Дома известие о моем поступлении было воспринято в общем-то без оваций.

— Ну и слава Богу! — вроде бы о чем-то будничном, спокойно сказала мама, а у самой, как я заметил, словно бы осветилось изнутри тихим светом лицо. — Як-ныбудь вжэ доучим до диплома. А там — и сам начнэш зарабатувать, в начальство выйдэш…

Пользуясь случаем, я выпросил (не без труда выданные мне, потому что мама никак не могла привыкнуть к всё обесценивающимся тысячам) деньги на кафе и, послонявшись в безделье около часа по комнатам, принарядился в купленный мне к выпускному вечеру и с тех пор всего два или три раза надёванный темно-синий английский костюм со сверкающими металлическими пуговицами в два ряда и, разминувшись на лестнице с возвращающимся с работы отцом, вышел на улицу. До пяти оставалось еще минут двадцать и я не спеша побрел по двору, слушая вылетающий из чьего-то окна голос Высоцкого, крик детворы да заливистые дзилилинькания велосипедного звонка на той самой площадке, где когда-то осваивал своего поджарого двухколесного скакуна и я, и где, навернувшись с него несчетно какой раз, я вдруг услышал над собой полный самого искреннего участия и сострадания голос и познакомился с Вовкой. Кто его знает, может быть, потому, что в среде моего обитания не практиковалось проявление жалости к кому-либо, не связанному с тобой узами семейного родства, и я не встречал этого чувства почти ни у кого, кроме мамы и бабушки, Вовкино сочувствие показалось мне обладающим какими-то прямо-таки целительными свойствами. Мы не так-то много времени провели с ним вместе, но и за те недолгие дни и недели, что выпадали нам в периоды его летних приездов в Москву, он успел столько раз избавить меня от какой-нибудь боли, что его было впору заподозрить в некоем наследственном знахарстве. Он откуда-то всегда знал, какой листик нужно приложить к ушибленному месту, как остановить кровотечение из порезанного пальца, чем уменьшить невыносимую зубную боль… Однажды я целое утро пялился на то, как сварщик у нас во дворе варил из металлических труб каркас для качелей, а потом, когда мы с Вовкой пошли в нашу очередную экспедицию по окрестным «травяным джунглям», я вдруг почувствовал, что стремительно слепну. Веки мои распухли и склеились, и малейшая попытка приоткрыть глаза вызывала такую острую боль, от которой сами собой катились непрерывные слезы.

Узнав, в чем дело, Вовка преспокойно зачерпнул прямо из-под своих ног щепотку пыли, поплевал на нее и, размяв в пальцах полученную кашицу, наложил мне ее на глаза. И что удивительно — боль почти тут же прошла, жар и опухоль в веках начали спадать, слезотечение прекратилось, я открыто посмотрел на свет и не почувствовал рези.

Другой раз, когда я пропорол себе ногу, наступив босой ступней на большущий ржавый гвоздь и думая, что теперь у меня наверняка начнется заражение и я все каникулы просижу дома, он, сорвав прямо в метре от дорожки какой-то желтенький цветочек, присыпал его пыльцой мою рану и…

— Привет, надеюсь, ты не долго ждешь? — прервал мои воспоминания знакомый голос и, оглянувшись, я увидел подходящего ко мне Иванова. На нем были белоснежные джинсы и такие же рубашка и куртка; пятичасовое августовское солнце облекало его фигуру в слепящий световой кокон, фокусируясь лучами в его раздвоенной мягкой бородке и развевающихся светлых волосах, и на какое-то мгновение мне показалось, что он не подошел ко мне со стороны подъезда, а опустился откуда-то сверху.

— Ты это откуда… такой? — отступая полшага назад и непроизвольно прижмуривая глаза (почти как тогда, после электросварки), произнёс я.

— Из дома, — удивленно приподняв брови, ответил он. — А что?

— Да смотришься… хоть под венец!

Вовка утратил улыбку и печально покачал головой.

— Откуда тебе знать, кому какой венец уготован?

— А чего тут знать? — пожал я плечами. — Рано или поздно каждому из нас предстоит жениться, значит, и венцы нас ожидают брачные. А что — бывают какие-нибудь еще?

Он молча кивнул головой и, чуть погодя, добавил:

— Бывают… И царские, и терновые. Смотря какое время…

При слове «время» я посмотрел на часы и увидел, что стрелка отмерила уже первую десятиминутку шестого.

