Антон

Антон сидел между «дикарями», как было бы, наверное, правильно их называть и как называть их он не мог. Не мог и всё! Он сидел между ними, ел вкуснейшим образом обжаренное мясо и ловил себя на мысли, что он — один из них. Он помнил, что он — другой, даже из другого времени. Но сейчас это было как-то совсем неважно.

Это, оказывается, вообще неважно — помнить о метро и троллейбусах, об учителях и спортсменах, о компьютерных играх и проблемах в школе.

Стоило перенестись из того сложносочиненного мира в этот первобытный мир простых, а то и незаконченных форм, — и скоро вдруг понимаешь, что главное в другом.

Цивилизация — как ритуальная краска на теле у человека. Главное — в том, что под ней.

И, побывав в прошлом человечества, можно сказать, почти у своих собственных предков, он так и не заметил серьёзных разногласий в понимании добра и зла между людьми из того и из этого мира. Человеческие законы хорошего и плохого оказались одинаковы во все времена. С поправками, конечно, на обычаи и психологические особенности — но в принципе они одинаковы. Хороший человек — он и есть хороший человек. Даже если ест другого хорошего человека. От этого передёргивает, конечно, но ведь и не со зла едят. Наоборот — хотят оставить хорошего человека в себе…

А плохой человек — везде плохой человек. Тот, который гребёт всё под себя и отнимает всё для себя. Тот, для которого другие люди — не люди, а лишь предметы для удовлетворения его интересов и его жадности. Или его злобы и жажды власти.

И может быть, именно неандертальцы в этом смысле моральнее тех, которые считаются предками современного человека. Этих уламров, как про них рассказал Сашка. В здешних лесах и пещерах плетутся свои интриги и кипят свои страсти — но тут нет подлости и злобы. В их племени арругов все люди — разные. Но нет подлых. И нет жадных. Или потому и нет подлых, что нет жадных?..

Или, например, слово. Здесь, если дал слово, если пообещал что-то, то обязан выполнить. Даже не дискутируется эта тема. Иначе не выжить. Нужность человека для племени определяется не по красноречию, а по делам. Ибо нет возможности проверять сказанное. Когда все заняты выживанием, то и о человеке судят не по словам, а по тому, как он участвует в этом общем процессе.

Антон вспомнил, как убеждал поначалу арругов в преимуществах лука. Ну что ж, их можно было понять. Охотники со стажем выживания в супер-опасном мире — зачем им нужно было оружие, из которого завалишь зверя едва ли с более дальнего расстояния, нежели с того, на котором применяется копьё? А копьё к тому же — оружие мощное: раз — и зверь уже дёргает ногами в агонии. А стрела? Тут надо попасть лишь в жизненно важные центры — или бегать за зверем, выжидая, пока тот не истечёт кровью.

Да и то, что мог показать Антон, так сказать, технологически, охотников не убеждало. Естественно, мальчик, развлекавшийся луком на даче, не мог предложить им настоящего, адекватного оружия. Он мог сделать лишь модель и показать сам принцип. Уже натянуть собственный лук для него, с его тогдашними не закрывшимися ранами, было той ещё задачей. Сложной.

Но Антон дал тогда слово, что при всей внешней слабости нового вооружения оно обязательно себя покажет двумя вещами. Большей дальностью боя, когда лук сделает мужчина — и сделает под себя, под свои силы. И многозарядностью, если можно так сказать.

И ему — мальчишке! — просто поверили. Вместе прошли по всей «производственной цепочке», сотворили лук по руке, натренировались и — да, скупо признали вообще немногословные арруги, хорошее дело Антон придумал.

А уж когда лук так эффективно проявил себя в войне с уламрами…

Или вот эта их общинность. Совсем не существует воровства. Эти люди вообще не знают чувства собственности. Они не копят богатств. А всё накопление направлено лишь на то, чтобы иметь что-то под руками в неизбежные тяжёлые времена.

