Исповедь приговорённого

Перхуров Александр Петрович

Полковник Александр Петрович Перхуров — потомственный дворянин, выпускник Академии Генерального штаба, руководитель Ярославского мятежа в июле 1918 года. Перед судом, в тюремной каморе, он написал предлагаемые воспоминания, в которых рассказал о своем знакомстве с Борисом Савинковым — организатором антисоветского «Союза защиты Родины и Свободы», о подготовке и ходе мятежа на Волге, о том, каким он видел будущее России в конце своего жизненного пути.

Читатель получает редкую возможность услышать человека, не признавшего революцию, активно выступившего против Советской власти и сурово наказанного за это. Даже на суде Перхуров не отказался от своих убеждений, заявив, что он и сейчас за монархию, если бы в России нашелся новый Петр Первый. Такая убежденность не может не вызвать интереса к личности этого сложного, по-своему, мужественного и незаурядного человека, оказавшегося по другую сторону баррикады, которая кроваво пересекла Россию в семнадцатом году.

 

ГОЛОС ИЗ ОДИНОЧНОЙ КАМЕРЫ

«Исповедь приговорённого» — первая книга серии «Исторический детектив», посвященной узловым, порой спорным моментам отечественной истории, многие из которых до сих пор не исследованы полностью или по разным причинам освещены предвзято, с нарушением исторической объективности.

Приступая к публикации малоизвестных воспоминаний и документов прошлого и избегая при этом собственных оценок и развернутых комментариев специалистов, которые зачастую только уводили нас от истины, мы предлагаем читателям как бы принять участие в самостоятельном расследовании этих событий и преступлений, вынести собственный приговор — обвинительный или оправдательный — той или иной исторической личности.

Полковник Александр Петрович Перхуров — потомственный дворянин, выпускник Академии Генерального штаба, руководитель Ярославского мятежа в июле 1918 года. Перед судом, в тюремной каморе, он написал предлагаемые воспоминания, в которых рассказал о своем знакомстве с Борисом Савинковым — организатором антисоветского «Союза защиты Родины и Свободы», о подготовке и ходе мятежа на Волге, о том, каким он видел будущее России в конце своего жизненного пути.

Читатель получает редкую возможность услышать человека, не признавшего революцию, активно выступившего против Советской власти и сурово наказанного за это. Даже на суде Перхуров не отказался от своих убеждений, заявив, что он и сейчас за монархию, если бы в России нашелся новый Петр Первый. Такая убежденность не может не вызвать интереса к личности этого сложного, по-своему, мужественного и незаурядного человека, оказавшегося по другую сторону баррикады, которая кроваво пересекла Россию в семнадцатом году.

 

Глава I

Слишком тяжелы были моральные переживания в конце 1917 года, чтобы можно было выразить их словами па бумаге.

Все происходившее казалось настолько сумбурным, настолько не укладывалось в понимание, что являлась потребность отойти в сторону и оглядеться.

Выполнить это было тем проще, что за упразднением офицерского звания в армии я, как «солдат, достигший 40-летнего возраста», имел право на увольнение от службы.

Поэтому в январе 1918 года с соответствующими документами в кармане я был уже в дороге, направляясь через Петроград и Москву в Екатеринославскую губернию, куда перевез свою семью на время войны из Владивостока.

Хотя я ехал по официальным документам, как солдат, но остатки офицерской одежды, бывшей на мне, сразу же показывали каждому, что я «солдат из офицеров».

А этого было вполне достаточно, чтобы во многих случаях подвергнуться неприятностям, до лишения жизни включительно.

Трудно передать все затруднения, опасности и лишения, которые пришлось испытать в пути, пока я добрался до семьи.

Невеселую картину застал я дома: больная жена, дочь, лишившаяся места учительницы только потому, что у нее отец — офицер, и маленький сын, ютящиеся в одной только комнате. Полное отсутствие денежных средств и сколько-нибудь цепного имущества.

Найти работу бывшему офицеру в маленьком уездном городке почти на линии фронта оказалось невозможным.

Я решил вернуться обратно в Москву, проездом через которую слышал о каких-то рабочих артелях из бывших офицеров, союзах и т. п.

Однако в Москве оказалось, что «бывшему офицеру» трудно найти не только работу, но даже и пристанище. Время шло. Постоянной работы не находилось, остаток денег от дороги приходил к концу.

Положение становилось критическим.

Примерно в первых числах марта я встретился со своим знакомым Д. В. Кошелевым, который сказал мне, что в Москву приехал Б. В. Савинков и хочет познакомиться со мной, так как затевает какое-то дело.

Знакомство это меня привлекало. Эсер, террорист, комиссар в армии при Керенском — все это не располагало в пользу знакомства.

Однако через несколько дней при вторичной встрече с Кошелевым я решил познакомиться с Савинковым. Он произвел на меня самое отрадное впечатление, как человек в высшей степени решительный, любящий Родину.

За первые две-три встречи, Савинков высказал мне свои взгляды, познакомил с положением дел и набросал мне план намеченной работы.

Сущность высказанного сводилась к следующему.

Немцы перешли в наступление, угрожают Петрограду, продвигаются к Москве. Старая армия распущена, новой силы для противодействия вторжению — нет. В Псковской, Петроградской губерниях крестьяне сами формируются в партизанские отряды для борьбы с немцами, но этого, конечно, мало.

Во-вторых, заключен сепаратный мир, Россия теряет право голоса при заключении мира союзниками после окончательной победы, в неизбежность которой мы твердо верили.

В-третьих, оставив союзников без своей поддержки, Россия тем самым оттягивает решительный конец войны и, вместе с этим, затрудняет устройство внутри себя, так как немцы, угрожая своим продвижением, путают все карты.

Следовательно, для парализования таких вредных влияний, необходимо создать хотя бы небольшую, но надежную и дисциплинированную армию, с которой могли бы считаться и немцы, и союзники. Начало такой армии заложено уже на Дону и, крайне выгодно создать то же и на севере России, в районе Москвы и Петрограда. В основу такого формирования должны поступить офицеры и солдаты старой армии, плюс все те элементы из населения, которым дорога честь и прочное благоденствие России и которые понимают, что решение о внутреннем устройстве России принадлежит всему народу, а не отдельной какой-либо партии или какому-либо одному классу.

Поэтому, кроме желания борьбы с немцами, необходимо еще наличие убеждений следующих положениях:

1. Необходимость Учредительного собрания, правильно избранного (Учредительное собрание первого созыва считается недействительным).

2. Земля — народу.

3. Преданность интересам всех народностей, составляющих Россию.

4. Полное и безусловное подчинение решению Учредительного собрания.

Я согласился совсем высказанным и изъявил полную готовность работать в этом направлении.

 

 

Глава II

Вначале вокруг Савинкова сгруппировалась небольшая кучка людей, в состав которой входили полковники Страдецкий, Гейер, Бреде и я, капитаны Клементьев и Осколков, военный врач Григорьев и юнкер Клепиков.

Несколько позднее я познакомился и с журналистом Дикгоф-Деренталем.

Людей было немного, а работы очень много. Поэтому первоначально точного распределения работы я обязанностей между нами не было, и каждый делал то, что нужно было выполнить в данное время.

Сущность работы этого периода (март 1918 г.) сводилась к тому, что мы отыскивали подходящих для организации лиц, знакомили их с задачами Союза и, в случае согласия вступить в Союз, создавали из них известные единицы формирований.

В основу формирований была положена схема организации командного состава отдельной части соответствующего рода войск.

Каждому согласившемуся вступить в организацию предлагалось набрать себе по возможности не меньше четырех человек, лично ему знакомых и вполне надежных.

Эти пять человек составляли кадр роты, эскадрона и батареи.

Сумевший набрать большее количество людей распределял их по должностям по своему усмотрению, в зависимости от личных качеств, и вместе с тем сам занимал соответственно высшую должность.

Работа была трудная и утомительная.

Денежных средств иногда не хватало па пропитание, не говоря уже об извозчиках или трамваях.

Приходилось из-за этого путешествовать при всякой погоде пешком, делая громадные концы.

При этом приходилось вести дело крайне осторожно, чтобы не нарваться не только па провокатора, но даже просто па болтливого человека, не умеющего держать язык за зубами.

С Савинковым мы имели свидания не чаще одного-двух раз в неделю, обыкновенно в какой-нибудь гостинице, адрес которой сообщал нам Клепиков, равно как и время для сбора.

Для получения этих сведений, а ташке для передачи Савинкову наиболее важных донесений, у каждого из нас были назначены определенные места и время, где происходили встречи с юнкером Клепиковым, который таким образом поддерживал связь, числясь в то же время адъютантом Савинкова.

Отсутствие денежных средств до крайности затрудняло работу, так как многие согласившиеся вступить в организацию уезжали из Москвы, не имея возможности прокормиться в Москве за свой счет.

Лично мне неоднократно приходилось ночевать на вокзале, так как постоянной квартиры не было, а устройство в гостиницах встречало много затруднений.

Как общее правило было не посещать друг друга на частных квартирах и даже, по возможности, не знать их адресов.

Местами для встреч и переговоров назначались вокзалы, бульвары и т.п.

В апреле дело несколько улучшилось. Савинкову удалось получить откуда-то первую денежную субсидию, при помощи которой явилась возможность нанять квартиру и в ней вполне легально, через врача Григорьева, открыть лечебницу для приходящих больных.

Квартира эта была нанята в Молочном переулке д. 12, кв. 7.

Несмотря на то, что эту лечебницу посещали настоящие больные, и ней в то же время фактически работал и штаб организации.

Распределение комнат в квартире и принятые меры делали то, что ни больные, ни даже врачи, приглашенные врачом Григорьевым по специальностям, не могли и подозревать, что они находятся на конспиративной квартире.

Порядок был заведен такой: в квартире в качестве служителя при лечебнице был помещен капитан Клементьев.

По документам он значился демобилизованным солдатом, а по наружности и по добросовестному исполнению обязанностей слуги, подозрения не вызывал.

Когда раздавался звонок в дверь, Клементьев отворял дверь и спрашивал у прибывшего:

— Вы к доктору?

На это должен был следовать ответ:

— Да, меня прислал доктор Попов.

— Вам прописали массаж?

— Нет, электризацию...

Правильно произнесенный диалог показывал, что прибывший — свой и его проводили в одну из комнат 1, 2, 3 или 7 в зависимости от того, которая была свободна.

Не давший правильной явки, проводился в комнату 8, откуда и принимался врачом, как действительно больной.

В этом штабе я мог уже более спокойно ночевать, приходя туда незаметно.

