…А между тем, конвейер нашей удачи раскручивался все сильнее и сильнее, постепенно заполняя подвал отпечатанными страницами, а наши души — надеждами. Переплетчики приступили к одеванию книг в привлекательные цветные обложки, и вдоль стен уже начали выстраиваться первые партии готовой продукции в виде складываемых в аккуратные штабеля упакованных в коричневую бумагу пачек. Приходя по утрам в подвал, я окидывал взглядом эти пирамиды, и сердце обмирало в радостном предчувствии счастья. Казалось, вот сейчас разверни любую из крайних упаковок и увидишь внутри не отсверкивающие глянцевым блеском обложки книг, а тугие пачки зеленоватых долларовых бумажек или радужно рассыпающиеся залежи евро.

Следует, однако же, признаться, что в жизни начали происходить также и менее приятные моменты, и особенно — после опубликования в «Маяке» того самого предисловия к собранию сочинений Кинга, которое нам предлагал Северский. Бог бы с ним, что с этой поры нам ни за что ни про что пришлось принимать на себя половину адресовавшегося ранее одному только Антону дерьма, изливаемого со страниц «Красногвардейского литератора» водоплавовскими борзописцами, но ведь в наш подвал на углу улиц Коммунистической и Рыночной беспрерывным потоком потянулся после той публикации всякий праздношатающийся народец, якобы изнывающий в нетерпении от желания приобрести себе нашу книгопродукцию. Были, правда, среди заглядывавших к нам и деловые люди, предлагавшие свои услуги по реализации печатаемого нами собрания сочинений или же готовые заключить с нами договоры на издание новой продукции после того, как мы закончим штамповать своего Кинга. Но были, к сожалению, и моменты, откровенно настораживающие и вселяющие тревогу — к примеру, такие, как визит начальника нашего городского УВД полковника Дружбайло.

Я первый в то утро увидел его остановившуюся на пороге нашего подвала квадратную фигуру и, отложив просматриваемый экземпляр только что сброшюрованной книги, пошёл навстречу.

— Здравствуйте, Мирон Трофимович, решили заглянуть к нам в гости?

— Решил, решил, — прокряхтел Дружбайло. — Дай, думаю, посмотрю, как вы тут устроились… Не обижает ли кто, и всё такое.

— Да нет, слава Богу, пока всё в порядке, — весело ответил я.

— То-то и оно, что — «пока», — не принял моего жизнерадостного тона полковник и ещё более построжел лицом. — Но «пока» — вещь ненадежная, а вы, как я понимаю, вложили в своё предприятие деньги, да при том, надо полагать, и немалые…

— Да уж! — криво усмехнулся я, вспомнив о выложенных нами за мини-издательство шести с половиной тысячах долларов и целой прорве наших отечественных рублей, которые мы уже успели назанимать под проценты, налаживая раскручивающееся дело. Отдача-то от нашей затеи маячила только где-то в будущем, а выплачивать зарплату печатникам и переплётчикам, покрывать счета за электроэнергию и нести массу других неотложных расходов нужно было уже сегодня. Так что деньги покуда текли только в одном направлении — не к нам, а от нас, да при этом ещё и весьма интенсивно. Даже не знакомый с унынием Лёха утратил за последние дни свою всегдашнюю бесшабашность и как бы слегка затих в ожидании того, во что же вся эта наша затея, в конце концов, выльется.

— Вот я и подумал, — тянул кота за хвост Дружбайло, оглядывая пространство подвала и работающие в нём агрегаты, — не опасно ли содержать такое дорогостоящее оборудование и продукцию без охраны? А?..

— Вы хотите, чтобы мы поставили подвал на сигнализацию? — уточнил я.

— Можно и на сигнализацию, — кивнул он. — Отчего же нельзя? Только это ведь тоже дело не очень надёжное. Сегодня она работает, а завтра, к примеру, Чубайс взял да отключил за долги электричество или, скажем, какой-нибудь хулиган оборвал провод — и она замолчала… Тут нужен непосредственный контроль, так сказать, авторитетная защита. Или, как еще сегодня говорят — «крыша».

— А-а! — сообразил я, наконец. — Так вы предлагаете нам свою «крышу», я правильно понял?

— Её самую, — подтвердил полковник. — Вы же не хотите, чтоб ваше издательство сожгли или там затопили водой…

— Нет, конечно, — погрустнел я, понимая, что нас начинают пытаться «доить». — И сколько всё это будет стоить? В смысле — эта авторитетная защита?

