29

Обанкротившиеся Штаты

В первой половине ХХ века нефть превратилась в самый ценный ресурс из всех когда-либо существовавших в истории. Она стала той силой, что двинула вперед процесс модернизации. Обеспечение доступа к надежным источникам нефти стало краеугольным камнем внешней политики почти любого государства. Настоятельная потребность в нефти стала едва ли не главной причиной нападения Японии на Пёрл-Харбор в 1941 году.

Значение нефти неизмеримо возросло в период Второй мировой войны. Она была ее «кровью», потому что приводила в движение боевые самолеты, танки, корабли; без нее воюющее государство было обречено на поражение.

А кроме того, нефть стала самым мощным оружием в арсенале корпоратократии.

Когда Вторая мировая война закончилась, нефтяные компании разработали план, которому было суждено ни много ни мало, а изменить ход истории. Во имя собственных интересов (а значит, и интересов страны!) нефтяные компании решили убедить президента и конгресс США, что национальные нефтяные ресурсы лучше приберечь на случай будущих войн и других экстренных ситуаций.

Зачем выкачивать из собственных недр этот ценнейший стратегический ресурс, тем самым уменьшая свои запасы, когда можно эксплуатировать нефтяные месторождения других континентов? Этот мощный аргумент позволил американским нефтяным компаниям вместе со своими британскими и европейскими коллегами выторговать у своих правительств налоговые льготы и прочие послабления, что, как они утверждали, позволит взять под контроль мировые запасы нефти.

Однажды принятое, это решение — а его подтверждали каждый последующий президент и каждый последующий состав конгресса — заложило основы политики, которая привела к пересмотру национальных границ, возникновению новых государств и низвержению правительств. Подобно золоту, нефть стала символом могущества, а ее цена — базовым элементом, определяющим ценность любой валюты мира; в отличие от золота, нефть приобрела огромное значение как промышленное сырье — для производства пластмасс, электронно-вычислительной техники, химических продуктов.

Поначалу казалось, что план нефтяных магнатов прольет золотой дождь на нефтедобывающие страны третьего мира. Однако нефть, словно повторяя судьбу золота, очень скоро стала для этих стран тяжкой ношей и источником постоянного беспокойства. В фигуральном смысле эти страны повторили судьбу старателей во времена золотой лихорадки на Диком Западе: стоило кому-то из них подать заявку на участок с золотой жилой, как он становился объектом внимания негодяев всех мастей и баронов-разбойников.

Примерно в то самое время, когда нефть обретала статус ключевого ресурса современной эпохи, за Советским Союзом окончательно закрепился статус врага номер один. Как утверждают историки, для успешного строительства империи необходим внешний враг. Для Соединенных Штатов Советский Союз в то время гармонично вписывался в эту роль. Советский ядерный арсенал удачно подкреплял аргумент корпоратократии о том, что реалии холодной войны требуют новых подходов к международной дипломатии.

Неудивительно, что первый серьезный конфликт в ходе холодной войны разразился именно из-за нефти и именно в том регионе мира, который обладал крупнейшими запасами этого ресурса, — на Ближнем Востоке. Это был Иран. Демократически избранный и пользовавшийся необычайной популярностью премьер-министр этой страны Мохаммед Моссадык (в 1951 году журнал Time объявил его человеком года) потребовал для своего народа справедливой доли прибыли от иранской нефти и национализировал активы британской нефтяной компании British Petroleum.

Разъяренная Англия обратилась за помощью к своему испытанному союзнику по Второй мировой войне — Соединенным Штатам. В обеих странах хорошо понимали, что любая попытка применения военной силы в Иране может спровоцировать СССР нажать ядерную кнопку, и Вашингтон надумал вместо морских пехотинцев отправить в Иран агента ЦРУ Кермита Рузвельта-младшего (внука Теодора Рузвельта). Его снабдили несколькими миллионами долларов, которые он удачно пустил в дело, организовав демонстрации протеста и уличные беспорядки, что в конечном итоге привело к отстранению Моссадыка от власти. На место избранного волей народа национального лидера Ирана ЦРУ посадило своего ставленника — шаха Мохаммеда Резу Пехлеви, хотя и деспота, но зато большого друга большой нефти.

Как я уже писал в «Исповеди», успех Рузвельта-младшего заложил основы для возникновения новой профессии — экономического убийцы, той самой, которую в свое время избрал и я. События в Иране наглядно показали, что империю можно строить без риска развязать войну, а заодно и с гораздо меньшими затратами.

Разработанная ЦРУ тактика была поистине универсальна: ее можно было применять в любой стране, ресурсы которой интересовали корпоратократию. Правда, у нее был единственный, но зато весомый минус: Кермит Рузвельт числился в штате ЦРУ. Попадись он, разразился бы страшный скандал. Решение было найдено быстро: вместо людей, состоящих на службе правительства, вербовать агентов из числа сотрудников частных компаний. Одной из них была та, где я работал, — MAIN.

Очень скоро экономические убийцы смекнули, что манипулировать политикой нефтедобывающей страны можно и не дожидаясь момента, когда она приступит к национализации своих нефтяных месторождений. Мы решили сделать инструментами колонизации Всемирный банк, МВФ и прочие организации с «многонациональным» представительством. Весьма доходные сделки, которые при нашем содействии получали у этих организаций американские корпорации, инициированные нашими усилиями соглашения о «свободной» торговле — все это в открытую обогащало американских экспортеров, ущемляя интересы их партнеров из третьего мира.

Мы навязывали другим странам непомерные внешние долги, которые им не под силу было выплатить. В сущности, мы создавали суррогатные правительства, будто бы представлявшие национальные интересы, а на деле служившие нашим. На Ближнем Востоке такими правительствами мы «осчастливили» Иран, Иорданию, Саудовскую Аравию, Кувейт, Египет и Израиль.

Стремясь завоевать господство в глобальной политике, корпоратократия при содействии армии экономических убийц делала все возможное, чтобы заставить мир потреблять больше нефти. Специалисты по связям с общественностью, словно шустрые наркодельцы, колесили по всему миру, там и тут умело стимулируя спрос на товары, за которыми стояла корпоратократия, в том числе и на те, что производились на основе нефти в странах третьего мира, зачастую в невыносимых условиях потогонных фабрик.

Более двух десятков лет после свержения Моссадыка высокие показатели экономического роста Ирана служили для экономистов излюбленным доказательством того, что страна успешно преодолевает бедность. Однако статистика обманчива, в чем легко убедиться на примере азиатских стран. Она, во-первых, не отражает признаков социальной деградации и ухудшения состояния окружающей среды, а во-вторых, не способна выявить проблемы, которые дадут о себе знать в долгосрочном плане.

Наглядным примером могут служить иранские похождения Кермита Рузвельта, которые как раз и создали подобного рода «непредусмотренные последствия». Хотя организованный им переворот привел к власти диктатора, симпатизирующего интересам нефтяных компаний, он также институционализировал антиамериканское движение в ряде ближневосточных стран.

Иранцы так и не простили Соединенным Штатам свержения их горячо уважаемого, демократически избранного премьер-министра. Не забудут этого и народы соседних стран. Теперь историки размышляют, как развивались бы события, если бы Вашингтон тогда принял сторону Моссадыка и поддержал его замыслы направить доходы от экспорта нефти на социальные преобразования и борьбу с бедностью.

Многие приходят к выводу, что и другие страны региона по примеру Ирана встали бы на демократический путь, что, в свою очередь, уберегло бы Ближний Восток от жестокого насилия, и поныне раздирающего этот регион. А в реальности Ближний Восток убедился, что Соединенным Штатам верить нельзя, что эта страна, выставляющая себя поборницей демократии, на деле и не думает ее защищать, и вместо того чтобы помогать странам третьего мира, Америка хочет прибрать к рукам их ресурсы.

В этот период США столкнулись с тяжелыми внутренними проблемами. Стремление корпоратократии расширять базу своей власти загнало страну в долговой тупик. Промышленное производство и добыча нефти все в большем объеме переносились за рубеж, в страны с дешевой рабочей силой и крупными нефтяными запасами. Иностранные кредиторы потребовали выплат золотом. В качестве ответной меры администрация президента Никсона в 1971 году ввела запрет на свободный обмен долларов на золото, фактически отменив золотой стандарт.

Однако это поставило Вашингтон перед новой дилеммой. Если кредиторы начнут требовать погашения долгов в других валютах, корпоратократия будет вынуждена осуществлять выплаты с учетом курса этих валют к золоту на момент предоставления займов. А это было бы почти равносильно катастрофе, потому что денежные сундуки корпоратократии к тому времени порядком оскудели. Единственным спасением от банкротства был Монетный двор США, который мог печатать доллары и диктовать их стоимость. При этом было категорически необходимо, чтобы доллар сохранил за собой статус главной валюты международных расчетов.

В прологе я коротко рассказал о том, что этой цели нам удалось добиться при помощи Саудовской Аравии. Наша схема сработала, но в ней было задействовано не только это государство. Более подробная версия тех событий требует упоминания еще двух стран, которые, сами того не желая, пришли на выручку США, — обе они тоже располагались на Ближнем Востоке.

 

30

Король доллар

«Интересно, что все же будет с долларом?» — задал риторический вопрос президент MAIN Джейк Добер вскоре после того, как в 1971 году был отменен золотой стандарт. «Подозреваю, — продолжал между тем Добер, — что его ценность будет определяться ценой на нефть». Разговор этот начался во время обеда, на который чета Доберов пригласила меня в ресторан отеля Intercontinental Indonesia, где они остановились по пути на Ближний Восток. «Никсон подобрал себе в команду очень ловких парней — Киссинджера, Шульца, Чейни. Жду не дождусь того дня, — мечтательно произнес Добер, сжимая руку жены и глядя ей в глаза, — когда мы с тобой будем вкушать тихие семейные радости и гордиться тем, что были частью этого великого действа. США открывают новую страницу мировой истории, и нам достались места в первом ряду».

Джейку не довелось дожить до знаменательного дня, который он так мечтал разделить со своей женой. Та поездка оказалась последней в его жизни. Вскоре после возвращения Джейк умер, и пост президента MAIN занял его протеже Бруно Замботти. Однако жизнь показала, что Добер блестяще предсказал будущее доллара. Команда Никсона продемонстрировала не просто ловкость, но и настоящее коварство.

Первым союзником Вашингтона в борьбе за полновластие доллара на мировой арене был Израиль. Большинство людей, включая израильтян, до сих пор считают, что единственной причиной Шестидневной войны 1967 года, когда Тель-Авив нанес упреждающие удары по Египту, Сирии и Иордании, было стремление обеспечить защиту своих границ.

Это со всей очевидностью, казалось бы, подтверждал и итог той недельной кровавой бойни — Израиль вчетверо увеличил территорию, присоединив к своим владениям восточный Иерусалим, часть западного берега реки Иордан, сирийские Голанские высоты и принадлежавший Египту Синайский полуостров. Однако Шестидневная война имела и другую цель.

Из-за таких значительных территориальных потерь арабы почувствовали себя публично униженными, что не могло их не разъярить. Свой гнев они обратили на Соединенные Штаты, понимая, что без их финансовой и политической поддержки Израиль никогда не достиг бы такого успеха. А кроме того, они отчетливо видели и военную угрозу со стороны США — на Ближнем Востоке располагался американский военный контингент — на случай (впрочем, скорее гипотетический), если вдруг Израилю понадобится помощь.

Тогда мало кто в арабском мире понимал, что во всей этой ситуации Вашингтоном двигали куда более эгоистичные мотивы, нежели благородное стремление помочь израильтянам защитить свои земли. Точно так же арабы не догадывались, что США намереваются использовать их гнев для достижения своих целей.

В сущности, весь исламский мир, сам того не подозревая, стал вторым невольным союзником Вашингтона на Ближнем Востоке. В ответ на агрессию Израиля Египет и Сирия 6 октября 1973 года одновременно нанесли по его территории военные удары, приурочив их к дате самого почитаемого израильтянами иудейского праздника Йом-Кипур — Дня Искупления.

Президент Египта Анвар Садат, понимая зыбкость своих стратегических позиций, взял в союзники против США (и тем самым против Израиля) Саудовскую Аравию. Под давлением Египта король Фейсал-ас-Сауд применил против США то, что Садат назвал «нефтяным оружием». 16 октября Саудовская Аравия при поддержке четырех арабских государств Персидского залива объявила о 70 %-ном повышении объявленной цены на нефть. Из солидарности к этому акту присоединился Иран (мусульманская, хотя и не арабская страна). В последующие дни министры нефтяной промышленности арабских стран при общем согласии решили наказать США за произраильскую позицию и единогласно поддержали идею нефтяного эмбарго.

Это было частью классической шахматной партии, которую США разыгрывали на Ближнем Востоке. Через три дня, 19 октября, президент Никсон запросил у конгресса 2,2 миллиарда долларов для помощи Израилю. На следующий день арабские страны — экспортеры нефти под предводительством Саудовской Аравии ввели полное эмбарго на поставки нефти в США. В те дни лишь единицы были способны оценить всю глубину коварных замыслов, кроющихся за действиями Вашингтона, или хоть на миг допустить, что истинная цель США — поддержать слабеющий доллар.

Эффект от эмбарго был впечатляющим. Продажная цена саудовской нефти достигла небывалых высот: 1 января 1974 года, менее чем через три месяца, она была уже в семь раз выше, чем четыре года назад. Средства массовой информации в один голос предрекали экономике США громкий крах. По всей стране к бензоколонкам выстраивались длинные очереди, а экономисты высказывали опасения, что страну ожидает нечто подобное Великой депрессии 1929 года. Если сбережение собственных нефтяных запасов и раньше было одним из приоритетов США, то теперь это внезапно превратилось чуть ли не в навязчивую идею.

Теперь-то мы знаем, что беспрецедентный взлет цен на нефть произошел не без активного участия корпоратократии. Политики и представители бизнеса, в том числе нефтяного, вовсю демонстрировали негодование, хотя на деле именно они, как опытные кукловоды, дергали за веревочки, нагнетая страсти вокруг нефти. Никсон и его советники хорошо понимали, что решение выделить более двух миллиардов долларов помощи Израилю непременно спровоцирует арабские страны на крутые ответные меры. Поддерживая Израиль, американская администрация целенаправленно создавала условия, породившие то, что теперь считается самой что ни на есть искусной и значимой операцией экономических убийц за весь ХХ век.

Министерство финансов США обратилось к MAIN и некоторым другим фирмам, которые уже зарекомендовали себя послушными исполнителями воли корпоратократии. Перед нами была поставлена задача изобрести стратегию, которая заставит страны ОПЕК направить многомиллиардный поток нефтедолларов, потраченных США на закупки ближневосточной нефти, обратно в страну, в руки американских компаний, а заодно позволит заменить прежний золотой стандарт «нефтяным».

Мы, экономические убийцы, знали, что ключевым элементом подобной стратегии могла стать только Саудовская Аравия — как страна с самыми крупными запасами нефти, фактически контролирующая ОПЕК. Учитывали мы и тот факт, что «королевское» семейство крайне коррумпировано, а следовательно, манипулировать им не составит труда. Как и другие правители Ближнего Востока, Сауды хорошо уяснили, что такое политика колониализма. Достаточно сказать, что королевский дом Сауд в свое время получил престол из рук Великобритании.

В книге «Исповедь экономического убийцы» подробно рассказано об этой стратегии, к изобретению которой я тоже приложил руку. Между собой мы называли ее «операция по отмыванию денег Саудовской Аравии», в английской аббревиатуре — SAMA.

Что же касалось путей реализации этой стратегии, то вкратце они сводились к трем главным обязательствам, которые должен был взять на себя королевский дом Сауд: 1) вкладывать значительную долю нефтедолларов в правительственные ценные бумаги США; 2) разрешить министерству финансов США за счет многомиллиардных процентов по указанным ценным бумагам привлекать американские корпорации к европеизации страны; 3) поддерживать цены на нефть на приемлемом для корпоратократии уровне. Взамен правительство США гарантировало, что королевская семья Сауд сохранит свою власть.

Однако было и некое дополнительное условие, которое особо не афишировалось, но играло ключевую роль для решения основной задачи корпоратократии — укрепление статуса доллара как главной мировой валюты. Так одним росчерком пера было восстановлено владычество доллара на мировой арене, а критерием, определяющим его стоимость, вместо золота стала нефть.

