Шумит-гудит ранним воскресным утром в разных концах Изюмовки потревоженная земля. И на усадьбе Лукьяненок тоже. Отчего шумит, почему гудит?

Оттого, что где-то глубоко в ней сверлит Пётр дрелью цементную облицовку старой скважины, заваленной битым кирпичом, щебнем, обломками бетона…

Старая скважина находится внизу усадьбы, почти у плетня. Вот и вьются, несмотря на ранний час, возле работающего Петра соседские ребятишки — разве от них что утаишь? Сбились вокруг колодца глубиной два с лишком метра, смотрят с любопытством.

— Да разойдитесь, покуда не вылез! — разгибаясь и утирая лицо, кричит из глубины Пётр. — Шурка, гони ты их! Свет застят.

Шурец хватает за подолы непрошеных гостей, толкает, щиплет. Как же, прогонишь! Галя была бы — дело другое…

А Галки нет. И Юльки тоже нет. Галя побежала сестру разыскивать. А Юльки нет — встала сегодня ни свет ни заря (тётя Дуся только корову выгнала и прилегла для воскресенья доспать), в бриджи свои любимые нарядилась, прихватила зачем-то с огорода лопату, верёвку от белья сдёрнула (Галюха всё приметила, углядела!). И — как сгинула. Не иначе, отправилась-таки к Агармышу искать остатки старого водопровода, про который необдуманно рассказал ей Пётр. Недаром все эти дни будто мимоходом выспрашивала у Гали вокруг да около. Вот нескладёха! О том водопроводе и думать давным-давно перестали. Свой, новый всюду провели. Это ж временное сейчас на водохранилище затруднение! А Юлька-благодетельница рада стараться — ищет у себя под боком. Тяпнет её на горе гадюка, будет знать…

Галюшка, как следопыт, уверенно поднималась хоженой-перехоженой тропинкой среди кустов шиповника, ругая и жалея Юльку.

А с той было вот что.

Родители ни сапог, ни топора ей, разумеется, не собирались присылать, а фонарик и новые очки выслали одновременно с письмом. Юлька твёрдо решила отличиться. Собиралась, собиралась и — собралась.

Вооружилась лопатой, верёвкой, фонариком и ушла из дома, не сказавшись никому. Даже Шурец проглядел её, проспал.

Утро было чистое, умытое, предвещавшее жаркий день. Тропка вилась среди валунов, белевших по склону, как разбредшиеся овцы. Впереди зачернело что-то. Ага! Вот, кажется, и пещеры… Целых две сразу. На склоне горы показались тёмные впадины.

Юлька подкралась к первой, заглянула. На земле камни, сверху свисает паутина или мох, валяется куча обгорелого хвороста. Дохнуло прохладой. Страшновато!

Она включила фонарик — внутри было сумрачно. Продвинулась немного, постояла. И — отпрянула. Какие-то непонятные звуки: топ-топ, шлёп-шлёп!..

Юлька пискнула, загородилась лопатой. Звуки стихли. Подождав с зажмуренными глазами, она открыла их: на земле сидела громадная жаба. Фу, мерзость!

Что же, обвязаться верёвкой и идти дальше? Или… повернуть обратно? Нет. Ведь если удастся найти хотя бы следы старого водопровода, можно прославиться на всю Изюмовку, на весь Крым! И Пётр будет ставить её всем в пример!

Обмотав кое-как верёвкой валявшийся камень, крепко держась за её конец, Юлька тронулась вперёд. Стало темнее. Но впадина вдруг углубилась, расширилась, и послышался новый звук. Будто кто бил по камню звонким молоточком. Да это же капает вода! Как у них дома, в Москве, на кухне из испорченного крана. Ура!!! Нашла. Так легко, так быстро!..

Однако капающий звук сразу прекратился, а на спине Юлька почувствовала что-то холодное, мокрое. Посветила фонариком — над головой темнело влажное пятно.

И вот тут началось страшное. Дикий рёв внезапно заполнил пещеру, звучные, как выстрелы, хлопки оглушили Юльку. Она попятилась назад к выходу. Быстрей, быстрей… Он близко, уже голубеет небо!.. Юлька вынырнула наружу и — обомлела. С большого валуна на неё в упор смотрели недобрые глаза на рыжей мохнатой морде.

