Аполлон-11

Миссия «Аполлона-11» близилась к концу. Громоздкий космический корабль медленно подобрался к лунной орбите. Замер, словно не решаясь преодолеть невидимую черту.

Нил Армстронг, командир «Аполлона-11», вытер выступивший на лбу пот и взглянул в круглое стекло иллюминатора. С орбиты Луна казалась чудовищно огромной, режущей глаз. Поверхность спутника покрывали многочисленные оспины, оставленные метеоритами. От крошечных до многокилометровых, эти раны вызывали невольные ассоциации с последствиями массированной бомбардировки.

— О’кей, мы на месте! — Армстронг повернулся к товарищам. — Сообщите Хьюстону — полёт прошёл успешно!

Коллинз кивнул. Щёлкнул тумблером. Связь взорвалась резким скрежетом помех. Пилот командного модуля пробормотал в микрофон слова командира, а затем добавил:

— Отличная работа, сэр. Они поздравляют нас. Можем приступать к прилунению.

Армстронг улыбнулся. Пока всё шло по плану. «Аполлон-11» стартовал 16 июля 1969 года в 13 часов 32 минуты. Достиг лунной орбиты после 76 часов нелёгкого полёта. Мало кто верил, что американцам удастся добраться до Луны. Только редкие оптимисты, среди которых был и капитан корабля, надеялись на чудо. И оно произошло. Они сделали это! Утёрли нос русским. Пусть хвалятся тем, что первыми вышли в космос. Невелика заслуга. А они долетели! Ещё немного — и прилунятся. Сердце Армстронга переполняла радость. Подумать только — он станет первым человеком, который ступит на поверхность спутника Земли!

— Внимание! Начинаем отстыковку лунного модуля! — объявил Коллинз.

Армстронг и Олдрин возились с замками креплений. Через несколько минут всё было закончено. Американцы проверили работу приборов. Улеглись в противоперегрузочные кресла. Щёлкнули ремнями безопасности. Армстронг поднял большой палец.

— Начинаю обратный отсчёт! — крикнул Коллинз. — Пять! Четыре! Три!..

Лунная кабина содрогнулась. Затем включился двигатель посадочной ступени, и модуль двинулся к поверхности Луны. Автоматическая система посадки неожиданно потащила кабину прямо в кратер, под завязку набитый камнями. Зажёгся аварийный сигнал. Армстронг выругался. Перешёл на ручное управление, изменяя тягу посадочного двигателя по сигналам радиовысотомера. Красный огонёк действовал на нервы, заставлял покрываться холодным липким потом, будил в душе первобытные страхи. Армстронгу не ко времени припомнилось, как ещё при подготовке к полёту в боку «Аполлона-11» обнаружили трещину. Пробоину быстро залатали, но суеверные Коллинз и Олдрин всё равно посчитали это дурным знаком. Командир корабля только посмеялся над подчинёнными. Однако сейчас происшествие не казалось таким смешным.

— Хьюстон! Это Игл. У нас тут «аварийка» полыхает вовсю. Что делать? — стараясь не выдать страха, спросил Армстронг.

— Игл, это Хьюстон, — голос оператора прозвучал с секундным опозданием. — Не обращайте внимания. Продолжайте выполнение пилотного задания.

— Понял вас, Хьюстон! — капитан надавил на рычаги ручного управления, как можно дальше отводя модуль от наполненного смертью кратера. Прилунись он на камни — и обшивка не выдержит. Резкий удар сомнёт тонкую перегородку. Потом улетучится воздух. И даже если они успеют натянуть скафандры, запаса кислорода хватит всего на несколько часов. Вполне достаточно для того, чтобы «Колумбия» смогла вызвать помощь. Но Никсон, разумеется, не захочет попусту переводить деньги налогоплательщиков. Зачем рисковать вторым кораблём? Погибших астронавтов просто спишут как безвозвратные потери и с почестями похоронят за государственный счёт. И начнут программу сначала…

Армстронг тряхнул головой, отгоняя печальные мысли. Выровнял лунный модуль.

— Шестьдесят секунд! — напомнил центр управления полётом. Это означало, что горючего у тормозного двигателя оставалось ровно на одну минуту работы. После чего нужно было либо возвращаться, либо прилуняться. Предельный минимум запаса — 20 секунд. Модуль завис. Армстронг почему-то тянул, не спешил принимать решение.

— Сэр? — встревожено заговорил Олдрин. — Двадцать секунд! СЭР?

