В те далекие времена, когда силы Зла еще не создали народы Тьмы, и когда бесчисленная черная орда этих народов еще не заполонила землю Светлых Богов, жили здесь и по всей земле, до далекого Восточного моря, дети Светлых Богов. Жили по любви и согласию, сея добро и постигая великие истины. И были эти люди мудры, красивы, высоки ростом и очень сильны. И от мудрости и данной им богами силы происходила их доброта, ибо не надо было им никого бояться.

Правил одним из этих народов князь Светомир, которого люди звали Добрым Князем, потому что не было более отзывчивого и заботливого человека даже среди этих добрых людей. Радовался народ добросердечию своего правителя, и только волхвы недовольно ворчали, неустанно повторяя древнюю мудрость о том, что закон равновесия не должен быть нарушен, а Светомир превысил меру добра.

– Добрых дел никогда не бывает много, – отвечал им князь улыбаясь.

– Беды бы не вышло, – хмуро кивали головами волхвы.

– Ничего, без работы не останетесь, – отшучивался Добрый Князь.

Он понимал их беспокойство, ибо прекрасно знал, что люди ищут помощи богов лишь тогда, когда им плохо, и именно тогда и только тогда они обращаются к волхвам, которые умеют говорить с богами и слышать их волю.

И все шло хорошо. Богатела и крепла держава Доброго Князя, и слава о нем разошлась далеко, собирая в его страну множество народа, ибо каждый человек хочет жить лучше и охотней платит налог там, где этот налог мал. Так, взяв немного, мудрый и добрый правитель получает больше выгоды, нежели тот, который жесток и алчен.

И вот однажды к границам земли Доброго Князя вышли незнакомые люди. Как раз в это время Светомир охотился у реки, за которой простиралось необъятное дикое поле. Были с ним его жена и дети, ибо охота для всех была любимой забавой. И увидел он, как с другой стороны к броду подъехали неизвестные воины, но ничто не смутило его, потому что с ним были его бояре, слуги и еще пятьдесят воинов.

Подъехал к князю предводитель незнакомцев, положил дары и сказал, что хочет со своим народом поселиться рядом, в дикой степи, и быть добрым соседом Светомира. Обрадовался этому Добрый Князь, ибо верил словам людей, как своим собственным. Пригласил предводителя незнакомцев на пир, который тут же и устроили.

Пировали они до самого вечера, пили мед за здравие обоих народов, за их процветание, за мир на этой земле и вечную дружбу. А когда стало смеркаться, предводитель незнакомцев сказал, что в ответ на теплый прием и в знак вечной любви и дружбы между их народами он хочет подарить князю табун лучших степных скакунов. Быстрых, как ветер, горячих, как огонь, неутомимых, как вода. Обрадовался этому князь, ибо каждый мужчина в то время был воином, а всякий воин любил и ценил хорошего коня, как никто другой. Послал предводитель чужого народа своего слугу, и вскоре пригнали к броду целый табун коней. Вышли все посмотреть на красивых лошадей, а их уже погонщики на эту сторону реки ведут. Переправили табун через реку и прямо к княжескому шатру гонят.

И вдруг, не успели люди глазом моргнуть, как табун превратился в конное войско, потому что умели ездить незнакомцы на лошадях скрытно, повиснув рядом с седлом или спрятавшись под лошадью. Еще миг, и в руках чужаков мелькнули туго натянутые луки. Просвистели стрелы, и упали воины Доброго Князя замертво, ибо все они были на пиру тоже, и никто из них ни брони не надел, ни щита не прихватил с собою.

Вот так впервые люди узнали об одном из народов Тьмы, который создан был, чтобы грабить, убивать и торговать захваченными пленниками, которых превращали в рабов. Многие поначалу растерялись, потому что не могли понять, как человек может быть так коварен и жесток. Но потом люди догадались, что пришельцы только облик имеют человеческий, а так – они хуже зверей, ибо там, где у человека совесть, у них – черная дыра, а вместо души – кусок Тьмы. Это волхвы увидели, они же и окрестили пришельцев Народами Тьмы.

