Романов ворвался в проходную, больно ударившись рукой о стальную дугу турникета, и со всей силы дернул дверь на улицу. Налетевший ветер схватил полы плаща и тут же обернул вокруг него, превратив его в куколку бабочки. Откуда на нем плащ, что за чертовщина, нахмурился он, но тут же вспомнил, как маленький Воробей держал его подобно тореадорской накидке перед вылетевшим из кабинета Романовым. И было неясно, хотела ли она защититься им или поймать Романова, как в силки. Романов выругался, пригладил полы плаща, не желая подчиняться погоде, но они тут же взлетели за его спиной, как крылья.

Он шел по брусчатке, и мысли не слушались его, в голове отдавалось только: нет, нет, нет. Кому или чему он отвечает, самому себе ли или тому, другому, он не разбирал. Он шагал и шагал по улицам, сворачивал в переулки, разрезал темноту арок. Город стал теснее, будто съежился после стирки в слишком горячей воде. От слова «стирка» заныли зубы и кисти рук.

Дома подступили совсем близко, и Романов чувствовал себя сделанным из мела или легкого песчаника — стены обтесывали его со всех сторон, он уменьшался и повторял собой изгибы улиц и подворотен, принимал форму, заданную городом. Он срывался на бег, а иногда нарочно останавливался, прислушиваясь, нет ли слежки. Оторопь, накатившая в кабинете, медленно отпускала его. Мысли оттаяв, падали, мешая друг другу. Сквозь их сумбур Романов выделил главное — у него есть враг.

Раньше он винил во всем происходящем несправедливость мира, силы природы, стечение обстоятельств — все то, что не обладало, по его мнению, выраженной волей, а действовало исключительно подчиняясь силам хаоса. А теперь появилось нечто конкретное. Некто. Тот, у кого есть цели, больные места, мечты и прошлое, и свое представление о том, что будет с Романовым дальше.

У него есть несколько часов, чтобы сделать правильную ставку. От обиды перехватило дыхание. Ведь еще два-три дня, и он разобрался бы с заводом, перерыл рецептуру, и точно знал бы, обманывал ли его Семен, рассказывая про свойства здешних стекол. А получается, система работает иначе, или ее вообще нет как таковой? Он мог бы помочь всем, всем, слышите вы?! И конечно, себе, если бы это было правдой. Хотя все это в прошлом, его бриллиантовая голова опять перерывает впустую тонны смысловой руды, а у него нет ни одной зацепки. Может, стоит вернуться в кабинет? Или пора бежать, садиться в поезд, хватать пацанов и прятать их подальше? Как город сможет их заполучить? Думай, Романов, думай.

Звук шлепающих по лужам ног заставил его очнуться. Он сидел на темной детской площадке, укрывшись от ветра за жестяной горкой. Как ему удалось забрести сюда, он не помнил.

— Вот он, нашелся! — раздался недалеко девичий возглас. Романов пригнулся и побежал, прячась за домиками и качелями, которые казались картонными в свете фонарей, в сторону от улицы.

За ним бежали, он петлял, мелькали темные дворы, гаражи с облезлыми воротами, наконец, он перевалился через невысокий штакетник, проскочил через арку и вылетел в тупиковый дворик, окруженный серыми трехэтажными домами. Почти сразу он услышал шорох множества шагов, завращал головой, как прижатый к реке заяц, пытаясь понять, откуда ждать охотников, но звуки метались между домами, отражались и набрасывались на него со всех сторон.

Из арки появились темные силуэты и направились к нему, а их выгнутые грозные тени все еще плясали, сгорбившись, на кирпичных сводах. В руках у одной из фигур была веревка. Другая заходила сбоку, держа наперевес нечто темнеющее и по форме напоминающее кеглю.

— Нашли! — крикнул снова девичий голос, и тот, кто держал кеглю, замахнулся ею. Романов ссутулился, чтобы сделать рывок и пробиться к арке, но вдруг узнал среди фигур продавщицу из хозяйственного магазина и пристеночного милиционера с проходной.

— Невозможно же так пропадать, целый город вас ждет, нам поручили вас доставить! — воскликнула продавщица, и Романов сжал кулаки: ведь еще не полночь!

