Еще издалека Верен увидел, что Губастый встал из круга пирующих и шагнул к огненной дороге. И по тому, как десятник стоит, широко расставив ноги и едва заметно пошатываясь, в десяти шагах от линии горящих факелов, старшой почувствовал, что сейчас что-то случится. Он пришпорил своего серого жеребца и помчался во весь опор.

Из темноты в конце огненной дороги вынырнул печенег и метнул перед собой сгусток голубоватого пламени. Глаза всех неотрывно следили за летящим огнем, лишь изредка перескакивая на неподвижный силуэт Губастого, и потому только немногие смогли заметить, как вдруг внезапно дернулась его рука вбок и вверх и тут же застыла вытянутая указательным жестом к огненной дороге. Почти в тот же миг раздался звук удара, и летящее пламя метнулось в сторону. Пролетев мимо огненного креста, оно устало ткнулось в землю.

Сидящие вокруг печенеги завыли волчьим, протяжным воем, а Губастый торжествующе оглянулся на Куелю.

– Я пересилил вашего бога! – нагло рассмеялся десятник. – Я забрал себе его силу!

Князь мрачный, как туча, махнул рукой, и один из печенежских воинов быстро принес ему круту с еще горящей на конце тряпкой и, встав на одно колено, с поклоном передал ее в руки своего вождя. В середине древка круты торчала сулица Губастого. Как такое могло случиться, в голове Куели просто не укладывалось. Попасть копьем в другое летящее копье да еще в темноте было совершенно невозможно. Это было выше человеческих сил, и он это хорошо знал, с ужасом поглядывая сквозь узкие прищуры глаз на вызывающую улыбку Губастого. Теперь-то Куеля начинал понимать, почему десятник ведет себя так нагло, почему он спокойно взял жрицу за руку, не побоявшись встать на путь несчастий. Вдруг князя, как гром, поразила странная мысль: «А что, если этот десятник – посланец бога или сам бог? Ведь древние легенды повествуют о том, как боги иногда принимали человеческий облик». Вождь печенегов в оцепенении смотрел на круту и на торчащую из ее древка сулицу, не зная, что делать, а со всех сторон к нему подходили печенежские воины, чтобы застыть в такой же позе недоумевающего восхищения.

Именно в это время и появился Верен. Его серый жеребец уже доскакал до ковров, расстеленных на лугу для пирующих, и он, быстро спрыгнув с коня, шепнул ближайшему отроку пару слов. Тот передал это своему товарищу, а сам встал и потихоньку направился к стоящим в сторонке коням. Вскоре слова Верена дошли до Русаны и Нежки, но девушки, встав со своего места, продолжали стоять и смотреть на Губастого.

– Проклятье! – выругался Верен. – Вечно эта вздорная боярышня все делает не так!

Сердито фыркнув, он с тяжелым сердцем вступил в круг печенежских воинов, чтобы насильно вывести оттуда Русану. В этот момент в мозгу Куели что-то повернулось, и взгляд князя принял осмысленное выражение. Он вырвал сулицу из древка круты и, подержав ее в руке несколько мгновений, вдруг стремительно метнул прямо в Губастого. Десятник как будто ждал этого, потому что не отскочил в сторону, а только поднял руку, и в тот же миг сулица оказалась зажатой в его кулаке, словно она и не стремилась пронзить его грудь, а ее всего лишь просто передали ему в руку. Печенеги с суеверным ужасом уставились на русича, и вздох восхищения прошелестел по толпе.

Не восхищался только Куеля. Хмель из его головы почти выветрился, и он теперь со всей ясностью осознавал, как он во всем запутался. Зачем он позволил этому русскому проявить свою силу и унизить их бога? Как теперь его воины пойдут в бой, и где они будут черпать силы, глядя смерти в лицо? Он этого не знал, не знал и что делать с Русаной, потому что, чем дольше он говорил с ней, тем меньше ему хотелось отдавать столь прекрасную девушку послу и выполнять свои обязательства перед хитрым хазарином, который, по мнению князя, просто был не достоин такой добычи. Куеля сам должен был взять этот удивительный цветок в свой гарем. Чем дольше он думал об этом, тем справедливей ему казалась эта мысль. Но без хазарина он не мог напасть на русских, не нарушая древний обычай, который князь должен был чтить, чтоб не потерять уважение всех печенегов. Без этого уважения он не мог рассчитывать стать великим князем всех кангар. Люди посла должны были украсть священный кинжал, чтобы обвинить русских в корысти и святотатстве, за что полагалась кара и месть, и что избавляло от соблюдения обычая гостеприимства. Но теперь, даже если он получит эту возможность начать войну, он совершенно не был уверен в своих воинах, глядя, как они восхищены русским десятником, с каким почтением смотрят на него и как преклоняются перед его необыкновенным воинским искусством.

Куеля хорошо помнил, как двадцать лет назад печенеги позорно проиграли битву русским только потому, что небольшого роста русич удавил в поединке огромного печенежского богатыря. Все печенежское войско тогда бросилось в ужасе бежать, даже не вступив в бой. А что, если сейчас его воины так же дрогнут и побегут перед силой этого десятника?

Что делать, как быть? Может, богам не угодно, чтобы он начал войну с русскими? Как понять их волю, не ошибиться в выборе пути и узнать свою судьбу? Затуманенный раздумьями взгляд Куели скользнул безразлично по лицам воинов, юных дев, по всему тому, что когда-то его радовало. Теперь он не чувствовал вкуса этих вещей, и, лишь когда его взгляд упал на Русану, сердце его екнуло и забилось быстро и весело. Князь, искушенный в любовных утехах, усмехнулся в душе над самим собой. Нет, он никогда не думал о женщине отдельно, не стремился ее завоевать, потому что они, женщины, всегда были как приложение к успеху воина, как его законная добыча. Так всегда было, и так должно быть и теперь.

Нужна была только победа, чтобы получить все: и серебро из каравана, которое поможет нанять новых воинов и умножить его силу, и прекрасную деву, которая скрасит его жизнь и покажет остальным печенегам, как он храбр и силен. Но для этого ему нужна удача, как милость богов, удача, без которой не может жить ни один воин, ни один человек, когда-либо смотревший смерти в лицо. Сейчас все идет не так, именно потому, что просто нет удачи. Где он потерял ее? Когда оступился? Может, в разговорах с коварным хазарином? Да, конечно, вот она причина его неудач – он пошел на договор с теми, кто когда-то убивал его родичей, и боги мстят ему за это предательство, лишая его своего покровительства.