И вот, когда пали все воины князя, и окружили враги Светомира, и некому было поднять меч, ибо все были мертвы. Но остались рядом те, кто был богат и знатен, и чья жизнь в глазах чужеземцев стоила много золота. И потребовал вождь чужаков за головы их великую цену, ибо знал, что жизнь великих людей страны стоит всего, что есть в этой стране, стоит всей казны, которая имеется в княжестве Светомира. И не мог князь отказать чужакам, ибо жизнь своих слуг и друзей ценил выше всего золота. И отдал он людям Тьмы все казну свою до последнего гроша, всю без остатка.

Но посмеялся вождь народа Тьмы над князем и сказал, что дарует жизнь только тому, кто даст ему присягу на верность, ибо от великих людей происходят великие беды, и если они есть в этой стране, то все должны служить только ему.

И тогда бояре Светомира возмутились коварством врага и, презрев угрозу смерти своей, отказались служить вероломному чужаку, ибо честь свою ценили выше жизни своей. И умертвили их всех, кроме одного, одного человека, сердце которого не выдержало вида стольких смертей и который духом оказался слабее других и купил жизнь свою за бесчестье.

И возрыдал князь о людях своих ближних, и в горести воскликнул он к вождю чужеземцев, дивясь его жестокости, зачем тот погубил стольких безвинных людей, зачем нарушил данные клятвы свои, зачем преступил законы Прави?

И вновь посмеялся вождь людей Тьмы, и ответил князю, что клятвы даны, чтобы легче было обмануть тех, кто глуп верой своей, и нет никаких законов, кроме Закона Силы и Закона Страха Смерти, и что ради одного человека, который будет служить ему, он готов погубить всех людей земли его. Так сказал воин Тьмы и насмеялся над князем, и потребовал, чтобы и тот склонился перед ним и служил ему до конца дней своих.

И понял тогда Светомир, что кончилась жизнь его, ибо попал он в руки к коварному и жестокому злодею, которого послала сама Тьма. И нет у него более ни воинов, ни друзей, и что будут его истязать и мучить, пока не превратят в полное ничтожество, лишенное и чести, и славы, и совести, как тот боярин, который остался жить и присягнул вождю чужаков.

И воскликнул тогда Добрый Князь, что нет силы такой, которая сможет сломить его, которая заставит расстаться со своей честью и славой, что не нужна ему и сама жизнь его, коли будет она в бесчестии. И посмеялся опять вождь чужаков, и спросил его в коварстве своем, так ли жизнь твоих детей и жены твоей не нужна тебе будет в бесчестии? И дрогнуло сердце Светомира, и умылось слезами и кровью, ибо любил он и детей, и жену свою пуще всего на свете, но, сказав слово о чести своей, не мог говорить о бесчестии. Или надеялся, что малость детей его смутит сердце злодейское.

Но не ведал он, что враги его вовсе не люди, а сама Тьма в обличье людском, и нет у этих нелюдей ни сердца, ни души, нет того, что может заставить их сострадать горю чужому. А понял князь это, когда было поздно, когда меч чужака полоснул по детской головке, и кровь дитя его пролилась пред очами его.

И вскричал тогда Светомир криком ужаса, криком страшным, диким, неслыханным, от которого сердце сжалося, и душа болью вся переполнилась. И от боли безмерной, невиданной, силы вдруг стократно умножились, и он рвал на себе путы крепкие, и из рук тех нелюдей вырвался, ударял их тяжкой десницею, добывая меч для сражения. И когда рукоятью послушною сталь клинка на ладонь положилася, стал он сечь врагов в дикой ярости, сокрушая их в гневе праведном. Порубил он их множество многое, и они с ним сразиться боялися, а скрутили в арканы крепкие, окружив его силой великою.

И тогда его путы утроили, и к вождю злому Тьмы вновь представили, чтобы пыткой пытать дальше страшною. И тогда глава этих нелюдей указал на жену и на сына его, на второго сына, последнего, на все то, что еще оставалося на то время у Князя Доброго. И велел злодей снова кланяться Светомиру ему в ноги с клятвою, чтоб всю жизнь ему быть в услужении, в услужении, в страшной повинности, выполнять все приказы нелюдей.

* * *

Конь под седлом отрока спотыкнулся о невидимый в темноте камень, и молодой воин, качнувшись в седле, на время прервал свой рассказ. Вскоре скакун снова пошел ровным шагом, но юноша продолжал молчать.