Прошло ещё несколько мгновений. Армстронг по-прежнему медлил, не решаясь опуститься на поверхность. Пальцы вцепились в рычаги управления, готовые раздавить ни в чём неповинную пластмассу. Армстронг с усилием втянул в себя воздух:

— Спокойно, Эдвин! Сейчас проклятая пыль рассеется, и мы сможем спокойно причалить!

Олдрин с недоумением глянул в иллюминатор. Вот оно что! Струя газов, вырываясь из сопла работающего двигателя, подняла большое облако пыли, и капитан просто не видел места посадки.

Наконец кабина опустилась и замерла. До критической отметки в десять секунд оставалось всего ничего.

— Хьюстон, говорит «База Спокойствия». Игл сел! — выдохнул Армстронг.

— Понял вас, «Спокойствие». Вы прилунились. Мы тут аж посинели. Теперь можно перевести дух. Спасибо! — послышались робкие аплодисменты.

Они посинели — вот ведь скажут тоже! Капитан фыркнул. Ему-то пришлось куда хуже. Астронавты едва не погибли. Если бы чёртова пыль не улеглась, модуль могло расплющить о камни. Ни могилы, ни памятника, ни скорбящих родственников… В висках стучало, сердце было готово выпрыгнуть из груди. Но раздражение живо улеглось, уступив место рабочей сосредоточенности.

— Эй, Эдвин! Приступаем!

Армстронг выбрался из противоперегрузочного кресла. Проверил работу бортовых систем. По плану следовало отдохнуть, но переполнявшее американцев возбуждение требовало немедленного выхода. Капитан «Аполлона-11» связался с центром управления, и медицинский руководитель дал добро на изменение первоначального плана. Нервное напряжение всё равно не дало бы уснуть.

Астронавты напялили скафандры. Проверили герметичность. Армстронг включил внешнюю бортовую камеру, взялся за ручку люка. Крутанул. Затем плавно потянул массивную пластину на себя. Скинул лестницу. Немного помедлив, стал спускаться. Мягко коснулся поверхности. Подошвы утонули в мягком грунте.

— Что там, сэр? — послышалось в динамике внутренней связи. Олдрин сунул голову в открытый люк, наблюдая за тем, как капитан топчется у лунного модуля.

— Всё нормально, Эдвин! Просто пыль. Ощущение такое, словно идёшь по траве… — Армстронг осторожно шагнул вперёд. И выпалил: «Это один маленький шаг для человека, но гигантский скачок для всего человечества!»

С помощью специальной камеры Армстронг сделал несколько панорамных снимков. Прошёлся, непривычно пошатываясь, с осторожностью впечатывая тяжёлые ботинки в пыль. Та клубилась, весело обволакивала подошвы.

— Сэр, я выхожу! — сообщил пилот лунного модуля. Через мгновение возбуждённый Олдрин уже стоял на Луне, с удивлением и детским восхищением глядя по сторонам. — Пустынное великолепие!

Армстронг пожал плечами. Делать это в скафандре оказалось неудобно. Командир «Аполлона-11» скинул крышку контейнера, закреплённого на одной из посадочных опор. Посмотрел на памятную табличку с картой земных полушарий. Стал читать в микрофон, стараясь придать голосу уверенность:

— Здесь люди с планеты Земля впервые ступили на Луну. Июль тысяча девятьсот шестьдесят девятого года от Рождества Христова. Мы пришли с миром для блага всего человечества… — слова звучали до неприличия напыщенно. Почему во всех фильмах пришельцы всегда говорят подобную чушь?

Луна была великолепна. Отсутствие атмосферы придавало спутнику дополнительную торжественность и своеобразную изящность. Контрастность же была вне всяких похвал. Но куда более величественной казалась Земля. Бело-голубой шар планеты навис над американцами, заставив их замереть от восторга. Люди казались муравьями на фоне массивного тела Земли. Как странно и в то же время интересно смотреть на колыбель человечества со стороны, летя среди серебряной россыпи звёзд в черноте царственного космоса.

Армстронг улыбнулся. Сбылась вековая мечта романтиков о крыльях. То, что казалось смелой фантазией, вымыслом писателей, стало реальностью. Они на Луне! Капитан «Аполлона-11» едва сдерживался, чтобы не пуститься в пляс. Репутация командира космического корабля (будь она проклята!) не позволяла астронавту выразить чувства должным образом. Вместе с Олдрином Армстронг попрыгал, подобрал несколько камушков — они здорово смахивали на куски швейцарского сыра.