— Спасите! — прошептала Юлька, скорчившись, втягивая голову.

А мохнатое чудище, протянув морду, лизнуло её шершавым языком.

— Начал меня есть! Уже ест меня!..

И над головой тот же рёв, хлопки, крик:

— Эге-геге-гей!..

Онемев от страха, Юлька метнулась туда, сюда… Выше и ниже, среди валунов, потрескивая и шурша, двигался кто-то многоногий.

Прыгая через кусты и камни, забыв верёвку, лопату и фонарик, она помчалась вниз, к дому. А наверху снова — щёлк! трах! — выстрелило, и громадный человек в сапожищах соскочил с валуна на тропку.

Зигзагами, спасаясь от колючек, неслась Юлька среди стада молоденьких жующих бычков, карабкавшихся по склону, а пастух, щёлкая кнутом, собирал их.

Так, с белыми от страха глазами, она и вылетела на Галю, уверенно поднимавшуюся в гору.

— Ты чего? Что с тобой? Напугал кто?

— Там!.. Они!..

— Зачем из дома убежала? Ищи тебя… Петруша скважину старую вскрывает, дел по горло.

— Галь, я же для него как раз хотела! В пещеру… Водопровод старый. Вон там капает немножко!

— Тю, капает. В криничку льётся, толку что. Настоящие пещеры разве здесь? Через лес идти надо часа два. Здесь разве пещеры? Так, дыры… Съели тебя бычки чи що?

— Бычки? Они… они бодаются. И… царапаются.

— У них и рог-то нема, не выросли. Морока нам с тобой. Куда лопату дела? Верёвку от белья брала?

— Там… всё.

Галя проворно шмыгнула в кусты, вернулась, неся верёвку с лопатой и фонарик.

— Пошли. Мама с батей ругаются: не спросившись, не поевши, ушла.

Странно: слова «кто-то тебя ругает» всегда всё ставят на место. Юлька отдышалась, вытерла лоб. Девочки стали быстро спускаться к своей усадьбе.

Закраснели черепитчатые крыши. Над усадьбами вьются дымки — хозяйки затопляют летние кухни. Вот и оба ореха Лукьяненок уже видны, у шелковицы кружат ненасытные скворцы. А бычки внизу, такие безобидные, ползают среди валунов, выискивая молодую траву, и пастух бродит с ними.

Галя с Юлькой миновали скважину. Сейчас возле неё только песок желтел да кирпич битый краснел. Народу никого не было: Пётр ушёл завтракать, ребята разбежались.

* * *

— Значит, всё: уйдёшь из дома без спроса — сразу тебя к отцу с матерью! И кончен разговор.

Дядя Федя смотрит на тётю Дусю с восхищением.

Семья сидит за столом. Стол заставлен творогом, сметаной, дымящейся картошкой, вяленой рыбой — ешь не хочу! Сидят по чинам. Баба Катя под календарём с расписной картинкой из «Огонька»; дядя Федя и тётя Дуся — друг против друга; Галина с Юлькой, умытой, причёсанной и красной как свёкла, рядышком; Пётр и Шурец — на той стороне.

— Вы уж, мамочка, не вините её больше, — подаёт голос Пётр, не без ехидства впрочем. — Для пользы старалась. Хоть и невпопад. Дайте срок, настоящим делом займётся.

Юлька поднимает на него благодарные глаза.

— Скушай, доня, яичко, — говорит баба Катя. — Такого в Москве не найдёшь. Прямо из-под несушки…

Шурец пристроил на блюдце солёный помидор и нацелился вилкой, чтобы сок брызнул на Юльку. Тётя Дуся, разгадав манёвр, щёлкает сына по макушке чайной ложкой;

— Поел, спасибо говори и марш из-за стола! Морока мне с вами…

Вот откуда у Галки это словечко!

Пётр встаёт тоже. Но дядя Федя после еды любит поговорить. Движением руки усаживает старшего сына; подмигнув, обращается к Юльке:

— Ну ладно. Что по оврагам с утра побегала — аппетиту нагуляла. А вот теперь ты мне ответь. Школу, к примеру, техникум либо институт кончишь, приедешь к нам в совхоз ребят учить?