– Что же было дальше? – не выдержала Руська.

– Дальше? – словно эхо, отозвался отрок.

– Да, я хочу знать, что было дальше, – капризное упрямство так и рвалось с девичьих уст.

– Что ж, слушайте, что было дальше, – каким-то тусклым, не своим голосом отвечал воин, словно сам погружался в полусонное забытье.

Руське даже показалось, что с ней говорит не Провид, а кто-то другой, совершенно далекий и непонятный человек. «А может, и не человек вовсе», – вдруг шевельнулась в испуганном мозгу страшная мысль.

– Так слушайте, – тяжело вздохнул отрок, словно только что отыскал потерянную нить своего рассказа.

* * *

Горе Светомира было так велико, что разум его помутился на время, так что он все время твердил одно только слово «нет». И тогда на его глазах убили его второго сына, страшно изувечив его, потом чужеземцы надругались над его женой, и бедная женщина, не выдержав позора и истязаний, покончила с собой под хохот озверевшей толпы нелюдей, которые продолжали глумиться над ее телом. Потом воины Тьмы отрубили всем троим головы и насадили их на колья пред лицом князя, который, глядя на них безумными глазами, продолжал твердить «нет».

– Он сошел с ума, – рассмеялся вождь Тьмы. – Оставьте его, теперь от него мало проку, а убить его просто так – слишком скучно. Завтра самый смешной выстрел в это чучело получит награду, а пока пусть посмотрит на наши стрельбы.

Воины Тьмы подвесили изуродованные тела и до самой темноты упражнялись в стрельбе из лука, радуясь тому, как стрелы рвут на части несчастную плоть.

Князь действительно лишился ума, но, когда настал вечер и ночная прохлада освежила его раскаленный лоб, он вдруг пришел в себя и, осознав весь ужас происшедшего и свое бессилье, тихо заплакал. Но слезы жгли его щеки, как угли, и ему стало еще хуже. Он застонал, но стон невидимым ножом водил по его сердцу, вызывая еще большую боль. Тогда князь обратил свой взор к звездам и стал молить и укорять Светлых Богов за то, что не покарали врагов, за то, что не пришли на помощь. Слова корябали ему губы и царапали грудь, но ничего не приносили, кроме новых мучений. И тогда он взмолился самому Сварогу, создателю всего сущего, выкрикнув в отчаянии его имя и слово одно «помоги». Без всякой молитвы, без почетного присловья, словно не самому великому Богу, а другу своему иль простому соседу.

Выкрикнул и затих, потому что сил у него больше ни на что не осталось. Только чувствует вдруг, что легче ему стало немного. А тут небо нахмурилось, и дождь пошел. Вначале легонечко, а потом все сильней и сильней. Вихри закрутились вокруг, и ветер поднялся такой силы, что дерево, к которому князя привязали, того и гляди вырвет с корнем. И вдруг молния с неба ударила, и прямо в макушку этого дерева. Пробежала огненной стрелой по коре и в землю ушла. Потерял князь сознание, а когда очнулся, увидел, что лежит на земле около черного дерева, а рядом лежат обуглившиеся обрывки веревок.

Спина его горела, как будто угли по ней разложили, но только не это его беспокоило, а мысль одна о том, чтобы никто из этих нелюдей от суда его не ушел. И такая жажда мести все его сердце заполонила, что и скорби по погибшим в нем почти не осталось, а только огонь один жег его изнутри.

Тихо князь встал на ноги, тише дождя прошел мимо изувеченных тел детей своих и жены. Ничто в нем не дрогнуло, ибо умер он уже как человек, и только месть, страшная месть, все еще заставляла его двигаться. Словно тень, он дошел до шатров, где спали воины Тьмы. Одним движением вырвал клинок из рук часового и убил его, проткнув ненавистное горло. Как он это сделал, он и сам не понял, ибо рука его стала подобна молнии, так стремительно она двигалась. Тут он откинул полог шатра и влетел туда, словно порыв ветра. Двигаясь быстрее молнии, он изрубил в куски всех, кто там был, но и его несколько раз пронзили вражеские клинки, потому что на нем уже не было доспехов. Только от этих смертельных ран он не умер и даже не ощутил их, ибо небесный огонь, вошедший в него, дал ему на время бессмертие, чтобы покарать врагов его.