У незнакомого парня в руках оказалась вовсе не кегля, а бутылка шампанского, милиционер держал не веревку, а шелковую алую ленту. Вся толпа толпа блестела и переливалась праздничными нарядами.

— Ну что же вы, сегодня читка рассказа! Без вас не начинают, все в сборе! Бежим! — Продавщица махнула рукой, и все участники марафона двинулись за ней, медленно разгоняясь. Романова всунули в середину, и он побежал среди незнакомых голов и плеч, к своему удивлению отмечая, что ему приятен этот немного безумный кросс. Темные мысли постепенно отпускали его.

Их вынесло на площадь, и милиционер с лентой оказался впереди всех, финишировав первым. Площадь расцвела огнями, слышалась негромкая музыка, доносившаяся из старинного здания с колоннами, откуда росла пожарная каланча. Подсвеченная прожекторами, она напоминала маяк.

Немного поодаль он заметил рой маргаритиных сестриц в черных балахонах. Хоругви и портреты в их руках возвышались как копья. В стеклах, за которыми угадывалось лицо прародителя командирши, плясали огоньки от лампадок, и издалека их можно было принять за мерцающие телеэкраны.

Возле колоннады у входа в музей собрался практически весь город. Такого скопления людей Романов не видел даже на церемонии выборов, а может быть, в прошлый раз он стоял слишком далеко ото всех. Сейчас же он мог разглядеть каждое лицо, и все эти лица выжидательно смотрели на него.

Музыка стихла, когда он приблизился к дверям. Слышен был только шелест дамских платьев на ветру. Повисла драматическая пауза, стоило что-то сказать, но Романов никак не мог сообразить, что именно.

— Ножницы! — прошептали из-за плеча, и Романов, опустив глаза, увидел, как маленький мальчик протягивает ему бархатную подушечку с блестящими ножницами. Он взял их, и сразу все встало на свои места. Он улыбнулся, подошел к натянутой ленте и, так и не найдясь, что сказать, негромко и слегка вопросительно произнес в воздух:

— Ура?

Толпа грянула аплодисментами, хлопнули пробки шампанского. У него выхватил ножницы и ленту, и довольно ощутимо толкнули в спину, направляя к дверям. Помещение музея полиции и пожарной части уже наполнилось дамами в вечерних нарядах и мужчинами в костюмах. Даже знакомые люди выглядели нездешними героями фильмов и книг, походка их стала плавной, а взгляды слегка затуманились. До оглушенного происходящим Романова долетали обрывки разговоров.

— Тот самый мошенник, кудрявый который? Не мо-жет бы-ть… — Петр Пиотрович хлопал себя по бокам, заводя глаза к небу.

— Эта дама с разноцветными глазами была его супругой? — вопрошал женский голос.

— Я вас умоляю, он никогда бы на ней не женился!

— И я вам точно говорю, трое детей… А как же, и все трое с разными глазами.

— Вы уже были у памятника? Там очередь как за хлебом в голодные годы, все желают… — вполголоса рассказывал пожилой джентльмен во фраке. Разряженный как петух Борис, заметив Романова, засеменил к нему и панибратски хлопнул по плечу.

— Дмитсергеич, приветствую, какая новость в нашем ауле! Во дает, классик доморощенный! А я его за фраера держал — нудятину писал, без огонька.

Романов молча снял его руку со своего плеча и, ничего не ответив, двинулся вперед.

Повсюду стояли стенды, на которых висели репродукции с гравюры прошлого века, изображающей каланчу. Ряды бархатных стульев уходили вглубь зала. На каждом стуле лежала программка с портретом Мироедова И. А., это была живописная работа руки Крамского. На портрете Иван Андреевич представал самоуверенным господином с бантом на шее, горделиво и хитро смотрящим на зрителя.

Вдалеке Романов заметил Свету, которая одергивала рукава пиджака на Кирпичике и одновременно пыталась пригладить его вихры. Ее черно-белое, в пол, платье ужасно шло ей, в нем она была похожа на неведомого науке стройного журавля. Романов приветливо махнул ей, но она демонстративно отвернулась.