И снова возвращаясь к прологу, напомню, что там говорилось о неком побочном эффекте, оценить который способны лишь самые ушлые экономисты: он заключался в том, что Вашингтон вновь мог беспрепятственно взимать с каждого иностранного кредитора скрытый налог. Пользуясь тем, что доллар был главной валютой международных расчетов, США покупали у зарубежных партнеров их товары и услуги в кредит.

Однако из-за инфляции средства, полученные этими странами за нефть (или что-то еще), теряли существенную часть своей покупательной способности. Таким образом, иностранные кредиторы давали США больше, чем получали взамен, а разница прямиком попадала в карман корпоратократии — чем не скрытый налог без всякой надобности в сборщиках налогов?

Предсказание Джейка Добера сбылось — стоимость доллара стала определяться ценой на нефть. Загнав арабские страны в угол, Вашингтон и Тель-Авив вынудили их к нанесению ответных ударов — нападению на Израиль в праздник Йом-Кипур и введению эмбарго на поставки нефти в США. Это фактически развязало руки министерству финансов, а экономические убийцы получили отмашку на обработку семейства Саудов и проталкивание сделки SAMA, в результате чего американская валюта оказалась надежно привязана к нефти. Доллар стал коронованным королем международных финансов, каковое положение сохраняет и поныне.

Операция SAMA привела к важным геополитическим последствиям. Она способствовала ослаблению СССР и закрепила за США статус мировой сверхдержавы, с мощью которой не могла поспорить ни одна страна мира. А еще эта сделка сильно разгневала саудовского миллиардера Усаму бен Ладена, который отомстил Соединенным Штатам, устроив национальный кошмар 11 сентября 2001 года.

Оглядываясь назад, я не устаю поражаться нашей тогдашней самонадеянности. Мне часто кажется, что роковое стечение обстоятельств и наша реакция на них играют чуть ли не главную роль в нашей судьбе. Взять хотя бы меня — разве я взялся бы за такой сложнейший проект, каким была операция SAMA, если бы не та школа, которую за несколько лет до этого прошел в Ливане?

 

31

Манипулируя правительствами

С самых первых шагов на поприще экономического убийцы, еще работая в Индонезии, я продемонстрировал своим боссам, что готов составлять нужные для их целей инфляционные экономические прогнозы. Желая вознаградить, меня сделали главным экономистом (невзирая на мою не очень завидную ученую степень бакалавра делового администрирования и на тот факт, что я был в компании единственным экономистом), повысили жалование и направили на Ближний Восток, чтобы, так сказать, на месте изучить ситуацию.

Я уже имел неплохое представление об этом регионе, подготовив доклады по таким странам, как Иран, Кувейт и Саудовская Аравия. Однако мои источники информации ограничивались материалами библиотек да беседами с выходцами с Ближнего Востока, которые работали на нашу фирму в Бостоне.

Сначала меня направили в Иран — это была короткая поездка с целью сбора материала для углубленного анализа иранского энергетического сектора. Чарли Иллингуэрт, руководитель проекта по Индонезии, под началом которого я работал, посоветовал заехать на несколько дней в Бейрут. В то время этот город еще сохранял репутацию туристического рая или, по выражению Чарли, чудного местечка, чтобы расслабиться, адаптироваться к другому часовому поясу и получить общее представление о культуре Ближнего Востока. Чарли подсказал мне имя одного человека, сотрудника американского посольства, который мог бы ознакомить меня с достопримечательностями Бейрута.

После Второй мировой войны Ливан переживал золотую пору своего развития. Сельское хозяйство и мелкая промышленность процветали. Бейрут постепенно превращался в богатейший космополитической город, торговый и банковский центр Ближнего Востока. Из того, что я успел прочитать об этой стране, меня более всего заинтриговали постоянные сравнения Бейрута то со Швейцарией, то с Парижем.

Я едва мог представить, как поблизости от этого средиземноморского города, который, по моим представлениям, находится на краю пустыни, могли располагаться известнейшие горнолыжные курорты. Еще пуще распаляли мое любопытство бейрутские кабаре и картинные галереи, которые, как утверждалось в путеводителях, вполне могли поспорить с парижскими.

Много прочел я и о темной стороне Ливана, которая уходила корнями глубоко в историю, но с каждым днем все отчетливее проступала в его современной жизни. Главным источником проблем и внутренней напряженности Ливана всегда был его пестрый религиозный состав: прибрежные районы населяют представители христианской общины маронитов, на юге в горах проживают друзы, приверженцы мусульманской шиитской секты, а в плодородной долине Бекаа — ортодоксальные мусульмане-сунниты.

Большинство маронитов — выходцы из Сирии, что создает дополнительный узел напряженности в арабском мире. Однако, несмотря на всю эту специфику, Ливан, как я понял, представлял собой особый микрокосм, в котором слились многие черты и особенности Ближнего Востока.

Еще со времен Крестовых походов Европа стремилась утвердиться в Ливане, столетиями предпринимая попытки его колонизировать. В конце XVIII века Франция, провозгласив необходимость взять под защиту христианское население Ливана, ввела туда свои войска. Париж вызвался взять на себя столь характерную для империалистической державы роль мандатария и в течение XIX века несколько раз направлял в Ливан экспедиционные войска.

В 1926 году Франция преобразовала его в Ливанскую Республику, которой (равно как и Сирией) и управляла согласно мандату Лиги Наций. В 1940 году профранцузские правители Ливана объявили о лояльности так называемому правительству Виши, подконтрольному нацистам.

В 1941 году после оккупации Франции Германия получила от вишистов разрешение на транзит военной авиации и материально-технического обеспечения через территорию Сирии — все это предназначалось для борьбы с британскими военными силами в Ираке. Опасаясь, как бы Германия не вынудила правительство Виши дать ей полный контроль над Ливаном и Сирией, Британия направила в эти страны свои войска.

Вторая мировая война разожгла во многих странах националистические страсти, усилила стремление к национальной независимости. Так было и в Ливане — 1 января 1944 года здесь было объявлено о полной независимости. Между лидерами христиан и мусульман, Бишара аль-Хури и Риадас-Сольхом, был подписан так называемый Национальный пакт, заложивший принцип пропорционального распределения высших государственных постов между представителями разных конфессий.

Поскольку по данным переписи 1932 года христиане составляли 54 % населения, общине маронитов было дано право выдвигать кандидата на пост президента Ливанской Республики. Премьер-министра, фигуру менее влиятельную, нежели президент, следовало избирать из общины суннитов, второй по численности конфессии, тогда как спикера высшего законодательного органа — из числа мусульман-шиитов.

Главнокомандующим вооруженными силами Ливана обязательно должен был быть маронит. Подобное распределение власти возмутило мусульман, считавших данные переписи, проведенной 12 лет назад, устаревшими, — они были уверены, что мусульманское население по численности давно превысило христианское. Мусульмане открыто заявляли, что Национальный пакт явно составлен в пользу христиан и Запада.

Кроме того, большие подозрения вызывал у арабов Израиль, от которого они ожидали всевозможных каверз. Ведь это была единственная искусственно созданная — мандатом ООН — страна, получившая то, что еврейский народ всегда называл «землей обетованной», как компенсацию за зверства, учиненные фашистами против евреев. Арабам, как, впрочем, американцам и европейцам, было сказано, что именно этим обусловлено создание государства Израиль. Ужасы массового истребления, которые выпали на долю еврейского народа во Второй мировой войне, в глазах многих делали неоспоримым его право на собственное государство. Никто не усомнился, что мир обязан как-то компенсировать эти страдания. Правда, миллионам палестинцев было сказано, что ради этого они должны пожертвовать своими землями. Эти люди в одночасье оказались изгнанниками и потоками хлынули в Ливан и другие ближневосточные страны.

Огромный приток палестинцев в Ливан сделал данные переписи 1932 года окончательно устаревшими — мусульманская община по численности намного превысила христианскую. Национальный пакт, как стало очевидно, был лишь орудием достижения политических целей Запада. Мусульманский мир лишний раз убедился, что за созданием израильского государства стояла и вторая, более низменная имперская цель — обеспечить странам-победительницам во Второй мировой войне вооруженный форпост на Ближнем Востоке, что в конечном итоге должно было дать им контроль над ближневосточной нефтью.

Ливан же, как подозревали мусульмане, изначально должен был служить поддержкой Израилю и его союзникам — для чего Национальный пакт и был составлен таким образом, чтобы обеспечить верховенство христианской общины. Все это выглядело как разрозненные фрагменты единого зловещего заговора.

Недовольство и гнев мусульманской общины Ливана выплеснулись в мятеж 1958 года. Американские политики тут же окрестили восставших «коммунистическими террористами». Вашингтон стал обвинять Москву в подстрекательстве мусульман к мятежу, хотя Сирия сыграла в этом куда более активную роль, нежели СССР. Президент Эйзенхауэр направил в Ливан американских морских пехотинцев. И хотя оккупация Ливана американскими войсками длилась лишь с мая по октябрь, это еще больше укрепило подозрения арабского мира в том, что Вашингтон намерен сохранить господствующее положение христиан в Ливане.

Кроме того, у мусульман Ближнего Востока надолго сохранилось крайне негативное впечатление от проявленной президентом США готовности применять методы военного вмешательства в дела государств региона.

Сильное негодование ливанцев вызывала и беспардонность, с какой действовал Вашингтон в соседнем Ираке. В конце 1950-х — начале 1960-х годов возглавлявший страну популярный иранский премьер-министр Абдель Керим Касем начал проявлять открытое неповиновение США и Великобритании. Он требовал, чтобы иностранные нефтяные компании делились с иранским народом прибылями от нефти, которую они выкачивали из недр страны, угрожая в противном случае национализировать их активы в Ираке.

Как водится, за дело взялись экономические убийцы, а когда их попытки убедить Касема изменить свое мнение провалились, ЦРУ приняло решение ликвидировать его руками наемных убийц. В их числе был и молодой иракец, который в то время еще не окончил школу, — Саддам Хусейн. Убийцы открыли ураганный огонь по автомобилю Касема, но покушение провалилось. Хотя пули изрешетили всю машину, сам Касем отделался лишь легким ранением. Зато пострадал Саддам — с пулей в ноге он вынужден был скрыться в Сирии.

В 1963 году президент Кеннеди принял решение, которое имело далекоидущие последствия, — приказал ЦРУ объединить усилия с британской внешней разведкой MI-6 и совершить то, что не удалось наемным убийцам. На этот раз миссия была выполнена: во время государственного переворота Касем был расстрелян в здании телевидения и радио Багдада. Тогда же по обвинению в симпатиях к коммунизму были схвачены и казнены пять тысяч иракцев. Через несколько лет Саддаму удалось вернуться в Ирак и занять пост руководителя службы национальной безопасности, а пост президента достался его родственнику.

В этот же период демографическая ситуация в Ливане кардинально менялась — мусульманское население страны увеличивалось более быстрыми темпами, чем христианское. В конце 1960-х годов мусульмане решительно потребовали пересмотра Национального пакта, чему активно сопротивлялись марониты, сохранявшие за собой командные посты в правительстве Ливана. В то же время усиливалась угроза военного вмешательства США с целью поддержки христианской общины, поскольку Америка возобновила призыв в армию и теперь могла держать военные контингенты в любой точке мира.

Поменялась и геополитическая ситуация в регионе. Территориальные завоевания Израиля в результате Шестидневной войны 1967 года всколыхнули ненависть к нему арабского мира. Все большей поддержкой в исламском мире пользовалась воинствующая Организация освобождения Палестины (ООП). Она все шире использовала лагеря беженцев в южном Ливане для организации нападений на Израиль.

Так что в 1973 году, к моменту моего приезда, Ливан стремительно утрачивал последнюю видимость былой стабильности. Но в ту пору я был исключительно наивен, как, впрочем, и большинство американцев, не знавших арабского языка и поэтому вынужденных довольствоваться общением только с теми или через тех, кто говорил по-английски, — а это были в основном ливанцы, получившие образование в США и Англии, которые связывали все свои надежды с нашим присутствием в стране.

Я мог сколько угодно читать о мрачных страницах истории Ливана, я мог осознавать, как глубоки корни взаимной вражды между арабами, христианами и иудеями, но продолжал глубоко верить, что капитализм способен творить чудеса. К тому же я только что получил повышение по службе. Я путешествовал по миру первым классом, останавливался в лучших отелях, обедал в роскошных ресторанах — часто в компании самых прекрасных женщин. Как и другие американские бизнесмены, высокооплачиваемые консультанты, государственные служащие и «эксперты» Всемирного банка и МВФ, я был абсолютно убежден, что мы создаем условия для великого прорыва Ближнего Востока к демократии и прогрессу.

Однако Ливан открыл мне глаза совсем на иную реальность.

 

32

Ливан. «Они абсолютно сумасшедшие»

Автомобиль, который забрал меня в бейрутском аэропорту, плавно подкатил к входу в роскошный отель Phoenician Intercontinental. Мальчик-посыльный радостно поприветствовал меня и, схватив мою дорожную сумку, сопроводил в вестибюль. Зарегистрировавшись у стойки портье, я развернулся, чтобы отойти, и случайно врезался в какого-то господина.

Тут же отступив назад, я стал бормотать извинения, едва веря своим глазам, — передо мной стоял не кто иной, как Марлон Брандо. Он адресовал мне некое подобие улыбки, и такой узнаваемый, немного сиплый голос произнес: «Не беспокойтесь, все в порядке».

Мальчишка-посыльный ринулся ко мне и, схватив за руку, увлек в боковой коридор, подальше от стойки. Отойдя за угол, он быстро зашептал: «Сегодня вы действительно будете ночевать под одной крышей с Марлоном Брандо. У него ужасный характер. Ради бога, не просите у него автограф!»

И все же я не мог сдержать любопытства и, направляясь к лифту, то и дело оборачивался, чтобы поглазеть на великого актера. Сейчас он, правда, выглядел старше и куда более грузным, чем в последней картине, которую я видел. И все же это был именно он, Брандо, актер, игрой которого я восхищался в фильмах «Трамвай “Желание”» и «В порту».

Я, помнится, читал о его последней картине «Гори!», о которой Брандо отзывался как о своей лучшей работе. Свое столкновение — причем в буквальном смысле — с великим актером и признанным бунтарем Брандо я воспринял тогда как предзнаменование успеха своей первой поездки по Ближнему Востоку. Сам фильм, поистине новаторский, ломающий привычные каноны, рассказывал о том, как строилась империя. Я увидел гораздо его позже и усмотрел знаковое совпадение в том, что герой Брандо по сути был предшественником экономических убийц.

Следующим утром за мной заехал знакомый Иллингуэрта. Этот человек, которого Чарли рекомендовал мне взять своим гидом, назвался Смайли, хотя я так и не понял почему — по натуре это был довольно мрачный тип, на лице которого очень редко появлялось выражение, которое соответствовало его прозвищу.

Как выяснилось, он работал не в посольстве, а в американском Агентстве международного развития (USAID), причем чуть ли не всю жизнь. Теперь он завершал свою карьеру и попросил перевести его в Ливан, где и хотел уйти в отставку (в этой стране он родился и вырос в семье миссионеров), но сейчас, похоже, сомневался в правильности своего решения.

«Страна бурлит, как паровой котел, — говорил Смайли, пока мы ехали вдоль живописного средиземноморского побережья. — Эти проклятые мусульмане совсем от рук отбились. Теперь им ни на грош нельзя верить. О чем бы мы с ними ни договаривались, они вечно нарушают свои обещания».

Я спросил Смайли, нельзя ли подъехать к одному из лагерей палестинских беженцев — я хотел своими глазами увидеть то, о чем так много слышал. Сначала он отказывался, но потом все же уступил моим просьбам. Мы подъехали к лагерю. Даже навидавшись в Индонезии самой горькой бедности, я оказался не готов к этому зрелищу крайней нищеты и упадка. Лагерь представлял собой скопище убогих лачуг, обнесенных заборами. «Как в таких нечеловеческих условиях обитатели этих поселений умудряются сохранять здравый рассудок?» — вслух высказал я свое недоумение.

«А они и не сохраняют, — уверил меня Смайли. — Большинство из них абсолютно сумасшедшие».