С апреля начальником штаба бы я, а полковники Страдецкий, Гоппер и капитан Осколков выбыли из Москвы. Первый для устройства своих дел, а два других — по болезни.

Но состав штаба к этому времени пополнился, и кроме меня были начальники отделов:

1) иногороднего — врач Григорьев;

2) разведки и контрразведки — полковник Бреде;

3) сношения с союзниками — Дикгоф-Деренталь;

4) конспиративный — В. В. Никитина;

5) зав. пехотным формированием — капитан Пинка

6) кавалерийским — корнет Виленкин;

7) артиллерийским — капитан Жуковский;

8) инженерным — подполковник Никольский:

9) резервным — подполковник Сахаров.

Фактически вся работа штаба выполнялась до самого конца только этими лицами. Приблизительно в середине апрели образовался еще особый отдел, вернее — отряд, под начальством поручика Пирогова

Отряд этот находился в непосредственном распоряжении Савинкова и деятельности ни в чем не проявлял. В нем насчитывалось 7-10 человек.

За неимением в организации оружия, за невозможностью приобрести его и хранить в безопасном месте роль начальников отделов мобилизационного, оперативного и снабжения сводилась к нулю, должности эти числились только на бумаге.

Кроме перечисленных выше лиц, допуск в штаб разрешался только вполне надежным и существенно важным для организация лицам, преимущественно из числа приезжающих от организаций других городов, которые примкнули к Союзу.

Дли встреч со всеми другими лицами, по-прежнему, служили нейтральные места: кафе, столовые, бульвары, вокзалы и пр.

В этот период завязались отношения с представителями союзных миссии.

Переговоры с ними велись преимущественно Дикгоф-Деренталем и иногда Савинковым.

Союзников сильно заинтересовала возможность возникновения каких-то сил, могущих действовать против немцев со стороны России и тем удержать на этом фронте возможно большее количество немецких сил, которые могли бы быть при других условиях переброшены на Западный фронт и тем затруднить конечный результат войны.

Со своей стороны союзники предлагали помощь, о виде и характере которой и шли переговоры.

Судя по докладам Дикгоф-Дсренталя Савинкову, к союзникам обращались за помощью какие-то организации, возникшие раньше нашей, но не смогшие доказать своей жизнеспособности. Между прочим, союзники просили нашу организацию доставать им сведения о положении дел в тылу немецких войск, оперировавших на русской территории, и вообще о состоянии и настроении этих войск.

Задача эта была блестяще выполнена под руководством полковника Бреде.

Это заставило союзников понять, что наша организация не дутая, несмотря на полное отсутствие у нее технических средств и малое количество денег.

После ЭТОГО переговоры с союзниками приняли более определенный характер, тем более, что силы организации выяснились более точно. В Москве насчитывалось до 2000 человек, в городах вокруг Москвы и по Волге, от Рыбинска до Казани включительно, более 3000.

Штаб организации принял все меры, чтобы сговориться с местными и удержать их от преждевременных выступлений. В результате стали получать ответы, что сочувствующие движению согласны ждать и выполнять указания штаба, но при условии, что штаб снабдит их оружием.

Наступил май месяц, и положение оказалось очень обостренным: для выступления не было нужных средств, а ждать было опасно, учитывая настроение на местах и то, что 2000-я организация уже с трудом конспирируется.

Вопрос о возможности выступления в Москве мною был решен отрицательно, и доводы мои были признаны правильными.

Было решено перенести организацию из Москвы в Казань, как более хлебное и спокойное место, откуда легче было сноситься с крестьянами верхнего Поволжья.

Союзники обещали дать нужную для выполнения этой операции сумму.

Однако обещания этого своевременно они не выполнили и тем поставили нас в критическое положение.

Вследствие случайности в середине мая произошел провал организации, открыто местонахождение штаба и выяснен его состав. Были выявлены и другие конспиративные, хотя и второстепенного значения квартиры. Произошли аресты.

Связь между различными частями организации нарушилась, и дело стало

Потребовалось много времени, чтобы восстановить связь и выяснить действительные потери.

На это ушло около двух недель. Наступил июнь.

 

 

Глава III

В июне с переговоры с союзниками приняли такой характер: союзники обещали не только денежную помощь, но и помощь войсками, оружием и техническими средствами. Помощь эха не могла быть большой и могла быть через Архангельск.

Основная часть такой поддержки заключалась в том, чтобы поддерживать нас на первых порах и дать возможность из подполья сформироваться должным образом

Такое предложение для нас казалось приемлемым, так как было стремление, действовать главным образом и не давать преобладающего значения иностранным войскам. Одна какая-нибудь бригада союзников доминировать не могла бы, а помощь ее в самом начале выступления принесла бы нам громадную пользу.

Однако французы ставили условием, чтобы сперва обнаружился размер народного движения, а после этого они подадут без излишних задержек помощь своими войсками.

Это условие, в связи с поступающими в штаб донесениями о нетерпении некоторых групп, настаивающих на скорейшем выступлении и снабжении их оружием, было принято. Работа пошла в направлении подготовки к выступлению в районе верхнего Поволжья.

Был намечен, в первую очередь, ряд городов для окончательной подготовки к. выступлению. Города эти были: Рыбинск, Ярославль, Кострома, Нижний, Ростов ярославский, Муром. Организацией были посланы в эти города доверенные лица, чтобы проверить не только готовность военных организаций в городах, но и настроение, взгляды и желании населения в уездах.

Посланные привезли, в общем, благоприятные известия о населении, но зато выяснили, что с организациями Нижнего, Костромы и отчасти Ростова связь порвалась и найти их не могли.

Сведения о состоянии организации в Ярославле были настолько хороши, что я усомнился в их справедливости. Высказав это Савинкову, я получил приказание поехать лично самому в Ярославль и проверить возможно точнее действительное положение дел. Вместе с тем я должен был отвезти в Ярославскую организацию деньги, в которых она испытывала острую нужду.

В десятых числах июня я приехал в Ярославль, отыскал начальника штаба местной организации и приступил к проверке.

Несмотря на уверения, что в организации должно состоять и меньше 300 человек, я в течение 4 или 5 дней не мог добиться более или менее наглядных доказательств существовании такого числа людей, как не мог установить вообще существование организации.

Я вернулся в Москву с докладом, так как не имел разрешения оставаться в командировке дольше.

После моего доклада Савинков вновь послал меня в Ярославль, не стесняя сроком, с порученном выяснить во что бы то ни стало.

По второй мой приезд удалось установить, что в Ярославской организаций произошел раскол, причем старый начальник штаба оказался с несколькими людьми в одной группе, а все другие, приблизительно человек двести, откололись и образовали новый штаб.

Разбирать причины раскола не было времени, а надо было объединить возможно скорее работу обоих штабов, так как каждый из них имел свои связи, разделение которых останавливало все дело.

Это обстоятельство привело к тому, что я из лица контролирующего — согласно данной мне инструкции — превратился в работника Ярославской организации.

Результатом такой работы получилось то, что мне было заявлено со стороны членов организации, что совместная работа обоих штабов и находящихся в распоряжении каждого из них сил, возможна только при условии, если я стану во главе ярославских организаций.

Снесясь с Савинковым, я получил от него приказание остаться в Ярославле и руководить всей работой. При этом было указано, что все должно быть готово к 1 июля и выступление во всех намеченных городах должно произойти во всех намеченных городах в ночь с 4 на 5 июля.

Времени до назначенного срока оставалось немного — дней десять, а работы предстояло еще очень много. Дело осложнялось и тем, что я в Ярославле был впервые, ни города, ни его окрестностей не знал совершенно, и все это нужно было изучить возможно подробнее и точнее.

Затруднение получилось и с квартирами, так как на частной квартире устроиться было нельзя, а в гостиницах не разрешалось жить дольше известного срока, не более, кажется, 3-4 дней.

Кроме работ чисто военного характера, приходилось вести переговоры с представителями местного населения, устанавливать порядок гражданского управления и те меры, которые нужно принять для предупреждения вредных и нежелательных явлений, неизбежных при вооруженных выступлениях.

Характер органов гражданского управления и личный его состав был выработан в Ярославле еще до моего приезда, и мне оставалось только ознакомиться с ним.

Помощником моим по гражданской части был выбран служащий железнодорожных мастерских Савинов, который приходил ко мне несколько раз, то один, то с другими железнодорожниками. Никаких разногласий у нас с ним не случалось, и мы быстро договаривались, вырабатывая постепенно план действий в зависимости от накопления у меня проверенных сведений.

Но с военной организацией дело шло хуже. Цифра 200 боеспособных членов организации оставалась для меня сомнительной, а количество войск ярославского гарнизона было значительно.

Учитывая, что в нужную минуту выйдут на улицу далеко не все, изъявившие согласие, вероятнее всего не более одной трети состоящих на учете, я видел, что сил будет совершенно недостаточно.

По моим расчетам, насколько я успел ознакомиться с обстановкой в Ярославле, надо было не меньше 190 человек. Допуская же возможную убыль при первом же столкновении, надо было иметь в запасе процентов десять, всего, следовательно, около 200 человек.

Я сообщил об этом Савинкову, прося выслать возможное число свободных людей из московской организации. На большую поддержку не рассчитывал, так как появление сразу большого количества новых людей в незнакомом для них городе могло испортить дело, а в вопросе подыскания подходящих помещений для размещения прибывших в город и около него местным штабом было сделано мало, а вернее — ничего. Помещения намечались, но ни одного нанято не было.

С войсковыми частями гарнизона связи не было, на их поддержку в первый момент мы не рассчитывали и все основывали на их моральном состоянии.

Только одни броневой дивизион определенно обещал сразу же выступить вместе с нами, о чем заявил мне начальник его Супонин. Дня за три до выступления мне удалось связаться с председателем полкового комитета 1-го Советского полка «товарищем Владимиром». Он говорил мне, что полк, к котором насчитывалось около тысячи человек, настроен сочувственно, но боится своей интернациональной роты и поэтому примкнуть к нам сразу не сможет. Но, во всяком случае, он гарантирует полный нейтралитет полка.

Полк этот помещался в здании бывшего Ярославского кадетского корпуса, на отлете от других частей гарнизона, расположенных в самом городе. Для его обезоружения требовалось выделение части наших сил, которая должна была бы действовать далеко от главных сил. Обещанный нейтралитет до известной степени облегчал положение, но уверенность и стойкость нейтралитета была сомнительна.

В конце концов, план и порядок выступления вкратце был выработан такой. Сборный пункт — на кладбище у артиллерийских складов. Караул при складах в день выступлении подчинен членам организации, которые и дадут возможность открыть и взять оттуда оружие не только без сопротивлении, но и без шума.