Страдающий ум Куели прояснился, теперь он знал, что делать и как вернуть милость богов, но все же ему нужен человек, который поможет это сделать. Он оглянулся вокруг, но взор его по-прежнему полупьян и рассеян и, кажется, бессмысленно скользит по лицам в поисках новых утех и наслаждений. Но это только кажется, до тех пор, пока его глаза не встречают воспаленный взгляд кангарского колдуна, который, всеми забытый, стоит около догорающей огненной дороги.

Лицо служителя древних богов застыло и похоже на каменную маску, и даже пляшущие по нему кровавые блики огней не способны высветить его сущность, раскрыть секрет, таящийся в паутине множества больших и малых морщин, делающих его лицо похожим на древнюю рукопись. Только глаза его живы, и только в них огненные отблески огня встречают достойный отклик. Там бурлит и кипит огнедышащая лава, которую не видит никто. Никто, кроме Куели.

Доли секунд нужны, чтобы они поняли друг друга без слов. Два человека, созданные повелевать людьми: один душами, а другой их телесной сущностью. Им ли не понять друг друга, но хитрый служитель культа давно уже наперед знает все: знает, кому звездами предначертана победа, а кому – иная судьба, и потому он не спешит откликнуться на молчаливый зов властного взгляда. Он смотрит долго и внимательно, словно дочитывая на лице князя какие-то одному ему ведомые еще не прочитанные знаки.

Лицо Куели вначале вытягивается от недоумения, а потом принимает раздраженный и грозный вид. Он делает повелительный жест рукой, пренебречь которым может только безумец. Жрец не таков, и он медленно подходит, сохраняя важный и таинственный вид.

– Есть ли у тебя особый жертвенный нож? – спрашивает Куеля, переводя взгляд на десятника, который упивается своей победой, гордо поглядывая и на девушек, и всех, кто дарит ему восхищенный взгляд.

– У меня много чего есть, – колдун чуть склоняет голову, растягивая губы в некое подобие улыбки.

Маленький кривой нож появляется в руке колдуна из широких складок пестрого халата и исчезает в широком рукаве его странной одежды.

– Слышал я, что кровь... – князь делает равнодушный скучающий вид, – способна передавать силу. У одних ее забирает, а другим возвращает...

– Ты воистину мудрейший из кангар, – жрец складывает перед собой руки, словно собирается молиться, – не всегда боги хотят слышать наши слова, даже если они идут от самого сердца, иногда они говорят с нами на языке, который пахнет кровью...

– Пусть говорят, – ни один мускул на лице князя не дрогнул. – Я на все готов, чтобы вернуть их милость... если возможно.

– Всякое возможно, – служитель культа щурит хитрые глазки, – если щедро наполнить жертвенник бога.

– Какого бога?! – злится Куеля. – Или ты не видишь, что народ теряет веру в наших богов?

– Значит, так угодно небу, – с притворным безразличием шепчет жрец.

– Ладно, ладно, – ухмыляется Куеля, – наполню я твой жертвенник ...

– Не спеши, князь, – колдун снова опускает руку в складки своей необъятной одежды и достает жертвенную чашу из темной красноватой меди, украшенную звериным узором, – вначале кровь, только кровь, а ты еще успеешь ее наполнить тем, что ценишь выше крови...

– Говори, что делать, – предводитель кангар опускает голову, словно конь, на которого вот-вот наденут ярмо.

– Вино нужно, князь, вино, – два уголька в глазах колдуна загораются и снова гаснут, – оно ведь так похоже на кровь.

– Хватит кумыса! – кричит Куеля, оборачиваясь к слугам. – Вина, живо!

– И выпей, князь, с этим удивительным воином русов, – колдун перестает растягивать губы в улыбку, и его лицо снова превращается в каменную маску, – за его победу.

– Как за победу?! – Куеля багровеет от гнева. – Да как ты...

– Кажется, князь хотел, чтобы я помог ему? – оборвал его жрец.

* * *

Тем временем Верен, пользуясь тем, что внимание всех и, главное, самого князя печенегов привлечено к сотнику, подхватил Руську и Нежку под руки и быстро повел их к лошадям, чтоб поскорее покинуть место печенежского праздника. На все вопросы боярышни он отвечал односложно, что мол «беда приключилась, и торопиться надо». Они уже подошли к лошадям, где их дожидались трое отроков, когда Русана неожиданно остановилась и, капризно поджав губы, заговорила недовольным голосом:

– Нет, Верен, я теперь с места не сойду, пока ты не объяснишь мне, зачем я должна покинуть этот замечательный праздник.

– Печенеги должны напасть с минуты на минуту, а праздник, я думаю, они устроили, чтобы заманить вас в ловушку.

– Да что за чушь, какая еще ловушка?! – девушка не на шутку разозлилась, вообразив, что Верен таким незамысловатым способом пытается ей навязать свое общество. – Если бы печенеги хотели напасть, они бы давно это сделали. Но они угощали нас и развлекали самым любезным образом, а их князь оказался очень приветливым человеком.

– Кангарский священный кинжал похищен, – отвечал Верен, обращаясь не столько к вздорной боярышне, сколько к отрокам, которые понимали, о чем идет речь, – поэтому нападение просто неизбежно.

Услышав это, молодые воины стряхнули с себя хмель и, проверив оружие, с которым не расставались даже на пиру, быстро вскочили в седла. На месте остались стоять только девушки.

– Сейчас я приведу остальных, а вы поезжайте к каравану, – Верен быстрыми шагами направился обратно.

– Я никуда не поеду, – уперлась Русана. – Все это какая-то нелепость, обычное недоразумение. Уверена, что оно сейчас разрешится, и тогда мы вернемся на пир. Вон как девушки весело пляшут, как красиво горят огни, а мы вынуждены торчать тут в темноте из-за глупых подозрений этого купца.

– Госпожа, – один из отроков склонился с седла, – такие вещи, как священный кинжал, просто так не похищают. Сели бы вы лучше на коня.

– Помолчал бы ты лучше, – надерзила Русана, – может, князь подарил кинжал, а потом пожалел об этом. Вот и решил вернуть себе назад дорогую вещь так, чтобы не ронять своего достоинства. А вы тут все от страха себя потеряли.

Она уже хотела было идти обратно, вдохновленная убедительностью своих доводов, на которые никто из воинов ей не ответил, но отрок, ударив коня пятками, быстро преградил ей путь.

– Ты с ума сошел! – вскипела боярышня. – Ты чуть не задавил меня! Ты что себе позволяешь!