Я поинтересовался, а как там с канализацией, водоснабжением и всем прочим. «Очень просто — откройте окно и вдохните, чем пахнет, — загоготал Смайли. — Сразу поймете, что слово “гигиена” у них не в ходу. — На его лице появилась саркастическая ухмылка. — Да они живут словно на другой планете, совсем не той, где мы с вами».

Он вновь уставился на дорогу, но продолжал свою тираду: «Эти люди — свиньи. Вот представьте: чуть больше года назад ливанское правительство подписало с ООП так называемое Каирское соглашение. Оно давало палестинцам право на проживание, на труд и на автономное управление. И что же? Ливанское правительство с тех пор все пытается навести там порядок. Но эти мусульмане-арабы, они же не способны ценить добро, которое им делают, — Смайли вздохнул и продолжал: — Там окопалась ООП и тут же вступила в сговор со здешними коммунистами. Правительство Ливана они послали подальше, как, впрочем, и нас, парней из старых добрых Штатов. Ну ничего, они еще свое получат, помяните мое слово. Эти арабы еще поплатятся за свое безрассудство».

События того дня, надо сказать, задели меня за живое. В качестве добровольца Корпуса мира я жил в Эквадоре среди местных крестьян в джунглях и научился понимать их чувства. Так же, как и они, я испытывал неприязнь к вызывающе элегантным господам из американского посольства и Агентства международного развития — к домам, в которых они жили, к машинам, на которых они ездили, к их одежде. Все это создавало разительный контраст с той неизбывной бедностью, в которой живет большинство эквадорцев. Но я ни разу не слышал, чтобы они рассуждали, как Смайли. Его желчность, озлобленность и явно предвзятое отношение к мусульманам поразили меня, как и то, что он не стесняясь выплескивал все это на меня, человека, с которым был едва знаком. Смайли открыто насмехался над мусульманской религией, называя Мохаммеда не иначе как «воинствующим пророком», и противопоставлял ему христианского Князя мира. Меня так и подмывало напомнить ему, как католическая церковь разжигала войны в эпоху Средневековья, и, в свою очередь, противопоставить жестокость, которую проявляли крестоносцы к пленным сарацинам, тому, как благородно обошелся с европейскими рыцарями Саладин.

Но я не рискнул вступать в полемику — ведь я был здесь, что называется, человек новый и почел за лучшее пока попридержать язык. Злобные обличительные речи Смайли я попытался списать на желчность его характера. В конце концов, думал я, он, должно быть, достиг той стадии, когда уже все равно, что о тебе подумают окружающие. Да и отставка у него не за горами. Может, он так злобится из-за разбитых надежд на тихую спокойную жизнь здесь, в Ливане, и, что свойственно обиженным, сваливает вину за это на самых беззащитных — палестинцев.

Смайли высадил меня возле отеля. Я хотел пригласить его отобедать со мной, но он отговорился делами, которые ему предстоит сделать. Прощаясь, он задержал мою руку в своей и проникновенно сказал: «Надеюсь, что вы не заблуждаетесь на мой счет, — я вовсе не пессимист. Я знаю, что в конце концов мы победим. Должны победить. Ислам — неправильная и фальшивая религия. Только представьте, чтобы тот, к кому вы обращаетесь с молитвами, как наш Христос, например, рубил бы людям головы. Что же это за религия такая?!»

Обедая в одиночестве в ресторане Phoenician, я размышлял над последним замечанием Смайли. Все, что я увидел здесь, в Бейруте, убедило меня, что явным поводом, хотя и не обязательно первопричиной большинства проблем, терзающих Ближний Восток, является столкновение культур, в особенности религиозной их составляющей.

Из истории я знаю, что католическая церковь призывала крестоносцев к оружию для борьбы с тем, что она объявила «сатанинскими силами ислама». Однако известно, что в то время Европа страдала от раздоров и войн, от голода, разорения и чумы. Крестовые походы были задуманы как способ «выпустить пар», перенаправить народный гнев и недовольство, грозившие бунтами, на другую мишень, а заодно и завоевать новые земли. А еще мне припоминались недавние встречи с простыми людьми в Индонезии и то, как они говорили об исламе. Я был поражен тем, насколько это отличалось от смысла и тона речей Смайли.

Несколько месяцев назад я работал в Бандунге, индонезийском городе, расположенном в западной части острова Ява. Там я подружился с молодым индонезийцем Рейси, сыном хозяйки пансиона, в котором жили работавшие в Бандунге сотрудники компании MAIN. Как я уже рассказывал в «Исповеди», Рейси познакомил меня со своими университетскими товарищами.

Однажды вечером они пригласили меня на представление даланга (кукольника) в традиционном яванском марионеточном театре. Декорация представляла собой карту Ближнего и Дальнего Востока; ее фрагменты, изображающие отдельные страны, были развешаны на крюках на фоне белого экрана и примерно соответствовали расположению стран.

На первом плане трепыхались две марионетки. Одна явно смахивала на президента США Ричарда Никсона, а другая, как я понял, изображала госсекретаря Генри Киссинджера. Никсон срывал с крюков отрывки карты с изображением разных стран и засовывал их себе в рот. Всякий раз, когда ему попадалось ближневосточное государство, Никсон, попробовав его на зуб, выкрикивал нечто, в переводе примерно означающее: «Фу, горько! Какая дрянь!», и швырял листок в бадью, которую держал Киссинджер.

После представления мы с Рейси и его товарищами-студентами перешли в маленькое кафе. Завязался общий разговор. Ребята рассказали мне, что, по мнению многих индонезийцев, Соединенные Штаты специально раздувают антиисламскую войну. В подтверждение они цитировали английского историка Арнольда Тойнби, еще в 1950-е годы предсказавшего, что в будущем столетии войны будут вести не коммунисты и капиталисты, а христиане и мусульмане.

Одна из девушек, которая специализировалась на изучении английского, терпеливо разъясняла мне точку зрения индонезийцев.

«Страны Запада, — говорила она, — и в особенности их лидер, Соединенные Штаты, желают осуществлять контроль над всем миром, чтобы стать могущественнейшей за всю историю империей. И сегодня они как никогда близки к этой цели. На пути у Штатов осталось лишь одно препятствие — Советский Союз, но ему не устоять. У СССР одна только идеология, она не подкреплена ни религией, ни верой, ни какой-либо материальной основой. А между тем история свидетельствует, что вера — это душа народа и крайне важно, чтобы народ верил в высшие силы. У нас, мусульман, такая вера есть. Она сильнее, чем у других народов мира, даже чем у христиан. Мы спокойно ждем своего часа. День ото дня мы становимся все сильнее».

Глядя на меня в упор, девушка продолжала: «Перестаньте быть такими жадными и себялюбивыми. Поймите наконец, что в мире есть более важные вещи, чем ваши большие дома и распрекрасные магазины. Люди умирают от голода, а вы только и думаете, как бы добыть побольше бензина для ваших машин. Дети умирают от жажды, а вы разглядываете модные журналы, любуясь последними моделями сезона.

Многие народы задыхаются в нищете, а вы даже не слышите нашей мольбы о помощи. Вы научились игнорировать тех, кто пытается донести до вас эту горькую правду. Вы только и можете, что навешивать им ярлыки коммунистов или радикалов. Вы должны открыть свое сердце, свою душу страданиям бедных и обездоленных, а вы только и делаете, что загоняете их в нищету и рабство. Опомнитесь, не так-то много времени вам осталось. Если вы не изменитесь, вы сами обречете себя на гибель».

Вспоминая тот чудесный вечер с молодыми индонезийцами и день, проведенный в Бейруте со Смайли, я все пытался понять, на что может рассчитывать мир, в котором одни эксплуатируют других только потому, что у них разная религия. Как получилось, что религиозная рознь пустила столь глубокие корни среди народов мира? Как люди научились использовать священные идеи христианства и ислама для оправдания жестоких войн?

С тех пор меня не оставляли тяжкие сомнения, связанные с этими вопросами. Тогда, впервые посетив Ближний Восток, я начал понимать, сколь важную роль вопросы религии играют в международной политике. Однако только в Египте мне довелось на собственном опыте испытать, каким сильнейшим источником ненависти может служить религия.

 

33

От имени Агентства международного развития

«Египетские пирамиды могли бы служить символом той роли, которую должна играть эта страна в нашей стратегии, если, конечно, нам удастся завоевать сердца и умы арабов. Египту отводится роль основания — солидного и прочного фундамента, на котором мы будем возводить свою пирамиду, постепенно надстраивая ее ближневосточными государствами, которые войдут в орбиту нашего влияния» — так вещал Мак Холл, легендарный председатель и генеральный директор MAIN, окутанный ореолом тайны 80-летний старец. Это происходило в шикарном Engineers Club, на верхнем этаже самого высокого в Бостоне здания Prudential Tower, где находился головной офис компании MAIN. Нас, сотрудников, собрали по случаю ланч-брифинга, на котором присутствовал специально прибывший из Вашингтона ответственный сотрудник американского Агентства международного развития.

На дворе стоял 1974 год — во многом поворотный момент в тысячелетней истории Египта. Компания MAIN и другие организации, представлявшие корпоратократию, были полны решимости воспользоваться открывающимися в Египте возможностями. У нас возник повод для оптимизма, когда MAIN удалось заполучить заказ на крупный изыскательский проект в Александрии. Поэтому-то из Агентства международного развития и прислали эмиссара — для разъяснения задач, на которые нам следовало ориентироваться в своей работе по проекту.

Представший перед нами посланец этой организации заслуживает отдельного описания. Это был весьма элегантный джентльмен с короткой аккуратной прической и безукоризненно подстриженными усами. На нем был строгий серый костюм, накрахмаленная белая сорочка и голубой галстук, который слегка оживлял красный рубчик. Два значка, красовавшиеся на лацкане его пиджака, один — изображающий флаг США, другой — две руки, черную и белую, слившиеся в крепком пожатии, должны были подчеркнуть статус их обладателя как официального представителя правительства и одного из недавно появившейся породы колонизаторов, рядящихся в тогу альтруистов.

Он держался очень прямо и, пока выступал, то и дело бросал почтительные взгляды на Мака Холла. Насколько я понял, посланец агентства явился к нам в нескольких ипостасях: как специалист по Египту, как чиновник, которому предстояло оценить нашу работу и утвердить смету оплаты наших услуг, а также как потенциальный сотрудник, представитель вашингтонской бюрократии, который хотел присмотреть себе более теплое местечко или щедрую кормушку в виде должности консультанта после отставки.

Излагая подробности своей деятельности на Ближнем Востоке, он умело вплетал в свой монолог факты из истории Египта, особо упирая на то, что многовековое иностранное господство определило послевоенное развитие событий в этой стране.

«“Мусульманское братство” приобрело огромное влияние, — говорил он, выплевывая эти слова, будто они жгли ему язык. — Они требовали, чтобы Египет разорвал все связи с Европой. “Братья-мусульмане” и “Свободные офицеры” — организация революционно настроенных молодых офицеров египетской армии — совместными усилиями противостояли королю Фаруку I, которого египтяне ненавидели за то, что тот был выходцем из Албании, но его семья приобрела большое влияние в Египте еще во времена Османской империи.

А потом Фарука, как известно, поддерживали англичане и мы. В итоге Фарук, к нашему разочарованию, был вынужден отречься от престола. Конечно, вы знаете, кто пришел на смену ему — подполковник Гамаль Абдель Насер. В 1954 году он стал премьер-министром, а в 1956 году — президентом».

Политику Насера — завоевание независимости от влияния стран Запада — посланец Агентства международного развития называл не иначе как «безрассудной авантюрой». Он говорил: «Насер стал покупать оружие у Советского Союза. Естественно, что мы и англичане немедленно отозвали наше предложение о строительстве Асуанской плотины. Насер разъярился и объявил о национализации Суэцкого канала. В ответ на это Израиль в 1956 году нанес по Египту военные удары и захватил Синайский полуостров. Можете не сомневаться, что после всех этих событий мы были просто обязаны что-то предпринять, но мы прибегли к скрытым маневрам. Англия и Франция заявили, что канал играет жизненно важную роль для их национальной безопасности. Насер остался глух к этим претензиям, и тогда Англия и Франция разбомбили позиции египетских войск вдоль Суэца и послали в зону канала свои войска. В итоге судоходство по нему было закрыто».

Тут сотрудник агентства замолк и нахмурился, а потом продолжил: «Этого мы потерпеть никак не могли. Мир требовал американских товаров и ближневосточной нефти, а возить все это вокруг Африки было слишком расточительно и неразумно. Делегация представителей высшего руководства американских корпораций отправилась в Белый дом, и Айк внял их просьбам.

Генерал принял командование, — представитель агентства послал Холлу широкую улыбку. — В ноябре 1956 года было объявлено о прекращении огня, и в район конфликта на патрулирование египетско-израильской границы выдвинулся контингент миротворцев ООН».

Тут оратор взял паузу, чтобы глотнуть воды. На самом деле, решил я, он хотел, чтобы мы оценили всю важность этих событий. «По существу, — продолжал он, — Дядя Сэм мастерски заставил Израиль, Францию и Англию выйти из игры. Предыдущую свою победу мы одержали чуть больше года назад, когда положили конец безумству в Иране, посадив нашего друга шаха на место этого коммуниста Моссадыка. Теперь же мы продемонстрировали всем арабам, что держим их сторону в событиях вокруг Египта. Вашингтон, таким образом, стал доминирующей силой в регионе».

Внимая тому, о чем толковал посланец агентства на фоне элегантной роскоши закрытого частного клуба, расположенного на верхотуре Prudential Tower, я еще больше укреплялся в своем цинизме. Во мне крепло желание получше воспользоваться плодами укрепления господства на Ближнем Востоке той страны, которую считал своим домом.

По мере того как представитель Агентства международного развития разворачивал перед слушателями свою версию событий в Египте, мне становилось все очевиднее, что наш «триумф» в Иране и Египте утвердил господство корпоратократии, которое и воспевал в речи оратор, явно отрабатывая свое наверняка щедрое вознаграждение. Посетившие Белый дом главы корпораций, среди которых были и руководители военно-промышленного комплекса, заставили президента США прислушаться к их требованиям.

Теперь же, менее чем два десятилетия спустя, правительственное агентство ловко интегрировало в свою официальную позицию подправленную версию тех исторических событий. Как позабавила меня ушлость этих людей! Теперь наряду с гордостью за то, что допущен в этот круг избранных, я испытывал и некоторое чувство вины за ту роль, что отводилась мне в выстроенной ими схеме, цель которой, как я начал понимать все отчетливее, состояла — ни много ни мало — в построении первой в истории тайной империи.

Продолжая размышлять, я развернулся к окну и стал смотреть вдаль, на реку Чарльз. На противоположном берегу солнечные лучи играли на увитых плющом зданиях Гарвардского университета. Среди бизнесменов, прибывших в тот далекий день на встречу с президентом США в Белый дом, наверняка были и те, кто в свое время учился в этих стенах.

Мне вспомнилась речь Эйзенхауэра, посвященная военно-промышленному комплексу. Какой насмешкой судьбы показался мне тот факт, что кадровый военный, в период Второй мировой войны — Верховный главнокомандующий экспедиционными силами союзников в Европе, стал первым, кто официально признал существование феномена, который сейчас мы называем корпоратократией.

Эйзенхауэр был свидетелем того, как люди, стоявшие во главе бизнеса, во времена корейской войны приобретали все большее влияние на американскую внешнюю политику. На его глазах они манипулировали СМИ и конгрессом США, ловко используя коммунистическую угрозу для наступления на гражданские свободы. Он не мешал им продавать военным технологии производства стратегических средств, необходимых для доставки ядерных боеголовок. И лишь позже, в период Суэцкого кризиса, стал всерьез опасаться сговора между правительством, военными и крупными корпорациями.

Да, Эйзенхауэр не остался глух к их требованиям, но я уверен, что в глубине души он противился такому ходу вещей.

Воспитанный на военной дисциплине и знающий, что такое самодисциплина, Эйзенхауэр не мог не сохранить этого качества на всю жизнь. Он просто дожидался, пока закончится его второй президентский срок, чтобы взорвать свою собственную бомбу. Ею стала прощальная речь Эйзенхауэра 17 января 1961 года, когда он покидал свой пост. Подобно многим моим согражданам, протестовавшим в конце 1960-х годов против войны во Вьетнаме, я повесил в рамке над столом у себя в кабинете текст этой речи Айка.

