Глава 1

Когда работа над книгой была близка к завершению, 10 марта 1998 года из США пришло известие о том, что две недели тому назад от сердечного приступа умер самый известный в свое время и столь же значительный перебежчик и один из фаворитов министра иностранных дел А. Громыко Аркадий Шевченко.

Вернуться к этой теме автора побудили периодически появляющиеся в средствах массовой информации заявления некоторых безответственных оппонентов органов государственной безопасности. Эти люди по любому поводу критикуют их работу, включая и такое ее направление, как разоблачение изменников Родины и другого преступного элемента, что относится к их компетенции, и не брезгуют различного рода инсинуациями.

Не без возмущения можно было услышать по Центральному телевидению о том, например, что причиной трагической гибели жены Аркадия Шевченко Ленгины и злоключений их сына Геннадия, уволенного по понятной причине из системы Министерства иностранных дел, были их травля и другие козни со стороны органов КГБ. Это-де они, известные своей звероватостью кагэбэшники, довели Ленгину Шевченко до самоубийства.

Подобным сентенциям, как говорится, несть числа.

Справедливости ради следует рассказать, как дело обстояло в действительности, и в этой связи привести некоторые мало кому известные факты и подробности того, о чем уже упоминалось.

Аркадий Шевченко, получивший за свое предательство американское гражданство, жил в одиночестве в одном из пригородов Нью-Йорка, и о его смерти долго еще бы никто не узнал, если бы его дочь, обеспокоенная безуспешными попытками дозвониться до отца по телефону, не приехала сама на его квартиру.

Американская пресса практически обошлась лишь довольно кратким упоминанием о случившемся. Не исключено, что это связано с тем, что безнравственное, аморальное поведение Шевченко было широко известно американской общественности и не могло вызвать у нее большого интереса и тем более симпатий к нему.

Значительно большее внимание этому факту уделило наше Центральное телевидение. На экранах телевизоров были показаны кадры кинохроники, где среди ближайшего окружения А. Громыко можно было хорошо рассмотреть Аркадия Шевченко, его фотографии с симпатичной белокурой женой Ленгиной, а также в домашней обстановке с супругами Громыко. Между прочим было упомянуто и о том, что в прошлом кто-то из корреспондентов поинтересовался у министра его мнением о бегстве в США одного из его помощников в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла по фамилии Шевченко. Тот ничтоже сумняшеся ответил, что такового не помнит, так как у него вообще было много разного рода помощников. Министр был, конечно, в своем амплуа! Где уж ему было запомнить какого-то «помощника», да еще в таком ранге!

В этой связи припоминается и такой ставший известным много лет спустя случай.

Во времена карибского кризиса, когда американцам было уже достоверно известно о размещении на Кубе советских ракет среднего радиуса действия, что документально подтверждалось многочисленными фотоснимками ее территории, сделанными с самолетов-разведчиков, президент США Джон Кеннеди в личной беседе с А. Громыко, не ссылаясь на имевшиеся тому подтверждения, прямо спросил его об этом. Министр дал отрицательный ответ. По свидетельству очевидцев, когда Громыко покидал место встречи и беседы с Дж. Кеннеди, тот в присутствии своего ближайшего окружения вполголоса произнес: «Лживая тварь!». Возможно, в чем-то он был и прав.

Надо отметить, что Службе безопасности МИД СССР тоже довелось принимать активное участие в работе по делу предателя Шевченко, но уже в городе Москве. Всю необходимую информацию по поводу его бегства и предшествовавшему тому периоду мы сразу же получали из Управления внешней контрразведки ПГУ КГБ СССР.

В тот давний вечер 31 марта 1978 года, накануне своего бегства, Аркадий Шевченко после ужина сидел в удобном кресле в просторной гостиной своих апартаментов в Нью-Йорке и просматривал вечерние газеты. Ленгина занималась какими-то домашними делами. Откуда-то из глубины комнат приглушенно звучала спокойная музыка. Казалось, все было тихо, мирно и обыденно. А в действительности он, не вникая в суть читаемого, лихорадочно обдумывал только что полученную от приехавшего из Москвы своего давнего приятеля С. информацию о повышенном интересе к нему со стороны центрального аппарата КГБ и о разоблачении в Управлении по планированию внешнеполитических мероприятий МИД СССР агента ЦРУ США Александра Огородника, о чем знал только узкий круг руководящих работников из секретного приказа по министерству. Ему стало также известно и то, что в ближайшее время будет принято решение о его немедленном возвращении в Москву.

Шевченко лихорадочно перебирал в уме все возможные причины своего столь поспешного отзыва. Он не исключал, что КГБ стало известно, что Ленгина, дружившая с Лидией Дмитриевной Громыко, давно занималась спекуляцией. Она покупала в Нью-Йорке женские меховые изделия и антикварные вещи, привозила их сама, а чаще пересылала через других жене министра для последующей перепродажи в Москве по основательно завышенным ценам. Дипломат не раз предостерегал по этому поводу свою взбалмошную и потерявшую чувство меры жену. Но та, не наделенная большим умом, и слышать ни о чем не хотела.

Она была абсолютно уверена в том, что все без исключения жены наживаются на командировках своих мужей за границу. Переубедить ее было совершенно невозможно, а определенные неприятности в этой связи и упреки, но не более того, можно было ожидать в любое время. Ему уже хватало и того, что сам был не безгрешен во многих отношениях.

Но эта версия как-то не вязалась с его положением и покровительством со стороны министра и члена Политбюро А. Громыко. Он уже более двух лет сотрудничал с ЦРУ США, и причина была, скорее всего, именно в этом. КГБ, возможно, что-то пронюхал через своих людей в американских спецслужбах о его подозрительных контактах. Он впервые в жизни, будучи в совершенно трезвом состоянии, ощутил настоящий страх. Ведь в этом случае министр за него уже не заступник. А что полагается за содеянное, он знал совершенно точно. По этому вопросу у него уже давно были разговоры с сотрудниками ЦРУ, но каждый раз они успокаивали его и уговаривали не торопиться с принятием решения об обращении к властям с просьбой о предоставлении ему политического убежища. Особенно настораживал предстоящий отзыв в Москву. Сегодня он уже договорился об экстренной встрече со своими «партнерами» на находившейся в этом же доме конспиративной квартире.

Когда Ленгина уже спала, он неожиданно встал и вышел из квартиры. Быстро сбежал по лестнице с двадцать шестого этажа на три пролета вниз и вошел в конспиративную квартиру. Здесь он сказал поджидавшим его сотрудникам ЦРУ, что, видимо, серьезно засветился, попал в поле зрения КГБ и в ближайшее время будет отозван в Москву. Он был до крайности испуган и близок к истерике. После бурной дискуссии он вновь вернулся в свою квартиру, а через несколько минут возвратился с дорожной сумкой. В сопровождении двух сотрудников управления он вышел к поджидавшей внизу автомашине, которая стрелой вылетела из Манхэттена.

В коттедже, куда его привезли, спать так и не пришлось. Все понимали, что исчезновение известного дипломата вызовет огромную сенсацию в средствах массовой информации и побудит советское представительство при ООН официально потребовать принятия срочных мер по его розыску.

На следующий день, увидев рано утром, что мужа дома нет, и убедившись несколько позже, что на работу он не явился, Ленгина, обеспокоенная его исчезновением, поставила в известность об этом сотрудников советского представительства при ООН. В то же утро Шевченко позвонил домой, но, услышав незнакомый голос, повесил трубку.

Об исчезновении Аркадия Шевченко немедленно информировали Министерство иностранных дел СССР. Аналогичное сообщение поступило и в Комитет государственной безопасности. Естественно, что необходимые сведения были получены также руководством Второго главного управления, а затем и Службой безопасности МИД.

Как было положено в таких случаях, во избежание «провокаций со стороны американских спецслужб, возможно, похитивших советского дипломата», Ленгину Шевченко очередным рейсом «Аэрофлота» в спешном порядке отправили в Москву. Вместе с ней из Нью-Йорка по окончании командировки вылетел и уже упоминавшийся руководящий работник МИД и приятель А. Шевченко — С. Во время полета он сидел рядом с Ленгиной, и они о чем-то долго разговаривали.

Одновременно по тем же причинам через руководство МИД из Швейцарии был срочно отозван под благовидным предлогом работавшим там сын Шевченко Геннадий.

Тем временем в нашей прессе было опубликовано официальное сообщение, что «жертвой происков американских спецслужб стал аккредитованный при ООН советский дипломат А. Шевченко» и что наши компетентные органы принимают меры по его освобождению.

И действительно, в Манхэттене с ним встречались посол СССР в США А. Ф. Добрынин и советский представитель в ООН О. А. Трояновский. Но все переговоры закончились безрезультатно: кроме взаимных оскорблений, там ничего не было.

По прибытии в Москву Ленгина сразу же попыталась встретиться с Лидией Дмитриевной Громыко и даже с самим министром, поскольку была не без оснований абсолютно уверена в его личных симпатиях к ней. Однако ни та, ни другая встречи не состоялись: она практически встретила глухую стену отчуждения. То же самое случилось и с ее попытками связаться с другими руководящими работниками министерства, с которыми она была хорошо знакома.

Вскоре ей стало известно, что кто-то из руководства Управления делами Совмина распорядился об откреплении ее семьи от правительственной поликлиники 4-го Управления Минздрава СССР и закрытого распределителя в гастрономе номер 1 (Елисеевском магазине).

В связи с укреплявшимися с каждым днем подозрениями, что Шевченко изменил Родине, а затем уже на основании появившихся в американской печати сведений о том, что он официально попросил в США политического убежища, с санкции прокурора, выданной ввиду заведенного на Шевченко уголовного дела, на его квартире на Фрунзенской набережной с участием понятых был произведен обыск в расчете на то, что следственные органы КГБ смогут таким образом получить дополнительные интересующие их факты и материалы.