Вооружившись, люди распределяются по намеченным мною отрядам и идут окружать казармы в городе, учреждения и захватывать городскую телефонную и телеграфную станцию. Задача отрядов посланных к казармам (в каждом — 10-15 человек), — не позволять обитателям казарм выходить на улицу до прибытия резерва с броневиком и орудием, после чего советским войскам будет предложено сложить оружие.

Для разбора дел был составлен суд из местных юристов, при участии представителен от населения и от военного ведомства.

Для дальнейших действий командный состав распределяется по полкам, согласно выработанной заранее схеме. Полки эти пополняются добровольцами после объявления о добровольной мобилизации населения. Обязательной мобилизации подлежат только офицеры и медицинский персонал.

Рабочие железнодорожных мастерских должны подать к артиллерийскому складу вагон, как только раздадутся первые выстрелы. В вагон нагружается оружие и отвозится к ним в депо. Вооружившись, железнодорожники захватывают вокзалы, усиливая высланную группу для первоначального захвата железнодорожного телеграфа; отправляют ют себя поезда для порчи пути в обе стороны от Ярославля, а остальные движутся в город, разоружив по дороге 1-й Советский полк.

Каждому полку был назначен боевой участок, изучать который командный состав должен до выступления.

Запас снарядов был очень незначительный, использовать его с первой же минуты мы не могли за неимением лошадей. Решено было использовать в первую минуту лошадей городского ассенизационного обоза, помещавшегося недалеко от артиллерийских складов.

От Савинкова я получил уведомление (он сам приезжал в Ярославль за 5-7 дней до выступления), что он посылает мне более двухсот человек из московской военной организации и подтверждает необходимость выступления в ночь па 4-5 июля.

На мой вопрос: «сколько же времени надо удерживать город до подхода подкрепления и присылки артиллерии и снарядов из Рыбинска?» он ответил, что союзники категорически обещали не позже как через 4 дня после начала восстания высадить десант в Архангельске и двинуть его через Вологду на Ярославль. Из Рыбинска помощь будет двинута немедленно. Условия для выступления в Рыбинске вполне благоприятные и несравненно лучше ярославских.

Переговорив с представителями гражданского населения, Савинков уехал из Ярославля.

Примерно, с 1 июля в Ярославль стали прибывать члены московской организации. Положение их до 4 июля не более десяти человек. Квартир для них не было приготовлено, и им приходилось ночевать в канавах за городом и на берегу

Волги, рискуя быть задержанными милицией или патрулями.

В ночь 4-5 июля, я назначил выступление. Прибыть на сборный пункт участники должны были к 2 часам ночи.

Однако, когда я пришел на сборный пункт и зашел в дежурную комнату артиллерийского склада, то узнал, что дивизион не прибыл и о причинах задержки никому не известно.

Бывшие в дежурной комнате человек 10-12 были очень взволнованы и заявили; что дело, очевидно, проиграно, так как среди кладбища пускают сигнальные ракеты, из чего они заключают о продвижении войск, которые нас окружают. Сколько собралось людей на кладбище, — они не знают.

Послав двух человек на разведку по направлению, где были замечены ракеты, и двух человек для счета собравшихся, мы стали ждать результатов и прибытия броневика.

Лично у меня закрадывалось сильное сомнение в искренности Супонина и возможности с его стороны провокации.

Конечно, говорить об этом вслух не приходилось, дабы не усугубить и без того подавленного от неизвестности настроения собравшихся.

Время шло... Начало светать. О броневике ничего не было слышно, донесений не прибывало.

Уже совсем рассвело, когда пришли с докладом, что собралось всего 70 человек. Это было меньше, чем можно было предположить даже при самых худших условиях.

Однако причина такого явления до известной степени выяснилась тут же: оказалось, что из-за нераспорядительности штаба не все участники могли быть уведомлены о времени и месте сбора. При этом же выяснилось, что два командира полка в последнюю минуту отказались и вышли из организации.

Последнее обстоятельство сильно осложнило дело, так как мы потеряли двух наиболее опытных в военном деле лиц.

Привязанность к семье оказалась сильнее данного обещания. При наличии малого числа людей, при отсутствии броневиков и сведений о значении сигналов ракетами я решил перенести выступление на следующую ночь, исправив за день упущения штаба. Отдав соответствующие приказания, мы стали расходиться. Собравшиеся расходились, как и собирались, по одному, по двое. Из разговоров тех, которые меня обгоняли, я понял, что люди странно возмущены отсрочкой выступления. Были даже и такие голоса: «Если и завтра выступления не будет, то уйдем из Ярославля. Быть может в других местах примут более энергичные и решительные меры».

Впереди меня застучал мотоциклет. Навстречу мчался гардемарин Ермаков, который должен был прибыть вместе с броневиком. Увидев меня, он остановил мотоцикл и, не обращая внимания, что уже появляются проснувшиеся жители, подошел ко мне с приложенной к фуражке рукой, громко назвал меня господином полковником» и стал докладывать о причинах невыхода броневика.

Объяснение было странное и неосновательное, что опять возбудило во мне сомнение в той роли, которой будет держаться дивизион. Тем не менее, когда Ермаков предложил мне довезти до квартиры на мотоцикле, я почувствовал такую усталость, что, забыв о риске путешествии по городу на военном мотоцикле и такой неподходящей одежде, какая была на мне, согласился и поехал.

Мы проехали мимо нескольких спавших на постах милиционеров и часовых, и доехали до гимназии Корсунской.

Здесь оказался рабочий, высланный из депо, чтобы узнать, почему в городе тишина. Гимназия Корсунской была назначена как пункт, куда присылать донесения после начала выступлении. Она занимала центральное место в отношении боевых участков. Объяснив происшедшей рабочему и новый срок выступления, я передал Ермакову, чтобы он прислал ко мне па квартиру Супонина, с которым мне хотелось окончательно договориться, чтобы не оставалось сомнений.

Вернулся я в те меблированные квартиры наискось Государственного банка, в которых жил последнее время и где уже расплатился с вечера, уходя на сборный пункт под предлогом отъезда из Ярославля.

Объяснив удивленной моим возвращением прислуге, что опоздал на поезд, я прошел в номер и лег отдохнуть.

 

Глава IV

Отдыхать пришлось не долго. Рано утром ко мне пришел подполковник Петров с известием, что заменить дежурных в артиллерийском складе своими людьми на сегодняшний день не удалось. Дежурить будут люди, на сочувствие которых рассчитывать нельзя. Следовательно, захват артиллерийских складов безболезненно не пройдет.

Обстановка изменялась в худшую сторону во много раз. Я просил подполковника Петрова зайти ко мне еще раз, часам к 12 дня, когда я приглашу еще несколько лиц, чтобы обсудить положение.

Вскоре после ухода Петрова ко мне явились один за другим два эсера. Один с докладом, что из Москвы прибыло еще пять человек, которые ждут на вокзале, а другой — посланный Савинковым из Рыбинска с уведомлением, что в Рыбинске выступление откладывается на несколько дней, а потому надо подождать и в Ярославле.

Я ответил, что ждать не могу, так как некуда девать прибывших людей, а люди вообще против дальнейших промедлений.

Кроме того в городе носятся слухи о прибытии в Ярославль каких-то новых советских частей, поэтому выступать будем обязательно сегодня ночью, если только соберется достаточное количество людей.

С этим ответом офицер уехал.

К 12 часам, когда собрались приглашенные мою начальники, будущих, боевых участков, подполковник Петров принес новое известие, что с сегодняшнего дня, караул при артиллерийских складах будет усилен почти вдвое.

Я подсчитал, что если соберется не меньше ста человек, то можно дело начать, хотя и с очень большим риском, так как некоторые важные пункты придется первоначально не трогать.

В число таких пунктов пришлось отнести и 1-й Советский полк, положившись на его обещание соблюдать нейтралитет.

Если же будет меньше 100 человек, хотя бы 99, я от выступления в Ярославле отказываюсь и предлагаю желающим направиться на присоединение в Рыбинск. Это решение я высказал на заседании и стал делать перераспределение сил сообразно минимальному числу людей.

На заседании выяснилось, что посланные на разведку установили причину появления ракет: это был домашний фейерверк, который пускали в каком-то садике, видимо, но случаю семейного торжества. Но вместе с тем было получено определенное сведение, что на станции Всполье стоят прибывшие эшелоны с конными советскими частями. Когда эшелоны будут разгружаться — неизвестно.

Я послал начальнику штаба приказание распорядиться принести на сборный пункт винтовки, которых, по его сведениям, было заготовлено штук тридцать, но они находились на хранении в разных местах.

Пришедший позднее Супонин оправдывался каким-то недоразумением, что он не привел к назначенному времени свой дивизион, и настойчиво уверял, что сегодня ошибки не произойдет — дивизион прибудет, как назначено мною, к двум часам ночи, так как сбор остальных людей я назначил на 1 час. Появление дивизиона раньше, чем соберутся люди, было бы неудобно.

Часов в десять вечера я был в городе и снова встретил Супонина.

Взволнованный, он доложил мне, что, очевидно, в городе известно о готовящемся выступлении, так как он только что слышал разговор между какими-то двумя лицами, что на колокольне церкви поставлены сейчас пулеметы, которые будут стрелять, как только они двинутся.

Кроме того, около казарм, где содержатся военнопленные австрийцы и германцы, стоят вооруженные люди; военнопленным, очевидно выдано оружие, с которым они выступят против нас. Я сейчас же пошел вместе с ним к указанной колокольне. Осмотрев всё, насколько было возможно, я ничего подозрительного не заметил.

Пришли в казармы военнопленных, там стоял только один вооруженный. Ни во дворе, ни в самой казарме не было никаких признаков других вооруженных людей, и там жизнь шла, по-видимому, совершенно нормально.

Тогда я отдал категорическое приказание Супонину не распространять ложных тревожных слухов, а без отговорок привести дивизион на сборный пункт к 2 часам ночи

Он обещал, и мы расстались.

Я зашел к себе в номер, снова расплатился, взял свой дождевой, плащ и пошел на сбор. Было около 12 часов и некоторые кафе ещё торговали. Я зашел в одно из них, там поужинал и напился чаю, оттуда пошел дальше.

В городе было повсюду спокойно, и жизнь на улицах шла нормально. Только на пустынных неосвещенных улицах, на окраине города тянулись редкие одинокие фигуры, движущиеся все по одному направлению, к артиллерийским складам.