Когда возбуждение улеглось, астронавты установили телевизионную камеру. Вбили в грунт нейлоновый флаг США. Придали полотнищу надлежащий вид. После чего провели короткий сеанс связи с Ричардом Никсоном. Президент широко улыбался, говорил напутственные слова: долг, честь, патриотизм, великая ответственность, первые люди на Луне… Однако в голосе Никсона легко улавливались фальшивые нотки. Высадка на Луне — это, конечно, замечательно, но куда более важно то, что янки всё-таки утёрли нос Советам, прилунились первыми! Это давало определённые дивиденды, a NASA теперь смело могло рассчитывать на дополнительные, и немалые, ассигнования. Для Армстронга не было секретом, что правительство США затеяло всю эту шумиху насчёт Луны с одной-единственной целью — заполучить билет в космос, чтобы нашпиговать его оружием. «Холодная война» была в самом разгаре, и дяде Сэму не хотелось отдавать в руки русским стратегическую инициативу. Овладев космосом, американцы могли диктовать Советам свои условия… Впрочем, ему-то что? Он просто выполняет свою работу, а на остальное наплевать!

Для памяти сфотографировались на фоне пустынного пейзажа, изображая всем своим видом непомерную радость. Сделали пару фотографий для «яйцеголовых» — пусть порадуются. Напоследок пробежались, поднимая клубы пыли, радуясь лёгкости, вызванной пониженной гравитацией. Улетать не хотелось. Когда ещё придётся прилуниться?..

Армстронг в последний раз оглядел Море Спокойствия. Затем развернулся и решительно зашагал к лунному модулю.

Внезапно внимание астронавта привлёк какой-то диковинный предмет. Армстронг медленно двинулся в его сторону. Присел. Принялся очищать от толстого слоя пыли. По мере того как предмет приобретал всё более ясные очертания, росло изумление американца. Астронавт отказывался верить своим глазам, раз за разом повторяя как сумасшедший:

— Не может быть… Не может быть!..

 

Пигмалион и Галатея

Вечерело.

Мягкий летний ветерок пробежал по волнам. Поиграл с брызгами, ткнулся шаловливо в прибрежный песок. Тонкая пелена медленно затягивала небо. После изнурительной жары серые облачка казались спасением, посланным жителям Эллады милостивыми богами Олимпа. Подарок Зевса возвращал к жизни, заставлял выбираться на улицу, подставлять лицо прохладным струям воздуха.

Пигмалион, царь Кипра, вышел из мастерской. Убрал свисающую на глаза седую прядь. Промокнул чистой тряпицей лоб. С удовольствием потянулся, разминая затёкшие члены. Тело ломило. Однако эта было приятно. Работа спорилась. Очередная статуя вышла на редкость удачной — не чета предыдущим. Словно живая… Всё-таки не зря уговорили его использовать привезённый издалека, редкий, белоснежный, словно вершина Олимпа, мрамор.

Пигмалион неспешно приблизился к кромке воды, на мгновение замер, словно прислушиваясь к тихому шёпоту моря. Ветерок трепал волосы, мягко гладил кожу. Царь Кипра присел. Опустил руки в зеленоватую воду. Стал смывать мелкую белёсую пыль, смочил лицо. Провёл ладонями по отросшей бороде.

«Хороша получилась! — подумал Пигмалион. — Вряд ли мне ещё когда удастся создать нечто подобное. Почти совершенство… Не то, что живые, пустые, болтливые существа — женщины. Все беды Эллады от них. Да что там Эллады. Всей Ойкумены. Они глупы и непостоянны. Своенравны и капризны. Порой кажется, что Прометей, создавший род человеческий из куска глины, сотворил их по ошибке и уж наверняка не знал, к чему приведёт его работа. А теперь нам, мужчинам, расплачиваться за его промах».

Ещё в детстве царь Кипра прославился своим мастерством скульптора. Юноша создавал такие прекрасные изваяния девушек, что глядя на них дух захватывало. От заказов не было отбоя. Ваятель, несмотря на царское происхождение, никогда не отказывался ни от чьих просьб. Но юношу мало интересовали деньги. Он жил работой, которая стала целью его жизни. В каждую статую Пигмалион вкладывал частичку самого себя, дарил неживому камню частицу своей души. Все, кто видел его за работой, в один голос говорили, что мёртвый камень буквально таял в руках Пигмалиона, принимал любую форму согласно его желаниям. Словно боги Олимпа вели руку скульптора. И он трудился без сна и отдыха. Пигмалион искал Гармонию. Искал и не мог найти. И царь Кипра снова и снова брался за резец.