— Пятьсот зелёных. В месяц.

— У нас нет сейчас денег. Всё, что было, мы вложили в покупку оборудования и организацию производства. Я, конечно, обсужу этот вопрос с ребятами, но боюсь, что оплата вашей э-э-э… защиты возможна только из наших будущих доходов.

— Обсуди, обсуди, — согласился полковник. — Только не затягивай это обсуждение надолго, а то, как бы не было потом поздно…

Он подошёл к поддону, на котором стопками стояли уже одетые в переплёт, но ещё не упакованные в пачки книги и, протянув лопатоподобную руку кирпичного цвета, взял верхнюю. «Регуляторы», — прочитал он вслух название составляющего этот том романа и, сунув его себе подмышку, развернулся и, даже не взглянув больше в мою сторону, покинул подвал, а я поплёлся к наблюдавшим за нами со стороны друзьям пересказывать содержание только что состоявшегося разговора.

— …Ну, жучара! — услышав о требовании полковника, выплеснул накопившееся в нём за последние дни напряжение Лёха. — Ну, ты смотри, какой гад, а? Это же самый настоящий рэкет, за это судить надо, разве нет? И вот это — наша родная милиция, борцы с криминалом?.. Да хрен ему, а не пятьсот зелёных! Пятьсот столбов ему в задницу! Телеграфных! Ага!..

Виталька тоже расстроился. Я уже говорил, что он был единственный среди нас женатик, а семья — это та категория, которая нуждается в деньгах постоянно. Особенно его расстраивало то, что молодая жена каждый вечер встречала его таким выжидательно грустным взглядом, что у него от этого сразу же улетучивалась напоминавшая о себе целый день потенция, и поэтому отдавать кому-то полтыщи ещё даже не заработанных нами баксов было откровенно и жалко, и обидно.

— Подождём, — проворчал он. — Мало ли кто поспешит присосаться к нашему пирогу? Нам надо проявить стойкость и показать, что мы не лохи. Да и вообще, как говорится в русских народных сказках: утро вечера мудренее… — и мы так и разошлись в тот день по домам, не приняв никакого конкретного решения по поводу предложенной нам полковником Дружбайло «крыши».

А, явившись на следующее утро в подвал, увидели, что жизнь без неё может превратиться для нас действительно в одну большую проблему. Все десять вытянутых вдоль земли щелеобразных окон, расположенных по периметру нашего подвала, были напрочь выбиты брошенными в них с улицы сквозь ограждающую решётку, как копья, металлическими прутьями, которые, влетев внутрь, валялись теперь прямо тут же на полу посреди осколков разбитого стекла и нескольких сбитых ими с поддонов книжек. Слава Богу, ни одна из этих арматурин не угодила в аппаратуру, так как отремонтировать всю эту заморскую технику в нашем городе было бы практически невозможно, а приглашение специалиста из Москвы или областного центра обошлось бы нам, надо думать, в такую сумму, что это обессмыслило бы и всякую нашу дальнейшую работу над проектом.

Впрочем, было понятно, что ночные хулиганы хотели не столько навредить нам, сколько дать понять, что без серьёзной защиты у нас и правда могут случаться крупные неприятности. А потому, убрав с пола осколки и вызвав из ЖЭУ стекольщиков, мы посовещались и решили всё-таки позвонить Дружбайло. Сложность решения проблемы заключалась пока что в том, что у нас и в самом деле не было сейчас ни наличных, ни безналичных денег, но зато первые тома кинговского собрания сочинений уже можно было отправлять в продажу. Мы-то, правда, хотели выбросить на прилавки сразу всё полное издание короля романов ужасов, но в связи со складывающейся в реальности ситуацией придётся, видимо, пойти на некоторое изменение планов.

Между тем, телефон начальника ГУВД долгое время не откликался, а затем в подвале появилась бригада стекольщиков, которая сначала долго всё измеряла, потом два часа вырезала необходимые по размеру стекла и занималась ремонтом, а потом столько же обмывала сделанную работу, вынуждая нас торчать поблизости, чтобы они, не дай Бог, чего-нибудь по-пьянке не сломали или не украли.

Однако едва они в конце концов нас оставили, как Лёха тут же принялся тыкать в кнопки взятого напрокат у своего свояка мобильника, и телефон ответил.