Я обогнал некоторых из них, выйдя за город, засел в канаве между артиллерийским складом и кладбищем. Узнавая кое-кого в темноте, я окликал потихоньку, и вскоре около меня собралось человек шесть. А тёмные фигуры все двигались и двигались мимо.

Из открытых дверей дежурной комнаты пробивался свет, и видно было, что там тоже не спят и ходят люди. Подошел начальник штаба, которого я не видел целый день, так как он был занят оповещением всех для сбора.

Он был, видимо, сильно утомлен и находился в подавленном настроении духа. Он сказал, что оповестил всех, а потому должно собраться людей больше, чем в прошлый раз.

Наконец, я пошел на кладбище, чтобы выяснить число собравшихся. Было уже больше часа ночи.

Долго я бродил, отыскивая притаившихся людей, пока не наткнулся на кого-то.

Началась проверка. Оказалось, что налицо 106 человек: кого не хватало — в темноте было трудно определить, тем более, что проверка шла счетом, а не поименно.

Но тут же выяснилось, что ни одной винтовки не принесено с собой, — «не было приказания».

Набралось у всех не более двенадцати револьверов разных систем и калибров, с очень ограниченным количеством патронов. Решили действовать и с такими средствами.

Люди стали выходить и волной подвигаться на часовых у склада.

В темноте людей казалось гораздо больше, чем было в действительности. Наконец часовой заметил и окликнул: «Кто идет?»... В ответ раздался чей-то веселый уверенный голос: «Свой! Не вздумай, чудак, стрелять, своих побьешь».

Часовой снова спросил: «Да кто такие?». В ответ опять: «Да говорят же — свои! Своих не узнаешь!..».

С такими разговорами люди подвигались на часовых все больше и больше. И когда подошли вплотную, то сказали: «Мы — повстанцы. Клади винтовки и не бойся. Никто вас не тронет».

Часовые у крайних сараев беспрекословно положили винтовки. Тотчас же были открыты принесенными ключами сараи и стали разбирать оружие Имевшие при себе револьверы отправились в дежурную комнату и тоже без выстрела и без шума обезоружили дежурных. В это же время назначенные люди перервали телефонные провода в город.

Перед началом движения с кладбища к складу, когда выяснилось, что винтовок у нас нет, я понял, что дело плохо.

Я предложил желающим уйти домой. Желающих не оказалось, и только начальник штаба, по моему настоянию, согласился и пошел домой.

Я видел, что ему тяжело и физически и морально, как очень немолодому, грузному и семейному человеку и я не хотел, чтобы он рисковал собой без пользы. Получив в руки оружие, люди стали действовать энергичное и через несколько минут весь склад был в наших руках, без какого-то ни было кровопролития, без выстрела и без шума. Сопротивления не было оказано.

Был уже третий час, а броневики не шли. В сараях шла лихорадочная работа по разбору оружия и снаряжения. Артиллеристы уже вели с ассенизационного двора лошадей, спешно амуничили их, седлали запрягали. Лошадей хватило только на четыре запряжки, почему и запрягли только два орудия и два зарядных ящика.

Хотя я расставил вокруг склада часовых для наблюдения за дозорами, но душа была неспокойна, так как в сараях перемещались и, забыв всякую осторожность, сильно шумели.

Стоило больших трудов собрать всех, выстроить и вновь пересчитать. Людей оказалось немного больше, так как часть караульных сразу стала на нашу сторону.

Уже сильно светлело, а броневики не шли.

Я обратился к построенным людям, высказал им свои сомнения относительно броневиков и предложил на выбор — идти и брать Ярославль или же сразу двинуться на Рыбинск.

Ответ был один: «Брать Ярославль!».

Тотчас же были двинуты в город назначенные по плану отряды, почти одновременно с этим прибыл броневой дивизион, но привел его не Супоиин, а другой офицер. Куда делся Супонин — неизвестно, но розыски его задержали выступление дивизиона.

Сейчас же был послан на поддержку ушедшим броневик и несколько грузовиков с пулеметами. Остальные остались при складе.

Так как захват склада произошел без выстрела, то рабочие не могли узнать о начале действии и подать вагон под оружие, как было условленно, поэтому я послал туда мотоциклиста.

В ожидании прибытия вагона и для охраны складов я оставил пятнадцать человек с начальником склада во главе. У них были винтовки, пулеметы, орудия, но я им дал приказание: оставаться до тех пор, пока им не будет угрожать опасность. В последнем же случае они, не ввязываясь в бои для защиты склада, должны идти на присоединение в город. Для быстроты движения им было оставлено два грузовика

После этого с оставшимися у меня в виде резерва тридцатью человеками, двумя орудиями с ящиками и двумя легковыми автомобилями я двинулся в город, к гимназии Корсунской. Артиллерию я не выслал раньше в силу малочисленности ушедших вперед отрядов. Было светло, но город еще не начинал просыпаться.

Из города не слышалось ни стрельбы, ни шума. Но только резерв втянулся в город, как с левой стороны, из-за забора, окружавшего какой-то пустырь, замелькали головы быстро несущихся всадников.

Я приказал рассыпать стрелковую цепь поперек улицы и снять орудия с передков, но запретил открывать огонь.

Стали ждать.

Вскоре всадники выскочили из-за пустыря, развернулись лавой и пошли на нас.

Мы молчали, цепь лежала неподвижно.

Всадники надвигались, их было человек тридцать.

Кто-то не выдержал и выстрелил, один всадник упал с коня, видимо, раненый; остальные остановились.

Я немедленно прекратил стрельбу и спросил у всадников, кто они такие. Оказалось — конная милиция.

Я в свою очередь объяснял им, кто мы такие, и предложил отдать нам оружие, а после этого или присоединится к нам, или же идти домой. До гимназии Корсунской они должны доехать с нами, где от них примут лошадей и седла. Милиционеры сразу согласились, только просили при выдаче им оружия вернуть им те же револьверы, которые они сейчас сдают.

Просьба была уважена, и каждому тут же была выдана записка с номером отобранного револьвера за подписью начальника штаба.

Начальником штаба был назначен подполковник Петров. Сданное оружие уложили на автомобиль, на другом отправили раненого в ближайшую аптеку для первоначальной перевязки (у нас не было ни одного врача, ни одного фельдшера), а оттуда в госпиталь.

До гимназии Корсунской дошли без дальнейших задержек. Там нас ждало донесение, что взяты без выстрела дом Лопатина и другие пункты, занятые советскими войсками и учреждениям, представлявшие для нас наибольшую опасность.

Захват города продолжался.

Вскоре раздался один орудийный выстрел, а затем пришло донесение, что стреляли по гостинице Кокуева, после чего находящиеся там сдались. Убитых и раненых ни с одной стороны нет.

Гимназия Корсунской, которую я наметил для занятия штабом, оказалась загроможденной обстановкой, вынесенной из классов в коридоры и на лестницу, а также обстановкой советского учреждения, занимавшего до этого гимназию. Многие комнаты были заперты. Пришлось временно расположиться в сенях.

Скоро сени были переполнены толпой обывателей всех видов и возрастов. Добровольцев записывали, тут же они получали оружие и шли на укомплектование полков.

В городе, расклеивали воззвания к населению и объявления о добровольной и обязательной мобилизации. Все это было заготовлено заранее, то же было послано в волости.

Часов около десяти утра ко мне явилась депутация от 1-го Советского полка. Прибыл какой-то молодой человек южного типа и еще несколько человек. Выслушав мои объяснения о цели восстания, депутация заявила, что полк будет держать нейтралитет, если мы их не будем разоружать. Но у меня не было в это время и сил, чтобы разоружить полк.

Депутация уехала обратно. А к часу дня 1-й Советский полк выступил против нас, преградив рабочим дорогу с вокзала с город.

Пока происходило описанное в городе, у артиллерийских складов разыгралась, приблизительно, следующая картина: вскоре после нашего ухода на склад со стороны Всполья стала наступать цепь, оставшаяся при складе команда приготовила пулеметы, но огня не открывала, так как у церкви раздавались крики: «Не стреляй!.. Свои, мы с вами»

Когда же цепь подошла в плотную, то бросилась в штыки, переколола всех, кроме двоих, которым, хотя и сильно пораненным, удалось ускользнуть и принести известие о гибели команды.

Таким образом, от выступления 1-го Советского полка, образовался сразу фронт, примерно, от Туговой горы до артиллерийских складов. Вся часть между вокзалом и Которослью была в руках советских войск. Штаб оказался не в центре, а почти на линии боевых участков этого фронта.

Высылая части для занятия этих участков, я приказывал им только обороняться, сдерживая наступление противника, так как часта не были пополнены, а для наступления и контратак были слишком слабы. Я рассчитывал подкрепить их несколько позднее, когда прибывшие добровольцы будут приведены в полный порядок. Иначе пришлось бы пустить в дело последний резерв, с которым я пошел в город.

Однако очень скоро я получил донесение, что часть, действовавшая по направлению артиллерийских складов, оттеснила противника, продвинулась вперед и попала в тяжелое положение, просит поддержки. Я бросил туда резерв.

Сдерживать противника со стороны вокзала помогала наша артиллерия (одно орудие), а действия орудия в направлении на склады были до крайности стеснены, так как приходилось стрелять из города, где мешали стрельбе здания.

Из сформированных вновь частей я поспешно заполнял свободные участки, где до тех пор были только наблюдательные посты, и к вечеру образовался фронт вокруг всего города, исключая часть за рекой Которослью.

Участок на левом берегу Волги был занят отрядом не больше двухсот человек.

Ночь прошла в перестрелке и мелких стычках, так как многие участки не выдерживали и переходили в наступление, попадая в результате в тяжелое положение, из которого приходилось выручать высылкой сил из накапливающегося за это время резерва, который я берег для более решительных действий.

 

 

Глава V

С утра 7 июля бои разгорелись с большей силой, так как за ночь к советским войскам подошли подкрепления и с тех пор прибывали безостановочно.

Железное кольцо охватывало Ярославль все крепче и крепче. Против двух легких орудий в Ярославле, с количеством снарядов не более 180 штук на каждое орудие — всего запаса, которым мы могли располагать — и около 300 трехдюймовых шрапнелей и гранат быстро выдвигались и новые батареи, преимущественно крупных калибров, до шестидюймовых включительно.

Условия для действия артиллерии с обеих сторон были совершенно различны: настолько удобно было стрелять советской артиллерии из поля в город, настолько же трудно было стрелять из города в поле.

По моему расчету, против Ярославля работало, в конце концов, не меньше десяти батарей.