Это сразу отрезвило его, и он вспомнил все, что случилось. Невидимые стальные руки сжали грудную клетку, светящийся зал поблек, гравюры выглядели зловеще и неожиданно напомнили ему об Александрии Петровне. Интересно, где прячется наш Ящер? «Не мешало бы обсудить с ним наши общие дела, пенсию ей оформить, например», — подумал Романов.

В воздухе зазвенело, кто-то стучал ложечкой по бокалу в дальнем конце зала.

— На сцену, на сцену, — зашептала ему Воробей. Он заметил, что все начинают рассаживаться по местам.

Взобравшись по ступенькам, он нашел на сцене круглый столик, накрытый зеленой плюшевой скатертью с кистями. У края сцены стоял тонкий пюпитр, запрокинувший квадратную голову. Возле него восседала госпожа Доезжак, два остальных стула были пусты.

— Ну что же вы, что же! — запричитала Доезжак, — Ни вас не можем дождаться, ни госпожи Щур, нельзя же так, народ желает слушать! — Она схватила его за руку влажной теплой ладонью и больно дернула, усаживая.

Но Романов был в зале только на четверть себя самого. И пока зал шелестел, затихая, в его голове желтыми конусами носились прожекторы, старающиеся поймать самолетик, пролетающий в полной темноте из ниоткуда в никуда. Получалось, он опять не знал, что искать. Прожекторами, как длинными бессильными ручищами, он перерывал ватное пустое пространство, оставшееся от рассуждений, и не мог найти ни одной точки, на которой которой можно было бы зафиксировать взгляд. Его голова работала с троекратной, с десятикратной скоростью, но как только он разгонялся достаточно, чтобы перейти на новый уровень, трасса снова и снова его разворачивала и возвращала к разговору с этим существом, принявшим форму отца, и Романов в панике отступал.

Доезжак сунула ему программку вечера, он схватил ее и впился глазами в портрет работы Крамского. Он пробежался глазами по знакомым деталям — лихому воздушному шарфику, лежавшему у Мироедова на коленях, по банту, по золотому пенсне, которое однажды чуть было не выкупил у знакомого директора музея, по хищным рукам, совсем не писательским, и, стиснув зубы, заставил себя успокоиться. Он пытается найти неизвестно что в темной комнате, познать природу этого загадочного места, а ведь самое главное было известно еще до приезда сюда. Мироедова никто не выдумал, он получил то, что хотел, именно здесь. Романов выдохнул и расправил измятую листовку перед собой. Забыть морок городских недель и вернуться к самому началу. Уводящие в сторону события стоит отбросить как шлак. Прожекторы наконец нащупали в небе искомый самолетик, из него высунулась рожа незабвенного классика и подмигнула ему.

Кто-то дернул нитку, и факты с мелодичным стуком один за другим стали собираться вместе, подталкивая остальные. Щелк, щелк, щелк. Итак, Иван Андреич, вернемся к вам: доказано — в каждой вашей книге есть приметы города, потому что вы пережили здесь нечто важное. Важное настолько, что скрывали это всю жизнь. Известно, именно здесь вы получили ваш писательский талант, будь он неладен. Вычислен каждый дом и каждая улица, которые вы виртуозно вплели в свои тексты, и очевидно, что самым драгоценным вы полагали игорный дом с флигелем. Ведь к нему вело столько отсылок и намеков, что не заметить его было невозможно. Но дома больше нет. Может быть, город снес его самолично? Интересно, было ли это похоже на удаление гланд? Но классик пока остается единственной отправной точкой. Где он обрел свой талант — неизвестно, но это «где-то» определенно существует.

За нитку дернули слишком сильно, она оборвалась, и четки брызнули в разные стороны по каменному полу. В зале грохнули аплодисменты, и на сцену легко взлетел Беган-Богацкий в белоснежном костюме. Широко расставив руки в стороны, он поклонился, как дирижер.

— Приветствую всех ценителей литературы и истории, не могу передать вам словами, как я счастлив!

Зал взревел, приветствуя Беган-Богацкого как известного футболиста.