В ней Эйзенхауэр говорил, что экономика его страны построена на мирных инициативах. «До последних международных кризисов у Соединенных Штатов не было индустрии вооружений. Конечно, американские производители могли со временем и при необходимости ковать не только орала, но и мечи». Далее следует предостережение Айка, обращенное к Америке:

«Те, кто работает в правительственных органах, должны уберечь себя от неправомочного влияния, осознанного или нет, со стороны военно-промышленного комплекса. Риск пагубного усиления этой незаконной власти существует сейчас и сохранится в будущем.

Мы ни в коем случае не должны допустить, чтобы давление этого блока угрожало нашим свободам или демократическим процессам. Ничто не должно рассматриваться нами как раз и навсегда достигнутое. Лишь бдительность и сознательность гражданского общества способны ограничить влияние гигантской военно-промышленной машины на наши мирные цели и методы. Только в условиях такого равновесия могут процветать безопасность и свобода».

«Насер на это не пошел, — голос официального представителя Агентства международного развития вторгся в мои размышления, унесшие меня далеко от Engineers Club. — Горячая голова, он надеялся нас переиграть. Насер продолжил свою безрассудную политику заискивания перед Советским Союзом. Он добился, чтобы СССР построил Асуанскую плотину. Можете себе представить, какие ощущения испытал по этому поводу ваш друг мистер Бектел, — докладчик повернулся к Маку Холлу, на что тот ответил сдавленным смешком. — И не только Бектел, но и все мы, весь наш бизнес».

«Точно так».

«Но у Бектела были связи в президентских кругах, — сказал Холл, обводя взглядом присутствовавших. — Это большой мастер лизать задницу».

Его замечание вызвало всеобщий смех.

Представитель агентства снова отпил воды и продолжил.

«А “Братья-мусульмане” между тем остались на задворках. Они считали, что своей дружбой с коммунистами-атеистами и отказом создать исламское правительство Насер предал их. Они утверждали, что это противоречит условиям, на которых они согласились выступить на стороне организации “Свободных офицеров” при свержении короля Фарука, и требовали, чтобы президент, которого они помогли привести к власти, положил Коран в основу конституции. Получив отказ и в этом, “Братья-мусульмане” организовали покушение на Насера.

Однако их посланцы провалили дело, чем добились противоположного эффекта — популярность Насера среди египтян только возросла. Он объявил организацию “Братья-мусульмане” вне закона и бросил в тюрьмы около четырех тысяч ее участников, а главарей казнил. Те, кому удалось избежать возмездия, затаились в подполье. Кое-кто предпринимал попытки проникнуть в профсоюзное движение, в школы и даже в вооруженные силы.

Многие же покинули страну и осели в Иордании, Саудовской Аравии, Судане, Сирии, а также — как вы знаете — в Кувейте, где вы, парни, осуществляете крупный проект по электрификации, верно? — оратор снова обернулся к Холлу. — Со временем осколки разгромленных Насером “Братьев-мусульман” превратились в одну из самых влиятельных происламских сил в мире. Они ставят своей целью выгнать нас, западников, как и всех прочих представителей христианской культуры, вон с Ближнего Востока, избавиться от светских лидеров вроде тех, что правят Ираном и Египтом, и заменить их своими муллами».

Меня же так и подмывало спросить представителя агентства, верны ли недавно просочившиеся слухи о том, что, невзирая на объявленные ими явно недружественные цели, «Братьев-мусульман» финансировало и обучало ЦРУ, потому что они выступали как противники коммунистов. Однако я заранее знал, какой ответ он даст, равно как и то, как дорого обойдется мне подобный вопрос, особенно теперь, когда передо мной открывались столь соблазнительные перспективы.

«Есть ли ко мне вопросы? — осведомился сотрудник агентства, оглядывая аудиторию. — Позвольте сказать напоследок еще несколько слов. 1960-е годы стали для Египта временем бурь и потрясений. Насер взял курс на экономические реформы, руководствуясь идеями марксизма, в том числе объявил, что государству будет принадлежать как минимум 51 % всего египетского бизнеса. Это стало для нас тяжелым ударом. Все, что делал Насер, уязвляло нас все сильнее и сильнее. Мы сдавали позиции. Миротворческие силы ООН оставались в зоне Суэца до 1967 года, однако вплоть до 1970 года между Египтом и Израилем периодически возникали стычки. Суэцкий канал и по сей день закрыт для судоходства. Менее четырех лет назад, в 1970 году, Насер умер, и на его место пришел вице-президент Анвар Садат.

Мы усердно работали, пытаясь склонить его на нашу сторону, — поверьте, как человек, который сам был там, утверждаю, что мы делали все возможное. Но поначалу Садат сильно сопротивлялся. Он сумел извлечь массу пользы из соглашения с СССР, заключенного еще Насером. Казалось, Садату нравится дразнить нас. Но мы кротко сносили все нападки и продолжали оставаться в Египте. — Тут представитель агентства расправил плечи, выдвинул челюсть и, прочистив горло, произнес с английским прононсом: “Старый британский обычай — выше нос!”»

Потом немного расслабился и оглядел аудиторию, явно ожидая нашей одобрительной реакции. «Боюсь, я не ахти какой актер. Но как бы там ни было, наша тактика сработала. Садат сделал полный разворот и в 1972 году отвернулся от Советов. А потом, — представитель агентства испустил тяжелый вздох, — опять развернулся — послал войска через Суэц и атаковал израильские позиции на Синае. Одновременно с этим Сирия вторглась на израильскую территорию в районе Голан. Израиль отбил удары, а остальное вам известно: война Йом-Кипур завершилась 24 октября 1973 года объявлением о прекращении огня. Теперь Садат снова ищет нашей дружбы и способы угодить нам — предлагая договориться с Израилем об отводе войск, активно поощряя иностранные инвестиции, взывая к МВФ и Всемирному банку о помощи. Так что двери перед нами вновь приоткрылись…»

Закончив на этом речь, представитель агентства допил воду и обратился к Холлу: «Господин Холл, я всецело разделяю ваше видение ситуации, — он незаметно опустил глаза на лежавший возле его тарелки лист с текстом высказывания Холла, чтобы дословно воспроизвести его, — египетские пирамиды могли бы служить символом той роли, которую должна играть эта страна в нашей стратегии, если, конечно, нам удастся завоевать сердца и умы арабов. Египту отводится роль основания пирамиды — солидного и прочного фундамента, на котором мы будем возводить свою пирамиду, постепенно надстраивая ее ближневосточными государствами, которые войдут в орбиту нашего влияния, — представитель агентства слегка поклонился в сторону Холла, демонстрируя величайшее почтение. — Сэр, разрешите выразить вам признательность за эту формулировку, которая в точности отражает реалии нашего теперешнего положения».

После ланч-брифинга мы, все его участники, поднявшись со своих мест, стали обмениваться рукопожатиями. В какой-то момент мне снова захотелось взглянуть на комплекс зданий Гарварда, и я подошел к окну. Вдруг чья-то рука легла на мое плечо. Обернувшись, я был приятно удивлен, увидев перед собой старое, все в морщинах, лицо Джорджа Рича, который приветливо мне улыбался. После всесильного Холла он был второй по влиятельности фигурой в MAIN. Как когда-то говаривал мне мой босс Бруно Замботти, «президенты приходят и уходят, а Холл и Рич всегда тут, дергают за веревочки».

Выяснилось, что Рич обедал чуть ли не за соседним столиком с какими-то двумя джентльменами. «Прекрасный вид, — сказал он. — У вас найдется время, чтобы заглянуть ко мне в кабинет?»

 

34

Египет: контроль над Африкой

Я не мог поверить в свою удачу. Сначала ланч с Маком Холлом и группой топ-менеджеров MAIN, а теперь вот приглашение от человека, который в профессиональной среде инженеров прослыл живой легендой. О Джордже Риче и о том, как он работал в Африке и на Ближнем Востоке, существовало множество историй.

Насколько я знаю, он был первым, кто рискнул отправиться в самые отдаленные уголки на строительство гидроэлектростанций для сельских районов. Он забирался в глубь Африки, спускаясь по реке Конго в те времена, когда эти места были еще «Сердцем тьмы», как писал в своем романе Джозеф Конрад. Теперь же, на закате жизни (я знал, что ему сейчас 84 года), он стал самым почитаемым специалистом в своей области — инженеры-проектировщики всего мира отдавали ему дань уважения.

Как я убедился на собственном опыте, стоило упомянуть это имя в беседе с главой какой-нибудь компании в Боготе или Тегеране, и вам уже было обеспечено приглашение к нему домой на семейный обед (что для Ирана вообще вещь неслыханная).

Помимо своей деятельности в MAIN, Рич был и одним из трех партнеров — основателей инженерной фирмы Uhl, Hall and Rich, которую глава MAIN создал со своими ближайшими коллегами для выполнения кое-какой работы, которую почему-то не могла выполнять сама MAIN, — однако никто так и не мог внятно объяснить, для чего именно. Мне говорили, что будто бы это требовалось по законам штата Нью-Йорк. Но мое чутье подсказывало — только чутье и ничего более, — что эта фирма была создана для выполнения неких тайных операций, хотя я допускаю, что три директора через нее отмывали деньги — как собственные, так и принадлежавшие богатым клиентам и правительственным организациям.

Словом, я последовал за Джорджем Ричем, только направились мы не к нему в офис, а спустились на лифте на один из нижних этажей, где располагались кабинеты сотрудников MAIN. Пройдя по коридору, мы дошли до зала заседаний правления. Джордж открыл дверь своим ключом и пропустил меня внутрь. «Я передумал идти к себе, — пояснил он, жестом приглашая меня сесть на один из обитых плюшем стульев, — думаю, здесь более подходящее место для конфиденциальной беседы».

Рич развернулся, направляясь к висящей на стене ярко освещенной карте мира, по которой двигалась тень параболической формы, указывающая, что в этих местах день сменился ночью. Однажды меня уже допускали в зал заседаний, специально, чтобы свериться с этой картой. В тот раз дверь мне открыла личный секретарь Холла и простояла рядом все то время, пока я изучал карту, пытаясь определить, на какое время поставить будильник, чтобы позвонить в Бангкок.

Рич указал на верхушку африканского континента.

— Это Египет, — сказал он, оборачиваясь ко мне. — Официальную версию, которую наплел этот энтузиаст из Агентства международного развития, ты уже выслушал. Теперь хотелось бы, чтоб ты представлял себе, как все было на самом деле. Сдается мне, ты достаточно сообразителен и примерно представляешь, чем мы занимаемся. Вскоре тебя направят в Египет, затем в Кувейт, Ирак и Саудовскую Аравию, — в этом месте Рич замолчал, и его последние слова повисли в воздухе.

Я тут же понял, что он неспроста пустил в ход этот ораторский прием — Рич отлично знал, насколько ошеломляюще подействуют на меня названия этих стран и тот факт, что меня направляют туда работать. Сполна насладившись произведенным эффектом, он продолжал:

— Тебе, конечно, известно, что наши задачи куда шире, чем тот круг заданий, что прописан в наших контрактах, — тут он подался ко мне, — не так ли?

— Так, сэр, я хорошо это понимаю.

— Вот и отлично. Кстати, в рыцари меня никто не посвящал, поэтому никакой я не «сэр». Имя мое ты знаешь — Джордж. Так меня и называй.

На это я мог только улыбнуться, слабо представляя себе, когда я смогу в лицо так запросто называть его по имени.

— О’кей, — ответил я.

Рич постучал по карте костяшками пальцев.

— Ты уже знаешь, что представляет собой движение «Братьев-мусульман».

Я кивнул.

— Так вот, эти «братья» — очень опасная компания. Их непременно следует склонить на нашу сторону, скомпрометировать, купить — все что угодно, потому что остановить их невозможно. Садат уже в этом убедился. Чем больше на них давишь, тем больше поддержки они получают. Это все равно что плеснуть в огонь керосин.

Рич пододвинул свой стул поближе к моему и встал за спинкой, глядя мне прямо в лицо.

— Но тебе всего этого делать не придется, по крайней мере сейчас.

Рич обошел стул и сел так, что наши колени почти соприкасались.

— Взгляни на карту, — сказал он, — что ты там видишь?

Его вопрос несколько смутил меня.

— Вы имеете в виду Египет?

— Естественно, Египет. Но где он находится? Где расположен Египет? — Он похлопал меня по колену: — Поднимитесь-ка, молодой человек, и еще раз взгляните на карту.

Я молча подошел к карте.

— Египет находится на побережье Средиземного и Красного морей, по соседству с Израилем.

Рич испустил тяжелый вздох:

— На каком континенте?

— В Африке.

— Ну наконец-то!

Он поднял руку над головой и сделал такой жест, как будто забрасывал веревку.

— Конечно, Египет — в Африке. Теперь еще раз посмотри на карту. В отличие от того, как это представляет себе большинство американцев, Египет — это именно африканская страна. Является ли он частью Ближнего Востока? Безусловно. Но Ближний Восток — не континент. Египет — это срединная страна, мостик, что связывает Европу и Азию. А кроме того, в противоположность общему мнению, Египет связывает эти два континента с Африкой. Ну хорошо, разобрались. Но вот тебе вопрос потруднее. Скажи-ка, есть ли в Египте река?

— Нил.

— Верно. Нил. А теперь, глядя на карту, ответь, что можно сказать о Ниле?

— Он протекает через Судан…

— Да, Судан, который до 1956 года входил в состав Египта. Британия дала ему независимость, а если уж быть точным, то британцы и египтяне. Однако в Египте многие до сих пор вздыхают по этим утраченным землям и продолжают считать эту огромную территорию своей. Но вернемся к Нилу. Где еще протекает Нил?

— Ну, если взять все страны, по которым протекают оба Нила, Голубой и Белый, а также их притоки, связанные с озером Танганьика и системой более мелких озер, то получается, что Нил охватывает значительную часть африканского континента.

— Верно. «Добро пожаловать в страну Давида Ливингстона», — говорю я. Вот тебе еще один вопросик. Если дашь правильный ответ, можешь опять сесть. В каком направлении течет Нил?

— На север.

— Браво! Все, что ты тут говорил, доказывает, что значительная часть африканского континента имеет сток в Нил, а Нил у нас течет на север, в Египет, правильно? Отлично. Правомерно ли утверждать, что плодородная долина, где египетские фараоны возвели свои пирамиды, образована илистыми наносами, или отложениями, которые воды Нила принесли из глубинных областей континента? Это не что иное, как гумус, поверхностный плодородный слой почвы — сердце и душа Африки! Каир, как говорится, стоит на африканской земле — это правильно, но не только потому, что он находится на африканском континенте, а потому, что в буквальном смысле построен на земле, принесенной Нилом из далеких южных районов Африки, верно? Верно. Теперь присядь, отдохни.

Я вернулся на свое место и стал ждать продолжения. А Рич хранил молчание, вперившись в меня взглядом. Я чувствовал, что он ждет от меня каких-то комментариев, и стал осторожно подбирать слова, прекрасно понимая, что этому человеку под силу возвысить меня или сломать мою карьеру. Все зависело от того, что я скажу.

— Я понял, что вы имеете в виду. Египет может сыграть важную роль в арабском мире, но он также имеет большое влияние на Африку. — Я взглянул на карту. — Это своего рода мост, в географическом и социальном смысле, а также экономически и этнически.

Но Рич продолжал молчать, не отводя от меня взгляда. Я сообразил, что упускаю нечто важное и, быстро добавил:

— И конечно, с точки зрения религии.

— Очень хорошо, — он поднялся и, сцепив руки за спиной, снова приблизился к карте. — Египет, Судан, Эфиопия, Сомали, Кения — это все древние государства, неразрывно связанные историческими узами. И об этом нельзя забывать. Их еще в V веке до нашей эры воспевал греческий историк Геродот. Как гласит легенда, эфиопская монаршая династия, к которой принадлежит и нынешний император Хайле Селассие, основана еще царем Соломоном и царицей Шебой. Вообще, это очень любопытный регион, к нему нельзя относиться легкомысленно. — Рич утвердительно качнул головой, подчеркивая важность своих слов. — Нет, сэр, это дело не терпит легкомыслия.

