Маршалл лежал на полу лицом вниз. Его карманы были выпотрошены, руки стянуты за спиной наручниками. Он хорошо потрудился над полицейским, который теперь стоял над ним с пистолетом в руке. Кармен, Бруммель и Лангстрат в кабинете прослушивали последнюю кассету.

– Ничего страшного, – сказала Кармен, – видите мою пометку. Не думаю, что с тех пор было много записей. Последние начинаются вот с этого места.

Они прокрутили кассету немного назад.

Бруммель вышел из кабинета и наклонился над Маршаллом:

– Ну, и что вы с Бернис слушали, а?

– Большой джаз-банд, – ответил журналист. В ответ каблук Бруммеля угодил ему в затылок.

– Ай-яй!

Бруммель задал еще один вопрос:

– Кто тебе дал ключи? Сара?

– Не задавай вопросов, тогда мне не нужно будет врать.

– Придется ею тоже заняться, – буркнул Бруммель.

– В этом нет необходимости. Она убралась и не представляет опасности, – остановила шерифа Лангстрат. – Не создавай себе лишних проблем. Сосредоточься на Крюгер.

Бруммель повернулся к полицейскому, охранявшему Маршалла:

– Эй, выйди и посмотри, не нужна ли Джону помощь. Ее мы никак не должны упустить.

Как раз в это время в другом конце коридора показался Джон, один, без Бернис.

– Ну? – спросил Бруммель. Джон пожал плечами:

– Она бежала, как трусливый заяц, а там такая тьма!

– О! Фантастика!

– простонал Бруммель. Маршалл подумал, что это действительно была фантастика.

Из кабинета раздался голос Лангстрат:

– Альф, иди сюда, послушай.

Шериф направился в кабинет. Это был разговор Вида с Сузан.

– Вот именно это они и слушали, – сказала Лангстрат. – Мы приняли это сегодня от Сузан. Диалог закончился. Если я не ошибаюсь, Крюгер должна находиться по дороге в «Лесную таверну», в Бэйкере, чтобы встретиться с Сузан… – она расхохоталась.

– Я отдам приказание караулить там, – ответил Бруммель.

– И поставь охрану у ее квартиры: ей понадобится машина.

– Хорошая идея.

Они вышли из кабинета и встали, будто шакалы, по обе стороны от Маршалла.

– Маршалл, – произнес

Бруммель с деланной радостью – боюсь, что ты здорово влип. У меня достаточно материала, чтобы упрятать тебя куда следует. У тебя была возможность мирно уехать отсюда.

Журналист посмотрел вверх на его самодовольную, ухмыляющуюся физиономию и ответил:

– Бруммель! Тебе не выкарабкаться безнаказанно из этой истории. Не все правосудие принадлежит тебе. Рано или поздно ты окончательно запутаешься. Судьба окажется сильнее тебя.

Шериф улыбнулся так, что Маршаллу захотелось тут же забыть эту улыбку, и ответил:

– Маршалл, одно только решение низшей инстанции – вот все, что нам сейчас нужно, И я уверен, что получу его. Смотри правде в глаза. Ты всего-навсего лжец и третьеразрядный вор, не говоря уже о том, что ты изнасиловал собственного ребенка и подозреваешься в убийстве. У нас есть свидетели – прекрасные, безупречные граждане. Мы позаботимся о скрупулезном судебном разбирательстве, которое не оставит ни малейшей возможности для подачи аппеляции. Все кончится для тебя очень, очень плохо. Может быть, судья и даст тебе какой-нибудь шанс защищаться, но… не уверен.

– Ты имеешь в виду пройдоху Бэйкера?

– Я знаю, что он способен проявить сочувствие, при… определенных обстоятельствах.

– Попробуй что-нибудь другое. Может, обвинишь Бернис в проституции? Раскопаешь ту фальшивку с полисменом?

Бруммель пренебрежительно фыркнул:

– Все зависит от того, какие у нас есть свидетельства. Мы можем обвинить ее в грабеже, и это устроили вы себе сами.

– А что говорит закон о незаконном прослушивании телефонных разговоров?

На это ответила Лангстрат:

– Нам ничего не известно ни о каком прослушивании. Мы не занимаемся подобными вещами… – и после эффектной паузы добавила:

– Потом, они ничего не найдут, Даже если и поверят вам, – тут она о чем-то вспомнила – Кстати, не рассчитывайте на Сузан Якобсон. Мы получили прискорбное известие: с ней произошла ужасная авария.

Единственный, кто будет ожидать мадмуазель Крюгер в «Лесной таверне», – так это полиция.

* * *

Бернис чувствовала себя совсем слабой. Грудная клетка болела так, как будто была раздроблена на части. В местах ушибов немилосердно пульсировала боль. Она лежала в кустах не менее часа, не имея ни сил, ни воли двинуться с места. Девушка пыталась решить, что же ей делать дальше. Каждый куст, раскачиваемый ветром, казался крадущимся полицейским, каждый звук таил в себе опасность. Бернис посмотрела на часы. Время приближалось к трем ночи. Скоро рассвет, а значит, укрыться будет невозможно. Она знала, что пора двигаться дальше.