Квартира, по тем временам довольно большая, состояла из четырех комнат общей жилой площадью 120 квадратных метров. В доме имелась богатая библиотека, значительную часть которой составляли многочисленные подписные издания. Поражало обилие предметов антиквариата и прочих того же рода вещей, таких, например, как тончайшей работы беломраморный бюст французского императора Наполеона или панно из полудрагоценных камней западного производства. По всей видимости, они достались семье от тещи Аркадия Шевченко Анны Ксаверьевны, муж которой длительное время работал в какой-то советской организации в Австрии, связанной с учетом и реализацией трофейного имущества после разгрома фашистской Германии.

Одна из комнат была почти полностью заставлена набитыми до отказа чемоданами с привезенным в разное время из-за границы «тряпьем». В спальне во встроенном в стену большом шкафу висело десять-двенадцать различных дубленок и штабелем лежали картонные коробки с женскими сапогами и другой обувью. Холодильник и шкафы на кухне были набиты дефицитными в то время импортными продуктами.

Как и следовало ожидать, ни обыск, ни беседы с членами семьи каких-либо заслуживающих оперативного внимания результатов не дали. Но формальность, однако, была соблюдена. Обращение с членами семьи было исключительно вежливым и столь же корректным. Аналогично вели себя по отношению к нашим сотрудникам жена, теща и сын Аркадия Шевченко. Исключением, пожалуй, являлась только шестнадцатилетняя дочь, которая проявляла довольно негативное отношение ко всему происходящему.

Вполне можно было понять состояние Ленгины Шевченко, которая в полной мере начала понимать, в какой трагической ситуации оказались она и ее дети. И все это после многолетней беспечной и богатой различного рода событиями и впечатлениями жизни, в которой все свершалось как по мановению волшебной палочки!

Обстановка осложнялась еще и тем, что сын Геннадий был уволен из МИД. Вскоре после этого от него ушла жена, и ее родители порвали с ними всякие отношения.

Объяснить их поведение было нетрудно. Состоять в родственных отношениях с семьей изменника Родины, каким стал отец Геннадия, не сулило ничего хорошего ни в личной жизни, ни в делах служебных, хотя теоретически и принято считать, что сын за отца не ответчик. Слишком свежи были в памяти времена сталинских репрессий.

Если говорить о прошлом, то родители Геннадия в свое время без особого восторга узнали о его намерении жениться на дочери полковника, служившего где-то на периферии в системе ПВО страны. Попытки отговорить его от этого столь непрестижного в их понимании брака не увенчались успехом, они вынуждены были дать согласие, и свадьба состоялась. Вскоре, правда, сват то ли благодаря его личным качествам, то ли по другим неизвестным нам причинам был продвинут по службе, оказался в Московском военном округе, получил квартиру в столице и через некоторое время удостоился чина генерал-майора.

Родители были в какой-то степени удовлетворены этим. Во всяком случае, это все-таки генерал, а не какой-то полковник, да еще из глубинки!

Не видя выхода из сложившейся ситуации, будучи совершенно не приспособленной к преодолению трудностей и не имея к тому же сил пережить все случившееся, Ленгина приняла решение покончить жизнь самоубийством. Мать всячески отговаривала ее от этого, но та оставалась непреклонной. Не подействовал на нее и довод о том, что она тем самым еще больше осложнит ситуацию, в которой оказались ее престарелая мать и дети. О высказанном намерении дочери Анна Ксаверьевна нас по непонятной причине в известность не поставила.

Через два-три дня после первомайских праздников Анна Ксаверьевна сообщила по телефону нашему сотруднику В. В. Молодцову, который поддерживал контакт с членами семьи Шевченко, что Ленгина исчезла, оставив на столе в гостиной адресованную дочери записку, начинавшуюся со слов: «Дорогой Анютик!.. Я не могла поступить иначе… Врачи тебе все объяснят… Жаль, что мама не позволила мне умереть дома…»

В связи с поступившим сигналом Анне Ксаверьевне было рекомендовано, как полагается в таких случаях, официально сообщить о случившемся в районное отделение милиции по месту жительства. Через некоторое время оттуда на квартиру прибыл сотрудник, бегло осмотрел ее и составил соответствующий протокол. К поиску пропавшей подключилась и Служба безопасности. Следует признать, что упоминание в записке: «Жаль, что мама не позволила мне умереть дома…»— сразу же направило нас по ложному следу. Кому-то из молодых оперативных работников пришла в голову мысль: а не утопилась ли она в Москве-реке? На что я полушутя-полусерьезно ответил, что она, по моим представлениям, в такое время года в холодную воду ни при каких обстоятельствах не полезет, а искать ее следует там, где достаточно тепло и сухо: в подвалах, на чердаке и в тому подобных местах.

Близился День Победы, и я с вполне спокойной совестью с разрешения начальства на выходные дни отправился с сыновьями на машине на наше излюбленное место — на реку Протву в Калужской области, благо от Москвы она находится примерно в 120 километрах.

На следующий день, а это было уже 9 мая, к нам присоединился один из родственников, приехавший на своей машине из Москвы. Он-то и сообщил мне, что от моей жены ему известно, что меня срочно по неотложному делу ждут в отделе. Пришлось, как говорится, сматывать удочки. Через два часа, благодаря сравнительно раннему времени, хорошей дороге и почти полному отсутствию на трассе транспортных средств, я был уже дома и от дежурного по отделу узнал, что труп Ленгины Шевченко был обнаружен по запаху ее сыном во встроенном в стену спальни шкафу. В свое время никто не обратил внимания на пустую белую кружку на столике перед зеркалом, стоявшем напротив шкафа в несколько непривычном для такого предмета месте. К тому же все были уверены — ведь об этом говорилось в записке, — что самоубийство должно было состояться за пределами квартиры, и не учли, что обстоятельства изменились: бабушка вместе с внучкой перебрались на время в другой район города, где проживали у своих дальних родственников.

Когда я прибыл на Фрунзенскую набережную, труп Ленгины был уже доставлен в морг. Произошло же следующее: Ленгина, налив в кружку на кухне немного воды, прошла в спальню, вскрыла там несколько упаковок со снотворным, в которых находилось в общей сложности примерно от шестидесяти до восьмидесяти таблеток, приняла их, запив водой, кружку поставила на столик, а коробочки положила в карман надетого на нее шелкового халатика. Очень быстро почувствовав дурноту, она отпрянула к шкафу, дверцы которого были открыты настежь. Будучи довольно миниатюрной комплекции, она, падая, раздвинула висевшие там дубленки и привалилась к задней стенке, а задетые при падении коробки с обувью, сложенные с правой стороны, обрушившись, закрыли ей ноги. Дверцы шкафа тотчас же почти полностью самопроизвольно прикрылись. По мнению специалистов, даже если бы она обратилась в это время за помощью в Институт скорой помощи, спасти ее уже не удалось бы.

Позже, когда я просматривал ее письма и нечто похожее на дневниковые записи, у меня сложилось более полное впечатление о ней как о личности. Большим умом она не блистала, но была в этом смысле не без претензий. При разборе ее «архивов» было обращено внимание на выписанные на отдельных клочках бумаги афоризмы и изречения отечественных и зарубежных авторов, заимствованные ею, скорее всего, из книги В. Л. Воронцова «Симфония разума». По единодушному мнению, изречения древних и более поздних философов и других выдающихся лиц, вероятно, использовались Ленгиной на различного рода приемах для того, чтобы произвести соответствующее впечатление и удивить окружающих своей необыкновенной образованностью, а точнее — пустить пыль в глаза!

Похоронили ее на Троекуровском кладбище, где присутствовали немногочисленные родственники покойной. По долгу службы был там и наш «полномочный представитель» В. В. Молодцов. Не лишенный чувства юмора, он рассказывал нам потом, как теща А. Шевченко Анна Ксаверьевна в порыве наигранного негодования, картинно обращаясь к нему, кричала: «Владимир Владимирович, дайте мне револьвер! Я застрелю этого негодяя! Это он убил мою дочь!..» Огнестрельного оружия у него в тот момент, естественно, не было, да и представлял он себе смутно, как можно было бы сделать это на таком большом расстоянии, не промахнувшись!

Мы рассчитывали, что на этом все наши заботы-хлопоты пойдут на убыль, но не тут-то было!

Несовершеннолетняя, но физически уже вполне сформировавшаяся дочь Шевченко оказалась совершенно неуправляемой. К бабушке ничего, кроме чувства неприязни, она не испытывала. Геннадий ею в расчет не принимался. Несколько лучше были ее отношения с одной из своих теток. Связавшись с какой-то шпаной и наркоманами, она частенько приходила ночью домой в не совсем трезвом виде. Однажды поздно вечером у самых дверей квартиры неизвестный снял с нее импортные джинсы (в то время весьма дефицитные) и скрылся. Были получены также сведения об интересе к квартире семьи Шевченко со стороны уголовного элемента.

В этой связи мне было поручено в присутствии упомянутой выше ее тетки, как требовал того Уголовно-процессуальный кодекс, провести с ней беседу профилактически-воспитательного характера. Эта встреча по каким-то неизвестным мне причинам была организована в одном из помещений приемной Московского управления КГБ на Сретенке. Я был заранее предупрежден об этом и в назначенное время прибыл туда. Обстановка для беседы была вполне благоприятной. Однако, несмотря на предложенный ей миролюбивый и спокойный тон разговора, в котором принимала участие и ее родственница, она вела себя дерзко, несколько раз вскакивала со стула и выбегала в коридор, откуда ее неизменно вежливо возвращал обратно находившийся там молодой, симпатичный прапорщик. Девица действительно была взбалмошным, не признававшим ничего существом. Не помню уж, к какому соглашению мы с большим трудом пришли в результате проведенной беседы, но мне было совершенно ясно, что этот «ребенок» еще доставит немало хлопот своим родственникам и вообще всем окружающим.