Теперь глаза Рича снова уперлись в карту. Прошло довольно много времени, прежде чем он повернулся ко мне.

— Как ты знаешь, в этом регионе, кроме всего прочего, еще до черта нефти. Я знаю, что говорю, — недаром я долго изучал геологию. Так вот, как специалист-геолог, могу сказать тебе, что еще на твоем веку Африка станет полем битвы за нефть.

Старик наконец сел.

— Так что действуй, да не забывай, что говорил этот мистер из агентства. Отправляйся в Египет и сделай из него форпост для покорения Ближнего Востока. Но помни то, что сегодня мало кто понимает…

— Что Египет — это еще и форпост для завоевания Африки, — подхватил я.

— Если ты, парень, вздумаешь когда-нибудь завести детей и захочешь, чтобы они жили в достатке, вылези из кожи вон, но добейся, чтобы мы получили контроль над Африкой. Нам нужен Ближний Восток — никто в этом не сомневается. Но мы должны получить в свое распоряжение и Африку.

На этом разговор закончился. Покидая зал заседаний правления, я испытывал восторг. Я ликовал. Я был приглашен на совещание с самим главой MAIN и высокопоставленным чиновником Агентства международного развития, потом меня удостоил беседы такой человек, как Джордж Рич. Никогда раньше мне не приходило в голову, что Египет — не только часть Ближнего Востока, но еще и ключ к Африке. Никогда я не думал и о том, что эта страна играет столь важную геополитическую роль. Я был уверен, что немногие американцы отдают себе отчет в этом. Это позволяло мне чувствовать себя членом привилегированного клуба.

Я спустился на самый нижний этаж и вышел на улицу, держа путь к одному из зданий комплекса Prudential, где располагался мой кабинет — к Southeast Tower, дому № 101 по Хантингтон-авеню. «Последние слова Рича, — размышлял я, — вероятно, и есть квинтэссенция того, что мы делаем. В один прекрасный день я встречу женщину, с которой захочу связать свою судьбу. У нас будет семья.» Я поглядел на витрину магазина эксклюзивной мужской одежды. На одном из манекенов красовался мужской костюм в мелкую полоску. Я дал себе слово, что еще на этой неделе зайду в магазин и куплю его. От этого на душе у меня вдруг стало легко и спокойно. «А что, — сказал я себе, — этот досточтимый старик-инженер прав — мы должны взять под свой контроль страны, ресурсы которых столь необходимы нашим корпорациям. Мы должны сделать это для блага будущих поколений».

Я действительно купил тот костюм, а через несколько недель уже всходил на борт самолета, который должен был доставить меня в Египет.

 

35

Собаки неверные

Я приступил к работе, но после нескольких дней, проведенных в Каире и Александрии, почувствовал, как во мне поднимается раздражение — представители местных властей никак не желали со мной сотрудничать. В Египет я был направлен как сотрудник Агентства национального развития, в чью задачу входила подготовка экономических прогнозов, на основании которых египетскому правительству предстояло получить финансирование от Всемирного банка.

Для выполнения этой задачи мне были необходимы статистические данные о численности населения в разных районах страны. И хотя я точно знал, что такие данные существуют, каждый здешний чиновник, к которому я обращался, пытался уверить меня, что это закрытые материалы, не подлежащие публичному использованию.

Я устал повторять, что не являюсь «публичным пользователем», что работаю на правительство Египта, придерживаясь строгой конфиденциальности, что эта статистика мне необходима, если они, конечно, ждут от меня прогноза развития экономики, который позволит их стране получить миллиарды долларов.

Однако все было бесполезно. Если в Азии и Латинской Америке, сочетая мольбы и угрозы, я добивался всего, что мне было нужно, то здесь, в Египте, эта тактика явно давала сбой. Александрийские и каирские чиновники, приставленные для того, чтобы облегчать мне работу, с готовностью показывали мне всевозможные достопримечательности.

Мы окунались в экзотику местных рынков специй, просиживали в дымных кофейнях, где мужчины в огромных тюрбанах часами булькали кальянами и играли в кости, прохаживались по набережным вдоль Нила и Средиземного моря, пялились на драгоценные украшения и бесценный антиквариат в старинных дворцах и галлонами потребляли чай. Но стоило мне напомнить моим щедрым на выдумки экскурсоводам об истинной цели моего приезда, о том, что я жду не дождусь статистических материалов, как они принимались твердить о трудностях, связанных с получением этих данных, и взывали к моему терпению.

«Такие вещи требуют времени, — любили повторять они, — это вам не Америка. Наша страна очень стара, да и у верблюда, как вы знаете, поступь неспешная». Я даже предлагал дополнительное вознаграждение — разумеется, официально. Я твердил, что готов платить работникам сверхурочные, лишь бы они сделали, что надо. Намекал, что разница между тем, что получат работники, и тем, что я заплачу, попадет прямехонько к ним в карман. В ответ мои сопровождающие только качали головой и предлагали еще одну чашечку чая.

Наконец мое раздражение достигло предела, и я решил обратиться в вышестоящие инстанции через голову упрямых чиновников. Я отдавал себе отчет, что это весьма рискованный поступок. Раньше я всегда остерегался так поступать, но в данном случае ситуация представлялась мне просто безвыходной.

Мне удалось добиться встречи с одним из высокопоставленных правительственных чиновников, который работал на несколько министерств и был к тому же личным советником Садата. У него было очень длинное и труднопроизносимое имя, и мне сказали, что я могу называть его просто доктор Асим. В свое время он окончил Гарвардскую школу бизнеса и явно был хорошо знаком с деятельностью Всемирного банка, к тому же слыл человеком дельным. При этом я понимал, что такая помощь стоит больших денег, и был готов щедро его отблагодарить.

Настал день встречи. Я оказался в современном высотном офисном здании, где помещался кабинет доктора Асима. Грузный охранник сопроводил меня на лифте до верхнего этажа. Там нас уже встречал какой-то чиновник, одетый в черный костюм. Это был высокий худой египтянин, на лице которого застыло мрачное выражение. Он сопроводил нас в какую-то комнатушку, где не было ничего, кроме двух маленьких банкеток и журнального столика, и на отличном английском, в котором явно проступал британский акцент, попросил меня немного подождать.

Секьюрити, который по-английски не говорил, молча опустился на банкетку напротив. Потекло время ожидания. Я выбрал из кучи журналов, сваленных на столике, старый номер Time и погрузился в чтение. Напротив клевал носом толстый секьюрити. Дочитав Time, я взялся за National Geographic. Прошло около двух часов. Никто не позаботился предложить мне чаю.

Я уже не сомневался, что этим длительным ожиданием доктор Асим хочет показать мне, какая он важная персона. А то, что мне не подали чаю, я отнес на счет его недовольства тем, что я обратился к нему через головы его сотрудников, минуя официально установленные каналы. Размышляя над этим, я решил для себя, что предложу ему за содействие больше, чем собирался.

Наконец появился тот высокий тощий египтянин. Даже не подумав извиниться, он провел меня длинным коридором и подошел к массивной тяжелой двери из дерева, которая смотрелась бы куда уместнее в гробнице фараона Тутанхамона, нежели в здании современной архитектуры. Египтянин открыл дверь. Открывшееся помещение поразило меня своими гигантскими размерами. Пышностью и великолепием убранства кабинет доктора Асима мог бы удовлетворить тщеславие самого эгоцентричного фараона.

Обстановка представляла собой причудливое смешение древнеегипетской культуры и современного стиля, больше подходящего для Парк-авеню. Тысячелетнего возраста папирусные свитки, казалось, бросали вызов вазам Пикассо. Ножки мебели самого современного дизайна утопали в персидских коврах.

За письменным столом огромных размеров восседал доктор Асим. На нем были темно-синяя сорочка и золотистый галстук. Широкое расплывшееся лицо формой напоминало дыню. На носу сидели очки в тонкой металлической оправе. Этим он, как я определил, будто вызывал в памяти образ Бенджамина Франклина. Когда я вошел, доктор Асим не удосужился даже поднять глаза. Его тощий помощник без единого слова выскользнул за дверь. Я остался стоять у входа в ожидании, пока доктор Асим закончит что-то писать. Наконец он поднял глаза, отрывисто бросил: «Сядьте», указал на стул перед столом и вновь уткнулся в бумаги.

Я был в замешательстве. Меня явно пытались унизить. Но почему? Неужели он забыл, что я сотрудник престижной консалтинговой фирмы, нанятой правительством для того, чтобы помочь его стране?

После ожидания, которое показалось мне довольно долгим, он наконец выпрямился в своем кресле и глянул на меня поверх очков. Он смотрел на меня, как смотрят на какую-нибудь жалкую букашку, которая неизвестно как попала на обеденный стол. Затем приподнялся и, будто истратив на это движение всю свою энергию, вяло потянулся через стол, протягивая мне руку. Я вынужден был встать, чтобы пожать ее.

Мое замешательство перешло в злость. Усилием воли я преодолел ее и выдавил на лице приветливую улыбку. Зная о требованиях местного этикета и желая не ударить в грязь лицом, я рассыпался в благодарностях за то, что он изволил дать мне аудиенцию.

Однако доктор Асим проигнорировал мою любезность и, не поприветствовав меня в ответ, как принято в этой стране, в лоб спросил, что мне от него надо.

Не было ни малейших сомнений, что этот лощеный дипломат намеренно оскорбляет меня. Открыто, нагло. Меня так и подмывало уйти. Однако я заставил себя мысленно вернуться к ланч-брифингу в Engineering Club и к моей беседе с Джорджем Ричем в зале заседаний правления MAIN.

Внезапно я почувствовал опору под ногами. Моя месть за это оскорбительное унижение — знание, что я являюсь экономическим убийцей, который собирается эксплуатировать его самого и его страну в интересах своей. Пускай сейчас я проиграл и он торжествует свою маленькую победу, зато я знаю, что моя сторона одержит Большую победу; пускай он выиграл сражение, зато войну выиграю я. Усевшись поудобнее и слегка расслабившись, я искренне улыбнулся: «Данные о населении».

«Простите?»

«Мне нужны статистические данные по населению, — сказал я и вкратце объяснил, перед какой трудной дилеммой оказался. — Так что сами понимаете: пока ваши люди не снабдят меня этими материалами, ваша страна не получит денег, которые запросил ваш президент».

Он вскочил и грохнул кулаком по столу, габариты которого вполне соответствовали размерам помещения. От резкого движения его кресло отъехало назад, гулко ударившись о стену. «Да я гроша ломаного не дам за ваши поганые миллиарды», — отчеканил он. Учитывая явную наигранность его гнева, он на удивление хорошо контролировал свой низкий голос.

«Юноша, — а я имею право вас так называть, потому что вы моложе самого младшего моего сына, — что дало вам право врываться ко мне с какими-то там требованиями? — доктор Асим взмахнул своей пухлой рукой, предваряя мой ответ. — Позвольте кое-что вам сказать. Я жил в вашей стране, я повидал ваши фантастические города, дома, машины. Мне хорошо известно, что вы, американцы, думаете о нас».

Он положил обе руки на стол, тяжело оперся на них и подался ко мне, пожирая меня злобным взглядом.

— Знаете, о чем меня спрашивали в Гарварде? Езжу ли я на верблюде, вот! И это в Гарварде! Ваша тупость просто невыносима. Как и близорукость вашей распрекрасной страны. Мы, египтяне, существуем тысячи лет, десятки тысяч. И будем существовать, когда вы все уже обратитесь в прах.

Пододвинув к себе кресло, он снова сел, сопровождая эти действия шумными вздохами. Потом снова стал перебирать груду бумаг на столе.

Я продолжал сидеть, снова заставляя себя вспоминать эпизоды совещания на верхнем этаже Prudential Tower и в зале заседаний. Я напоминал себе и о том, как встречался с индонезийскими чиновниками — они и не подозревали, что я знаю их язык и понимаю все те обидные слова, которые они, продолжая приветливо улыбаться и потчевать меня изысканными сортами чая, говорили обо мне. Эти воспоминания укрепили мою волю. Я сделался холоден и беспощаден, как сталь. Ничего, я побью его в его же собственной игре.

А доктор Асим между тем вновь оторвался от бумаг и снова взглянул на меня поверх очков.

«Идите», — бросил он.

«Но…» — начал я, однако тут его кулак снова с грохотом опустился на стол. Правда, на сей раз доктор Асим остался сидеть, а потом заговорил с обманчивым спокойствием: «Вам следует всегда помнить, что вы — неверные собаки. — Он впился в меня глазами и не отпускал мой взгляд — видимо, приобрел эту манеру в Гарварде. — Да, собаки неверные, вот вы кто».

Чиновник чеканил слова, будто вколачивая их смысл в мое сознание. «А теперь ступайте. Вы получите данные о населении, если на то будет воля Садата и Аллаха».

Через несколько дней статистические материалы все же были мне доставлены. Их без всяких церемоний, в замусоленном скоросшивателе из манильской бумаги, вручил мне курьер, прикативший на окутанном сизым дымом, чихающем мопеде. Никакой записки не прилагалось, словом, ничто не могло подсказать, откуда и почему прибыли эти материалы. Главное, теперь у меня было все, в чем я так нуждался для продолжения работы. И мне даже не пришлось никому за это приплачивать.

Просматривая десятки страниц, густо заполненных столбцами цифр, я не мог скрыть удивления — зачем надо было так тщательно скрывать эти сведения? Есть ли тому какое-нибудь логическое объяснение? Единственное, до чего я смог додуматься, — это то, что египтяне боялись ударов израильской авиации.

Но чем данные о населении могли помочь Израилю в планировании военных операций? Уж можно не сомневаться, что у него наверняка имеются все необходимые разведданные, чтобы определить цели для своих ракетных и бомбовых ударов. Израилю совершенно все равно, на сколько через 20 лет может увеличиться население какого-нибудь пригорода, на который он сбросит бомбы, — на 100 или 110 тысяч.

И тут в памяти всплыли слова доктора Асима.

Я был одной из «неверных собак». Египтяне знали то, о чем могли догадываться лишь немногие из моих соотечественников: данные вроде тех, что дал мне доктор Асим, мы использовали для построения своей империи. Составленные экономическими убийцами доклады об экономическом развитии были куда более действенным оружием, чем мечи крестоносцев. Сегодня в их роли выступают израильские бомбы — они сеют разорение и смерть, заставляя правительство капитулировать, идти на уступки.

Однако люди вроде меня, экономические убийцы, действительно опасны. Мы — те, кто пользуется плодами разрушения, кто направляет страх в нужное нам русло, чтобы те, кто проиграл, исправно выполняли условия капитуляции, хорошо усваивали преподанный им урок и впредь не делали ничего такого, что спровоцировало бы очередную авиабомбардировку.

В конце концов, именно мы сидим на самой верхушке, и потому другие должны угождать во всем именно нам. Это хорошо поняли такие люди, как доктор Асим, — он знал, что у него нет выбора: уступи, иначе лишишься места. Именно за это он так меня ненавидел.

 

36

Иран: автострады и крепости

В то время я много разъезжал по миру, но слова доктора Асима продолжали лейтмотивом звучать в моей душе. Я больше на него не сердился и не пытался вести с ним мысленную полемику. Напротив, во мне исподволь поднимался гнев. Я пришел к заключению, что это гордый человек, воспитанный гордой культурой, и он ненавидит самую мысль о том, что вынужден капитулировать, — подобно придворным царицы Клеопатры, которых она заставила склониться перед Цезарем. Я начал понимать, что на месте доктора Асима повел бы себя еще более вызывающе.

Конечно, египтянам моя страна может представляться современным аналогом Римской империи, но нам, ее жителям, пришлось пережить многие социальные потрясения. Времена моего детства можно назвать эпохой национального самоанализа. Произошел целый ряд событий, которые не могли не оставить отпечатка на сознании моего поколения.

Это жестоко подавленные полицией волнения в Уоттсе, негритянском районе Сан-Франциско, и в Детройте, истребление федеральными войсками большой группы индейцев возле ручья Вундед-Ни, марш протеста представителей Объединенных сельскохозяйственных рабочих Америки во главе с Сезаром Чавесом и множество других акций протеста национальных меньшинств.

