — вождь Яли и дедок-колдун. Дедок выглядел озабоченно, но и только: похоже, все прежние свои возражения против экзекуции он снял. Зато вождь Яли почти светился. Он убедил шамана и тем победил: когда он постареет и не сможет хорошо охотиться, нынешнее доказательство его превосходства перед духовным лидером поможет ему стать новым духовным лидером. Он получил в руки контроль над острым-режущим-камнем-который-прячется. Получил в борьбе с самим пришельцем с неба — хоть и маленьким, но умеющим делать чудесное воином.

Это, конечно, Саша сам подставился. Слишком рано достал нож и попытался всадить лезвие в брюхо вождю, когда тот подошёл вязать мальчика. Яли отскочил — первобытная реакция, что тут скажешь. Надо было ещё выждать, поближе подпустить. Был бы шанс выжить. Говорят, у дикарей есть такой обычай: убил вождя, сам станешь вождём. В «Хрониках Хиддика» показывали. Там, конечно, не дикари, но принцип-то вечный!

Но вот… не удалось. Вождь Яли навалился на противника, хватко облапил, вывернул руку, отнял нож. А пленника велел привязать к столбу.

Нож он на сей раз закрывать не стал. А может, наоборот, потренировался в своём чуме и понял принцип действия хитрого устройства «с неба». Во всяком случае, сейчас он приближался к мальчику, и непонятно было, кто улыбался более хищно — вождь Яли или блестящее лезвие в его руке…

Дедок пустился в пляс. Вертелся и подпрыгивал, обкуривая Сашу каким-то гадостным дымом. В корзинку с углями, видно, натолкал какой-то травы, потому что дым был густой и вонючий. Что он при этом лопотал, было непонятно. Впрочем, непонятно только пришельцу — толпа, в отличие от пленного, принимала бурное участие в пьесе и по ходу действия что-то слитно отвечала исполнителю. Балерун фигов!

Вождь Яли, похоже, театралом не был и на представление особого внимания не обращал. Лишь пару раз что-то гугукнул, подтверждая какое-то из высказываний колдуна. А так всё смотрел на жертву, сумрачно улыбаясь. Должно быть, уже представлял, гад, как будет бегать в его ногах по облакам. «А вот фиг тебе, скотина! — злобно думал Саша. — Обломишься! Обожрёшься моим мясом, ещё и по земле ходить не сможешь…»

Но это так, слабым утешением было. Умирать не хотелось страшно, а мысль о родителях, которые его не дождутся, вызывала внутренний вой. Даже злобная англичанка Виолетта казалась доброй и ласковой тёткой, с которой рядом просто хотелось целыми днями заниматься уроками. И уж не подойти к девочке Виве, которая непонятно близкой стала здесь, в этом чужом мире. Не подойти, не поднять со значением левую бровь и не спросить, глядя в глаза: «Вива, ты меня любишь?»

Но несмотря на панику внутри, снаружи Сашка выглядел твердокаменно. Надеялся. Надеялся выглядеть твердокаменно. Пусть гад Яли запнётся об его твёрдый взгляд. В этих книжках про индейцев, что на даче, так и говорилось: дикари очень уважают тех воинов, что ни мускулом не дёрнули под угрозой смерти и под пытками. Как он поведёт себя под пытками, Сашка не знал, но пока его не трогали, вид он старался держать геройский.

Наконец, шаман закончил своё выступление, сорвал у публики что-то вроде криков «Браво!» — аплодисментов тут, видно, не знали. Вождь Яли поднял нож над головой и… завизжал. Слитным визгом отозвался весь табор. И ещё раз. И ещё.

Вождь резким движением кинул руку с ножом вниз. Тремя пружинящими шагами приблизился к привязанному Саше. Тот сумел не опустить взгляд.

— Маленький-воин-с-неба, дай-взять у тебя то-что-ты-умеешь, — торжественно и даже как-то по-доброму произнёс Яли.

— Хрен тебе, — прохрипел Сашка через удавку на шее.

Вождь удовлетворённо улыбнулся. Похоже, мальчик сделал свою последнюю ошибку в жизни: смысл слов дикарю был не важен, главное — чтобы жертва подала голос. Значит, согласие получено.

Яли опустился на одно колено, перехватил нож половчее и глубоко воткнул его пленнику в бедро, сразу же начав делать круговой разрез.

«Господи, больно-то как!» — было последней Сашкиной мыслью…

* * *

Нет, не последней. Последней мыслью было: «Сон! Это сон! Скорее отсюда!»

И он проснулся.

Н-да-а…

Это было стрессово.

Столь ярких и детальных снов ему, пожалуй, раньше видеть не приходилось. Разве что однажды в детском саду, когда в одежде мушкетёра бился на шпагах за девочку Олю Звереву, и его там ранили в мизинец. Вот сколько лет прошло, а глупый тот сон очень чётко, до деталей, сохранился в памяти.

А тут? То ли вариант иного окончания переговоров уламрских вождей душа сама себе проиграла, чтобы в тонусе быть… То ли страх тогдашний, что пережил мальчик в воинском чуме, себя в такие реальные картины воплотил. То ли телепатия здешняя альтернативку показала — как оно должно бы быть, коли б властный дедок-шаман не настоял на своём.

Ладно, замнём. Главное, что ноги-руки на месте, никто из них холодца не варит. А Саша жив и здоров и лежит в чуме у здешнего колдуна, взявшего над ним шефство.

Вождь Яли, надо сказать, долго спорил тогда с дедом. Содержание их речей Саша понимал с пятого на десятое, но смысл, в общем, улавливался.

Позиция местного фюрера была вполне под стать фюреру далёкого будущего: если мне что-то нужно, я иду и беру. Хотя так, кажется, говорили американцы. Что-то такое Сашка слышал от Антона со ссылкой на Марка Твена. Хотя в «Приключениях Тома Сойера» вроде ничего подобного не было… Неважно. Всё равно. Гитлер — этот Яли здешний. С кольцом в носу.

Ясно было: лидеру уламров хотелось двух вещей. И желательно сразу. Отъесть что-нибудь от мальчика с неба, дабы перенять от того всякие необыкновенные свойства. И нож, который так славно режет всех.

Но упрямый дедуган настоял на своём. Видишь, указал он на мумию, главный вождь против твоих планов. Он сам теперь на небе, видит он: много пользы племени принесёт этот мальчик. Да и духи — тоже против. Хочешь, чтобы они охоту отняли? Или злые аннува напали? Ты же сам говорил: искали они парня. Значит, нужен он им. А зачем? Чтобы против нас использовать! Логика! А теперь мы используем его против них.

Ну, это уж хренушки, облегчённо подумал Сашка между тем, как другой частью сознания напряжённо ловил смыслы диалога между вождями «индейского» племени. И — оттого ли, что жизнь на волоске висела? — чувствовал, что едва ли не с каждой минутой всё больше понимает их язык.

Но вопросы языкознания были пока не важны. Важнее было, что симпатичный старикан додавливал вождя Яли. Конечно, тому не хотелось уступать, а хотелось вовсе другого. Но пойти против заслуженного шамана с его Тутанхамоном… Точнее, они оба были заслуженными — и мумия, и дедок, как толкователь её воли. Яли кто? Всего лишь вождь. Подумаешь! — напирал дедок. Сегодня тебя уважают, а завтра тебя медведь задерёт, и всё — другого уважать будем…

Ох, как сверкнул глазами Яли-фюрер! Но адекватных возражений не нашёл. Видно, реальной была такая перспектива, не впервые мишки племя это осиротевшим на голову вождя оставляли.

А старый вождь, продолжал шаман, — вот он! Всегда с нами. Опять же — и пал героически. В борьбе с враждебными уламрами. До сих пор песни поют о том, как он с бойцами за девками в соседнее племя ходил, как убил там почти всех, но кто-то злодейским образом воткнул ему копьё в брюхо…

Пергаментный бабник залихвастски улыбался, когда дедок показывал на него пальцем…

Саша, правда, пергамента никогда не видел. Но выражение про мумий, которые будто пергаментом обтянуты, запомнил из какой-то книжки. Иссохший герой весьма походил на мумию, выставленную в Пушкинском музее, а та… Во! — не в книжке, а там экскурсоводша говорила, что её кожа превратилась словно бы в пергамент.

В общем, неважно. С чего ему вообще какие-то мысли посторонние в голову лезут? Тут ведь речь о его жизни и смерти идёт, а он о мумиях размышляет!

Видимо, потому, что он всё решил для себя, подумал мальчик. От него уже ничего не зависело. Кроме одного: подороже продать свою жизнь в случае победы фюрера Яли в данной дискуссии. То есть душа уже вышла за границы страхов и сомнений и даже с каким-то любопытством наблюдала за окружающей действительностью, смирившись с любой судьбой, уготовленной для тела. Наплевала на него. Даже о том, как героически будет выглядеть его смерть, Саша уже не думал…

И деду не верил. Ибо не понимал, зачем тот спасает его. Ясно же было, что жизнь мальчишки для колдуна — тьфу! И растереть… Что-то ему нужно было. Ни на секунду Саша не сомневался, что никакая мумия тут ничего не решает. Во-первых, потому, что покойники никогда ничего не решают. А во-вторых… Да нет никакого «во-вторых». Ибо всё равно покойники никогда ничего не решают, даже если украшены цветными аппликациями и сидят в чуме воинов, привязанные к колышку. Или валяются на боку, как сейчас.

Как бы то ни было, дожал дед вождя. Другие воины помогли. Как понял Саша, это были представители здешней элиты. Вожди каких-то кланов, которые входили в племя Яли. А деление на кланы здесь значило много. Очень много. Например, на охоту, где Сашу пленили, вождь Яли пошёл только с охотниками из своей личной банды. Несмотря на то, что он — верховный вождь, в его полном распоряжении были только его собственные родичи. Остальными он мог командовать только через этих вот вождей второго уровня.

А они сказали: «Прав шаман. А ты, вождь Яли, не прав!»

И вот в итоге Саша оказался в чуме шамана. Накормленный, напоенный какой-то гадостью и почти свободный.

И просмотревший страшный сон… словно душа его сделал облегчённый выдох после всего пережитого…

* * *

Чтобы дух человека вернулся обратно из царства мёртвых, надо, чтобы он переселился в кого-нибудь из живых. Но если он переселится в живого, то тот может стать одержимым. Тогда его убивают и сжигают. Немногие умеют выдержать второго человека в себе. Вот я, могучий разумом, могу! Второй дух у меня под контролем, и он мне помогает прозревать.

Так вещал дедулька наутро, когда после треволнений предыдущего дня и ночи с кошмарами несколько измочаленный Саша сидел на земле у входа в чум и насыщался какой-то болтушкой. Болтушку приготовила одна из тёток — скорее всего, одна из жён колдуна.

Болтушка несколько бодрила. Вот только из чего она была сделана, непонятно. Единственное, что он видел, это то, как дед дополнял рецептуру какими-то своими травками…

Колдуна звали кратко: Да. Колдун Да. На местном языке «колдун» звучит как «вида». От слова «видеть», что ли? Почти — «провидец». Вот будет забавно, если это окажутся предки русских! Хотя… Одного слова мало. Опять же и внешне они — какие-то полунегры.

Ладно… Зато вместе получается ещё забавнее: вида Да. Видерда. Видел бы Олег своего тёзку, хи-хи…

«Видерде», кроме Саши, внимали ещё несколько детей. От сущей голой мелюзги до мальчишек примерно его возраста. Девчонки, как он заметил, на передний план не совались и лишь постреливали любопытными глазами откуда-то из-за тылов вигвамов.

Одежда и на них не изобиловала, отчего Сашка сам тут же отводил от них глаза. Но глаза всё равно норовили упереться в какое-нибудь тельце с остренькими холмиками на груди…

Деда Да, между тем, рассказывал, О том, как возникло такое поверье в переселение духов.

В давние времена, говорил он, люди жили в одной большой пещере и не покидали её. Выйдя однажды, они были поражены красотой окружающего мира и уже не нашли в себе сил вернуться обратно под тёмные своды. Там теперь только аннува живут.

Увидев, как быстро бегают большие звери, люди пытались быть похожими на них. Тогда звери отправились к первочеловеку Накматуги, чтобы узнать, кто эти существа, что гоняются за ними. И, получив ответ, звери, а вслед за ними птицы и прочие животные отказались жить с людьми. Гармония ушла…

Потом животные собрались вместе, и у них зашёл спор о том, как быть дальше с человеком. Первым сказала антилопа:

— Люди охотятся на нас. Нам надо уйти, чтобы они умерли с голоду и больше нас не трогали.

Вторым высказался лев:

— Если вы уйдёте, нам тоже будет нечего есть. Мы уничтожим людей.

И звери стали охотиться на людей и убивать их. И только птицы их не трогали. С тех пор люди украшают свои тела перьями птиц и не убивают их — в знак братства и уважения…

А тогда люди ушли от взбесившихся животных. Они пошли на север, где встретили новых зверей. Эти звери были добрее. Они позволяли собою питаться. А взамен люди позволили и им питаться своими умершими…

Это, кстати, шло на пользу людям. Ведь чтобы дух умершего не переселился в живого, надо сделать так, чтобы он перешёл к кому-нибудь ещё. Лучше всего — к зверю. Или к птице. Во-первых, после этого зверь проникается симпатией по отношению к людям, тянется к ним, к своим бывшим соплеменникам. А во-вторых, после того, как зверь умирает — или его убивают — дух человека уходит вместе с его духом. И никому уже не грозит. Он окончательно переселяется в потусторонний мир, где белеет, очищаясь от всего, что было на этой земле.

Потому воины вождя Яли проверяли, порежет ли пришельца его собственный острый камень, или мальчик такой белый потому, что дух.

Кстати, а где камень?

Саша пожал плечами и покачал головой: пока, дескать, дематериализован.

Раньше, продолжил вида Да, люди своих покойников сами ели. Как раз ради того, чтобы лучшие качества усопших к ним вместе с духом переходили. Но потом пришёл великий шаман с именем, которого Саша не разобрал, и сказал: «Зря мы так делаем. Потому что звери обижаются, а духи нам вредят. Поэтому лучше есть что-то, от чего будет польза — мозги от шамана, глаза от зоркого охотника, ноги от быстрого воина, — чем вселять в себя жаждущего новой жизни и свободы духа».

Мальчика передёрнуло.

А если воин был весь безупречен, — вот как великий вождь, что посоветовал пришельца живым использовать, — то его надобно целиком сохранить, докладывал колдун. Поэтому мы и делаем из них мумии и советуемся по самым важным вопросам…

Забавный рассказик, на Сашкин вкус. Но что-то в нём не вязалось. Значит, чтобы дух человека вернулся обратно из царства мёртвых, надо, чтобы он переселился в кого-нибудь из живых. Это как? Затем: чтобы дух умершего не переселился в живого, надо сделать так, чтобы он перешёл к кому-нибудь ещё. К зверю. Но иногда человека едят, чтобы дух его вошёл в живых. Белиберда какая-то!

Конечно, не с Сашкиным владением местным языком разбираться в таких тонкостях. Но всё равно подумалось: а что бы сказала рассудительная девочка Вива?

Что-то он часто её вспоминать стал… Он же официально в Альку влюблён!

Ладно.

Отличница наша рассуждала бы так.

Слово «живой» употребляется в разных смыслах. Поскольку дед дальше говорил о животных, значит, чтобы дух не возвращался в своём, так сказать, «не связанном» виде — неприкаянный дух, проще говоря, — надо чтобы он поселился в зверя. Для чего полагается сделать так, чтобы зверь человека съел.

Господи, ну и уроды они здесь!

Дальше. Раньше люди съедали людей, отчего впадали в одержимость. Или наоборот: считалось, что в тех, кто по той или иной причине стал шизой, вселился дух?

Наверное, так.

Значит, если съел человека человек, то он становится одержимым. Если его съело животное, то оно становится ручным. А после смерти такого двоедушного существа все духи отправляются на небо и больше не возвращаются. Правда, человека надо сжечь для надёжности. Так?

А как тогда быть с двумя его духами внутри? Они куда деваются? А если двоедушное животное съесть, куда духи переселяются? На небо или в тех, кто только что пообедал?

Шиза…

А бывшего вождя, нынешнюю мумию, в своё время не съели. Значит, его дух находится в свободном плавании, и даёт племени мудрые советы. Выходит, вовсе не опасны и вредны такие вот неприкаянные духи?

Что-то как-то нелогично, что ли… Хотя какая там логика в древних верованиях, рассказанных на малопонятном языке…

— Сказать, уважаемый (как тут будет уважаемый? чёрт! по-русски сказать? не поймёт…), сказать, большой вида Да, как это: дух-нет-сжечь, дух-нет-съесть-зверь, дух-есть-зверь-съесть-дух-нет? И как-дух-есть-старый вождь?

Дед напрягся. Похоже, не всё понял из Сашкиной тарабарщины.

Но отвечать начал важно.

Во-первых, это ты мне сказать должен, понял Саша его заход. Это ты у нас белый, как дух, и пришёл фиг-знает-откуда. Как там у вас, куда деваются духи, когда приходят вместе с умершим зверем? К нам-то они точно не возвращаются: мы хищников не едим. Только медвежью лапу, когда удастся. Чтобы сильным быть.

И шаман выжидательно уставился на мальчика.

Саша молчал, переваривая. Эх, почему он не лингвист! Сейчас бы разложил все слова на части, всё понятно стало бы. Язык-то простой, из маленьких частичек состоит! Например, часто слышится «ан»: ан-нува, уг-ан, ул-ам, он же ул-ан, когда речь идёт о мужчине. То есть «ан» — это человек, в смысле мужчина. «Ас» — женщина. «Ам» — когда об обоих полах речь идёт. Или не так?

Ладно, освоим, легкомысленно решил Саша. Слова простые, грамматику бы только освоить. А то поместил одно и то же слово-частицу на другое место в большом слове — уже другое значение. А времена! Сделал-только-что, сделал-давнее-чем-только-что, сделал-давно, сделал-вчера, сделал-два-дня-назад, сделал-долго-давно — фантастика, сколько тут времён! И главное — слова при этом разные!

Кстати, в разговорах с дедом заодно и выяснилось, что значило одно слово, коего Саша прежде никак не мог идентифицировать. Названием оно было. Наименованием вот этого конкретного племени. «Уган» оно называлось. А «уламр» по-ихнему — «люди». Иерархия выстраивалась такая: уган — человек. Уган-ор — люди. Но только этого племени. Люди других племён — не совсем люди, ибо чужие. Люди, так сказать, условные. До первой встречи. Которая может быть не радостной, и тогда уламор-чужаки могут стать врагами. И их будут как-то ещё называть, какового понятия Саша пока из разговора не вычленил. Но они всё равно будут «люди» в том смысле, что свои, похожие на своих. В отличие от аннува. Потому — улам-ор. «О» совсем короткое, поэтому слышится «уганр», «уламр».

Слово «аннува» построено иначе. Без окончания множественного числа. Не люди аннува. Но и не звери. Охота на зверей обозначалась одним словом, а столкновения с аннува — а давеча диспутанты в воинском шатре постоянно поминали засаду, устроенную на охотничью партию, — другим. И означало это слово, судя по строению, что-то вроде «нелюдь».

Не дождавшись реакции, дед продолжал. Если дух мёртвого «ам» вселился в живого «ам», то последнего надо убить. Два духа в одном теле — плохо. Добра не будет. «Ан» в таком состоянии — накудышний охотник. «Ас» — злая баба. Готовить не может. Собирать пищу не может. Убить ребёнка может.

А что с таким трупом делать? Зверю не скормишь — на что зверю два духа? Заметили уже: не ест зверь таких покойничков.

А когда человек честно на охоте погибает, то его тело надо зверю оставить. Справедливо, разве нет? Зверь в итоге благодарен, и нам польза: дух теперь в нём сидит. А когда зверь умрёт, или съедят его, то дух человека в другой мир уходит, потому что вернуться ему некуда. А дух зверя в свой мир уходит, туда людям доступа нет.

То же и на войне. Убитого врага лучше съесть, если тот храбр был. Но не всего, а частями. Если всего съешь — не добро то будет: дух его в тебя вселится и через тебя всему племени мстить будет. Он же враг! Следовательно, сердце надо выбросить, и мозг. А мышцы рук или там ног — только на пользу.

Женщинам ягодицы обычно дают — чтобы у них свои задницы покрепче были, захихикал колдун.

Специалисты, правда, не пришли пока к единому мнению, что делать с воином, погибшим в войне с аннува. Пусть его аннува съедают? Неизвестно, что дух его тогда делать будет: то ли мстить им, то ли, наоборот, подчинится и станет помогать нелюди. Лично он, вида Да, полагает, что павших в бою с аннува воинов надобно прикопать в земле. Аннува их выкапывать уже не будут, а зверь, коли захочет, запросто могилку разроет и съест героя. И правильно воины вождя Яли сделали, что немного землицы на трупы павших соратников побросали.

Правда, вида-плохой-шаман из другого племени, рарган, возражает. Он боится духов, которые остаются в закопанных телах. Вдруг зверь их никогда не съест? Тогда так и будут духи бродить рядом с могилою, дожидаясь момента, чтобы в кого-нибудь вселиться.

Но это всё беспредметный разговор, уверен вида Да. До сих пор подобных случаев не было. Бывало, вселится в кого-то чужой дух, а проведёшь расследование — нет, не ходил человек рядом с местом, где с аннува бились. Чей-то ещё дух в него вселился…

Честно говоря, Саша уже давно, что называется, «поплыл» от всех этих рассуждений. Ещё когда колдун о поедании частей тела человеческого рассуждал. Как дома о пользе, например, ненавистного варёного лука мама говорила.

Зря только спросил!

Но вот тут дед и перешёл к главному. К тому, зачем ему мальчик понадобился.

Оказалось, пользы большой он не видел в том, чтобы попросту съесть его ноги, как того вождь Яли хотел. Не поможет это тому, чтобы по небу ходить. Вот ведь мальчишка сам по небу не ходит. Нет?

Нет, подтвердил Саша в ответ на выжидательный взгляд колдуна. Ага, даже если бы и ходил! Так и тебе и скажу, старый хрыч! Чтобы ты сам потом мои ноги сожрал?

Тут же он себя одёрнул. Чёрт, о чём я рассуждаю! Я уже совсем в этих уламров превратился.

Вот! удовлетворённо молвил деда Да. Оно и видно. Вон как ноги сбиты: видно, не привык ты по земле ходить. А мог бы по небу идти, то и шёл бы. Глуп вождь Яли, только что мышцами силён. Как бы он привёл пленника сюда, коли бы тот по небу ходить умел? Взял бы, да и ушёл, так ведь?

Так, согласился Саша. Ох и ушёл бы! К аннува. Не вечно же Антоха без сознания будет. А там… Три руки на камень — и дома!

Хотя…

Хотя, если честно, теперь, когда жизнь на волоске больше не висит, тут стало даже интересно! Когда ещё увидишь, как подлинные троглодидты жили? Или как их — троглодитды? Троглодиды? Неважно.

А хитрый в практических вопросах деда Да теперь простодушно выкладывал, зачем ему нужен чужой мальчик. Пользу его он, вида Да, оказалось, предполагает в том, что явно, на его, виды Да, взгляд, знает тот мальчик много. А главное — знает о жизни в той стране, куда в конце концов переселятся все уламры.

Ведь одет он странно, так? Не будет возражать маленький-белый-как-дух-похожий-на-уламр?

Маленький-белый возражать не стал.

Ведёт себя странно, верно?

Верно, согласился белый-как дух.

Камень режущий есть? Кстати, где он? — стрельнул глазками упрямый старик.

Дематериализован, — не менее упрямо ответствовал похожий-на-уламр Саша.

Значит, что? Значит, полезен маленький дух мощному старику, заключил мудрый Да. Поделится с видой технологиями духобытия. Оттого станет вида Да ещё более мощным видою. Мудрым, как старый вождь. И на ежегодном собрании уламрских вид у священной горы покажет Да свою мудрость. И признают его самым большим видою уламров. А паршивый и трусливый вида рарганов, коего имени даже и называть невместно, сдохнет от злости. И тогда его сожгут. Чтобы не шатался тут больше и не отравлял действительность своим присутствием. Зато когда помрёт вида Да, то сделают из него мумию, и будет он окружён вечной заботою своего племени.

Вот такая программа.

Что характерно: ни разу не упомянул вида Да мнение старины Тутанхамона, на чьё место нацелился. Как и подозревал Саша, позиция мумифицированного ветерана формировалась прежде всего в мозгу его хозяина.

И ещё об одном не рассказал колдун. А что будет с маленьким-духом, ежели тот не сможет или не захочет делиться своими технологиями? Или что с ним будет, если не постигнет двойной дух мудрого Да технологий будущего? Не сложновато ли будет ему разобраться в принципе действия, например, автомата Калашникова? В каковом, кстати, и сам Саша не разбирался — видел лишь схему на плакате в классе ОБЖ.

В общем, не спасение для него этот переход под покровительство шамана. Только отсрочка. Думай, Сашка, думай! Думай, как сбежать от этих… уганров. Которые людей едят не со зла и не от голода, и чисто в интересах душевного здоровья…

* * *

Самое трудное было — убедить арругов, что не бессмыслицу предлагает им Антон.

Поначалу всё шло хорошо.