Непросто обстояло дело и с Геннадием. Как уже говорилось, после увольнения из МИД встал вопрос о его трудоустройстве. Добровольно принять на работу сына изменника Родины никто не соглашался: речь в данном случае идет о так называемых внешнеполитических институтах и других подобного рода учреждениях. После целого ряда длительных переговоров, которые вело руководство Главного управления с руководителями некоторых институтов, отлично понимавшими, в свою очередь, что в любом случае «протеже» органов госбезопасности будет невыездным и в каком-то смысле обузой, было принято единственно правильное в сложившихся условиях решение об изменении в интересах Геннадия его фамилии и некоторых установочных данных и выдаче ему по согласованию с соответствующими инстанциями новых документов.

Вскоре руководством главка мне было предложено связаться по телефону и договориться о встрече с директором Института государства и права АН СССР, известным советским юристом и ученым В. Н. Кудрявцевым. В тот же день я позвонил ему по телефону кремлевской связи, и мы договорились о встрече.

Владимир Николаевич приветливо встретил меня в своем рабочем кабинете в старинном особняке в самом центре города. В общих чертах он уже был в курсе дела. В. Н. Кудрявцев внимательно выслушал меня и после детального обсуждения всех формальностей юридического характера дал свое согласие на оформление Геннадия уже с новой его фамилией на работу в институт. По окончании беседы он любезно показал мне свою научную библиотеку и, как юристу по образованию, подарил на память несколько брошюр по вопросам уголовного права и криминологии, автором которых он является. Я и по сей день сохранил в своей памяти воспоминание о встрече с этим обаятельным, мудрым и интеллигентным человеком.

Таким образом решился вопрос с сыном А. Шевченко, предавшего не только Отечество, но и свою семью.

О Геннадии Шевченко я случайно услышал много лет спустя, когда в одном из своих интервью кому-то из наших корреспондентов он пытался внушить ему мысль о том, что его отец в действительности был убежденным борцом с существовавшим в то время в нашей стране политическим режимом, во что даже сейчас поверить очень трудно! О том, что отец был, как говорится, с двойным дном, Геннадий вполне мог догадываться еще в прошлом. Мимо него не могли пройти без внимания советы родителя никогда не говорить о серьезных вещах в помещении, быть осторожным при пользовании домашним телефоном, а в необходимых случаях использовать для этих целей телефоны-автоматы. Отец неоднократно говорил ему об этом во время периодических прогулок в вечернее время по Фрунзенской набережной Москвы-реки. Невозможно было не задуматься над вопросом: что было необходимо скрывать честному человеку, ответственному работнику Министерства иностранных дел, а также начинающему дипломату? Отцу же еще до того, как он встал на путь предательства, часто и многое приходилось скрывать от своих сослуживцев и тем более от жены!

Было бы несправедливым односторонне утверждать, что все мы обладали только положительными качествами и не делали ошибок и просчетов. Ни для кого не секрет, что даже из добрых побуждений можно совершить грубые ошибки, способные осложнить жизнь многих людей, которые этого совсем не заслужили.

В этом отношении характерна следующая выдержка из книги бывшего заместителя председателя КГБ СССР генерала армии Филиппа Денисовича Бобкова «КГБ и власть» (М.: Ветеран МП, 1995): «На моей памяти был случай: женщина, преподававшая в одном из вузов Москвы, встречалась с разоблаченным впоследствии агентом американских спецслужб Огородником, и, хотя следствие не обнаружило никакой ее вины, выезд за границу был закрыт, и ей запретили работать в качестве переводчика с иностранными делегациями. В общем, настрадалась она немало и однажды написала письмо в КГБ с просьбой не распространять ограничений на сына. „Сын-то тут при чем!“ — подумал я и предложил генералу Маркелову внимательно отнестись к просьбе. Он принял ее, и вопрос решился положительно. А некоторое время спустя она вновь обращается к нам с той же просьбой. Оказывается, наш сотрудник, вопреки данному указанию, все-таки намекнул отделу кадров, который занимался трудоустройством сына, что мать оформляемого на работу молодого специалиста не без греха. Конечно, работник поступил нечестно, но он привык к доносам, считал, что действует по инструкции и бдительность в таких делах никогда не бывает лишней».

С мнением уважаемого Филиппа Денисовича нельзя не согласиться: сын действительно не должен страдать из-за того, что его мать была «не без греха». В памяти народной еще сохранились совсем недалекие времена, когда такого рода вопросы решались диаметрально противоположным образом. Причем открыто говорилось почти то же самое, а делалось совершенно другое. Еще во время моей учебы в Свердловском юридическом институте к нам в комитет ВЛКСМ из отдела кадров поступил список студентов-выпускников, в отношении которых имелись компрометирующие материалы. Как сейчас помню некоторые из них: родители раскулачивались, дед имел рыбную лавку, другой дед — крестьянин — облагался твердым заданием, брат отбывал наказание за хулиганство, из лагеря бежал и пропал без вести в начале войны, отец был в прошлом судим по статье 58 (10) «Антисоветская агитация» (в то время это могло быть любое высказанное несогласие с политикой партии и правительства). Из 220 студентов около восьмидесяти за сокрытие этих сведений было оставлено без распределения. Не думаю, что это объяснялось только спецификой института: ведь, кроме прокуроров и судей, были еще нотариусы, юрисконсульты, адвокаты, судебные исполнители и так далее.

Однако вернемся к делу. Со своей стороны я не без основания полагаю, что в книге Ф. Д. Бобкова речь идет об уже упоминавшейся близкой связи Огородника по учебе в МГИМО Анне Колотовой, которая по неизвестным причинам не пожелала оказать нам помощь в работе по его изучению и разоблачению как агента американской разведки, нанесшего нашей стране столь ощутимый ущерб. И как знать, может быть, займи она совершенно другую позицию, мы смогли бы разоблачить его значительно раньше и не только сократить таким образом размеры причиненного нам вреда, но и сохранить жизнь ни в чем не повинной Ольги Серовой, отравленной Огородником много позже из опасения быть разоблаченным.

Но в истории, как известно, сослагательного наклонения не бывает. Очень прискорбно, однако, что у нас есть еще немало людей, подобных Анне Колотовой, которые очень хорошо знают свои права, нередко забывая в то же время о своих обязанностях — в данном случае об обязанностях гражданина. Лично у меня такие люди никаких симпатий не вызывают, если не сказать большего.

 

Глава 2

Читая книгу Пита Эрли «Признания шпиона», я натолкнулся на знакомую фамилию человека, который много лет тому назад попадал в поле зрения органов государственной безопасности, когда был малоприметным сотрудником одного из внешнеполитических, как говорили тогда, институтов АН СССР. Это был Сергей Федоренко. Впрочем, не совсем Федоренко, но об этом чуть позже. А пока посмотрим, что написал о нем уже неоднократно упоминавшийся нами автор: «Федоренко был красивым тридцатилетним мужчиной, курил сигареты „Кэмел“, говорил прямо, отличался необычайной сообразительностью и бунтарским духом. У него была репутация абсолютно бесстрашного человека, многие сказали бы, безрассудного… Сергей родился в годы Великой Отечественной войны… Юношей он проявил незаурядные способности в игре в шахматы и в математике… Учитель помог ему поступить в престижный Московский авиационный институт, благодаря которому во многом обеспечивался успех советской космической программы. Сергей стал специалистом по управляемым ракетам, которые рассматривались как оружие будущего, и его работа вскоре привлекла внимание одного из видных советских дипломатов— Н. Федоренко. Н. Федоренко был главой советского представительства при ООН… У него была дочь Елена… Сергей и Елена влюбились друг в друга. После того как они поженились, муж взял фамилию своего знаменитого тестя, поскольку Федоренко-старший не имел сыновей и не хотел, чтобы его фамилия исчезла. Отец Елены устроил так, что Федоренко стал членом советской делегации на переговорах ОСВ-1 — самым молодым в ней, — а затем потянул нужные ниточки, с тем чтобы его взял к себе на работу в ООН Аркадий Шевченко, который в 1972 году стал заместителем Генерального секретаря ООН, вторым лицом в этой системе. Федоренко мог бы вести легкую обеспеченную жизнь, но его ненависть к КГБ и бунтарский дух всегда причиняли ему неприятности… Он рассказывал, что сотрудники КГБ посетили их с Еленой в Москве вскоре после того, как стало известно, что Сергея назначают на работу в ООН. „Они ожидали, что я буду помогать им шпионить, но я отказался играть в их грязные игры и выставил их из квартиры“. Федоренко позвонил своему тестю, и тот, пригласив его к себе, посоветовал: „Скажи сотрудникам КГБ в Нью-Йорке, что ты будешь рад помочь им, а затем делай все, что они просят, так плохо и глупо, что они оставят тебя в покое“. Это был хороший совет, но Федоренко оказался слишком упрямым, чтобы следовать ему. Резидент КГБ в Нью-Йорке Борис Александрович Соломатин быстро отреагировал, когда Федоренко осадил его офицеров. Он вызвал Елену в свой офис и стал отчитывать за плохую работу в качестве оператора-телефонистки в советском представительстве, где она получила эту работу. Елена была в слезах, а ее муж понял, в чем тут дело. „Он показал, как КГБ может осложнить жизнь моей семьи“. Вскоре сотрудник КГБ попросил Федоренко съездить в Новую Англию и посмотреть на строящуюся радарную станцию… Федоренко работал в Секретариате ООН, служащие которого могли свободно передвигаться по территории Соединенных Штатов без каких-либо разрешений. Федоренко считал эту поездку пустой тратой времени… На этот раз, однако, Сергей предложил альтернативный вариант— попытаться разузнать что-либо о Гудзоновском институте, нью-йоркском мозговом центре, имеющем тесные связи с Пентагоном, Советом национальной безопасности и Госдепартаментом. Офицер КГБ был весьма доволен».