– Охранять вас себе позволяю, – с достоинством ответил молодой воин, – как было поручено князем. Садитесь на коня, надо возвращаться. Так приказал Верен.

– Опять Верен, – Русана закусила губу. – Везде этот Верен со своими странностями. Но ничего, вот доедем до Белой Вежи, уж я отцу все расскажу. Уж он-то знает, как с такими людьми разговаривать и как учить их уму-разуму.

– Что улыбаешься? – озлилась она, увидев в отблесках огней улыбку на лице воина, преградившего ей путь. – И тебе тоже достанется, вот увидишь.

* * *

Тем временем слуги печенежского князя, учтиво кланяясь и постоянно произнося хвалебные речи, пригласили десятника и окружавших его отроков выпить вместе с Куелей «за великого воина русов».

– Князь восхищен тобой, – говорили они, – и почтет за честь испить с тобой чашу заморского вина, которое подают только самым дорогим гостям.

– А что, – беспечно согласился победитель, – можно и вина откушать. Пойдемте, други, уважим князя.

Вскоре они все сидели на подушках вокруг дорогого ковра, на котором была постелены несколько тонких, искусно вышитых кусков кожи, уставленных блюдами с угощением и чашами для вина. Десятника усадили на самое почетное место по правую руку рядом с самим Куелей.

Князь хлопнул в ладоши, и вокруг них закружились полуобнаженные кангарские девы, которые, извиваясь в причудливом танце, отбивали такт своих движений в маленькие звенящие бубны. Еще раз хлопнул, и появились нарядные девы, несущие византийскую амфору с вином. Воины заулыбались, наслаждаясь восхитительным танцем и предвкушая новые удовольствия.

– Прежде чем красавицы наполнят ваши чаши вином, – заговорил Куеля, – я хотел бы выпить с удивительным воином русов за его силу и необыкновенное искусство владения оружием, которое поразило даже такого опытного воина, как князь кангар.

Он кивнул девушкам, и они, осторожно наполнив чаши, поставили их перед князем и десятником. Русский воин уже хотел поднять свою чашу, как вдруг рядом с ним оказался колдун и осторожно взял его за руку.

– Это наш жрец, – улыбаясь пояснил Куеля, – он восхищен тобой не меньше меня, но не может говорить по-русски. Он нижайше просит твоего разрешения взглянуть на твою удивительную руку.

– Да пусть смотрит, – простодушно согласился десятник, – мне не жалко. Как у нас говорят: за погляд денег не берут.

Колдун присел рядом, поставив около себя диковинную медную чашу. Потом взял левой рукой руку воина и, пристально глядя ему в глаза, осторожно повернул ее ладонью вверх и забормотал непонятные слова.

– Наш жрец говорит, – ласково улыбаясь, пояснил Куеля, – что у тебя удивительные линии руки, это линии великого завоевателя.

Колдун пальцем провел по ладони десятника и, сморщив лицо в подобие улыбки, закивал головой.

– Ладно, давайте выпьем за это, – сияя от счастья, проговорил десятник и хотел уже взять свою ладонь из руки колдуна, как вдруг острая боль обожгла его запястье.

В тот же миг прорицатель резко притянул его руку вниз к странной медной чаше. Воин вырвался, успев заметить, что прежде учтивые и ласковые глазки горят теперь дикой злобой, и какой-то странный предмет, сверкнув металлическим блеском, мгновенно исчез в рукаве халата колдуна.

– Ты что наделал! – закричал десятник, зажимая рану на руке, из которой хлестала кровь.

Печенежский жрец с неожиданным проворством отскочил в сторону, крепко сжимая в руке забрызганную кровью чашу. В этот момент девушки уже начали наполнять вином чаши остальных воинов и держали одну из них в руках, ожидая, когда Куеля выпьет вместе с десятником. Колдун в одно мгновение оказался около них и, выпучив страшные глаза, быстро перелил вино в свою окровавленную чашу.

– Кангары, дети мои! – закричал он, поднимая жертвенную чашу над головой. – Я сумел вернуть силу Ярулея! Она здесь, в этой чаше, вместе с кровью руса, похитившего силу нашего бога.

Все печенеги, кто сидел, повскакали со своих мест, а кто стоял, торжествующе вскинули руки вверх, издав радостный вопль. Некоторые бросились смотреть на десятника и, увидев его окровавленную руку, снова издавали радостные дикие вопли. Другие начали подпрыгивать и плясать на месте, размахивая саблями.

– Наполните ваши чаши кумысом! – продолжал кричать колдун, кружась на месте с жертвенной чашей в руке. – Тем священным напитком, который даровали нам боги. И я каждому волью часть силы Ярулея, чтоб вы все стали великими непобедимыми воинами.

– А-а-а! – заревела толпа печенегов и бросилась наполнять свои чаши кумысом.

Кто-то уже бежал к колдуну с наполненной чашей, кто-то тащил целый бурдюк кумыса, рассчитывая получить как можно больше силы. Все печенеги суетились и торопились, спеша получить свою долю бесценного дара божественной силы. И только Куеля сидел неподвижно, спокойно наблюдая за происходящим.

– Так ты нарочно все это подстроил! – увидев это, закричал десятник, вскакивая на ноги.

Он схватился за меч, чтобы наказать коварных обманщиков, но вдруг зашатался и повалился на землю. Отроки едва успели подхватить его.

– Десятника отравили! – закричал один из них, увидев позеленевшее лицо упавшего воина.

– Смотрите, смотрите! – ликовал колдун. – Великий воин русов упал! Он упал потому, что вся сила его теперь тоже в этой чаше! Наполните ваши жилы кровью великого руса! Его сила станет вашей силой!

Ликующая толпа печенегов взорвалась новым торжествующим ревом. Неиствуя, кочевники рвали на груди одежду, кричали, размахивая саблями, подпрыгивали и пританцовывали на месте.

Отроки тем временем, обнажив мечи, подхватили своего товарища и стали спешно отходить, стараясь как можно быстрее уйти от совершенно обезумевшей толпы печенегов.

Куеля равнодушно проводил их взглядом: они его нисколько не интересовали. Все, что ему было нужно – это Русана и серебро из каравана. Но где же она? Он оглянулся и не увидел девушек там, где оставил их сидеть. Как он мог так промахнуться? Спьяну он думал о русской красавице, как о своей женщине, которая должна его послушно ждать там, где он ее оставил. Он совсем забыл, что девушки русов капризны и своенравны.