Когда он задумал «изобрести» лук, ему помогли. Алька нашла нужные деревья. Женщины сплели тетиву из конского волоса. Мальчишки местные — двое, с которыми он фактически подружился, — помогли выточить ровные стрелы. Не такая уж простая работа, когда делаешь это не на станке токарном, а голыми ручками, да каменным скреблом!

А вот дальше начались трудности.

Во-первых, болела спина. Так что особо не напряжёшься, когда надо натягивать тетиву.

Во-вторых, никогда он лучником не был. Баловался с мальчишками, было дело. Но тогда они луки вообще из орешника делали. Так ни выстрела, ни точности, соответственно. А тут теперь надо было освоить это искусство так, чтобы убедить в пользе нового оружия суровых здешних охотников. На мамонтов, в том числе.

В-третьих, технологии на ходу пришлось осваивать. Куда каменное остриё воткнуть? Как его к концу стрелы привязать? Как вообще выточить эту стрелу, чтобы не тяжела была, но и не сломалась от излишней тонкости? Из какого дерева — нужно ведь твёрдую древесину.

Сотни вопросов. И отвечать надо было по ходу дела.

Мальчишки — Урргц («ц» было традиционным прищёлкиванием, которое Антону давалось с трудом, и он в конце концов остановился на «сокращённом» варианте) и Рино — пришельцу верили. Прежде всего потому, что им было интересно. И язык общий они втроём быстро нашли — местные приноровились к неполному пониманию со стороны Антона, а тот не стеснялся поначалу коверкать фразы и слова. Чем вызывал здоровый смех у приятелей. Но на это было невозможно обижаться, а хотелось, наоборот, похохотать вместе.

Но вот взрослые воины смотрели на занятия юной поросли скептически. Правда, и не осуждали. Особенно после того, как оценили преимущества некоторых новых для них изобретений.

Так сработала удочка — первое, что «придумал» Антон вскоре после того, как пришёл в себя. Он, правда, долго пытался объяснить, что такое крючок и как его сделать. Отбить его из камня он, естественно, не мог, а у местных получались только рубила и острия для копий. Но озарило его едва не случайно: когда одна из местных девчонок — кстати, слишком часто, по мнению Алины, бравшаяся ухаживать за раненым мальчиком — дала ему мясо птицы. Там же есть в грудине такие изогнутые косточки, хлопнул себя по лбу Антон. Обточить камнем — и вот тебе крючок!

Кости вообще оказались благодатным материалом для новых изделий.

В итоге удочка — когда Антон показал, как восторженно непуганая местная рыбёшка реагирует на жука, опущенного на крючке в воду, — оказалась оценена высоко. Ещё бы — не надо торчать в холодной воде с острогой, дыба подстеречь добычу. Вот только занятие это было долгим — удить рыбу. Взрослые подумали, пошевелили морщинами на лбу и вынесли вердикт: это пусть мальчишки занимаются.

С куда большим интересом была воспринята рыболовная сеть. Правда, настоящий энтузиазм по этому поводу арруги проявили, когда увидели результаты ловли рыбы с её помощью. Но удочка помогла тем, что после неё местным взрослым стало интересно узнать, что ещё покажет им чужой пришелец-ребёнок. И когда они с Алиной, намучившись с жёстким конским волосом, показали, как плести сетку — ой, какая она получалась корявая! — их инициативу снизу, что называется, поддержали административно.

Работа, конечно, потом та ещё была! Два дня сеть плели! Хорошо, что женщины арругов такие неприхотливые и терпеливые. Показали им, что надо делать, одобрение от ведуньи Гонув они получили — и пошли шевелить пальцами. Лишь мычали что-то распевное.

Зато потом эффект был хорош!

Сеть сплели небольшую. Но для первоначальной демонстрации её возможностей было достаточно.

Дошли до реки, нашли место возле неглубокого переката. Забили колья, закрепили сеть. Потом мальчишки отправились на двести шагов выше по течению, зашли там в реку и погнали рыбу вниз, вопя и шлёпая руками-ногами по воде.

Антону как-то папка рассказывал про такой способ рыбной ловли. Он сам в нём участвовал, в своём детстве, когда в деревню ездил, где бабушкина — его бабушки — сестра ещё жила.

Тогда, говорил отец, в деревне, откуда происходит их род, — в Рязанской области, Антон сам там не был, — мужики объединились, взяли длинную сеть, перегородили ею речку и потихоньку пошли вперёд, вверх по течению. А мальчишек, в том числе и Антонова отца, отослали метров на двести выше, чтобы те там били ногами и палками по воде и вообще всячески шумели, пугая рыбу и загоняя её в сеть.

Добычи, по словам папки, было много.

Трудно было оценить, больше ли рыбы неандертальские мальчишки пригнали к сетям, нежели отец с деревенскими, но арруги были весьма впечатлены результатами. Для них, считавших добычу рыбы уделом-тренингом для мальчишек с острогою, добыча показалась огромной. Да её три дня есть можно, порадовался один из воинов, Крокх, оставшийся за старшего. И дело даже не в количестве — мамонта и на дольше хватает, — а в той лёгкости, с которой племя оказалось обеспечено пищей. А это уже само по себе хорошая благодарность за то, что они приютили случайных беглецов из другого времени…

Так что на дальнейшие эксперименты под Антоновым руководством арруги взирали благосклонно, но сами не вмешивались. Помогали мальчишки и женщины.

И Алька, конечно.

Вот наибольшая затыка с луком и вышла.

Поначалу-то Антон считал его своим главным вкладом в будущее благосостояние арругов. Которого они заслужили вообще как хорошие люди, и в частности — как хорошие люди, спасшие его от смерти.

Арруги, правда, и без антоновой помощи голодными не выглядели. Но это сейчас, летом. А вообще его потряс ответ на вопрос, отчего так мало детей в племени и вообще нет ни одного старика. Как же, сказали ему, вот зиму назад как раз уламры в их краях появились. В другой долине. Зверя убили, распугали, стали на людей охотиться. Голод начался, от уламров уходить стали. Вот на перевалах в снегу стариков и детей и оставили…

Конечно, думал Антон потом вечером, лёжа на своей подстилке и удерживая себя от того, чтобы расчёсывать заживающие порезы на спине. Много ли с копьём навоюешь, когда вас заведомо меньше, чем врагов. Бросил копь — и нет его. А были бы луки — можно было бы от врагов массированным обстрелом отбиваться.

Да и на охоте удобно. С копьём надо к зверю близко подбираться. И промахиваться нельзя — убежит добыча. Потому и ходят вон на охоту целым коллективом — чтобы одновременно впятером в лося копья метнуть.

Это Антон, конечно, себе домыслил — и тут же самокритично признал это. Но судя по учебнику истории… Да и по тому, что Сашка как раз с группой охотников ушёл, — так оно и происходило.

И тем не менее идея лука — это оказалось тем, что неандертальцы не поддержали. Хотя, казалось бы, это же классно! — не надо подбираться к той же лошади на 10–15 метров, чтобы уверенно рассчитывать на попадание тяжёлым копьём. Пульнул издали — и иди, подбирай. Одной стрелой не убил — ничего, пусти три-четыре и дождись, пока животное кровью не истечёт. Очень технологично!

Беда была в одном. Когда Антон попытался на деле продемонстрировать преимущества лука перед копьём, получилось из этого полное позорище.

Для испытания действия нового оружия он призвал троих воинов, находившихся на тот момент в становище. Ну, и друзей своих мальчишек. Метрах в сорока растянули шкуру зайца. В неё и нужно было попасть. Опробовавший лук на паре выстрелов, он не думал, что это будет трудно. Стрелял же на даче! А тут лук был получше: поупружистей, да и тетива пожёстче, чем та дачная верёвочка.

Вышел конфуз.

Ни одна из пяти стрел не попала в цель. Да что там! — всего две-то и долетели! Из даже такой пародии на настоящий лук стрелять — это, оказывается, большого глазомера требует. И умения.

Точку в позоре поставил Грур, в целом-то относившийся к Антону с симпатией. Он взял лук и попробовал тоже из него выстрелить. Натянул.

Лук жалко треснул и сломался.

Грур улыбнулся, взял своё копьё и сходу запустил его в заячью шкуру. С тех самых сорока метров. Не напрягаясь.

И что характерно, попал.

Нет, смеяться никто не стал. Просто отнесли «лукотворение» и «лукостреляние» к мальчишеским забавам…

* * *

Уламры более приятны духам, нежели аннува. У тех вообще духи плохие, и живут они, как звери. Так что убивший уламра аннува совершает столь же тяжёлое преступление, как если бы он убил духа.

Это вида Да продолжал свой курс введения Сашки в местные расклады.

Но и уламры — не одинаково угодны духам. Только уганры им угодны. Только уганры поэтому — настоящие люди. А прочие — не очень. Можно даже сказать, не настоящие люди.

А аннува — не люди вообще. Потому что души их происходят от злых духов. Тогда как души уламров происходят от самых древних и святых духов.

Поэтому аннува — нелюдь. А уламры, кроме уганров, — не настоящие люди.

Этого Саша ухватить не мог. Несколько раз переспрашивал мудрого старца, пока не дотумкал. Это у них, у людей… Э-э, в смысле: у людей их с Алькой и Антохой времени. У них деление простое: люди и не люди. Звери, насекомые, птицы, рыбы. Даже камни. Пусть — камни. А люди — все люди. И белые, и негры, и китайцы. Люди. А у этих здесь — тройное деление. Мы — люди. Такие же, как мы — не люди. Не такие, как мы — нелюдь.

Ну, вот как если бы было, что они, русские — люди. А, скажем, немцы — уже нет. А какие-нибудь китайцы — нелюдь.

Сильно!

Хорошо, что там, дома, — не так. Все — нормальные люди. А у этих вон как. С делением.

Особенно, если видеть, что всех этих «людей» здешних — человек сто. Вместе с женщинами и детьми. Может, немного больше — Саша не пересчитывал.

Из уламров одни уганры достойны названия людей, выплыл, наконец, вида Да из долгих объяснений на ровное место. А прочие уламры имеют основание называться — ну, скажем, обезьянами.

Тут Саша, правда, допустил вольное толкование. Слова этого — прозвучавшего как «лой», он не понял, а ещё раз перебивать токующего, ровно глухарь, дедушку Да он не осмелился. Но по презрительной мине, что скорчил колдун, было понятно, что речь идёт о каком-то нечистом животном.

Пусть будет обезьяна. А может, шакал. Как там в книгах про индейцев было?

Между тем разошедшийся перед внимательными слушателями — а вокруг них собралась уже молодая поросль племени — вида Да продолжал свою академическую лекцию.

— Отдать лою добычу, если уган с ним встретился на охоте, — вещал он, — нельзя, пусть даже лоев будет больше и они этого потребуют. Это значит ставить неверного на равную ногу с уганом, и следовательно, совершать грех. Но поскольку жизнь угана нужна его племени, следует оставить добычу на земле и уйти, не вступая в столкновение с лоями.

Сашка с трудом сохранил лицо в неподвижности. Хрена себе, закончики! Типа, я тебя презираю, но драться за своё не буду, раз ты сильнее. Да у них в школе таким никто и руки бы таким не подал! «Ботаников» не берём — у тех свой мир. Да ведь и эти тут — не «ботаники»…

Разрешается обманывать лоя, продолжал вида. Но запрещено обманывать угана.

Запрещено убивать уганров и посягать на женщин уганров. Нежелательно, но можно убивать лоев. Нужно убивать аннува. Последнее особенно угодно духам.

Лучшего из аннува убей. Убийство аннува совершается по Закону, ибо не принадлежащие к уламрам не являются людьми. Проливающий кровь аннува приносит жертву духам уламров.

Запрещается чувствовать сожаление к аннува, когда видишь его тонущим в реке или иначе погибающим. Если он близок к гибели, не должно его спасать.

Н-да… Гнусненькая программа, если честно.

Вообще, чем дольше Саша жил среди уламров, тем меньше они вызывали у него уважения. Сперва-то, что греха таить, показались они ему хоть и страшными, но интересными. Любить их было не за что, но отдавать должное… Это как индейцы из книжек и кино. Вроде и дикие, но и благородные. И оказаться среди них было прикольно, но эдак… с холодком по позвоночнику.

Особенно, когда вождь Яли на его ноги нацеливался. Или когда Саша связанный стоял перед ними, и в любую секунду с жизнью мог распрощаться.

Но вблизи, в быту, в таких вот разговорах эти «индейцы» такими интересными уже не казались. К четвёртому дню среди уганров-уламров мальчик на многое здесь насмотрелся. Да и язык подучил уже неплохо. С английским бы так суметь.

В целом, разочарован оказался Саша уламрами.

Грязные. Вышел из чума своего и тут же нагадил, у задней стенки. Не стесняясь окружающих. Аналогично и женщины. А как ужасно было, когда в первый день они вокруг Сашки собирались. Ему приспичило, а им хотелось посмотреть, как посмертные духи это самое дело делают…

Он единственный, кстати, кто ходил в туалет за пределы стойбища, в кусты. В сопровождении воина, приставленного к ним с видой Да. Точнее, положенного виде по его статусу: как оказалось, прежде чем пройти посвящение в воины, здешняя молодёжь в течение года по очереди прислуживала видам. Уважение зарабатывала. Ибо не только охотником себя должен хорошим показать будущий воин, чтобы заслужить рекомендации взрослых бойцов, но и, так сказать, сознательным уганом. Таким, для которого духовные ценности племени — не пустой звук.

Кстати, именно в этих целях и просвещал Сашу вида Да. Дух тот, или их посланник, но пока он уган, должен он быть в составе племени. Не может человек быть вне племени. Ходят, конечно, сказки про некоего Бина, который-де обиделся на людей и ушёл в лес, начав жить в одиночестве. А там с ним произошли разные чудеса, в ходе которых он превратился сначала в исполина, а затем в большого духа. Перед входом в лес некоторые суеверные охотники даже срывают листик и кидают себе под ноги — странный, по мнению виды Да, обычай, с которым лично он, как сознательный вида, неустанно борется. Нет никакого Бина и не было. Никогда такого не слыхано было, чтобы человек один в лесу выжить мог. А волки, медведи? Съедят и всё! А аннува? Всё это сказки, которыми старухи по вечерам деток потчуют…

Во-вторых, нельзя забывать об аннува. Там, откуда пришли уламры, о них никто не слыхал. Но когда в благословенных землях прежней охоты уламров стало много, и добычи перестало хватать, некоторые роды не стали драться с другими, а пошли дальше. Духи так велели. И там люди встретили аннува, которые имели наглость охотиться на добычу, самими духами предназначенную для уламров.

Аннува оказались сильными и злыми. Они не пускали уламров в свои леса. Они не давали охотиться в лугах и долинах. Доходило до того, что аннува пугали лошадей, оленей или зубров, чтобы те только не достались уламрам. Старики много историй на этот счёт рассказывали. И он, вида Да, тоже расскажет ещё белому-как-дух-похожему-на-уламров.

Так что когда глупые уганры рассуждают про Бина в лесу, они забывают, что в лесах бродят дикие аннува, которые крайне любят гастрономические изыски на основе филейных частей уганрских деток.

Саша слушал эти откровения, подыгрывая деду лицом, но нисколько ему не веря. Он-то знал, кто такие аннува. Он с ними пожил. Пусть не долго, но достаточно, чтобы понять, какие это хорошие ребята. Пусть даже и внешность у них немного звероватая.

И детей они не едят. В отличие от, как говорится. Во всяком случае, намерение вождя Яли… нет, не просто намерение… хладнокровное намерение вождя Яли отведать Сашкиных ног мальчик никак не мог забыть.

Он, конечно, принимал участие в упражнениях с каменным копьём, которые показывал ему вождь Яли по просьбе виды Да. Слушался вождя. Но, в общем, близких контактов избегал. Хотя, справедливости ради, надо признать, что после решения судьбы мальчика местный лидер свои гастрономические поползновения в отношении пленника оставил.

Первоначальное любопытство со стороны местных к Саше тоже быстро схлынуло. Уганры вообще оказались довольно равнодушным народом. А тут рыкнул вида Да на наиболее настырных — и все пошли, что называется, заниматься собственными делами.

Мальчик за это время изучал язык и обычаи племени. С языком были отдельные трудности, но в целом дело шло. Если приспособиться к излишне детальной лексике местных. «Шёл-вчера-на-восход» отличалось от «шёл-вчера-на-запад». Причём «восток» в качестве направления света и в качестве направления движения тоже обозначались разными словами.

Но на эту тему Саша размышлял так… фоново. Что толку?

Куда больше его занимали мысли о том, как бы смыться отсюда. Только как? Направления, по которому сюда шли, он, естественно, не помнил. Столько раз перекрутились! Он даже положения Солнца не запомнил на момент своего пленения. Так что если трезво всё продумать, то остаются только два варианта. Либо аннува его найдут. Либо он найдёт аннува.

Первый вариант был сомнителен. Во-первых, кто он для аннува? Пришелец, чужак. Уламр. Из-за него убили Рога. Его увели, и собирался ли вождь Кыр идти по следам похитителей — совершенно не факт.

Во-вторых, увели и увели. Откуда вождю Кыру было знать, что Сашка ушёл с уламрами не добровольно? Может, зов крови сыграл — своя ведь раса. Так мог подумать вождь Кыр.

В-третьих, даже если и проследили — аннува могли сделать это в своих собственных интересах, чтобы узнать, где расположились стойбищем их враги… То к чему им выручать мальчика? Во-первых, это во-вторых. В смысле — откуда им знать, что он не сам с уламрами. Во-вторых…

Нет, никак не получалось логически мыслить! Запутался уже в этих «во-первых», «во-вторых», в «во-вторых» во второй степени… Пойдём сначала.

Могут быть аннува заинтересованы в его возвращении? Могут. А могут и не. Какое им дело до гостя из неведомого мира, да ещё уламра видом? Могут быть заинтересованы в его возвращении Алька с Антохой? Конечно! Вырваться отсюда они могут только втроём. А если Антон помер? Когда Саша уходил с охотниками, тот был плох. Хотя колдунья местная и заверяла, что всё будет в порядке.

Если Антон умер, то они здесь навсегда. Навсегда останутся. Или нет? Перетащило же их сюда от динозавриков. Несмотря на то, что Антоха уже без сознания был. Ежели они только с Алькой камень этот сожмут, то, может, их снова перенесёт — куда-то поближе к своим временам?

А там что будет? Вон — уже тут народ… Прямо скажем, жестковат. Своих и чужих лупит и жрёт. А что в будущем станет? В рабах египетских походить? Пирамиды построить? Или к римлянам в каменоломни какие-нибудь. Они ж для всех чужаками будут. Пришельцами. А с пришельцами вон какой разговор. Короткий. Давай я твоими коленками перекушу…

Единственное исключение — добрые аннува. Но мало их. А главное, знаем ведь мы, что не выжили неандертальцы. Не пережили столкновений с такими вот Яли и Да…

Эх, была б возможность, стать бы на стороне аннува! Научить их драться на расстоянии. Лука тут никто не знает. Уламры тоже. То есть одним только новым вооружением можно задержать их натиск. А ежели бы Антоха выжил, то и арбалет изобрести можно. Чего там сложного! Металл только нужен. А где взять? Ну, Антон, может, знает. Он много знает. Помочь аннува отразить уламров — а там и домой…

Да только поможет ли? Какие-то они тихие, эти аннува. В смысле — размеренно живут, в единении, так сказать, с природой. Эти, здешние, по сравнению с ними — живчики. Всё ходят куда-то, охотятся. Разведывают. Добычу приносят. Оно и понятно: много их. Не Сашкино, конечно, дело — думать об этом, но вон сколько у них женщин беременных. Каждая вторая. Да у каждого мужика по две жены. Или по три. Вон даже дедка его и то… Заводил в чум молодку одну.

Спать не давали шорохом своим…

Детей, мелюзги — куча. И женятся, судя по тому, что успел Саша увидеть, рано.

Даже и к нему вида подкатывал с предложением ультимативным… Подводил девку, как её… Вамуга, Вамана? Чёрт, не запомнил даже от волнения. Очень уж дедульке хочется породнить свой род-племя с духом из страны будущей охоты!

А аннува — тихони в этом смысле. Беременных вообще не видно было. Детей мало. Да и в самом роду вождя Кыра людей — кот наплакал. Два десятка охотников. И… этим… так бурно не занимаются, как здешние. У этих вон просто. А аннува сидят себе у порогов своих вигвамов по вечерам, на свирельках играют, шепчутся о чём-то. То есть щёлкают и прикашливают. Шёпот у них ещё больше на природные шумы похож, нежели обычная речь. И хорошо так, тепло с ними…

Эх, как тогда они с Рогом и Кхыром на пороге пещеры сидели! Смотрели на покрытые лесом горы, что застывшими волнами уходили к горизонту. На закат, что так завораживающе переставлял по небу свои светлые лучики напеременки с тёмными облаками. Словно в «уголки» играли. Как на компьютере…

А что, тоже монитор! Вход в пещеру — как рамки экрана, а дальше всё настолько нереально отстранённое, словно не живая природа, а именно компьютерное изображение…

Умеют смотреть арруги! Молчать умеют. Но так, что будто разговариваешь с ними. Спокойно так, раздумчиво, тихо. Как они сами — спокойные, основательные, разумные. Эти уламры, может, и разумнее будут…

Хотя с чего? Вигвамы-чумы — практически те же. Топоры каменные такие же. Луков-арбалетов тоже не изобрели. Нет, в смысле разума ничем они не умнее арругов-аннува. А вот энергии, жестокости, злобы какой-то изначальной — у уламров этого больше, да. Словно в зуде каком-то они, в соревновании. Подставить, отнять у своего же, несмотря ни на какие учения виды Да, — пожалуйста. Только вождь Яли своим авторитетом порядок поддерживает.

И то — у него свои конкуренты есть. Вон Ваху, второй вождь. Его не было в стойбище, когда Сашку привели. Через день появился со своей бандой. Со своими охотниками, в смысле. Сразу начал права качать, на Сашу злобно посматривать. Хорошо, дедулька слово веское сказал. Притащил опять своего сушёного вождя, подводил Ваху к нему, руками махал. Даже сплясал что-то. Коротенько, явно прежний танец «пересказывая».

Посопел второй вождь Ваху, носом подёргал, смирился.

Но во время продовольственной церемонии — ну да, именно что церемонно делили добычу, принесённую охотниками Ваху… Когда жители деревни собрались вокруг туши, обсуждая удачную охоту, второй вождь снова расцвёл.

Сначала ходил петухом, колотя себя в грудь и выкрикивая — ритмично, он ещё и поэт, оказывается! — былину о том, как он всегда побеждал диких зверских зверей. А затем лично приступил к церемонии приготовления пищи. Сначала, ловко орудуя специальным каменным ножом, аккуратно вырезал хвост из туши самой большой из добытых косуль. Затем отрезал и уши животного. Всё это было отнесено в мужской дом. Зачем — непонятно.

Потом… Потом зажигается факел. От него — свежий костёр. Тушу, не снимая шкуры, кладут сверху на открытый огонь. Зачем так? Непонятно. А, теперь ясно! Опалили шерсть. Ну и запах! А потом, дурашки, это же не экономно! Шкура же может пригодиться, на ней спать хотя бы мягко! А, нет, это только с первой добычей так поступают, вон рядом другую животину нормально освежёвывают.

Что значит — нормально? Тошнит, конечно. Но только его, Сашу. А местные сильно радуются.

Опять же — кроме вождя Яли. У того морда каменная. Ещё бы — его добычу так не встречали. Мало было добычи той, да. Да ещё и убитые сородичи за плечами…

Затем общая церемония распадается. Едят уже отдельными группами. По кланам. Как правило, лучшие куски мяса достаются старым опытным воинам. Молодые же — получают остатки пищи. Распределяет вождь клана, не большой вождь. Но вождям куски раздаёт Ваху. Самый лучший, конечно, достаётся Яли. Оказывает второй вождь должное уважение первому. Но не сказать, чтобы обе стороны при этом цвели благостными улыбками…

Не забыт и колдун племени. Виде Да достаются тоже хорошие куски. Он их распределяет среди себя и белого-духа. Лучшее, конечно, забирает себе. Впрочем, в отличие от вождей, он при этом улыбается.

Вообще, со здешней иерархией Сашка так ещё и не разобрался. Вождь Яли — главный. Это ясно. Но, похоже, был он вождь не наследственный и даже не постоянный. Вождь до тех пор, пока в состоянии защищать свой «пост». А рядом с ним и частично под ним — ещё три вождя. Которые тогда в совещании по его, Сашки, судьбе участвовали. И ещё этот Ваху — четвёртый. Они формально вождя Яли слушаются. Но при каждом возможном поводе его власть подвергают испытанию. В смысле — затевают споры и выяснения отношений. Победил Яли, настоял на своём — опять вождь. И тут надо отдать должное — полномочия вождя никто не оспаривает. То есть на власть претендуют, но саму власть и дисциплину, из неё вытекающую, сомнению не подвергают.

Особенно ярый — второй вождь Ваху. Потому его и называют — второй вождь. Как бы заместитель вождя Яли. И, как его величают, «также-водящий-воинов». Но заместитель такой, что сам на место шефа метит. Причём открыто метит, постоянно проверяя того на прочность.