— На! — протянул он мне миниатюрную, складывающуюся, как узкий портсигар, коробочку. — Ты с ним вчера уже говорил на эту тему, так что продолжай…

Пришлось взять в руки трубку и долго и униженно уговаривать полковника Дружбайло согласиться приступить к охране нашего объекта на том условии, что первый взнос в размере указанной им накануне суммы мы ему сможем выплатить не ранее десятого-пятнадцатого июля — после того, как нами будут получены хотя бы какие-нибудь деньги от реализации первых томов издания.

— Ну ладно, — устав от этого разговора, решил поставить в нём точку собеседник. — Давайте условимся на десятом. Но только, в связи с постоянной девальвацией рубля, плата будет составлять уже не пятьсот, а тысячу долларов. Задержка выплаты вызвана по вашей вине, так что я здесь, как вы понимаете, ни при чём. О месте и времени расчёта мы договоримся поближе к условленной дате, — и моего слуха коснулись частые, как сигналы включенного счётчика, гудки.

Остаток дня мы доработали, не испытывая никакой радости от поднимающейся прямо на наших глазах кладки из готовых пачек. К тому же становилось очевидным, что места в подвале для всего собрания сочинений явно недостаточно, у нас уже сегодня негде особенно развернуться, хотя отпечатано только четыре первых тома, так что нужно срочно искать помещение для склада готовой продукции. Лёха созвонился по этому поводу со своим свояком Мишаней и тот, поразмыслив, сказал, что готов сдать нам чуть ли не задаром свою недостроенную брусовую дачу в ближнем пригороде. Работы на ней вот уже третий год как остановлены и, хрен его знает, когда смогут быть снова продолжены, а потому мы можем спокойно хранить там свои книги столько, сколько нам это понадобится. Дом сухой, крыша от дождя имеется, окна забиты досками, надо только обеспечить ему охрану, чтобы никто не разворовал нашу продукцию или не залез какой-нибудь бомж да не подпалил её вместе с домом.

На другой день Виталька попросил своего брата Шурика заняться развозкой уже готовых книг по магазинам города, и четыре дня подряд мы грузили пачки в обшарпанный Шуриков «РАФик», а потом разгружали их по книжным магазинам Красногвардейска. Несколько пачек отвезли даже в магазинчик поселка шахты № 3–3 бис, но издательская линия шпарила настолько быстро, что подвал заполнялся продукцией всё плотнее и плотнее, пачки поднимались уже почти до самого потолка, а потому мы засучили рукава и ещё три дня работали грузчиками, перевозя книги на Мишанину дачу.

— Вот видишь, — внимательно оглядев меня в один из этих послепогрузочных вечеров, констатировала Светка, — твой Кинг уже начал высасывать из тебя всю твою жизненную силу. И это — ещё не вырвавшись из-под упаковки, а представь, что будет, когда вы его выпустите на волю?

— Уже выпустили, — устало признался я. — Первые тома его собрания уже поступили в продажу. Так что можешь себе тоже купить.

— Ну уж нет! — открестилась она. — Ни за какие коврижки! Чего-чего, а содействовать своим кошельком экспансии западной масскультуры я не стану никогда.

— А моему бизнесу?

— И твоему бизнесу тоже, потому что он строится на разрушении русской ментальности и грозит опрокинуть нашу реальность в пучину инфернального кошмара. Да и вообще, пока ты тут погружён в свои коммерческие заботы, я лучше съезжу на недельку-другую в деревню к бабушке. А то живём в одном районе, а я уже и забыла, когда её последний раз видела. Кстати… — она игриво взъерошила мне волосы и заглянула в глаза. — Было бы здорово, если бы мы туда смогли отправиться вместе. Бабуля у меня — стопроцентно современный человек, без малейших комплексов. Зато у неё такой чудный сад с черешнями, и они уже, наверное, полностью созрели. А ещё там рядом есть лес и речка… И такой умопомрачительный сеновал, просто закачаешься! Ты давно ночевал под открытым небом?

— Да уж… и не помню, когда, — признался я. — Но с завтрашней ночи нам придётся по очереди сторожить дачу, на которой мы теперь складируем готовый тираж, так что у меня будет реальная возможность освежить свои воспоминания. Вот только жаль, это будет без тебя…

Светка обиженно надула губки, но ничего изменить это уже не могло. Дело есть дело и, не сумев послать Лёху на хер тогда, когда он ещё только прибежал ко мне с этой своей идеей покупки мини-издательства, нужно было теперь доводить то, что начато, до ума.