Князь вскочил на ноги и, сорвав с пояса большой рог, трижды протрубил в него. Печенеги перестали буйствовать, и в наступившей тишине было слышно, как от реки возвращается гудящее трубное эхо. Кочевники, стоявшие совсем рядом, застыли, внимая своему вождю, а те, которые были далеко, устремились на этот зов, чтобы услышать его волю.

– Кангары! – закричал Куеля, поднимая руки к звездному небу. – Видит бог, и все вы были тому свидетели, как радушно и щедро я угощал русов, как наши лучшие красавицы ублажали их взор священными танцами, которые позволено видеть только кангарам. И чем же отплатили эти люди за наше гостеприимство? Они сбежали с нашего пира, нанеся мне страшное оскорбление! Они дважды оскорбили меня, обвинив еще и в преступлении, в том, чего я никогда не совершал. Верните их, и пусть они предстанут перед нашим судом и ответят по нашим законам!

С диким воем печенеги бросились догонять русских. Они промчались мимо Верена, не обращая на него никакого внимания, поскольку он не был на пиру, а значит, не оскорблял их князя.

Русана, все это время наблюдавшая за происходящим издалека, наконец поняла, во что превратился «милый праздник» и какая им грозит опасность. Еще когда печенеги бесновались вокруг своего колдуна, девушки, используя помощь расторопных отроков, сели на лошадей. Теперь они все что есть силы ударили пятками в бока своих скакунов и помчались прочь. Только один отрок, который прежде преграждал вздорной боярышне путь, прихватив поводья двух лошадей, поскакал на помощь своим товарищам, увидев издалека, как они несут умирающего десятника. Расстояние до них было небольшое, но при виде бегущей следом толпы печенегов, каждый шаг, сделанный до оставленных в стороне лошадей, казался непомерно тяжелым и медленным, и каждая секунда, выигранная у преследователей, казалась бесценной. Поэтому молодые воины встретили своего товарища с лошадьми в поводу радостными криками, и едва он осадил своего коня, как в ту же секунду на свободную лошадь вскочил один из отроков, а на другую в седло закинули потерявшего сознание десятника. Теперь уже двое воинов были в седлах, и они, поддерживая с двух сторон своего товарища, поскакали к броду, а остальные налегке побежали дальше к своим лошадям.

Верен с облегчением посмотрел им вслед. Казалось, все будут сейчас спасены, оставалось только попытаться уладить возникшую ссору миром, пока не пролилась кровь. Ему представлялось, что для этого у него есть достаточно убедительный довод. Надо было только вовремя и умело воспользоваться им. Старшой еще раз оглянулся, словно взвешивая в уме, достаточно ли хорош будет его довод. Поперек седла его серого жеребца болтался связанный пленный с кляпом во рту. Верен подхватил повод коня и быстро зашагал туда, где стоял Куеля в окружении нескольких печенегов. Видимо, это были знатные воины, потому что они не бросились в погоню вместе с другими, а спокойно наблюдали за всем происходящим с важным, полным достоинства видом.

Старшой знал, как говорить с кочевниками, и умел это делать, и поэтому прекрасно понимал, что только что пойманный пленный для опытных воинов очень веский довод. Ему казалось, что стоит поговорить, обращаясь к разуму печенегов, и многие недоразумения будут устранены. Он, как купец, довел до совершенства свое искусство договариваться и очень любил это делать, полагая, что словом можно порой сделать куда больше, чем самым хорошим оружием, которым он также прекрасно владел, но считал средством крайней безысходности.

Когда Верен, полный надежд спасти караван своим красноречием, был уже совсем рядом с Куелей, из темноты послышался торопливый стук копыт. Этот звук доносился совсем не с той стороны, куда поскакали девушки и сопровождавшие их отроки, но, кроме того, чутким ухом опытного воина он определил, что этот звук стремительно приближался. Сердце у Верена екнуло. Он не мог объяснить себе точно, почему, но недобрые предчувствия ледяным ветром хлынули в его душу. В этот момент он увидел, как из темноты вынырнул странный всадник, скачущий прямо к Куеле. Медлить нельзя было больше ни минуты.

– Будь здрав, князь! – не доходя нескольких шагов до вождя печенегов, заговорил он громко. – Многие лета тебе и твоим славным воинам!

– Верен? – Куеля неуверенно обернулся. – Не ожидал тебя увидеть. Сказывали, будто ты болен, но слышу, что голос твой тверд и силен, как прежде, а значит, духи тьмы не смогли похитить твоего здоровья.

– Именно так, добрый князь, – старшой приложил руку к сердцу, – мое здоровье осталось при мне, но эти духи похитили нечто более ценное.

– Что может быть дороже твоего здоровья? – засмеялся Куеля.

– Похищена вещь, очень ценная и для меня, и для тебя, князь, – Верен оглянулся на приближающегося всадника, – из-за которой многие могут пострадать и лишиться жизни.

– Ты, как настоящий купец, говоришь загадками, – Куеля все еще улыбался, начиная вспоминать про замысел хазарского посла.

– Не я говорю загадками, а чья-то злая воля преподносит нам эти загадки, – Верен сдернул с седла пленного. – И вот одна из них.

– И что это? – князь сделал недоуменный вид.

– Это один из тех злых духов, которые сегодня вечером похитили твой священный кинжал, подаренный нашему старшему купцу.

– Боги, что я слышу?! – вскричал Куеля. – Вы потеряли священный кинжал!

– Не потеряли, князь, – Верен заговорил на языке кочевников так, чтобы его речь был слышна всем воинам. – На нас напали и выкрали священный кинжал, и, судя по одежде этого человека, это были твои люди.

– Это ложь! – Куеля словно ждал этого и обрадовался предъявленному обвинению. – Этого просто не может быть, потому что ни один кангар не нарушит священных законов! Так ли я говорю, кангары?

Знатные печенеги, стоящие за спиной князя, одобрительно загудели, положив руки на рукояти сабель.

– А кого ж тогда поймали наши слуги? – Верен потянул повод своего жеребца, поперек которого болтался связанный пленный.

Старшой легко схватил его, как мешок тряпья, и поставил прямо перед Куелей:

– Кто ж это, по-твоему, будет?

– Одет, как кангар, но я его не знаю, – задумчиво проговорил печенежский князь и, возвысив голос, продолжил: – Зато хорошо знаю, что каждый кангарский воин носит на левом плече клеймо с летящей птицей, а на правом – с изображением коня.

Куеля одним движением разорвал на пленнике рубашку, обнажая его плечи, и тут же торжественно провозгласил:

– Это не наш воин! Этот человек не кангар!