Причём эти люди всегда делятся друг с другом. Вплоть до курьёзов доходит. Приносят, например, женщины вкусных ягод со своей «тихой охоты» в лесу. И раздают их всему племени. Причём подчас себе ничего не оставляют. Оказывается, в лесу собранное есть не положено. А в племени — всё общее. И делит уже, к примеру, вождь. Или — как наивно сказала одна из местных девочек, явно положившая глаз на Антона, — свой мужчина. Именно он должен наделить её, добывшую пищу, частью её же добычи. Зато получается в результате, что оба теперь — друг друга кормят и, значит, они вместе…

И Антон снова со смущением вспомнил, как мерзко хихикал гадский Гуся, когда та девочка всё требовала, чтобы он её угощал похожими на чернику ягодами.

И на Альку не хотелось смотреть…

Или, скажем, ремень на джинсах. Очень понравился он вождю Кыру. На что и был сделан намёк в самой прямой форме. Хотя на что ему ремень, что поддерживать? Пришлось отдать — хорошо, хоть джинсы, вернее, то, что от них осталось, достаточно плотно сидели, не спадали. Впрочем, всё равно пришлось их, совсем уже грязные и порванные после войны, заменить на здешние штаны.

И что? Вождь был в полном восторге от такой чудесной вещи — но через несколько часов в ремне на голое пузо щеголял уже другой воин. Потом ещё один. И лишь когда вещь обошла всё племя, и все ею насладились, — лишь тогда вождь по праву затянул ремень на своей талии.

И в то же время субординация очень сильная. Лучшее из добычи достаётся вождю. Затем — по старшинству — мужчинам. Только потом — «нахлебникам», женщинам и детям.

Зато и дерутся они все вместе, дерутся за любого, как за себя. Гусю вон, хихикана дурацкого, выручать отправились всего лишь из-за того, что тот успел своим бамбуковым копьём с вождём обменяться. Как же — в воины племени тем самым приняли. Теперь он — арруг. И бросить его в руках у врага невозможно.

Правда, это не избавило Сашку от необходимости искупаться в местном озере, чтобы «родиться» в здешнем племени, а заодно очиститься от чужих духов и быть принятым здешними. И Антон с мстительным удовольствием вспомнил, как тот лез в воду, голый, на глазах у Альки и всех прочих и — красный, как рак…

И вообще — внутри этого общества нет преступлений. Ни уголовных, никаких. Наверное, кому-то хочется чего-то запретного, но никто никогда не посмеет пойти в этом дальше загнанных в самую глубь черепа мыслей. А скорее всё-таки — и мыслей таких не приходит. Не вызывает их обстановка окружающая. Даже драк тут никогда не бывает. Может, потому, что все трудятся, и у людей просто не успевает накапливаться эта избыточная энергия безделья и агрессии?

В общем, логика этой жизни проста, подытожил Антон. Сегодня ты не поделился, а завтра придётся плохо по какой-то причине — и уже не помогут тебе. Сегодня ты обманул — в следующий раз тебе не поверят, и ты останешься один. Всё исходит из тысячелетних законов совместного выживания, зафиксированных в памяти племени. Нарушение закона сурово карается всегда — и для этого не надо милиции. Сама природа — и милиция, и прокуратура, и суд одновременно. Выносящий к тому же в основном только смертные приговоры…

Хотя и отношение к смерти у них, у неандертальцев, гораздо проще, чем у нас, подумал ещё Антон, оглядывая довольных сытным ужином членов своего — своего! — племени. Они знают три варианта смерти: от старости, от войны и от духов. Последнее — это если причина смерти непонятна. И в случае чего тебя почётно похоронят.

Если не съедят за особые личные качества.

Но когда ты сам повидаешь много её, смерти, лиц… И сам побываешь за Кромкой… В общем, начинаешь легче к ней относиться. К её неизбежности…

Словом, это оказался мир жёсткий. Но чистый.

Потому и влечёт…

Саша

Сашке было хорошо. И вообще хорошо, и в частности.

Вообще — хорошо было сидеть вот так. У костра. С друзьями. В безопасности. И ступни практически не болят, намазанные какой-то тягучей субстанцией и аккуратно укутанные в меховые постолы здешней знахаркой. Гонув, да.