— О! Кончаем трёп, а то опоздаем, — прервал я его философствования и потащил со двора в сторону метро.

— Да не спеши ты так, у нас еще почти час в запасе, — пытался он сдержать мой бег по эскалатору, но я успокоился только в вагоне метро, где от меня уже ничего в смысле скорости не зависело.

— Нельзя быть таким шебутным, — тяжело переводя дух, укорил меня Вовка. — Ты хоть немного смиряй свои страсти.

— Да какие там страсти! Просто я хочу быть пунктуальным, разве это плохо?

— Я знаю, чего ты хочешь. Ты сам не замечаешь, как голос плоти становится для тебя главнее голоса души. Это все равно, как если бы… ну, скажем, вместо хорошей музыки, — подыскал он доступное для меня сравнение, — пойти на стройку и слушать там разгрузку листового железа…

— Ой, ну кончай ты эти свои проповеди! — не выдержал я. — Что у меня, своей головы нет? Знаю, что делаю.

— Ну, смотри сам, — вздохнул он с досадой. — Только запомни хотя бы то, что человека одинаково легко вызвать как на драку, так и на дружбу, поэтому прежде, чем кому-нибудь что-то сказать или ответить, думай, к какому из вариантов могут привести твои слова.

— Это ты к чему? — не понял я.

— Это я к тому, что нам уже пора выходить, так что постарайся быть уравновешеннее, — и за окнами вагона появилась залитая светом «Октябрьская».

Мы вышли из метро на Ленинский проспект в двадцати шагах от моего института, но повернули не к нему, а налево и, перейдя Садовое кольцо, подошли к «Шоколаднице».

Девчонок возле входа не было.

— Ну вот, — расстроился я, испугавшись, что уже второй раз теряю так понравившуюся мне блондиночку. — Прямо какая-то невезуха мне с этой Катей…

— Не спеши унывать, — успокоил Вовка. — На то они и женщины, чтобы опаздывать. Неспроста же через них мы подвергаемся всякого рода искушениям.

— Загляну в фойе, — не слушая его, решил я. — Может, они там перед зеркалом вертятся…

Я открыл стеклянную дверь, миновал небольшой тамбур, открыл другую дверь и сразу же увидел подружек. Рядом с ними стоял какой-то высокий парень, явно года на два старше меня, и тянул мою блондиночку за руку в сторону зала.

— Э! Э-э! — не сдержал я возмущенного возгласа и спешно подошел к компании. — А ну, отпусти её!

— Это почему же? — с вызовом ответил тот, но Катину руку между тем из своих пальцев выпустил.

— Потому что она — моя, — заявил я и обнял левой рукой девушку за плечи.

— Да ну? — иронически усмехнулся он. — Может, скажешь еще, что жена?

— Придет время, скажу.

— А ты думаешь, оно к тебе уже идет?

— Идет.

— Быстро?

— А как и ты, когда я тебя пошлю на х-гм-м… — я оглянулся на девчонок и поправился: — …в одно место.

— Ты? Пошлешь меня? Салага!

Я мигом сбросил левую руку с Катиного плеча и неожиданно ухватил соперника за ворот джинсовой куртки.

И в эту самую секунду за моей спиной раздался невозмутимо спокойный голос Иванова:

— Ну так я и думал! В России по-другому и не бывает. Сто ит только двум братьям сойтись вместе — обязательно подерутся.

— Кому-кому? — оторопело переспросил парень. Это кто тут — братья? Мы?.. — и он с недоумением перевёл взгляд на меня.

Я тоже ничего не понял, но с некоторым смущением всё же отпустил его воротник.

— Ну да, — подтвердил Вовка, — я именно о вас двоих и говорю.

— Не гони фуфло! — повысил голос парень. — Я его первый раз в жизни вижу!

— Ну и что? — улыбнулся Иванов. — Разве это что-нибудь меняет? Он до сегодняшнего дня о тебе тоже и слыхом не слыхал, — кивнул он в мою сторону.

Девчонки с любопытством переводили взгляды поочередно на каждого из нас троих, ожидая, чем в конце концов завершится эта история.

— Пусть покажет документы, — как не желающий просто так сдаваться ребенок, выдвинул свое последнее условие парень. — Чем ты докажешь, что он мне и вправду брат?

— А чем ты докажешь, что он тебе — не брат?