Постоянный такой костерок под задницей у руководства…

Шаман Да со своим карманным Тутанхамоном в этих разборках не участвует, стоит наособицу. Духовный, так сказать, лидер. Как у этих… В Иране, как их? Забыл. Неважно. В общем, вида Да равноудалён от всех вождей, но зато равно… как бы это сказать, — равно приближён к людям племени.

Во-первых, он всем взрослым, можно сказать, жизнь дал. Потому как — это вида в самом начале объяснил, когда о своём величии распространялся, — в воины посвящает он. Родить — это ещё полдела. А вот выпустить подростка во взрослую жизнь — это важнее. Это даже не как родить его второй раз. Это судьбу ему выбрать. Вместе с новым именем. Которое, кстати, тоже вида Да придумывает.

Вождя Яли, правда, не он «родил» — это ещё прежний вида сделал. А вот второй вождь Ваху ему, виде Да, жизнью своей обязан. Так что слушается.

Не слишком оголтело, правда, слушается, как уже успел заметить Саша. Вида Да вообще склонен преувеличивать своё значение. А второй вождь Ваху всё-таки серьёзный воин. Но за ним стоят лишь воины, и то в силу дисциплины и личной преданности. А за видой — всё племя, весь народ. Да Тутанхамон, которого простые граждане, как подметил мальчик, заметно побаивались.

Вот тут-то наивный, хотя и хитрый Да окончательно раскрыл карты в отношении взятого под покровительство пленника. Не только духовные искания занимали виду. Не только побед над зловредными шаманами соседних родов он жаждал. Вожди вождями, но они, заразы, плохо слушаться стали своего аятоллу (вспомнил Сашка, как там этих в Иране звали).

Известное дело, все виды о том знают: стоит окрепнуть какому-либо вождю, он тут же на безраздельную власть над племенем претендует. Обычно другие, низшие вожди ему если не вставляют палки в колёса — сама власть вождя, как известно, неприкосновенна, — то заставляют тратить всё время на отстаивание своих прав на эту самую власть. Итогом является то, что все обращаются к виде как верховному хранителю закона и порядка.

А вот у уганров сложилась иная ситуация. Здесь борьба между вышним и вторым вождём приняла такие острые формы, что оба парадоксальным образом себя усилили. Им теперь не до виды Да. И даже не до древнего вождя-весельчака. И теперь не только Яли, но и молодой Ваху из-под контроля выходят. Племя вот-вот рискует развалиться надвое. Если не распасться вовсе.

Что может помочь в этих условиях — ведь своих воинов у шамана нет? Только сила духов, сила предков. Они должны вмешаться и сказать своё веское слово. Именно об этом постоянно молился вида Да, приносил жертвы и пытался сам выйти из тела, чтобы уговорить потусторонние силы.

Это удалось лишь частично, к своим духам он не попал, а имел какие-то странные видения про аннува, про какие-то новости у нелюдей.

Но духи тем не менее всё-таки откликнулись. Прислали его, Сасу. И теперь с ним, с белым-духом, который явно что-то должен знать о потустороннем мире — ведь он сам оттуда пришёл, — вида Да наведёт порядок и систему в своём народе. Тем более что согласно старым легендам, умерший предок придет из мира мёртвых не только белым, но и принесёт много полезных предметов и даже приведёт новых животных для охоты. Так уже бывало — ведь привели же духи уламров сюда, в эти дивно богатые зверьём леса из прежней пустыни! А тут и вовсе всё при всём. Вот он, мальчик. Явный бывший мёртвый, сходивший в свою страну и вернувшийся оттуда белым. Есть у мальчика странности — есть, есть… Есть у него и полезные предметы — тот же острый камень, если что.

Так что теперь они втроём — со старым вождём в придачу — наведут порядок. Сасе даже делать ничего не надо. Материализует свой камень, покажет вождю Ваху. Может, даже порежет его… Старый вождь подтвердит, что мальчик действительно вернулся из мира мёртвых, где они часто и продуктивно общались — общались ведь? Да не качай ты головой, ты ещё не знаешь старого вождя. Что, ни разу тебе во сне всякие ужасы не приходили, мертвецы не являлись? Вот, это он и был. Хочешь, попрошу, чтобы этой ночью тоже к тебе пришёл? Нет? Вот и ладненько. А то ведь оно дело такое… сложное. Сцепились вожди всерьёз. Яли-то ладно, он к виде Да и старому вождю прислушался. Да и сам Саса ему понравился. Не смотри, что он тебя убить хотел. Это он от добра так. Породниться хотел. Храбрый, говорит, предок был, который в виде Сасы на землю вернулся.

А Ваху молодой, резкий. Если он победит, то запросто мальчишке голову отчекрыжит. Люди ведь верят, что голова является вместилищем особой духовной силы, передающейся её новому обладателю. Поедая чьё-то тело, они получают часть силы его бывшего обладателя.

Ваху тоже в это верит. Он и в вожди пробился, отрезав голову и съев своего двоюродного дядю, большого воина. Так что планы у него вполне конкретные — свалить вождя Яли, перенять полезные качества от похожего-на-уламра-духа, самому стать не только могущественнейшим вождём, но и духовидцем. И тогда разобраться со всеми врагами.

Сашу передёрнуло. То-то он замечал, что молодой вождь глядит на него как-то не так. Остальные уганры смотрели эдак заворожённо — не каждый день живого покойничка увидишь. Нет, старый вождь тоже, конечно, живой, но… необщительный. С ним только вида Да может разговаривать. А тут вон мальчик живой совсем, ест-пьёт, в туалет, как все, ходит. В кусты, правда, не за юрту попросту — но у мертвецов свои причуды. А второй вождь Ваху смотрел не так. Зыркнул два раза, затем, в воинском чуме, разглядел внимательно, оценивающе, и всё.

Оценил и итог подвёл.

В общем, потому вида Да торопился с просвещением и обучением Саши, что надо бы его побыстрее по-настоящему в мужчины и воины произвести. Да и женить. Тогда у второго вождя Ваху не будет правовых оснований на Сашкину голову претендовать. И они тогда наведут здесь мир и взаимопонимание.

Да, это хоро…

Чего-о?..

Женить?

* * *

Помог внедрению новых технологий Рино — младший из новых Антоновых друзей. Кто там писал, что неандертальцы неразвиты были, а потому уступили кроманьонцам? Их бы сюда, чтобы послушали, как светлая идея пришла в голову «неразвитому».

— Смотри, — сказал Рино. — Стрела летит плохо (жест руками) сила лук нет. Камень бросаешь слабо — летит плохо. Близко. Не попадает. Надо лук делать сильно. Груру не сломать.

— У? — поинтересовался Антон. Слова «как» тут не знали, а заменяли его вопросительное выражение лица, вскидывание подбородка и подобный вот звук.

— Одно дерево — мало, — поведал Рино. — Надо два. Три.

— А держать вместе?

— Скрутить волосом и кожей.

Ничего себе конструкция! Хотя что-то в этом есть. Скрутить, вроде как изолентой обмотать. Может получиться… Только кто это натянет? Уж точно не он, Антон. У него тогда просто спина по швам разойдётся…

Лук-монстр они сооружали полдня. Особенно трудно было его обматывать. Конский волос — не изолента. Но в очередной раз восхитили своим терпением эти первобытные ребята. Вот уж кто умел выключаться-переключаться! Такое ощущение, что когда они принимались за какое-то необходимое, но нудное дело, они просто выключали все прочие мысли. Или вообще все мысли. Просто делали своё дело, как станки. То-то в какой-то из передач удивлялся некий профессор, что на огромных пространствах на протяжении тысяч лет первобытные люди делали совершенно одинаковые орудия! Как из-под станка. Так оно вот и было… то есть… в смысле вот оно: как из-под станка и выходит!

А после того как Антон, немало помучившись, показал, как можно сделать костяные наконечники для стрел, откалывать, а затем обтачивать их на камнях, мальчишки набросились на изготовление настоящих стрел. Точнее, за вытачивание ровных палочек для них из ветвей деревьев. Антон раскалывал их в передней части, вставлял в щель костяное остриё — и пару маленьких каменных из валявшихся осколков от основной, мужской деятельности по изготовлению рубил и наконечников для копий, — а затем натуго заматывал изделие конским волосом. А Альку припахали привязывать птичьи перья к концам стрел.

Все почему-то были счастливы.

* * *

Вида Да ещё побесновался некоторое время вокруг священного дерева — было здесь такое, оно Сашке в том сне привиделось, где ему ноги отрезали… — и затих, опустившись прямо в грязь.

Дождь собирался с вечера, шёл всю ночь и теперь висел над долиной с утра серой занавесью. Это путало все планы старика. Вчера охотники выследили кабаний выводок. Или свиной, как правильнее? Саша не знал. В общем, мать-свинья с поросятами. Дикая. Наверное, кабаниха. Неважно.

Факт, что после вчерашнего скандала между вождями Яли и Ваху — прямо в мужском доме, с визгом и хватанием за копья — вида Да решил ускорить адаптацию пришельца в племени. Для этого необходимо было, как он сказал, чтобы Саша сделал три вещи: женился на местной уроженке, убил свинью, доказав, что в состоянии кормить семью, и прошёл испытание у священного столба.

Полно тут всего священного было, если разобраться. Дерево на холме. Столб посреди посёлка. Костёр рядом с ним. Не вечный, правда, а зажигаемый по общеплеменным праздникам. Или торжественным поводам.

Ах да, вождь сушёный ещё…

— Слушай, деда, а не подождать ли? — всё же попросил Саша, до холодка в животе побаивающийся женитьбы. Конечно, кабана завалить — та ещё работёнка. Читал он часто в исторических книжках, что это даже для рыцаря заслугой считалось. С мечом и копьём. А тут чем зверюгу брать? Этой палкой с камнем на конце?

Инициация — тоже та ещё процедура может быть. Вон, воины со шрамами по всему телу ходят. Тоже, поди, у столба стояли, порезы терпели… Нафиг такое счастье…

Но жениться — это вообще. Это как?

В смысле: «как» — это он видел. Народ тут был не стеснительный. Конечно, на людях было всё чинно: у мужчин свои дела, у женщин — свои. Мужчины основное время в мужском доме проводят. Женщины либо у общего поселкового очага пищу готовят, либо по чумам своими детьми и бытовыми делами занимаются.

Но по ночам из чумов стоны доносились. Да и вида Да, даром что дед, противоположный пол своими заботами не обходил. Жениться ему, кажется, было нельзя — во всяком случае, постоянной женщины с ними в его шаманском чуме не было. Но две девицы к колдуну точно прикреплены — готовить, убирать и прочее. Вот «прочим» он с ними тоже занимался, нисколь не стесняясь соседства.

Но Саша не интересовался ещё этими вещами. Он знал, конечно, что когда-нибудь вырастет и женится. Что у него будут дети. Представлял, как оно происходит — интересно же в интернете посмотреть! Но самого его эта перспектива не заводила. Девчонки его не сильно занимали — слишком из другого мира они были, с посторонними совсем заботами и интересами. Вернее, «неинтересами». Воображалы и кривляки. Некоторые нравились — Алька, Вива. Вернее, с Алькой они дружили, она нравилась как друг. А Вива была на расстоянии, она нравилась вообще. Спокойная, не дура. Без выпендрёжа этого бабского. Красивая…

Но чтобы чего-то с ними делать навроде того, что вида Да… Чего ради? Какое удовольствие в этом?

Он вспомнил, как ещё в первом классе его остановили за гаражами какие-то взрослые девчонки — из класса пятого, что ли, он уже не помнил — и, хихикая, стали рассказывать, что означает одно неприличное слово. А он искренне не мог понять, на фига ему это надо знать. И — нафига этим надо заниматься? Смысл какой?

Наивный был тогда, поинтересовался этим у самого близкого человека, у мамы. Реакция была, надо признать, странной. Мама чего-то испугалась, потом засмеялась, когда узнала, откуда у него возник такой вопрос, потом почему-то рассердилась. «Вот старше станешь — сам узнаешь, зачем», — подытожила она.

Ну? Старше он стал. И теперь знал, зачем. Чтобы дети рождались. Но совершенно не понимал, ради чего этим заниматься. Ладно, если для рождения ребёнка понадобится, он сделает, конечно. Один раз, коли надо. А дальше у него — дела.

А во-вторых, это когда ещё должно быть. Когда он взрослым станет. А сейчас, вдруг… Да с какой-то девчонкой! Потом живи, заботься о ней, выслушивай ерунду всякую девчачью…

Но вида Да был неумолим. Женщина привяжет тебя к племени. Охота объединит с мужчинами. Испытание у столба сделает воином. Правда, добавил старик, обычный порядок на самом деле другой. Родился бы ты в племени, то женился бы — да, в последнюю очередь. Но поскольку ты пришелец из мира мёртвых, то должно быть так.

Иное дело, что настоящим супругом ты всё равно только после испытания можешь стать. Не воины детей не заводят. Но процедуру, так сказать, бракосочетания проведём заранее.

Бракосочетание — это слово, конечно, Саша сам подставил. Дед назвал что-то, с первого раза не запомнившееся. Но смысл был ясен: типа оформления отношений с местной женщиной, принятие, так сказать, в гражданство, — а дальше уже по законам племени.

По законам гор, хм…

* * *

А убедить воинов в пользе луков помог второй Антонов приятель — Уррг. Тот был постарше их обоих с Рино — то ли на год, то ли на полтора, Антон не понял. И значительно сильнее. Неандертальцы вообще оказались ребята здоровенные, а Уррг вообще уже приближался к возрасту, когда принимают в воины. В общем, новый плетёный лук оказался под силу только ему.

Антон один раз попытался его натянуть, но в спине что-то задёргалось, и он быстро отпустил тетиву.

У Рино тоже не получилось. Выстрелить он, правда, сумел, но стрела полетела вяло. Неубедительно.

Зато полный энтузиазма, но по-прежнему молчаливый Уррг сначала просто натянул лук так сильно, как мог. Точнее, как он показал, до той степени, когда и три ствола начали дрожать и пытаться расползтись из-под туго скрученной «обмотки».

На второй раз он уже пустил стрелу. Не по мишени, просто так.

Стрела улетела далеко. Кажется, дальше даже, чем на сорок метров.

Антон победно взвизгнул.

То есть он хотел проорать что-то оглушительное, индейское. Знай, мол, наших! Но голос отчего-то сорвался.

Правда, внимания на это никто не обратил. Для приятелей это не имело никакого значения — они же не знали, как на родине у пришельцев возвещают о победе. А помогавшая прикручивать к стреле перья Алина лишь озабоченно посмотрела на друга.

Для неё он всё ещё оставался раненым.

Потом пошли вниз тренироваться.

Интересно, что, несмотря на первую неудачу и неучастие в физических испытаниях оружия, авторитет Антона под сомнение никто не ставил. Молодые арруги с уважением слушали его указания, как готовиться, как целиться, как стрелять, — хотя, казалось бы, он как раз своей стрельбою права на командование и не завоевал.

Но его всё равно слушались. Особенно после того, как посоветовал Урргу обмотать левую кисть шкурой — чтобы тетива не так больно била по большому пальцу. Ничего не было сказано, но, похоже, его друзья пришли к выводу, что Антон разбирается в вопросе. А сам не стреляет лишь потому, что ранен и спиной не полностью владеет.

Эх, если бы действительно разбираться! А то ведь полдня ушло, пока вообще приноровились стрелы в нужное место выпускать! Всё они норовили улететь куда угодно, только не в многострадальную заячью шкуру!

Единственное, что помогало осваивать относительно быстро процесс, — отличная охотничья подготовка обоих арругов. Всё же они были именно что охотники, не раз уже ходившие с взрослыми в поиск. А главное — с самого малого возраста тренировавшиеся в воинских умениях. То есть глазомер и расчёт были у них на уровне. И сила, само собой.

В общем, забавный их союз не годного к делу «знатока», пытливого малолетки и сильного исполнителя продвигался вперёд в освоении нового оружия быстрее, нежели рассчитывал до предела разочарованный первым своим опытом Антон. Но, конечно, медленнее, чем он полагал ранее, пребывая в прежней своей самонадеянности.

Но именно упрямые попытки усовершенствовать умение обращаться с луком и «реабилитировали» это оружие в глазах взрослых охотников. Когда те вернулись после дневной отлучки с тушей очередной косули, двое из них, включая неизменно интересовавшегося Антоновыми успехами Грура, подошли к мальчишкам.

Как раз в это время Уррг сумел дважды особенно удачно поразить заячью шкуру. Правда, не с сорока шагов, а с тридцати, но и это оказалось достаточно зрелищно.

Грур тут же отобрал у него лук, решил снова проверить его на прочность. Остался, похоже, удовлетворён результатом. Затем наложил стрелу на тетиву. Между прочим, отметил про себя Антон, у его молодого друга это получалось гораздо лучше. И результат был закономерен: охотник запулил стрелу хоть и далеко, зато совсем неточно. Удивился. Попробовал ещё раз. Снова удивился. Потребовал объяснений от Антона и Уррга. Те показали, как обращаться со стрелой, как целиться. Уррг, кстати, делал это теперь лучше, чем его приятель-«рюдь».

Грур выстрелил снова. Уже лучше.

Потом то же захотел проделать второй воин. Снова началось с неудач. Но главное свершилось — взрослые охотники почувствовали, что в их руки попало что-то перспективное. Нужно только его освоить. Но им ли не смочь этого сделать — им, умеющим подрезать сухожилия мамонтам?

* * *

Бракосочетание прошло, по законам гор, замечательно…

В процессе приняли живейшее участие вида Да и вождь Яли. Второй вождь Ваху со своей бандой ограничились наблюдением со стороны.

Вида Да выбрал невесту. Ту самую девчонку по имени Вамано — так оно правильно звучало. Договорился с её родителями. Тут нужен был выкуп, и дед, как покровитель жениха, отдал им какую-то ценную каменюку и пообещал ту самую свинью, которую сразу же добудет зять.

Со своей стороны, родители невесты обязались предоставить молодым отдельно стоящее жильё. Выглядело это жильё набором шкур. Несущие конструкции — длинные ровные палки — Саша должен был сам нарубить в лесу.

Работать с каменным топором его учил один из присных виды — забавный шепелявый парень. Сашке, не успевшему в совершенстве освоить язык аборигенов за эти несколько дней, было крайне тяжело понимать этого «фефеку». Звали его Дули. Почти Дулитл, ага.

Да и обращаться с каменным топориком было на редкость непривычно. На даче-то Саша, бывало, баловался колкою дров для камина. Но именно — баловался: под контролем отца и так, не по-настоящему. По-настоящему не получалось. То по дровяшке не так попадал, то, попав, разрубить не мог.

А тут техника и вовсе непривычная. Тут не рубили, а, скорее, резали. Камень на палке был изделием капризным, как влитой на топорище не держался, вес в нём распределялся непонятно как. Следствием было то, чтопри ударе в одно место дважды не попадёшь. Так что основным умением лесоруба было — за два-три удара нащупать структуру волокон дерева, а дальше уже больше расщеплять, нежели рубить.

За приготовлениями же к свадьбе Саша наблюдал с совершенно отстранённым интересом. Так, будто не его это и касалось. Словно он был космонавтом, наблюдающим быт аборигенов на новооткрытой планете. Будто не он возился, каменный топор осваивая, что-то там говорил, что-то делал, — а некто сторонний. За которым просто прикольно наблюдать.

Вот его ведут к невесте — показывать приданое. За делегацией, как водится, тащится толпа из половины жителей посёлка. Смущённую Вамано демонстрируют жениху. Потом отправляют в тёмный угол — есть и такой в круглом в плане жилище. Затем демонстрируют жениху платье замужней женщины. Не голую, дескать, замуж отдаём. Девчонкам незамужним платья не полагается — они бегают до свадьбы в одних юбках. Несмотря на то, что у более взрослых из них что-то даже появляется на груди. Вон как у Вамано — два кукиша торчат. Никто такой наготы не стесняется. Сашка тоже, в принципе, стесняться перестал. Хотя обращает внимание, чего уж…

Платье, правда, не совсем готово. Слишком уж неожиданно свадьба обрушилась. Сшить-то его сшили, но его ж ещё расписать-обузорить надо. Но это, заверяют жениха, вот-вот тоже сделают…

Затем его тащат в другое место. Здесь попечением виды Да для мальчика изготовлено новое копьё. Брать его пока рано, получит он оружие, когда будет принят в воины. Но потрогать, прикинуть по руке — это пожалуйста. Это даже необходимо.

И так далее. Торопится вида Да, нужно ему представителя дружественных покойничков на весы внутриполитического расклада бросить. Хотя, к примеру, сам Саша не торопился бы это делать. Вон какие взгляды бросает на него второй вождь. Опять же — после столкновения в воинской избе дружелюбие его по отношению к пришельцу отнюдь не выросло.

Саша тогда, как обычно, занял то место, которое выгрыз себе в самый первый день — возле вождя Яли, но независимое. Ваху, в отличие от других вождей, не стерпел, что приблудный покойник занял позицию не по праву. Шипел и плевался, высказываясь по этому поводу. Даже попытался стащить Сашку со спорного места. Тот не дался, засадил Ваху пяткой по голени, вскочил на ноги и достал нож. В первый раз за всё время. Раньше боялся, что дурачки местные всё же разгадают секрет, куда прячется и откуда появляется «острый камень». Но тут всё вышло быстро, на автомате. Нащупал оружие, выхватил, поддел ногтем лезвие — и вот уже стальное остриё хищно скалится прямо в лицо второму вождю. Главное — самому Сашке страха не показать, чтобы рука не дрожала.

Так он и сам скалился под стать ножу.

Удивился Ваху. Действительно удачно получилось: откуда ни возьмись появилось оружие. Да так вдруг, что действительно задумаешься о том, чего только не умеют эти мёртвые белые предки в полях небесной охоты. Ну, а дальше вмешались Яли, Да, другие вожди.

Отстоял Сашка среди них своё место. Несмотря на то, что по местным канонам даже приближаться к воинскому чуму не имел права. Удачно попал в политическую трещину между местными силами, что называется. Но надо быть осторожным и сильно везучим, чтобы они тебя в этой трещине не раздавили…

Вот вида Да и старался. Совсем ведь другой расклад, если покойничек с ножичком по праву одним из вождей официально станет. И в то же время как объективно маленький мальчик останется под попечением самого айятоллы.

Потому и свадьба была намечена так скоро, несмотря на то, что девочка Вамано с прыщиками вместо грудей была для невесты маловата даже по местным меркам. Впрочем, по поводу зрелости пришельца тоже никто иллюзий не питал. Но что делать: у мертвецов свои забавы, коли прислали уганрам не мужа, но мальчика.

Приготовления к свадьбе поэтому идут полным ходом.

Родственники невесты ускоренно расшивают кожаными узорами и речными ракушками будущее платье невесты.

Любопытное зрелище — костяная игла. Даже, вернее, шило. Которым сначала делают дырки, а уж затем в них вплетают узкие ремешки.

Работа идёт под тем самым навесом, где обычно происходит приготовление пищи, — он является неформальным «женским домом». Теперь женский дом переполнен подругами, сёстрами и помощницами, которые болтают без умолку, время от времени поглядывая на держащего независимый вид жениха. Не хихикают по-девчачьи, и то ладно…

На следующий день начинается сам обряд. С того, о чём уже рассказывал шепелявый Дули. Утром всё женское население отправляется к полуручью-полуречке, протекающему недалеко от деревни. Тут подруги моют невесту, причёсывают не по-девичьи, а по-женски и наносят специальную ритуальную окраску на обнажённое тело.

Рисунок на теле женщины напоминает оперение всё тех же чудесных птиц, которые, согласно легенде, не трогали народ уламров, когда звери ополчились на него. Символика…

Здесь у жениха появляется первая собственная задача: он должен вооружиться палкой и отгонять от ручья тех из парней, кто желал бы подглядеть за женским таинством.

В обычной жизни, как уже заметил Саша, тут мало уделяется вниманию тому, обнажён кто-то или нет. Одежда — это не прикрытие, а вывеска: вот у меня какие узоры, вот он, значит, кто таков я, что я сделал и чего от меня ждать. Ту же роль играет раскраска на теле. И татуировки. Их, кстати, что Сашке, что его будущей жене тоже вскоре предстоит нанести — после свадьбы вида Да лично обозначит новый статус молодожёнам нестираемыми знаками.

Представляю, что скажет папа…

Но вот именно в день свадьбы молодые парни должны прорываться мимо жениха поглазеть на его невесту в голом виде. А тот, соответственно, обязан уже начинать обозначать свою собственность на неё. И охаживать охальников палкой. Не до крови, правда. А то будет драка — за кровь тут нужно отвечать кровью.

Конечно, как рассказали Дули с видой Да, все эти подгляделки — не более чем игра, которую и затевают больше друзья жениха, подставляя свои спины под его удары. Ибо отношения собственности на женщин тут довольно тонкие. А потому есть риск переборщить с игрою, огрести по полной, сорвать свадьбу, умереть на поединке, получить пятно на род и так далее. Но в старину, говорят, всё было по-настоящему, и тот, кто дотронется до невесты в ручье или реке, сам мог стать её мужем. Иногда таким правом пользовались и сегодня — но это когда на девушку есть два претендента, а семьи между собою не договорились. Или один из претендентов уж слишком настаивает на своём праве на чужую невесту.