Я поневоле сравнивал эти события с теми, которые происходили во времена моих предков: тогда они терпели гнет Англии, нашего тогдашнего «господина». Яростное негодование против надменных британцев заставило моих предков взять в руки оружие — теперь же на борьбу поднимались притесняемые нами чернокожие, индейцы, латиноамериканцы. Корпоратократия уже навесила на них ярлык подрывных элементов — моих предков строители Британской империи точно так же считали предателями и мятежниками.

И все же в глазах современной молодежи лидеры национальных и этнических меньшинств — герои своего времени, ведь и наша страна была основана именно такими бунтарями, которые, защищая свои права, выступили против иностранного владычества.

Я же оказался между двух миров — с одной стороны, искренне симпатизируя тем, кто борется за свободу, с другой — верно служа господам новоявленной тайной империи. И будто для того, чтобы я еще сильнее проникся остротой стоящей передо мной дилеммы, судьба в тот период часто забрасывала меня в Иран — работать на благо шахской власти.

Нам, экономическим убийцам, шах представлялся правителем, который призван возродить былую славу Ирана как средоточия цивилизации, каким он был во времена персидского царя Дария и Александра Великого, за три столетия до Рождества Христова. По нашим расчетам, огромные запасы нефти вкупе с опытом таких компаний, как MAIN, позволят шаху реализовать мечту о возрождении величия Ирана. При этом нам каким-то образом удалось убедить себя, что подобная трансформация даст толчок созданию общества, в котором будут процветать демократия и равенство.

Наша стратегия в Иране заключалась в том, чтобы указать шаху альтернативу политике, избранной Россией, Ливией, Китаем, Кореей, Кубой, Панамой, Никарагуа и прочими странами, взявшими на вооружение непримиримый антиамериканизм. Мы исходили из того несколько сомнительного «факта», что в 1962 году шах приказал раздробить крупные помещичьи землевладения и раздать землю крестьянам.

На этом довольно шатком фундаменте шах — читай, мы — намеревался провести «Белую революцию» — программу масштабных социально-экономических реформ. Оглядываясь назад, я содрогаюсь от нашего тогдашнего цинизма, потому что мы еще в то время в глубине души понимали, что революция была лишь ширмой, прикрывающей нашу истинную цель — укрепить власть шаха.

Со стороны Иран казался моделью достойного всяческого одобрения сотрудничества между христианами и мусульманами. На деле же он становился проводником гегемонии США на Ближнем Востоке. Именно этой участи для своей страны так противился доктор Асим. И именно это имел в виду Джордж Рич, рассуждая о необходимости установления нашего контроля над Ближним Востоком и Африкой во имя будущих поколений американцев.

Начиная с 1974 года объемы контрактных обязательств MAIN в Иране резко возросли. Это и неудивительно — жажда нефти достигла запредельной остроты, и наша задача приобрела конкретные очертания: заставить ОПЕК плясать под дудку США, сделать ее послушной прислужницей империи.

В этом контексте моя работа приобретала критическую важность. На основе моих прогнозов регионального развития наши плановики и инженеры должны были разрабатывать проекты создания энергетических систем, призванных напитать электроэнергией нарождающуюся промышленность Ирана, а также коммерческую и военную сферы. Это было главным гарантом процветания иранской элиты, а от ее благополучия и довольства напрямую зависела прочность шахского трона и, соответственно, бесперебойное снабжение США нефтью.

«Сначала ты отправишься из Тегерана в Керман, — лично наставлял меня вице-президент MAIN Бруно Замботти. — Это оазис в знаменитой пустыне Деште-Лут, расположенной в центральной части Иранского нагорья, по которому пролегал маршрут войска Александра Македонского. Сам оазис — это что-то необыкновенное. Ты и вообразить не можешь, какой это чудный райский уголок под сенью фиговых деревьев и финиковых пальм. Потом через пустыню, самую великолепную на всей планете, доберешься до Бендер-Аббаса. Ты не смотри, что сейчас это сонная рыбацкая деревушка — придет время, и она еще поспорит с Ривьерой».

Уже тогда я знал, что Бруно склонен к преувеличениям, жаль только, не представлял, в какой степени…

Из Тегерана в Керман я вылетел на маленьком самолетике в компании двух инженеров — сотрудников MAIN. Стояла середина лета, и хотя мы отправились в путь под вечер, жара была нестерпимой. Городок оказался забытым богом и почти безлюдным местом, если не считать стайки ребятишек и нескольких стариков, прохлаждавшихся в тени. Если пылища, скудость и запустение — атрибуты райского уголка и источники тайного наслаждения, то Бруно был прав — это действительно выходило за рамки моего воображения.

Истекая потом, мы наконец устроились в лучшей гостинице городка. Вестибюль был тесный, мрачный и совершенно голый — никакой мебели не наблюдалось. Юноша за конторкой портье осчастливил нас сообщением, что в патио-баре подают холодное пиво. Под впечатлением этой радости мы договорились встретиться там через полчаса и разошлись по номерам — каждому полагался свой, как нам было сообщено, «с ванной».

Обстановка в номере тоже не поражала воображение изысканностью, зато было на удивление чисто. Я очень обрадовался, заметив встроенный в окно кондиционер, который жутко гудел, но зато исправно выполнял свою функцию. Затем я обследовал ванную комнату.

Несомненно, это была ванная комната. Правда, в туалете, как я обнаружил, вода не спускалась. Рядом с унитазом на разной высоте из стены торчали два крана. Тот, что был над моей головой, имел крошечный поворачивающийся носик и, по всей видимости, представлял собой душ. А из нижнего можно было наполнить водой стоящее тут же ржавое ведро — для смыва унитаза.

Я смело ступил под душ в тесное пространство между стеной и унитазом. Занавески, конечно же, не было. Я повернул кран душа, и жалкая струйка воды потекла, минуя меня, прямехонько в унитаз. Изогнувшись над ним, я все же умудрился подставить под воду спину, кое-как намылиться и даже ополоснуться.

Кстати, единственным признаком, указывающим на то, что это помещение предназначено для душа, была проделанная в противоположной части «ванной комнаты» дыра в полу, куда журча утекала вода, пока я мылся. Интересно, думал я, когда Бруно был в этом «оазисе» в последний раз?

Как это ни удивительно, но душ освежил меня. Я направился в патио-бар — так называлось огороженное место на террасе гостиницы, откуда открывался впечатляющий вид на пустыню. Под навесом пристроились четыре ржавых стола и дюжина стульев. За столом восседал один из моих спутников, Фрэнк. Перед ним стояли три пивных бокала.

«Здесь только один сорт пива. Надеюсь, тебе понравится», — произнес он. Я сел рядом, и мы принялись ждать нашего третьего компаньона. Прошло четверть часа, а он все не появлялся. Должно быть, он там уснул, решили мы и, пожелав друг другу удачи в завтрашней поездке, приступили к пиву.

Не успели мы опустошить бокалы, как появился наш третий товарищ — Джеймс. Он вяло тащился через террасу к нашему столу, весь какой-то взъерошенный и мокрый. Скомканную рубашку он почему-то нес в руке, держа ее на отлете. Она была настолько мокрая, что с нее капало. Поравнявшись с нами и шмякнув рубашку на стол, Джеймс с грохотом пододвинул к себе стул, тяжело плюхнулся рядом с нами и одним глотком осушил свой бокал.

«Что случилось?» — спросил Фрэнк.

«Сел на унитаз, а вода не спускается, — пожаловался Джеймс. — Вижу это чертово ведро, открываю кран. Оказалось — не тот. Вот, весь облился из этого проклятого душа».

Мы с Фрэнком покатились со смеху. Отсмеявшись, он проговорил, что на такой жаре да при такой сухости рубашка высохнет в пять минут.

«Конечно! — ответил Джеймс. — Если бы не это, стал бы я тащить эту тряпку в такое фешенебельное заведение!»

Следующим утром мы продолжили путь в Бендер-Аббас. За нами на джипе заехали два иранца, инженер (и по совместительству переводчик) и водитель. Они сидели спереди, а мы втроем втиснулись на заднее сиденье. Как самый молодой я оказался на самом неудобном месте — посередине, еле уместив ноги по обе стороны кожуха, прикрывающего карданный вал. Нам предстояло пересечь пустыню Деште-Лут, спускаясь с центрального плато вниз, к побережью Персидского залива. Инженер-иранец сообщил нам, что это старинный караванный путь.

«Эта пустыня — одновременно наше проклятие и благословение, — продолжал иранец, — она всегда служила нам защитой от врагов, но из-за нее было невозможно пересечь собственную страну. В наши дни она приобрела для Ирана еще большую важность. Видите ли, Деште-Лут разделяет Европу, Африку и то, что вы зовете Ближним Востоком. Кроме того, через нее пролегает прямой путь из Советского Союза прямо к берегам Персидского залива. Посмотрите на карту. Вам ведь известно, что русские хотят захватить нас. Не смотрите, что сейчас дорога, по которой мы следуем, разбита и вся в ухабах. Скоро она превратится в суперсовременную автостраду, по которой пойдут русские войска. Потому что как раз по этому маршруту, — он указал на дорогу, — они хотят протянуть нить нефтепровода. Бендер-Аббас, городишко, где мы сегодня будем ночевать, они хотят превратить в коммунистический форпост и наводнить его своей военной техникой — боевыми самолетами, ракетами, атомными подводными лодками, авианосцами. Так они смогут держать под контролем важнейшие мировые пути транспортировки нефти».

Повинуясь его жесту, Фрэнк, Джеймс и я стали оглядывать из окна пустыню. «Только представьте, что из всего этого следует, — заметил Джеймс, — какая важная работа нам поручена. Выше нос, друзья мои; все, что от нас требуется, — это спасти мир от коммунизма».

«Главное, — подхватил иранец, — чтобы мы — вы, американцы, и мы, персы, опередили в этом деле русских. Мы сами должны построить шоссе и превратить Бендер-Аббас в нашу собственную крепость».

«Именно поэтому мы здесь», — подал голос Фрэнк.

«Только всегда помните, — сказал иранец, — что мы иранцы, а не арабы, мы — персы, арийцы. Мы мусульмане, а арабы, хоть и одной с нами веры, угрожают нам. А мы с вами, американцами, на все сто».

Прислушиваясь к беседе, я продолжал оглядывать пустыню. Она совсем не походила на унылую череду песчаных барханов, через которые пробивался Питер О’Тул в фильме «Лоуренс Аравийский».

«Однообразия здесь и близко нет», — думал я. Со всех сторон, сколько хватало взгляда, тянулись цепочки каменистых гор всех оттенков — от ярко-красного до почти пурпурного и буро-желтого. Все же прав был Бруно, когда обещал незабываемое, фантастически красивое зрелище. Хотя, признаться, было в этом пейзаже что-то зловещее. Мне никак не удавалось представить, как здесь когда-то проходили караваны из сотен людей и верблюдов.

А день между тем становился все жарче — кондиционер в салоне джипа уже не спасал от безжалостного зноя. По пути мы несколько раз делали остановки — инженеры брали пробы грунта и оценивали прочие характеристики местности, которые должны были повлиять на строительство проектируемой нами линии электропередачи. В салоне стояла такая духота, что всякий раз, покидая машину, мы на какое-то время испытывали облегчение, но очень скоро жара брала свое, и на нас обрушивался полуденный зной пустыни.

Однажды мы сделали остановку в маленькой деревушке, которая как раз и была оазисом в самом классическом смысле, — этакий мирный уголок в безжалостном пустынном море. Вскоре после того, как мы двинулись дальше, оставляя позади это райское место, в салоне отчетливо запахло гарью.

«Что-то горит!» — закричал Фрэнк. Водитель тут же съехал на обочину и ударил по тормозам. «Быстро выходим», — скомандовал инженер-иранец.

Двери тут же распахнулись, и все стали шустро выскакивать из машины. Кроме меня. Я продолжал сидеть, не в силах сдвинуть с места ноги. Сначала мне показалось, что их парализовало.

«Немедленно вылезай! — заорал Джеймс. — Да что с тобой случилось?»

Я тоже не мог понять, в чем дело. Я старался изо всех сил, пытаясь оторвать ноги от пола, но они будто намертво приросли. В панике я начал лихорадочно развязывать топсайдеры — специальные нескользящие башмаки на резиновой подошве. Слава богу, мне это удалось, и я босиком выпрыгнул из джипа на раскаленную землю.

Мои спутники сгрудились поблизости. Потом Фрэнк осторожно заглянул в салон и… разразился громким хохотом. «Это резиновые подошвы твоих ботинок. Они расплавились от жары и прикипели к коврику, который прикрывает карданный вал. То-то воняло горелой резиной! Да, видел я, как перегреваются моторы, но такого — еще ни разу!»

Кое-как мне в конце концов удалось отодрать горелые подошвы от коврика, и мы продолжили путь. Когда на горизонте показался Бендер-Аббас, солнце уже клонилось к закату.

 

37

Израиль: пехотинец Америки

Итак, мы прибыли в Бендер-Аббас, расположившийся как раз напротив Аравийского полуострова, что рогом вдается в море, образуя Ормузский пролив, связывающий Персидский залив с Аравийским морем. Напротив, на побережье Аравии, располагаются Объединенные Арабские Эмираты, султанат Оман, Бахрейн и Катар — бывшие британские протектораты, провозгласившие независимость в 1971 году после вывода английских войск.

В прошлые времена благодаря своему положению Бендер-Аббас служил базой для жестоких морских пиратов, которые грабили корабли, направлявшиеся из Персидского залива в Аравийское море. Сегодня вблизи Бендер-Аббаса пролегают ключевые морские пути транспортировки нефти, что делает его чуть ли не самым важным стратегическим пунктом мира.

Когда мы прибыли в Бендер-Аббас, он все еще оставался сонной рыболовецкой деревушкой, где, однако, уже был возведен огромный современный отель — на самом берегу, специально для всевозможных иностранных консультантов, рекомендации которых должны были превратить это захолустье в ведущий военно-промышленный центр. Наша пятерка оказалась в числе первых гостей отеля. Мы отобедали в ресторане, где оказались единственными посетителями: если не читать троих прислуживавших нам официантов, просторный зал был в полном нашем распоряжении.

«Приезжайте сюда лет этак через пять, — говорил за обедом иранский инженер, — и вы не узнаете этого места. Кто бы здесь ни закрепился — русские или вы, американцы, в любом случае Бендер-Аббас ожидают крупные перемены».

После обстоятельной трапезы я прикурил сигару и решил в одиночестве прогуляться по берегу пролива. Я шел по недавно построенному длинному молу, который выдавался в мелководье пролива примерно на полмили. Ночь была безлунной, но на небе ярко светили мириады звезд. Я медленно шел по молу. С пролива дул легкий бриз, принося с другого берега сильный запах протухшей рыбы, который не мог заглушить даже аромат моей сигары. Глядя на темные воды по обе стороны мола, я думал, что почти ничего не знаю ни об Объединенных Арабских Эмиратах, ни о других странах, окружающих Саудовскую Аравию.

Пройдя примерно три четверти пути, я заметил в свете звезд темный силуэт человека, стоявшего на самом краю мола. Движущийся по неширокой дуге красный огонек свидетельствовал, что мой визави тоже курил. Я остановился и стал наблюдать. Несомненно, он тоже заметил меня — мое присутствие выдавал огонек сигары.

Первой, подсказанной страхом реакцией было вернуться в отель. Но чем больше я наблюдал за незнакомцем в ночи, тем больше обретал уверенность, к которой примешивалось все возрастающее любопытство. Вряд ли это вор, размышлял я, который в поисках жертвы забрался в такое безлюдное место. Тогда кто этот человек? Я почему-то сразу же вспомнил о русских. Но что он делает здесь в такой поздний час?

Я двинулся вперед, намеренно широко шагая, чтобы произвести впечатление решительности и силы. Когда я оказался метрах в пятнадцати от незнакомца, мне пришло в голову, что он тоже может меня опасаться. Я замедлил шаг.

Он кашлянул. Я остановился.

Он заговорил на каком-то языке, то ли фарси, то ли арабском.

«Я не понимаю», — медленно проговорил я в ответ.

«А, вы американец, — сказал незнакомец по-английски, — ведь вы американец, верно? То, как вы идете, и ваш акцент выдают в вас американца. Я достаточно хорошо знаю английский».

«Да, — подтвердил я, — американец».