Хорошо. Как в тот, первый день, когда они тут появились.

Но и с существенной разницей по сравнению с тем днём.

Во-первых, они были теперь вместе. В смысле — они, трое.

И Антохиной жизни ничто не угрожает. Вон сидит, весёлый, поглядывает на неандертальцев, думает о чём-то. Как всегда, поди, — об умном.

Эх, хороший друг ему достался! Ему, правда, не повезло с этим дурацким динозавром… а перед этим со змеёй. Видать, судьба. Можно сказать, на него притягивалось то, что угрожало им троим. Зато здесь его мозги выручили! Это надо же так весь ход войны продумать!

Он ещё раз вспомнил.

Вот откуда, например, Антону знать было, куда пойдут уганры и куда поведут его, Сашку? Догадался, допёр! Хотя сам и говорит, что «элементарно, Ватсон», и тем уламрам, дескать, некуда было иначе соваться.

Хорошо, а дальше вот так придумать, как заманить их в лес? Что сделал бы, скажем, он? Показался бы перед уганрами, покривлялся, может, даже стрельнул в кого. Те бы бросились, их бы встретили. И что? В битве на опушке арруги, как более малочисленные, все и полегли бы…

А этот придумал целую операцию! Выручите меня, дескать, от арругов. А в чём расчёт? Может, он нафиг этим уганрам и не нужен был, чего его выручать-то? Но как просто-то всё, когда объяснил! Раз тебя, Гуся, сразу не убили, значит, нужен ты им. То есть правильно ты себя повёл, конечно, раз им нужен оказался. Но коли не убили — значит, нужен.

А раз нужен один, будет нужен и второй. Хотя бы про запас. И коли он сам в руки идёт — зачем отказываться?

А как они в лес втянулись — тут им неизбежный конец был. Овраг этот, ручьём промытый, я весь прошёл. Как только уганры-уламры в него попадают, так им выхода и нет: сверху уже стрелки расставлены.

Главное было — за тобой, Сашка, их в овраг завлечь. И проходя по нему, упирались они в берег реки. Как фашисты в Волгу, понял? И что им делать? Только обратно идти. Но сзади их всё те же стрелки ждут… Вот и получилось, что деваться им некуда. Только или домой возвращаться, или за каждым стрелком по чужому лесу гоняться…

Погонялись, ага. Да ещё и переругались друг с другом. Что важнее — исчезнувшего духа преследовать или наверху от нападения отбиваться? А в итоге разделились, причём одни побежали обратно поверху, а другие — понизу.

Тем, кто остался наверху, повезло больше…

Но главное — удалось Антону напугать уламров! Главная фишка была в том, чтобы никто из арругов им на глаза не показывался. И тогда очень страшно, в самом деле, всё выходит. Идёшь по лесу, никого не видишь, вдруг из чащи вылетает что-то острое и жалит. Причём куда бы ни попала стрела — всё, не боец уже. Медицины тут нет, до шамана-знахаря старины Да далеко. Перевязаться — и то нечем. В итоге вскоре все уламры или ранены, или вовсе на земле лежат…

Саша запоздало посочувствовал. Нет, хорошо всё-таки, что не позволили они с Антоном добивать раненых. Ворчали, конечно, арруги, но когда увидели, сколько врагов по их душу приходило, и как хитрость Антона в беспомощное состояние их привела… Да к тому же — без единой жертвы со стороны неандертальцев!

В общем, Антоха тут сейчас действительно чем-то вроде полубога стал. Вождь — вождём, конечно, за ним всё оперативное руководство. Но этот — Сашку вдруг кольнул шип ревности — этот для них вроде духовного лидера. Как вида Да у уганров. Только ещё авторитетнее.

Правда, за ним, за Сашкой, тоже кое-какие заслуги есть. Уганров-то, в конце концов за перевал он прогнал! И — практически лишь при помощи слов. То есть как раз для Альки — «не убивайте, если можете…»

Как Антон передал…

На обратном пути уламров больше не расстреливали из-за кустов. Они, мальчишки, запретили. Но и охотиться на трёхдневном пути назад арруги врагам не позволяли. Выли, клекотали как-то особо страшно. Из луков стреляли. Не целясь, но показывая: дальше нельзя.