В этот раз такого не будет, заверил Да. Вамано назначена Саше, а роль «дружка для битья» сыграет Дули-Дулитл. Будет специально шумно просачиваться, чтобы Сашка его увидел и огрел палкой. Но не до крови! — ещё раз повторил вида.

Когда всё началось по-настоящему, и стало ясно, что игра в приготовления к свадьбе — вовсе не игра, да и никогда ею не была, мальчик впал в настоящий ступор.

Нет, Дули он палкой огрел, и на голеньких девчонок в ручье мельком сам поглядел. Но дальше ощущение дикости происходящего заполнило его настолько, что он и в самом деле практически вышел из своего тела. Это его тело куда-то вели. Его тело обмазывали всякой фигнёй, призванной символизировать что-то там. Это его тело ставили рядом с посторонней девчонкой, заставляли что-то повторять. Это его тело наблюдало, как девчонка развязывает шнурок девичьей юбки, та падает к ногам, обнажая то, от чего взгляд не отвести… но надо отвести, потому что надо взять в руки женское платье и надеть его на теперь уже свою жену…

А потом Вамано берёт специальную палочку для выщипывания волос и начинает «брить» мужу подбородок. Где бороды, конечно, нет, но обряд есть обряд: жена должна доказать, что владеет искусством брить спутника жизни чисто и безболезненно.

А вокруг ритмично ухают, восклицают, топают, взвизгивают и пляшут. Это традиционный танец, завершающий свадебную церемонию. В нём принимают участие все возрасты племени.

Движение же в танце вокруг жениха и невесты символизирует бесконечное и непрерывающееся течение жизни, рассказывал вчера вида Да.

Вот, блин, «Сеньор Робинзон»! Не заставят ли, как в том фильмике, ещё на глазах у всех и заниматься «этим», о чём там девки за гаражами рассказывали?

Но нет. Сперва жених должен принести свою добычу в дом невесты. После этого удовлетворённая семья окончательно отдаёт свою дочурку-кровиночку в чужой дом.

Почему этого не делается заранее, Дули не знал, а Да не говорил. Так предками заведено — и весь сказ. А что будет с невестой, ежели жених не добудет зверя? Тоже по-разному, был ответ. Если совсем всерьёз, то в таком случае жених из мужей возвращается обратно в статус мальчика. Теоретически у него есть шанс попробовать позднее жениться на другой. Но практически его обрекают на презрение, и сам отец невесты — новой невесты — отказывает такому претенденту. Такое, кстати, бывало в старину, когда стало жарко, и зверь почти ушёл. Но тогда и женились рано.

— А невеста? — спросил Саша.

— А невеста чего? — удивился Дули. Должна сидеть на пороге своего дома и ждать возвращения жениха с охоты. И не есть ничего, кстати. Хоть неделю. Такое тоже бывало, рассказывали старики, когда зверь ушёл. Не одна тогда невеста так вот в девках осталась Или умерла. Тоже одна из причин, по которым уламрам пришлось уходить на север.

— А если жениха того — зверь порешит?

— Другие охотники вернутся — расскажут, — был ответ. — Тогда невеста снова свободна.

«Дурь какая-то», — пришёл к выводу Саша.

…Самое интересное, что на сей раз так и вышло. Как в старину. Вамано судьба уготовила не дождаться жениха с первой семейной добычей.

Правда, не из-за того, что Сашку задрал зверь.

Не зверь.

И не его.

И не задрал.

Когда охотники вывели Сашу с тремя воинами, назначенными ему в помощь, в то место, где он должен был убить зверя, молодой кабанчик был уже близко. И мальчик поднял копьё, готовясь нанести тому смертельный удар — и отчаянно трусил при этом! И в этот момент шум сзади спугнул животное.

Треск ветвей, когда он ломанулся прочь, не мог заглушить яростного крика воинов…

* * *

Когда Саша со своими сопровождающими подошёл к месту, где собрались другие участники охоты, он похолодел. В кольце воинов лежал лицом вниз человек.

Нет!

Аннува…

Аннува ещё дёргался. Когда его перевернули на спину, стала видна большая рана в животе.

Саша узнал его — Гурргх. Один из тех, с кем ребята познакомились ещё в первую свою ночь в этом мире!

Гурргх мутнеющими глазами водил по сторонам. Наконец, взгляд его попал на Сашу. Непонятно было, узнал ли неандерталец парня — взор раненого так и не смог сфокусироваться, — но Гурргх едва заметно улыбнулся… и умер.

Разом словно отпустило всех. Охотники выпрямились. Один из них наступил Гурргху на грудь, поднял своё окровавленное копьё и мощно заорал.

Вождь Яли толкнул его:

— Тихо! Другие тут!

Точно! Охотники пригнулись, насторожённо вглядываясь в заросли. Потом придвинулись друг к другу, побубнили что-то, трое отделились и исчезли в зарослях. Четверо в главе с вождём Яли остались на месте.

Саша, естественно, тоже.

За эти дни в этом мире он научился держать лицо под контролем. Поэтому, надеялся, ничем не выдал того, что знает этого несчастного аннува. Смотрел на тело, сощурив глаза и стиснув зубы. Каменная морда чувств не выдаст.

А чувства в нём кипели.

Дурак, зачем ты тут? Почему ты не бежал? Почему так плохо прятался? Почему ты вообще пришёл один?

И одновременно: вы, ребята, оказывается, меня не бросили! Следили, сопровождали. Ждали. Ты ждал, Гурргх! И вот… дождался. Всё понятно: кабанчик наткнулся на тебя, ты себя выдал… Шевельнулся куст, хищно прыгнуло копьё, влажно чмокнуло, входя в кожу, — и ты перестал жить…

Из-за меня!

* * *

Возвращение обратно было нерадостным. Довольно хмыкал и время от времени приплясывал лишь воин, убивший аннува и привязавший его голову к поясу.

Вождь же Яли явно был озабочен. Лоб его гулял морщинами, словно каждая мысль отзывалась на нём движением кожи. Изредка Яли бросал странные взгляды в сторону Саши. Похоже, как-то связывал с ним новое появление аннува. Действительно: первая встреча с пришедшим от духов мальчиком — враги рядом. Опять вышли с ним в лес — то же самое.

Саша ощущал себя не слишком здорово, когда представлял этот ход размышлений вождя. Опять влип!

Блин, теперь уже точно убьют. Смыться, что ли? Да куда? С этим-то умением местных ходить по лесу он и на километр не отойдёт, как его догонят и спеленают. А тогда уже точно прибьют.

Так что мальчик шёл пока за вождём, словно пленный партизан за фашистом. Расстреляет почти наверняка, но, может, как-то ещё получится вывернуться. Вот выскочат сейчас наши самолёты из-за верхушек деревьев, дадут очередь — и нету конвоира! Или партизаны…

А что? Может, аннува его освободят? Может, не один Гурргх тут был? Как сейчас налетят, этих перебьют, его, Сашу, освободят!

В общем, второй, разумной частью своего рассудка мальчишка соображал, что ничего этого не будет. Что он просто так фантазирует от страха. Но ноги его тем временем двигались, стойбище их приближалось, секундочки его жизни тикали… Может быть, последние…

Бедняжка Вамано сидела на пороге чума. Интересно, а теперь как? Он, конечно, свиньи ей не принёс. Но ведь и обстоятельства особые. Как это… папа говорил… форс-мажор, во! Чё, девчонке так и сидеть голодной, покуда они на новую охоту не сходят? А ежели его сейчас прирежут за связь с врагами народа? Её вдовой назовут или брак их аннулируют? Или накормят куском его задницы? Интересно…

На площади между мужским домом и домом колдуна остановились. Вождь Яли всё-таки придумал, как он отчитается перед народом. Оказывается, злодейные аннува готовили нападение на народ уганров. В своих зловещих чащах они шипели и источали слюну, готовясь убить и съесть славных людей могучего племени. Но великие охотники во главе с вождём Яли не дали свершиться коварному преступлению. Умелый воин Вуни мгновенно обнаружил подло затаившегося аннува и одним ударом убил его! Так что всё в порядке, граждане, расходитесь, готовьтесь, сегодня вечером будет салют из двадцати одного залпа и дискотека.

А вот вожди, а также умелый воин Вуни, мудрый вида Да и подозрительный представитель дружественных покойников направились в мужской, он же воинский, дом. Причём чрезвычайного и полномочного посланника с того света недвусмысленно подтолкнули в нужном направлении.

Разговор сразу начался с крика. Кричал второй вождь Ваху. Этот белый мальчишка был ему подозрителен с самого начала, сообщил он. Какой, к духам, из него представитель духов, когда он по лесу ходить не умеет, по-человечески говорить только учится, оружием не владеет и вообще не уган? Нет, умный второй вождь Ваху не отрицает, что мальчишка — белого цвета и что он с духами связан. Ибо странен мальчишка действительно не по-человечески. Но с нашими ли духами он связан? Большой вождь Яли рассказывал, что встретили его в лесу рядом с тем местом, где опять-таки были аннува. И одного из аннува убили в схожей ситуации — когда он направлялся в сторону всё того же мальчишки. И кто он после этого? Не слишком ли самонадеян и беспечен был вождь Яли, когда не убил его на месте, а притащил к народу уганров? Притащил, как теперь уже ясно всем непредубеждённым людям, вместе с аннува, которых этот белый, похожий на духа, притягивает за собой?

Вождь Яли тяжело молчал. Он выступит последним. А пока пусть выскажутся другие вожди.

Другие вожди высказались в том духе, что, похоже, дела именно так и обстоят, как описал второй вождь Ваху. Подозрительные совпадения — где этот белый посланник с того света, там и аннува. Тянутся они к нему. Значит, не их это предок, не уламров. А засланный этот казачок от злохитрых аннува. Пакости их всем известны, знаются они и с духами воды, так что никто не может гарантировать, что аннува не изобрели похожего на уламра духа, чтобы вредить уганрам. Вон он даже и не говорит по-человечески — не смогли аннува, сами по-человечески не говорящие, научить своего диверсанта правильному языку.

Саше захотелось в туалет. По-маленькому. Говорят, так оно от страха и бывает.

Но он не показал страха.

С независимым видом поднялся с места.

Говоривший на лингвистические темы вождь умолк.

— Говори, говори-сейчас, — поощрил его Сашка. — Мне на твои слова… Сейчас покажу-скоро.

И, вопреки своей обычной стеснительности в этом вопросе, помочился прямо возле порога мужского дома.

И только потом сообразил, что, может, зря он так крутенько… Вполне может быть, что тем он тяжкое оскорбление здешним порядкам нанёс. Мужской дом — оно ведь дело такое. Сюда только воинов допускают. Так что мог Сашка своей струйкой сразу всех воинов обидно облить — в фигуральном, конечно, смысле.

Но пропадать — так с музыкой!

Хоть одного гада, но он с собою заберёт! Не страшнее динозавров, в конце концов! А он, Сашка, он, кстати, по местным меркам — круче всех охотник. Четверых динозавров завалил, троих в группе и одного лично! А вы тут косулям радуетесь, целые церемонии устраиваете…

И страх, сосущий его всё это время, страх, заставлявший трястись руки, заставлявший молчать, чтобы не дрожал голос, — страх куда-то ушёл. Стало легко и свободно. Словно тесный пиджак сбросил, что приходится надевать в школу по праздничным датам.

И он кивнул, вернувшись в чум, замолкшему «филологу»:

— Говори-сейчас. Мы с духами предков тебя слушаем-сейчас…

* * *

Если сказать, что Антон развил бурную деятельность, — значит, не сказать почти ничего. После того, как затянувшиеся раны позволили ему двигаться без опасения, что она разойдутся, он стал внедрять в каменном веке технологии будущего.

Сильно помог в этом вождь Кыр.

Вождь вернулся с охоты вместе с одним из своих опытных воинов — Гыхом, с которым Алина и Саша познакомились в первый день. Мужчины сразу рассказали, что второй мальчик из пришедших-с-земли-чудовищ детей жив и вполне здоров. Что он был взят уламрами, отведён в их поселение и оставлен там для непонятных целей.

— Что значит «непонятных»? — поинтересовался Антон, которому речь вождя переводила Алина. Хотя. Надо признать, Антошка довольно неплохо и сам понимал местное наречие — даже удивительно для четырёх дней. Но поскольку речевой практики у него было меньше, на всякий случай он попросил свою подругу подстраховать его в общении.

«Непонятные» цели, по мнению вождя Кыра, означали, что мальчика не принесли в жертву духам, раз, не съели ритуально, как хорошего воина, два…

Алина вздрогнула.

…наконец, его не убили около священного дерева, три. А держат в одном из чумов, причём явным образом следят. В то же время, видели Кыр с Гыхом, Сашха был вхож в дом, где собираются вожди уламров.

Кыр не делал никаких умозаключений по этому поводу. Неандертальцы вообще были ребятами предельно конкретными, и абстрактными заморочками себя не угнетали. Так что Кыр просто сказал, как припечатал, что такое отношение к Саше проистекает из двух вещей: того, что «рюди» всё-таки похожи на уламров, а во-вторых, уламры намереваются через пленного выведать место расположения стоянки арругов. Поэтому надо уходить. Ибо Сашха — хороший воин, хотя и шумно ходит, но уламры сумеют у него выпытать всё, что тот знает. Сумеют и всё. Они — мастера на такие штуки. Но главное, что раз уж уламры появились рядом, жизни всё равно не будет. Уламров много, они быстро переловят и распугают зверя. Арругам, которые к зверю относятся бережно, ибо это такие же братья для людей, с пришельцами конкурировать тяжело. Те убивают не столько, сколько нужно для пропитания — и уж тем более не просят прощения у зверя, что вынуждены его убить, ибо так предназначено, — а сколько сумеют. А зверь, у которого не попросить прощения, обижается и уже на даёт на себя охотиться. Например, рассказывали старики, когда-то арруги жили дальше к восходу, и так была дивная охота на больших рогатых травоядных.

Вождь назвал имя, но ребята не поняли, с кем из известных им животных можно его соотнести. Бизон или зубр? — предположил Антон, но сам же и констатировал: «Неважно, впрочем».

Так вот, продолжал Кыр. В старину такие звери, видя охотников-людей, лишь немного отходили в сторону, пряча своих маленьких и кормящих самок. А сами оставляли для охотников кого-нибудь из своих. В свою очередь, и люди убивали только его, и обязательно благодарили стадо за это.

Антон скептически дёрнул уголком рта. Ну, конечно, прямо идиллия! Небось, приукрасили старики прошлое, как всегда делается. У него вон папка как начнёт свою учёбу в школе вспоминать, так тоже у него — и учителя замечательные, и дети за уроками день-деньской просиживали, и дисциплина была. И забавы молодеческие, когда она дрались с какими-то «нахимовцами», которых определяли в их школу, когда они приезжали готовиться к параду. А что там было на деле, теперь уж не узнаешь.

Так что и тут, скорее всего, было всё проще. Видя угрозу от двуногих, стадо перемещалось в сторону, а на месте оставались какие-нибудь очень старые животные или очень глупые. Не соображавшие, что от мелких людишек исходит реальная угроза жизни. А потом это и было приукрашено в рассказах стариков.

Как бы то ни было, заключил вождь Кыр свой рассказ, он оставил двоих воинов далее наблюдать за лагерем чужаков, а они с Гыхом поспешили сюда, чтобы уводить народ арругов подальше от новой опасности.

— Погоди, — сказал ему Антон. — Посмотри лучше, что я тут сделал. Я научу твоих людей делать то же, и у вас будет много добычи. И не надо будет уходить от уламров на новые поля охоты. Может, это как раз вы отгоните их обратно.

Нахальное заверение, как по вкусу Алины. Но вождь Кыр был бесхитростен — как все здешние арруги. Ложь им была незнакома — без надёжности информации в этом мире было не выжить, и врать было себе дороже. Это девочка уже отметила. С какими огромными глазами слушали местные её рассказы о «той земле, откуда она пришла»! Не могли представить себе, например, дом, который сам бегает. Колеса ведь неандертальцы не знали! И как им, не понимающим, что такое она рисует на земле, понимать, как это — к чуму приделать неизвестно что, после чего он поедет — а что такое «поедет»? Но верили, совершенно верили — даже и в летающие чумы! Крылья они себе представить могли, не могли только понять, как дом ими машет. Но реплики отпускали совершенно предметные. Одна Алине запомнилась: «Страшно, должно быть, вниз смотреть?» — спросил однажды по этому поводу один из мальчишек.

Так что первые антохины «изобретения» легли на благоприятную психологическую почву. Люди ему верили, как верили вообще друг другу. А потом, когда убедились, что хотя бы частично его предложения работают, сами стали с душой вникать и даже развивать принесённые из будущего технологии.

Кроме того, Антон показал принцип и даже собрал модельку большого самострела. В принципе, ничего сложного, если ты читал хоть несколько книжек по истории. Иное дело, что здесь, в этих конкретных условиях, когда даже ветку от дерева не отпилишь без мучений, воплотить увиденные на рисунках схемы в реальность было крайне тяжело. Язык аборигенов Антон освоил действительно на удивление быстро — но как на нём сформулировать понятие ворота, когда они не знали колеса?

Тем не менее задумку реализовать удалось. Орудие было громоздким и тяжёлым, но зато теперь охотникам было достаточно собрать его прямо на виду у стада овцебыков и засандалить «штатным» копьём по зверю, не приближаясь к нему на опасное расстояние.

Заодно, кстати, и принцип колеса показал. Но это было воспринято без особого интереса — что им возить, охотникам местным? Застреленного из антошкиного самострела изюбря? Так на пересечённой почве замучаешься толкать ту телегу. Проще на месте разделать добычу, да на волокушах по частям и доставить до племени. Была бы лошадь приручена… Но так далеко изобретательность Антона не простиралась.

Да и времени, как оказалось, для этого не было. Утром пятого дня после того, как к племени арругов вернулся их вождь Кыр, к стойбищу, приготовленному к эвакуации, прибежал охотник. Он был из той пары, что вождь оставил наблюдать за уламрами и мальчиком пришельцев.

Все эти девяносто километров, что, по прикидкам Антона, разделяли оба племени, охотник, похоже, пробежал не останавливаясь. Во всяком случае, дышал он, как загнанная лошадь. Именно такое сравнение пришло на ум Алине, хотя загнанных лошадей они как раз ни разу и не видела.

— Я… видел… — сразу обозначил охотник степень своей информированности. — Уламр… убил… Гурргх… Уламры идут… сюда… Рюдь Сашха… с ними…

* * *

Прозвучало это гадко. Словно Гуся с фашистами пошёл, дорогу к партизанскому отряду указывать. Во что, конечно, ни Антон, ни Алина не верили.

— Сам пошёл? — уточнил мальчик.

— Идёт сам, — последовал ответ. — Воины ведут.

Ага! Ясно. Идёт, естественно, своими ногами, но под охраной воинов. Боятся, что сбежит?

А с чего Сашке бежать? Чтобы в здешних лесах заблудиться?

Далее. Раз охраняют, значит, не доверяют. Значит, связывают его с арругами. Поход предприняли после инцидента с Гурргхом. Поэтому воин, похоже, прав, полагая, что враги направились к их становищу. А зачем им Сашка, которому они не доверяют?

Думай, Антон, думай!

Первое: показывать дорогу. Может Сашка показывать дорогу? Да ни за что! Не тот человек Гуся. Он, скорее, карателей в болото завёл бы. Если бы знал, где оно. Значит, его ведут как ценного пленного?

Эх, знать бы, что он нарассказал этим… уламрам!

Как бы то ни было, надо готовиться к встрече.

Сколько у них есть времени?

Воин показал три пальца:

— Медленно идут. Три восхода идут.

Что можно сделать за три дня для обороны? Не уничтожать же, в самом деле, всех! Как правильно Алька сказала, увидев первый действующий лук: «Мы что, людей убивать будем?»

А вот как-то отвадить этих злобных уламров, как-то сделать так, чтобы те больше не совались к нашим неандертальцам — вот было бы здорово!

Ладно, будем думать.

Главное, чего они тут не знают — борьбы на расстоянии. То есть схватку копьё на копьё, дубинка на дубинку — к этому привычны. А вот как, если камень в бошку словить? Из пращи? Не насмерть, а так, чтобы сознание потеряли?

Значит, первое: усилить занятия по отработке навыков камнеметания. А что, куда проще, чем лук. Ну и что, что Антон сам его впервые только несколько дней назад освоил. И у него как раз камень летел, сказать откровенно, в направлении цели, только не в цель. Главное, принцип показал! Поймай только момент, когда конец пращи отпустить нужно — и всё в ажуре. А это опытом достигается. К тому же это — оружие не точное, а массового поражения. Если все воины метнуть камни, врагу мало не покажется.

Уламры же, получая камушками по лбу неизвестно от кого с большого расстояния, трижды задумаются прежде чем продолжать войну.

Дальше. Волчьи ямы. Да было бы чем накопать! Не лопаткой же от изюбря или как там этих быков зовут! Это только на картинке в музее первобытные люди мамонта в яме камнями забивают. А на деле — каким инструментом они ту яму выкопают?

Может, сетка? Бросить сверху, спеленать, пленить… О, кстати! А «плен» и «спеленать» не от одного ли корня происходят? Надо бы после возвращения у русички спросить. Или в интернете посмотреть…

Алина дёрнулась от неожиданного ржания Антона. А тот в самом деле не смог удержаться от смеха, представив, где интернет и где они! Чёрт, он уже успел настолько вжиться в эту действительность, что начинает думать о ТОЙ жизни, как об алинкиных рассказах аборигенам! А что тогда Сашка, который тут без сознания не валялся, а с самого начала действовал? Да вон и на Альку посмотреть. Болтает с местными уже совсем хорошо. В местную одежду вырядилась — своя-то совсем в негодность пришла после ходьбы по лесам да ночей на шкурах в пещере. Собирает ягоды, грибы и травы с местными женщинами. О чём-то беседуют кулинарном. Обучают те её правильно мясо готовить да грибы каменным ножом чистить. Будет ему жена однажды, коли не сумеют они отсюда выбраться.

Антона бросило в жар. Хорошо, если не покраснел. Если Алька не заметила.

А если выберутся?

Почему-то стало сладко в горле…

Всё, хорош! Надо думать, как ребят местных выручить. В конце концов, частично и из-за них, ребят, они тут в беду угодили. Думай, думай!

* * *

Далее совет протекал менее бурно.

Второй вождь Ваху после сашкиного «туалетного» демарша как-то потух. Вернее, глазками стрелял зло, но с высказываниями про связь пришельца с аннува завязал. Ощутил, значит, что о его мнении думают духи.

Основных мнений было два. Ждать аннува здесь, всем воинам племени вместе, не разделяя сил. Либо идти искать их «гнездовище», чтобы выжечь там всё калёным… Железа вот тут ещё не знал, но смысл высказываний некоторых вождей был именно таким.

Особенно ярился Ваху, рассчитывая, видимо, на то, что такая активность принесёт ему дополнительные бонусы в негласной борьбе с главным вождём Яли.

Поскольку единогласия достичь не удалось, было решено запросить мнения старого вождя.

Принесённая в чум мумия, как всегда, скалила зубы и молчала.

Вожди молчали тоже: старый вождь — дело священное. За каковое принялся вида Да.

Попрыгав вокруг мумии и покричав сакральные тексты — Сашка не понимал ни слова и полагал, что старина Да попросту изрекает ничего не значащий набор звуков, — вида присел напротив своего фараона и вперился взглядом в его лицо.

То было по-прежнему безмятежно.

Наступила пауза.

Сашка вспомнил слово: «благоговейная».

Вида Да начал перекладывать из стороны в сторону свои священные камушки и косточки, поочерёдно демонстрируя их собеседнику.

Как именно высказал своё решение старый вождь, осталось тайной. Точнее, Саша просто ничего не понял, но через какое-то время по чуму прошло этакое тихое «уфф», и вожди задвигались. Как торжественно подтвердил их ощущения вида Да, мумия велела: «Готовьтесь к войне»…

Итак, уганры начали готовиться к войне.

Боевое оружие хранилось в специальном месте. В воинском доме, завёрнутое в шкуру. Когда его достали, Сашка понял, чем оно отличалось от охотничьего и почему последнее не подходило для военных целей. Копьё с каменным наконечником — оружие ближнего боя. Его задача — нанести большую рану зверю, чтобы тот сразу упал и не нужно было за ним таскаться по лесам и ждать, когда тот обессилеет. А для дальнего боя используется тяжёлое и длинное, без наконечника копье, которое делается из твёрдых пород дерева. Для рукопашного боя предназначался топор. Тоже не такой, как для хозяйственных нужд. Не топор уже, собственно, а — каменный клык на ручке. Не рубить и не резать, а — раскалывать черепа. И третий вид вооружения — небольшие дротики. Почти стрелы. Расходный материал, для метания в начале боя.

Вторым необходимым атрибутом войны была, как оказалось, боевая раскраска. Услышав известие о мобилизации, воины принялись наносить на свои тела разные орнаменты. Сашка их языка не понимал, но веселился от души: было полное ощущение, что он присутствует при съёмках фильма про войну. Там, где бойцы обмундировываются. Нет, ещё лучше! Шварцнеггер в «Коммандо». Там, где он мажется, а затем пристёгивает всякие ножи и гранаты.

Сам он мазаться не стал. Не принято у них, у духов.