Там после встречи с директором по научным исследованиям, знакомым ему еще по переговорам ОСВ-1, и началась его предательская деятельность, которую он объяснял желанием «нанести ущерб КГБ путем раскрытия имен его офицеров и разоблачения тайных операций».

«Федоренко… давал информацию не только о КГБ. Сергей рассказывал нам все о ракетах среднего радиуса действия „СС-4“, которые Советы пытались разместить на Кубе, а также о других ракетах… Однако его наиболее ценным вкладом в то время было разъяснение механизма работы советской оборонной промышленности. Мы не имели представления, как Советы принимают решения, какие системы оружия созданы и кто какой контракт получит… Опыт и знания Федоренко имели кардинальное значение для Пентагона, который на основе его информации в конце семидесятых годов полностью пересмотрел свои оценки военной мощи Советов… „Мне не нужны ваши деньги, — сказал Федоренко, когда он добровольно предложил свои услуги. — Я это делаю по собственному желанию и буду делать так, как считаю нужным… Я не хочу быть обязанным вам“. Тем не менее ЦРУ начало откладывать для него наличные… Вскоре Сергей Федоренко отзывается в Москву».

По словам Питера Эрли, американцам стоило большого труда отговорить его от намерения остаться в США.

«Федоренко был назначен на работу в то же самое управление Министерства иностранных дел, где по возвращении в Россию работал Огородник». Правда, потом его перевели на работу в другое место. Узнав об аресте Огородника, С. Федоренко забеспокоился, если не сказать большего. «Он гордился тем, что умел избежать разоблачения». Но тут же ему в голову пришла мысль: если в ЦРУ есть агент КГБ, то он обречен.

И снова Пит Эрли:

«Он поехал в Подмосковье на дачу к своему влиятельному тестю. От имени зятя Николай Федоренко задал несколько вопросов своему старому другу Борису Соломатину и получил тревожный сигнал. „Генерал говорит, что в твое досье забралась проститутка“, — сказал тесть. Младший Федоренко понял это выражение: кто-то в КГБ стал интересоваться его связями с американцами, его подозревают в шпионаже… Елена была еще на работе, когда он вошел в тихую квартиру… сел и задумался. Вдруг он почувствовал, что что-то не так… В квартире все было как обычно, однако интуиция подсказывала, что ее обыскивали. Он поспешил к своей коллекции записей джазовой музыки. Более трех тысяч пластинок стояли вертикально… Сергей ставил их в таком порядке, который отвечал его эстетическим вкусам. Он заметил, что некоторые из них были не на своем месте. Кто-то вынимал их… и не ставил назад в прежнем порядке. Федоренко был уверен, что в квартире побывали сотрудники КГБ. Он вытащил пластинку из конверта, снял два листа белой бумаги, предохраняющие ее от царапин… Сотрудники КГБ не догадались о его уловке… ЦРУ снабдило его бумагой для тайнописи… Он вытащил все альбомы с секретной бумагой… направился в спальную комнату, где была спрятана фотокамера… уложил шпионские принадлежности в пустую жестяную банку… и поздно вечером… пошел до находящегося неподалеку парка… и закопал ее».

Можно было бы продолжать и дальше, но о предательстве С. Федоренко и так вполне достаточно. Следует лишь добавить, что из очередной командировки за границу ни он, ни его жена Елена не возвратились и что в настоящее время они проживают в США.

Но кто же такой был Сергей Федоренко? Его настоящая фамилия — Ниц. В поле зрения Седьмого отдела Второго главного управления он попал еще в бытность сотрудником арбатовского Института США и Канады. Отделение, которое я тогда возглавлял, осуществляло оперативное обслуживание институтов востоковедения. Дальнего Востока, Латинской Америки, вышеупомянутого и других. Чтобы читателю было понятно, в чем именно заключалось оперативное обслуживание, необходимо сказать, что оно состояло прежде всего в работе, направленной на предотвращение возможной утечки за рубеж наших секретов и проникновения агентуры иностранных спецслужб на интересующие их объекты. Кроме того, на основании существовавшего порядка вопрос о возможности выезда того или иного лица в служебную командировку или по каким-то другим делам за границу решал так называемый Выездной отдел ЦК КПСС, а предварительное мнение по этому вопросу должно было высказать одно из соответствующих оперативных подразделений КГБ. Выездной отдел ЦК КПСС интересовался сведениями, на основе которых и решался вопрос, разрешить человеку выехать за рубеж или нет. Они касались, в частности, таких вещей, как степень осведомленности рассматриваемого лица в том, что составляло государственную тайну, его моральные качества, взаимоотношения с членами коллектива, в котором он работал, обстановка в семье, наличие или, наоборот, отсутствие судимости.

Делалось это потому, что, к сожалению, не все выезжавшие за рубеж вели себя там вполне достойно, некоторые из них нарушали, по тогдашней терминологии, правила поведения советских граждан за границей. Кто злоупотреблял алкоголем, кто совершал и более серьезные проступки, включая преступления. Так, однажды при возвращении из служебной командировки в США во время посадки самолета «Аэрофлота» для дозаправки в лондонском аэропорту Хитроу сотрудница Института США и Канады Орионова, покинув борт самолета и не имея желания возвращаться на Родину, попросила у местных властей политического убежища. С ней был установлен контакт английскими спецслужбами, которые, получив от нее интересующую их информацию, в скором времени переправили ее в США, где передали своим коллегам из ЦРУ. И это был не единичный случай.

Что же касается Сергея Ница, то нам было известно, что, вступив в брак, он сменил свою фамилию на фамилию жены — дочери известного советского дипломата. Многие, не зная об этом, считали, что он сын Н. Федоренко, и это не могло не определять их к нему отношение. Тем более что в этом институте работало достаточно много сыновей и дочерей высокопоставленных родителей.

Детство Сергея Ница было далеко не безоблачным. Трудные годы войны, карточная система, безотцовщина не могли не сказаться на особенностях формирования его как личности. Будучи человеком одаренным от природы, он получил необходимое образование, выгодно женился и не без помощи своего тестя добился соответствовавшего его желанию положения.

В институте Ниц-Федоренко ничем особенно не выделялся, близких дружеских отношений ни с кем не поддерживал и практически держал окружающих на определенной дистанции. Из всей его биографии было известно лишь то, что его дед якобы за какую-то провинность провел десять лет в одном из сибирских лагерей. Даже в то время это не вызывало в отношении его каких-то серьезных подозрений. Но вот смена фамилии, хотя подобные вещи и допускались Семейным кодексом, давала основание строить разные предположения относительно ее истинной цели. Это как-то невольно ассоциировалось с известной притчей о том, как молодой джигит, спустившись с Кавказских гор и приехав в Москву, чуть ли не сразу же женился — и не на какой-то там простой москвичке, а на дочери самого министра, ставшего впоследствии Председателем Совета Министров. Бывает же такое!

Однако вернемся к теме. По мнению сотрудника отдела Второго главка, непосредственно занимавшегося Институтом США и Канады, человека въедливого и обстоятельного, Ниц-Федоренко производил впечатление самонадеянного и самовлюбленного человека, кичившегося своей принадлежностью к элитной среде. Многие в институте недолюбливали его. Но все эти не очень симпатичные качества не могли быть серьезным основанием для каких-либо действий с нашей стороны.

Когда человек меняет свою фамилию, невольно, как уже говорилось выше, возникает вопрос, с чем это может быть связано. Когда-то это вполне можно было объяснить необходимостью конспирации. Например, член партии с 1896 года Яков Давидович Драбкин в одночасье превратился в Сергея Ивановича Гусева и пребывал под этим именем вплоть до своей кончины в 1933 году.

Можно понять и Сергея Кострикова, сменившего свою фамилию на Киров. Как поведало нам наше радиовещание в годовщину гибели Кирова, он еще в начале своей революционной деятельности якобы выступил в роли организатора и активного участника убийства ни в чем не повинного человека. Произошло же это так.

Кому-то из рабочих-железнодорожников, работавших с Сергеем Костриковым в городе Томске, показалось, что за ними следит их напарник— молодой парень, который постоянно что-то записывал в тетрадь и прятал ее от окружающих. Заподозрив его в связи с полицией, парня заманили в лесок и убили. Однако, как потом выяснилось, он никакого отношения к полиции не имел, а в тетрадь записывал собственные стихи, которые, стесняясь, никому не показывал. Так что, видимо, были основания для смены фамилии, поскольку по факту обнаружения убитого человека и в те времена заводились уголовные дела и принимались меры по розыску совершивших преступление лиц.

После Октябрьского переворота одним из первых декретов новой власти было разрешено беспрепятственно сменять фамилии, явно оскорбляющие человеческое достоинство. Это тоже вполне понятно. Правда, несколько позже было и другое. Много лет тому назад, когда я работал в городе Каменске-Уральском, мне довелось познакомиться на одном из заводов с участником Гражданской войны на Урале В. И. Григорьевым, который однажды доверительно показал мне хранившуюся у него в сейфе пожелтевшую от времени газету, где было написано, в частности, о героизме красноармейца В. И. Троцкого, проявленном в бою с белогвардейцами. Бывало и такое, пришлось в 1929 году менять фамилию!