От обстрела этими батареями в городе начались пожары, которые с каждым днем все усиливались. Положение обороняющихся в горящих кварталах города было крайне затруднительно.

8 июля была получена радиограмма из Рыбинска, в которой сообщалось, что на Рыбинск наступают «чехи» с пулеметами. Рыбинск просит для поддержки выслать из Ярославля броневик.

Из этой радиотелеграммы я понял, что восстание в Рыбинске тоже произошло и, следовательно, можно ожидать оттуда помощь. Уверенность в успехе Рыбинского выступления у меня была полная.

Уже на третий день, т. е. 8 июли, было ясно, что штабу оставаться в здании гимназии невозможно. В здание стали залетать не только пули, но и снаряды. Были случаи ранений внутри здания, не говоря уже о таких же случаях при входе в штаб.

На четвертый день к вечеру штаб перешел в помещение Государственного банка. Здесь явились ко мне два француза в форме французских офицеров-летчиков и заявили мне, что они прибыли в Ярославль в качестве квартирьеров для тех французских войск, которые должны высаживаться в Архангельске.

Они показали несколько телеграмм за подписью Нуланса и Лаверепа. Из телеграмм ничего определенного вынести было нельзя, а на словах офицеры объяснили, что десант будет высажен непременно и нужно ждать прибытия его главных частей со дня на день.

На следующий день они просили дать им пропуск через Заволжский участок, чтобы они могли продвинуться навстречу частям десанта и поторопить их прибытие. Пропуск был дан, французы уехали, и больше сведений о них я не имел.

Между тем из волостей стали прибывать крестьяне через Заволжский участок (Тверицы), положение которого в эти дни было более легкое и допускало проход через линию осаждающих с севера.

Крестьяне, по слухам, объявили добровольную мобилизацию, захватывающую и молодые, и старые возрасты, насколько помнится — от 21 до 50 лет.

Часть мобилизовавшихся крестьян ушла для занятия пунктов вниз и вверх по Волге от Ярославля, чтобы не пропускать подхода пароходов к городу, другая же часть пришла в Ярославль и поступила на усиление и расширение Заволжского участка.

На станции Уроч или Филино своими средствами был устроен импровизированный броневой поезд, который очень облегчал положение участков на обоих берегах Волги и способствовал удержанию моста через Волгу.

Но через несколько дней положение ухудшилось. Среди крестьян, занимавших Заволжский участок, кто-то пустил провокационный слух, что красные жгут деревни.

В результате крестьяне без всякого предупреждения с позиции снялись ночью и разошлись по домам, чтобы спасать свое имущество. Позднее я получил известие, что крестьяне, убедившись в целости своих деревень, вновь собрались в отряды, но пробиться в Ярославль не могли.

После их ухода с позиции, в освободившиеся места продвинулись войска красных и сильно потеснили весь участок.

Крестьянские отряды стали действовать, как партизаны, но, не имея руководства и пополнения патронами, большой пользы принести

Между тем и в самом городе продолжались пожары, город со всех сторон пронизывался снарядами советской артиллерии.

На фронте оставалось фактических бойцов не более 600 человек, так как вследствие окружения города советскими войсками, подход каких бы то ни было подкреплений прекратился.

Убыль от раненых и убитых пополнялась только добровольцами города, которые продолжали понемногу прибывать. Наблюдались случаи, что люди, записавшиеся и получившие оружие, уходили по квартирам, обезличивая участки.

Правда, оставшиеся на позициях, держались стойко, но физическое утомление от не прекращающегося, ни днем, ни ночью боя, сильно давало себя знать.

Давая оценки с чисто военной точки зрения, должен сказать, что стойкость и выносливость этих людей была поразительная, превышавшая самые смелые расчеты.

Нельзя не упомянуть о крайне вредных явлениях, наблюдавшихся еще и в германскую войну, но особенно резко сказавшихся на тесной территории осажденного со всех сторон города.

Это — шпиономания и прожектерство.

Приходилось бороться всеми силами со стремлением некоторых элементов видеть предательство в самых обычных явлениях.

Приходилось выслушивать всевозможные доклады о подозрительных людях, какой-то сигнализации и т. п., тратить время на доказательство их нелепости.

Не меньше приходилось тратить времени па выслушивание фантастических проектов для скорейшего и вернейшего достижения успеха.

Сказывалось, по-моему, влияние комитетов времен Керенского, когда каждый получал право рассуждать о предметах, в которых он ничего не понимал.

Положение на береговых участках ухудшалось. На правом берегу опенок участок был оттеснен от моста через Волгу и от водокачки, а некоторое время спустя потерпел крушение броневой поезд на левом берегу.

С потерей водокачки город остался без воды, тушение пожаров прекратилось.

Боевые запасы в нашем распоряжении оставались только те, которые были в арсенале. Запасов этих было немного, в особенности трехлинейных патронов, по артиллерии снарядов не было вовсе.

Были винтовки старых образцов однозарядные и магазинки образца «Витерли». К этим винтовкам запас патронов был значительный, но винтовки «Витерли» были без штыков.

Поэтому, кажется на десятый день боевых действии, когда пришлось выдать на фронт винтовки «Витерли», чтобы сохранить оставшийся запас трехлинейных патронов для пулеметов, у каждого бойца оказалось две винтовки — русская со штыком для штыкового боя и «Витерли» без штыка, но с патронами для стрельбы.

Из Рыбинска же не было никаких сведений. Выяснить положение дел в Рыбинске по радио не удалось. Посланные туда люди, для связи, не возвращались.

Не помню, на какой день была перехвачена радиограмма о восстании в Москве. Впоследствии оказалось, что это выступление левых эсеров, но подробности узнать не удалось.

Больше ниоткуда никаких сведений не поступало.

Мы были отрезаны от всего мира.

Я решил пробиться со всеми силами из окружавшего нас в городе кольца и, оставив город, уйти в леса, а потом двигаться на восток, к более хлебным районам.

В этом направлении был разработан план перевозки оставшихся запасов и раненых и приступлено к разработке боевой диспозиции.

Но в это время ко мне явились вновь появившиеся в Ярославле Супонин и гардемарин Ермаков и заявили, что они присланы делегатами от находящихся на фронте, которые не хотят покидать Ярославль.

Я поехал на боевые участки, позондировал настроение и взгляды бойцов и вынес впечатление, что люди исполнят любой мой приказ.

Вернувшись в штаб, я получил донесение о крайне тяжелом положении Заволжского участка.

Убиты один за другим два начальника этого участка; общее управление нарушено, противник сильно теснит этот участок. До прочного закрепления вновь на этом участке нельзя было думать о намеченной ранее операции.

Я послал туда полковника Масло с 2-3 десятками людей резерва.

Переправа через Волгу была крайне тяжелая, так как берега и фарватер находились под постоянным ружейным и артиллерийским обстрелом.

На следующий день полковнику Масло удалось остановить нажим противника, но положение все же было серьезное. Начался нажим и на других участках.

Пришлось бросить все резервы и так парализовать нажимы.

Но в это время с севера вновь стали нажимать подошедшие части противника, в числе которых были латышские стрелки. Я послал туда полковника Гоппера для общего руководства действиями на левом берегу Волги.

Это было, кажется, на двенадцатый день, а через два дня полковник Гоппер доносил, что дольше держаться ему трудно и он оттеснен почти к самой реке.

Я собрал военный совет, объяснил положение на всех участках и то, что патронов у нас хватит по среднему расчету не более, как на неделю. Значит, в этот срок должно быть принято и приведено в исполнение определенное боевое решение со всеми вытекающими из него последствиями.

На совете присутствовал генерал Карпов, ярославский старожил, пользовавшийся большим авторитетом среди ярославцев. Он предложил перейти исключительно к инженерной обороне, заплестись в городе проволокой, устроить ряд опорных пунктов и держаться в Яpocлавле, отнюдь не оставляя его.

На мое возражение, что без патронов не поможет никакая проволока, а на подкрепление извне надежды вполне определенной нет, генерал Карпов продолжал настаивать на своей идее.

Других предложений сделано не было.

Только один голос высказался за необходимость выкинуть белый флаг. Остальные же были склонны к мнению генерала Карпова, что Ярославля оставлять нельзя, хотя не знали, каким путем устранить недостаток патронов.

Тогда я высказал свое решение: во что бы то им стало прорваться частью наших сил через линию обложения, там соединиться с партизанскими отрядами, которые, по сведениям, были ближе всего к Ярославлю в юго-восточном направлении и, вместе с ними, действовать в тылу противника, чтобы заставить его хоть местами отодвинуться от города и тем облегчить положение. Кроме того, при успехе таких действий отбить запас патронов в свою пользу.

Желающим взять на себя выполнение этой задачи я предоставляю право выбрать по своему усмотрению направление для прорыва и способ самого прорыва. Для выполнения задачи могу дать не более двухсот человек, чтобы не чрезмерно ослабить оставшийся фронт, и все плюющиеся в моем распоряжении средства.

Желающих взять на себя такую задачу не нашлось.

Я высказал вкратце свой план: прорваться на пароходе вверх по Волге, затем зайти в тыл противнику с севера и действовать для облегчения левобережного участка, положение которого особенно тяжелое.

Последовали возражения, что прорваться на пароходе невозможно, а особенно вверх, так как мост занят красными, а фарватер пристрелян артиллерией, так что не дадут ни одному пароходу сдвинуться с места.

Тогда я сказал, что беру эту задачу на себя.

После горячих дебатов пришли к следующему плану.

Для обороны Ярославля остается вместо меня генерал Карпов, которому население очень доверяет. Полковник Гоппер должен продержаться до следующего вечера, т.е. сутки, за это время я должен прорваться и зайти в ближний тыл противнику. При удаче устанавливаю связь с Ярославлем и развиваю действие извне.

Но когда вопрос коснулся числа людей, которые пойдут со мной, генерал Карпов категорически заявил, что он слагает с себя ответственность за судьбу города, если с фронта будет снято не только двести, но даже сто человек.

Взвесив всю обстановку я решил, что могу взяться за исполнение намеченного плана с полсотней людей в надежде, что за линией обложения, найдутся новые добровольцы, которые и усилят мой отряд. Надо только захватить с собой запас оружия для вооружения новых добровольцев.

Был уже час ночи, до рассвета оставалось не более трех часов, а за это время надо собрать людей для отряда из числа находившихся на фронте, сделать все остальные приготовления и успеть проскочить на пароходе под мостом через Волгу в том месте, где фарватер был идеально пристрелян артиллерией красных, а по мосту стояли их караулы

 

Глава VI

Весь расчет успеха зиждился «на прикрытии темнотой. Для сбора охотников идти со мной я послал мотоциклистов к начальникам боевых участков, а на дальние от штаба участки послал автомобиль для ускорения доставки оттуда охотников.