— Нет большей радости для вассала времени, чем получить новое, доселе неизвестное свидетельство ушедшей эпохи. Как вы знаете, в ходе ремонтных работ в кабинете-музее полицмейстера была обнаружена эта рукопись! — он поднял над головой стопку желтоватых листков. — Зал снова взревел. — Но позвольте же предоставить слово новому мэру, по чьему распоряжению и был устроен сегодняшний праздник! Мало кто знает, — он обернулся к Романову и хитро сощурился, — наш уважаемый мэр и сам является большим знатоком мироедовского наследия. — Он обернулся опять, ожидая реакции Романова, но тот умело держал невозмутимый вид.

Говорите, говорите, драгоценный архивариус, никому здесь нет до этого дела. Они все ждут только банкета. Романов равнодушно посмотрел в зал.

— А ведь им проведена кропотливейшая работа по анализу мироедовских текстов, — с нажимом проговорил старик, — и мы счастливы, что он вызвался выступить экспертом в сегодняшнем чтении. — Беган-Богацкий оказался рядом с Романовым, тыча микрофоном ему в лицо. Шепотом в сторону он прошипел: — Как вы могли не прийти?! Эта рукопись изменит все! И кому я это объясняю! Я же обещал вам найти и нашел! Но теперь от меня вы ничего не узнаете!

Романов замер с микрофоном.

— Очень рад, — только и смог выдавить он, после чего вернул микрофон старику. Тот с досадой выхватил его.

— Итак, всем известен рассказ нашего классика «Побег». Рассказ этот включен в школьные хрестоматии. Однако на днях в здании, где мы с вами находимся, было найдено рукописное продолжение этого рассказа. Воистину чудесное возвращение утерянного сокровища, которое раскрывает нам настоящее имя авантюриста Ивана. Дамы и господа, это и был сам Иван Андреевич Мироедов в молодые годы, рассказ автобиографический! До сих пор мы имели лишь косвенное подтверждение того, что Иван Андреевич посещал наш город — поскольку многочисленные пожертвования в адрес Малых Вишер исходили из его рук. Но сегодня, — он сделал долгую паузу, — мы окончательно убедимся, что наш город — особенное место для классика русской литературы. Итак, позвольте приступить к рассказу с первой страницы, чтобы вы вспомнили драгоценные строчки, — Беган-Богацкий бережно разложил листы на пюпитре перед собой, взмахнул рукой, и где-то тоненько заиграла скрипка.

Романов слушал вполуха и продолжал размышлять. В то, что найдена рукопись, поверить невозможно, никакой критики этот факт не выдерживает. Но если днем он полагал Мироедова разыгранной и сброшенной картой, то теперь это его единственный козырь, и когда старикан дойдет, наконец, до второй, новой части — нужно будет послушать. С первых же строк можно будет понять, фальшивка ли это.

— Город той весной расцветал запоздало и с неохотой, — начал читать Беган-Богацкий всем известный текст, растягивая гласные так, что у него получалось «го-о-о-о-род» и «с неохо-о-о-отой». Как обычно, во время декламации старик вживался в каждое слово и старался изобразить все происходящее наглядно.

Романов знал этот текст почти наизусть, хотя, если учитывать факт возможной автобиографичности, все могло открыться в совершенно новом ракурсе. Подождем и послушаем. Итак, игорный дом снесли, но рабочая гипотеза о существовании в городе некого особенного здания все еще в силе. То, что он столько лет ошибался, не пытаясь проверить свою гипотезу — исключительно его собственная вина. Осторожный идиот, безвольный слюнтяй, отчитал он себя. Хорошо, какое еще здание фигурирует в текстах так же весомо и узнаваемо? Он перебирал в уме рассказы и очерки, романы и записки, в ход шли даже письма и прошения. Стучали ворота конюшен Пафнутия Соломоныча из «Шалуньи московской», призывно мерцал окнами доходный дом Теддерсона из «Химической завивки», визжало на все голоса Александровское училище для девиц в романе «Каникулы», выдыхали морозный пар бани Целковича из юморески «Прощеное воскресенье», но нет, ни одно из них не подходило.

За время этой инспекции старик, оказывается, далеко продвинулся, и Юленька уже подарила обаятельному негодяю свой поцелуй.