Печенеги, стоящие за князем, вновь одобрительно загудели, и Верен заметил, как их сабли, словно сами собой, потихоньку извлекаются из ножен. В этот момент скачущий к Куеле всадник осадил своего коня в нескольких шагах от князя и поднял над своей головой руку. По выпученным глазам кочевников и наступившей тишине Верен догадался, что в руке всадника священный кинжал предков Куели, но не обернуться, следуя всеобщему устремлению взглядов, просто не мог. И действительно кинжал был, но держала его рука хазарина.

– Я хазарский купец, – заговорил Обадия зычным густым голосом. – Я купил этот кинжал в русском караване, отдав за него много золота, потому что знаю этот кинжал и знаю, что он значит для моего друга, кангарского князя. Но коварные русы, продав мне кинжал, напали на меня и убили всех моих слуг, а сам я только чудом сумел спастись.

– Лишь один человек из моих слуг остался в живых, – посол указал пальцем на пленного. – И тогда подлые русы переодели его в кангарский наряд, чтобы снять с себя вину и обманом возложить ее на плечи вашего благородного князя.

– Смерть русам! – закричали сразу несколько голосов.

В ответ на эти крики вся печенежская знать мгновенно утратила свою степенность и важность и взорвалась звериным ревом и яростным блеском выхваченных клинков, на которых плясали багровые отблески пламени.

– Это ложь! – выкрикнул Верен, но его никто не слушал.

– Убейте их! – завопил с перекошенным от злобы лицом Куеля. – Всех, кроме женщин, убейте!

Старшой не стал ждать, когда и как печенежские воины начнут выполнять приказ своего князя, а бросился к своему скакуну, повод которого предусмотрительно не отпускал во все время разговора. Серый жеребец, предчувствуя битву, уже нетерпеливо ржал и свирепо скалил длинные передние резцы своих лошадиных зубов. Старшой мог бы тут же вскочить в седло, но чутьем воина почувствовал, что это ему сделать просто так не дадут, и обернулся на тех, кто грозил ему смертью. И вовремя, ибо успел увидеть с десяток готовых выстрелить луков. Верен не отдавал себе отчета зачем, продолжал тащить за собой пленного, но тут мгновенно понял для чего ему нужен этот никчемный человек. Богатырская рука мгновенно дернула пленного на себя и вверх, превращая его в подобие живого щита. В ту же секунду десяток печенежских стрел, с хлюпающим звуком разрываемой плоти, вонзились в несчастного. В руке Верена осталось похожее на громадного ежа истыканное множеством стрел бездыханное тело. Он в гневе бросил его к ногам Куели и, вскочив в седло, крикнул на языке кочевников:

– Предатель! Будь ты проклят, предатель!

Страшное оскорбление для кангарских воинов, все еще пытающихся соблюдать законы воинской чести. На большую речь у Верена просто не было времени, ибо боевые луки в руках печенежских стрелков вновь натянулись, готовя новых смертоносных посланцев. Встречу с ними надо было избежать любой ценой, и он, пригнувшись, всадил шпоры в дрожащие от нетерпения бока жеребца, выхватывая притороченный к седлу щит. И вовремя: едва его рука успела вскинуть это прикрытие, как в него градом застучали злые печенежские стрелы.

– Не стрелять! – долетел до него крик Куели. – Этого брать живым! За ним, скорее!

Потом князь вновь затрубил в рог, посылая куда-то в ночь свой приказ. Больше Верен ничего не слышал. Жеребец яростно бил копытами, стремительно унося его в ночь, подальше от летящих вдогонку стрел. Что означал этот звук рога, Верен не знал, но ему это показалось странным и недобрым знаком, и, зная хитрость Куели, он решил сделать совсем не то, что должен был сделать всякий, кто хотел сбежать от кангар.

Бег своего скакуна он направил не прямо к броду, где его, быть может, ждало спасенье, а в другую сторону, туда, где вдоль реки тянулись загоны для скота, окружавшие степной поселок плотным кольцом. Так он рассчитывал, уводя за собой часть погони, разделить силы печенегов, запутать их и сбить с толку. Сам же Верен не боялся заблудиться и потеряться в ночи, поскольку не первый раз гостил у Куели и хорошо знал все окрестности. Вдруг он услышал совсем рядом позади себя быструю дробь бьющих в сухую землю копыт. «Неужели кочевники так быстро успели вскочить на коней и уже догоняют меня», – мелькнула в голове испуганная мысль, и ночной мрак, словно услышав ее, дыхнул в лицо влажным холодом. Ночной бой с погоней не сулил ничего хорошего. Верен знал, как ловко кочевники способны кидать арканы даже ночью на звук копыт, и не увидеть летящей петли значило, что в следующий миг ты окажешься выбитым из седла, и, сдавленного удавкой, тебя поволокут по степи вслед за скачущим конем того, кто бросил аркан. Он пригнулся ниже к холке коня и выхватил меч, чтобы успеть рассечь волосяные нити аркана до того, как кочевник затянет петлю. Но тут из мрака, сквозь топот догоняющих его лошадей, до него долетели знакомые голоса:

– Старшой, старшой, погоди! Это мы!

Верен немного придержал своего жеребца, и уже через секунду его догнали двое ушкуйников из каравана, которых он узнал по голосам. За ними слышался топот коней настоящей погони.

– Вот что, ребятки, – на скаку крикнул Верен. – Тут слева у печенегов загоны. Так надо бы им скот по степи распустить, чтоб погоня отстала.

– Лады, старшой! – откликнулись ушкуйники и стали на скаку гикать и щелкать бичами.

Вскоре в сумеречном свете звезд бледной летней ночи замелькали темные пятна встревоженных шумом животных. Верен выхватил меч и с ходу срубил одну из жердей загона, потом другую. За ним следовали ушкуйники, довершая начатое дело ударами плетей и сбивая устоявшие жерди. Так они промчались две сотни шагов, подсекая на ходу опоры изгородей и пугая скот, а потом повернули к реке. За их спинами с шумом валились жерди заборов и разбегался испуганный скот. Погоня, которая была послана за Вереном, теперь постоянно натыкалась на мечущихся животных и сильно отставала. Старшой пригнулся к лошадиной гриве пониже, чтобы слиться с разбежавшимся скотом, и потихоньку поскакал вдоль речки обратно к броду. Ему не давала покоя мысль о Русане: смогут ли отроки пробиться через печенегов, смогут ли защитить девушек и увести их на ту сторону реки? За себя он не беспокоился, злорадно вспоминая слова Куели: «Этого брать живым», которые давали некоторую надежду на то, что печенежский князь сохранил какие-то остатки совести и с ним еще можно будет договориться. «Видно, гад, еще не забыл, как мы вместе пили, – объяснил Верен для себя странный выкрик Куели, – иначе для чего еще ему нужно сохранять мне жизнь».

