— Олег Ивановичу когда и где Вы познакомились с Высоцким?
— У меня был очень хороший знакомый, который стал потом одним из самых близких друзей — Лева Кочарян. С Левой мы познакомились давно — в 1947 году, когда вместе поступали в институт востоковедения. Мы поступили: Лева Кочарян, Юлиан Семенов и я, проучились год и ушли… Так получилось, что мы разошлись по разным институтам: Лева поступил в юридический, Юлиан Семенов, в конце концов, попал в литературный институт, а я стал заниматься рисунком. И всех нас объединял Лева — все наши ребята прошли через Большой Каретный.
И у Левы Кочаряна, в его квартире на четвертом этаже, я и познакомился с Высоцким. Вова Высоцкий был младше всех нас и, честно говоря, тогда никто не считал его гениальным. Но он был очень общительным, открытым и широким — моментально завоевывал симпатии.
И страшно смешной… Вот что в нем действительно было феноменальным уже тогда — это умение подметить какую-то черту в человеке и показать ее. И подмечал он самое смешное, попадание было абсолютно точным.
И уже тогда у Володи было очень развито чувство справедливости. Я хорошо помню, что он чуть ли не до слез обижался, если при нем кого-то несправедливо задевали. Вова тянулся к нам, к старшим, и это было видно. Я хорошо помню его в то время: живой, подвижный, румянец во всю щеку…
— Ребята, а давайте я сбегаю!
— А когда Вы впервые услышали песни Высоцкого?
— Мы сидели у Левы, и вдруг он включает свой магнитофон — старенький «Днепр»:
— Ты еще не слышал?
А я тогда Володю еще и не видел…
— Интересно!
Действительно, было интересно, — текст очень своеобразный… Лева взял гитару и сам стал петь эти песни, а я говорю:
— Нет, у тебя так не получается…
Но именно Лева сразу почувствовал, что у Володи — талант, он же первый стал записывать его песни. А потом, в один из дней, пришел и сам Высоцкий, и тогда я услышал эти песни в его исполнении.
— Вы встречались только на Большом Каретном?
— Да, чаще всего там. Понимаете, у Левы был открытый дом, а многие наши ребята жили с родителями, а потом появились жены… Так что все это происходило у Левы: у него по тем временам была очень большая квартира. Три больших комнаты, — и часто было неизвестно, кто сидит, когда мы с Левой разговаривали на кухне.
Вдруг звонок в дверь…
— Олег, я прошу тебя, открой!
Я открываю — стоит Шукшин:
— Это квартира Кочаряна?
Он тогда первый раз пришел, и пригласил его Артур Макаров.
У Кочаряна всегда были люди: кто-то остановился проездом в другой город, кто-то вернулся со съемок и не добрался до дома… Встречались сотни раз, но чаще всего — на Большом Каретном. Только потом, когда Толя Утевский переехал на улицу Строителей, бывали и у него. Иногда поздно вечером — звонок в дверь: стоит Володя… Заходил и оставался ночевать у меня.
В те годы мы и жили как-то по-другому… Знаете, я всегда говорю: мы успели пожить! Мы как-то умели радоваться друг другу, — не было никакой зависти или озлобленности. И нам было очень интересно друг с другом. Может быть, это — чувство уже пожившего человека, но мне кажется, что наша жизнь была полнее, насыщеннее, чем у теперешней молодежи… Мы читали больше, знали больше… И Володя — он же был очень эрудированным человеком.
Бывало так, сидим у Левы… Володя:
— Ребята, сейчас я допою, и в театр. У меня сегодня «Хлопуша».
— Хорошо, ты спой одну, а я побежал за такси…
Потом Володя — бегом в машину и — умчался в театр!
Вот так — просто расстаться не могли друг с другом.
Еще я помню, что Володя был на дне рождения у моего брата Вячеслава, и, конечно, все к нему приставали: Володя, спой то, спой это… И он, вместо того, чтобы есть и пить, — пел. И вы знаете: он никогда не отказывался. А потом как-то сам заводился:
— Ой, слушайте, ребята, у меня еще одна новая есть… А когда Володя пел, он так растрачивал себя, что у пяти здоровых мужиков не хватило бы сил.
— А когда это было?