Не скрою, когда родной брат изучавшегося тогда Александра Огородника неожиданно сменил свою фамилию на Холмогоров, довольно примитивно объясняя это необходимостью восстановления каких-то «исторических» корней в Архангельской губернии, то данный поступок не мог не вызвать определенного недоумения и связанных с ним размышлений. В первую очередь надо было ответить на вопрос: с какой целью сделал он это? В то время и до самого разоблачения Огородника как агента американской разведки ответ так и не был найден. Кое-что нам стало понятно лишь после проведенного на квартире брата обыска, когда он еще до его начала предъявил следователю довольно крупную для того времени сумму денег, оставленную у него на хранение Александром Огородником.

Менять или не менять свою фамилию, как уже говорилось выше, право каждого индивида. Работавшая когда-то в Ленинграде в секретариате Смольного молодая и красивая женщина Мильда Драуле, жена бывшего комсомольского работника-неудачника из города Усть-Луги Леонида Николаева, убившего из-за ревности 1 декабря 1934 года ее любовника Сергея Кирова и названного в Большой Советской Энциклопедии «врагом коммунистической партии», а в других изданиях и террористом, хотя мы теперь хорошо знаем, кто именно стоял за его спиной, по какой-то только ей известной причине не захотела в свое время стать Николаевой и осталась под своей прежней фамилией. Впрочем, это впоследствии не имело никакого значения, так как расстреляли не только ее, но и всех ее родственников, включая и дальних. Один из моих уважаемых начальников часто любил говаривать: «За все в жизни надо платить!». В данном случае слишком высокую цену заплатила Мильда Драуле, и, если бы даже она и была под другой фамилией, это все равно не спасло бы ее.

Возвращаясь к прерванному было сюжету, напомним, что из приведенного выше отрывка из книги Пита Эрли следует, что Сергей Федоренко (Ниц) был этаким честным, порядочным человеком и героическим и бесстрашным борцом за свободу и справедливость. А что же было на самом деле?

Многое из того, а порою и все, что словоохотливый предатель поведал Питу Эрли, было самым элементарным враньем. Никто и никогда не делал на квартире С. Федоренко никаких обысков, да и делать не собирался, так как для этого не было никаких юридических оснований, а то, что он по своей натуре был еще и трусом, это уж совершенно ясно! Если бы сотрудники КГБ и в самом деле производили обыск на его квартире, они, несомненно, без особого труда обнаружили бы фотоаппарат, предназначавшийся для фотографирования документов, и бумагу для тайнописи. Его ненависть к сотрудникам КГБ не вызывает никаких сомнений. Достаточно сказать, что все они, как правило, изображаются со слов Федоренко дураками и невежественными людьми. Между тем «злобный и мстительный КГБ», как характеризовал он это ведомство, не причинил никакого вреда оставшимся в Москве после его бегства с женой родственникам.

А кем же являлся, если говорить откровенно, его покровитель и «отец» Н.Т. Федоренко? Да, он действительно был удачливым дипломатом, опытным царедворцем и занимал довольно высокие должности, претворяя в жизнь политику тогдашнего руководства страны. Однако, по свидетельству очевидцев, его всегда заботили в первую очередь не дела государственные, а личное благополучие. И позор ему за то, что в угоду своим корыстным интересам он настойчиво, используя свои связи, продвигал по службе без достаточных на то оснований и всячески оберегал перерожденца и предателя С. Ница. Это в его семье получила воспитание дочь Елена, ставшая женой человека, причинившего и до сих пор причиняющего вред нашему государству, и разделяющая его взгляды.

 

Глава 3

В книге Пита Эрли «Признания шпиона» повествуется и еще об одном человеке, до сего времени остающемся для нас загадкой. Это бывший сотрудник Первого главного управления Герой Советского Союза полковник Алексей Исидорович Кулак.

Еще в 1978 году, неожиданно для всех, американский писатель Э. Эпштейн назвал в открытой печати псевдоним агента американских спецслужб Федора и сообщил, что под этим именем скрывается офицер КГБ, работавший в Организации Объединенных Наций и осуществляющий сбор научно-технической информации. В Вашингтоне поднялся тогда невообразимый шум. Всем было совершенно ясно, что такая слишком явная утечка информации позволит русской контрразведке быстро и без большого труда вычислить и обезвредить пробравшегося в разведку предателя. Гром, как говорится, прогремел, но внешне вроде бы ничего не изменилось.

Значительно позже в США вышла из печати книга Дэвида Уайза, в которой он описывал известных ему предателей и перебежчиков из КГБ. Автор, будучи большим знатоком всяких самых невероятных закулисных историй, несколько страниц своей книги посвятил таинственному агенту американских спецслужб, действовавшему под несколько необычным псевдонимом Федора. Д. Уайз совершенно определенно утверждал, что под этим псевдонимом скрывается не кто иной, как высокопоставленный сотрудник научно-технической разведки КГБ, более шестнадцати лет передававший американцам ценную информацию, и что его не смогли разоблачить до самой его смерти. Федору высоко ценило руководство ЦРУ, и за полученные от него сведения это ведомство якобы выплатило ему более ста тысяч долларов. Д. Уайз совершенно открыто называет его имя — Алексей Исидорович Кулак.

Автор книги, как это ни странно, не утверждает это со всей категоричностью, оставляя себе пути для возможного отступления и ссылаясь то и дело на бывшего руководителя контрразведывательной службы ЦРУ Джеймса Джесуса Эглтона, известного своей маниакальной подозрительностью «охотника за ведьмами», чей образ был запечатлен в романе его соотечественника Нормана Мейлера «Привидения Харлота». Эглтон не верил никому, ему всюду и везде мерещились подставы — «подсадные утки» коварного КГБ. Не верил он и Федоре, которого подозревал в том, что в действительности он был исполнителем одной из очень хитроумных и долговременных комбинаций русских.

Как утверждает Дэвид Уайз, тридцатидевятилетний Алексей Кулак в конце 1961 года был командирован советской разведкой в Нью-Йорк для добывания научно-технической информации. Работал он под «крышей» Комитета ООН по проблемам ядерной реакции. Как он пишет, это был невысокий, коренастый человек, внешне оправдывающий свою фамилию. Кулак, по словам автора, весной 1962 года сам отворил дверь офиса американских спецслужб в западной части Манхэттена и предложил там свои услуги. Действуя не по правилам, нарушив все стереотипы, он сразу же сбил с толку всех аналитиков и надолго поселил сомнение в их умах. Кто он был в действительности? Настоящий предатель или тонкая и изощренная подстава? Дискуссия по этому поводу, по словам автора, продолжается до настоящего времени.

Один из ветеранов штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, расхваливая в своей книге Федору, пишет, что это был очень ценный источник информации, который всегда очень охотно передавал сведения о других известных ему сотрудниках КГБ, хотя обычно в таких случаях даже завербованные агенты не всегда любят давать подобного рода информацию. Он самым подробным образом перечислил все, что интересовало Москву по части американских научно-технических секретов, и выдал все, что ему было известно о планах СССР по развитию ядерных вооружений. Кулак всегда очень внимательно относился к обеспечению своей безопасности. Каждый раз после встречи с сотрудником ЦРУ он самым тщательным образом проверялся на предмет обнаружения за собой наружного наблюдения. Заботились об этом и американцы. Была создана целая система регулярной передачи ему секретной информации, интересующей советскую разведку: его ценность была такова, что необходимо было чем-то жертвовать. Выкладывая доллары, американцы, несомненно, получали сверхвысокие дивиденды в размерах, исчислявшихся миллионами! Кулак не только оставался вне всяких подозрений, но и быстро продвигался по службе. Его встречи с американцами, как правило, записывались на видеопленку, во время бесед гостеприимные хозяева щедро угощали его шотландским виски, любителем которого был их русский друг. Так продолжалось достаточно много лет.

Кто же такой был Алексей Кулак? Я знал его по совместной учебе в школе номер 101 с осени 1958 года. Это учебное заведение КГБ СССР располагалось на двадцать пятом километре от Москвы по Горьковскому шоссе, на окраине города Балашиха Московской области. В годы Великой Отечественной войны здесь готовились для работы в тылу врага наши разведчики. В быту ее называли «Двадцать пятый километр» или просто «Лес». В сосновом лесу, за высоким зеленым забором, стояло несколько деревянных зданий, в которых размещались учебные аудитории, общежития, столовая, гараж и администрация, а в 1959 году к ним прибавилось четырехэтажное здание нового учебного корпуса. Здесь осваивались азы разведывательной профессии, изучались и доучивались иностранные языки и совершенствовались знания в них. В свободное время играли в хоккей, теннис, волейбол и занимались другими видами спорта. Предстояла сложная, пока еще неведомая по своей программе учеба и освоение нового, пока еще таинственного участка работы. В задачу слушателей входило не только грызть «гранит науки» в аудитории, но и много времени проводить в «поле», то есть в каком-либо населенном пункте или в Москве, где проводились так называемые практические городские занятия (ПГЗ). Надо было научиться выявлять наружное наблюдение, уходить от него, закладывать тайники, проводить с «агентом» моментальные передачи и вообще проделывать все то, что должен уметь каждый сотрудник разведки. Но все это было еще впереди.