Девушка медленно и осторожно поднялась и встала, пошатываясь, под деревом с низко висящими ветвями, обвитыми виноградом. Она ждала, пока кровь в мозгу не начнет циркулировать нормально и не вернется способность свободно двигаться.

Бернис сделала шаг, потом еще один. Уверенность в себе возрастала, так что она продолжала идти, осторожно нащупывая путь среди деревьев и поросли, раздвигая кусты, нагибаясь и уклоняясь от больно царапающихся сучьев. На улице было темно и тихо. Собаки успокоились и больше не лаяли. Бернис продвигалась в сторону своей квартиры, находившейся примерно в километре, на другом конце города. Она быстро перебегала открытые пространства между деревьями и заборами. Только один раз мимо нее проехала машина, но это была не полиция. Бернис спряталась за большим кленом.

Несчастная девушка уже была не в состоянии отделить физическую боль и усталость от болезненного состояния своих нервов. Несколько раз она терялась и путала направление, не в силах разобраться в надписях. И когда Бернис неожиданно упиралась в забор или в стену, она готова была разрыдаться.

Но журналистка всякий раз напоминала себе, что Маршалл ради нее бросился прямо в львиную пасть, и она не имеет права разочаровывать его. Она должна все вынести, должна выбраться из города, встретиться с Сузан, найти помощь, сделать что-то.

Так она брела почти час, шаг за шагом, квартал за кварталом, пока, наконец, не добралась до своей улицы. Конечно, Бернис обогнула дом широкой дугой, желая осмотреть все подступы к нему. Осторожно выглядывая из-за соседского «плимута», она различила слабый свет маячка на крыше автомобиля, стоящего в конце квартала. Этот отсвет выдавал его принадлежность полиции. Сидящие в машине могли прекрасно видеть любого, кто захотел бы войти в дом. Итак, засада.

Сбоку дома укрыться было гораздо легче. Там, вдоль уходящего в глубь дворов низкого темного штакетника, находились две небольшие стоянки для машин. Освещение было слабым, и все предметы сливались во тьме и не просматривались с улицы. Машину там ставить было неудобно, но Бернис сейчас, ночью, это устраивало как нельзя лучше.

Отважная девушка перебежала через улицу квартала, не просматриваемого из полицейской машины. Потом, под прикрытием дома, добралась до штакетника, перелезла через него и побежала дальше вдоль него, пригибаясь к бетонному основанию. Достигнув, наконец, своей «тойоты», она отключила сигнализацию и открыла запасным ключом дверь.

О! Как близко, и как недостижимо! Журналистка не могла завести мотор, ведь его звук прорезал бы тишину ночи. Но кое-чем она все-таки могла воспользоваться. Как можно быстрее она залезла в машину и закрыла дверь, чтобы свет под потолком погас, – все это было делом секунды. Затем Бернис выдвинула ящик на передней панели и вытряхнула на сиденье мелочь. Всего несколько долларов, но этого должно хватить. Она сунула монетки в карман. В откидной коробке она отыскала свои солнечные очки с диоптриями. Теперь она видела лучше, к тому же они скрывали синяки вокруг глаз.

Ничего не поделаешь, надо выбираться из города. Может быть, зайти поспать куда-нибудь и потом, так или иначе, добраться до Бэйкера, чтобы быть в «Лесной таверне» в восемь часов вечера. Бернис пыталась вспомнить кого-нибудь, кого они не знали, кто мог бы помочь и приютить у себя беглянку, не задавая лишних вопросов, но имен, хранящихся в памяти, было слишком мало, да и люди эти были ненадежны. Бернис двинулась по направлению к шоссе 27, соображая и прикидывая, как действовать дальше.

В подвальном этаже здания суда, в камере предварительного заключения, на нарах лежал Ханк и, как ни странно, спал.

За вечер не произошло ничего особенного: его раздели изучили сверху донизу, сделали соответствующие записи, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали. Потом впихнули в камеру, не дав даже одеяла, чтобы укрыться и согреться. Он просил Библию, но они ничего не захотели ему дать. Пьяницу в соседнюю камеру поместили ночью, парень, подделавший чек, молчал, как будто набрал в рот воды, а вор в клетке напротив, как назло, оказался горластым марксистом, которого невозможно было урезонить.

«Ладно, – подумал Ханк, – Иисус умер за них, и они тоже нуждаются в Его любви». Он старался держаться с ними по-дружески и хоть немного рассказать о Божьей любви, но кто-то успел сообщить им, что его обвиняют в изнасиловании, и это бросало тень на его свидетельство. Пастор лег спать, сравнивая себя с Павлом и Силой, Петром и Иаковом и всеми другими христианами, которых без вины бросали в тюрьму. Он прикидывал, сколько времени продлится его служение теперь, когда его репутация была запятнана. Сможет ли он оставаться в церкви, и без того прослыв драчливым пастором? Бруммель и его приспешники наверняка используют создавшуюся ситуацию, чтобы доконать его. Насколько понимал Ханк, именно они стояли за всем происходящим. Но он передал дело в руки Господа и знал, что Бог на его стороне. А это было лучшим утешением.