— Ни за что. — Юлька краснеет от решительности.

— Отчего же? У нас хорошо!

— Чтобы стать педагогом, надо иметь прирождённую склонность, — с апломбом повторяет Юлька слышанные где-то слова. — Терпеть не могу слюнявых детей! — Она в упор смотрит на Шурца.

— Ишь ты, прирождённую… — повторяет с удовольствием дядя Федя. — А кем же тогда будешь? По какой специальности?

— Я? — Юлька втягивает воздух, слегка выпячивает грудь. — Могу стать гидом. Переводчицей. Моя же школа — специальная, английская. Показательная.

— Гидом? Это поводырь, что ли, при иностранцах?

— Да. Очень ответственная работа. Ходить по музеям, ездить за границу на конгрессы… — Юлька толком и не знает, что это такое.

— Ишь ты, конгрессы… В институт, значит, твёрдо думаешь? Для конгрессов образование большое треба…

— Конечно! Если школу с золотой медалью кончу, примут вне конкурса.

Теперь краснеет Галка. Она перешла в седьмой класс с тройкой по русскому, ей уж медали не заработать… Заметив растерянность дочери, дядя Федя наклоняется к ней:

— А ты, Галю, на кого у нас учиться пойдёшь?

— В судостроительный! — выпаливает та.

— В судостроительный женщине трудно, — замечает Пётр.

— Это почему же? — Чудесные Галины глаза суживаются, мечут молнии. — По-вашему, женщине либо учительницей, либо фельдшерицей, как Жанна? А если я, как ты, например, гидротехником хочу?

— Ладно вам, женщины нашлись! — вмешивается тётя Дуся. — Время ваше не вышло. Со стола убирайте да марш картошку цапать…

Вот тебе на! Это и Юльке тоже? Она уже видела, что такое «цапать»: согнув спину, Галя била цапкой по земле, аж пот градом. Нет, благодарю покорно. И потом, она же не знает, где картошка, а где сорняк? Но вдруг выручает Пётр.

— Мамочка, — говорит он как бы между прочим, — мне в город съездить надо.

— На что?

— Дело есть. И вообще…

— Насквозь то «вообще» вижу.

— Маманя, мне и денег бы, а?

— Пятёрку возьми в комоде.

Пётр засмеялся.

— Нет, мне много!

— Много не проси, нету. Для тебя же берегу.

— Мамочка, теперь я насквозь вижу, зачем бережёте, — прищурился ласково Пётр. — Может, дадите всё-таки?

— Не дам. В ту затею, что, чую, в голове держишь, у меня веры нету. Где тебе справиться? С водохранилища сутками не выезжаешь. С лица вон спал…

— Авось помощников найду! — Пётр искоса, незаметно, подмигивает Юльке и Галине.

— Ох, нашёл! Как же… Знаем мы этих помощников.

— И найдёт! — вскидывается Галка.

— Тебе больше всех надо! — Тётя Дуся легонько шлёпает её по макушке не чайной ложкой — половником. — Наш пострел везде поспел.

Юлька смотрит во все глаза, слушает во все уши. С изумлением, почти с негодованием. Да что же это происходит, да где это видано? Пётр, взрослый, самостоятельный, вымаливает у матери собственные заработанные деньги!.. Дома в Москве у Юльки есть копилка, куда родители в день получки суют мелочь. Себе они оттуда никогда ни копеечки не берут, одна Юлька хозяйка.

— Маманя, — повторяет Пётр, — поехал я, значит. Люди болтают, море потеплело — может, загляну. — Езжай, не препятствую. Юлечку с собой бы прихватил! На это моё полное согласие. А денег — не надейся. Трудовым заработком без уверенности сорить. — И тётя Дуся победоносно уходит.

— Что же, — говорит Пётр. — Собирайся, Юлька. Да побыстрее.

Не ослышалась ли она? Верно ли поняла? Вот счастье-то привалило!

На Галю Юлька посмотрела с таким восторгом, что та правда чуть насторожённо, но милостиво кивнула.