Особенно импозантно выглядел вождь Яли. Ожерелья, которые украсили шею бравого командира, означали, как пояснил вида Да, две вещи: ванимо, изготовленное из дорогих ракушек, что принесены с берега ещё тех, старых морей, служит признаком благородства, а другое — мокак, сделанное из пальцев людей, — рассказывает об убитых врагах.

Все же как мало люди изменились по существу, вдруг подумалось Сашке. Спортивные костюмы и короткая стрижка Отечественных бандитов — чем не тот же боевой раскрас? Вот разве что они не вставляют в нос украшения из двух скрепленных между собой кабаньих клыков…

Потом все плавно переместились к священному дереву. Митинг будет, ухмыльнулся Саша. За Родину, за Сталина…

Митинг был. И проходил он весьма активно. Кто-то из воинов приволок два барабана. Весьма странной конструкции, похожих, скорее, на бубны. Но большие. И под не слишком быстрый ритм уганры пустились в пляс.

Хотя… Нет, больше ритмические движения. Нет — движения под ритм. Движения, изображающие будущие действия. В танце воины явно имитируют нападение на своих будущих врагов. Польза двоякая, сообразил Саша: танец служит хорошей разминкой и, кроме того, психологически настраивает на победу в предстоящем сражении. Полностью отдавшись ритму, танцоры, украшенные хвостами из птичьих перьев, устремляются на незримого противника, бьют его копьями и имитируют отрезание его головы.

Вождь Яли сделал мальчику знак глазами. Ну точно как мама, когда хочет внушить правильные нормы поведения при гостях! Затем лидер уганров даже головой мотнул: а ты, мол, чего не пляшешь? Ну-ка, в строй!

Сашка внутренне пожал плечами. Не умею я по-вашему. Ну, ин ладно, покажу, как у нас танцуют.

В глубине организма подсасывало, но он знал, что главное в его положении — наглость. Пока он ведёт себя альтернативно, в нём будут видеть посланца духов. И значит, не убьют.

Поэтому он успокаивающе кивнул вождю, подошёл к «барабанщикам». Сделал жест руками: можно, дескать, я покажу, как у нас, у покойничков, играют?

Играть он не умел, но особенной науки в том, чтобы выбить современный ему ритм, тоже не видел.

Вождь Яли покачал головой: сначала мы закончим, а там видно будет.

Показалось или нет, что у Сашки с ним какой-то неформальный контакт наступает? Дедулька-то ладно, с дедулькой Да они действительно сблизились после того, как тот разъяснил воспитаннику его роль проходной пешки в здешних политических раскладах. Но вождь Яли был сделан из железа и стали, как говорили в том фильме про Штирлица. И вот уже несколько раз он явно демонстрирует некое человеческое поведение по отношению к полупленнику-полупосланнику невесть от кого.

Головой-то вождь покачал, но танец потихоньку свернул.

Подошёл к «оркестру», кивнул «музыкантам». Один из них отдал бубен мальчику.

Саша пристроил его у себя на коленях. Примерился, отстучал двойной ритм. Не очень попал, сбился. Выдвинул нижнюю челюсть — пробую, дескать. Внутренне собрался. Подобрался даже, если точнее. Как перед прыжком. Наука не велика, шепнул он себе снова. На два удара правой один удар левой. Ну!

Да, психология великая вещь! Сначала медленно, потом всё ускоряя движения, руки его практически сами по себе стали отбивать двойной ритм. Саша даже понял, что тут главное. Главное — мозг отключить. Пусть сами руки делают, что хотят. Они смогут, внезапно уверился он.

Да. Это произвело впечатление.

При всей жестокости и злобности, люди здесь не были, в общем, сильно умелыми в каких-то культурных вещах. Копьё кому в нужное место воткнуть или голову каменным ножичком в минуту откромсать — это да, тут без конкуренции. Но в музыке им достаточно было обыкновенного тягучего гула от ударов по коже одной рукою. И когда им показали новый ритм, люди здешние не смогли сдержать положительных эмоций.

То есть языками защёлкали.

Этот знак одобрения Сашка уже с самого начала знал.

Так что в поход он уходил уже с явно поднявшимися акциями…

* * *

В прежние времена, когда уламры не разбрелись ещё со своей засушливой прародины, войны были часты, рассказал вида Да. И тогда в поход собирались почти все мужчины. Настоящий такой табор собирался. Даже женщин молоденьких брали для поддержки. Они строили лагерь, убирали, готовили пищу. А воины тем временем могли заниматься боевой подготовкой. Поплясать там. Попеть. И совершить прочие религиозные дела. Очень практично.

Теперь-то уже времена не те, вздыхал старина Да. Последние, прямо скажем, времена пришли. Богатырей тех нет уже, что когда-то всю землю потрясали, да по два на десять антилоп зараз добывали. Из них вон только Старый Вождь сохранился. И это хорошо, потому как вконец воины измельчали. Подвигов никто уже не совершает, все погрязли в склоках и интригах.

На одно только и надежда остаётся, вздыхал духовный лидер. Что вот найдут воины проклятых аннува и уничтожат всех. И появятся в этой войне любовь и взаимовыручка между вождями, прежде всего между Яли и Ваху. А маленький белый посланец от духов поможет им духовной же силою предков. Ибо не верит он, прозревающий прошлое и будущее вида Да, что белый Саса с аннува связан. Знает вида Да, что слава белого Сасы велика, видит он, что могучих зверей убивал Саса в стране духов и не зря пришёл он к уганрам. А пришёл он показать им путь к усилению своему и к самой великой добыче среди всех уламров. Вот и ярятся хищные аннува, хотят исхитить и убить Сасу, ибо знают, что могучие предки прислали его для помощи в окончательной расправе с ними.

Потому и готовит он, вида Да, белого духовидца Сасу в могучие шаманы. Ибо всё очень удачно получается. Он, вида, будет потихоньку стареть и слабеть, но за это время вырастет Саса и станет его преемником, таким же видою. И будет хорошо и народу уганров, и ему, старому виде. И молодому виде, который замолвит словечко перед духами, когда уйдёт к ним вида Да.

Саша кивал. Замолвлю, да. Дай только с вождями, воспитанниками твоими, живым остаться. Да в свою «страну духов» вернуться. К «духу» Штырчику, к «духине» Виолетте, к «духу» директору по прозвищу Дир. Парням челюсть динозавра показать, девчонок его лапой попугать. Надо только улучить момент, когда Вива рядом будет…

К маме с папой хочется…

Вот ведь вечно дёргался во время завтраков — ну, как всегда: заснул поздно, папка одеяло сдёрнул рано, не выспался, не собрался, как всегда, с вечера, нужный учебник куда-то спрятался… А вот теперь как вспомнишь! Светло, солнышко играет, забираясь к тебе в тарелку, мама в своём халатике кофе для папы наливает, по телевизору о чём-то булькают, папа уцепляется за какую-то новость, обсуждать начинает… Эх!

Обо всём этом мальчик размышлял, механически переставляя ноги вслед за воинами. Снова они идут… Идут неизвестно куда. То есть известно: после недолгого спора решили вернуться на то место, где когда-то встретили белого мальчика из мира посмертных духов. Встретили, конечно, не так, как должны были бы — скорее, в плен взяли, а не сам он к воинам пришёл, как положено. Но коли вида Да сказал, что мальчишка — их талисман и помощник, значит, так тому и быть. Вот доведём его до места, а там он определится и расскажет нам, где злокозненных аннува искать. Ибо вида видою, а не верили ни главный, ни второй вождь, что белый Саса с ними не связан. И значит, выведет на врагов. Если он от наших духов пришёл, выведет добровольно. А если не захочет так, значит, пришёл не от наших духов, а потому будут применимы любые средства, чтобы развязать ему язык.

Саша это понимал прекрасно. Может, и не так дословно рассуждали оба вождя, но уж в поведении местных он разбираться научился. Хитрые-то они хитрые, но не артисты. То есть не отточены их манеры веками хождения в школу, с детства обучающей человека вести себя так, как надо, а не так, как хочется. И при определённом опыте жизни с ними и знании языка — не полном, конечно, всё ещё крайне неполном, но уже достаточном, чтобы понимать окружающее, а не быть зрителем немого кино… В общем, уже сейчас вполне себе понимаемы эти местные хитрецы. А значит, при нужде это понимание можно будет использовать. Например, усиливать подозрительность и недоверие между вождями. И как только не будет единства между ними — не будет единства во всём этом большом войске.

А войско собралось действительно большое, что бы там ни рассказывал вида Да. Больше тридцати воинов отправились в поход. Практически все мужчины племени. Поплясали, спели обязательную победную песню, как будто уже взяли верх над аннува. Последняя, резонансная настройка, так сказать. Подтверждение готовности воина к сражению. И потопали за орлом нашим вождём Яли…

Точнее, не за ним они потопали. А каждый — за своим вождём. Практически самостоятельные отряды.

И коли так — то есть шанс, что перессорятся они. Тем более что дедулька Да в поход не пошёл, противоречия сглаживать некому. А значит, есть возможность воспользоваться этими противоречиями и сбежать.

Надо только и в самом деле добраться с уганрами до того места, где они его пленили. А то здесь дорогу до дома ввек не отыскать. Среди всех этих бесчисленных деревьев, торчащих в разные стороны веток, упавших стволов, зарослей кустов… Даже здешние опытные «индейцы» постоянно отклоняются от маршрута, обходя все эти многочисленные завалы из упавших ветвей и стволов.

Словом, как во всём этом находят маршрут его спутники, уже было для Саши загадкой, а уж чтобы самому отыскать дорогу к родной пещере, он и не мыслил. У речки же всё ясно будет — помнит, как они тогда шли. Напросится в разведку, наплетёт что-нибудь про духов — и поминай, как звали…

* * *

Думать мешали часто. Потому что местные приставали к Антону то с одним вопросом, то с другим. Оно и понятно: неандертальцы активно осваивали изобретения из мира будущего. Кто говорил, что они глупее кроманьонцев, людей современного типа, и потому, дескать, вымерли? Ничего подобного! Эти, во всяком случае, схватывали всё на лету.

Лук освоили мгновенно. И хлопали себя по лбу совсем как мужички где-нибудь в русской деревенской глубинке: и как же сами не догадались! Тогда же, сразу после указания вождя Кыра нашли дерево с более упругими ветками — определить его породу ни Антон, ни Алина не могли, а у местных оно называлось «вур». Сделанные из этих деревьев луки стреляли дальше — метров на шестьдесят. Правда, и натянуть их для стрельбы на такую дальность могли только взрослые охотники. Антон с Рино могли пульнуть только метров на тридцать.

Стрелы тоже быстро усовершенствовали. Создали, так сказать, ударные — с каменными наконечниками, — и лёгкие, с костяными. Первые летели ближе, но зато сбивали с ног небольшую косулю. И уж точно наносили ей раны, несовместимые с жизнью. Вторые подходили для птиц и зайцев, ибо летели дальше и проникали глубже.

Так же быстро освоили пращу. Это при том, что Антон сам-то мог показать только принцип — и спина не очень-то ещё работала, и сам-то впервые по-настоящему применил это оружие недавно, в той памятно «битве» с птерозаврами. Но эти ребята уже на следующий день могли достаточно регулярно попадать в цель метров за пятьдесят. А если не надо было попадать в цель — то метали камни вообще почти в бесконечность. Уж силушкой господь неандертальцев не обидел.

Труднее всего пришлось с созданием катапульты. Антон решил сделать её по самому простому принципу — два бревна на платформе, между ними жгут, в него вставлена палка, к которой прикреплена сетка. В сетку накладываются камни — и аля-улю, как говорил Гуся.

Но вот технологически собрать такую конструкцию было невероятно трудно. Ни гвоздей ведь, ничего. А поди свяжи серьёзные деревяшки даже не верёвками, а чёрт-те чем!

В общем, хлипкая получилась конструкция, что уж там говорить. Но и это лучше, чем ничего. С её помощью наверняка удастся остановить чужаков на подступах к пещере.

Очень трудно было убедить арругов не покидать её. Как ни странно, но при своём уме и силе они уже привыкли бежать от уламров. Какой-то иррациональный ужас гнал их. Жестокость врагов? Да, конечно, уламры, как рассказывала местная хранительница преданий, она же колдунья-ведунья Гонув, убивали всех, включая детей. Словно зверей. Но почему было не сопротивляться этой жестокости?

Предположим, что это фашисты. Что с ними делали наши во время войны? Правильно, отвечали кровью за кровь. Вдесятеро.

А у этих первая реакция — уходить.

Вот так они и вымерли, чёрт возьми, неандертальцы! Всё уходили и уходили, пока их не загнали в тундру и в горы. Может, легендарные «снежные человеки» — они и есть. Вернее, их потомки, навсегда сохранившие страх перед людьми, а потому прячущиеся от них и по сей день.

То есть не по сей, вспомнил Антон. Здесь-то как раз ничего ещё не решено. Здесь неандертальцы, люди хотя и мирные, дружелюбные, полностью позиций перед жестокими уламрами ещё не утратили. Выживать они умеют, охотники из них не хуже. Если встретят врагов в лесу, то, как показывает практика, вполне в состоянии победить их, а сами уйти. Так в чём проблемы?

В организации!

Как понял мальчик из рассказов местных, арругов ставила в тупик именно организация противников. Пока одни неожиданно нападали на охотников в лесу, другая их группа атаковала стойбище, третья отсекала пути к бегству.

Арругам это было непонятно. Воины должны сражаться с воинами, — так понимали они правильное мироустройство. Засады, нападения из-за угла — если, понятное дело, не охоты касалось, не зверей, а людей — это было для них неприемлемо не то что с точки зрения морали, а… А просто не умели они так! Люди были лесные, практичные, вопросами морали тут никто не заморачивался не потому, что не хотел, а потому что не было её, морали. Не было времени философствовать и изобретать разные идеологии. От голода каждый день спасались — охотой, собирательством. Ничего ж выращивать не умели! Но зато были обычаи, были поконы предков. Были некоторые правила общежития, охоты, жизни, диктуемые простой целесообразностью.

И вот в эти правила арругов убийство женщин и детей не вписывалось. Возможно, потому, что неандертальцев было мало, жизненного пространства им хватало. И когда два племени сталкивались на охоте, то предпочитали разойтись в пространстве, нежели воевать за него, полностью уничтожая врага. В том числе — его лишние «рты». А потом, раз в год, радостно встречаться и обмениваться невестами…

Иное дело, что рассказ Кыра отличался от рассказов женщин о таких «ярмарках». По его словам, мужчины там как раз воевали друг с другом. Ну, не всерьёз, не до смерти. Но всё остальное было по-настоящему. Из-за женщин, конечно. Действительно, права ведунья: женщин из своего племени брать замуж нежелательно. Дети получаются слабые и больные. Значит, надо брать из другого. И на этих ежегодных встречах с взаимного согласия двух племён, невест похищали. А как иначе? Во-первых, не договоришься — о чём договариваться? Что может один народ дать другому, чего бы тот не имел? Волчью шкуру? Мясо мамонта? Так всё своё есть. И, наконец, как определит та же женщина, хороший её воин взял или так себе? Да по результатам похищения же! Тем более — в условиях, когда её охраняют свои мужчины. Причём не смотри, что игра — охраняют всерьёз! Догнали с похищенной, поймали, побили — значит, плохой ты воин, тебя и в родном племени засмеют. Догнали-поймали, но ты отбился — молодец, достойный муж будешь. А ежели вовсе убежал, следы запутав — свои-то ладно, это хороший охотник умеет, а вот запутай следы двоих, в особенности, если девица нарочно пытается путь отметить… Вот — это уже дело героическое, это отличный воин!

Правда, бывает, если понравился похититель девушке, то она сама ему помогает от погони уйти…

Как бы то ни было, женщины и дети были у арругов большой ценностью. А мужчины друг к другу хоть и без излишней предупредительности относились — на то они и воины, — но и не убивали без нужды или ради развлечения.

Поэтому странны им были уламры и ужасны. Поэтому и бежали арруги от них не как от людей, а как от стихийного бедствия, как от болезни моровой.

…Поэтому и хотелось Антону пресечь это вечное отступление.

Думай, Антон, думай!

Где лучше организовать оборону? Вокруг пещеры или на дальних подступах? Первое плохо потому, что враг в этом случае узнает географическое расположение главной базы арругов. Второе плохо потому, что неизвестно, каким путём пойдут — идут — противники.

Наш парень бежал с вестью прямо. Мог он оставить следы, достаточно ясные, чтобы разобрать их и пойти по ним? Чёрт! Мог. А мог и не оставить — не мальчик.

С другой стороны, противнику надёжнее всего подойти на то место, где Сашка попался в плен. Плюсы: они знают маршрут, они знают, что там были арруги. А там, на месте, отыскать следы или, ещё проще, поставить Гусю на угольки и выведать всё. Выдаст Сашка Гусев? Этот? Этот не выдаст! Гуся — кремень! Но вдруг? Кто как будет себя вести, если как следует пытать? Говорят же всякие спецы в интернете, что нет таких людей, которые могли бы выдержать профессиональный допрос. А чем владеют здешние головорезы, мы не знаем…

Значит… Цели определяются. Предварительно — направить разведчиков по обоим направлениям. По прямой к вражеской стоянке. Чтобы двигались скрытно, не торопясь: им важнее не добраться до места, а вовремя заметить встречное движение. И второй отряд — на то место, где, по рассказам местных, захватили Сашку.

Дальше? Дальше по приоритетам. Важнейшее — выручить Гусю. Отбить, выкрасть, перехватить. Уже легче — они будут втроём и всегда смогут смыться.

Ой, нет! — замутило Антона от такой мысли. Вот натура человеческая подлая! Эти ребята так нам верят, вон даже вождь Кыр, как убедился в действенности технологических новшеств, с надеждой и доверием к его, мальчишки, словам прислушивается! Бросить этих людей? Нет, сперва победим, обеспечим им безопасность!

Ладно. Выручаем Гусю. Дальше что? Как отвадить врага, сил которого не знаешь? Нет, численность примерно понятна: воин этот, что весть о походе уламров принёс, долго растопыренными пальцами крутил, цифру больше десяти обозначить стараясь. Беда! Всё, как в этих фильмах про первобытных, что папа с торрента скачал, — строго предметное мышление. Ноль абстракций. Всё, что больше того, что можно сосчитать с помощью десяти пальцев, — «много». А в то же время такая абстракция из абстракций, как духи, — нате вам в полной конкретности! Хоть никто их никогда не видел…

Значит, врага больше десяти. Судя по уханьям воина, много больше десяти. То есть и тридцать, и пятьдесят, и сто. Может их быть больше ста? Сто? Чёрт его знает! Такую прорву с семьями и детьми прокормить — это ж с охоты не вылезать надо! Если сто ушло — минимум столько же должно в «лавке» остаться. Надо же кому-то кормить ещё как минимум двести жён и двести детей. Если по одному ребёнку считать. Что вряд ли.

Значит, сильно меньше их, чем сто. Половина, в лучшем случае. Становище у них большое, юрт много, сказал следивший за уламрами воин. Чёрт, и меру времени они тут не знают! «Меньше, чем за свет обойти можно». На сколько меньше, чем за день? За полдня, за час, за полчаса? «Сильно меньше». Ага! Исчерпывающая информация!

Ладно, будем исходить из худшего. Их пятьдесят, врагов. Нас — меньше двадцати. Восемнадцать, если быть точным. Включая и здешних мальчишек, что близки к возрасту воина. Я — девятнадцатый. Хотя ни копья, ни лука по сравнению с ними и держать не умею.

Антону стало вдруг жарко, когда вспомнил о чувстве стыда, что испытал давеча. Когда увидел, как арруги, ухватив принцип лука, почти мгновенно переделали оружие так, что оно стало стрелять почти в два раза дальше. А всего и дела, что взять потолще дерево, да помощнее тетиву скрутить!

Правда, поняли они всё правильно: не та, дескать, сила у раненого «рюдя», чтобы настоящий лук согнуть, спасибо вообще, что показал. Но всё равно было стыдно ощущать свою неполноценность.

Или взять эту катапульту. Он опять упёрся в чистую схему. А лично вождь Кыр, увидев, как всё время рвётся «пружина» из конского волоса, предложил усилить её кожаными ремешками. И всё получилось!

Конечно, катапульта здесь — стрельба по воробьям. Лучше бы онагр какой или как там называлась эта стрелялка большими копьями. Но никогда Антон особо внимательно все эти схемы не рассматривал — не думал же он, что так эти знания пригодятся! А теперь хоть пресловутого Ведь-м-ака вызывай, местного духа, который якобы сидит в чаще леса и всё знает. Пусть, дескать, объяснит, как этот онагр сделать, имея на руках ветки от деревьев и ремни из необработанной кожи.

Да ничего! Ежели в сетку катапульты камней наложить да выстрелить — неплохой пулемёт получится. Тут же главное — не убить…

Какие Алька глаза сделала: «Ты что, людей убивать собираешься?!» Не убить главное. Отогнать, испугав. Так сделать, чтобы закаялись сюда приходить. Чтобы в священные предания вошла идея: там страшно, туда нельзя!

А как этого добиться?

Думай, Антон, думай…

* * *

Идти по лесу неимоверно трудно. Лес хорош на даче. Когда погулял, грибы поискал, к обеду вернулся, а там у мамы на столе уже всё дымится.

Но когда идёшь час, второй, третий… Когда идёшь часами, выискивая место, куда поставить ногу, перешагивая или перелезая через упавшие стволы, пробираясь между ветвями кустов… — очень скоро начинаешь ощущать себя так, словно ты плывёшь сквозь какой-то зелёный компот.

Только он не сладкий. Он солёный. От пота, что течёт по лицу, забираясь в глаза и в рот.

Идти было ничуть не легче, чем в первый раз. К языку уганров он, может, почти и адаптировался, но вот к языку леса — нет. Уж слишком шершав был этот язык.

Вот Саша и шёл, как говорится, прежде всего на «морально-волевых». Не заботясь особенно о тишине и скрытности. Вот ещё! Тут и так-то не знаешь, как ноги уберечь! «Мокасины», как он по аналогии назвал эти куски кожи, что были обёрнуты вокруг ступней и лодыжек, подошвы, естественно, не имели. То есть идёшь, как будто голой ногой по голой земле. В какой-то мере роль защиты увеличивала «стелька» — кусок высушенной кожи, положенный внутрь «мокасина». Но именно — в какой-то. От острого сучка или камня это ни в какой мере не уберегало.

Не кроссовки, в общем.

— Что, маленький дух, у вас по лесу не ходят, в стране духов? — с издёвкой спросил однажды второй вождь Ваху.

— У нас в стране духов по небу летают, — огрызнулся Сашка. — И на лошадях ездят.

Ваху изумился. Даже на секунду потерял свой презрительно-пренебрежительный вид.

Потом опомнился, спросил, издевательски осклабясь:

— Может, у вас и на носорогах волосатых ездят?

Сашка ухмыльнулся презрительно:

— Носорогов волосатых у нас нет. Перебили мы их. Всех. А на мамонтах ездят. На горб садятся, палку в руки и едут…

Ещё один удар пропустил Ваху. Поскучнел разом, отошёл. А ведь Саша и не врал фактически. Чего, на слонах у них в Азии не ездят, что ли? Запросто! Эх, надо было бы разве ещё добавить вредному вождику, что мамонты у них — лысые. Стригут их. Из эстетических побуждений.

Впрочем, сказать этого он всё равно не смог бы. Слов таких не знал ещё на языке уганров. Ну, об эстетике тут, понятное дело, представления не имели. Но можно было заменить словом «красота». А вот как сказать «стригут»? Тут никто и понять не сможет, что это такое. «Режут волосы»? Так тут их не режут. Рубилами, что ли, их резать? Бороды выщипывают, есть такое дело. Но подумать только, что представит себе Ваху при словах: «У нас женщины (это по определению, мужчины ведь этим не занимаются) мамонтам шерсть выщипывают»! Народ тут доверчивый, но не до такой же степени…

Но разговор этот любопытные последствия вызвал.

На ближайшем привале уже вождь Яли спросил:

— Расскажи ещё, как у вас на мамонтах ездят.

Оказалось, что среди уганров никто, в общем, ничего особо и не знал про него, приблудного покойничка. Вредный вида Да эгоистично при себе придерживал рассказы о «посмертном мире», коими его пользовал гость оттуда все эти дни и особенно вечера. Дедулька зачем-то придерживал при себе эту стратегическую информацию. Видно, хотел потом для своих «проповедей» использовать. Ну, когда навертится, нашаманит, а потом вещает замогильным голосом. А для окружающих воинов Саша так и оставался пойманным в лесу ожившим мертвецом.

Зомби.

То-то и вождь Яли к нему переменился. Сменил гнев на милость. Точнее, алчность на насторожённое внимание. Вида Да постарался, видать, донёс информацию, что покойничек-то не приблудный и не военнопленный. А ценный союзник с того света.

Если по отношению к нему правильно себя вести.

И потому сейчас вождь Яли испытывал нечто вроде конфликта интересов. С одной стороны, ему не меньше, чем всем, хотелось уничтожить аннува. И он вполне разделял точку зрения Ваху-конкурента, что белый мальчишка как-то к ним причастен. Тот убитый аннува шёл с птицей явно к нему. То есть что делал? — хотел принести жертву. Что это означает? Что белый мальчишка — дух и для аннува.