Князь вышел из шатра и осмотрелся. Ночь была непроглядная, и невидимые дождевые капли, расставшись где-то высоко-высоко с куполом небесной Тьмы, с легким звоном протыкали насквозь завесу из водяных брызг, окутавшую землю, и мерно шлепались вокруг в раскисшую от воды почву, словно ничего и не случилось, и весь мир, казалось, продолжал спать под вкрадчивый баюкающий шепот дождя, как и прежде.

Месть была еще не закончена. В отблесках молний он увидел, что недалеко стоит другой шатер, богато украшенный, у входа в который в землю воткнуто длинное копье с развевающимся по ветру пышным бунчуком.

Конечно это был шатер вождя воинов Тьмы, и в этом не было никакого сомненья, но князь не спешил войти туда, хотя перед его глазами, как кровавый мираж, стояла одна и та же картина, где он убивал своего мучителя. Он карал его так, чтобы это мерзкое существо изведало хотя бы малую толику страданий загубленных им людей, страданий самого Доброго Князя. Зачем ему, Светомиру, прозванному Добрым, нужны были муки этой Твари, князь и сам толком не знал. Для него раньше были непереносимы страдания любого живого существа, но теперь он страстно хотел истязать и мучить. И это ему больше не казалось чем-то ужасным, а даже наоборот: именно этого требовала его душа, и что самое ужасное – он понимал, что теперь только это и может доставить ему наслаждение.

Месть жгла огнем его сердце, кровь стучала в висках, и кровавый туман стоял перед глазами, но ум его, словно внимая гласу богов, работал четко и безошибочно, ибо он был один против многих врагов, а дарованное ему бессмертие Небесного Огня не могло вернуть отрубленной руки или головы. Но Светомира теперь совсем не волновала его собственная жизнь. Жизнь, как таковая, ему больше не была нужна. Она уже сгорела вся в огне адских мук, когда на его глазах погибли дорогие ему люди. Его больше не было, и все же он не мог умереть просто так, не мог умереть, прежде чем заслуженная кара не падет на головы воинов Тьмы, и в первую очередь на предводителя этих нелюдей.

Стремительные шаги почти мгновенно перенесли князя к шатру вождя воинов Тьмы. Он ворвался туда, несмотря на вонзившиеся в его грудь десятки копий, и изрубил всех воинов Тьмы. В живых остался только их вождь.

Князь наступил ему на горло и медленно проговорил, равнодушно глядя в сторону:

– А с тобой разговор будет особый, длинный-предлинный.

Пинком он перевернул ненавистное тело и связал вождю руки и ноги. Воздух, пропитанный запахом крови, казался густым и липким, и Светомир, оставив связанного вождя, вышел из шатра. Дождь уже утих, и робкое утро желто-серым перышком летело меж темно-лиловых рядов еще хранящих влагу туч. Недалеко мокрая земля чмокнула под ногой человека, и князь, насторожившись, различил сгорбленную робкую тень.

– Иди сюда! – окликнул он неизвестного, не узнавая собственного голоса.

Тень зашлепала по мокрой траве, и вскоре перед ним стоял, втянув голову в плечи, единственный уцелевший слуга, тот самый, который согласился стать предателем. Князь поднял меч, но человек покорно не двигался, только отвернул голову, словно специально подставляя обнаженную белую шею.

– Я вижу, ты смерти совсем не боишься? – равнодушно спросил Светомир. – Что ж тогда предал?

– Жить очень хотелось, – вздохнул человек.

– А теперь что, не хочется?

– Теперь нет, – устало ответил слуга, – только вот и силы нет себя жизни лишить; рука не поднимается. А от твоего меча, князь, даже очень приятно смертушку принять. За честь почту. Для того и пришел.

Светомиру показалась в голосе насмешка, и он, дернув за ворот говорившего, приблизил к себе серое лицо с пустыми измученными глазами.

– Я двоих тут ночью прирезал, что до ветру ходили, – в ответ обреченно вздохнула тень, – теперь и помереть можно. Жизнь-то не зря вымолил!

– Мне бы тоже помереть хотелось, – простонал князь, – да боги не дают.