«А я — из Турции, такой же приезжий, как и вы, и тоже остановился в отеле. Вы не против присоединиться ко мне?»

Я подошел, и мы обменялись рукопожатием. Он назвал свое имя — Несим. «Я — профессор истории, преподаю в университете, — объяснил мой новый знакомый. — Сейчас собираю материал для книги о старинных торговых путях. Следуя по одному из них, я прибыл сюда из Стамбула».

Мы принялись делиться впечатлениями об Иране. Несим не делал секрета из своего неодобрительного отношения к шаху, называя его властителем-тираном. Я был несколько удивлен — до сего момента ни один из тех иранцев, с которыми я вступал в разговоры, ни разу не позволял себе критиковать шаха. Естественно, я знал, что в Иране есть несогласные — подполье, мечтающее сбросить Резу Пехлеви, но круг моего общения ограничивался теми, кто работал на шахское правительство, так что несогласных среди них не могло быть в принципе. Теперь же я встретил человека с совсем иными взглядами. Несомненно, он был человеком знающим и образованным и не делал секрета из своих убеждений. Мне даже показалось, что он рад заполучить в моем лице слушателя — гуляя на самом краю пустынного мола, да еще среди ночи, вряд ли он мог рассчитывать, что встретит американца, который готов ему внимать. Сам я не всегда бываю склонен слушать незнакомцев, но сейчас к этому располагали то ли ночь, то ли усталость после тяжелого переезда, то ли уединенность места, — во всяком случае я с готовностью принялся слушать, что думает Несим по поводу Ирана и шаха.

«Властитель-тиран обманывает всех вас, — говорил между тем мой новый знакомый, — вернее, почти всех. Уверен, что ваш президент знает правду о нем, да и все прочие, кто находится у руля власти в вашей стране. В конце концов, это их профессия — обманывать, скрывать, вводить в заблуждение. Ваши лидеры, например, скрывают свои имперские устремления. Или пытаются их скрыть. Они скрывают деньги, которые делают, свои действия, то, что они подкупают нужных людей. На словах они выступают за помощь бедным и обездоленным, а на деле защищают интересы богатых. — Несим прервал свою речь, чтобы сделать глубокую затяжку. — Ваша страна скрывает свое истинное лицо маской».

Несколько раз я порывался прервать монолог Несима и заступиться за честь своей страны, оправдывая тем самым и себя самого, но вместо этого продолжал слушать.

«Почему Египет и Сирия напали на Израиль? — риторически вопрошал между тем Несим, имея в виду войну 1973 года в день праздника Йом-Кипур. — Только потому, что у них не было выбора. У вас в стране люди и не подозревают обо всех жестокостях израильтян против арабов, о том, какую угрозу они несут арабскому миру. Ведь это, можно сказать, была ваша война против арабов, а Израилю отводилась роль американской пехоты.

Вам мало было украсть Палестину, эту исконную землю мусульман, которую ее народ называет Дар-эс-Ислам — царство ислама, и отдать ее иудеям. Вам подавай больше. При помощи своих денег вы заставили евреев поверить, будто печетесь о том, чтобы создать им родину. Вы сунули арабов носом в дерьмо истории.

Вы сладко распеваете о демократии. Но здесь, в Иране, хорошо видно, о какой такой демократии идет речь, особенно когда руками своего ЦРУ вы сбросили здешнего народного лидера Моссадыка. Да и Израиль вы создали совсем не ради демократии, не ради защиты прав евреев, пострадавших от Гитлера. Вас интересует только нефть. Ради нее вы не остановитесь перед пытками, ложью, воровством. — Несим прижал к сердцу правую руку с сигаретой. — Я сочувствую евреям в Израиле. Правда. Я не палестинец и могу говорить так, не идя против своей совести.

Конечно, я почти не сомневаюсь, что, если вам захочется сдвинуть границы Израиля на территорию моей страны, я буду убивать израильтян. Но все равно я питаю к ним искреннюю симпатию. Они не виноваты, что вы используете их как стадо овец, которое в древние времена использовали в качестве живого щита. Вы запудрили им мозги, чтобы они жертвовали своими близкими, а ваши корпорации тем временем беспрепятственно выкачивают нефть из арабских земель.

Израильтяне — ваши сторожевые псы. Вы даже снабдили их ядерными боеголовками, чтобы было сподручнее держать мусульман в узде. Вы финансируете израильскую армию. А у палестинцев вообще нет никакой армии, только горстка патриотов. У них нет ни правительства, ни своей земли.

Вы отдали ее Израилю, для вас это инструмент господства на Ближнем Востоке, то, что позволяет вам сохранять контроль над нефтью. Для евреев же Израиль — это сбывшаяся мечта, которая теперь оборачивается иллюзией. Для палестинцев — это их дом, который они были вынуждены отдать другим. Для арабов — вражеская крепость на их землях. А для мусульман всего мира Израиль — вечное напоминание об унижении и оскорблении, источник, питающий нашу ненависть к вам».

 

38

Ирано-иракская война: еще одна победа экономических убийц

Прошло 30 лет, и я вспомнил гневную тираду турецкого профессора истории Несима. Июньской ночью 2004 года я пролетал над Ближним Востоком, направляясь в Катар, транзитный пункт, где мне следовало пересесть на самолет, чтобы лететь дальше, в Непал и на Тибет.

Расположенный на берегах Ормузского пролива, прямо напротив Бендер-Аббаса, Катар долгое время оставался для меня неведомой страной — во времена работы экономическим убийцей я почти ничего о нем не знал. Из иллюминатора я наблюдал, как над Грецией, Турцией, Сирией, Ираком и Ираном заходит солнце. Мне вспомнилось, как в детстве долгими зимними вечерами бабушка читала мне «Одиссею», «Сказки тысячи и одной ночи» и Библию.

Мой самолет как раз пролетал над островами, где испытывали судьбу отважные герои Гомера, где Ной строил свой ковчег. Мы пролетали над волшебными землями, где цвели сказочные висячие сады Семирамиды, над колыбелью человечества, его первыми городами и поселениями, где возникли первые зачатки письменного языка, где древние мудрецы изобрели колесо и создали основы современной математики.

Я вспоминал, как поражали мое детское воображение истории про отважных крестоносцев, про то, как Ричард Львиное Сердце и Робин Гуд сражались за сарацинские крепости, которые защищали войска Саладина. Потом я мысленно обратился к тому, что говорил Несим.

Прошло совсем мало времени — один миг в масштабах истории — и его пророчества обрели реальность. Я написал книгу, в которой разоблачал тот самый обман, о котором толковал тогда на молу турецкий профессор. Шах Ирана, которого он называл властителем-тираном, пал, и ему на смену пришел режим исламских фундаменталистов; Израиль занял более агрессивную позицию, и Соединенные Штаты поддерживали каждый его шаг; страдания палестинцев продолжались, выливаясь подчас в акты жестокого возмездия, вроде тех, что инспирировал бен Ладен, демонстрируя миру, каким опасным может быть одиночка-смертник с самодельной бомбой; не меньше жестокости проявляли и Соединенные Штаты в сотне забытых и таких известных всему миру мест, как Панама, Гаити, Судан.

Затем пришел черед событий 11 сентября, войн в Афганистане и Ираке. За все эти долгие годы мы, разумные жители планеты, так и не смогли избавиться от желания угнетать и порабощать своих собратьев. Дух кровожадных крестоносцев так и не отошел в прошлое.

Поддавшись глубокому отчаянию, я чувствовал себя опустошенным. На глазах всего мира Соединенные Штаты упорно развязывали то, что исламский мир называл новым крестовым походом; второй раз за десять лет в небо Ирака вторгались бомбардировщики-невидимки «стелс». И хотя операция «Шок и трепет» вознесла военное насилие на новый уровень, я рассматривал это всего лишь как очередной логичный шаг в планах Вашингтона закрепить свое господство на ближневосточных рубежах крупнейшего мирового запасника нефти. В этом ракурсе обуздание или устранение Саддама Хусейна казалось мне неизбежным следствием успехов, которых я добился на поприще экономического убийцы в Саудовской Аравии.

В течение 1980-х годов США поддерживали развязанную Саддамом войну против Ирана. Хусейн был не только нашим орудием возмездия в борьбе против иранских фундаменталистов, которые изгнали шаха, разрушили американское посольство в Тегеране, подвергали горьким унижениям заложников-американцев и прогнали из своей страны наши нефтяные компании. Саддам Хусейн к тому же правил страной, имеющей вторые по величине мировые запасы нефти. Это сделало его объектом активной обработки со стороны экономических убийц.

Мы передали ему миллиарды долларов. Bechtel построила для режима Хусейна химические заводы, способные, как мы знали, производить боевые отравляющие вещества — газы зарин и иприт, чтобы убивать иранцев, мятежных курдов и шиитов. Мы, Соединенные Штаты, поставляли Саддаму истребители, танки и ракеты, обучали его солдат управлять всей этой техникой. Мы заставили Саудовскую Аравию и Кувейт предоставить режиму Хусейна займы на сумму в 50 миллиардов долларов.

Наблюдая за событиями, разворачивающимися в Ираке, я часто вспоминал слова иранского инженера, который сопровождал меня и двух других специалистов MAIN на пути из Кермана в Бендер-Аббас. «Иранцы, — говорил он тогда, по дороге через Деште-Лут, — не арабы, мы — персы, арийцы, и арабы несут нам угрозу. А мы на все сто ваши друзья». Но все в мире вдруг круто изменилось, и вот уже иранцы из друзей превратились в наших врагов, а иракцы с Саддамом стали верными союзниками.

Восьмилетняя ирано-иракская война стала самой долгой, кровопролитной и дорогостоящей в современной истории. К моменту ее окончания в 1988 году общее число жертв перевалило за миллион человек. Война разорила сельские поселения, фермы и экономику обеих стран. А корпоратократия между тем торжествовала очередную победу. Поставщики и подрядчики военно-промышленного комплекса баснословно обогатились на этой войне. Цены на нефть достигли очередного рекорда. Все это время экономические убийцы упорно добивались от Саддама согласия на финансовую схему, подобную SAMA, — именно ее я помогал всучить королевскому дому Сауд. Они хотели, чтобы Ирак тоже стал частью империи.

Но Саддам упорствовал. Дав согласие, он, как и саудовцы, получил бы наше разрешение на производство химического оружия, заодно и американское вооружение. Но Хусейн желал идти своим собственным путем и не зависеть от США. Тогда Вашингтон натравил на него «шакалов».

Покушения на таких видных политических деятелей, как Саддам, никогда не обходятся без сговора с кем-то из их личной охраны. В двух случаях, о которых я знаю, как говорится, из первых рук, — удавшихся покушениях на эквадорского президента Хайме Рольдоса и панамского, генерала Торрихоса, кто-то из их личных телохранителей — из тех, что готовила пресловутая Школа двух Америк, — поддался на подкуп американских «шакалов» и участвовал в подготовке авиакатастрофы.

Но с Саддамом это номер так просто не прошел бы. Он прекрасно знал методы работы «шакалов» — недаром на заре своей карьеры Хусейн сам был одним из тех, кого ЦРУ наняло для устранения Касема, да и в 1980-е годы возможностей изнутри изучить повадки ЦРУ у него было хоть отбавляй. Поэтому его телохранители были под строжайшим наблюдением, а кроме того, он создал целый отряд своих двойников. Его охрана никогда не знала точно, сопровождают ли они самого Саддама или изображающего его актера.

Так что «шакалы» свою миссию провалили. В 1991 году Вашингтон решил прибегнуть к последнему средству: Буш-старший направил в Ирак американские войска. В то время Белый дом еще не имел намерения устранить Саддама, который вполне устраивал американскую верхушку: во-первых, он, как сильная личность, мог держать свой народ в повиновении, а во-вторых, был надежным союзником США против Ирана.

В Пентагоне решили, что, уничтожив иракскую армию, Америка тем самым накажет строптивого Хусейна, и он станет податливее. В страну вновь устремились экономические убийцы. Но все усилия, которые они приложили в течение 1990-х годов, так и не увенчались успехом — Саддам не «купился» на заманчивое предложение. Экономические убийцы и «шакалы» вновь потерпели поражение. Президент Буш-младший возложил свои надежды на американских военных. Саддам был низложен, а потом казнен.

Второе вторжение США в Ирак стало мощным стимулом для воинствующих исламистов. Они знали, что события 11 сентября служили лишь оправданием для нападения на Ирак, что те, кто угнал самолеты и направил их на башни-близнецы, никак не связаны с Хусейном или Ираком. Им было известно и то, что христианские правые, солидаризуясь с израильским лобби, оказывают мощное влияние на американскую внешнюю политику, истинная цель которой — подчинить себе Ближний Восток и установить свой контроль над мировыми нефтяными запасами и путями их транспортировки.

Реакция арабов, таким образом, была предсказуема. За долгую историю взаимоотношений с христианами, начиная с английского короля Ричарда Львиное Сердце и заканчивая американским президентом Бушем-младшим, арабы дали четко понять две вещи: 1) европейцы (а теперь и американцы) должны держаться подальше от их земель; 2) они хотят иметь собственные формы правления, по большей части основанные на исламе, а не на концепции гражданской демократии.

Народы Ближнего Востока никогда не простят европейским державам то, что в собственных интересах они установили произвольные государственные границы и выпестовали «владык», готовых в ущерб своему народу защищать интересы далеких европейских стран. Возмущение и недовольство, которое стали проявлять народы Ближнего Востока, зрело сотни лет.

Большинство арабов отдавали себе отчет, что образовавшаяся после Второй мировой войны империя во главе с США сродни той, которую огнем и мечом пытались насадить средневековые крестоносцы. Самые проницательные, вроде Несима, с самого начала понимали, что Израиль — не просто дом для настрадавшегося еврейского народа.

Стоило первому премьер-министру Израиля, Давиду Бен-Гуриону, объявить 14 мая 1948 года о рождении нового государства, как оно немедленно подверглось нападению со стороны Сирии, Египта, Иордании, Ливана, а также Ирака. В последующие годы недовольство мусульман оправдывалось безоговорочной поддержкой, которую Соединенные Штаты оказывали Израилю, что позволило ему в ходе череды войн отхватывать у соседних арабских государств все новые и новые территории.

Жителей ближневосточных стран приводило в бешенство, что Саудовская Аравия пошла на сделку с американскими экономическими убийцами, поскольку это привело к ненавистной европеизации страны, хранящей главные святыни ислама. Вторжение в 1991 году в Ирак и последовавшее за этим присутствие в стране многочисленного американского военного контингента стали очередными доказательствами в пользу теории, согласно которой Запад продолжает традиции, заложенные средневековыми европейскими религиозными фанатиками.

На этом фоне второе вторжение американцев в Ирак переполнило чашу терпения мусульман и даже придало арабским боевикам некоторую легитимность — в глазах многих они вмиг превратились из «террористов» в «борцов за свободу», и среди тех, кто так считал, были не только народы мусульманских стран.

Размышляя об эскалации гонки вооружения и о том, что это означает для Ближнего Востока, я погрузился в еще более горькое отчаяние. Сегодня наш мир, как никогда ранее, ощетинился оружием. Именно на его производстве зиждется экономическое благополучие корпоратократии. Американские компании, производящие вооружение и военную технику, относятся к числу самых прибыльных в мире.

Вместе с компаниями таких стран, как Великобритания, Франция, Россия и Бразилия, они осуществляют продажу оружия почти на 900 миллиардов долларов в год. С одной стороны, стремление создавать арсеналы химического, ядерного и биологического оружия вместе с традиционными видами вооружения способно дать мощный толчок экономике, а с другой — это постоянная угроза массового уничтожения. «Потребление» вооружений достигло глобальных масштабов, и политический статус страны на мировой арене нередко измеряется степенью ее вооруженности.

Корпоратократия сумела привязать бизнес торговли смертью к международной дипломатии. Вот пример: Израиль и Египет потому ежегодно получают от Вашингтона миллиарды долларов, что подписали Кэмп-Дэвидские соглашения 1978 года; в качестве одного из условий этой «мирной» сделки они обязаны ежегодно тратить львиную долю этих средств на закупку американских вооружений.

Между тем солнце окончательно скрылось, и самолет, в котором я летел, окутала тьма. «Какие перемены претерпела геополитика со времен, когда я в компании Джеймса и Фрэнка ехал из Кермана в Бендер-Аббас», — думал я. Мы следовали по древнему караванному пути как раз в то время, когда заканчивалась война во Вьетнаме.