Когда уламры, окровавленные, израненные, голодные и унылые жались друг к другу в ночном лесу, не отваживаясь даже костёр развести, их было даже жалко. Но — и не поделать ничего. Нравы тут простые — проявишь ненужный гуманизм, так тебя же и съедят. Просто не поймут, что это такое — гуманизм. Особенно — уламры. Даже не как слабость воспримут, а как… ну, разрешение, что ли. Ну вот как олень подстреленный. Пока бежит, бьётся, борется — его уважают, стараются не приближаться. Как только ослаб, лёг на землю — ещё живого разделывать начнут. Без всякой злобы, но и без всякого сострадания.

Это Антон объяснил. Объяснил, правда, то, что Сашка и так сам понял. Видел. На собственной шкуре ощутил. Но умеет Антоха так что-то объяснить взрослыми словами, что всё ясно становится!

Так и тут. Не им, мальчишкам, было мешаться в эту первобытную войну. Только и можно, что не дать дорезать раненых. А там — дойдут до своих, нет ли — это уж как их удача себя покажет…

В общем, никто уламров не жалел. И за добычей не пускали. Отгоняли от леса стрелами, не давали охотиться.

Точно, как французов в 1812 году!

Так что четверо уганров до своих добрались. И то, похоже, за счёт того, что ели своих ослабевших соплеменников. Сырыми. Ребята сами этого не видели, но вождь Кыр рассказал. Тот скрупулёзно каждое тело павшего врага осматривал. От него у Сашки теперь в трофеях — одно ожерелье от вождя Яли и любимые носовые рога от него же.

Второе ожерелье Кыр себе забрал. Его трофей тоже, ага.

Так что счастливо соединились оба отряда арругов возле стойбища уганров — и те, кто в наблюдателях тут сидел, и те, кто отступающих преследовал. И тут же ретивое в голову пало — всех убить! Чтобы не ходили, дескать, по нашей священной земле.

Но тут Саше жалко стало уганров. Хоть и мало он от них видел хорошего, а всё ж прожил с ними почти две недели. Или больше? Потерял счёт дням. Жалко было шепелявого Дули-Дулю-Дулитла. Невесту несостоявшуюся свою. Конечно, Вива там, дома, куда красивее… Надо будет подарить ей что-нибудь отсюда… Алька вон всё равно во все глаза на Антоху, собаку, смотрит… Но ведь и Вамано эта бедная, с её двумя кукишами на груди ни в чём не виновата. Ради интересов племени готова была за духа мёртвого замуж пойти…

В общем, отговорил всех Саша. И всех уговорил.

Сначала воины израненные, голодные, рассказали, как они против духов аннува в жестоком лесу сражались. А ведь предупреждал белый-маленький-дух, что не добро это будет, и надо уходить оттуда, не гневить духов нелюдских…

А затем сам белый-маленький-дух вышел. Виду Да для разговора вызвал. Тот теперь старшим над всеми остался — все, даже мелкие вожди, в лесах аннува зверю достались. Опустел дом воинов. Четверо запуганных до икоты остались…

Трудно было Сашке уговорить виду Да поднять племя и уйти за перевал. Но удалось.

Правда, и обстрел лагеря из луков, уганрам невидимых, помог. Показано было, что, дескать, уже не удержать духов аннува, разгневали вы их. Так что не дадут они вам покоя, пока всех не убьют. И с кем ты, вида Да, останешься? Со Старым Вождём одним? А кто племя уганров сохранит?

Так что забирай своих и уходи. А мы, духи малые, но сильные, тут останемся. Будем уберегать перевал от страшных духов аннува, чтобы они по ту сторону не спустились и не продолжили всех уламров вырезать.

Поверил старик. Да и как не поверить? Воины-то уцелевшие вообще ужасы рассказывали!

Ушёл вида Да. И племя своё увёл. Про Вамано спросил — не оставить ли?