Тем более что тираж уже начал развозиться по магазинам и надо было только дождаться, когда из них потекут обратные ручейки прибыли.

Мы договорились так, что Виталька будет продолжать контролировать работу печатной линии, а мы с Лёхой пока что возьмём на себя охрану склада. Нанимать для этой цели нескольких дополнительных работников нам откровенно не хотелось — каждый из них норовил задрать свою ставку до самых неимоверных пределов, а мы уже и без того были все в долгах, как в шелках, и ещё неизвестно, окупят ли кинговские страшилки все эти наши расходы или нет.

Но как бы там ни было, а приобретенный нами за шесть с половиной тысяч долларов «Pandemonium» беспрерывно катил через себя отпечатываемые страницы книг Кинга, и на прилавках книжных магазинов города уже стояли, гипнотизируя волю покупателей, «Безнадёга», «Кэрри», «Кладбище домашних животных», «Сияющий» и другие тома его собрания сочинений. Ряд этот постоянно пополнялся, только что, к примеру, был сброшюрован и увязан в пачки сборник его рассказов «Сезон дождя», который мы тут же перевезли на дачу, и поскольку дело уже приближалось к вечеру, то я сразу же и остался его тут сторожить, сменив на этом посту скучавшего на крыльце дома с очередной дочитанной книгой в руках Лёху. Надо сказать, что он, наверное, был единственным из нас троих, кто прочитывал всё, что сходило со «стапелей» нашей печатной линии. Я после Светкиных речей да статьи Антона Северского заглядывал в кинговские романы только от случая к случаю, Виталька Великодный большой любовью к художественной литературе и раньше не отличался, а вот Лёха неожиданно для нас пристрастился к этим глупым романам ужасов и прочитывал всё, что мы печатали.

Взяв у него свояковский мобильник, я сел на ещё не остывшее после его задницы место на деревянных ступеньках и прислонился спиной к перилам.

— Ну, давай, братан! — заметно оживляясь, хлопнул он меня на прощание ладонью по колену, чего я, откровенно говоря, терпеть не выносил и, если и не тыкал ему за это каждый раз кулаком в челюсть, то только потому, что это всё-таки был не кто-нибудь, а Лёха. Я ведь хорошо знал, что «стоит пальцем тронуть Лёху, будет он полгода охать», ну а слушать его нытье и оханье не то чтобы полгода, а хотя бы даже полдня — это такая, скажу я вам, пытка, которой я не пожелал бы и врагу.

Так что, еле успев сдержать уже рванувшуюся было в ответном ударе руку, я, от души матернувшись, резко тряхнул ногой и сбросил его ладонь с колена.

— Ладно, ладно, не буду! — отшатнулся он с нескрываемым выражением испуга на лице. — Я же по-дружески… Ты тут давай, не скучай. Возьми вон почитай книгу, если хочешь. Я поправлял днём наклонившуюся стопку, и одна пачка, упав, разорвалась, — кивнул он на лежащую на крыльце книгу в пёстрой обложке.

— Сам как-нибудь решу, что мне делать, — проворчал я.

— Ну, тогда бывай… Если что — то я там за дверью топор поставил, — кивнул он мне за спину. — Так, на всякий случай, — и, помахав на прощание рукой, сел в урчащий за воротами «РАФик» и уехал в город. А я остался сидеть под вечереющим небом и сторожить наш товар.

Практически все дачи вокруг были в той или иной мере недостроены, хотя яблоневые сады вокруг уже успели достаточно хорошо подняться и разрастись. Этот посёлок начинал застраиваться дачами ещё в первые перестроечные годы, когда в нашем городе появились свои собственные «новые русские», ставшие вдруг получать весьма существенные прибыли от торговли водкой, бензином, сигаретами или законом — они-то и начали закладывать себе здесь двухэтажные особняки с балконами, обнесённые глухими краснокирпичными или сквозными зубчато-арматурными оградами. Однако телега российских реформ катила гораздо быстрее, чем работали рабочие красногвардейских стройкооперативов, и пока бригады штукатуров и маляров готовились приступать к внутренней отделке, одни из основателей посёлка разбогатели настолько, что обзавелись себе к этому времени особняками в более элитном посёлке Красная Глинка, где строили свои дачи ещё первые секретари райкома и горкома КПСС, а то и вообще купили готовые виллы в Испании или на Кипре, вследствие чего здешние архитектурные уродцы стали им совершенно ни к чему, тогда как другие их соседи по дачному массиву, наоборот, прогорели и разорились до такой степени, что им было уже вообще не до сооружения дач и тем более не до мыслей о загородном отдыхе.