Мастерство Пигмалиона росло день ото дня. Но за талант нужно платить. Его платой стала молодость. Работа высушила Пигмалиона. Превратила из прекрасного юноши в глубокого старика, живущего только своей работой. Каждый день приносил не только новые образы, новые статуи и новое признание, но и седые волосы, морщины и слабость в теле. Пигмалион боялся не успеть. Страшился, что однажды не проснётся, умрёт, а Гармонии так и не достигнет, не найдёт безупречного образа. Скульптор посмотрел на своё отражение в воде. На него взирало лицо дряхлого старика. Запавшие глаза, бледное лицо, клоки седых волос. Печальное зрелище.

— Неужели это я? — ужаснулся царь Кипра. — Ведь мне всего двадцать лет!

Он грустно улыбнулся. Плата оказалась слишком высокой. Молодость безвозвратно ушла, просыпалась песком сквозь пальцы вечности. Правитель Кипра с силой ударил по воде. Морская гладь разбилась. Заискрилась миллионами брызг в лучах заходящего солнца. Плеснула мелкой россыпью в лицо. Заставила зажмуриться. Неужели так и не получится? Неужели идеал так и останется призрачным образом, далёким и недостижимым?

Но нет! Его сегодняшняя работа восхитительна. Пигмалион чувствовал, что новое творение перевернёт все представления о Красоте и Гармонии. Эллада будет потрясена. Только ещё кое-что подправить… Несколько последних штрихов… Главное успеть, успеть до того, как Мойры перережут нить его жизни.

Пигмалион решительно поднялся, но не смог сделать и шага. Что-то тяжёлое давило, не давало сдвинуться с места. Словно тысячи злобных порождений Аида опутали тело невидимыми цепями.

Царь Кипра беспомощно сжал кулаки. Стиснул зубы. Неужели перевозчик Харон пригнал свою ладью к вратам его дворца? Но почему так рано? Почему дочери Ананке так жестоки? Неужели его нить Судьбы так коротка?

— Нет! Мне ещё рано умирать! Я не доделал главного! — воскликнул Пигмалион.

И сразу стало легче. Незримые оковы спали. Скульптор сглотнул. Вытер покрытое морскими брызгами и бисером пота лицо. Вернулся в мастерскую, где копошились слуги, где, укрытая покрывалом, стояла ОНА — статуя, лучше которой ещё никогда не выходило из-под его резца. Он чувствовал, что в фигуре из мрамора сосредоточилось всё его мастерство, его талант, понимание мира, Гармонии и Красоты. Изящные линии тела, прелестные черты лица… Осталось только довести работу до ума. А после не страшен и сам Аид.

Пигмалион взялся за резец. Привычным движением сжал рукоять молотка. Шагнул к статуе. Сорвал покрывало. И замер, не в силах пошевелиться.

С невысокого пьедестала на скульптора смотрела божественно прекрасная женщина, красотой своей не уступающая великой Афродите. Казалось, изваяние дышит, что оно вот-вот заговорит.

Пигмалион, ослеплённый красотой своего творения, попятился назад. Руки опустились. Инструменты с грохотом упали на пол.

Он всё-таки успел.

Скульптура была идеальна. Прикосновение металла только разрушило бы очарование и первозданную красоту женщины, рождённой из мрамора.

Воистину, это лучшее его произведение.

Ваятель опустился на покрытый меловыми разводами пол. Долго смотрел на своё творение, впитывая в себя его красоту и соразмерность. Заглядывавшие в мастерскую слуги понимающе кивали и тихо удалялись. Лишь старая подслеповатая кухарка осмелилась потревожить Пигмалиона.

— Кушать подано, господин.

— ВОН! — царь Кипра вскочил на ноги. — Все вон!

Слуги в страхе разбежались, а ваятель снова опустился на пол. Подтянул к груди колени, упёрся в них подбородком и снова уставился на холодный камень:

— Да, это моя лучшая работа. Само совершенство.

В ту ночь Пигмалион долго не мог заснуть. Молча сидел у ног статуи, думая о прожитых годах и своём одиночестве. У него никогда не было ни друзей, ни любимой, той единственной, которой можно доверить всё, которая не рассмеётся в лицо, не назовёт пустым, витающим в облаках мечтателем. Он не знал, что такое любовь.

Мать умерла рано. Он почти не помнил её. Отец же и слышать ничего не хотел о каких-то чувствах. По его мнению, взять можно было всё. Вопрос только в цене. А любовь, дружба… Пустой, никому не нужный хлам. Так и воспитывал сына.