В 1947 году в Московском химико-технологическом институте был создан секретный факультет для подготовки кадров зарождавшейся тогда атомной промышленности. Из многих элитных вузов страны туда отбирали лучших студентов. К их качеству предъявлялись самые строгие требования: чтобы и голова была светлой, и анкетные данные безупречными. Алексей Кулак, которого перевели туда из Института пищевой промышленности, подходил по всем статьям. Уже тогда ему сулили большое будущее в науке, а по своим биографическим данным он и вовсе был уникальным студентом: Герой Советского Союза с четырьмя орденами и множеством других наград. Его отличала исключительная скромность, он никогда не эксплуатировал свои фронтовые заслуги, и многие преподаватели, которые принимали у него экзамены, так и не узнали, что перед ними был заслуженный человек и Герой Советского Союза. «Золотую Звезду» он надевал только по большим праздникам, и то тогда лишь, когда по линии парткома следовала команда «Всем быть при параде!». Он не любил ходить в театры, не проявлял интереса к новинкам художественной литературы, не тратил попусту времени на пустопорожнюю болтовню и анекдоты в курилках. Ко всем занятиям относился с завидной основательностью. И не было ничего удивительного, что он стал сталинским стипендиатом, а с получением диплома был зачислен в аспирантуру.

Судя по рассказам учившихся с ним, А. Кулак слыл человеком весьма своеобразным. Для многих он был грубым и недостаточно общительным: редко вступал в разговоры по своей инициативе, не отличался дипломатичностью и не выбирал выражений. В своих выступлениях на партийных собраниях, если доводилось ему взять слово, мог довольно сурово пройтись по ректору института и другим руководителям, если они того заслуживали. Проводить свободное время он тоже так и не научился. Один из его товарищей по институту А. А. Пушков рассказывал, что за всю свою жизнь Алексей только два или три раза соглашался на поездку в санаторий. Однажды его в самый разгар лета с трудом вытащили на Валдай. Погода была прекрасной, но только уговорить Алексея искупаться так и не удалось. Всему он предпочитал сумрак бильярдной, где и проводил значительную часть свободного времени. После блестяще защищенной диссертации на такую актуальную тему, как «Радиоактивный анализ редких металлов», перед молодым ученым открывались радужные перспективы, его ожидала карьера подающего большие надежды научного работника.

Однако все начало развиваться совершенно по иному пути. Неожиданно его пригласили в отдел кадров института, где сотрудник органов государственной безопасности в штатском в беседе с глазу на глаз предложил ему продолжить свое образование в учебном заведении совершенно другого профиля, пообещав впоследствии интересную работу за рубежом. Нельзя с полной уверенностью сказать, долго ли колебался А. Кулак, получив такого рода предложение, только осенью 1958 года он оказался в числе слушателей разведывательной школы номер 101.

Несмотря на определенные правила, касавшиеся слушателей и, по известным соображениям, заметно ограничивавшие распространение сведений биографического характера о каждом из нас, всем довольно скоро довелось узнать, что А. Кулак — Герой Советского Союза и кандидат наук, хотя и не все знали, каких именно. Естественно, нам не была известна его настоящая фамилия, так как все имели тогда «школьную». Очень скоро с началом учебного процесса он прослыл человеком ответственным, серьезно относящимся к учебе и возложенным на него обязанностям. Он импонировал всем своей независимостью и как убежденный борец за правду и справедливость. В то время это очень заметно отличало его от всех других. По свидетельству очевидцев, более близко общавшихся с ним, и моим личным наблюдениям, он не щадил конъюнктурщиков, какие бы они посты ни занимали. Ему ничего не стоило открыто высказаться о том или ином руководителе, и так резко, что хоть стой, хоть падай! Так, например, при помывке в бане в присутствии большой группы слушателей он мог — я сам слышал это — заявить во всеуслышание об одном из хозяйственных руководителей школы в высоком воинском звании, что «у него извилин в башке, как у меня в прямой кишке!». Такого, конечно, не позволял себе никто другой. «Ну, — говорили в подобных случаях его близкие друзья, — Леху понесло!»

А вот что вспоминает о А. Кулаке наш однокашник, генерал-лейтенант в отставке, доктор исторических наук Н. С. Леонов:

«Нас всех, конечно, интересовало, как это он на войне сумел столько наград заслужить! Алексей обычно помалкивал и, только сильно поддав, соглашался на уговоры, рассказывал о боях. Да и то его рассказы совсем не походили на байки записных удальцов. Приведу одну из таких услышанных от него историй. После окончания ускоренного курса артиллерийского училища младший лейтенант Кулак был направлен для прохождения службы на один из самых горячих участков фронта, по-моему, в район Курской дуги. И угодил он туда как раз в канун наиболее жарких сражений. Двадцатилетнему парню велели принять под свое командование батарею. Но утром перед первым боем отозвали его в сторону уже хлебнувшие лиха усатые сержанты и молвили: „Слушай сюда, летёха. Сейчас танки на нас попрут немецкие. Так ты от греха вали отсюда подальше и не вздумай нами командовать. Нам жить охота, и мы тут сами управимся, понял? Тебе окопчик вон там в тылу отрыт: сиди в нем и не возникай. А станешь рыпаться, пеняй на себя. Прибьем“.

Пошли танки. Командир смотрел в бинокль из своего окопа и кусал в кровь губы: почему его орудия не стреляют? Танки наползали прямо на позицию батареи. Пушки молчали. Когда ему показалось, что все кончено, грохнул залп. И сразу четыре танка превратились в факелы. Второй залп — загорелись еще три. Через несколько минут перед его батареей пылали с десяток машин. В это время над полем боя пролетал на самолете крупный генерал. „Чья батарея?“ — „Младшего лейтенанта Кулака“. — „Командиру — орден Александра Невского, всем остальным — Красную Звезду“. Когда батарее объявили приказ, Кулак дернулся из строя, чтобы объяснить: ни при чем он был, незаслуженная это награда. Но сержанты придержали его сзади веско и грубовато: „Не дергайся, замри, лейтенант. Всё делом. Ты этот орден еще отработаешь“. И до самого последнего дня войны до Берлина доказывал Алексей всем окружающим, а прежде всего самому себе, что та награда досталась ему не даром. Он лез в самое пекло, шесть раз был ранен, стал командовать дивизионом, а в сорок пятом за бои на Одере был представлен к Герою».

И все это затем, чтобы спустя многие годы стать предателем и американским шпионом?

Не будет большим преувеличением и секретом, если сказать, что после выхода в свет книги Дэвида Уайза, где впервые был упомянут псевдоним Федора, служба нашей внешней контрразведки, а точнее говоря — Управление «К» не занялось вплотную этим вопросом.

Как известно, — в частности, из зарубежных источников информации, — Управление «Т», в структуре которого многие годы работал А. Кулак, занималось выведыванием научно-технических секретов и достигло в этом направлении значительных успехов. Многие новейшие технологии и технические разработки, едва появившись за границей, тут же становились добычей наших агентов, или, говоря проще, сотрудников наших нелегальных резидентур. В этом управлении работали умные головы, представлявшие все отрасли технических и естественных наук и знавшие в этом толк. Эти люди не зря ели свой хлеб.

По данным, приведенным в книге английского исследователя и ведущего западного теоретика разведывательных проблем Кристофера Эндрю и предателя из КГБ Олега Гордиевского «КГБ. Разведывательные операции от Ленина до Горбачева» (М.: Центрполиграф, 1999), около 150 советских систем вооружений основаны на технологиях, украденных на Западе. Возможно, это и не совсем так, но можно с уверенностью утверждать, что Служба внешней разведки (СВР) и разведки Генерального штаба больше всего источников информации приобрело в среде специалистов ведущих научно-исследовательских центров и промышленных фирм. На расходы по вознаграждению за представляемую информацию не скупились, так как общеизвестно, что гораздо лучше заплатить сотню-другую долларов за какую-то технологию или чертежи, чем потратить миллионы долларов на реализацию собственных программ.

В «Лесу», как в обиходе называется загородный комплекс зданий нашей внешней разведки, о чем уже говорилось, сотрудники Управления «Т» посматривали на других несколько свысока. Дескать, наши-то успехи у всех на виду, а вот чем вы там занимаетесь, это надо еще проверить. Конечно, если и делались когда-то подобные высказывания, то только в форме шутки, а не осуждения. Это управление и в самом деле уже много лет являлось самым результативным. На оперативных совещаниях начальство не упускало случая процитировать выдержки из зарубежных газет или журналов вроде такой: «Советские шпионы умудрились за несколько сотен долларов приобрести военно-техническую документацию стоимостью три миллиона долларов!». Во всем этом нет ничего удивительного, тем более что промышленным шпионажем занимаемся не только мы. Эта распространенная по всему миру своеобразная эпидемия неизлечима, и существует она с незапамятных времен. Вспомним хотя бы историю нашего достаточно далекого прошлого о том, что секрет бронебойного артиллерийского снаряда для российского военно-морского флота, изобретенного нашим прославленным соотечественником С. О. Макаровым еще задолго до войны с Японией, после его первого испытания на одном из полигонов вблизи Санкт-Петербурга сразу же стал известен разведке германского генерального штаба и вскоре был запущен в серийное производство.

Говоря о достижениях сотрудников Управления «Т», справедливости ради следует сказать и о том, что, к нашему большому сожалению, многое из того, что с таким невероятным трудом и риском добывается как на Западе, так и на Востоке, зачастую по тем или иным причинам остается невостребованным на родине и не приносит нам никакой практической пользы. Но это, как говорится, информация для размышления.

А главное состоит в том, что именно сюда, в Управление «Т», и был направлен Герой Советского Союза, кандидат химико-технологических наук А. Кулак.

Позади остались три проведенных на фронтах войны года, учеба в институте, аспирантура, защита диссертации и успешное окончание разведшколы КГБ. Жизнь выводила его на очередную и не менее значимую орбиту.