Пока все эти мысли вихрем пронеслись в его голове, серый жеребец продолжал скакать легкой рысью и вскоре обогнул склон холма, который, пристроив на своей плоской макушке поселок кочевников, здесь, словно рассерженный кот, выгибал упрямым горбом прежде покатую и терпеливую спину. Едва Верен миновал этот горб, как сразу же увидел огонь, ярко горящий у брода. «Видно, печенеги уже пытались прорваться через заслон у брода, и наши подожгли бочонок с дегтем», – подумал он, всматриваясь в мелькающие по берегу реки тени. Серый жеребец под Вереном шумно фыркнул и, тряхнув головой, резко прибавил ходу, но не узда и не веление всадника заставили его это сделать, а пробудившийся древний инстинкт, который заставляет закипать кровь всякого, кто хоть однажды слышал Голос Битвы.

Светлое пятно от горящей на берегу бочки быстро приближалось, и вскоре Верен видел весь берег отчетливо, а также множество трупов людей и животных повсюду, среди которых метались печенеги, стреляя в смутно различимые очертания перегородивших брод телег. Видно, кочевники никак не ожидали нарваться здесь на этот заслон и потому, потеряв опытных воинов, которые руководили ими и вели их в бой, теперь бестолково суетились, продолжая перестрелку в невыгодных для себя условиях. «Стало быть, первый натиск наши отбили», – радостно подумал старшой. Но в тот же миг в его голове шевельнулась другая беспокойная мысль: «Эх, если бы это было на русской границе, то этого бы и хватило, чтоб степняки тут же ушли восвояси, ну а здесь, в их владениях, они на этом, конечно же, не успокоятся».

Словно в подтверждение его мыслей, послышался шум множества нетерпеливо бьющих по земле копыт. Верен придержал скакуна и увидел, как с холма, поблескивая в сумраке наконечниками копий, торопливо сходит конная сотня.

– Быстро перестроились, сволочи, – процедил он сквозь стиснутые зубы злобно. – Таранный удар готовят. Так, на копьях, они пробьют заслон одним махом.

И едва он это осознал, как до его слуха долетели гортанные выкрики печенежского сотника, и конная масса, переходя в разгон, ринулась к броду неудержимым потоком. Казалось, ничто не сможет остановить эту лавину разгоряченных тел, с животной яростью необузданной силы рвущихся вперед, мощь которой соединилась с твердостью стали и железной волей сотни человеческих рук. И все-таки тьма за заслоном не дрогнула, а огрызнулась злыми беспощадными стрелами, полет которых был почти неразличим в красноватом сумраке горящего огня. Несколько всадников сразу же упали под копыта скачущих за ними коней, две лошади со всего маху рухнули на передние ноги, переворачиваясь через голову и давя своих седоков. «Видно, стрелы угодили им в шею», – непроизвольно отметил про себя опытный воин, лихорадочно соображая, что же теперь ему делать. Сотня, тем временем, даже не заметив этих потерь, со всей яростью устремилась к броду. У кромки воды еще несколько всадников, взмахнув руками, слетели со своих седел, но это уже не могло остановить силу, влитую сотнями тел в один таранный удар. Тучи брызг взметнулись в сумрачное небо от бьющих в безумном исступлении десятков копыт. Вдруг весь передний ряд лошадей опрокинулся, скидывая с себя всадников. По упавшим лошадям и людям, не останавливая бега, уже мчались другие и тоже валились с ног. Так натянутая под водой сеть сделала свое дело, сломав передние ряды сотни. Но накопленная разбегом сила движения конной лавины была так велика, что даже это не смогло ее задержать. По упавшим мчались вперед другие, продолжая неудержимый натиск. С телег навстречу печенегам встала стенка щитов, и блеснул неровный ряд клинков рогатин и копий. Русская сталь едва успела сверкнуть в неровном свете мечущегося огня, как конная лавина ударилась в заслон, накрывая все своей темной шевелящейся массой.

– Эх, не выдержат ребятки, – вздохнул Верен.

– Что будем делать, старшой? – откликнулся ушкуйник, обнажая меч.

– Погодь, сейчас все втянутся, так в спину и ударим.

Но это «погодь» не заставило себя долго ждать, так стремителен был разбег и удар конной сотни. Печенеги почти всей своей массой заполнили брод, упершись в преграждавшие выход телеги, где отчаянно бились русичи.

– Давай, ребята, отомстим за товарищей! – закричал Верен, поднимая меч и пришпоривая жеребца.

Словно злой демон или бог войны, карающий неугодных ему воинов, старшой врубился сзади в ряды печенежской сотни. Двоих, что были с краю, он убил сразу же одним круговым ударом, причем второго едва достал, полоснув по шее лишь самым острием меча. Клинок, скользнув по касательной, крутанул отрубленную голову, и старшой на мгновение увидел страшное лицо с выпученными глазами и рот, разорванный беззвучным криком. В следующий миг фонтан крови из перерубленной шеи поглотил ужасный лик в своей клокочущей пучине, но он этого уже не видел, устремившись на новых врагов. Дальше вдоль задних рядов, безнаказанно поражая печенегов в спину, поскакал один из ушкуйников, а Верен, опасаясь, что поубивают всех его ребяток на заслоне, повернул жеребца в самую гущу вражеских воинов, стремясь рассечь сотню на две половины и пробиться к своим на подмогу. Следом за ним не отставал второй ушкуйник, беспощадно разя врагов в спину. Невозможная и просто безумная затея для горстки воинов, вставших против стократно превосходивших числом врагов, но в этот момент он об этом даже не думал, превратившись в одно орудие смерти, беспощадное и злое, неутомимо ищущее себе все новых и новых жертв. Рука его молниеносно наносила удар за ударом, и, казалось, меч сам ведет его через битву, а он лишь поспевает за ним, отдавая ему свои силы. Направо и налево от Верена летели отсеченные печенежские головы, но окутанные полумраком и облаком водяных брызг враги не сразу сообразили, что произошло. Когда печенеги заметили, что рядом с ними валятся с коней их товарищи, было уже поздно: Верен и скакавший за ним ушкуйник прокосили в их рядах широкую дорогу от печенежского берега и почти до самого заслона. Только увидев русские копья, он повернул жеребца обратно, крикнув на ходу:

– Не робейте, братцы! Помощь идет!