В это же время приказал выделить из числа пароходов приготовленных для общего прорыва, который проектировался раньше небольшой, но возможно быстроходный пароход и погрузить на него трехдневный запас продовольствия по расчету на двести человек, а также 100 берданок с патронами, 10000 трехлинейных патронов, считая, в том числе, и набитые ленты для пулеметов, два пулемета «Максим», один «Лима», несколько разных гранат (в Ярославле их было самое незначительное количество) и запас спасательных кругов, собранных с других пароходов.

С участков стали поступать донесения, что охотников набирается много больше, чем потребовано. Я приказал сделать выбор, хотя бы и жеребьевкой, но прислать только указанное число. Этот выбор, вероятно, задержал высылку людей.

Был в начале третий час, а собралось только тридцать человек с ближайших участков и от штаба.

Ждать дольше было нельзя.

Я назначил без выбора 20 человек из числа отдыхавших в резерве и с собранной таким образом полусотней (я — 51-й) отправился на пристань.

В назначенном месте парохода не оказалось, и никто, из посланных для его приготовления, нас не встретил.

Весь берег обстреливался ружейным огнем вдоль реки. Я оставил отряд за прикрытием, разослал несколько человек на розыски парохода, а потом пошел и сам.

Свет начинал брезжить, когда мы нашли пароход. На него было все погружено, но прибывший медицинский персонал из трех человек явился без перевязочных материалов.

Пришлось вновь посылать за материалом и ждать, когда его принесут. За это время капитан парохода, узнав о назначении! парохода, распорядился устроить прикрытие на капитанском мостике.

Стук топоров и визг пилы разносились далеко и могли привлечь внимание противника.

За это же время люди отряда искали лодки, подводили их к пароходу и прицепляли к нему. Из массы лодок нашлось только две не пробитых осколками снарядов или пулями.

Совсем рассвело, когда, кончились эти приготовления и был принесен перевязочный материал.

Над рекой вился легкий туман, и только на прикрытие им я возлагал надежду.

Осторожно пробрались между стоящими у пристани судами и, выйдя на открытый фарватер, пошли полным ходом вверх по Волге. Все люди были спрятаны в трюм, на верхней палубе лежал я и еще два-три человека. На капитанском мостике, забранном досками, находились капитан и штурвальные.

Самое опасное место для нас было при подходе к мосту. Здесь река была идеально пристреляна несколькими батареями. После прохода под мостом положение сразу улучшилось: попасть в движущуюся цепь на непристрелянном пространстве было уже много труднее.

Пароход проскочил благополучно. Я видел фигуру часового, стоявшего на мосту, но он по нам не стрелял. Только с правого берега один какой-то стрелок выпускал пулю за пулей по пароходу, задерживаясь только при перемене обойм.

Пули попадали в различные части парохода, но существенного вреда не принесли.

Поднявшись выше Толгского монастыря к пароходной пристани, мы причалили к левому берегу и высадились при помощи лодок.

На пароходе я оставил небольшую команду с пулеметами впредь, до дальнейших распоряжений, а с остальными людьми пошли в ближайшую деревню.

Было уже 8 часов утра, и крестьяне большей частью уже работали в поле. Чтобы собрать сход, понадобилось неожиданно много времени.

Только около 12 часов сход собрался и притом неполный. Собравшиеся заявили, что поддержать сразу большим числом людей не могут, так как надо собрать волостной сход, а на это потребуется времени не меньше, как до следующего дня. Раньше этого времени они начать действия не могут.

Ждать я не мог, так как надо было, во что бы то ни стало, выручить Заволжский участок, и потому решил двигаться только со своими людьми. Крестьяне пригнали подводы из монастыря и на них уложили привезенные на пароходе оружие и запасы и доставили все в деревню вместе с оставшейся на пароходе командой.

Здесь крестьяне попросили не оставлять оружие в деревне, опасаясь обысков, а отвезти его в потайное место в лес. Оттуда они разберут оружие завтра.

К нам все-таки присоединилось человек пять добровольцев дали проводника, который должен был узнать, где будет сложено оружие, и провести к нему крестьян завтра.

Подводы остались монастырские, но возчики были из крестьян, так как «монастырским» они не доверяли.

Мы вышли из деревни с большим опозданием против моего расчета. Пройдя верст десять, мы свернули в лес, сложили и укрыли оружие. Подводы и проводника я вернул обратно.

В лесу мы отдохнули около часа и двинули дальше по лесным тропинкам, которые хорошо знали двое из присоединившихся к нам добровольцев.

За ночь мы должны были дойти до линии железной дороги севернее Урочи и Филино, успеть отдохнуть, произвести разведку и начать свои действия в направлении на юг по железной дороги. С закатом солнца стал подниматься густой туман, который мешал проводникам ориентироваться

Около часа ночи выяснилось, что мы заблудились в лесу. Люди утомились до крайности, многие были в подавленном настроении. Оставшись без серьезной поддержки крестьян, мы заночевали в лесу.

Утром солнце взошло, но туман рассеивался медленно. Проводники ушли на розыски нужной нам тропинки, и мы ждали их возвращения. Среди отряда нашлись люди, начавшие доказывать весь риск нашего положения, а некоторые высказывали, что необходимо вернуться пройденной дорогой обратно в Ярославль. Я напомнил отряду о тяжелом положении Заволжского участка, который ждет нашей помощи. Возвращаться назад невозможно, тем более, что пароход сел на мель и сняться не может. С пятью десятками бойцов можно сделать в тылу многое.

В конце концом люди решились продолжать задачу. Вскоре вернулись проводники, выяснившие, что мы сильно уклонились на север и что до железной дороги осталось еще десять верст.

Двинулись дальше.

Движение было очень медленное, так как плохо отдохнувшим людям приходилось пробираться сквозь лесную чащу, зачастую по очень болотистой местности, и тащить на руках пулеметы. К тому же запас продовольствия, который мы оставили по дороге в лесу вместе с лишними патронами, не подоспел ко времени выступления, посланные за ним люди не возвращались. На месте отдыха я оставил на видном месте записку с указанием посланным за продовольствием, куда мы пошли и куда им нести взятое из запасов.

С небольшими остановками мы шли часов до четырех дня, когда проводники сказали, что линия железной дороги должна быть недалеко.

Мы остановились, я послал три дозора, чтобы обследовать происходящее на дороге и местность по ту сторону полотна. Разведав требуемое, дозоры должны остаться для наблюдения за дорогой и прислать донесения.

Прошло часа два, а от дозоров донесений не было. До слуха доносился шум проходивших где-то невдалеке поездов. Я выслал новый дозор, который вскоре вернулся и доложил, что до линии железной дороги версты одна-полторы, но до нее они не дошли, побоявшись оторваться от отряда. Первых дозоров нигде не видали.

Подведя отряд ближе к полотну, я выслал дозор, чтобы он осмотрел дорогу и местность за ней. Люди замялись. Тогда я пошел сам вместе с поручиком Березовским.

На полотне все было спокойно. Путевая сторожка виднелась саженях в трехстах. За полотном поднимался тоже лес. Перейдя полотно, я выбрал в лесу удобное для отдыха место и перевел туда отряд.

Надвинулись тучи; пошел дождь, сильно стемнело.

Было уже часов восемь, когда я приказал отряду собираться, что бы приблизиться к Заволжскому участку.

Люди стали ссылаться на усталость, которая была несомненна. Чтобы не терять времени даром, я вызвал охотников идти со мной на разведку, пока отряд будет отдыхать.

Вышли четыре человека. Впятером мы пошли на юг. Оказалось, что мы все-таки были много севернее, чем предполагали. Пришлось пройти верст шесть, пока не подошли к тылу войск, действовавших против Заволжского участка.

Нас поразила сомнительная тишина в этом районе. Артиллерия молчала, оружейная стрельба была редкая. Гул артиллерийских выстрелов и оружейной трескотни доносился, по-видимому, с правого берега.

Попав сперва в какую-то одинокую избушку, а потом, пробравшись, в село, где по нам было дано несколько выстрелов, мы узнали, что на левом берегу «белых» уже нет. Они ушли вечером. В селе красные войска и есть конница.

Спасаясь от небольшого разъезда, показавшегося на дороге, по которой мы пытались продвинуться дальше вперед, мы попали в какое-то болото, поросшее мелким березняком. Пробираясь через него, неожиданно вышли к полотну железной дороги, где стоял какой-то эшелон, там разговаривали люди.

Из разговоров мы узнали то же, что нам говорили жители перед этим. Несомненно, мы опоздали с помощью.

На рассвете вернулись к отряду. Отдохнув немного, я поднял отряд и повел его лесами на восток. Людей у меня осталось меньше, так как не вернулись ни посланные за продуктами, ни вчерашние дозоры.

Попросился уйти и медицинский персонал, так как одежда, а главное обувь не годились для ходьбы по лесам, и я их отпустил.

К вечеру мы опять приблизились к Волге и попали в деревню, где узнали, что отряд крестьян, охранявший Волгу ниже Ярославля, попал в плен. Говорили, что часовые проспали. Кроме того, говорили, что Ярославль занят красными войсками.

На другой день эти слухи подтвердились. Действительно, от Ярославля не доносилось звуков стрельбы, которые перед этим были слышны хорошо.

Тогда я окончательно решил двигаться на восток, предоставив желающим уйти из отряда.

При подходе к Костроме у меня было не больше 35 человек. Остановившись под Костромой верстах в двенадцати, я послал двух человек в город узнать о происшедшем в Ярославле и принести, если возможно, газеты.

Посланные ушли, а на рассвете мы были атакованы кавалерией красных, силой с эскадрон. После небольшой перестрелки нам удалось уйти в болото без потерь. Через это болото, пробираясь в некоторых местах в воде по пояс, мы вышли к деревне, около которой, по условию, должны были ждать посланные в Кострому.

На следующей день они вернулись и принесли проверенные сведения о падении Ярославля.

После этого известия из отряда ушли еще несколько человек, считавших более удобным пробираться на восток по одиночке. Осталось 17 человек. С ними я дошел до первой пристани па Волге ниже Костромы. Здесь я отпустил еще 11 человек. Остались я, поручик Березовский, подполковник Ивановский.

Мы купили 4-х весельный ялик и на нем поплыли, но реке. Вначале мы решили плыть только по ночам, скрываясь днем в прибрежных кустах. Но в первый же день это пришлось нарушить. Поиски ялика затянулись до вечера, вечером поднялся туман и помешал найти место, где я ждал с оставшимися вещами.