И вот теперь он, любимец богов и всей Эллады, искусный ваятель и царь Кипра, одинок.

Хотелось завыть.

Пигмалион сжал зубы. Заиграл желваками. Боги лучше знают. Место каждого предопределено, и восставать против Судьбы глупо. Ей покорны даже олимпийцы.

Но как всё же хотелось найти вторую половинку. Ту, которая поддержит, согреет и поймёт. Будет любить не за монеты, а искренне и чисто. Живое существо со своими достоинствами и недостатками, мыслями и чувствами.

Обуреваемый мрачными мыслями, царь Кипра и сам не заметил, как уснул.

Новый день принёс новые страдания.

Пигмалион всё больше привязывался к холодному изваянию. И каждый взгляд лишь убеждал его в том, что скульптура идеальна. Сама Гармония. Совершенный элемент бытия. Пигмалион забыл покой, еду, сон, работу, самого себя и даже богов Олимпа. Пигмалион забросил резец и молоток. В полном одиночестве — днём в лучах Гелиоса, ночью при свете лампады — любовался царь изваянием, которому дал имя Галатея. Он стал разговаривать с ней. Рассказывал о своей жизни: о детстве, о юности. Делился впечатлениями, мечтами и страхами. Она внимательно слушала.

Казалось, только стыдливость мешает ей двигаться и отвечать.

Потом пришла ревность. Правитель Кипра никого не впускал в свою мастерскую. Гнал слуг и гостей, и даже отца. Кроме его белоснежной Галатеи, возвышавшейся среди незавершённых работ и готовых статуй, ему никто не было нужен. Впервые его слушали — не заглядывали подобострастно в рот, не ждали награды, не задумывали козней. Просто слушали. И понимали.

А однажды Пигмалиону вдруг захотелось, чтобы Галатея ответила ему. Неважно что. Лишь бы не молчала.

Пигмалион молил богов наделить его творение даром речи. Это было по силам жителям Олимпа. Но боги не слышали ваятеля. Навалившаяся тоска была хуже смерти. Судьба жестоко смеялась над правителем Кипра. Галатея была лишь статуей. Бесчувственным куском мрамора.

Всё стало бессмысленным, бесцветным. Осталось одно-единственное желание: оживить статую. Пигмалион хотел говорить с Галатей и слышать в ответ её живой голос. Ничто не могло вытравить из сердца щемящего чувства одиночества и бесполезности существования. Да, он достиг Гармонии, но не сумел оживить Галатею. Только богам по силам вдыхать жизнь в свои творения. А он… Он всего лишь простой смертный. Нет, не простой — влюблённый. Пигмалион заплакал. Горькие капли текли по щекам, срывались вниз. Царь Кипра и сам не заметил, когда это случилось, но он полюбил свою Галатею, как никто до него не любил. Ни люди, ни боги. Он дарил Галатее драгоценные ожерелья, браслеты и серьги. Одевал в роскошные одежды. Украшал голову венками из цветов. И шептал:

— О, если бы ты была живая… Если бы могла ответить на мои речи, о, как был бы я счастлив!

Но статуя была нема.

Минул месяц.

Наступили дни празднеств в честь Афродиты, богини любви и покровительницы Кипра. Остров буквально утонул в белых розах, которыми жрицы Киприды украсили все дома. Народ пел и ликовал.

Пигмалион велел купить на базаре годовалую тёлку белого цвета. Его приказание было выполнено. Расторопные слуги позолотили тёлушке рожки. Царь сам отнёс будущую жертву великой Киприде в священную рощу. Положил животное на землю и стал молиться.

— Великие боги! Я никогда ни о чём вас не просил. Ни в радости, ни в горе. Но теперь я влюблён и прошу вашей милости. Если вы всё можете, то дайте мне жену столь же прекрасную, как созданная мною статуя.

Его мольбу услышала Афродита и решила снизойти до просьбы ваятеля, ибо видела, что нет на Кипре человека, любившего так горячо и искренне, как Пигмалион. Да и статуя ей нравилась.

Трижды вспыхнуло жертвенное пламя — знак того, что златовласая богиня, рождённая из пены морской, приняла жертву.

— Спасибо тебе, о великая Афродита! — воскликнул Пигмалион.

Не чуя под собой ног, бросился к дворцу. Ворвался в мастерскую. Застыл на пороге.

— О, боги!