— Это был 1965 год, незадолго до смерти моего отца. Да, могу точно сказать — 14 января 1965 года. Отец был уже очень больной, но сидел с нами и слушал Володю… И все время нам говорил:
— Что он там на гитаре бренчит — это ерунда. Вы слова слушайте!
Отец у меня был простой человек, прошел фронт…
— Вы слова, слова слушайте!
— А на концертах Высоцкого Вы бывали?
— Да, но один только раз, и дело было так… У Володи уже была громадная популярность, — я тогда работал в МВТУ, и ко мне пристали ребята из комитета комсомола института:
— Пожалуйста, попросите Высоцкого приехать к нам.
Они знали про наши отношения, а я говорю:
— Да мне как-то неудобно пользоваться нашим знакомством… А потом, вы думаете — что у него мало таких приглашений?
Но отговориться мне не удалось.
Мы приехали в театр перед спектаклем, стояла большая толпа, и все просили билетики. И конечно, многие обращались именно к нему — Володя не умел отказывать. Заходим через служебный вход:
— Попросите Высоцкого.
Там сидела такая очень суровая бабка:
— Высоцкого? Сейчас позовем.
Володя выходит:
— Кому я тут нужен? Ой, Циклоп! (Циклоп — это мое прозвище по Большому Каретному). Ты что, хочешь на спектакль? Пошли прямо сейчас.
— Володя, я не по этому делу…
— Быстренько, а то нам уже надо одеваться…
— Вот секретарь комсомольской организации нашего МВТУ…
Володя все понял, и сказал, что раньше марта у нас выступать не сможет…
— Смогу приехать в конце марта часа на полтора. Вот только ради этого человека вам и обещаю.
И показал на меня.
И Володя не подвел. У нас прекрасный Дом культуры, и студенты приняли его великолепно! Все сразу вытащили магнитофоны, и Володя говорит:
— Я вообще-то не люблю это дело, ну ладно, студенты — пишите. Он пел без перерыва два часа, и студенты его буквально на руках вынесли!
Да, но Володя был у нас еще раз, я ничего про это не знал, смотрю — висит афиша. И ко мне со всех сторон начали обращаться, главным образом — наши ребята-трюкачи, потому что попасть на этот концерт было невозможно. (А я как снялся у Кевосяна в «Неуловимых мстителях», так и стал работать в кино трюкачом-каскадером. Вошел во вкус и снимался в нескольких фильмах за год. Мы только начинали как каскадеры, и все было очень интересно.) Вот на этот концерт я и привел своих ребят.
Ну а потом мы встречались редко, да и смерть Левы Кочеряна нас немного развела. Лева заболел очень серьезно, но все же вышел из больницы, — встал на ноги, оклемался… Он даже был на премьере своей картины: «Один шанс из тысячи». В это время Кевосян поехал снимать «Новые приключения неуловимых», и Лева говорит:
— Кес-джан, ты возьми меня с собой!
И тут я на Леву стал кричать:
— Куда тебя несет! Ты что, не знаешь, какая у тебя болезнь? Тебе же нельзя!
Лева же прошел тяжелейший курс лечения какой-то химией…
— Ты не учи меня! И нечего тут сопли разводить! Мне теперь все можно…
И Лева поехал, даже снялся у Кевосяна: он там сидит на корабле в феске, пьет кофе. Это я потом уже понял, что он захотел хоть на пленке остаться живым.
А вскоре Лева снова попал в больницу, но все время убегал оттуда. Выскочит, схватит такси и домой! Лева боролся еще год и семь месяцев.
А Вы знаете, что на Володю ребята очень обиделись? Он же не был на похоронах Левы Кочаряна… Я, честно говоря, не думаю, что это произошло потому, что Володя зазнался… Но с его занятостью, с неожиданными поворотами в жизни — все могло быть. Но тогда мы немного отдалились друг от друга.
С Володей меня еще раз свела судьба через много лет. И снова это было связано с Кочаряном. Когда Лева снял «Один шанс из тысячи», то задумал сделать еще одну картину по роману Вайнеров «Эра милосердия». Вместе с Вайнерами они даже сделали сценарий, и в этом сценарии и для меня была роль, но вскоре Лева заболел…
И вот через девять или десять лет Станислав Говорухин решил снимать этот фильм, и пригласил меня на роль, которую наметил еще Лева Кочарян. И на этом фильме мы с Володей снова встретились.