Лёхин же свояк Мишаня работал начальником одного из небольших городских ЖЭУ и его бизнес начинался с выдачи платных справок для приватизации квартир, со сдачи в аренду подвалов и пустующих технических помещений, а также создания небольшой по численности, но обеспечивающей весь город металлическими оградами и решётками артели сварщиков, и других внешне не впечатляющих, но приносящих реальную прибыль дел. Я бы не сказал, что он был слишком уж жадным до денег — он мог сдать помещение по гораздо более низкой цене, чем за него взяли бы другие его коллеги, и, тем не менее, он начал мало-помалу выбиваться из категории рядовых жителей города в разряд бизнесменов, так что вскоре даже купил себе слегка подержанный БМВ. И потом, когда многие другие оказались вынуждены распродавать свои недостроенные дачи, он позволил себе одну из них купить. Купил, настелил полы, провёл в дом электричество и воду… И тут грянул то ли один из «чёрных понедельников», то ли дефолт, то ли какой-то иной российский облом — я никогда не хранил свои сбережения в банках, да и, признаться, до потраченных на покупку нашего издательства двух тысяч баксов в составе общих шести с половиной у меня и валюты-то отродясь не водилось, а потому не очень разбираюсь во всех этих происходящих унас последние десять лет кидаловских штуках. Знаю только, что Мишаня довольно крупно подзалетел, а потому окончание строительства купленной им дачи было на неопределенное время отложено.

Но зато у нас появилась возможность недорого арендовать его дом под склад для наших книжек. Вон сколько мы их уже наштамповали!..

Я поднялся со ступенек, размял затекшие ноги и, войдя в дом, щёлкнул выключателем. Под потолком вспыхнула вкрученная в голый чёрный патрон стопятидесятиваттная лампочка, осиявшая наши полиграфические закрома, и я с эдаким кулацким сладострастием обозрел всё возрастающие припасы. В большой прихожей стояли ровные штабеля аккуратно уложенных книжных пачек — я сам разгружал половину из них, укладывая в ровные ряды вдоль стен, больше всего на свете я не люблю неаккуратность и беспорядок, а поэтому меня просто не могла не оскорбить поваленная Лёхой крайняя от входа стопка. При этом, как он и говорил, одна из упавших пачек действительно разорвалась и высыпавшиеся из неё книги сверкающим глянцевым веером лежали на некрашеном полу.

Ругнувшись про себя, я наклонился и начал восстанавливать нарушенную моим безалаберным другом гармонию — сложил поваленные им пачки в прежнюю ровную башенку, а сверху уложил книги из разорвавшейся упаковки.

— А говорят, что в стране не осталось ударников! — прозвучал вдруг за моей спиной чей-то голос и, не донеся до штабеля последнюю из поднятых с пола книг, я оглянулся и увидел троих незнакомых парней, которые вошли в незапертую мной за собою дверь и теперь стояли, перекрывая мне возможный выход на улицу.

— Бизнес любит аккуратность! — произнес самый щупленький и лысый из них, делая шаг в мою сторону. — Верно?

Я молча стоял с так и не положенной на место книгой в руке.

— Я понимаю, что наш визит несколько неожиданен и вызывает определённое замешательство, но я сейчас все объясню, — проговорил щуплый. — Если вы со своими друзьями хотя бы иногда читаете газеты или смотрите телевизор, то ваших глаз или слуха просто не могло не коснуться такое неэстетично звучащее, хотя и часто употребляемое ныне слово как «рэкет».

— Это уж точно! — хохотнул один из стоявших за ним верзил. — Звучит крайне отвратно. Как скрип отдираемой от забора штакетины.

— Которой тебя собираются колошматить! — мрачно добавил его приятель.

— Мальчики, мальчики! — поднял руку их предводитель (я уже понял, что главным тут был именно худой). — Мы никого тут не собираемся трогать, мы пришли сюда только поговорить и не более… Если, конечно, на нас тут не нападут первыми, — уточнил он с усмешкой.