Ваятель услышал спокойное и ровное дыхание. Приподнялись веки. Глаза блеснули обворожительной голубизной, словно море, омывающее родной Кипр, отразилось в зрачках Галатеи. Губы девушки медленно налились алым, изумительным по красоте цветом. Дрогнули ресницы. Шевельнулись руки. Статуя ожила.

Взгляд Галатеи пробежал по мастерской, на миг задержался на заготовках и неоконченных работах, двинулся дальше, остановился на скульпторе.

— Где я? — вздохнула девушка.

Пигмалион молчал, не в силах произнести ни слова. Такого сладкого голоса он ещё не слышал нигде и никогда. Не дождавшись ответа, девушка мягко спустила точёную ножку на пол. Сделала шаг. Второй… Бросила взгляд на ваятеля. Улыбнулась.

Счастье Пигмалиона не знало границ. Он простёр руки к небу и восславил божественную Афродиту, подарившую ему любовь.

Галатея смотрела на своего создателя с такой нежностью и таким доверием, что Пигмалион едва мог сдержать слёзы. Он прижал девушку к себе.

— Любимая! Теперь мы всегда будем вместе! Ничто не сможет разлучить нас!

* * *

Направленный взрыв выбил хлипкие двери. Десантники, страхуя друг друга, ворвались в помещение и открыли огонь. Тяжко ухнул подствольный гранатомёт. Небольшая комната наполнилась гарью и пороховым дымом.

Десятки пуль изрешетили два тела на лежанке. Двух ужасного вида тварей, обвивших друг друга уродливыми щупальцами.

Зелёное, мерзко пахнувшее вещество (видимо, кровь монстров) залило стены, пол.

— Прекратить огонь!

Командир отряда десантников, не опуская ствола штурмовой винтовки, осторожно приблизился к бездыханным чудищам. Даже мёртвые они внушали страх и отвращение: роговые наросты, тошнотворная мякина сочленений, покрытые жвалами головы, бесформенные, студенистые тела.

Сглотнув подкатывающую тошноту, офицер с опаской пнул убитую тварь. Мёртвая. Землянин облегчённо выдохнул. Перекинул винтовку за спину. Вытащил рацию. Щёлкнул тумблером. Выждав, пока утихнут помехи, доложил о выполнении задания. Затем спрятал устройство.

Неожиданно взгляд человека привлекла книга. Как она попала в жилище монстров? И каким чудом уцелела при штурме?

Офицер поднял истрепанный фолиант. Протёр рукавом покрытую толстым слоем пыли обложку.

ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ

Десантник хмыкнул. Раскрыл книгу на переложенных яркой закладкой страницах. Чёрно-белая картинка изображала юношу, застывшего на коленях у ног белоснежной статуи.

Человек криво улыбнулся. Сплюнул.

— Чёртовы твари! Возомнили себя венцом творения! Лучше б глянули в зеркало на свои мерзкие рожи. Тоже мне, Пигмалион и Галатея!

Десантники дружно заржали.

Операция по «зачистке» Марса продолжалась. Земле требовались новые колонии.

 

Контакт

Выдалась одна из тех немногих ночей в году, когда небо над городом не затянуто смогом. В такую ночь хочется смотреть на звёзды, вдыхать аромат неизвестности, исходящий от искрящегося миллионами ярких точек чёрного купола. Небо дарило тайну. Хотелось прикоснуться к серебряной россыпи звёзд, вобрать в себя ритмы Вселенной. И ночь — время астрономов и неисправимых романтиков, когда даже взрослые ждут сказки — способствовала этому. Ночью хорошо мечтается. Ночью городская суета уходит прочь, растворяется среди деревьев, которые не успел потеснить бетон. Сегодня была именно такая ночь.

Виктор Иванов вышел на улицу, глубоко вдохнул ночной воздух, чувствуя, как накопленная за день усталость постепенно уходит прочь. Присел на скамейку, достал пачку сигарет. Выбив одну, помял в пальцах, пошелестел тонкой бумагой, словно не решаясь закурить. Дурная привычка, но Виктор не мог ничего с собой поделать. Сколько раз зарекался, обещал самому себе, что с понедельника отказывается от сигарет, начинает вести здоровый образ жизни. Куда там…

Иванов тяжело вздохнул, печально посмотрел на сигарету. Чиркнул зажигалкой. Глубоко, с наслаждением затянулся. Тонкая струйка табачного дыма взвилась к небу. Виктор откинулся на спинку, блаженно вытянул ноги. Посмотрел на небо. Как бы то ни было, жизнь прекрасна! Рассыпанная по небу звёздная пыль навевала лирическое настроение. И Иванову захотелось чуда. Пусть маленького, но волшебства. Затушив сигарету, он выбросил окурок в урну. Посидеть, что ли, ещё пару минут? Конечно, глупо надеяться на что-то необычное… Но Иванов продолжал пристально вглядываться в небо. Какое-то странное, детское ожидание праздника овладело им.