Скрипки зазвучали громче, к ним подключилось фортепьяно, в зале неожиданно погасили свет и внесли стойки с длинными свечами. Начиналась декламация новой части.

— Юленька давно исчезла в переулке, а Иван медлил, долго стоял под часами, выжидая, пока стрелки соединятся в одну линию, а затем еще пятнадцать минут, и еще пять, — Беган-Богацкий посмотрел вдаль, провожая исчезнувшую девушку, и устремил взгляд на невидимые часы.

Романов слушал, пытаясь не обращать внимания на эмоциональность подачи и акценты, расставляемые стариком в одном лишь ему известном порядке. Только однажды он отвлекся — герой попал в сторожку смотрителя, и описание мебели показалось ему смутно знакомым, резной узор на зеркале что-то напоминал. Романов вычленял обороты, выуживал ключевые слова, вел обычный для себя литературоведческий анализ. И если в первые минуты у него еще были сомнения, то к моменту, когда герой попал в игорный дом (Романов даже привстал), он с изумлением осознал, что нервный старик прав — это подлинная вещь. И никуда не деться, она и в самом деле автобиографическая. Игорный дом!

Скрипки взвились, подключились литавры, свет вспыхнул снова, зрители зааплодировали от восторга, но Беган-Богацкий приложил палец к губам, и все затихли.

Повествование тронулось дальше, и Иван поднялся на пожарную каланчу, спасаясь бегством от преследователей. Романов, заполучив в распоряжение новый объект, начал искать его в мысленном каталоге текстов Мироедова. Сперва он решил, что не может припомнить от волнения. И хотя такое крупное сооружение трудно пропустить, он знал, что чаще всего так и бывает — нечто громадное ускользает от внимания, становясь из-за своих размеров частью пейзажа. Еще раз перепроверив себя, он похолодел от внезапного озарения — классик и вправду побывал в здании, исполняющем желания, но вместо того, чтобы на каждой странице кричать об этом, он спрятал все упоминания о нем. А молодой кретин Романов не догадался, что искать нужно не среди того, что в книгах есть, а среди того, чего там никогда не было! Романов упал на свое место и хлопнул ладонью по столу.

— Хрен тебе, папаша! — процедил Романов. Хотелось немедленно вскочить — то, что он искал столько лет, находилось у него под носом, точнее — над его головой. — Не рассчитал ты!

Музыка стихла, последнее слово, произнесенное стариком, на секунду зависло в тишине, после чего зал наполнился гулкими хлопками и возгласами. По рядам пронесли позвякивавшие бокалы с шампанским.

И тут же, резко, как будто перепутали фонограммы, праздничные звуки смешались с шумом за высокими дверями, в них затарабанили, и вскоре в зале выросла монументальная фигура Маргариты. Ее было слышно безо всякого микрофона, голос отдавался сразу во всех углах зала:

— Не позволим порочиша славное имя праотца нашего, изымем грязную бумагу, сожжем на костре очищения!

За ее спиной появились сестрицы, выстроенные треугольником, и их головы в белоснежных платках напоминали о начале бильярдной партии. В руках предводительницы мелькнуло что-то рыжее, и через секунду над головой взметнулся факел. В зале охнули, под гостями заскрежетали стулья, ближайшие ряды подались назад.

Романов отвлекся только на секунду, а когда попытался найти глазами Беган-Богацкого, обнаружил, что тот исчез. Он, похолодев, вернулся взглядом к сцене — пюпитр, слава богу, был пуст.

— Велю вам отдать сестрам дьявольский пасквиль! Ибо на страницах его написана черная клевета, именующая святыню, классика всеобъемлющего, мошенником, жалким проходимцем! — раздался бас Маргариты. В руках сестриц заполыхал огонь, в зале сразу же запахло бензином, гомон стих, взгляды завороженно следили за языками пламени.

А вот это шоу будет проходить без моего участия, мысленно проговорил Романов, спрыгнул со сцены и начал пробираться сквозь ряды у окон к выходу. Хорошо бы старика найти, но это после, после.