— Да-да-да! — подхватил первый из верзил. — Если никто тут не вздумает ни с того ни с сего заехать мне какой-нибудь книжищей по уху. А то заходишь, бывалоча, с самыми что ни на есть лучшими намерениями к людям в гости, а тебе там вдруг — бац! — Львом Толстым или Достоевским по лбу, так что аж искры из глаз… И всё из-за чего, спрашивается? А всё из-за этого самого нехорошо звучащего слова! Так уж оно своей неэстетичностью людям на психику действует, блин.

— «Рэкет»? — переспросил я.

— Ну да! — обрадовался моей понятливости верзила. — Оно самое, а то какое же ещё? Это хорошо, что оно тебя не нервирует…

— А чего оно будет меня нервировать? — начал я понемногу выходить из оцепенения. — У нас от него есть надёжная крыша, — вспомнил я о недавнем нашем договоре с начальником ГУВД. — Вы, наверное, просто ещё не знаете, но мы уже платим за свою охрану. Дружбайло. Мирону Трофимовичу — слышали о таком?

— Ну как же не слышать? — изобразил удивление щуплый. — Неоднократно даже встречались в разное время, как же… Но только вы всё равно немного неправильно представляете себе ситуацию. Мирон-то Трофимович контролирует бизнес где? — он повернулся к своим помощникам. — Правильно, мальчики: в го-ро-де. А вы себе, — снова повернулся он ко мне, — организовали хранилище для своей продукции где? Совершенно верно: за его чертой, то есть — в при-го-ро-де! А это — территория уже не Дружбайло, а моя, Глана Обалдяна. А значит, и за крышу тут надо платить не Мирону Трофимовичу, а мне. Понятненько?

Я пожал плечами.

— И сколько вы от нас хотите?

— Я не рублю сук, на котором собираюсь сидеть, — усмехнулся он. — Я ведь понимаю, что бизнес нельзя удушать непомерными поборами. А потому давайте условимся о тысяче зелёных в месяц. Окей?..

Я равнодушно пожал плечами.

— Вы уже второй, кто пытается что-нибудь оторвать от наших несуществующих доходов. Я даже не могу сказать, мало или много вы просите, так как мы не получили ещё с этого дела ни копейки.

— Я — ничего — и ни у кого — не прошу, — сбросив со своего худого лица улыбку, подчёркнуто жёстко отчеканил слова Обалдян. — Никогда. Запомните это. Я просто говорю, что если к завтрашнему вечеру вы со своими друзьями не приготовите для меня в конверте тысячу баксов, то это несчастное строение вместе с этими красивыми яркими книжицами… Кстати, — он протянул руку и взял одну из положенных мною поверх стопки рассыпанных Лёхой книг, — дайте-ка я хоть почитаю, чего вы тут понапечатали. «Сезон дождя». Это чего-то про осень, что ли? Посмотрю на досуге… — и, не оборачиваясь, он передал книжку стоящему за его спиной жлобу и продолжил: — Так вот, если завтра вы не передадите моим людям десять стодолларовых бумажек, то этот домик со всем его содержимым может превратиться в груду обугленных головешек. И никакой такой Дружбайло этому не сможет помешать…

Мне надоело стоять перед ними, как будто я школьник, вызванный в учительскую для нагоняя, и я присел на стопку сложенных одна на другую книжных пачек.

— Я надеюсь, мы поняли друг друга? — сделал он шаг в мою сторону.

— Чего же тут непонятного? — вздохнул я. — Звериные законы капитализма. Всем хочется халявы. Но только тут есть одно небольшое «но».

— Чего-чего? Какие ещё звериные законы? — приблизились ко мне глановские мордовороты. — Какое ещё «но»? А ну-ка, поясни…

— А чего тут пояснять? — сделал я удивлённое лицо. — На данный момент мы ещё только сдаём книги в магазины на реализацию, и даже не представляем, насколько успешно она пойдёт. Так что разговор о каких-либо выплатах можно будет вести не раньше, чем после десятого июля, когда у нас появятся первые данные о продажах.

— После десятого июля? — хмыкнув, переспросил Обалдян. — Ну, после десятого, так после десятого. Но только вы ведь понимаете, что каждый день отсрочки чреват увеличением тарифа? И если уж я иду на перенос получения выплаты на более позднее время, то десятого числа вы обязаны будете приготовить для меня конверт уже не с одной тысячей долларов, а с двумя. Уяснили?