Так прошло пять минут. Ничего. Эх-хе-хе… — Иванов решительно поднялся с лавки. — Пора на боковую. Завтра на работу. Почему-то стало грустно, как будто не получил обещанного подарка.

Иванов вздохнул. В последний раз посмотрел на небо. И тут звёздный купол, казавшийся неподвижным, ожил. По небу прошла рябь, словно круги по воде. Иванов не успел по-настоящему удивиться, как из ночи вылупился металлический диск, повисел недолго и приземлился прямо посреди двора между двумя девятиэтажками. Синие и красные огоньки, бежавшие по краю космического аппарата, остановились и погасли.

НЛО! — Иванов даже взмок. Сердце стучало как пятак в пустой копилке. — Хотел чуда? На тебе, получи!

«Блюдце» мирно лежало возле детской площадки. В гладкой поверхности отражались звёзды. Виктор сглотнул. Пересилив страх, приблизился к звездолёту. Всё ещё не веря в происходящее, осторожно притронулся пальцами к поверхности блюдца. Металл был тёплым, словно живым.

Немного очухавшись, Иванов принялся осматривать корпус. Ни единого шва, ни единой трещины. Из цельного куска металла, что ли, выточено? Виктор медленно обошёл корпус. Ни окошек, ни дверей.

Странно, — Иванов почесал затылок. — Надо бы в милицию позвонить. Пусть разбираются, что это за хреновина. И только он это подумал, как, откуда ни возьмись, в гладкой поверхности «блюдца» образовалась проём. Прямо на глазах у ошалевшего от испуга Виктора. Он хотел было отпрыгнуть, но окаянные ноги словно приросли к земле. В проёме показались две приземистые фигуры в облегающих скафандрах. Иванов, вытаращив глаза, уставился на пришельцев. Росту в каждом из них было чуть больше метра. Длинные конечности, непропорционально крупная голова и огромные глаза.

Один из инопланетян поднял «руку» и что-то произнёс.

— Чего? — переспросил Иванов.

Пришелец немного помедлил. Затем приложил руку к груди и вроде как щёлкнул тумблером.

— Приветствую тебя, живое существо!

— И вам не кашлять! — отозвался Виктор, несколько обиженный тем, что его назвали «существом». Сомнений не было — перед ним инопланетные гости. А он-то всё ждал, что сейчас из кустов выскочит оператор и закричит: «Улыбайтесь! Вас снимает скрытая камера!» Не выскочил. Не закричал.

Пришелец тем временем пристально рассматривал Виктора. Под его взглядом Иванов совсем стушевался, но чтобы поддержать беседу, поинтересовался:

— А вы откуда будете?

— С Альфа — Бетельгейзе мы. Знаете?

— А как же, конечно! — соврал Иванов. Ни о каком Альфа — Бетельгейзе он и слыхом не слыхивал. — А я — человек. Это — Земля. — Виктор ткнул себя в грудь, а затем почему-то махнул рукой в сторону девятиэтажки.

Ни дать ни взять встреча испанцев с аборигенами Америки. А он, Иванов, в роли аборигена. Только бус не хватает.

— Разумный? — спросил пришелец. Ни бус, ни чего другого у него руках не было.

— Чего? — не понял Виктор. — А… Само собой, разумный.

Инопланетянин удовлетворённо кивнул. — Прошу вас на борт нашего судна, человек разумный! Мы покажем вам достижения нашей цивилизации.

Иванов пожал плечами. А почему бы и нет? Посмотрим, как живут братья по разуму!

Очутившись на борту инопланетного корабля, Виктор принялся с любопытством разглядывать обстановку. Матовые, светящиеся изнутри стены, жёсткий пол. Непонятного предназначения механизмы. Чистота, порядок и функциональность.

А я в шлёпанцах, — вдруг с ужасом сообразил Иванов, метнув сконфуженный взгляд на своих провожатых. Но те, казалось, на подобные мелочи внимания не обращали. Лишь изредка показывали дорогу. Иванов немного успокоился.