В Управлении «Т» ПГУ вновь назначенного оперативного уполномоченного встретили, как и полагается, с почетом и уважением к его прежним заслугам и начали активно готовить его для работы в нью-йоркской резидентуре. Независимо от этого он продолжил интенсивно заниматься совершенствованием столь необходимого в работе за океаном английского языка.

В конце 1961 года, под прикрытием МИД СССР, после непродолжительной стажировки в одном из отделов министерства, он был командирован в США для работы в Организации Объединенных Наций. Вместе с ним выехала и его жена. Заняв предназначенную для него должность сотрудника ООН, он получил квартиру, обзавелся автомашиной и стал регулярно посещать различные дипломатические приемы. Ему была предоставлена возможность как следует осмотреться, завести полезные знакомства и еще более уверенно овладеть английским языком. Так продолжалось примерно около года, а потом ему не вполне тактично напомнили о действительной цели его пребывания в стране: где результаты работы и добываемая разведывательная информация? И пришлось А. Кулаку, отодвинув на задний план свои амбиции и свою геройскую славу, засучив рукава, с головой окунуться в нелегкую повседневную и суровую жизнь работников резидентуры.

В то немногое свободное от работы время он вел замкнутый образ жизни, в гости ходить не любил, всегда находил какие-то предлоги для того, чтобы отказаться, ссылаясь на работу или какие-то другие причины, и у себя тоже никого не принимал. Как вспоминает его старый друг по институту А. Пушков, приезжавший в Нью-Йорк в служебную командировку, Алексей, как полагается, встретил его в аэропорту Дж. Ф. Кеннеди, повозил по городу и показал кое-какие достопримечательности, угостил в хорошем ресторане обедом, но вот к себе, к его удивлению, в гости не пригласил. «Чего-то он стеснялся. Какая-то тайна там была». Но какая?

Возглавлявший в то время нью-йоркскую резидентуру генерал-майор Б. А. Соломатин, человек довольно суровый и не всегда дипломатичный в отношениях со своими подчиненными, как-то признался, что все они в свое время были просто заворожены геройским званием прибывшего к ним оперработника и прощали ему многое из того, что другим никогда не сошло бы с рук. А. Кулак мог, например, совершенно спокойно сказать своему начальнику, что после обеда он любит выпить, и тут же отправиться в ближайший бар. По возвращении вечером он без всякого стеснения дышал на своих коллег крепким перегаром. Посмел бы это сделать кто-нибудь другой?

Об этих, мягко говоря, «причудах» знали все. Некоторые даже относились к этому «с пониманием»: дескать, в нашей работе стрессы такие, что без алкоголя порой никак не обойтись. А «принимал» Алексей практически каждый день, и это уже не украшало его как офицера нашей заграничной резидентуры, да еще в такой важной для нас стране, как США. По вечерам он подолгу засиживался в резидентуре, занимаясь изучением открытых источников информации, многочисленных газет и журналов. А может быть, уже тогда внимательно прислушивался к разговорам своих коллег и фиксировал их с помощью специальной техники? Позже один из сотрудников разведки говорил в данной связи: «Если это и в самом деле так, то спецслужбы США на протяжении многих лет прекрасно знали обо всем, чем там мы занимались… Выходит, все наши операции в Нью-Йорке были заранее обречены?». Все или не все, а наших провалов за океаном было поразительно много. Не проходило и года без широко разрекламированных в средствах массовой информации скандалов, арестов и объявлений персонами нон грата советских «дипломатов». И это при том, что американская контрразведка никогда не раскрывал всех своих карт и не спешила реализовать полностью имеющуюся у них информацию, дабы не расшифровывать источников ее получения.

В феврале 1963 года А. Кулак был переведен из секретариата ООН в советскую миссию при этой организации. С 1967-го по 1971 год он находился в Москве, где работал в своем управлении, а затем был вновь командирован в нью-йоркскую резидентуру под прикрытием атташе по науке в нашей миссии, где благополучно пробыл на этот раз почти семь лет — до 1978 года.

Итогами двукратного пребывания за границей по результатам работы были ордена Красного Знамени и Красной Звезды. По тем временам это было очень много, так как для большинства сотрудников заграничных резидентур даже медаль «За боевые заслуги» считалась почти несбыточной мечтой. Скупое на похвалу и прижимистое на награды начальство, по всей видимости, полагало, что уже сам факт пребывания в заграничной командировке является большой честью для сотрудников. Такие награды могли быть вручены, согласно Указам Президиума Верховного Совета СССР, за очень значительные результаты в работе и получение информации, представляющей огромную государственную важность, или вербовку какой-то исключительно ценной агентуры. Выходит так, что А. Кулак действительно добился каких-то сногсшибательных результатов?

Вернувшись домой уже в высоком звании полковника, А. Кулак неожиданно для многих потерял всякий интерес к службе, стал чаще выпивать и в итоге из «Леса» был направлен в свой родной Химико-технологический институт как офицер действующего резерва, а затем и вовсе уволен в отставку. Он, как было видно, не особенно переживал по этому поводу и на свою судьбу не жаловался. По утрам он неизменно и вовремя приходил на работу в институт, где в научно-исследовательской части занимал должность начальника отдела, к обеду выпивал традиционную и довольно приличную дозу коньяка и больше практически уже ничего не делал. А в целом же к исполнению своих обязанностей ни по науке, ни по технике не проявлял ни малейшего интереса. Жил с женой в скромной двухкомнатной квартире на Садовом кольце и по-прежнему никого из своих немногих друзей домой никогда не приглашал.

В 1983 году он неожиданно заболел и вскоре умер от рака. На кладбище при похоронах в присутствии высоких должностных лиц из ЦК КПСС и руководства КГБ было сказано немало добрых и искренних слов. На подушечках из красного бархата лежали «Звезда» Героя Советского Союза, шесть боевых орденов и два десятка медалей. Тогда еще никто не знал, что все они льют слезы над могилой агента ЦРУ США, что скорая смерть чудом спасла его от страшного позора, неминуемого суда, а вполне возможно, и неминуемого расстрела.

Но кое-кто уже в то время знал, что в тот день на престижном Троекуровском кладбище хоронили объект проведенного Управлением «К» сложного, глубокого и длительного расследования. В этом достаточно засекреченном управлении только одному человеку было доверено держать в своих руках все нити данного ответственного дела. Впоследствии он подключил к расследованию еще четырех человек, в том числе двух руководящих работников Управления «Т». И больше ни одна живая душа не знала, что на Федору началась большая охота. Расследование было окружено строгой секретностью совсем не потому, что боялись спугнуть дичь, а из-за того, что в круг подозреваемых попало за короткое время около ста человек, сведения о которых в той или иной степени соответствовали скупым данным, почерпнутым из статьи Э. Эпштейна в американской газете. Необходимо было подвергнуть внимательной проверке каждого из них, но только таким образом, чтобы тень подозрений не сопровождала затем жизнь ни в чем не повинных людей. Лишь одному из них в конечном итоге следовало отказать в доверии.

В процессе этой работы предстояло проанализировать самым тщательным образом все материалы о имевших место за последние десятилетия провалах на американской линии и о том, что им предшествовало, агентурные донесения, личные дела сотрудников резидентур, служебные аттестации… Постепенно круг подозреваемых сузился до десяти человек. К 1980 году было обращено внимание на одну интересную закономерность: отчего-то некоторые ценные агенты в США работали очень неравномерно. То их отличала высокая активность, а то они как бы впадали в глубокую и необъяснимую спячку. Возник естественный вопрос: а на кого замыкались эти самые агенты? Логика подсказывала: на одного из оставшихся десяти. А необъяснимые провалы в активности «источников» приходились как раз на время его отсутствия в США. Словно кто-то хотел работать именно с ним и ни с кем другим. Данное обстоятельство являлось своеобразным ключом к разгадке тайны. Внимание опытных специалистов-контрразведчиков было обращено на характер полученной А. Кулаком от американского источника информации. Она, как оказалось, была действительно очень ценной и получила высокую оценку экспертов, представлявших военно-промышленный комплекс. Но только с одной, но очень существенной оговоркой.

Вся эта информация относилась к таким видам изделий, создать которые при нашей в то время отсталой технологии практически не представлялось возможным: для этого потребовалось бы как минимум около двадцати лет! Таким образом, передавая нам через А. Кулака эту и в самом деле очень ценную информацию, американцы ничем не рисковали: их наука не стояла на месте, и за двадцать лет они имели реальную возможность продвинуться в соответствующем направлении еще дальше. Эти выводы были исключительно важными и не вызывали никаких сомнений в их логичной достоверности.

И вот, наконец, настало время подведения итогов проведенного столь тщательного расследования. Все участники проделанной работы пришли к единогласному выводу, что единственным оставшимся в списке подозреваемых был А. И. Кулак. Однако с окончательным решением вопроса торопиться не стали. Тогда-то А. Кулак неожиданно для многих и был переведен в действующий резерв, руководство КГБ дало санкцию на проведение его негласной проверки как американского шпиона. Однако тщательно проведенная проверка, к немалому удивлению охотников, не принесла никаких результатов. Кулак вел замкнутый образ жизни, не сорил деньгами и не проявлял никакого интереса к секретным материалам. Если он и работал на американскую разведку, то только не теперь. Косвенных доказательств было вполне достаточно, а серьезных улик, с которых могли бы начать свою работу сотрудники следственного аппарата и участники последующего судебного разбирательства, к сожалению, не было ни одной. Пока мучительно размышляли о том, что же делать в сложившейся ситуации, А. Кулак скоропостижно скончался. Возможно, для него это был самый лучший вариант.