Хорошо, успели перехватить, не дали свершиться злодеянию. Но всё это означает, что мальчишка знает, где гнездятся аннува, и если откажется показать их кубло, то надо его легонько поджарить, дабы выпытать нужную информацию.

С другой стороны, мудрый вида Да не зря стал втягивать духа в жизнь племени уганров. Много ценного может перепасть от него, если удастся перетянуть мальчишку окончательно на сторону племени, убедить отказаться от аннува. И вождь Яли сильно жалел, что этот дурацкий второй аннува попался им во время ритуальной охоты на специально подогнанного мальчишке кабанчика. Был бы тот уже членом племени. Затем приняли бы в воины официальным порядком — и всё, сила духов будет с его, вождя Яли, племенем!

И с ним, вождём Яли, прежде всего. А не со злокозненным выскочкой Ваху.

И потому чувствовал себя вождь Яли не в своей тарелке, отправляясь в этот поход. Он, по сути, играл по плану конкурента. И случись, что мальчишка не укажет им стойбища аннува, ему, Яли, придётся своими руками уничтожить свой талисман в будущее. И смертельно рассориться с поддерживающим именно его видой Да. Который настрого велел сделать так, чтобы с головы белого маленького духа не упал даже волос…

* * *

Антон придумал.

Хотя сначала казалось — наоборот: всё плохо, ничего не придумывается, ничего не получается.

Катапульта развалилась. Пока прилаживали деталь к детали и закручивали верёвки, всё, казалось, работало. Пробные метания показали, что устройство функционирует как надо. Вот только камни летят недалеко. Нужно силу закручивания — увеличить. Сделали. Вот тут катастрофа и вышла: после удара метательной балки о перекладину — поперечную ограничивающую балку просто вынесло. Ремни, скреплявшие конструкцию, не выдержали.

Антон ходил до конца дня, как в воду опущенный. А ночью, когда отчего-то усилившиеся боли в спине заставили проснуться, вдруг пришло ясное, как утро, понимание!

Если в здешних условиях не сделать сложное орудие, то можно сделать несколько простых! Самых простых. Элементарных. Тупых.

А что может быть тупее рогатки?

И наутро работа закипела. Правда, резины тут, конечно, не было. Но было в избытке тонких и гибких деревьев. Тяжеленько их было рубить каменными орудиями — ну да для местных крепких мужиков это была нормальная работа. А так — чего проще? Вырыл яму костяными лопатками — воистину! — лопаток съеденных ранее животных возле пещеры была далеко не одна, даже и от мамонтов несколько. Вкопал вертикально ствол с двумя расходящимися английской буквой «ви» ветками. Перетянул их сеткой. Положил в сетку камней с десяток. Нагнул дерево. Несколько часов тренировки на точность — и тот самый «пулемёт» готов.

Правда, каждый раз ствол в яме расшатывается. Но и это на пользу — можно повернуть его немножко — и в другом направлении выстрелить. Лишь только заново камни в яме утрамбовать.

Из той же серии — ещё одно орудие. Что-то вроде гигантского лука. То же гибкое дерево. Прикрепляется к горизонтально лежащему стволу. Натягивается, как лук (вот только опять эти ненадёжные кожано-волосяные верёвки, будь они неладны!). На тетиву накладывается длинный дротик, камень или — в их условиях самое эффективное — сетка с камнями. И пуляется. Да к тому же всё орудие можно направлять в двух плоскостях — вертикальной и горизонтальной.

Конечно, работало это кисло, ненадёжно, неточно, недалеко, но… работало. А уж для местных, быстро всё ухватывавших, Антон быстро стал чем-то вроде местного Кулибина. Или даже Леонардо да Винчи. Полный почёт и уважение!

Продумал Антон и тактику.

Бойцов мало, значит, нужно вести наступательную борьбу. Вернее, партизанско-наступательную.

Группу воинов отправить на место возможного выхода противника — в ту точку, где убили Рога и пленили Сашку. Они должны навязать противнику изматывающие боевые действия, не вступая в прямые столкновения. Но постоянно обстреливать из луков и пращей и уводить его в сторону от базы-пещеры.

Убивать? Нет, Алечка, убивать не будем. Мы не Наполон, мы — Кутузов. Убьёшь — придут другие. Мстить. А вот толпа израненных, издёрганных, голодных врагов, кои за счастье посчитают, что вообще выбрались из здешних враждебных лесов, где стреляет и ранит каждый пень — это самое то. Пусть для них и для их детей в этих местах навсегда страшный Дюдюка поселится. Или Ведь-м-ак, как угодно. Всё равно.

Про «дюдюку» как раз Алька и вспомнила. Опять вод вечер зашёл разговор о доме. Вот она и рассказала, как в детстве папка пугал её Дюдюкою, который жил в трансформаторной будке. Там действительно всегда что-то низко, басовито гудело, на дверях были нарисованы черепа и молнии, всё было мрачно и торжественно. Так что маленькая Алька будку обходила третьей дорогой. А когда они проходили мимо неё с отцом, возвращаясь с прогулки из рощи, она всегда горячо клялась быть послушной. Ибо отец не упускал случая вспомнить какой-нибудь её недавний грех и менял направление движение поближе к «дюдюке», якобы желая отдать ему преступную дщерь.

Дщерь боялась и упиралась. И пылко клялась…

А как-то проходили недавно мимо того же места вместе с отцом. И Алька сказала ему: «Всё ты врал, папка! Нет там никакого Дюдюки!» И они оба с папкой чуть не умерли от смеха.

А потом он сказал: «Вот заведёшь своего ребёнка — и Дюдюка там снова поселится…»

Так и для уламров тут должен поселиться Дюдюка.

Потому они и видеть не должны арругов.

Вторая группа — поначалу три человека — продвигается по известному уже пути к лагерю противника и устанавливает там наблюдение. Если окажется, что воинов там осталось мало, то прилетает гонец, выделяется группа поддержки, и для уламров там начинается та же жизнь, что для уламров здесь. Никакой охоты, никакой добычи: осмелившиеся сунуться в лес возвращаются к своим вигвамам, утыканные зазубренными стрелами. При благоприятном ветре вообще пал на них пустить, устроить лесной пожар. На последнее, правда, Антон не очень полагался. Но все дни, что они здесь были, стояла сухая и жаркая погода, так что чем чёрт не шутит. Зато если удастся — враги сами убегут.

И, наконец, третья группа — самая маленькая и самая главная. В неё вошли вождь Кыр и два самых лучших воина по его выбору. И Антон. Их задача — каким-то образом выдернуть Гусю из лап врагов. Каким образом — пока неясно. Но это, надеялся Антон, сразу выяснится, как только они увидят противника…

* * *

Саша старательно припоминал всё, что видел по телевизору, читал в книжках и находил в интернете. Вот так: вроде живёшь в своём мире, и кажется он тебе полным и целым. А как начнёшь пересказывать его жизнь посторонним — и это оказывается довольно сложной задачей.

Поди, например, переложи на уровень понимания местных мозгов, что такое, скажем, — «ехать». Просто ехать на автомобиле. Когда здешние не то, что колеса не представляют — не представляют, что это значит — «катиться»! Для них только камни катиться могут — и то когда с горки их пустишь на столпившееся внизу лошадиное стадо. А потом две слеги свяжут, концы на плечи водрузят — и потащили тяжеленную тушу, как на носилках. Или та же конструкция, но одним концом по земле волочится. Так их женщины чумы во время переходов волокут.

Сам не видел, но вида Да рассказывал.

А как рассказать, к примеру, про футбольный мяч, забитый в окно учительской?

Что такое мяч? Надутая сфера из кожи. Думаете, дальше трудно будет объяснить, что такое сфера? Ничуть! Трудно объяснить, что такое — «надуть»! Сам процесс показать можно, но они не понимают цели! Они тут даже лягушек не надувают. Опять тот же детский удивлённый взгляд: а зачем?

Зачем мяч? Чтобы играть. Что такое — «играть»?

Тут не играют. Тут некогда играть. Это маленькие дети возятся с камушками и косточками. Но это они уже копируют взрослые занятия — производство орудий и свежевание добычи. А лет с семи уже начинают участвовать в «производственном процессе» — отыскивать дополнительную пищу в лесу, помогать при разделке животных, обрабатывать кости и сухожилия.

Хорошо, поясняю. Играть мячом в футбол — это как бы понарошку как бы воевать с как бы чужим как бы племенем, борясь за наполненный воздухом похожий на голову предмет, чтобы без помех забросить его на территорию противника. Теперь понятно? Понятно. Но, прости, белый дух, ведь это же идиотизм! Голова — это ценная добыча, показатель доблести воина. Вон у вождя Яли, например, четыре высушенных головы. И одна, ещё не высушенная — голова аннува. У вождя Ваху тоже четыре головы. Но среди них нет аннува. Поэтому вождь Ваху очень хочет убить аннува, чтобы сравняться в доблести с вождём Яли. И его воинам надо убить аннува, а то давеча на охоте голова врага досталась воину опять из клана Яли.

Но швыряться головами в противников? Свою добычу и доблесть им отдавать? Нет, спорт у вас, у покойников, достойный, слов нет. Настоящий, воинский. Но как-то неладно вы его устроили. Вот если бы противнику головы снимали да к себе в ворота забрасывали. Кстати, что такое ворота?

Сашка развеселился. Представляю, подумал он. «Милан» с «Интером», ага! Догнали всемером одного и бошку ему долой! Или спартаковцы за динамовцами с шашками гоняются и головы им смахивают! А ворота — что ворота? Это место, естественно, куда закидывают оторванные бошки!

Да, суровые у вас там нравы, у покойничков, качали головами воины. То-то вида наш духовидящий в тебе, парень, могучего воина обнаружил. Но что такое учительская?

Ну, что такое учительская, Саша смог объяснить с большим трудом. Тщательно подобрав слова, он нарисовал им что-то вроде: «священный вигвам нескольких вид, где они общаются с духами и готовятся к занятию, где будут рассказывать о правильной охоте молодым воинам».

Представил себе директора.

Да, а главный вида у них — директор Дир. Такой могучий вида, что волосы себе на голове полностью выдернул. Все. До единого. Остальные виды ему подчинены. Вот ему юный воин Саса с другим юным воином Штырчиком («Штыр… Ш-ш… Штыр-чик…») в порыве священной ярости голову в окно и забросили. В смысле — в продух его священного вигвама, где собираются мудрые, но подчинённые Диру виды.

Саша против воли фыркнул. Представил директора школы в вигваме, лысого, в зубах и клыках… ну, в ожерельях, то есть… и перьях… изрисованного, как вида Да, всяческими каракулями по самое не балуйся… И в обнимку с мумией Макаренко! Привязанной к колышку, чтобы не падала…

Саша даже забыл, в каких сложный обстоятельствах сейчас находится. Только окружение воинов — ага, в зубах, клыках и перьях! — увлечённо внимающих каждому его слову, удерживало от того, чтобы от души похохотать над представившейся картиной.

И что сделал могучий вида Дир на такое проявление неуважения? Ведь это же, получается, вы этой головой, ему заброшенной, заявили, что сильнее его?

Да, вздохнул Саша, с интересом взглянув на догадливого воина, задавшего этот вопрос. Из клана Ваху воин. Да, вот он нас и наказал, могучий вида Дир. Меня вот сюда отправил. К вам. Ну, не к вам, но получилось, что к вам. А юного покойничка Стырчика («Ш-ш… Шшштыр-чи-ка») — ещё куда-то. А может, тоже сюда. Но только, в отличие от меня, он с вами не встретился.

Может, к аннува прибился, — неведомо зачем добавил Саша. ОЙ! Вот именно так: ОЙ! Нет, точно, какая-то сила его тут озаряет! И эта сила — на его стороне. Она подсказала эту фразу!

Так что если Штырчик («Ш-ш…») к аннува прибился, то надо будет ему, Саше («Са-ш-ше…»), отправиться туда и вытащить друга… не понимают… ну да, нет тут друзей… вытащить родича от аннува и привести к уганрам. И тогда точно вся поддержка всех белых покойничков уганрам гарантирована будет.

Нет, грозный вида Дир возражать не станет. Он на самом деле нас не от злобы сюда забросил, а чтобы могли мы буйство своё молодецкое среди вас потешить. На стажировку, в общем. Да. Есть такое священное слово: «стаж… ж… ж-ж-ж… ста-ж-жир-ров-ка». Стажировка.

Вот таким примерно образом проходили доклады мальчика уганрам о положении дел в потустороннем мире. Это были даже не переводы на другой язык. Это было перетолковывание понятий одного мира в понятия другого.

Причём какой отклик то или иное понятие найдёт в головах здешних слушателей, заранее предсказать было невозможно. Например, после истории с директором и закинутой ему в учительскую юрту головой простые воины сильно зауважали белого духа. Вождь же Яли явственно переменил своё отношение к мальчику.

У него всё щёлкнуло, став в голове на правильные места. Потому мальчишка и безбашенный — драться с ним хотел, несмотря на то, что гораздо слабее. И оружием здешним не владеет. Просто он ещё не воин, его только учат. Но можно представить, какова там воинская учёба, коли мальцы головы в чумы могучих вид забрасывают! А те их в ответ не убивают, а наоборот — в мир живых забрасывают, на какую-то «стажировку».

Яли был опытным вождём. Он понимал, что молодого воина от игр детских — головами, жуть! — на реальную охоту или тем более войну отправить — да это поощрение, а не наказание! Мудр вида Дир, весьма мудр! Правильно воинов готовит.

Больших воинов готовит!

Об этом вождь Яли сам Сашке сказал. Умолчал, правда, о том, что и в нынешних условиях хорошо во всех отношениях было бы мальчишку просто съесть. Полезным он будет: много у него оказалось нужных качеств.

С другой стороны, очень невыгодно сейчас его есть. Он дух ещё маленький. Съешь его сейчас — маленькие достоинства впитаешь. Не развитые ещё. А потому самое ценное сейчас в нём — именно его связь с потусторонним миром. И вида — или как там, у них? — «директор» Дир наверняка сейчас за своим любимым учеником наблюдает. А что не реагирует — так на то и стажировка. Он бы, вождь Яли, тоже в последнее мгновение на помощь к юному воину из своего клана пришёл бы, когда б тот, к примеру, с волком или кабаном не мог справиться. Только так воина большого и воспитывают.

Так что трижды прав мудрый вида Да — нельзя есть белого духа. Он именно как дух ценен. Как связь. С тем могучим миром мёртвых, откуда он пришёл. С такой связью ему, Яли, вообще никто страшен не будет. Ни уламры чужие, ни аннува злобные. Ни Ваху, змей подколодный.

С парнем дружить надо, хоть и не по рангу это ему, могучему вождю Яли. А через него — с его миром, где ездят на мамонтах, летают на птицах, охотятся на носорогов и главное — имеют таких могучих директоров, что те запросто перебрасывают их, как хотят, через Кромку меж мирами живых и мёртвых…

* * *

Всё было приготовлено.

К войне.

Группа поиска ушла к чужому лагерю. Группа обороны дежурила возле «орудий» у пещеры. Женщины и дети, включая Алину, сидели в пещере и готовили стрелы. В обычные времена подготовкой оружия занимаются только мужчины, но сейчас от прежних обычаев приходилось отказываться. Мужчины были нужны на «фронте».

Основная же группа бойцов рассредоточилась на путях возможного подхода противника к тому месту, где с ним состоялась первая встреча. Тут тоже всё готово.

Маршрут отхода отвлекающей группы осмотрен заранее. После нескольких сот метров пути враг должен был выйти на заболоченный берег большой реки. Здесь была приготовлена засада.

По пути устроено несколько сюрпризов. Там, где позволяло наличие мелких деревьев, их согнули, нагрузили сетками с камнями и приготовили к «выстрелу». Единственной заботой было — как побыстрее и понезаметнее смыться с места действия тому воину, который отпустит удерживающую конструкцию верёвку. Но это, как выяснилось, неандертальцы как раз умели здорово. Секунда — и там, где только что стоял человек, снова зелёные ветки.

Которые даже не колышутся.

Но самое сложное было — придумать, как вытащить Сашку…

* * *

Саша сразу узнал место, где они впервые встретились с уламрами. Картинка с пейзажем, оказывается, накрепко врезалась в память. Вот те камыши вдоль берега, где он сидел, вон два дерева, что служили ориентиром для них с Рогом. Во-он на опушке кусты, из которых его вытащили подручные вождя Яли.

Как давно это было!

И будто вчера…

А вон костяк лежит! Это же… Да, это были обглоданные косточки бедняги Рога!

Мальчику стало дурно.

Сглотнул, помотал головой.

Эх, гады, ответите вы мне!

Между тем, он до сих пор не знал, как сделать так, чтобы уганры «ответили». И надо ли это. То есть за Рога они ответить обязаны. Но что после этого «ответа» будет делать тут он, Саша?

Он ведь вообще не знал — не остались ли эти злобные уганры его единственной опорой в этом мире? Может, Антоха помер давно от ран своих. С Алькой могло произойти за эти дни всё, что угодно. Да просто элементарно ушли аннува в дали неведомые после своей далеко не дружественной встречи с уламрами!

Саша сам не заметил, как привык называть неандертальцев по-уламрски…

И где их тогда искать, аннува-арругов?

В общем, не исключено, что ему одному тут век коротать. Но одному… В этом лишённом милосердия мире слово «коротать» выступает в своём истинном значении. Короткий.

Короткий век ему будет. До вечера. Пока волки со львами пещерными на охоту не выйдут…

Хочешь не хочешь, а задумаешься о будущем…

О будущем с уганрами.

Он, Сашка, конечно, немало сделал, чтобы укрепить свои позиции в племени. И побольше рассорить Яли с Ваху. В первую очередь. Его рассказы о «мире белых духов» несли в себе не замечаемый уламрами яд недоверия и подозрительности. Мальчик где вспоминал прочитанное, где присочинял сам, — но почти всегда в его повествованиях о жизни в «стране белых духов» было нечто про столкновения двух вождей. Рассказал, например, про Александра Македонского. Был, дескать, такой уламр могучий… ну, вот как великий вождь Яли. Орёл наш. Да, и вот он почти всех других уламров покорил, так что они ему всю свою добычу приносили. Даже и мамонтов. И что? А взял и отравил его второй вождь.

Это Сашка из рассказов антохина отца запомнил, когда тот показывал камень с того места в Вавилоне, где, по преданию, умел древний полководец. Правда, отец говорил про болезнь по непонятной причине, коя сморила Македонского. Но тут, на краю времени, значение имело совсем другое толкование того события.

На следующем привале мальчик между прочим рассказал историю из недавно просмотренного фильма «Тристан и Изольда». Только в версии для уганров: главный вождь, наоборот, отнял женщину у младшего вождя. Ну и что же? — подрались и убили друг друга.

Рассказал про Чапаева с Петькой — только теперь Петька выдал Чапаева тамошним потусторонним «аннува».

Про Сталина и Гитлера рассказал. Забавно, конечно, было представлять Сталина с раскрашенной костью в носу, а Гитлера в перьях, но про внезапное нападение и ответную месть доложил исчерпывающе.

Нет, Сашка не был такой дурак, чтобы только такую чёрную пропаганду и вести. Много говорил и про достижения мира покойников. Что летают там на птицах. Что плавают на огромных рыбах. Последнее для не умеющих плавать и боящихся далеко отходить от берега уганров было особенно впечатляющим. И когда Саша однажды сплавал на другой берег их вовсе не широкой речки — с половину Москва-реки! — на него смотрели, как на ещё раз вернувшегося с того света дважды покойника.

А «покойник» это запомнил. Если придётся бежать, то самое надёжное — поскорее в воду от «одноплеменников» сигануть. Если там копьё не догонит — уже никто не догонит.

Про войны тоже рассказывал — ибо это больше всего интересовало здешних мужчин. Про то, как фашистов победили («а фашисты — это такие звери, что аннува рядом с ними — детки новорождённые!»). Про битвы — в общих чертах, конечно, что из школы запомнил. Про рыцарские поединки — с тайной надеждой, что уганры захотят перенять такой полезный, хотя лично для них и самоубийственный обычай.

Словом, многое плёл Сашка из разноцветных нитей воспоминаний о своём мире — такое, что конечная картина заставила бы поседеть самого продвинутого фантаста. Ну, и немножко выпячивал себя и своего покровителя — могучего и мудрого виду Дира. Именно вида Дир, рассказал он к примеру, завершил конфликт между вождём хороших духов Сталиным и вождём плохих фашистов Гитлером тем, что заколдовал последнего. И того, беспомощного, съели волки. Надо же повышать свой авторитет! Ученик такого директора — это серьёзно! А уж к тому же такой ученик, что ему голову в чум подбрасывает…

Впрочем, об этом все и так были в курсе.

* * *

По долгому размышлению Саша решил так. Он остаётся с уганрами до тех пор, пока они не отыщут следы аннува и не сблизятся с ними. Ушли те или нет — уламры не тот народ, чтобы от них отстать. А там — придумаем что-нибудь, легкомысленно решил мальчик.

Он всё же всегда оставался Гусей!

Кстати, это ещё вопрос, удастся ли тут отыскать что-нибудь вроде следов аннува. Всё же столько дней прошло! А сам он скорее умрёт под пытками, но не покажет направления, по которому они с арругами пришли на это место. Вот ночки дождаться да сбежать…

Но подвиг его остался невостребованным.

Следов арругов искать не пришлось. Уже через несколько минут после того как воины рассыпались по месту, едва ли не обнюхивая землю и траву, раздался крик. Это один из уганров подзывал вождей к тому, что он нашёл.

Саша, негласно принятый всеми в состав «генералитета», — эх, и в первобытное время хорошо подвешенный язык помогает карьере больше, нежели сила и подвиги! — и прочие вожди подбежали к нему.

Оказалось, ничего особенного. Просто затёс на дереве.

Вот только означал он одно очень важное обстоятельство.

Сделать его могли только люди. Или нелюди — аннува.

И те люди были — явно не уламры.

И ещё одно было крайне важным.

Затёс был сделан в форме звезды.

И в центре её грубо, рассыпающимися линиями было накарябано: «Это мы».

По-русски…

* * *

Антон не видел, как Саша подошёл к дереву и тем самым выполнил важнейшую часть плана. Его уже не было на месте событий.

Вежливо — насколько это так выглядело в не избалованном политесами обществе, — но настойчиво вождь Кыр предложил ему отправиться крепить оборону пещеры.

— Громко ты, — пояснил он. — Заметят. Ты ещё нездоровый. Поймают.

Он вообще был немногословен, вождь Кыр. Предпочитал объясняться рублеными даже на фоне не больно-то цветистого языка арругов фразами.

Так что Антон оставил только инструкции другу. На деревьях, затесав кору с помощью одного из воинов.

В форме звёзд.

Партизаны они, в конце концов, или кто?

Вот только та ещё работка была — с помощью каменного ножа писать что-то прямо на стволе. Потому послания были краткими: «Это мы», «Буд ут ст р елы», «500 м лево о вр аг», «В овра г е напра во беги». «Завал. Встре тят».

* * *

Расписал, ёлки-палки!

Саша не мог сдержать радости. Живы! Тут! Ждут!

Второй вождь Ваху цепко посмотрел на него:

— Это что?

Саша не стал скрывать радости:

— Штырчик! Тут! Священные знаки подаёт!

— Что говорит? — нет, Ваху смотрит слишком подозрительно! Похоже, со вторым вождём будут трудности. Не поверил Ваху в рассказы о пропавшем друге-духе?

— Сейчас…

Сашка сделал вид, что сосредоточился. Закрыл глаза, стал водить ладонями по затёсу в форме такой родной звёздочки!

— Говорит: у аннува он. Просит спасти. Ищет меня. Будет давать знаки.

Последнее вырвалось само. Словно кто-то опять Сашку за язык дёрнул. Но тут же другие воины — будто ждали, когда он закончит своё сообщение — закричали от другого большого дерева, метрах в двадцати от первого:

— Ещё знак!

* * *

Убедил Антон вождя Кыра. Одним крайним соображением переупрямил. Если-де пойдёт он, неумелый, к пещере, то следы непременно оставит. Так лучше он следы не на пути к убежищу оставит, а совсем в противоположной стороне. Той, куда уламров заманить надо. А сам потом в овраге спрячется. Что они в качестве отсечной позиции наметили.

Что такое отсечная позиция, Антон в точности не знал. Но недавно читал книжку про войну, там это словосочетание часто встречалось. Как раз в повествовании о таких, как он сейчас, — о диверсантах и партизанах. Но по соображалке если, то это что-то, откуда бьют противника во фланг. Отсекают.

Как бы то ни было, это было очень удобное место, чтобы в данном случае отсечь Гусю. От остальных. Тот должен будет спрыгнуть вниз, скатиться или как там до дна, а там — рвануть направо. Пробежит пятьдесят-шестьдесят метров — десять секунд! ладно, пусть пятнадцать… Там начинаются кусты и деревья. Среди них устроен завал. Сашке помогут через него перебраться, а дальше… А дальше из-за завала очень славно будет остановить обстрелом противника, когда тот попытается преследовать беглеца. А сверху его ещё один отряд приголубит из луков и пращей…

И — отступить. В прямую драку не ввязываться. В этом Антон вождя тоже сумел убедить. Арруги сильные — но уламры быстрые и их больше. И самое главное: лучше всего, если враги вообще не заметят, кто их мочит. Прилетают стрелы-камни из леса страшного, дикого — а никого…

Точнее, только следы. И следы двух неумелых горожан — самое то. По ним и пойдут озлобленные враги. Чтобы в конечном итоге выйти к заболоченному устью текущего по оврагу ручья, где он впадает в реку. А вдоль пути их будут ждать сюрпризы…

* * *

— Что тут? — требовательно осведомился Ваху.