Слуга вдруг почувствовал, что рука, задержавшаяся на его плече, стала давить с невыносимой холодной тяжестью ледяной глыбы. Он испуганно глянул князю в лицо и увидел закатившиеся белки глаз. Поняв все, мгновенно подхватил почти безжизненное тело и потащил князя в сторону.

– Главаря ихнего не упусти, – прошипели сжатые судорогой губы, – казнить его завтра буду!

Светомир больше ничего не слышал и не чувствовал. Он завершил свою месть, и бессмертие Небесного Огня утратило свою силу. Князь уходил в мир иной вслед за любимыми им людьми, и земной мир был ему больше не нужен. Он не знал, что слуга собрал всех волхвов, чтоб вернуть его к жизни. Он не слышал слов, которые говорили над ним служители Светлых Богов, пытаясь вернуть его измученную душу в покалеченное настрадавшееся тело, не знал, в каком он мире сейчас и в какой мир прибудет после. Он не ведал, что, когда отчаяние охватило знатоков древней мудрости и волхвы бессильно опустили свои руки, лишь один из них услышал, как небо шепнуло ему заветные слова Возвращения Жизни. Его телу уже было безразлично, что его несут к священному дубу, на котором жертвенной кровью чертят знаки рун, что его самого поливают дымящейся жертвенной кровью и прижимают к теплой шершавой коре с кровавыми рунами. Ему нет никакого дела до того, что его руки привязаны к могучим ветвям, растущим на полудень и полуночь, и в одну ладонь вложен меч, клинком вверх, а в другую – клинком вниз, так что стал он похож на полусвастику, половинку солнечного креста – символа вечного движения и рождения жизни, символа счастья и победы силы Света над силой Тьмы.

Лишь когда оранжевое солнце стало краснеть, и его лучи стали похожими на льющуюся кровь, Светомир услышал слова, словно идущие из глубокого колодца:

– Вот, подожди немного, живительный свет закатного солнца вернет его в мир Яви.

Он очнулся от сладковатой терпкости запаха бархатисто-теплой коры, спокойного и родного, как запах светлицы, в которой жила его мать. Муравьи деловито брели по его щекам, плечам и неподвижной груди, и со стороны казалось, что эти крохотные созданья по крупицам вносят в его израненное тело жизнь, собирая ее невидимые капли со ствола могучего древа.

– О, Сварга, Священная Сварга, не мани недошедшего путника, отпусти его на земные луга, на черный дуб, под зеленый лист да под птичий свист. Дай очам его свет, дай ногам его след, а в руки дело да тепло в тело. Не дай его жизнь обронить, довяжи судьбы его нить, чтобы крепко держал он меч, чтоб к богам текла его речь... – донеслось до его ушей горячее бормотанье волхва.

Зрение вернулось вместе с ощущением того, что голова его запрокинута, потому что увидел кряжистые ветки с морщинистой корой и прихотливый узор листьев, вплетенный в паутину тонких нежно-золотистых веточек. Туман еще застилал его очи, но он уже понял, что живет, и грудь его хочет вдохнуть струящийся мимо его почерневших губ золотисто-розовый свет разогретого заходящим солнцем вечернего воздуха.

Слуга увидел, что глаза его открылись, и, подивившись их странному блеску, осторожно приложил ухо к его груди, пытаясь услышать ожившее сердце, но тщетно; слух ничего не смог уловить, и он удивленно оглянулся на волхва.

– Сейчас кровь в нем движется силой солнечного креста, дух которого начинает священное вращение в лучах умирающего солнца, вбирая в себя дыхание небесного света, – прошептал волхв. – Волшебная сила наполнит его тело, заменив собой уснувшее сердце.

– Это что же, – изумился слуга, – ему и сердце теперь не нужно будет?

– Совсем без сердца он долго не проживет, – устало вздохнул мудрец, – ибо в нем сходятся потоки внутренних сил, но жизнь его теперь напрямую от сердца не зависит. Оно может лишь изредка трепыхаться, и этого будет достаточно, чтобы он жил. Теперь его тело будет наполнять более дух, чем живая кровь.

– Невероятно, – подумал князь, пытаясь разжать ладони, которые теперь обжигали чуть ли не раскаленные рукояти мечей.