Бр-р-р, как ухмыльнулся Антон, скотина!

А главное: сам же виноват! Ну зачем перевёл ему слова старины Да?

Да нет, ответил, — что ей с нами, духами, делать? Трудна будет пограничная служба, не для неё. Забирай. Объяви её свободной, чтобы замуж выходила смело. Только детям пусть навсегда закажет на эту сторону переходить. Здесь — Чёрный Лес.

Чёрный.

Лес аннува.

Алина

Да, Алина теперь поняла, что такое — ждать мужчин с войны.

Она, конечно же, ни секундочки не любила этих двух глупых фанфаронистых мальчишек! Во-первых, подумаешь! Во-вторых, они ещё маленькие. В-третьих…

В-третьих, она не могла выбрать, кого из них любит больше…

В школе они дружили именно что «в общем». Слишком разные были интересы, слишком велика дистанция между мальчиками и девочками.

Внимание, однако, таких двух разных, но получше разных прочих, мальчишек ей нравилось. Нравилось их разыгрывать. Нравилось, когда рассказывали по секрету, что Антон опять кому-то наглядно доказал, что никакие они не «тили-тили-тесто».

А на самом деле?

А на самом деле они друг к другу в гости ходили. И ей это было приятно.

Нравилось также, когда этот весь и внешне, и внутренне вихрастый Сашка вставал рядом с Антоном. И их вместе с нею как-то само собой получалось трое. Можно было даже подумать, что из них получается одна команда в каком-нибудь квесте…

И вдруг этот квест получился сам собой. Да какой! Не засэйвишься! Обратно не отмотаешь, и запасной жизни не возьмёшь! Здоровья не докупишь, а вооружение приходится выстругивать и плести самостоятельно — аж до кровавых волдырей на пальцах.

И главное — ждать. Ждать своих мужчин с войны.

И бояться.

Вот они не вернутся — и что ты будешь делать? Не просто в горе погружаться. Это как раз легче всего. Но ведь жить и дальше придётся. А домой уже не вернуться никогда. И с близким больше не поговорить. И ни на кого не опереться. И вообще…

Когда она их ждала, выплетая новые сетки и привязывая перья к стрелам, то всё время корила себя за такие мысли. Мальчишки там, может, умирают… а она думает, как ей тут жить без них.

Словно заранее хоронит!

Но и избавиться от этих мыслей не могла, хотя усиленно гнала их.

А тут ещё здешние мальцы, которых на войну не взяли потому, что в мужчины и воины ещё не произвели, — эти мальчишки на неё явно с особым интересом поглядывают. То заговорят, то кусочек получше предложат. От своего мужского «меню» оторванный.

Всё вроде невинно. Но мысль корчится в глубине души: вот не вернутся мои мальчишки — и как-то с этими придётся устраиваться…

А они всё же некрасивы-ые!

Но слава богу, всё обошлось. Вернулись! И вернулись с победой!

Сначала молодой воин прибежал, Ыргур. Захлёбываясь от восторга, рассказал, что сотворили небывалое — победили проклятых уламров! Оно, конечно, на местном языке поскупее прозвучало. Типа: «добыли злых уламров». Но жесты были более красноречивы. Ни дать ни взять — наш солдат в кино, когда Рейхстаг взяли. Только автомата не хватает, чтобы салют устроить!

А уж как он изображал события! Прямо видно было, как сидели арруги в лесу, луки яро натягивая и копья сурово сжимая.

Богатыри в засаде.

Как зазвал «мудрый рюдь Антонр» уламров прямо под их стрелы. Как вдруг выпрыгнул другой «рюдь» Сашха прямо из толпы врагов и убежал. А вождь Кыр сразил вождя врагов мощной стрелой. И Выр ему помог, в живот попал. А потом заметались уламры, не зная, куда бежать. А сверху их разили храбрые арруги. Много сразили, не сосчитать. Половину, не меньше. Потому что метались те по оврагу, а арруги их сверху гваздали. И не много врагов смогло убежать обратно, и все они ранены были. И пошли за ними арруги, как ходят за подраненным оленем или зубром — не давая остановиться, не давая поесть, не давая набраться сил.