Хоронили его со всеми полагающимися офицеру воинскими почестями и оружейным салютом, а вскоре в музее ПГУ был демонтирован посвященный ему стенд. В прошлом к портрету фронтовика, Героя Советского Союза, одного из самых уважаемых офицеров внешней разведки водили поколения молодых разведчиков, его ставили в пример и называли достойным подражания образцом мужества и верности своему долгу.

Все его награды вместе с «Золотой Звездой» Героя Советского Союза были изъяты из музея и возвращены в Президиум Верховного Совета.

В конце восьмидесятых тогдашний начальник ПГУ Л. В. Шебаршин, выступая перед сотрудниками разведки, впервые публично признал факт предательства, хотя А. Кулака давно уже не было в живых.

Если строго придерживаться юридической точки зрения, то использование терминов «предатель» или «агент ЦРУ» в отношении Кулака не совсем правомочно, мягко говоря, по закону это допустимо лишь после вынесения судом соответствующего решения. Однако разведка, не посчитавшись с формальностью, сама вынесла бывшему герою приговор, и к тому же суровый, и обжаловать его никто не посмел!

Но удивительное дело: почти все, знавшие его по совместной учебе и работе, отзывались о нем с нескрываемой симпатией, даже зная о вынесенном ему «приговоре». Бывший секретарь партийного бюро нашего «потока», носивший тогда школьную фамилию Гагарин, до сего времени не может до конца поверить, что такое могло приключиться с человеком, которого он вроде бы хорошо знал и был в нем уверен во всех отношениях. Может быть, причиной симпатий к нему были признаки чисто внешнего характера: ярко проявлявшаяся независимость во взглядах, поведении, высказываниях в отношении вышестоящих начальников. А может быть, подобное отношение к нему объяснялось и тем, что, имея непростой и даже суровый характер, он тем не менее никогда не причинял вреда окружающим его людям, своим товарищам? Абсолютное большинство знавших его с порога отвергают версию о том, что в основе его предательства лежали какие-то политические или материальные соображения. Нельзя исключить того, что американцы, после основательного изучения, поймали его на амбициях. Герой Советского Союза, перспективный ученый, привыкший всегда и везде быть первым, и вдруг оказалось, что, несмотря на прилагаемые усилия, достичь желаемых результатов не удается. Не удается подтвердить то, что давно уже стало привычным: стоит только захотеть — и успех обеспечен! Блюдечка с голубой каемкой, как говорил Остап Бендер, не оказалось. Возникшая тупиковая ситуация подталкивала к поиску выхода из создавшегося положения. Тот, с кем он вошел в контакт, взял на себя роль ценного информатора, снабжавшего его якобы исключительно важными сведениями. Кулака втягивали в эту игру все глубже и глубже. В глазах же руководства резидентуры и Центра, как это и должно быть по логике вещей, он стал преуспевающим разведчиком. А как же иначе?

Тогда у него еще была полная возможность доложить резиденту о подставе и, прибегнув к помощи других, как-то вывернуться из сложившейся ситуации. Конечно, были бы неприятности, но они не стали бы достоянием широкой гласности. Пришлось бы, может быть, прервать командировку и возвратиться в Москву, а после «отсидки» вновь выехать, на сей раз уже в другую страну. Но он предпочел, чтобы петля на шее затягивалась все туже и туже. И в конце концов наступил момент, когда ситуация стала необратимой. А тут еще высокие правительственные награды, посвященный ему стенд в музее ПГУ, слава… Обратного пути уже не было!

Если вновь возвратиться к самому началу всей этой истории с псевдонимом, то следует заметить, что он уже сам по себе указывал на то, что его обладатель никак не относится к людям с обычным, рядовым мышлением, которым вполне хватило бы таких наименований, как Лавров, Сидоров или, наконец, Гамлет. А. Кулака с присущими ему особенностями характера не могла устраивать такая серая прозаичность. Ему, как человеку неординарному, надо было нечто особенное, не похожее на эту обыденность. И он обратил внимание на образ из русской народной сказки, столь популярной в период нашего детства, — «Федорино горе». А именно на Федору с ее, говоря по-современному, проблемами и трудностями: ведь и у него было горе — горе человека, попавшего в тупиковую ситуацию. Загнал же он себя в угол, как уже говорилось выше, не по каким-то там политическим причинам или из-за соображений материального характера. Всему виной были ущемленное до крайности самолюбие и ряд других факторов, обусловленных в основном особенностями склада его характера.

Теперь вы уже знаете историю этого человека, к которой мне нечего что-либо добавить.

 

Глава 4

За прошедшие годы многое изменилось в нашей стране, и это не могло не сказаться на российских органах государственной безопасности. Вызывает сожаление, что в период так называемой перестройки, когда говорили: «Процесс пошел!», многие опытные и перспективные сотрудники по различным причинам уволились и перешли в разного рода коммерческие фирмы и другие организации. Правда, и там они приносят пользу, занимаясь организацией и укреплением участков работы, связанных с вопросами безопасности.

Под влиянием дальнейшего развития демократии и гласности претерпела значительные изменения и структура КГБ и ФСБ— Федеральной службы безопасности, которая была приведена в соответствие со стоящими перед ней задачами, в том числе и новыми. Усилены такие направления ее деятельности, как борьба с международным терроризмом и прочими формами преступности. Сменились и многие руководители, уступив место более молодым профессионалам. Ушла в прошлое порочная практика направления на руководящую работу в органы госбезопасности «посланников» партии и Ленинского комсомола, многие из которых, так и не став профессионалами, нанесли немалый ущерб морально-психологическому климату в коллективах сотрудников. Канули в Лету многочисленные парткомы и бесконечные партийные собрания с вымученными повестками дня. Чище стал воздух.

Верность закону, а не каким бы то ни было лицам, работа только в правовом поле— не просто фраза нынешних работников ФСБ. И в этом — гарантия того, что трагические страницы былого никогда не повторятся. Но было бы неверно ограничивать историческое наследие ФСБ лишь временным отрезком последних десятилетий. Корни отечественных спецслужб уходят в глубь веков, во времена зарождения и последующего становления централизованного Российского государства. Поэтому, как подчеркнул в своей статье на страницах печати директор Федеральной службы безопасности Николай Патрушев, в эмблеме ФСБ в единое целое по праву соединены двуглавый орел дооктябрьской России и традиционный символ ВЧК-КГБ — щит и меч. «Лучшие профессиональные традиции сотрудников спецслужб императорской России, чекистов советского времени, осмысленный опыт героического и трагического— это золотой фонд ФСБ», — отметил он. Эта государственная структура подчиняется напрямую только президенту страны. Девизом новых российских органов государственной безопасности стало триединство «государственность, законность и честь».

Особую важность для сотрудников ФСБ представляет собой положение статьи 2 Закона «Об органах Федеральной службы безопасности в Российской Федерации», устанавливающее надпартийный, политически не ангажированный характер ведомства. В этой связи припоминаю, однако, что в 1990 году, когда я только что вернулся из длительной служебной командировки из ГДР, меня пригласили выступить перед руководством родственной мне кафедры Академии КГБ. Я согласился. Но стоило мне только обмолвиться во время выступления о своем исключительно положительном отношении к этой статье, как я сразу же стал «персоной нон грата»: хотя тогда никто мне ничего не сказал, меня с той поры уже не приглашали туда. Вместе с тем мне известно, что позже записанное на видеопленку мое выступление по Центральному телевидению по поводу разоблачения агента американской разведки А. Огородника стало учебным пособием для слушателей, каковым остается и по сей день! Видимо, такое уж было время!

Общеизвестно, что о людях судят не по тому, что они о себе говорят или думают, а по их конкретным делам. Это вполне применимо и к организациям Федеральной службы безопасности. Российской Федерации есть чем гордиться: несмотря на то, что работать стало намного труднее, — это в первую очередь касается контрразведки, — на ее счету немало славных свершений.

В январе 2000 года на расширенном заседании коллегии Федеральной службы безопасности Российской Федерации директор ФСБ генерал-полковник Николай Патрушев в своем выступлении подчеркнул, что спецслужбы иностранных государств продолжают активную разведывательную деятельность на территории России. В течение одного только 1999 года на нашей территории органами государственной безопасности была пресечена противоправная деятельность шестидесяти пяти сотрудников зарубежных спецслужб и других враждебных организаций и сорваны попытки тридцати российских граждан по своей инициативе передать иностранцам известные им секретные сведения. Наряду с этим Федеральной службой безопасности успешно решались и решаются другие входящие в ее компетенцию задачи по линии борьбы с международным терроризмом, по обеспечению экономической безопасности страны, по борьбе с коррупцией и другими преступлениями в финансово-экономической сфере, по противодействию незаконному распространению наркотиков и оружия и по осуществлению контроля на ядерных и других объектах повышенной опасности.

В планах ФСБ наряду с традиционными задачами по противодействию разведывательным службам иностранных государств предусматривается дальнейшая активизация работы на всех перечисленных выше направлениях, которая, как и прежде, будет осуществляться в тесном взаимодействии с другими государственными структурами.

Отвечая на естественный вопрос читателя, кто же конкретно занимается разведывательной деятельностью в нашей стране и собирает информацию секретного характера, можно со всей определенностью сказать, что это прежде всего США, Великобритания, Германия, Израиль, Китай, Польша, страны Балтии, Швеция, Южная Корея… Их по-прежнему интересуют наши секреты, и не только в области обороны и промышленности.

Отметим также, что преодолению трудностей сегодняшнего дня и достижению положительных результатов в деятельности ФСБ в значительной степени способствует преемственность лучших традиций и накопленный годами опыт контрразведывательной работы.

Так пожелаем же нашим контрразведчикам дальнейших успехов в работе на их поприще.