Только восход солнца помог ориентироваться и найти меня.

Медлить на месте было опасно, и мы поехали при дневном освещении. Из Костромы Березовский принес 17 фунтов колбасы, хлеба мы купили в каком-то постоялом дворе и к ночи были в Плёсе.

Утром купили и городе кое-какие припасы и вещи, дождались темноты верстах в шести ниже Плеса, в кустах, и двинулись дальше.

Таким порядком мы плыли до Васильсурска. Провизию покупали в приречных поселках, но отдыхали исключительно вдали от жилья, несмотря на очень дождливую погоду и встречный ветер.

Из-под Васильсурска выехали днем, миновав город, наткнулись на сторожевые пароходы, стоявшие на фарватере в нескольких верстах. С пароходов приказали нам почему-то вернуться в числе других лодок, бывших в то время на реке.

Мы вернулись, но ночью, когда поднялась сильная буря, поплыли опять, до рассвета, когда и пристали к берегу для отдыхи.

Вблизи оказались рыбаки. Покупая у них рыбу, мы узнали, что ниже есть какое-то село, в котором застава не пропускает ни одной лодки без осмотра.

Действительно, на другом берегу мы видели конный разъезд, который остановил плывшую вниз лодку, а потом куда-то повел ехавших на ней.

Мы решили идти дальше пешком. В мешки взяли только белье и провизию и захватили котелок, остальное и лодку подарили рыбакам.

Пошли мы левым берегом, преимущественно лесными дорогами, держась верстах в 10-15 от Волги, так как карты этой местности у нас не было, и Волга служила в некоторых случаях ориентиром.

Мы хотели пристроиться на какую-нибудь лесную работу вдали от жилья. В нескольких местах нам отказали, ссылаясь на то, что работы большой и постоянной нет, а для мелкой уже есть нанятые рабочие.

В одном месте мы наткнулись на таких рабочих, занятых укладкой дров и бревен. По виду они были тоже из офицеров. На эту тему разговоров приходилось избегать. По дороге нам говорили, что ближе к Казани, в лесах правого берега, можно скорей найти работу. Туда мы и решили идти, все же держась пока левого берега.

 

 

Глава VII

Вскоре стали носиться слухи, что Казань кем-то захвачена и что красные войска уходят оттуда вверх по Волге.

Действительно, через некоторое время появились войсковые части, шедшие по лесной дороге нам навстречу. Нам пришлось уклониться далеко в сторону и сделать большой круг, чтобы разминуться с ними.

В деревне уже определенно говорили, что Казань захвачена чехами, а в некоторых местах говорили про уральцев и «деникинцев», которые будто бы уже появились в тех районах, через которые мы проходили. Но мы никого не встречали и шли, не зная в точности, кем захвачена Казань.

Наконец, мы попали в чешскую заставу, которая препроводила нас в штаб полка, откуда в штаб боевого участка. Документов у вас настоящих не было, а те, которые мы имели, вызывали подозрение.

В штабе боевого участка оказался случайно приехавший туда офицер, знавший меня по германской войне, который удостоверил мою личность. Тогда нас накормили, дали подводы, на которых мы и поехали в Казань, где и явились в штаб округа.

Это было в начале сентября. Приведя себя в порядок, мы на другой день явились к командовавшему войсками Северной группы Народной армии капитану Степанову.

Назначения мы сразу не получили, а остались при штабе. В тот же день я неожиданно встретился с Савинковым, доктором Григорьевым и Клепиковым (Клепиков был в тот же день ранен).

В штабе от Савинкова мы узнали, что захват Казани отрядом Степанова, в состав которого входили и чешские части, произошел совершенно неожиданно не только для всех находившихся в Казани, но и для самарского правительства (Комуча), которое приказа о захвате Казани не отдавало.

Несмотря на то, что Комуч далеко не являлся тем правительством, ради которого мы работали и бились, все же, в силу сложившейся обстановки, мы подчинились беспрекословно.

«Союз защиты Родины и Свободы», как организация, прекратил свое существование.

Следующий день прошел у меня в ходьбе по магазинам для покупки форменной одежды и необходимых вещей. С Савинковым я увиделся только поздно вечером.

Едва он начал рассказывать подробности взятия Казани, о настоящем положении, как меня вызвали к капитану Степанову в штаб. Там я узнал, что правый берег очищен чехами и казанскими частями и оборона переносится на левый берег.

Начальником боевого участка от устья реки Казанки до озера Бакалы назначаюсь я. В мое распоряжение даются части городского ополчения, которое сейчас особым приказом собирается. Необходимо занять участок до рассвета, так как у противника командующие высоты и ему легко затруднить продвижение войск днем. Ночь была темная, дождливая.

Я выехал на участок с поручиком Березовским, которого взял в качестве адъютанта и, как человека беззаветной храбрости.

На участке никого не оказалось. Целую ночь мы с Березовским ходили по берегу отыскивая части, которые, по сведениям штаба, должны были ожидать меня на участке. Только когда взошло солнце, показались из города первые дружны ополчения.

Ни по силам, ни по возрасту, приведенные на участок люди боевой ценности не представляли. Большинство из них впервые держало винтовку в руках это была та категория людей, которых капитан Степанов хотел призвать в последнюю минуту и только для непосредственной защиты города.

Не только офицеров, но и унтер-офицеров или отбывших воинскую повинность в строю среди прибывших не было. С большими осложнениями пришлось распределить людей для занятия участка и растолковать их обязанности,

В качестве надежной силы ко мне в течение дня прибыли полроты чехов, 16 человек офицеров, 26 смешанных кавалеристов и несколько офицеров-пулеметчиков.

Из 1200-1500 дружинников к следующему утру осталось на участке 900-1000 человек. Много разбежалось после взрыва снарядов от зажженных артиллерией противника пристаней, а многие просто ушли.

Убыль ранеными и убитыми, несмотря па крайне неблагоприятную обстановку в смысле укрытия местности, была незначительна.

Артиллерии у меня на участке не было. Связи со штабом почти никакой, провода беспрестанно перебивались снарядами, держать конных офицеров на открытой местности около штаба невозможно, мотоциклистов было мало и они плохо работали.

В такой обстановке находился участок. Положение осложнилось еще более после того, как участок правее моего, был сильно оттеснен назад, а наше расположение стало обстреливаться фланговым огнем, в то же время к нашему участку пытались подойти пароходы, чтобы высадить десант.

В течение всего дня 10 сентября я получал записки от штаба труппы, в которых указывалось, что с отходом правого участка «устье» приобретает особое значение для обороны города, и предписывалось держаться во что бы то ни стало.

Мы держались.

В ночь с 10 на 11 совершенно неожиданно был получен приказ об оставлении Казани. Накануне заезжал ко мне Савинков и сказал, что в городе расклеены объявления от штаба Северной группы, что Казань сдана не будет.

Приказ получен был мною около 12 часов ночи, тогда как по приказу мы должны были сняться с участка в 11 часов. Кроме того, приказ был подписан в 6 часов вечера, а у меня имелась записка из того же штаба от 8 часов вечера с приказанием принять все меры для завтрашнего боя.

Все это заставило меня послать в штаб за подтверждаем приказа, но вскоре пришла связь, высланная мною на соседний участок, и доложила, что там уже никого нет.

На сбор людей потребовалось часа два. Собранным людям я объявил приказ и предложил желающим идти домой, так как они по приказу Степанова, были обязаны выходить только для защиты города. Со мной пожелали идти 150 человек (чешская полурота была взята с моего участка еще раньше).

В глубокой темноте, без карты, только с одним компасом, мы стали пробираться по назначенному маршруту. Ни денег, ни продовольствия, ни подвод у пас не было, утомленным боями людям приходилось тащить в руках запасные патроны и шесть пулеметов. Никаких вещей ни у кого не было, все осталось в городе.

Верстах в сорока мы соединились с остальными частями левой (южной) колонны и нашли штаб группы.

На следующий день капитан Степанов, сдав мне командование колонной, уехал со своим штабом дальше, приказав держаться на позиции до ночи, а потом двигаться по остальному маршруту.

Порученная мне колонна состояла из перемешавшихся остатков более 20 различных частей Северной группы. Управление ими было крайне затруднительно, тем более, что в моем распоряжении было оставлено только семь весьма слабых лошадей.

Я воспользовался остатками 2 и 3 Казанских офицерских батальонов и Уржумского отряда, у которых сохранились командиры, хозяйственная часть и обозы, и распределил остальных людей по этим частям.

Получилась Казанская стрелковая бригада из 2 и 3 Казанских и Уржумского полка с легким дивизионом артиллерии.

Все эти части имели правильную организацию, имели отчетность, обозы, кухни и кое-какие запасы продовольствия и обмундирования.

С этой бригадой я прикрывал переправу остальных войск через Каму и деревню Епанчино.

После переправы мы дошли походным порядком до района станции Нурлат Волго-Бугульминской ж.д., где находился штаб капитана Степанова.

Здесь в состав Казанской бригады был включен 1-й Казанский стрелковый полк, штабной полуэскадрон и телефонная рота. В полках было 250-450 штыков, в дивизионе 11 орудий. С остальными войсками и своим штабом капитан Степанов уехал в Новонико-лаевск.

Казанская же бригада была включена в состав отряда полковника Каппель, занимавшего район между станцией Нурлат и Симбирском, где происходили мелкие бои с красными войсками.

В первых числах октября полковник Каппель уехал в командировку в Екатеринбург или Пермь, а меня оставил своим заместителем.

Вскоре я получил донесение, что красные войска большими силами наступают от Чистополя на Бугульму. В том районе действовал только конный отряд полковника Нечаева, шашек 140. К нему была послана капитаном Степановым конная батарея, которая, судя по донесению, еще не прибыла. Потеряно под деревней Епанчино в полуэскадроне 29 шашек, в телеграфной роте 100 человек.

Отряд полковника Нечаева отходил к Бугульме и просил поддержки. Бугульма была у пас в тылу верстах в 200. Охрана железнодорожной линии мне поручена не была.

В Бугульме войск почти не было, и мне они не подчинялись. Кроме Казанской бригады и отряда полковника Нечаева все казанские части отошли через Лапшев в Уфу, где формировались уфимские части.

В Уфу были переведены и все запасы из Казани. Туда же переехал и Комуч из Самары.

Учитывая, что противник может отрезать нам тыл, так как он находился к Бугульме ближе, чем мы, я распорядился собрать подвижной состав и стал перебрасывать свои войска в Бугульму.