На миг ему показалось, что он превратился в огромное огненное колесо, которое катят с горы на Ярилин день, прославляя священный огненный лик Великого Бога Животворного Света. Мир крутанулся перед его глазами несколько раз, мелькнув багряными огнями, и он почувствовал, как по телу прокатилась теплая могучая волна незримой бурлящей силы. Кто-то ласково толкнул его в грудь и шепнул прямо в самое сердце: «Дыши!»

Губы судорожно дернулись, и Светомир, превозмогая тупую ноющую боль, с трудом повиновался. Тело едва теплое, как чужое, неохотно слушалось его волю. Наконец он вместе с болью вытолкнул из себя сгусток тьмы, и грудь задышала, подгоняя своим ритмом робкие удары сердца.

Так началась новая жизнь князя Светомира, которая, собственно, жизнью-то была только наполовину, а скорее воплощением неистребимой жажды мести. И жажду эту невозможно было утолить, ибо боль в душе князя утихала лишь тогда, когда он убивал и мучил врагов. Да, именно жестоко мучил, чего не позволял себе делать ни один воин Светлых Богов, не говоря уже о князе, особо чтившем и соблюдавшем законы воинской чести.

И все это повелось с плененного вождя воинов Тьмы, которого Светомир начал истязать, едва сам ожил и к нему вернулись хоть какие-то силы. Несколько дней князь непрерывно вонзал тонкий нож в ноги и руки пленного, равнодушно слушая истошные крики. Некое подобие улыбки иногда пробегало по его губам, когда пленный особенно сильно страдал, и потом вновь его лицо каменело в бесстрастной маске равнодушия.

Трижды князь заставлял волхва возвращать к жизни замученного пленника и снова начинал его истязать, едва тот приходил в себя и к нему возвращалась способность чувствовать боль. Наконец вождь Тьмы не выдержал и стал молить князя о пощаде. Не так, как об этом просит сраженный воин, а так, как просит презренный раб: униженно и жалобно, пытаясь вызвать отвращение к собственной жизни и еще более к своей никчемной смерти. В этот миг лицо князя прояснилось, и к нему вернулось прежнее человеческое выражение. Он перестал истязать изуродованное тело и посмотрел в помутневшие от боли глаза предводителя чужаков. Он смотрел в них, как смотрят на сосуд, который должен быть до предела наполнен страданьями. Чаша мучений этой твари была полна до краев, но чаша мести едва только наполнилась.

Тогда князь облегченно отсек ненавистную голову и ушел в дикую степь навстречу новым отрядам воинов Тьмы, ибо жажда мести все еще жгла его душу. Он безжалостно убивал всех: и женщин, и детей, и пленных, и тех, кто просил пощады, и тех, кто пытался спастись бегством. Каждого князь непременно старался настичь и убить, но только страшный огонь, сжигавший его душу, не утихал, а разгорался все сильней и сильней, требуя себе все новых и новых жертв. И вскоре сталось так, что князь уже не мог и дня прожить, чтобы не убить кого-либо из воинов Тьмы или простого человека из народа Тьмы. Лицо его потемнело, и на нем застыла ужасная улыбка, являвшаяся раньше всякий раз, когда он убивал врагов своих. Само Зло теперь изображалось во всем его облике, и страшен он стал не только для тех, кого ненавидел и с кем воевал, но и для тех, кого он защищал и любил когда-то. Да, именно, раньше любил, но теперь наполненное злобой и жаждой мести сердце способно было только ненавидеть. Все, кого он любил, умерли, а на новую любовь не было сил, потому что больной душе ненавидеть легче, чем любить, а мир без любви подобен серой однотонной картине, где нет своих и чужих, и все на одно лицо. Лишь одна привычка заставляла князя убивать одних и не трогать других... пока. Пока месть, ставшая непреодолимой жаждой убивать, находила себе жертв среди чужих. Но иногда князь в гневе калечил своих же воинов, когда ему смели перечить, чего никогда прежде не делал. Люди стали невольно сторониться его, хотя воинская слава князя гремела далеко. Многие воины хотели воевать рядом с ним, наслышавшись легенд про его подвиги, но, побывав в битве рядом со Светомиром, начинали опасаться и бояться его. И совсем не робкие люди никак не могли объяснить для себя холодный ужас от присутствия князя и будто бы случайно отставали в пути, как несущие тяжелую ношу слуги.