— Ха! Да у нас наверняка даже фамилии разные, и никакой общей родни нет! Ну — как твоя фамилия? — с усмешкой обратился он ко мне.

— Колесов…

— Во, слыхал? — торжествующе посмотрел он на Вовку. — Тоже мне, брательничек…

— А твоя как? — спросил Иванов.

— Моя? Радер! — победно провозгласил тот. — Что — очень похоже?

— Очень, — кивнул головой Вовка. — Ты в школе какой из иностранных языков учил?

— Английский, а что?

— А то, что если бы ты учил немецкий, то знал бы, что «Рад» — по-немецки означает «колесо». Так что немецкое Радер — это то же самое, что и русское Колесов. Понял?

— Ну и что? — уже без прежней уверенности спросил парень. — Даже если это и так, то это еще не значит, что мы с ним обязательно родственники. Мало ли на свете одинаковых фамилий?

— Много, — согласился Вовка. — Но в том-то и дело, что это, как правило, не простые совпадения. Ведь какую обычно задачу выполняла фамилия? Она — характеризовала какой-нибудь основной признак рода, то есть — очерчивала собой именно группу родственников. Понятно ведь, что и твои, и его, — кивнул он в мою сторону, — предки были колесных дел мастерами, а это в прежние времена было не просто одним из ремесел, но подлинно фамильным делом, секреты которого передавались только по наследству близким родственникам. Не случайно же появились в России такие сугубо профессиональние фамилии как Ободовы, Втулкины, Спицыны — всё это были весьма тонкие специализации, в которых участвовали только члены одной семьи.

— Так почему же тогда моя фамилия звучит по-немецки, а его — по-русски?

— Ну-у, это просто. Ваши предки в свое время приехали сюда из Германии — при Бироне или императоре Павле, тогда много немцев ехало сюда на поиски удачи — они ведь специалисты были, в Европе кареты использовались гораздо шире, чем у нас, вот и колесных мастеров там было больше. Прибывшее в Россию семейство носило фамилию Радер, но какое-то время спустя род разросся и одна из его ветвей придала фамилии русифицированное звучание, став Колесовыми.

— Значит… Колесовы — младше Радеров? — спросил, что-то про себя прикидывая, парень.

— Естественно.

— Ну так я ему сразу и сказал — салага! — довольно осклабился он.

— Че-его-о?!. — снова напружинился я.

— Мальчики, мальчики, а вы не забыли, для чего вы нас сюда пригласили? — тронув рукой за локоть Иванова, напомнила нам о себе брюнеточка, и мы разом замолчали.

— Действительно, — обиженно поджала губки и блондиночка.

— Ладно, — примирительно произнес парень, — брат ты мне или не брат, замнем это дело. А что касается твоей версии о семейной связи фамилий Радер и Колесов, — повернулся он к Вовке, — то я постараюсь её как-нибудь проверить. Я учусь на третьем курсе историко-архивного института и попробую заинтересовать этим вопросом своего завкафедрой. Тем более, что его фамилия — Ступица. Дай мне на всякий случай твой телефон…

Он записал в блокнот продиктованные Вовкой цифры и спрятал его в карман.

— Ну лады, не буду вам мешать. Извини, братан, что так получилось…

— Так, может… с нами? — неуверенно предложил я.

Он с сожалением бросил взгляд в сторону Кати и отрицательно покачал головой.

— Лучше в другой раз. Я вам как-нибудь сам позвоню, — и, пожав нам на прощание руки и кивнув девчонкам, он покинул кафе, а мы вошли внутрь зала.

— …Он что — и в самом деле брат Николая? — спросила, идя рядом с Вовкой, темненькая. — И почему ты знаешь его, а он, — кивнула она на меня, — нет?

— Да что тут сверх-особенного? Все люди — братья…

— Я не в идеологическом смысле, а по-правде.

— Так а я и говорю по-правде, — серьезно подтвердил Вовка. — Раз у всех людей был единый праотец — Адам, то кто же они тогда, если не братья?..

Официантка усадила нас за свободный столик возле окна, и я взял в руки меню. Прикинув цены, я заказал всем по какому-то мясному блюду с трудно произносимым названием, по салату «столичный», кофе, пирожному и одну бутылку вина «Старый замок».

Наполнив бокалы, я поднялся над столом и толканул небольшую речь.