Первая встреча была очень интересной. Я закончил эпизод, почти всю ночь мы не спали, — а утром должен был лететь в Москву. И примерно в это время прилетел
Володя вместе с Аркадием Свидсрским. Они вышли из самолета и идут мне навстречу. И я взял и схватил его в охапку, даже приподнял немного…
— Да ты что, очумел! Мне же больно!
Володя буквально закричал на меня, а я же не знал, что он болен: никто и никогда не говорил мне об этом, а сам он все время скрывал. Я поставил его на землю:
— Извини, Володя, — я не знал.
И вся наша встреча была испорчена… Я, конечно, обиделся, потому что, когда мы встречались, всегда радовались, бросались друг к другу. В общем, я «психанул» и улетел в Москву.
А потом, когда мы начали вместе сниматься, Володя подошел сам. Он был такой человек, что, если кого обидел, то больше сам переживал…
— Ну, ладно, ты что уж совсем на меня обиделся?..
Мы встречались, разговаривали, вспоминали. Но Володя часто был усталый, мрачный, раздражительный. Он к тому времени здорово изменился — мне показалось, что он очень сдал. Он выглядел старше своих лет, часто плохо себя чувствовал… Даже характер у него изменился: появились какие-то другие черты. Прежняя его веселость бывала уже очень редко.
Вот так мы помирились, все наладилось, но уже каких-то веселых моментов не было. Работал Володя, если честно говорить, на износ… Правда, я помню, что к концу картины он немного ожил. Не знаю, успел ли он посмотреть эту картину… Мы ее закончили, наверное, в марте — апреле, а Володи не стало в июле…
— А как Вы узнали о смерти Высоцкого?
— Ну, как я узнал… Поздно вечером мне позвонил Сви-дерский и сказал, что умер Володя…
— Олег, завтра, часов в семь я тебе позвоню, поедем забирать его из Склифософского.
А мне как обухом по голове ударило:
— Как, что случилось? Почему? Объясни!..
— Нет… Долго рассказывать… Умер у себя на Малой Грузинской… А если там хватит народу, я тебе перезвоню, тогда приезжай прямо в театр.
А у меня какой-то шок, ничего сообразить не могу…
Проснулся я часов в шесть, сижу и жду звонка. И только в восемь часов звонит Свидерский:
— Никуда ехать не надо, все уже сделали, приезжай прямо в театр.
Пригласили, называется. Я приезжаю на Таганку часов в десять утра, а милиция уже не выпускает из метро. Я хоронил Урбанского, Шукшина, но такого же не было! Много народу — да, но чтобы столько!..
Я же не буду объяснять милиционерам, кто я и что я и какое отношение имею к Володе… Стоим мы с сыном на углу и потихонечку-потихонечку протискиваемся… Думаю: не могу я просто так уйти! Не может этого быть, чтобы я не попал в театр! Чтобы я не попрощался с Володей! Хотя, конечно, надежды мало: люди стоят в шесть рядов, а там еще милиция…
— Проходите, граждане, проходите.
И вдруг я вижу: стоит Юра Смирнов с Таганки, а мы с ним вместе снимались. Он стоит с черной повязкой, увидел меня и машет:
— Иди сюда!
А я развожу руками — как? Он протиснулся к нам, взял меня за руку, а я — сына… Вот так мы и прошли. Сначали прошли во двор, там стояли: Лева Поляков, Гурген Тонунц, другие актеры… Там нас всех собрали и через какой-то боковой вход ввели в театр, и мы влились в этот общий поток.
И Вы знаете, что меня больше всего поразило… Много народу — да, много молодежи — понятно, но ведь в этой толпе стояли старушки седенькие, в черных вуалетках… Значит, и им Высоцкий был дорог и нужен.
— А сейчас Вы часто вспоминаете о Большом Каретном?
— Конечно, это были чудесные годы… Вот и сейчас Вам рассказываю — и очень волнуюсь. Я счастлив, что в моей жизни было это время, были эти друзья. Мне есть что вспомнить, и есть чем дорожить.
Май — июнь 1988 г.