Никто уже и не помнил, когда Светомиру стало все равно, кого убивать, но только все чаще и чаще князь в пылу битвы забывался и убивал всех, кто попадался ему под руку. Воины один за другим стали покидать его, и молва больше не называла его Добрым Князем, а стали звать его Черным Князем, ибо он все еще носил траур по своей семье, а лицо его стало едва ли не таким же черным, как и его черный плащ. Вскоре Черный Князь остался один, ибо никто не решался быть рядом с ним. Впрочем, князю никто и не нужен был. Раны на нем заживали быстро и сами собой. Он один выходил против целого войска и побеждал, сокрушая тысячи врагов.

Жестокая война, которую вел Черный Князь, закончилась тем, что большая часть пришедшего народа Тьмы была просто уничтожена, а оставшиеся в живых обещали принять веру в Светлых Богов и воевать дальше только с другими народами Тьмы, защищая народы Света, суть детей Светлых Богов, до последней капли своей крови. Они дали на этом страшную, священную клятву и никогда ее не нарушили. Так была окончена первая война с народами Тьмы, но Черному Князю это уже не нужно было. Ему нужно было постоянно убивать, и люди неоднократно убеждались и ясно видели, что князю было уже все равно, кого убивать и зачем. Взгляд его стал страшен, сам же он уже все более походил на злого демона, а не на воина Светлых Богов. К тому времени он уже прослыл бессмертным, ибо пережил многие страшные раны, от которых другие давно бы умерли, но от которых он, напротив, становился сильнее и все более насыщался неведомой страшной силой, теряя при этом последние остатки человеческого облика. Вот именно тогда волхвы и решили усыпить Черного Князя древним заклинанием «вечного сна», после чего поместили его в особый каменный ларец, где силы солнца, земли и звезд поддерживали бы в нем жизнь, и где бы его страшная сила ждала своего часа, часа, когда враг вновь нападет на земли Светлых Богов. А чтобы никто и ничто не могло разбудить Черного Князя случайно, ларец этот спрятали внутри особой скалы на вершине горы.

* * *

Голос молодого воина к концу рассказа звучал все тише и тише, словно силы его истощались, и последние слова он едва прошептал. Девушки какое-то время ехали молча, потрясенные услышанным, не в силах осознать сказанное и поверить в невозможное. Мысли в голове Русаны спутались и метались подобно испуганным птицам, не находя себе знакомого приюта понятных слов и ясного смысла. Она не знала, что делать и что сказать, и потому сосредоточенно смотрела прямо перед собой, боясь взглянуть на отрока. Ей казалось, что если она посмотрит на него, то он непременно заговорит вновь, и тогда она услышит еще что-нибудь ужасное про Черного Князя.

Волна холодной сырости коснулась ее щеки, и она встрепенулась, совершенно приходя в себя. Только теперь она заметила, что вместо черного бархата тьмы их окружает серый шелк раннего утра. Их кони, не чувствуя узды, брели наугад, ведомые одним лишь своим звериным чутьем, дарованным им заботливой Матерью-Природой вместо хитрой сообразительности человека. Но то, что при первом взгляде кажется низким инстинктом или чутьем, лишенным мудрости и расчета, есть всего лишь недоступный нашему пониманию потаенный смысл, впечатанный в подсознательную память существа. Так и движение лошадей без понукающей воли человека только казалось бессмысленным перемещением, а на самом деле это был кратчайший путь к ближайшей низине, пахнущей сочной травой, где средь жаркого лета еще сохранилась ее зеленая свежесть, и куда естественно было стремиться всякой твари, уважающей подножный корм.

Из этой-то низинки, еще невидимой в утреннем сумраке, и набежал сырой холодок тумана, студивший теперь и без того бледные щеки Руськи.

Боярышня огляделась вокруг. Вместо ровной степи сквозь туманную дымку маячили темные спины холмов, плавно изгибавших свои могучие покатые спины, словно застывшие земляные волны. Именно эти холмы и накопившаяся усталость делали своевольный путь коней подобным извилистой линии. Река дымящегося тумана медленно надвигалась на беглецов снизу, готовая вот-вот совсем все поглотить.