Ханк молился за Мэри и за свою новую решительную паству, читал по памяти строки из Библии, пока не заснул.

Ранним утром Ханка разбудили шаги в коридоре и звук отпираемой дежурным полицейским двери. Так и есть! Дежурный открыл дверь его камеры. Теперь, в довершение ко всему, Ханку придется делить камеру с вором, пьяницей, а может, даже с настоящим насильником… Пастор продолжал делать вид, что спит, но приоткрыл один глаз, чтобы взглянуть на вновь прибывшего. Боже милостивый! Огромный детина выглядел таким отвратительным, повязка и кровоподтеки на его лице без сомнения говорили, что ой только что с кем-то дрался. Ханк пробормотал несколько фраз насчет того, что ему придется делить клетку с насильником, после чего он начал молить Господа о защите. Этот тип весил в два раза больше него и был явно взбешен.

Новый сосед бросился на свои нары и дышал так, как будто продолжал сражаться с медведями, драконами и чудовищами.

Господи! Освободи меня!

* * *

Рафар важно восседал на вершине мертвого дерева, высоко над городом, небрежно покачивая крыльями, распустив их наподобие мантии. Демоны-курьеры регулярно доносили о последних важных приготовлениях в городе. Все это были только хорошие новости.

– Люциус, – позвал Рафар тоном, каким подзывают ребенка. – Люциус, не хочешь ли ты подойти сюда?

Люциус приблизился, всем своим видом выражая достоинство, распустив крылья, как и Рафар.

Князь Вавилона смотрел на демона с наигранной веселостью, самодовольно улыбаясь:

– Надеюсь, что ты кое-чему научился на моем опыте. Как видишь, я за несколько дней добился того, чего ты не смог сделать за несколько лет.

– Может быть, – это был весь ответ, до которого соизволил снизойти Люциус.

Рафар был недоволен услышанным:

– Ты не согласен?

– Может быть, Ваал, твои успехи – результат работы, которую я проделал перед твоим прибытием.

– Год работы, которую твои промахи превратили в ничто, ты это имеешь в виду? – фыркнул Рафар. – Сомневаюсь, что после того как я завоевал этот город для Стронгмана, я решусь снова передать Аштон в руки того, кто чуть было не проиграл его.

Это заявление пришлось Люциусу явно не по вкусу.

– Рафар, этот город многие годы был моим владением, л по праву считаюсь князем Аштона!

– Ты был им. Но власть дается в награду за заслуги, Люциус, а твои заслуги кажутся мне недостаточными.

Люциус был возмущен, но вынужден был сдерживать себя в присутствии этого гиганта.

– Ты еще не знаешь моих заслуг, потому что не удосужился поинтересоваться ими. Ты с самого начала настроен против меня.

Люциус зашел слишком далеко. Страшная сила взметнула его в воздух, горло оказалось зажатым в кулаке Рафара, державшего его прямо перед глазами.

– Это я, – сказал Рафар жестко и медленно, – и только я достиг победы!

– Пусть судит Стронгман! – дерзко ответил Люди-ус. – Где этот Тол, твой противник, которого ты должен победить, где обещанные клочки, раскиданные по небу как знамя победы?

Рафар заставил себя улыбнуться, хотя глаза его по-прежнему горели:

– Святоша Буш побежден, его имя смешано с грязью. Неуемная ищейка Хоган теперь беспомощен, как разбитый параличом старик. Предательница, Служительница, уничтожена, и это ничтожество, ее друг, тоже убран с дороги. Все остальные сбежали, – Рафар кивком головы показал на город. – Смотри, Люциус, где ты видишь сияющие небесные войска, планирующие над городом? Где блеск их мечей? Где их несчетные сторожевые посты вокруг?

Он издевался и над Люциусом, и над Толом одновременно.

– Тол, Капитан Небесного воинства, руководит теперь слабой, потерпевшей поражение армией и боится показаться мне на глаза! Сколько раз я вызывал его сразиться со мной, напасть на меня, но он и носа не показывает. Не волнуйся, как я сказал, так и сделаю. Когда все остальные неотложные дела будут окончены, мы с Толом встретимся, и ты увидишь нашу битву с ним до того, как я рассчитаюсь с тобой!

Все еще держа перед собой Люциуса, Рафар подозвал другого демона.

– Сообщи Стронгману, что все готово и он может войти в город, когда захочет. Все препятствия устранены, Рафар выполнил свою задачу, и город Аштон готов пасть к его ногам… – с этими словами Рафар отбросил Люциуса, как гнилое яблоко.

Люциус вскочил с земли, униженный и потрясенный, и исчез под громкий хохот бесов.