Какая тебе разница, дурилка? Ты ж всё равно не проверишь, как я тебе перетолкую написанное!

Саша внутренне усмехнулся.

— Тоже священный знак. Означает, что Штырчик не хочет быть с аннува. Должны быть ещё знаки…

Точно! Ещё три звезды. Всего пять. Практически по полуокружности этой поляны на опушке.

Надо что-то быстро придумать про аннува. Вождю Яли на его — куда более рассудительный! — вопрос, о чём ещё информирует мифический «Штырчик», надо изобрести что-то убедительное.

— Долго он эти знаки делал, — с уверенным видом знатока начал Саша. — После того, как нас могучий вида Дир сюда отправил. Я к вам попал, а Штырчик — к аннува. Аннува плохие. Хочет убежать от них.

Сделал вид, что задумался. Стал загибать пальцы.

— Сегодня ночью убегать будет. Он…

Закончить мальчик не успел. В воздухе прошелестело, и второй вождь Ваху вдруг повалился вперёд, безуспешно пытаясь вытащить что-то у себя из спины.

У Саши тоже едва не подкосились ноги.

Этим чем-то было копьё.

Бамбуковое копьё.

ЕГО копьё…

* * *

План начала боевых действий был прост. Один из опытных воинов должен исключить из схватки вождя уламров. Или одного из вождей, если их будет несколько. Или одного из опытных воинов, «ранг» которого будет понятен из его украшений. В общем, лишить врагов одного из командиров или, на худой конец, «сержантов».

Завалить и скрыться. Но так, чтобы враги заметили направление.

Поэтому воин должен быть опытным. Его не должны убить в ответ. Его не должны были поймать. Он должен только потащить чужое воинство за собой. К оврагу. К засаде.

Похмыкали арруги, посовещались.

— Я пойду! — буркнул Кыр.

* * *

Ваху извивался на земле, судорожно пытаясь слабеющими руками дотянуться до копья, торчащего у него из спины чуть ниже лопатки. На губах его лопались кровавые пузырьки.

Надо отдать должное уганрам — с ситуацией они определились мгновенно. Тут же отскочили друг от друга, рассыпались по поляне, пригнулись на полусогнутых ногах, выставили перед собой копья. На месте толпы в секунду образовалась цепь бойцов.

Сашку вождь Яли так же быстро задвинул за свою спину.

Тот не стал сопротивляться: в отличие от местных, он в военном деле соображал гораздо медленнее и всё ещё не мог мысленно оторваться от зрелища собственного копья, торчащего из спины второго вождя. Дрянной человек, опасный. Гад, можно сказать. Но вот так как-то… Раз — и всё! Нереально как-то…

И в то же время — куда уж реальнее-то! Вон он, Ваху, затихает. Нога только дёргается. Левая.

А по кустам дальше, по ту сторону поляны, словно пробежал ветерок. И словно тень просквозила под ними…

* * *

Антон сидел за завалом, смотрел на толстые дубинки солнечных лучей, провалившиеся сквозь дырки в зелёной крыше леса. И изнывал. Ровно как мошкара, что плясала в лучах солнца, извиваясь под ей одной слышный ритм.

Впрочем, сходство было поверхностное. Мошкара-то явно плясала от радости, что в её владения забрело столько хороших, тёпленьких бурдучков с кровью. К тому же неподвижных, не отвечающих подлым убийством за невинное стремление воспользоваться их же щедрым даром.

А вот Антон этой радости не разделял. Во-первых, потому, что как раз его-то комары и считали главным пищевым объектом — при всём уме и прочих достоинствах неандертальцы были всё же гораздо волосатее его, кроманьонца, и кровососы с большей охотой слетались от них на гладкую кожу человека разумного.

А во-вторых, потому, что наверху что-то происходило. А отсюда было не видно и не понятно — что. Может, враги поймали Кыра. Может, он погиб при нападении. Может, Гуся связан там и убежать не сможет. И всё, значит, зря. Может, он не сообразил, не разобрался в его, Антона, посланиях. Может, вообще их не увидел.

Может…

* * *

— Стой! — неожиданно для самого себя закричал Саша.

Его не послушали — он не был вождём. Тем более — он не был вождём для воинов Ваху.

Те медленно, осторожно приближались к кустам, где только что мелькнула тень. Даже не тень. Ветки чуть дёрнулись. Хотя ветра не было…

И…

Крик боли, и один и воинов опрокидывается навзничь.

Стрела! Прямо в глазнице!

Чёрт!

Саше на миг стало страшно. Нет, не от того, что произошло. Прочитав послания Антона, он уже примерно представлял, что и как будет развиваться. То есть как оно пойдёт в конкретной реальности — неизвестно. От слишком многих вещей зависело. Но посмотрели фильмов про войну и поиграли на компьютере они достаточно, чтобы понимать — чтобы один понимал планы другого.

Нет, Саше стало страшно оттого, что… —  произошло.

Это произошло. И камень событий покатился вниз с горы. Его уже не остановить и не вернуть. И камень этот весит очень много. Это не драка с семиклассником из-за конфликта по поводу забытой сменки. Это не стоять, потупясь, перед директором, зная, чувствуя, что на самом деле он распаляется понарошку. Для воспитания. Потому что глаза его — тёплые и смеются.

А вот здесь — не понарошку. Здесь вообще ничего не понарошку. Эта стрела в глазнице воина. Это копьё в теле вождя Ваху. Это вот «Произошло», которое…— которое произошло тоже не понарошку…

* * *

Алина отложила в сторону очередную стрелу. Ей, посмотрев, как она держит в руках рубила, доверили только привязывать к готовым стрелам птичьи перья. Как раз с этой работой она справлялась лучше местных. Уж больно у тех были мощные, толстые и, честно говоря, не такие ловкие пальцы.

Но мысли девочки были далеки от качества её работы. Где-то там, внизу, под этим зелёным ковром, что покрывает затылки уходящих к горизонту гор, решается главное.

Уцелеют ли её мальчишки.

Она поймала себя на том, что действительно не думает о возвращении домой. То есть думает, но… во вторую очередь. В первую — о мальчишках. О её мальчишках. Которые где-то там решают их общую судьбу. Воюют.

Мальчишки ушли на войну…

* * *

— Стойте! — велел и вождь Яли.

Его послушали.

Сторожко, выставляя перед собой копья, воины, не поворачиваясь к лесу спиной, оттянулись назад.

— Что ты знаешь? — остро глянул на Сашу вождь.

Догадливый!

— Я не успел досказать. Последний священный знак говорил, что сюда нельзя ходить. Здесь земля заколдованная. Её духи аннува навсегда отдали аннува. Если сюда придут чужаки, они все погибнут.

Сашка врал вдохновенно. Но ему и в самом деле хотелось удержать уганров от дальнейшего обострения ситуации. Хватит уже мёртвых!

Яли глубоко задумался. Здесь действительно было много странного. Копьё, что убило Ваху. Не копьё даже — а ствол непонятного дерева.

Не говоря ни слова, вождь подошёл к уже затихшему бывшему сопернику и легко выдернул орудие убийства из его тела.

Внутри копьё полое. А потому лёгкое. Как раз для духов. Вот таких, как этот мальчишка.

Яли даже не подозревал, насколько он угадал!

Это маленькое копьё, что убило воина из клана Ваху, тоже странное. Непонятно, как оно сразу оказалось в глазу. Никто не видел, как оно прилетело.

Да, что-то неправильное было во всём этом…

* * *

Кыр оказался рядом неожиданно. Совершенно бесшумно нарисовался сзади и молча присел возле Антона.

— Что? — спросил тот одними губами.

— Вождя убил копьём, — без эмоций ответил Кыр. — Воина убил стрелой. Следы сначала не прятал. Сюда идти — прятал.

— А уламры?

Это было самым главным.

— Сам не видел — уходил, — прозвучало в ответ. — Шума не было. Не пошли.

Хреново! Чёрт! Плохо! Их должно было это раздразнить, заставить кинуться в лес, попасть в засаду. Что их остановило, уродов?

* * *

— Что ты знаешь? — снова спросил вождь Яли.

Забавно: слова те же, но благодаря этим фирменным частицам, смысл уже другой. «Что ты знаешь дальше»? — примерно так прозвучало.

Дальше Саша «знал» следующее:

— Духи аннува не живут в нашей стране. У нас — только духи уламров. После смерти аннува их духи собираются здесь. Их нельзя увидеть заранее. Но они помогают живым аннува. Когда вы убиваете аннува, они убивают двоих ваших… наших. Сюда нельзя ходить, здесь нельзя воевать, здесь нельзя убивать. Охотиться тоже нельзя, — Саша вдруг поверил, что его слова возымеют действие. И в этом случае надо на подольше оградить земли арругов от агрессии уламров. — Эта долина — их. Земля уламров — за теми горами, — показал он на южный хребет, через который их отряд и перебрался сюда.

Вождь Яли задумался. Остальные воины молчали тоже. Лишь осиротевшие бандосы второго вождя Ваху вполголоса что-то бурчали.

— Ты узнал это от священного знака? — ох, не откажешь вождю Яли в сообразительности!

— Нет, — нашёлся мальчик. — Ты видел: я прикладывал руку и потом смотрел на священный знак. Он мне давал видеть. Как виде Да старый вождь.

Не хотелось орлу нашему Яли отсюда уходить — козе понятно! Получается, с аннува не разобрался, не отомстил, сытных охотничьих угодий не взял. А главное — победы не одержал. А значит, в «рейтинге» своём вождином вот-вот сильно упадёт!

С другой стороны…

— А ещё вождь я хочу тебе сказать, — понизив голос, со значением произнёс Саша, — что… Только воины не должны этого слышать…

Яли распорядился, чтобы все оставались на месте. Мальчик с вождём отошли подальше. По странному совпадению судьбы оказались они практически на том же месте, где Саша когда-то стоял перед Яли связанный и сумел повести себя так, чтобы спасти себе жизнь. Сейчас надо было сделать нечто похожее — только жизнь спасти не себе, а анну… арругам.

— Ты помнишь, вождь Яли, что я рассказывал из жизни в стране духов. Про отношения между вождями? — задал он риторический вопрос.

Собеседник кивнул.

— Тогда смотри. Волей духов аннува ты лишился соперника. Ваху мёртв. Нет второго вождя. Есть только ты. Ты — теперь не главный вождь. Ты — единственный вождь. И всё племя теперь — твоё.

Саша помолчал, дав время, чтобы эта мысль впиталась в мозг Яли.

— Клан Ваху остался без вождя. Воины могут избрать нового без твоего согласия и согласия виды Да?

— Во время похода и войны есть только один вождь — главный, — подтвердил Яли то, что и так знал Саша.

— Тогда думай так. Есть ты. У тебя есть воины. А Ваху нет. И у его воинов его нет. А вы с видой Да никогда не согласитесь на появление у клана Ваху нового вождя. Я знаю, что так не бывало. Но что тебе мешает? Ты расскажешь виде Да, как всё было. Как духи этой земли убили Ваху странным оружием. Ты расскажешь виде Да: это был знак. У уганров должен быть только один вождь. Это тебе подтвердил я, который только что разговаривал с духами, и ты сам это видел.

Тут Саша приостановился, как если бы занёс над пропастью одну ногу. То, что видел Яли, повергло бы в хохот любого человека двадцать первого века. Подошёл парнишка к дереву, на котором нарисована звезда и написаны коряво слова. Потрогал эти граффити руками. После чего заявил, что пообщался… ну, скажем, с президентом.

Дурка обеспечена!

Но тут, в этих временах, действовала другая логика. Духи были здесь не абстракцией и не религиозной или моральной категорией, как церковные святые. Духи были реальными действующими лицами в этом мире. Даже не невидимыми. Просто обличье они могли принимать любое. Зверя, дерева, ветра, грозы. Или вон тени в кустах, что убила второго вождя Ваху. И воина из его клана. Тот же вида Да — Сашка не раз в этом убеждался — не мошенничал, когда общался с духами. Или когда, например, запрашивал старого вождя-весельчака о его мнении. Нет, в мозгу виды Да, который тот отключал от действительности, и в самом деле формировались какие-то образы, ответы, побуждения.

Да что говорить о профессиональном колдуне! Его, собственные Сашкины видения — они к чему относились? К самовнушению?

Ладно, с этим попозже. Пока надо дождаться реакции вождя Яли. Если не поверит…

А Яли молчал. Молчал, собака!

Наконец, он медленно проговорил:

— Я видел. Ты общался с духами. Но потом из леса аннува прилетело чужое копьё и убило Ваху. Откуда мне знать, не попросил ли об этом духов аннува… ТЫ?

* * *

Антон, что называется, не находил себе места. Противник не шёл в уготованное ему место засады! Всё ломалось, всё шло неправильно. Враги где-то застряли, но самое плохое, что с ними застрял и Гуся. И что там в данный момент происходит, узнать было невозможно.

Антон положил руку на плечо Кыру:

— Надо идти. Смотреть на уламров. Смотреть на Сашу. Где они.

Кыр кивнул.

— Я иду. Два воина идут. Ты не идёшь. Ты идёшь шумно. Ждёшь здесь с воинами.

Антон скривился. Но ничего не поделаешь. Во-первых, Кыр прав — никогда им не научиться передвигаться так, как местные охотники. Словно тень проскользнёт, оглянулся, а уже нет ничего там, где эту тень заметил. И во-вторых, Кыр — вождь. А на войне приказ командира — закон.

Лишь бы с Гусей всё хорошо было…

* * *

С Гусей хорошо не было.

Точнее, с ним было совсем плохо.

С дурацкой однообразностью повторялось то же, что было здесь во время его первой встречи с Яли и его уганрами. Он опять стоял со связанными руками перед вождём Яли, и тот опять пытался его убить.

Точнее, не убить, а проверить достоверность сообщённых «белым духом» сведений.

У вождя что-то перемкнуло в голове от того, что сказал ему Саша. Яли согласился, что теперь он — единственный лидер в племени, единственный и неоспоримый. А коли так, то некому ограничить его в праве на две вещи: узнать, где аннува, а также при возможности вызвать дух могучего виды Дира и поторговаться с ним за жизнь его подопечного.

И то, и другое предполагало подвергнуть мальчишку пыткам. Тогда всё и обнаружится. Ежели он засланный от аннува — в процесс вмешаются аннува. Если переброшен сюда с неведомым заданием видой Диром — соответственно, тот вступит в переговоры.

Возможность, что не вступится никто, вождь Яли не рассматривал. Это было несерьёзно. Мальчишка явно водится с миром духов — он белый и знает необычное. Да и вида Да — шаман мощный, прозревает миры. Раз он подтвердил, что мальчишка — от духов, значит, так и есть. Так вот теперь пускай духи — или люди — или аннува — приходят ему на помощь. А мы поглядим, какую из этого пользу можно будет извлечь.

В отличие от вождя, Саша вовсе не питал надежд на помощь со стороны директора школы. Напротив, он твёрдо знал, что тот здесь не появится. Аннува — те да, те где-то рядом. Но сумеют ли они его освободить прежде, чем вождь Яли нарежет из него ремней и поджарит пятки — костерок аккурат сейчас и разводят?

Почему-то крепло ощущение, что нет. Не успеют.

Так что Саша отчаянно трусил. Стоял и трусил. Хоть бы ножик достать, может, удалось бы перерезать ремни и рвануть к лесу! Но невозможно так извернуться, чтобы в карман залезть. Хоть руки завязаны спереди. Да и не дадут этого сделать. Вон сколько глаз на него смотрят, вмиг оружие отберут.

И хоть бы один дружелюбный взгляд, твари! Сколько я вам всего рассказывал, как вы на меня с почтением глядели! А стоило только вождю переменить отношение — и всё, вся банда волком смотрит!

Господи, что же делать, что делать, а?

Господи!

* * *

Алине было тревожно. Вот прямо-таки места себе не находила! Что там с мальчишками? Как они, всё ли в порядке? Хоть бы телефон был, эсэмэску кинули бы… Да какой тут телефон!

В полукруге падающего от входа в пещеру света сидят женщины и частью ладят стрелы с костяными наконечниками, частью плетут сеть из непослушного конского волоса. Та ещё работка — понавязать все эти узлы! Хорошо, что неандертальцы эти — ребята с одной стороны умные, на лету идеи схватывают, а с другой — терпеливые. Жизнь приучила. Сидят, работают. И она, Алина, среди них.

А мальчишки воюют. И если хотя бы один из них с войны не вернётся — ей оставаться тут навеки. До самой смерти. Среди этих милых, очень нежных друг к другу, хоть и грубых на вид людей, но… чужих. Даже не иностранцы. Можно сказать, что частично — даже не люди. Не потому, что неандертальцы, а она, Алина, — представитель вида хомо сапиенс. Вида, как показывает практика, враждебного неандертальцам. Нет, не поэтому. После рассказов о том, что творят с арругами уламры, если доведётся встретиться, девочка определила точно: это фашисты. Не лучше гитлеровцев с чужим народом дела творят. Неандертальцы, хоть какие, ближе, чем те звери. И она — всей душою на стороне арругов.

К тому же она теперь — тоже из них…

Но вот с другим ничего не поделать: с их совершенно иным складом мышления.

Тут нет, например, разговоров ни о чём, разговоров просто так. Всё предельно, зверски конкретно. «Надо собрать ягод. Идём, Арина!» И всё. Будут собирать и молчать. Ни вид этих зелёных волн, уходящих к горизонту, ни роскошь водопада — не того ли самого, что падал в Шварцвальде в её времени… как бишь называется… забыла — в общем, ничто не способно отвлечь от выполнения главной задачи.

А с другой стороны, самая буйная фантазия у них по поводу духов и всякого потустороннего. Всё, что окружает, — контролируется каким-нибудь духом. Духи сидят во всём. И с ними просто живут! Вот как мы, скажем, с машинами. Соблюдай правила дорожного движения, переходи улицу там, где можно, и на зелёный свет — и они тебя не переедут. А коли переедут — значит, или сам что-то неправильное делал и обидел духа, либо не повезло — затесался в разборку между потусторонними силами.

Да они даже сказки русские не понимают!

Всю жизнь здесь провести?

Ой, мамочки!

* * *

Больно было зверски! Оказывается, когда тебя ставят на угли босиком, это зверски больно! Врут всё те дураки в телевизоре, что показывали, как кто-то ходит по угольям.

Ни фига!

И он орал со всей мочи. Частью — от боли. Частью — чтобы его могли услышать союзные аннува, если они ещё здесь. Частью — изображая отчаянное страдание.

Именно изображая. Ибо на самом деле по-настоящему больно ещё не было. Вождь Яли не хотел раньше времени сделать из мальчика-духа безногого калеку. Да и заступничества неведомого, но страшного виды Дира он всё-таки опасался.

Поэтому Саша изо всех сил извивался в руках палачей. Равнодушных к его страданиям, как и вида Дир. Его ноги лишь приближали к пышущим огнём углям. Но он пронзительно орал и извивался.

Так надо было.

Саша, наконец, придумал, как себя вести. Он должен показаться вождю Яли слабым и сломленным. Он должен, подвывая и путаясь в соплях и слезах, раскрыть содержание пятого священного знака. Того, который указывает, где прячутся требуемые аннува.

«500 м лево овраг»…

* * *

Кыр опять возник, как из-под земли.

— Плохо, — сказал он. — Уламры готовят костёр для Сашхи. Жечь будут.

— Зачем? — в некотором отупении спросил Антон.

Отупеешь тут! Каждую секунду информация меняется. И все эти разработанные шаги по квесту летят насмарку.

Кыр пожал плечами. Совсем человеческий жест получился.

— Не знаю сейчас. Потом знаю. Есть будут…

Чёрт! Антон вскочил на ноги.

— Это нельзя! — закричал он вдруг ставшим ужасно тонким голосом. — Надо спасать Сашку!

И полез вверх по склону оврага.

Кыр схватил его за ногу.

— Не так. Их много. Не спасёшь. Надо выманить. Сюда, в овраг. Я двух воинов отправил к поляне. Будут стрелять, метать камни. Уламры будут за ними бежать.

Антон успокоился. Не полностью, конечно. Но смог соображать.

В результате пришла мысль.

Его вообще-то часто хвалили за быстроту соображаловки.

— Нет, тоже не так, — заявил он. — Я иду на поляну. Вы ждёте в ста шагах сзади в лесу. Нет! Два воина — в ста шагах. Два — ещё в ста шагах…

— Что такое «ста»? — наморщив лоб, осведомился Кыр.

Точно! Они же тут считать даже до ста не умеют! «Много» — вот и всё, что после «два по десять». После количества пальцев у человека! И он, Антон, хорош! Даже слово «сто» умудрился по-русски произнести и не заметить!

— Э-э… Сто — это много. Я сам покажу, где… Побежали!

* * *

Сашу внезапно поставили на место. На зелёную травку.

Стоять он, впрочем, не мог и тут же повалился на землю. Ноги жгло. Как минимум, пузыри ему уже обеспечены. Как ходить будем?

А воины вокруг галдели и смотрели в одном направлении.

Мальчик извернулся и тоже бросил взгляд туда, куда показывал пальцем один из его мучителей.

И… обмер.

Там стоял Антон.

Нереально так стоял. Сверкал белым пузом и ногами. И в самом деле, белое тело тут смотрится диковато. Правы уламры. Почти голый — в одних тёмных трусах и в распахнутой меховой куцавейке. В каких-то кожаных сапожках.

Орёт и размахивает руками.

Дурак!

* * *

Антон придумал.

Он покажется врагам, но близко подходить не будет. Он выманит их за собой.

Тогда одно из двух: либо за ним погонятся, либо нет. В любом случае Гусю на время оставят в покое.

Если за ним погонятся, то всё хорошо. Он убежит, а погонщиков встретят стрелами. Когда эти упокоятся, он снова появится из лесу и снова вызовет за собой погоню.

Так они перебьют всех врагов.

Что делать, если за ним не погонятся, он не знал. Не придумал. Не успел. Времени думать не было.

* * *

Вождь Яли прикрикнул на своих. Галдёж прекратился. Стало слышно, что кричит Антон.

— Сашка, — кричал он. — Ты как там?

Саша откашлялся.

— Да нор… — голос сорвался. — Нормально!

— Что с тобой сделали?

— Пока ничего! Только пятки подрумянили! Ша… — голос опять предательски сорвался. Но надо вести себя мужественно. — Шашлыка хотят!

— Бежать сможешь?

— Нет, руки связаны! Поймают!

Метров шестьдесят до Антона было, до дурака. Как кинутся воины — в два счёта его догонят!

На душе у Саши было щекотно. Он и сердился на друга — осталось только и тому ещё в плен попасть! И плакать хотелось от нежности: отчаянно Антоха жизнью ради него рискует…

— В лес сможешь их заманить?

— Не знаю! Поста…

Вождь Яли прервал Сашкин ответ, лично поставив мальчика на ноги. Сашка зашипел от боли. Но стоять было можно.

Какая-то там поговорка была про положительное… То ли анекдот… Ага! «Пока всё не так уж плохо» — думал мужик, пролетая мимо двенадцатого этажа. Как раз про него. Копьём не ткнули, чтобы замолчал. Рукой не пхнули. Поставили на ноги. Значит, говорить хотят.

Озадачил, значит, Антошка этого поганого вождя.

— Кто это? — осведомился поганый вождь.

Чёрт, сломленность изображать или наглость?

Лучше — сломленность. Чтобы не опасались сопротивления.

— Это Штырчик. Я говорил. Ты слышал. Попал к аннува.

— Что говорит?

Чтобы вы меня отпустили, уроды!

— Чтобы я помог ему освободиться. Он не хочет у аннува. Аннува плохие.

Хитрый подпольщик на допросе у фашистов, ага!

* * *

Антон увидел, как Сашку поставили на ноги. Значит, маленькая цель достигнута: есть того пока не будут. Надо, как в американских фильмах про заложников, переговоры тянуть.

Краем глаза Антон приметил, что сзади в кустах тёмной тенью примостился Кыр. Стало теплее. Он не один. Арруги поверили в возможность победы над уламрами, поверили в то, что пришлый мальчишка знает, как этого добиться.

Если бы он это и вправду знал…

* * *

— Скажи ему, пусть идёт сюда.

Сашку озарило.

— Не могу. Надо показать. Надо, чтобы руки развязали.

Это было естественно. У уламров жесты тоже были подчас необходимы для ведения разговора. Не так, как у арругов, конечно, — «я иду» и рукой жест в нужную сторону. Но всё же просьба пленника подозрительной не была.

Исполнили. Правда, совсем рядышком встали два воина. С копьями. Не дёрнешься.

— Говори.

Козёл ты, вождь Яли!

— Антох! Ты придумал что-то?

И руками помахать…

— Вымани их в лес. Сможешь?

— Что говорит? — это Яли, гад.

— Спрашивает, примем ли его в племя. А то боится.

— Скажи, чтобы не боялся.

— Фиг его знает, пойдут ли! Не придумал, как! — по-русски.