— Я мог бы, — сказал я, — произнести этот тост за самого себя, потому что не каждый день меня зачисляют в число студентов — и, должен признаться, что для меня, далеко не отличника, моё поступление в институт — это все-таки событие… Но поверьте, девчонки, — я проникновенно посмотрел на каждую из подружек, — сегодняшний день мне запомнится не столько моим поступлением, сколько тем, что я снова встретил вас после того, как так нелепо потерял тогда на ВДНХ. Видит Бог, как я жалел, что мы не успели в тот раз толком познакомиться, вот — Вовка не даст мне соврать, — кивнул я на сидящего рядом друга.

— Так за что же мы все-таки пьем? — лукаво сверкнув глазами, уточнила Надя.

— Как это — за что? — сделал я удивленное лицо. — За нашу встречу, за что же еще? — и, призывая остальных присоединиться, протянул свой бокал в центр столика. — За то, чтобы нам уже никогда не потерять друг друга!

Мы выпили вкусное кисло-сладкое вино, в груди всё размякло и потеплело, в голове стало легко и звонко, и беседа за столом потекла сразу весело и раскованно. Оказалось, что девчонки этим летом тоже пробовали поступить учиться на артисток, причем прямо в несколько театральных училищ сразу — и в Щукинское, и в Щепкинское, и в школу-студию МХАТ, и еще куда-то, но везде не прошли творческий конкурс. При этом Надя поступала уже второй раз, с прошлого года работая в одной из городских библиотек, а Катя закончила школу только в этом году и теперь думала, как ей быть дальше.

— Я все равно буду сниматься, — заявила Надя. — Весь этот год я играла в народном театре при ДК «Коммунаровец», и наш режиссер пообещал, что устроит для меня пробы на «Мосфильме».

— Знала бы ты, какую за это придется платить цену, — глядя на её сверкающие от возбуждения глаза, с горечью произнес Вовка.

— Ну и пусть, — упрямо встряхнула она темными кудрями. — А я все равно своего добьюсь, вот увидите! Ради искусства я готова на всё…

Меня же, честно сказать, гораздо больше интересовало то, на что готова моя Катенька, поэтому, оставив её подружку на попечение Иванова, я всецело посвятил себя блондиночке. Я вспоминал всякие смешные истории из недавней школьной жизни, изображал, корча рожи, своих бывших одноклассников, перевирал слышанные от приятелей занимательные и героические случаи, заменяя настоящих героев на себя и Вовку, словом — старался, как мог, попутно выведав, что моя собеседница тоже записалась в театральную студию ДК «Коммунаровец» и со следующей недели начинает ходить туда на репетиции.

— А где это? — поинтересовался я.

— В районе метро «Электрозаводская», минут десять ходьбы от метро.

— Так это же рядом со мной! — обрадованно воскликнул я, хоть это было абсолютно на другом конце столицы. — Пожалуй, на днях я тоже заеду и запишусь. Будем вместе играть Отелло и Джульетту. Или наоборот — Ромео и Дездемону, это неважно… Ну а после я буду тебя провожать домой, а то знаю я эти вечерние электрозаводские улицы…

Мы классненько так посидели, я с Катюшкой даже выходил раза четыре потанцевать, ощущая при каждом прижатии, как в меня упираются упругие конусы её грудей, ну а потом мы еще часа два, а то и больше, бродили по ночному городу. Перед самым же выходом из кафе девчонки захотели пить, и я, пощупав наугад остававшиеся в кармане деньги, попросил официантку принести нам бутылку минералки.

— «Нарзан» или импортную? — задержалась она на секунду возле столика.

— «Нарзан», — повернувшись к ней, ответил Вовка и, как мне показалось, что-то быстро сунул ей в раскрытый блокнот, — но если можно, то чтобы он был холодным и со вкусом «Ркацители».

— У нас всё можно, — быстренько захлопнула блокнот официантка и через пару минут действительно поставила нам на стол бутылку запотевшего от холода «Ркацители».

— Мы с вами в расчете? — неуверенно уточнил я, беря в руки высокую студеную бутылку.

— Всё в порядке, — улыбнулась она и отошла к другому столику.

— А ты мастак! — засмеялась Надя, повернувшись к Иванову. — Умеешь превращать воду в вино!

— Случается иногда, — сказал он, поднимаясь с места.

И, захватив со стола бутылку, мы весело вышли на вечернюю московскую улицу…