Я неуверенно пожал плечами и что-то хмыкнул — типа, мол, того, что мне ещё надо посоветоваться обо всём этом с друзьями.

— Советуйтесь. Но только не более, как о том, в конверт с каким рисунком вы мне положите деньги, — хохотнул щуплый, и за его спиной одобрительно заржали телохранители. — Если же вы надумаете крутить хвостом и пытаться обмануть Глана Обалдяна, то повторяю — на месте этого дома будет такой костёр, из которого вряд ли удастся вытащить целой хотя бы одну книгу… — и, словно бы скрепляя печатью состоявшееся между нами соглашение, он хлопнул меня ладонью по той самой коленке, что и Лёха, от чего я, как ужаленный, вскочил со своей импровизированной табуретки и резко толкнул его обеими руками в грудь.

Я не успел увидеть, далеко ли отлетел Глан и удалось ли ему устоять на ногах, так как сам я в ту же секунду был сшиблен кулаками сразу двух мордоворотов и полетел, зарываясь в рушащиеся штабеля книжных пачек, на некрашенный пол дачи Лёхиного свояка.

Через несколько минут это недоразумение было кое-как объяснено и инцидент улажен. Хотя Обалдян и не преминул навесить за это ещё пятьсот долларов «штрафных санкций».

— Вы, как я вижу, ребята шустрые, а поэтому я ещё раз предупреждаю, что я — шутить не люблю. Десятого июля две с половиной тысячи баксов должны быть вложены вами в конверт и ждать, когда за ними приду я сам или кто-нибудь из моих людей. Что будет в противном случае, я вам уже объяснил, и надеюсь, повторять этого не стоит…

Высказав всё это, незваные визитёры в конце концов удалились, а я собрал разваленные моим падением пачки книг и, приложив к скуле намоченный холодной водой платок, вышел из дома и сел на ступеньки крыльца.

Стояла великолепная июньская ночь, воздух был наполнен кружащими голову запахами скошенного где-то неподалеку сена, в траве вокруг крылечка, словно маленькие невидимые пейджеры, сигналили о чём-то друг другу ночные кузнечики, а над головой, точно по заказу какого-нибудь знаменитого Паши-Светомузыки или кого другого из нынешних крутых пацанов с коротко стрижеными затылками и золотыми цепями на бычьих шеях (а последнее время тон жизни в России задавали не власть, не культура и не политики, а именно они), были развешаны гирлянды умопомрачительно ярких, перемигивающихся между собой созвездий.

Я поднял голову к небу и, придерживая возле скулы быстро подсыхающий на тёплом ветерке платок, посмотрел в вышину. Если браки совершаются на небесах, то там же должно замышляться и всё остальное. То есть — и вызревание замысла с покупкой нами этого свалившегося на нас мини-издательства, и рождение идеи выпуска книг Стивена Кинга, и стремление каждой сволочи обложить нас грабительской данью, и даже неизбежность получения мною сегодня пиндюлей от обалдяновских мордоворотов… Короче, всё, что происходит с каждым из нас здесь, на земле, посылается нам свыше для того, чтобы, проходя через него, мы уяснили для себя какую-то крайне важную с трансцендентной точки зрения истину. И, как невозможно остановить уже запущенный однажды природой механизм смены времён года, а можно только проходить и проходить через его периоды, либо злясь и раздражаясь от невозможности постоянно загорать и купаться, либо же радуясь всему, что нам дарит судьба в своём разнообразии да смиряя свои запросы в соответствии с предлагаемыми ею обстоятельствами, так невозможно, наверное, было и нам избежать того страшного испытания, которое, как чёрт в табакерке, таилось в купленном нами за шесть с половиной тысяч долларов оборудовании с маркой «Pandemonium».

Несколько месяцев спустя (уже после того, как по Красногвардейску, точно асфальтовый каток по помидорным грядкам, прокатится волна смерти и ужаса), я где-то случайно прочитаю, что оттрафареченное на ящиках с приобретённым нами издательством слово означает имя города зла и греха, упрятанного Господом на дне глубочайшего огненного озера. Так что получается, что, нажимая тогда на кнопку пуска нашего «конвейера удачи», мы, сами того не ведая, опять помогли этому уже похороненному однажды под кипящими глубинами злу подняться на поверхность. Но разве же кто-нибудь из нас в те дни мог представить себе, что смерть может приходить в этот мир в таком благородно-гуманистическом одеянии как книжные обложки?..