Он краем глаза видел, как Борис, держа огнетушитель наперевес, двигается к сестрицам, приговаривая:

— Ну-ну, матерь ты окаянная, огонек мы сейчас потушим, мужики, окружай этот феминизьм!

Несколько парней медленно поднялись с мест.

Но бас Маргариты не замолкал:

— Не утаишь священного огня, не оставишь клевету без наказания… — она осеклась, вероятно, заметив движение. — Вы что же это, хотите войны и смуты? Вы получите их, я вам лично обещаю, запомните мои слова… — голос предводительницы растерял велеречивые ноты и стал неприятно настоящим, совсем человеческим.

Но Романов уже добрался до крутой витой лестницы и бросился наверх.

Последний виток кончался открытым люком. Романов просунул в него голову и, щурясь от яркого света, огляделся. Он увидел большие напольные часы, а рядом с ними массивный письменный стол. Внезапно часы грянули, под их бой в голове раздался удар, дробным галопом проскакали всадники, свет рассыпался на мелкие звезды и померк.

Открыв глаза, он увидел Беган-Богацкого, замершего в позе крадущегося тигра. Вокруг тигра, как в замедленной съемке, кружили листы бумаги. В дрожащих руках старик держал картину в золотой раме.

— Боже мой! — пробормотал он, просительно протягивая Романову картину. — Как я мог…

Романов пытался сообразить, что произошло. Взгляд беспорядочно метался по круглой комнате, натыкаясь поочередно на часы, мерцающие в углу, на портреты незнакомых господ, укрытые сверху прозрачной пленкой, на ведра в потеках краски, на связку разномастных кистей, которые топорщились из угла, на лаковые ботинки старика, на потертые половицы в пыльных следах, и возвращался обратно к часам.

Беган-Богацкий аккуратно положил картину рядом с собой, посмотрел на Романова и жалостливо запричитал:

— Бедный, бедный Родион Федорович. Голова-то практически проломлена!

Романов сделал усилие и выполз из люка на каменный пол.

— Какой я вам Родион Федорович, — прошипел он.

— При чем тут вы, — раздраженно отозвался Беган-Богацкий. — Чуть не погиб портрет первого брандмейстера, Родиона Федоровича Старомысленского! Лучший экспонат в музее пожарного дела, он — наше краеведческое все!

— Ваше краеведческое ничто тоже пострадало. — Романов, кряхтя, потер затылок и с трудом сел.

Беган-Богацкий заглянул в лицо брандмейстера и погладил золоченую раму.

— Бросьте, ваши шишки история как-нибудь переживет. А вот если бы вы — были совсем не вы! Знаете, как я испугался?! Я решил, что это пришел ОН! — зашептал Богацкий, тараща глаза. Вдруг он посмотрел на Романова с сомнением и потянул со стола бронзовую пепельницу с витыми ушками.

— Вот, приложите холодное, — он протянул ее Романову, но растопырил пальцы, и пепельница, зацепившись ушками за стол, упала Романову на ногу.

— Вы бытовой террорист! — выдавил Романов. Он хотел взвыть от боли, но воздуха в груди не хватило. — Отойдите от меня!

Беган-Богацкий торопливо засеменил к окну, не отрывая глаз от Романова. Он молча следил, как Романов трет ушибленную ногу, а потом облегченно вздохнул.

— Дмитрий Сергеевич, как я все-таки рад! Это именно вы! Говорят, ОН не испытывает боли…

— О ком вы все говорите? — спросил Романов.

Старик на мгновение замер, и воодушевление, как волна, откатилось с его лица.

— Бросьте, бросьте, коллега, я знаю, что вы встречались, — волна оживления тут же вернулась обратно. — По вам все видно! И как бы то ни было — это большая честь, лично приходит он редко. — Беган-Богацкий хитро улыбнулся, бочком прыгнул к небольшому круглому столику и театральным жестом сдернул накинутую поверх салфетку. Под ней оказался графинчик с мутной жидкостью, две стопки и плошки с зелеными водорослями.

— Я нашел разгадку! Каланча! Будем праздновать мое открытие! — он разлил мутную жидкость в стопки. — Хотя справедливым будет признать, что не будь вашей папки, я бы здесь не стоял. Так что — благодарю! — На секунду он замер. — Постойте, а как вы узнали, что я здесь?