С тех пор Ближний Восток превратился в мировой полигон для испытания продукции военной промышленности, а заодно и в крупнейший для нее рынок. А после того как холодная война отошла в прошлое, на место коммунистов, олицетворявших мировую угрозу, которая оправдывала постоянную эскалацию военного производства, пришли исламские революционеры. Даже самое поверхностное знание истории делало все эту ситуацию — равно как и ее коммерческую подоплеку — совершенно прозрачной.

Меня удивляло, как такое множество вроде бы образованных людей поддалось на обман, поверив, будто нынешние войны и насилие имеют целью защиту наших благородных идеалов. Экономические убийцы и медиамагнаты достигли высот совершенства, подсовывая миру дезинформацию, которая выставляет алчность и господство в благородном облике свободы и демократии. Вот кто отлично служит интересам корпоратократии.

К моменту, когда самолет наконец приземлился в аэропорту Катара, длительность перелета, который я перенес, составила 24 часа. Я испытывал крайнюю усталость и совершенно утратил ориентацию во времени. Несомненно, я был не готов к встрече с человеком, с которым меня собиралась свести судьба.

 

39

Катар и Дубай: Лас-Вегас на земле, где правят бал муллы

В терминал катарского аэропорта я вышел совершенно измученным и отупевшим, однако, оглядываясь по сторонам, не уставал поражаться тому, насколько все изменилось. То, что меня теперь окружало, куда больше походило на торговый пассаж, нежели на запомнившиеся мне со времен работы в качестве экономического убийцы аэропорты ближневосточных стран. Связь с прошлым прослеживалась только по присутствию людей в традиционной для мусульман одежде: мужчины были в балахонах до пят и куфиях, а женщины — в хиджабах.

Маясь в очереди за мороженым, я разговорился с мужчиной в джинсах, легкой рубашке-поло и спортивной куртке. Он оказался застройщиком из лос-анджелесской компании. Заметив мое удивление по поводу его присутствия в катарском аэропорту, мужчина сказал: «Многие боятся Ближнего Востока из-за разгула насилия. Однако есть и другая сторона жизни в этих местах. Ее хорошо видно и здесь, хотя бы по размаху строительства, но это лишь жалкое подобие того, чем поражает Дубай. Деньги, питающие насилие, поступают отсюда, из стран по эту сторону Персидского залива, из клуба миллиардеров. Ничего удивительного — капиталистический материализм в чистом виде. Прожорливость и всеядность, — американец широко улыбнулся, — это как раз то, что мне нужно. Мусульмане, оказывается, ничем не отличаются от всех прочих. Они любят золото и бриллианты, им подавай ролексы и мерседесы. Конечно, арабы могут запудрить тебе мозги рассуждениями о том, что надо вести аскетическую жизнь, следовать заветам Аллаха, не брать процентов за кредит, требовать, чтобы женщины ходили в парандже и все прочее в том же духе. Но оглянитесь вокруг: черт меня побери, если они сами следуют всем этим правилам».

За разговором подошла наша очередь. Он настоял на том, чтобы заплатить за мое мороженое. Мы прошлись среди моря столиков — можно было подумать, что это кафетерий в каком-нибудь крупном американском торговом центре, — и уселись за один из них. Моего спутника распирало от желания поговорить.

«Так вот, Дубай — это как мексиканский пирожок-энчилада среди лепешек без начинки, — рассуждал он, слизывая мороженое с края стаканчика. — Нигде в мире больше не встретишь ничего подобного. Тамошние арабы под рассуждения об Аллахе нагнали сотни тысяч иностранных рабочих и огромные бульдозеры — рыть землю, отводить море, возводить плотины, углублять дно и все такое прочее.

Дубай сегодня развивается быстрее и масштабнее, чем любая другая страна мира. Они завели у себя 80-метровый горнолыжный склон — на закрытом стадионе, построили самый высокий в мире отель, а скоро у них появится и самое высокое в мире здание».

Теперь он атаковал мороженое с такой жадностью, будто эти рассуждения вызвали у него зверский аппетит. «Только представьте: Дубай превращается в дом-микрокосм всего мира: сотни рукотворных островов, каждый олицетворяет собой отдельную страну или регион, и все это — на огромной акватории пять на пять миль, прямо там, где раньше плескались воды Персидского залива. Это же голубая мечта каждого застройщика!»

Он прикончил мороженое и вытер руки о джинсы. «Думаете, все эти мусульманские парни не любят алкоголя и женщин? Прикиньте-ка: в Дубае полно всего — и лучшего виски, и игорных заведений, и доступных женщин, и наркоты, и любого сорта проституции. Есть деньги — и к твоим услугам все, что ни пожелаешь. Абсолютно все».

Но вот я вновь на борту авиалайнера, который летит над Персидским заливом, освещенным светом звезд. Ночь была такая же безлунная, как и в те далекие теперь годы, когда я гулял в компании профессора Несима. Наверняка мы будем пролетать над тем местом, где этот мол выдается в воды Ормузского пролива. Я молча смотрел в темноту иллюминатора. Не было видно ровным счетом ничего. Я припомнил, что в год, когда завершалась моя карьера экономического убийцы, будущее президента Картера связывали с Ираном. Шах, которого тогда так резко осуждал Несим, уже лишился трона, американское посольство в Тегеране было захвачено, а в центре мирового внимания находилась судьба 52 американских заложников.

Президент США пытался поддержать свою стремительно убывающую популярность заявлением, что любые попытки исламистов взять под контроль Персидский залив будут восприниматься как нападение на США. «В этом случае мы прибегнем к военной силе», — говорил президент, и эти угрозы не были пустым звуком.

Картер направил в Иран бойцов специального подразделения «Дельта», чтобы вызволить заложников, однако операция по их освобождению закончилась трагическим провалом. Только теперь я понял, что вся ближневосточная политика Соединенных Штатов, в особенности поддержка Израиля и сделки с правительствами таких авторитетных арабских стран, как Саудовская Аравия, Кувейт и Египет, довершали нечто, имеющее критически важное значение для интересов корпоратократии.

И хотя политика США в Иране и Ираке была во многом противоречивой и на первый взгляд неуклюжей, на самом деле она преследовала ту же цель — втянуть арабские государства в орбиту нашего влияния, только более завуалированными методами. В Дубае, например, мы продали им «весь мир». Иными словами, Ближний Восток, как и Китай, усвоил нашу версию материализма.

Внезапно авиалайнер накренился. За иллюминатором внизу появилось море огней. Бендер-Аббас! Я стал взглядом искать внизу длинный мол. Потом меня осенило, что этот сгусток огней в южной части Персидского залива в принципе не может быть Бендер-Аббасом — он расположен совсем не здесь. Это Дубай, догадался я, — то место, которое в мой прошлый приезд вряд ли можно было разглядеть в ночи с борта самолета, потому что тогда этот город был таким же захолустьем, что и Бендер-Аббас. А сейчас в Дубае самый грандиозный в мире торговый пассаж, лыжный курорт, это центр игорного бизнеса и всяческих развлечений.

Я все пытался осознать этот невиданный парадокс, порожденный умом правоверных арабов: свято блюдя свою веру и традиции, они выстроили у себя этакую копию Мекки для туристов, которая выглядит циничной насмешкой над своим оригиналом. Вот он прямо подо мной, это современное средоточие излишеств, которое могли бы по достоинству оценить Клеопатра и фараон Тутанхамон. А как же Усама бен Ладен?

Тут я понял, что со времен моей работы в качестве экономического убийцы мир сильно изменился. Очень кстати мне припомнилось замечание президента MAIN Джека Добера, сделанное во время нашего обеда в Intercontinental Indonesia, когда он предсказал, что нефть станет новым стандартом, на котором будет строиться мировое владычество доллара.

Как же прав был старик Добер! Помнится, тогда он еще повернулся к своей жене и заметил, что «Соединенные Штаты вступают в новый период мировой истории…» И в этом он тоже был прав. Но сейчас, по прошествии четверти века, этот период подходил к концу, и в мире нарождалось нечто совсем иное.

 

40

В бездну

Долгие годы политика корпоратократии благоприятствовала бизнесменам вроде Джека Добера, возглавлявшего в свое время MAIN. Однако позже в Азии и Латинской Америке стали разворачиваться события, которые показали, что такая политика ведет к провалам.

Именно она в 1997 году столкнула Азию в глубокий экономический кризис, позволила Китаю утвердиться на позициях одного из глобальных лидеров, в то же время открывая эту страну для вакханалии безудержного меркантилизма, точного слепка нашего, западного, что, в свою очередь, усугубило в азиатских странах разрыв между богатством и бедностью.

В Латинской Америке действия корпоратократии способствовали обнищанию миллионов людей, подрывали положение среднего класса — самой инициативной и предприимчивой части общества — и в конечном итоге вновь разожгли недовольство представителей коренных народов и националистически настроенных общественных сил. Их выступления вынесли на гребень борьбы новую плеяду национальных лидеров, настроенных на борьбу с корпоратократией.

Однако Вашингтон не собирался признавать своей вины за подобное развитие событий. Американские СМИ заполонили статьи и репортажи, в которых вина за новые проблемы третьего мира возлагалась то на коррумпированных государственных чиновников, то на религиозных фанатиков, то на диктаторов левого толка.

Корпоратократия же и ее апологеты выставлялись в самом радужном свете, как благородные ребята, которые искренне стремятся продвигать идеи демократии. При этом очень редко упоминалось, что не кто иной, как Соединенные Штаты, активно способствовал нравственному падению этих государственных чиновников и превращению их в коррупционеров, что проводимая нами политика жестоких репрессий вызвала взрыв религиозного фанатизма, а «левые диктаторы», вставшие к рулю власти в странах третьего мира, — на самом деле национальные лидеры своих стран, избранные именно демократическим путем и зачастую куда большим числом голосов, нежели последние президенты Соединенных Штатов.

Таким образом политики, топ-менеджеры корпораций и продажные СМИ общими усилиями успешно скрывали от американских граждан тот факт, что внешняя политика их страны, по крайней мере в Азии и Латинской Америке, давала крупные сбои. Эти провалы, однако, были особенно отчетливо видны на Ближнем Востоке.

Еще до вторжения в Ирак стало ясно, что корпоратократия стремительно утрачивает контроль над регионом, а стратегии экономических убийц приводят к обратным результатам. На Ближнем Востоке свирепствовало насилие, все явственнее проявлялись антиамериканские настроения. Даже казавшаяся столь удачной схема Кермита Рузвельта в конечном итоге дала «обратную тягу», когда в 1979 году воинствующие исламисты сбросили шаха Ирана.

Политика поддержки Израиля, проводившаяся США, лишила родины миллионы палестинцев, спровоцировала бесконечный военный конфликт и крайне озлобила весь мусульманский мир. Особенную ярость у исламских фундаменталистов вызывали попытки превратить Саудовскую Аравию в макет общества с западной культурой. Наиболее образованные арабы, которые обучались в Оксфорде и Гарварде, отчетливо видели за всеми этими действиями Америки стремление прибрать к рукам национальное богатство их стран — нефть.

11 сентября 2001 года мечты корпоратократии о том, чтобы, опираясь на сговор с проамериканскими исламскими режимами и израильской армией, сохранить контроль над ближневосточной нефтью, обернулись ужасающим кошмаром.

На эту трагедию Вашингтон отреагировал в своем традиционном духе, что поставило страну под еще большую угрозу. Военное нападение на Афганистан отвратило от США симпатии мировой общественности, а последовавшее за этим вторжение в Ирак еще раз продемонстрировало миру, что США больше пекутся о защите источников нефти, нежели о розыске Усамы бен Ладена.

Что касается долгосрочного эффекта политики США, то она еще больше распалила ярость мусульман, заставляя их тысячами пополнять ряды террористов. Помимо этого весь мир увидел, насколько уязвимы Соединенные Штаты и насколько неэффективна их система безопасности.

Сама же страна в результате оказалась в ситуации, по масштабу сравнимой с банкротством. Вся политика США после 11 сентября по сути являла собой последние и наиболее явные примеры провалов в целой череде политических просчетов. Всякое внешнеполитическое действие, интерпретируемое корпоратократией как очередной успех, на деле всегда сопровождалось чувствительными, фактически равнозначными, потерями.

Такие, казалось бы, успешные шаги, как поддержка власти шаха в Иране и королевского дома Ас-Сауд в Саудовской Аравии, правящих династий в Кувейте и Иордании и дружественного по отношению к США президента Египта, а также военная помощь Израилю, в долгосрочном плане принесли явно негативный результат — способствовали укреплению позиций исламских фундаменталистов, росту популярности экстремистской террористической организации «Аль-Каида» и замене умеренных режимов на более радикальные. Террористы-смертники превратились в героев мусульманской молодежи, придавая новый импульс религиозному фанатизму.

Снова погрузился в пучину гражданской войны Ливан, совсем как в пору моего первого приезда в эту страну. Волнения начались в феврале 2005 года, когда бывший премьер-министр Рафик Харири был убит в Бейруте при взрыве заминированной машины. Это преступление спровоцировало общественную истерию и массовые уличные протесты. Новое правительство Ливана, пришедшее к власти на основе демократических выборов, оказалось неспособно обуздать самую мощную силу в стране — шиитскую исламистскую организацию «Хезболла», лидеров которой Вашингтон давно уже окрестил террористами.

Летом 2006 года Израиль нанес серию массированных воздушных ударов по территории Ливана, в результате которых была разрушена значительная часть Бейрута, убиты сотни мирных жителей и прервано сообщение с Сирией. Хотя многие страны мира осудили Израиль за эту безответственную попытку силового давления на правительство Ливана, США продолжали защищать своего союзника. И вновь в мире зазвучала критика в адрес Соединенных Штатов, которые лишний раз доказали, что собственные нефтяные и коммерческие интересы им гораздо важнее, чем спокойствие в мире и стабильность на Ближнем Востоке.

Современные политологи удивляются косности архитекторов американской внешней политики, которым не пошли на пользу уроки вьетнамской войны. А между тем народ Северного Вьетнама заставил американских военных понять, что даже передовая в техническом отношении и щедро финансируемая грозная военная сила не всегда может быть непобедимой. Но почему же спустя четверть века ни Белый дом, ни конгресс США, ни Пентагон так и не смогли усвоить этот урок? Почему столь искушенные политики, стоящие во главе Соединенных Штатов, раз за разом допускают такие грубые ошибки?

Может быть, ответ на этот вопрос заключается в том, что, несмотря на все эти просчеты, (а может, благодаря им?) корпоратократия получает гигантские барыши? Несмотря на военные поражения, военно-промышленный комплекс все равно остается в финансовом выигрыше. Война во Вьетнаме, затем в Афганистане и Ираке, а также сотни разгорающихся по всему миру вооруженных конфликтов позволяют неплохо наживаться американским военным подрядчикам. И если для тех, кто потерял своих близких, а также для страны в целом цена этих войн и конфликтов чудовищно высока, то для корпоратократии они представляют собой источник огромной прибыли.

И все же последствия наших просчетов в Ираке будут куда более страшными по сравнению с нашими ошибками во времена вьетнамской войны.

Вопреки всем попыткам Вашингтона уверить американцев в глобальной опасности эффекта домино — цепной реакции распространения коммунизма в Юго-Восточной Азии — в сущности, это был конфликт регионального масштаба.

Что же касается войны в Ираке, то в сочетании с открытой враждебностью всех стран региона по отношению к Соединенным Штатам, то это уже конфликт более высокого порядка — речь идет о столкновении идеологий. Это не только борьба христианства и иудаизма против ислама, но и своего рода демонстрация отношения общества к самой сути понятия меркантилизма.

Казалось бы, в таких местах, как Дубай, корпоратократия может праздновать победу на этом глобальном референдуме. Но достаточно переключить телевизор на канал, транслирующий новости из Ирана, Ирака, Египта, Ливана, Израиля, Сирии, и вы поймете, что Дубай — это скорее исключение, мираж в пустыне. По мере того как мир приближается к концу первого десятилетия нового века, становится яснее, что корпоратократия столкнула нас в бездну исторического масштаба.

Нигде в мире это не ощущается с такой остротой, как в Африке.