Наконец пришли куда-то. Огромное помещение с расставленными там и сям какими-то чёрными кубами. Между ними вьётся металлическая дорожка. Пришельцы зашагали по ней, пригласив за собой и Виктора. Тот послушно двинулся за ними следом. Наконец пришельцы остановились. Один нажал на кнопку, и из пола выросли три кресла. Жутковатые на вид, но (делать нечего) Иванов бесстрашно опустился в одно из них. Оказалось, довольно удобно. Пришельцы остались стоять.

— Мы хотим рассказать тебе, человек разумный, о достижениях нашей цивилизации. Смотри и запоминай!

Виктор кивнул. Вспыхнул большой, в половину стены, экран.

Появился первый образ. Зеленовато-синий шарик, покрытый красными прожилками. Ага, это, стало быть, ихняя планета. Ничего, симпатичная. Картинка сменилась. Камера начала спускаться. Через несколько секунд Иванов увидел высокие башни городов, рои летательных аппаратов. Чуть погодя, камера въехала в какое-то здание. Оказалось, что-то вроде музея. По словам инопланетянина, здесь были собраны все достижения их расы — от первых, примитивных, до самых свежих произведений научно-технической мысли.

Над ухом у Иванова монотонно жужжал голос, взявшего на себя роль гида пришельца:

— Межпространственный переходник… нам не нужно топливо, чтобы добраться до удалённых точек Вселенной… само путешествие занимает по вашим меркам около одних суток… это — кристаллы памяти, заменившие неудобные носители информации… первый шаг к всеобщему информационному полю… ментальный преобразователь… одним желанием мы можем создать любую вещь… вы назвали бы его исполнителем желаний… эликсир жизни, позволяющий нашей расе существовать вечно… сосуд истины, вобравший в себя все наши достижения… абсолютная мерность…

И много чего ещё мудрёного и непонятного. У Иванова от услышанного ум за разум зашёл. Насколько он мог судить, цивилизация пришельцев опередила землян на несколько миллионов лет. Виктор сглотнул. Жуть!

Экран погас, пришельцы разом повернулись к человеку.

— Что ты скажешь, разумное существо?

Иванов медлил, не зная, что сказать. Когда пауза затянулась до неприличия, он выдавил:

— Чего же вы хотите? Зачем к нам прилетели?

— Мы дали вам жизнь. Это было давно. Очень давно. Верховный правитель сомневался в целесообразности эксперимента, но мы сумели его убедить. И мне выделили преобразователь материи, чтобы ЖИЗНЬ воплотилась в человечестве. Опыт казался трудным, почти невыполнимым. Люди постоянно старались уйти из-под моей опеки. Пришлось повозиться.

— Так БОГ — это ты? — ахнул Иванов и сам испугался своих слов.

— Если тебе так нравится, разумное существо. Я создал ваш мир. Испытательный срок закончился… Настало время приобщиться к абсолютной гармонии, стать частью мироздания. Остаётся только самая малость.

Виктор вопросительно посмотрел на пришельца.

— Нужно выяснить, насколько вы разумны. Больно не будет. Всего лишь ментальное сканирование. Нам нужна достоверная информация.

КЛАЦ!!! Крепкие металлические обручи захлопнулись на руках Иванова. Он дёрнулся, но кандалы держали крепко. КЛАЦ!!! Такие же оковы опоясали ноги и грудь.

— Что вы делаете? — вскрикнул Виктор.

Помещение утонуло в густом мраке, но спустя мгновение зажёгся яркий свет, и Иванов почувствовал, как кресло приняло горизонтальное положение. Землянин зажмурился.

— Подождите! Это какое-то недоразумение! Я ведь разумное существо! Вы не можете так со мной обращаться! — заорал Виктор.

— Не беспокойся. Тебе не будет причинено никакого вреда. Всего лишь маленькая проверка. Нам нужны результаты опыта!

В ярких всполохах света Иванов увидел приближавшееся к его лицу тонкое сверло. Стержень вращался с бешеной скоростью.

— НННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТТТТТТТТТТТТТ!!!..

…

— Все нормально, больной. Ничего страшного. Выпейте эти таблетки, и вам полегчает! — миловидная русоволосая девушка протянула Иванову стаканчик с таблетками. Затем второй, наполненный водой. — Вот так лучше, а теперь постарайтесь поспать.

Медсестра отошла от затихшего пациента. Швырнула смятые стаканчики в урну.

— Ноги моей здесь больше не будет! С завтрашнего дня увольняюсь! Достали, чёртовы психи!!!