На мое донесение командующему фронтом генералу Чечеку о сложившейся обстановке и принятом мною решении я получил от него телеграмму, в которой одобрялось мое решение, но указывалось на необходимость удерживать район станция Нулат.

Выполнить две задачи, имея не более 3000 штыков и 600 шашек при, 24 орудиях, я не мог и стал очищать район Нурлата совершенно.

Когда я прибыл с первым эшелоном в Бугульму, советские войска были в верстах 12-15 от города. Наступление их сдерживали первый батальон чехов, отряд полковника Нечаева и отряд из остатков Симбирской бригады. Всего на фронте было с приведенными мною первыми эшелонами не более 2000 штыков и 140-200 шашек.

Переброска остальных войск задерживалась недостатком подвижного состава из-за загроможденности путей на станции Бугульма преимущественно чешскими эшелонами, занятыми их имуществом, мастерскими и пр.

В первые же дни боев выяснилось, что войска противника, наступая с севера, стремятся охватить Бугульму с запада и востока, перерезая линию железной дороги.

Уже были случаи порчи пути и обстрела шедших из Нурлата следующих эшелонов.

Разведкой определялось красных войск тысяч десять, т. е. втрое больше бывших на фронте с нашей стороны.

Были критические моменты, когда ушли чехи, не ожидая эшелонов, которые должны были заменить их на фронте, потом ушел Сербский эшелон, охранявший линию железной дороги восточнее Бугульмы. Чехи и сербы получили приказание от своего командования идти в тыл для отдыха и формирования.

Я решил держаться, пока не вывезут из Бугульмы всего, подлежащего эвакуации. Это время совпало с прибытием последних эшелонов из Нурлата. Им пришлось высаживаться под обстрелом. Из-под Бугульмы я двумя форсированными переходами увел свой отряд за реку Ик, чтобы выиграть время для большего отдыха.

Здесь нас встретил полковник Каппель, вернувшийся из командировки. Привезенные известия были неутешительны: между Директорией и Комучем шли серьезные трения. Комуч, принимавший участие и избрании Директории, все же не хотел подчиниться Директории и вел свою политику.

Получилось двоевластие.

Появились даже особые деньги, выпущенные Комучем, которые ходили в районе Уфы, но не принимались в Сибири.

Получилось какое-то раздвоение и в армии: мы, находившиеся на фронте, числились Народной армией, а те, которые сформировались в тылу, числились Сибирской армией. В части Народной армии не присылались ни подкрепления, ни снабжение, ни даже деньги, несмотря на то, что в Уфе были склады имущества и продовольствия, вывезенного Народной армией из Казани, Самары и Симбирска.

Комуч и Директория оспаривали друг у друга право распоряжаться этими запасами, а в результате находившиеся на фронте, за спиной которых Комуч чувствовал себя в безопасности, оставались раздетыми.

Положение войск на фронте было настолько тяжелое и ненормальное, что я послал офицера с особым докладом к члену Директории генералу Болдыреву (эсер), прося его объяснить причины такой забывчивости о нуждах находящихся на фронте. Забывчивость эта наводит сомнения в нужности работы войск.

Генрал Болдырев обещал сам приехать на фронт, но пока собирался и ехал, произошел переворот, и у власти оказался адмирал Колчак

Но во всяком случае за время пребывания генерала Болдырева во главе вооруженных сил Народной армии мы не получили ни пополнении ни одежды, ни снаряжения. Все это приходилось добывать своими средствами, отдавая из строя для хозяйственных надобностей большее число людей, чем это допускала обстановка. Правда, хлеба, мяса было достаточно, так как денег на покупку еще оставалось из прежних сумм, но не было сахара, крупы, табаку, не было зимнего обмундирования, обуви.

А становилось уже холодно.

Бои же начинали разгораться с новой силой. Пополнений мы почти не получали, но в ноябре подошли подкрепления из тыла — батальон Учредительного собрания, польский отряд полковника Румпа и чешские части. В Казанской бригаде едва насчитывалось 1000 бойцов.

После нескольких удачных операции чехи вновь ушли без предупреждения с фронта, обнажив левый фланг казанской бригады.

Вновь весь фронт отошел за реку Ик. В это время произошел переворот «в Омске: вместо Директории стал верховным правителем адмирал Колчак.

В декабре я заболел и уехал лечиться в Омск. Там я просил о смене и отводе на отдых Казанской бригады.

В начале февраля 1919 года весь отряд Каппеля был отведен на переформирование в район Челябинска и Кургана.

В мае, не закончив формирования, мы опять были двинуты на фронт. Отряд Каппеля получил название 1-го Волжского корпуса, а входящие в состав его бригады переформированы в стрелковые дивизии: 1 Самарская, 3 Симбирская, 13 Казанская.

Успеху формирования сильно повредил тиф, занесенный пленными красноармейцами, поступившими на укомплектование корпуса. Бои для дивизии начались с Белебея и продолжались до Велорецкого завода, откуда дивизия была снята и отправлена вновь к Челябинску на отдых и формирование.

Это было в середине июля. Я же в это время был вызван в штаб Третьей Армии в Челябинск, где и получил назначение начальником партизанских отрядов Третьей армии. Фактически же пришлось действовать на фронте с одним только отрядом в составе около 400 шашек. Другие же отрады, носившие почему-то название партизанских, обслуживали линии полевой почты или же были в зачаточном состоянии.

После распада Южной армии началась переформировка казачьих частей, вследствие чего у меня осталась одна сотня и один эскадрой. С этим отрядом я был отправлен походным порядкам из-под Кустаная в Омск, где и должен был сформировать из этих кадров новый конный отряд.

В Омск отряд прибыл в начале ноября 1919 года и до сдачи Омска не успел пополниться. Отсюда отряду выло приказано двинуться для продолжения формирования сначала в Мариинск, потом в Колывань.

Предполагалось, что на Оби нас встретит армия генерала Попеляева, но он распустил армию по домам до нашего подхода. Во все эти пункты отряд приходил перед самой сдачей, так как приходилось идти все время в арьергарде, севернее Сибирского тракта и ж.д. линии.

Под Красноярском, где произошло восстание генерала Зиневича

под эсеровским флагом, я свернул в числе других войск на север, чтобы избежать разоружения эсерами. Часть войска пошла в обход Красноярска по реке Кай, а я, получив от командующего армиями генерала Войцеховского, в ведении которого я состоял, приказ пробиваться за Байкал по своему усмотрению, пошел по Енисею до устья Ангары, потом по Ангаре и реке Илиму.

Под Илимом нам перерезали путь красные войска. Местного боя была очень для нас невыгодная. Чтобы избежать боя я свернул с отрядом в тайгу, держа направление на северную окраину Байкала.

Я рассчитывал отдохнуть в селениях по реке Киренге, чтобы выяснить обстановку, так как доносившиеся до нас слухи о судьбе колчаковской армии и вообще о происходящем были крайне неопределенны и разноречивы. В тайге проводник сбился с дороги, и вместо 4 суток мы проходили 8 суток, пока не вышли к реке Лене у села Подымахинского.

Здесь нас встретили делегаты от крестьянских красных партизан, а затем и помощник командующего Ленским фронтом. Это было 11 марта 1920 года. Они предложили мне разоружиться, гарантируя полную неприкосновенность всем людям отряда, и показывали газету об отмене смертной казни.

При этом было сказано, что всем желающим будет предоставлена работа и занятие, а с открытием навигации могут быть все отправлены на родину. Меня же лично они все-таки должны будут отправить в Иркутск по начальству.

Я согласился на эти условия.

Но в Подымахинском взяли под стражу не только меня, но и всех сдавшихся со мною. Отсюда отправили нас пешком в Иркутск, до которого считалось более семисот верст.

В Иркутск я был привезен в бессознательном состоянии, так как заболел сыпным тифом в дороге.

Едва я пришел в сознание после кризиса, меня отправили в Иркутский военный городок, а оттуда в Челябинск, потом в Миасе, потом опять в Челябинск, потом в Екатеринбург, где меня освободили и дали работу по специальности при штабе Приурво.

Через два — два с половиной месяца я был вновь арестован и из Екатеринбурга привезен в Москву.

 

 

Заключение

Двухлетнее пребывание мое в заключении, лишает меня возможности судить о многом с достаточной обоснованностью.

Тем не менее, есть вопросы, относительно которых у меня сложилось все-таки вполне определенное убеждение на основании пережитого, виденного и слышанного.

Минувшая гражданская война являлась результатом неволи отдельных лиц, а следствием того стихийного начала, которое заложено в человеческую природу. У людей могут быть совершенно различные взгляды на способы достижении одной и той же цели.

И только результаты борьбы могут показать, на чью сторону склоняется большинство. Ликвидация белых армий показала, что активных сторонников, хотя бы и косвенных, было больше у советской власти.

Восстания во Владивостоке, Новониколаевке, Красноярске, проведенные под флагом эсеров против Колчака, «зеленая армия» против Врангеля и т. п., способствуя успеху красных войск, показали, что идеи, присущие белым армиям, менее популярны для масс, чем система советской власти.

Меньшинство должно подчиниться большинству, как только большинство это определяется.

Средство для объединения в дальнейшей продуктивной работе в деле возрождения России является та масса неотложной, существенной, необходимой и разнообразной работа, в которой должно и может найтись подходящее дело для каждою, дорожащего судьбой Родины.

Убежден, что люди, честно относящиеся к данному им делу, принесут пользу Родине при всяком правительстве, независимо от своих внутренних убеждений.

Глубоко убежден в том, что время вооруженных выступлений теперь прошло

Что было естественно и возможно в 1918 — 20 гг., теперь является недопустимым и фактически невозможным.

Кроме того, я считаю, что в данное время, при сложившейся обстановке, единственная власть, которая может вывести Россию из тяжелого положении в более короткий срок, — советская Людей, желающих, и могущих работать на пользу Родины под руководством советской власти, найдется больше, чем смотрящие на дело с узкой точки зрения, какой бы то ни было партии. И только объединение советской властью в своих руках таких людей и правильное использование их сил и способностей может привести к скорейшему достижению желанной для всех цели — спокойного и благополучного существования России и всех живущих в ней.

Апрель 1922 г. Гор. Москва.

А. ПЕРХУРОВ.

 

ИЗ ЯРОСЛАВСКОЙ ГУБЕРНСКОЙ

ГАЗЕТЫ ЗА 1922 ГОД:

«Приговор — высшая мера наказания — расстрел над полковником Перхуровым, организатором и руководителем Ярославского белогвардейского восстания, приведен в исполнение в 1 час ночи с 21 на 22 июля сего года».