Прогнали их далеко и навсегда.

Только он, Ыргур, уже этого не видел. Ибо послал его вождь Кыр рассказать о великой победе и порадовать своих сородичей. И сказать, что никто не умер из воинов!

Но затем ещё неделю пришлось ждать возвращения отряда, возвращения Антона с Сашей. Решили, видишь ли, окончательно уламров запугать и прогнать их за перевал. Чтобы, дескать, даже когда ухватятся они, наконец, все втроём за таинственный и страшный камень, — даже тогда чтобы злые люди не смели забираться в эти места. Где живут и охотятся неандертальцы. Ибо оказались эти неандертальцы в сто раз добрее, лучше, честнее, чем те люди…

А может, и все люди вообще…

И вот теперь она сидела между своими друзьями и не могла отвести глаз от обоих. Хотя, как ни стыдно самой себе признаться, от Антона — больше. Не могла отвести.

Сашка, конечно, герой. От рассказов о его приключениях среди уламров волосы иногда шевелились. Хотя Гуся, вопреки своему обыкновению, не захлёбывался и не перескакивал с места на место в пересказе и не приукрашивал, прихвастывая собою. Видно, что подействовали на него все эти события — на грани между жизнью и смертью. Причём только выдержка и — вроде бы противоречащая ей — безоглядная отвага помогали не шагнуть за эту грань.

И всё же Гуся был Гуся. Сами приключения занимали его куда больше, нежели уроки, которые нужно было из них извлечь.

А вот Антошка другой. Победитель здесь — он. Он, выдравшись из боли и небытия, мгновенно сообразил, что к чему и что нужно делать. Мгновенно вычислил, как себя правильно вести.

Арруги, конечно, добрые… но ведь и их нежданные гости были для них просто новым сортом враждебных уламров… И кто знает, что было бы, когда Сашку захватили, и всё выглядело так, словно он первым воссоединился со своими родственниками?

А Антошка, раненый и слабый, не знаючи языка, сумел найти слова и поставить так контакт с арругами, что вскоре те стали доверять ему чуть ли не больше, чем себе!

А спланировать, как выручить Гусю? И вообще, и именно в тот момент, когда того принялись пытать, и нельзя было потерять ни одной секундочки?

Нет, Антошка был настоящий герой!

И Сашка был герой. Но Гуся был герой сам по себе. Просто герой. Что тогда, с динозаврами, что теперь. Герой. Но герой вообще. В принципе.

А Антон был ещё и… он был лидером. Был надеждой. Надёжной надеждой. Командиром. Умницей. С таким не пропадёшь!

Он был герой для людей.

И немножко — для неё…

* * *

Мы должны уйти, сказал Антон арругам.

Так надо, сказал он вождю Кыру. Нам надо к себе. Нас ждут.

Понятно, согласился вождь. Каждый принадлежит своему племени. Я хочу, чтобы у вас там всегда была счастливая охота.

Мы вернёмся, сказал Саша. Вот отвезём подарки и добычу и постараемся вернуться. Проверим, как вы тут, не вернутся ли злые уламры.

Да, покивали охотники, глядя на челюсть динозавра, ожерелье вождя уламров, лапу с когтями, копьё вождя Кыра и пару дротиков, прихваченных с поля недавней битвы, которые Сашха увязал в одну шкуру и приготовил, чтобы забрать с собой.

Да, сказал вождь Кыр, со стуком закрывая лезвие швейцарского ножа. И когда ты вернёшься, ты увидишь, что я сохранил твой острый камень.

Тем более, что вы, все трое — всё равно останетесь арругами…

Алина не сказала ничего. Она плакала, уткнувшись лицом в плечо своей дорогой ведуньи. А та отрывала её лицо от плеча и тёрлась с девочкой носом об нос…

А потом они отошли в глубь пещеры, туда, куда принесло их в самом начале. И положили ладони на таинственный камень.

И тот начал нагреваться…

КОНЕЦ