То, что эта помощь – всего лишь горстка бойцов, он и не думал. Следом за ним, вдоль прорубленной дороги, все еще падали с коней обезглавленные тела, и казалось, что он не один, а за ним целый ряд невидимых воинов продолжает нещадно рубить печенегов.

Грозный голос, прогремевший вдруг совсем рядом, сверкающий огромный меч и свирепый вид разъяренного Верена заставили дрогнуть кочевников. И вовремя: русских воинов уже сбросили с телег, и они, сбившись в кучу, едва отбивались от наседавших врагов. Еще немного, и участь их была бы решена под печенежскими саблями, но тут они воспрянули духом.

– Русичи, вперед! – закричал один из них.

– Русь! Русь! – откликнулись яростным криком другие.

Горстка израненных людей, почти раздавленная многотонной массой конной лавины, вдруг отчаянно рванулась навстречу безумной ярости огромного существа, образованного из сотни взбешенных животных, стремящихся опрокинуть и растоптать русских воинов, и сотни разящих клинков, посылающих им сотню смертей одновременно. Но меч Верена, ворвавшись в самую середину этого существа, заставил его выть от боли и кричать предсмертными криками, и оно, бессмысленно растеряв свои силы в судорогах испуга, растерянно попятилось, словно забыв, что именно оно должно победить в этой неравной схватке. А русские копья все теснили и теснили печенегов, заставив их отступить за заслон из телег. Но дальше дело не пошло: дрогнувших воинов степей стали подпирать задние ряды, и натиск русских захлебнулся. Еще какое-то время печенеги топтались на месте, отбиваясь от ушкуйников, оставленных в заслоне, но долго так продолжаться не могло: возникшее хрупкое равновесие в любой момент могло быть нарушено, и нетрудно было догадаться, кто при таком численном перевесе должен был, в конце концов, одолеть.

Верен вовремя повернул своего жеребца, потому что, отзываясь на предсмертные крики, конная масса развернула часть своих копейных клинков внутрь, чтобы сжать старшого в смертельных объятьях. Он едва сумел выскочить обратно на печенежский берег, как за ним и скачущим рядом с ним ушкуйником хлестко ударили несколько длинных копий. Но Верен, прекрасно владея мечом и левой рукой, заранее перехватил щит в правую руку, приказав при этом ушкуйнику держаться слева и прикрывать его. Они вдвоем так близко скакали, отбиваясь щитами и разя врагов мечами, словно превратились в одно четырехрукое и четырехглазое существо, неутомимо и щедро рассылающее смерть во все стороны.

Доскакав до печенежского берега, они обернулись и увидели стену копий развернувшейся к ним полусотни кочевников. Не могло быть и речи, чтобы повторить удар, и Верен, окликнув второго ушкуйника, поскакал прочь от брода, надеясь увести часть печенегов за собой. Но когда свет от горящего на берегу бочонка остался позади, он еще раз обернулся и понял, что его обманка не прошла. Притворное бегство было любимой хитростью кочевников, и они на нее не поддавались.

Еще раз развернув коней, Верен вместе с ушкуйником пустили их вскачь и остановились только на границе света и тьмы, недалеко от горящего на берегу бочонка. Бой на переправе все еще шел, но теперь то, что осталось от сотни, не имело прежнего неукротимого напора. Часть упавших в самом начале воинов была потоптана лошадьми. Кто-то был еще жив, кто-то из раненых выбирался на берег, проклиная все на свете и оглашая ночь ужасными стонами. Но и с Вереном не было второго ушкуйника, судьба которого была неизвестна. Неизвестно было также, сколько смогут продержаться защитники брода. Печенегов все еще было много больше, чем русских, и только посеянное в их душах смятение мешало им быстро одержать победу.

– Давай бить через головы, – Верен изготовил лук, – в спины тем, кто стоит как раз против телег.

Вдвоем они стали пускать из темноты стрелы в спины печенегам, ведущим бой с русским заслоном. Слегка приподнятый берег позволял им видеть, как вначале один, потом другой, а следом еще один, печенеги стали падать. И вдруг, то ли сотника их убили, то ли нервы их окончательно сдали, но вся оставшаяся полусотня разом повалила назад, отступая на свой берег.

– Русь идет! Русь! – в ярости кричали избитые и окровавленные ушкуйники, спрыгивая с телег и устремляясь на врага с копьями наперевес.

Остальные воины заслона выхватили луки, и стайка стрел, оторвавшись от пения тетивы, сыпанула по вражеским спинам смертельным дождем. Печенеги откликнулись новыми стонами и предсмертными криками, которые хлестнули по натянутым нервам безжалостной плеткой испуга. Русские стрелы еще раз остервенело клюнули врагов, и печенеги, окончательно дрогнув, бросились на свой берег, ища спасения за щитом темноты. В один миг отступление превратилось в повальное бегство, ибо конница по своей природе склонна покидать поле боя, когда величина опасности превышает силу воинского духа.

Что ж, недостатки часто проистекают из преимуществ, и то, что природа создала лошадь, как существо, убегающее от врагов, всегда будет проявляться в трудные минуты, когда воля всадника сломлена и животный инстинкт берет власть над человеческим духом.

Верен, приготовившись биться насмерть и умереть с мечом в руках, вначале даже слегка растерялся, но потом бросился преследовать бегущих, чтобы поддать им жару, и достал-таки своим длинным клинком еще нескольких печенегов. Ярость его была велика, но, проскакав с десяток шагов, он все-таки остановил своего жеребца и нехотя повернул назад, к заслону. Уж он-то хорошо знал, что погоня за степняками всегда кончается засадой или, по крайней мере, ливнем вражеских стрел, когда, рассыпавшись во все стороны, убегающие вдруг окружают своих недавних преследователей и начинают стрелять им чуть ли не в спину. Но главное: чутье старого воина подсказывало, что на этом ночная битва не кончится и силы нужно сберечь, может быть, еще для нескольких подобных боевых стычек.