— Просто тут их ждут! С полкилометра провести надо! Там овраг, расщелина! Ныряешь туда, видишь завал из деревьев, перебирайся через верх! А остальных встретят!

— Что говорит?

— Подожди, вождь, не мешай. Рассказывает, где аннува.

— Что не идёт сюда?

— Не может. Хочет, но не может. Духи аннува не пускают. Надо убить аннува, тогда он освободится…

* * *

Антон почти успокоился. Ушло этот сосущее чувство, будто под ним край крыши шестнадцатиэтажки, и сейчас сорвёшься вниз. Неважно, сам или Гуся. Всё равно непоправимо.

Но теперь можно перевести дух. Почему-то вспомнилась книжка про Робинзона Крузо. То есть вспомнилась она ещё тогда, сразу, но только сейчас это осозналось. Ну, там, где тот встретил Пятницу. Тоже дикари ели людей. Ужасно было бы осознавать, что так же съели бы Саньку. Самому после этого умереть!

С другой стороны, можно сделать похоже. Там тоже Пятница в рывок пошёл, а Робинзон пристрелил догоняльщиков.

Правда, у того ружьё было.

Весело ему вообще жилось, Робинзону!

* * *

Вождь Яли задумался. Оказалось, маленький посланник духов не врал. Их, засланцев с того света, действительно оказалось двое. И один из них в самом деле очутился у аннува. Значит, всё остальное тоже было правдой.

Так что хорошо, что не дожгли ноги мальчишке. Ещё пригодится. Но и что жгли — тоже хорошо. Вон какой покорный стоит. Так можно интересного добиться — чтобы этот полу-дух не виде Да служил, а ему, вождю Яли. Вида Да — хороший вида. И в прежних столкновениях с Ваху в целом на стороне Яли стоял. Но ежели маленький дух под ним, под Яли, ходить будет, — это по всем соображениям лучше. А если бы двое духов…

Он пихнул маленького духа в плечо:

— Скажи ему, чтобы сюда шёл.

Третий раз, урод, требует. Заело, что ли, у него? Или проверяет реакцию?

Саша послушно крикнул:

— Антоха! Ты только приближаться не вздумай! Здешний вождь тебя поймать хочет! Вдвоём от него точно не вырваться!

— Понял! — прозвучало в ответ. — У тебя с ногами как? Бежать сможешь?

— Не знаю! Больно! Но если надо!

— Что говорит?

Это опять Яли. Странно: при всём пугающем своём облике — в зубах, пальцах, рогах, татуировке и боевой окраске — он как-то перестал быть страшным. Каким был только что, когда по его воле Сашка уже прощался с жизнью. Теперь Яли стал похож просто на глупого фашиста, не понимающего, что происходит вокруг него. От злости, конечно, и расстрелять может, но и на это не решается, не зная точно обстановки. А обстановку не знает, не понимая чужого языка. А не понимая его, не понимает, что происходит. Замкнутый круг.

На горбоносом жестоком лице с торчащими из-под кожи палочками была просто написана мучительная работа мысли. Обстановка была новой, непривычной, и Яли не знал, какому побуждению довериться.

И это было уже не в первый раз за сегодня.

— Подожди, вождь, — ответил Саша. — Он рассказывает, как найти аннува. Тебе ведь нужно найти аннува?

— Так ты ведь сам сказал, что знаешь, где они? — наконец-то нащупал почву под ногами вождь. — Туда и пойдём.

— Если мы двинемся туда, то вступим на дорогу кагури! — возразил мальчик.

Надо же, как естественно легло на язык одно из понятий из лекций виды Да! Дорога кагури была в представлении уламров чем-то вроде моста между живыми и мёртвыми, по которому и происходит переход из мира живого в царство незримого.

А поэтично получилось, ничего так!

— Там уже нет аннува, — продолжил он. — Там остались только их духи, сказал Штырчик. Они будут убивать нас и водить по кругу, а мы даже не догадаемся, пока все не умрём.

Да, перспектива была для вождя Яли сложной. В том, что мелкий белый дух покажет ему дорогу к стойбищу аннува, он не сомневался. Дух был покорён им, вождём Яли. Покорён и — покорен.

Даже духи не могут терпеть, когда им жгут пятки.

Но если пойти туда, куда укажет малец, можно действительно угодить в самое кубло духов аннува. Те же ведь известны своей злокозненностью и чёрной ворожбой. Старики и виды о том не устают рассказывать леденящие душу истории из старины.

А куда пойти? Туда, куда укажет второй маленький дух? А вдруг он работает на аннува?

А смысл? Это же белый дух уламров, ясно. И с духом Саса они явно из одного клана. На одном языке говорят. И вместе быть хотят, это Яли прямо всей кожей чувствовал. А если они будут вместе, да служить ему… Да заставить их сделать так, чтобы он не умер, но всё равно попал в их мир, где летают на птицах и ездят на мамонтах…

И всё же вождь Яли был предусмотрителен. За что его и ценило племя уганров.

Он достал из мешочка ритуальные камни биси. Они являются обиталищем священной силы — вуса. Жёлтый, два красных, три чёрных.

В походе вождь сам становится немножко видою. Раскладывание ритуальных камней — его прерогатива. Надо закрыть глаза, перемешать их внутри мешочка, обратиться мысленно к духам-покровителям уганров, произнести священное заклинание, которое знает только вождь…

Точнее, которое вида передаёт только новому главному вождю.

Затем подкинуть камни, и посмотреть, как легли. Жёлтый — к удаче. Красные — к битве. Чёрные — к неудаче. Очень правильный набор, говорил вида Да, когда передавал секрет священной церемонии новоизбранному в вожди Яли: на одну удачу всегда приходится две битвы и три неудачи…

На сей раз камни легли странно. Сильно по сторонам рассыпались.

Жёлтый подкатился ближе к маленькому духу. Понятно, тут ждёт удача. После покорения духа огнём костра вождь и сам так думал.

Один красный лёг в ту сторону, где вдали ещё торчал второй белый дух. Другой красный — почти что к ногам Яли. Тоже похоже: второй дух приведёт их аннува, где будет битва, в которой главная роль будет за ним, за вождём.

А вот чёрные биси распределились странно — по кругу. Как хочешь, так и толкуй. То ли показывают на неудачу тех, кто снаружи — то есть всех, кто им, уганрам, противостоит. То ли — предвещает неудачу тем, кто внутри.

Необходимо уточнить.

Яли снова закрыл глаза. Затем снова закружился, читая ещё одно, самое тайное заклинание. Про себя читая, чтобы никто посторонний не услышал.

Опустил руку в мешочек и нащупал последний камень. Белый. Который в обычных церемониях не применялся. Потому что символизировал Смерть…

Белый биси — биси-мо — всё разъяснил. Он выкатился наружу. За незримую границу, очерченную чёрными камнями. Значит, там и была смерть. Для тех была, кто снаружи. А для тех, кто внутри — красное и жёлтое. Битва и удача. Причём удача рядом с мальчишкой.

Значит, за неё надо будет выдержать битву с аннува. И тогда тех, кто находится вне круга уганров, ожидает неудача и смерть.

И вождь Яли возрадовался!

* * *

— Почему он не идёт сюда?

Не, ну надо же, какой упрямый, гад!

— Он не может! — послушно ответил Саша. — Его не пускают духи аннува. Если он отойдёт от леса, то умрёт.

Вождь поразмыслил.

— Он нам покажет, где аннува?

В победе доблестный орёл Яли совершенно не сомневался! Теперь, после «каменного» голосования он был готов напасть даже и на самое «гнездо» аннува.

Саша послушно «перевёл» Антону:

— Этот хочет добраться до наших! Уходите!

Тот крикнул в ответ:

— Пусть приходит! У нас всё готово! Примем! Ты, главное, успей смыться!

— Хорошо! Куда идти?

— Скажи, я следы буду оставлять. Веточки надламывать! Как в «индейцах»!

— Ладно!

Саша повернулся к вождю Яли:

— Штырчик покажет. Он оставит следы. След — поломанная ветка…

* * *

Так, вроде бы опять всё налаживается, прикинул Антон. А то просто тупик какой-то. На поляне этих уламров не взять без больших жертв. А жертв допустить нельзя. Потому что первым будет Санька.

И в лес их заманить невозможно было. Пока бы они Гусю не изуродовали. Или убили.

И всё ж страшноватые эти уламры! Чёрные, горбоносые. Ну, пусть не чёрные. Коричневые. Не негры. Малайцы какие-нибудь. Хотя вон и совсем чёрные попадаются. А разукрашены как! Видно, что на войну собрались — почти у каждого на морде белый череп изображён. И как только не стирается? Небось, сегодня утром только подновляли. На головах перья. В носах у некоторых палочки торчат. Тела тоже изукрашены до невозможности. У каждого ожерелье. Не разобрать с такого расстояния, с чем, но явно какие-нибудь клыки.

На канал «Дискавери» попал, точно!

Нет, арруги в этом отношении поцивилизованнее выглядят. Конечно, в татуировках. Кое-кто из наиболее заслуженных — в шрамах художественных. Вроде орденов. У женщин, особенно постарше, тела в узорах из искусственно сделанных пупырышков. Но всё ж никакой этой вот смертной символики. Тётьки вон вовсе себя цветами украшать любят…

Ладно, не до страха нам. Нам Гусю вытащить надо. И выжить.

— Скажи им, пусть тебя ко мне отправят! — крикнул Антон. А что, вдруг повезёт? Тогда можно будет просто завести врагов в эти плавни на месте падения ручья в реку, а самим смыться. Пусть хоть сто лет потом оттуда выбираются…

* * *

— Он говорит, что наши духи меня требуют. Вида Дир с того света зовёт.

Сашка тоже не особо верил, что такая простая ложь убедит вождя Яли отпустить его.

Не зря не верил.

Вождь просто покачал головой. Собственно, даже если бы всё шло хорошо, никуда бы он не отпустил маленького выходца из страны духов. Пока он тут — могучий вида Дир будет на стороне уганров. На стороне Яли. Да и не так он могуч, как мы поглядим. Что-то он не вытащил своего подопечного, когда того на костёр ставили…

И тем более не собирался отпускать вождь Яли своего пленника. Он же талисман теперь — когда возле него так явственно лёг жёлтый камень. Мальчишка — его удача. Кто ж добровольно отпускает свою удачу?

Но и грубить чужим духам вождь Яли тоже не хотел. Мало ли что! Пусть будут вынужденными, но союзниками.

— Скажи, не могу я тебя отдать, — хитро сформулировал вождь. — Потому что обещал нашим духам защищать тебя от аннува и их духов.

Ой же гад, почти восхитился Саша. Как с этой защитой, скажи мен, сочетается пыточный костёр и до сих пор горящие пятки? Пятки-пытки, пытки-пятки…

И вдруг его обдало холодом. Идиоты, сами-то! Как требование отправить Сашку к Антону подходило к прежней просьбе выручить его от духов аннува? Да никак! Дураки они оба, вот как!

Интересно, заметил вождь Яли этот прокол?

Заметил.

— Скажи ему, — с усмешкой проговорил он, — что я понимаю, как ему хочется стать с тобой рядом. Скажи, что я исполню эту просьбу. Мы его выручим из плена духов аннува и возьмём к нам. Вы будете опять вместе. Но для этого нам надо победить!

* * *

По лесу шли осторожно. Впереди — двое, затем основная часть отряда во главе с вождём Яли. Собственно, первым должен был идти сам Яли — на то и вождь. Но в данный момент он оберегал — и одновременно контролировал — живой талисман уганров, гостя из страны духов, на которого выпал жёлтый камень.

Гость же из страны духов шёл чуть позади вождя Яли, всё больше мрачнея. Где этот чёртов овраг? Как описал Антон, слева должен был нарисоваться настоящий обрыв — подмываемый ручьём берег. Там будет здоровенное дерево. На нём — звезда. Видишь, подходишь, сигаешь вниз, там песок, скатишься, и бегом направо. «Как прыгнешь, остальных примут…»

Ага!

Вот оно! Вот оно, дерево, родименькое! Вот она, звёздочка наша родная!

Постараться пришлось Антохе — простой круг куда легче было затесать.

Жаль, что этот гад Яли далеко от себя не отпускает. Точнее, совсем от себя не отпускает. Как ещё на верёвку не взял…

Но это ничего. Вон сами передовые разведчики останавливаются. Смотрят на звезду, затем тихо возвращаются к основной группе. А тут вождь Яли уже вопросительно смотрит на мальчика.

Саша принимает донельзя важный вид. Он делает большие глаза, надевает на лицо выражение значительности, производит несколько пассов руками. Выглядеть это должно крайне глупо — где-нибудь в родной школе. Но тут, как он наделся, сойдёт…

— Священный знак? — спросил Яли жадно.

Саша откашлялся для солидности.

— Да, — наконец, ответил он. — Оставайтесь на месте, я должен получить послание от духов.

То ли глаза у него как-то особенно сверкнули, то ли голос дрогнул… То ли вождь Яли до конца не верил во все эти мистические штучки. Но он сжал железными пальцами плечо мальчика:

— Нет. Мы идём вместе.

Сашка оценил перспективы. Вообще-то вырваться из этой хватки будет трудновато. Но настаивать на своём тоже нельзя — кто знает, на какой следующий шаг пойдёт подозрительный Яли? У-у, морда колючая…

С другой стороны, если он будет один…

Саша повёл свободным плечом:

— Хорошо. Но только ты один. Ты — большой вождь, — польстил. — Простым воинам нельзя. Иначе духи не скажут.

Большой вождь кивнул.

Они подошли к дереву. Да, край обрыва совсем рядом. Три-четыре прыжка — и свобода!

Да, только как их сделать?

Чёрт, тихо-то как! Даже птицы, кажется, не поют. Только наверху меланхолично вздыхает в кронах деревьев небольшой ветерок. Хорошо или плохо, что птиц не слышно? Значит ли это, что арруги так хорошо спрятались, что их не тревожат, — или наоборот: так плохо, что птицы предпочли улететь? Хотя… вон дятел раскатил свою дробь…

Краем глаза Сашка оценил расстояние до оставшихся сзади воинов. Метров тридцать. Сразу не догонят. А вот копьём — могут. Что означает — «их примут»?

Ой, как нехорошо тихо!

А правая рука в кармане уже нащупывала нож.

Надо достать его максимально беззаботно. Вроде послание ответное написать.

Хотя нож — сам по себе всё равно событие. За все дни пребывания у уганров Саша его доставал всего два раза. Виде Да показал. И шепелявому Дули. Священная вещь! Нечего было лишний раз демонстрировать её способность появляться и исчезать из кармана. А то неровен час — дотумкали бы местные, что такое карманы и как ими пользуются…

Да нет, поют, поют птицы. Цвиркают. Просто надо сосредоточиться, чтобы их услышать. Отлетели они, птицы. С пути человеческого. От уганров отлетели…

Так. А вождь Яли, между тем, внимательно смотрит за его руками.

— Большой вождь, мне нужен острый камень, — без затей поясняет Саша.

Уже неважно, дойдёт ли до Яли, что карман — тот же их мешочек из шкуры, только пришитый к штанам изнутри.

— Зачем? — напряжённо спрашивает вождь.

Ха! А ты как думаешь?

— Нужно сделать знак поверх этого.

Не слишком ли выдаёт его голос? Как-то Яли уж слишком большую внимательность демонстрирует…

— Зачем?

Всё та же одна из милых особенностей языка уламров. Могут задавать один и тот вопрос до посинения. Одними и теми же словами. Разве что интонацию будут менять. И частицы другие подставлять. И смысл будет меняться. В данном случае — «зачем поверх»?

И что я тебе отвечу?

Чёрт, как неудобно, что он за спиной!

Мальчик повернул голову, посмотрел на Яли снизу вверх. Надеялся, что смотрит жалобно.

Да уж, ну и рожа… Как это раньше не замечал? То есть замечал, да, когда в первый раз перед Яли предстал. Но тогда вождь был раскрашен по-охотничьи. Больше зелёного и красного было на морде этой. Миролюбиво выглядел вождь, можно сказать. Не то что теперь. Когда эти вот белые полосы, символизирующие кости, и зубы, нарисованные прямо на щеках.

Боевой камуфляж.

А ведь было и привык как-то. Перестали глаза отмечать уламрские внешние особенности. С волками жить — по-волчьи выть: подчас он сам мимоходом удивлялся, когда в поле зрения попадало собственное бело-розовое тело.

А теперь то ли переключилось что-то в мозгу из-за мысли о близкой свободе… То ли сам Яли из рассудительного и хозяйственного главы племени возвратился в прежнее состояние. И стал тем же, кем и был, — жестоким, безжалостным и хладнокровным первобытным убийцей…

И вот теперь из-под сложного и страшного рисунка на лице вождя на мальчика смотрели холодные и острые глаза.

Как жала. Как змеиные жала, ощупывающие жертву…

— Нужно сделать знак поверх этого, чтобы наши духи получили наш сигнал.

— Зачем?

Чёрт!

Но всё равно — нож тем временем уже открыт. Руки сами всё сделали. Автоматически, пока Саша не мог оторвать взора от чёрных зрачков-прицелов вождя Яли.

«Острый камень» может действовать!

* * *

— А-а-а!

Нервы больше не держали: крик и был ответом. И с ним Сашка, согнув руку крюком, нанёс ножом удар назад. По пальцам, что стискивали его плечо.

Ни разу не приходилось в живого человека ножом тыкать! Но Яли, сам того не ведая, оказал большую психологическую услугу. Эта его пугающая раскраска, эти его пугающие глаза, эта глядевшая из них смерть вдруг вырвали вождя из ряда людей. Он перестал быть человеком в восприятии мальчика. Превратился в некоего монстра из «Героев меча и магии». И махануть его теперь остриём ножа было ничуть не труднее, чем шарахнуть чем-нибудь тяжёлым кого-нибудь плохого там, в игре.

В общем, он попал. Куда — не увидел, но не в себя. Не в плечо.

Во всяком случае, боли не чувствовал.

И чужая рука от него оторвалась. И вскрик за спиной раздался. Удивлённый.

За спиной.

Потому что Саша уже огромными прыжками ломанулся к обрыву. Слишком огромными. Не рассчитал шага и потому не прыгнул, а вдруг свалился в пустоту, просто не ощутив под ногою опоры.

Это его спасло. Вождь Яли и с порезанным запястьем оставался хорошим воином. Над мальчиком свистнуло — нет, прогудело — копьё. Над самой головой! Не свались Сашка с обрыва — торчало бы в спине…

Но он уже катился вниз. Прямо в небо. Почему-то именно так казалось — так всё вертелось перед глазами. Небо было более близким и вещественным, нежели земля и трава.

Тем более что оно и не било по спине и плечам.

Но опираться можно было не о небо, а о землю, и Сашка всё-таки нащупал её. Жёсткую и острую, в отличие от неба. Острую, а-а! Такую острую, так остро вонзающуюся в обожжённые пятки!

Вот только плакать некогда. Сверху уже кто-то сыпанулся вслед за беглецом. Скорее всего, сам вождь. Копьё он потерял, но и руками может скрутить — будь здоров! И нож каменный под рёбра вонзить.

И мальчишка рванул изо всех сил. Сколько там? Метров пятьдесят, говорил Антон? В школе они на шестьдесят бегали. Какое время у него было? На «пятёрку» бежал, за девять и одну. Теперь надо дать восемь, семь! Шесть, зараза, олимпийским чемпионом стать!

А удивительно всё же, как растягивается время, когда надо что-то быстро делать! Успеваешь о всякой фигне подумать! А потом ещё подумать о том, что успеваешь подумать. О фигне.

И о том, что завал деревьев приближается. И мелькает там что-то белое… Антоха!

Но как же медленно приближается! В отличие от шагов и дыхания за спиной…

* * *

Наверху спереди раздался вой. Ага, сработало первое!

Но Антон не отвлекался. Там, наверху, значит, всё шло по плану. Когда Сашка должен был прыгнуть с обрыва, по его преследователям следовал «огонь» — залп из гигантской «рогатки». Иными словами — сетки, наполненной камнями и натянутой в ветвях загнутого назад дерева. В нужное время удерживающая дерево верёвка отпускается, оно распрямляется, и камни выстреливают, как из пушки. Мало не покажется.

Словом, крик наверху означал, что всё идёт по плану — разве что на секунду-две арруги «выстрел» почему-то задержали.

Главное было здесь.

Здесь из-за поворота показался Гуся, изо всех сил несущийся к «баррикаде». Хотя какая это баррикада! Так, несколько стволов, по какой-то прихоти природы упавших в одном месте поперёк ручья. А поскольку здесь овраг сужался, то позиция для перехвата Гуси и отсечения врагов была близкой к идеальной. Усилили завал ещё двумя стволами, укрепили поперёк несколькими молодыми деревцами, которые легко было быстро свалить каменными рубилами, — уже сходу её не одолеешь.

Кроме того, преследователей и тут поджидала парочка неприятных сюрпризов.

Не в силах сдержать азарта, Антон выскочил на видное место. Надо подогнать Гусю и заодно показать ему место, где легче преодолеть «баррикаду».

— Сашка, давай! Наддай! — заорал он, видя, как из-за того же поворота выскочил звероватого рода мужик. Тот, что держал давеча его друга.

До сих пор Антон так близко уламров не видел — если не считать толькочтошных переговоров на поляне. Но там до них было метров шестьдесят, и стояли они плотной массой. А тут громадный зверюга несётся прямо на него! Впечатляет! Голый торс коричнево-серого цвета. Разукрашен светло-серой, почти белой краской так, чтобы картинка изображала скелет. На ногах — похожие на замшевые штаны с бахромой. Но поверх них развевается что-то вроде юбочки из кожи.

Лицо тоже разукрашено. На голове — целый ворох перьев и кости крест-накрест. Из носа торчат рога. На шее — два ожерелья.

Рот раззявлен в крике.

На отлёте — рука с зажатым в ней каменным топором.

Всё это Антон ухватил в одно мгновение. Вдруг начавшее казаться очень длинным. «Зиккан» — так, кажется называл это папа, рассказывавший о нескольких подобных случаях с ним.

Он увидел, что Сашка не успевает, что негр этот догоняет его с каждым шагом. Но время ещё было, оно текло, как медленная речка.

Антон перехватил поудобнее подаренное ему вождём копьё с каменным наконечником. Если не сработает задумка, нужно будет успеть быстро выскочить, прикрыть Гусю от разъярённого преследователя.

Ещё мгновение…

— Оп! — крикнул он яростно.

Уламр тоже был воин не промах. В последний момент он попытался перескочить натянувшуюся перед ним верёвку. Но не успел — верёвка подпрыгнула вслед за ним: ею управляли. Жёсткий конский волос не порвался. И мужик со всего маху покатился по земле и плюхнулся в ручей.

Удалось! Молодцы арруги!

Сашка был уже в двух шагах от завала. Он не оглянулся на шум сзади — класс! Не хватало и ему тут споткнуться!

Но и враг не промах! Он уже вскочил на ноги. Только на одно мгновение задержался, соображая после падения, куда бежать.

Это мгновение стало для него роковым.

Сразу две стрелы впились в его тело — одна в живот, другая в шею.

Уламр постоял секунду, качаясь… Сделал движение рукой к той стреле, что торчала в шее… Словно хотел её вытащить… Качнулся сильнее…

Колени его подогнулись, и он упал…

* * *

Сгрудившиеся наверху уламры не были рассеяны залпом камней. Появились раненые, двое лежали на земле неподвижно, но в целом потери оказались так себе.

Но в растерянности пребывали все. Непонятно было ни само нападение, ни то, что нужно теперь делать.

А вождь исчез…

Часть уганров рванулась было за прыгнувшим с обрыва лидером, часть, не получив команды от своих меньших лидеров, осталась на месте.

Мгновения растерянности хватило, чтобы на воинов обрушился новый удар. В полной тишине из леса вылетели совсем маленькие, казавшиеся безобидными дротики. Только было их много и летели они быстро. И попадали в тела…

* * *

Каррыг и Рабр умели затаиться. Да и куда без такого умения арругу-охотнику?

Но теперь очень важно было поймать нужное мгновение. Когда вчера тренировались, не сразу удалось в нужный момент натянуть верёвку перед бегущим воином.

А тут было важно ещё и не дать себя заметить. На этом особенно настаивал вождь с подачи этого рюдя-мальчишки. Но попробуй-ка лёжа проделать такую операцию, чтобы бегущий уламр не снёс верёвку, а упал!

* * *

На бегу его тоже можно было свалить. Но копьём. Из этого нового оружия подшибать цель ещё, надо признать, Выр толком не научился. А подшибить уламра было необходимо.

Он дождался, когда упавший враг начнёт подниматься, и пустил стрелу.

В десяти шагах щёлкнула тетива лука Кыра.

* * *

Ещё мгновение растерянности после второго нападения. Теперь уже на земле лежало куда больше воинов. И многие корчились так, что видно было — не жильцы. При простом ранении воин обязан контролировать себя и свою боль.

А главное — не было видно того, кто запустил эти маленькие, но такие жестокие дротики…

* * *

Саша взобрался на завал. Неизвестный — или уже забытый за чередой событий? — арруг задвинул за ним молодое деревце.

А Антоха явно захотел сломать другу шею!

Саша, памятуя о его ранах, обнимал Тошку менее крепко.

Но разреветься хотелось — страшно!