Руська посмотрела на отрока глазами, полными сомнений и удивления. Весь рассказ про Черного Князя казался ей страшной выдумкой, в которую не хотелось верить, но внутренний голос шептал ей прямо в леденеющее от ужаса сердце, что все это правда.

– А откуда ты все это знаешь? – пролепетала она наконец.

– Я и не знал этого, – эхом отозвался отрок. – Я знал только, что есть скала, внутри которой спит Черный Князь, и тот, кто его разбудит, обязательно умрет, ибо Черный Князь должен наказать того, кто нарушит его покой и заставит его снова страдать. А другого наказания, кроме смерти, у него нет. Так мне когда-то говорил отец.

– Как же ты все это рассказал? – не унималась Руська.

– Не знаю, сам не знаю. Словно вспомнил давно забытое, словно и не мои уста все это сказали, – вздохнул молодой воин. – Мне даже кажется, что и не я это говорил вовсе.

– Не ты? – ухмылка скользнула по губам девушки от невольных мыслей, что их единственный защитник, кажется, сошел с ума.

– Да нет же! – сердито выкрикнул Провид, словно прочитал ее мысли. – Нет, со мной все в порядке. Просто, – он на секунду запнулся, – я думаю, что сам Черный Князь через меня говорил. Он уже не может сам что-либо сказать людям и очень боится забвения, ибо чувствует, что теряет свою силу, когда память о нем слабеет.

– Значит, он призрак, если сила его в людской памяти, – вдруг успокоившись, уверенно заключила Руська, – мне ведун рассказывал, что это те, кто застрял между Навью и Явью, и им просто надо помочь завершить свой земной путь, чтобы их души смогли вновь когда-нибудь явиться в мир Яви.

– Просто помочь, – передразнил отрок, – вот, как явится Черный Князь, будет тебе просто.

– Не явится, – девушка задорно блеснула глазами. – Время призраков – это ночь, а сейчас уже утро.

И вправду, черный факел ночи почти совсем догорел, и остатки тьмы стекали под покровом тумана на дно оврагов и земляных расселин, прячась в тени кустов, деревьев и валунов. Боярышня оглянулась на бледно-серое предрассветное небо и, собравшись с духом, дотронулась до руки отрока:

– Смотри-ка, скоро совсем рассветет, еще немного, и Ярило бросит свое огненное копье в край земли, чтобы открыть путь Свету. Ты же сам сказал, что говорил за Черного Князя. А раз он не может говорить сам, значит, он из мира Нави. Пришедшие оттуда совершенно не выносят солнечного света, я это знаю точно. Так что никакой Черный Князь к нам не придет!

Провид оглянулся на полоску светлеющего неба, и лицо его прояснилось. Спина выпрямилась, умные цепкие глаза воина быстро скользнули по туманным бледным силуэтам тянувшихся вокруг холмов.

– Надо осмотреться, – бросил он коротко и направил коня к вершине холма, поднимавшему свою длинную горбатую спину по другую сторону реки тумана, медленно текущей по дну извилистой низины.

Девушки последовали за ним. Они быстро поднимались вверх. Но едва они выехали на вершину холма, как тут же увидели впереди, совсем недалеко, на гребне другого такого же холма четкие силуэты всадников.

– Назад! – сдавленным полушепотом выкрикнул молодой воин, резко поворачивая и пришпоривая коня.

Девушки, как испуганные птицы, метнулись за ним следом. Они снова нырнули обратно в медленное кипение серой туманной реки. Все это они проделали так быстро, что кто-нибудь, случайно увидевший их со стороны, принял бы мелькнувшие тени за блуждающие призраки степей, рожденные в уставшем мозгу путника, утомленного долгой и однообразной дорогой.

«Не заметили, не заметили», – как заклинание шептала девушка. На это очень бы хотелось надеяться, но, когда Руська, привстав на стременах, обернулась, то увидела сквозь прядь разметавшихся на скаку волос, как кровавым сполохом порозовело небо там, где виднелись силуэты чужих всадников. Боярышне это показалось дурным знаком, но она ничего не сказала, стараясь поспевать за отроком, который совершенно стряхнул с себя оцепенение от общения с тенью Черного Князя и двигался теперь быстро и уверенно, погоняя коня и оглядываясь рыщущими глазами готового к бою воина.