Уверенный в том, что бегущие печенеги не скоро остановятся, он повернул своего жеребца и, не оборачиваясь назад, поскакал к броду. Здесь его глазам открылась ужасная картина: у берега лежало множество пронзенных стрелами и изрубленных тел, некоторые из которых еще продолжали стонать. Какой-то огромный печенег, упавший почти у самого горящего бочонка, придавил своим телом еще двух убитых. Кровь влажно блестела на огромной ране, глубоко рассекшей его левое плечо. Он был неподвижен и казался мертвым, но, даже лишенный признаков жизни, все еще внушал страх своими размерами. Верен, глянув на него, ужаснулся мысли встретиться в бою один на один с этим богатырем, не понимая, как он смог убить этого верзилу. Однако печенег, несмотря на ужасную рану, все еще был жив и, услышав стук копыт серого жеребца, пошевелился. Глаза его, полные мучительной боли, приоткрылись и уперлись взглядом прямо в глаза Верена. Старшой, поймав этот взгляд, невольно остановил скакуна и внимательно посмотрел на печенега. Ненависть в его сердце уже догорала, и он с уважением поклонился поверженной силище. Печенег весь содрогнулся, напрягая последние силы, глаза его бешено сверкнули, бледные губы беззвучно зашевелились, роняя кровавую пену. Русич достал меч, но взор умирающего вдруг затуманился и медленно потух стекленея. Старшой оглянулся вокруг. Дикая мысль, что вся эта картина смерти – дело его рук, поразила его, но к врагам он нисколько не испытывал жалости. Если бы можно было, то он убил бы их снова и еще большим числом, но, что казалось невероятным и с чем никак не хотело мириться сознание, так это то, как прихоть случая или воля богов может помочь одному человеку умертвить в одночасье стольких врагов. «Как человек слаб и беспомощен перед своей судьбой», – подумал он грустно и поскакал дальше, последний раз глянув на огромное мертвое тело печенежского богатыря.

Заслон его встретил почти гробовой тишиной. На какой-то миг он даже подумал, что все погибли или ушли, пока он гнался за печенегами, но это было не так. За телегами на берегу сидели пятеро воинов, совершенно измотанных и покрытых многочисленными ранами, один, видимо, тяжело раненный, лежал на земле. Около телеги, опираясь на лук, стоял седьмой ушкуйник, очевидно, самый здоровый. Но и этот воин имел весьма неважный вид: его правая нога чуть выше колена была перетянута тряпицей, и правая рука над локтем тоже белела свежей перевязкой. Воины молча смотрели на Верена, словно все еще не веря в то, что они остались живы. Сказать, что они все, считай, родились сейчас заново – значит, ничего не сказать. Слова казались пустыми и глупыми, но Верен не мог промолчать.

– Спасибо вам, братья! – его голос, словно чужой, вырвался из груди и оборвался, стиснутый судорогой рвущегося из самой глубины души чувства.

Он бросил меч в ножны и снова проговорил:

– Спасибо!

– И тебе, старшой, спасибо, – тихо ответил воин, стоявший с луком. – Кабы не ты, лежать бы нам тут убитыми.

Верен оглянулся вокруг. Трупы печенегов плыли по течению, и река, напрягая свои тугие струи, пыталась протолкать их сквозь заросли рогоза, смиренно принимая в свое хрустально чистое лоно мутноватые ручейки еще теплой крови.

– Все, братья мои, – сказал он, поднимая глаза к звездному небу. – Уходите, дело вы свое сделали. Честь вам и слава великая за подвиг ваш будет.

Ратники молча поднялись, положили на копья тяжело раненного и побрели к темному силуэту одиноко стоящей ветлы. Там, видимо, были привязаны их кони, и старшой поразился тому, что, оставшись здесь на верную погибель, люди все-таки продолжали надеяться выжить и спастись, а иначе для чего им было оставлять лошадей. «За веру их крепкую, за стойкость и надежду Макошь их и пожалела», – подумал он вдруг, глядя на устало бредущих воинов. А люди, уже не замечая ничего, шли спокойно, без суеты, словно пахари после тяжелой работы, и запах свежей крови еще курился над ними едва уловимым багровым туманным облачком. И их отрешенное состояние вдруг передалось и ему, и он словно оцепенел, глядя им в спины. Лишь когда воины отошли уже на несколько шагов, Верен встрепенулся и окликнул последнего, который выглядел здоровее остальных и словно прикрывал отход товарищей:

– Боярышню нашу не видели?

Ушкуйник остановился, опираясь на длинный лук, и, повернувшись вполоборота, выдавил из себя равнодушный хриплый голос:

– Как же не видели – видели. Пытались они здесь пробиться, да печенеги на них напали. Одного нашего, кажись, тут же и убили.

– Как убили? Кого убили? – упавшим голосом спросил Верен.

– Да не ведомо кого – темно уж больно было. Видел, как один с коня пал, а уж кто – не знаю, – устало вздохнул воин.

– Остальные-то куда делись?

– А туда, – ушкуйник махнул рукой вдоль реки, указывая в огромное черное жерло ночной степи. – Туда поскакали. Слышал я, как копыта стучали да девки кричали что-то, но далеко было, и слов не разобрал. Потом еще отроков тоже, кажись, повязали. Шуму было много. Хотели мы им помочь, но заслон нельзя было бросить. Только пару раз стрелили через реку, но бить во тьму, не знамо куда, так и своих подстрелить можно.

Он помолчал, переводя дыхание, и слышно было, как его рука сильней оперлась на гнутое дерево боевого лука. Упругие плечи оружия немного прогнулись под тяжкою дланью и вновь гордо распрямились, заставив тетиву вздрогнуть тонким певучим звуком.

– Да ты не тужи, бог даст, – не пропадут девки. Слышал я еще, что отрок там над ними покрикивал. Уж он-то выведет их наверняка.

– Бог даст, не пропадут, – откликнулся Верен, поворачивая жеребца. – Да и вам дай бог до Чернигова добраться живыми.

– А ты, старшой, разве не с нами? – окликнул воин багровый силуэт всадника, словно вычерченный на колыхающемся стяге догоравшего огня.

– Я еще поищу красавиц наших, – вздохнул Верен, пуская жеребца вскачь. – Не ровен час, беда с ними какая случится.

– Коли приключится, так, значит, судьба их такая! – крикнул вдогонку ушкуйник. – Погибнешь ты один! Давай с нами!

– Не могу, братья, – напоследок обернувшись вполоборота, бросил старшой. – Судьба моя такая!

Красноватые блики огня последний раз скользнули по его статной фигуре, и ночь жадно поглотила силуэт всадника, оставив только звук удаляющихся лошадиных копыт.

– Храни тебя бог, – с сожалением сказал воин, глядя туда, где сквозь всполохи кровавого пламени, казалось, все еще плыла багровая тень скачущего воина. – И да пребудет с тобой сама Среча.

Но Верен слов его уже не слышал. Он мчался через ночную тьму в поисках «непутевой сумасбродки», а именно так он окрестил про себя доставившую ему немало хлопот знатную и капризную попутчицу.