— Я не идиот, — мрачно проговорил Романов. — Рассказ я тоже слышал.

— А вот если бы вы не играли в начальство, а выслушали бы меня днем! Вы узнали бы все гораздо раньше, я же пытался вам сообщить, Кирпичика за вами посылал… Но нет, некоторые люди…

— Перестаньте, все понятно, — всадники в голове продолжали скакать, но сейчас Романову показалось, что они несутся по пыльной степи, и каждая подкова обмотана тряпками. Он молча принял у Беган-Богацкого стопку и, с недоверием посмотрев на ее содержимое, выпил.

Беган-Богацкий аккуратным движением вбросил в себя мутную жидкость и замер, как будто ее вкус состоял из мелких кусочков пазла, и следовало собрать его целиком, прежде чем проглотить.

— Напиток полубогов! — облегченно выдохнул он. — Несмотря на то что я хотел праздновать не с вами, надеясь на присутствие одной дамы, я рад, что здесь именно вы. Все же это справедливо.

Романов потянулся и молча налил себе еще рюмку. Старик тут же проворно подставил свою.

— Это великий момент, Дмитрий Сергеевич, только прискорбно, что я не могу одеться соответственно случаю, — старик оглядел себя с кислой миной.

Романов вопросительно мотнул головой, рассматривая белый костюм и лаковые туфли Беган-Богацкого, но снова вспугнул всадников, с удвоенной яростью продолживших выбивать степную пыль.

— Она говорит: «Не будьте посмешищем!» Она говорит: «Это не карнавал!» — тоненько заголосил Беган-Богацкий со знакомыми презрительными нотами. — А я хотел отметить это событие достойно, как подобает. В парадном кимоно, Дмитрий Сергеевич, только в нем.

Романов осторожно поднялся и выглянул в окно. Из дверей музея вылетала музыка и, выплескиваясь на просторы площади, звучала растерянно. Никаких следов беспорядков, городской праздник продолжался.

Романов молча смотрел на городские крыши и ждал, пока нагромождение мыслей в голове уляжется, пока придет хоть какое-нибудь подобие покоя. Но стрелка на часах близилась к двенадцати, и сосредоточиться было трудно.

Беган-Богацкий разволновался:

— Может, перечитать рассказ? Наверняка ключ там, возможно необходим какой-то ритуал? А может быть, лучше по очереди? А как вы собираетесь загадывать — вслух или мысленно? А вдруг здесь сбывается только желание быть писателем, я бы не хотел, знаете ли…

Романов закрыл глаза и перебил его:

— Я собираюсь подумать. В тишине.

Он услышал, как Беган-Богацкий сделал несколько шагов. Не за тем ли, чтобы добить меня Родионом Федоровичем, подумал Романов, но старик только пошуршал бумажками, а затем, судя по звуку, на пол одна за другой шлепнулись его туфли.

На тишину рассчитывать не приходилось, с площади доносился веселенький вальс. Романов попытался сосредоточиться, но вместо этого представил, как пыльные всадники в его голове выстроились в колонны и, молодцевато подпрыгивая в седлах, подкручивают появившиеся ниоткуда усы. Откуда-то из угла засопел, а потом тихонько застонал старик. Да, хмыкнул Романов, не так я представлял себе свою мечту. В конце концов, вдруг разозлился он, для чего все эти приготовления — я разгадал загадку, допер до всего собственным умом и теперь имею полное право сделать заказ.

Он открыл глаза. Посреди комнаты с босыми ногами восседал Беган-Богацкий в позе лотоса и покачивался из стороны в сторону. Романов подошел к столику и, заранее кривясь, шумно налил в стопку мутной жидкости. Беган-Богацкий, не открывая глаз и продолжая раскачиваться, произнес чужим голосом:

— Мне тоже.

Романов с отвращением выпил и закусил водорослью, с трудом намотав ее на изящную серебряную вилочку.

— Отборная мерзость у вас этот напиток полубогов. И закуска. Как вы это пьете? — сипло произнес Романов, передернувшись. И тут же налил себе еще. До полуночи оставалось еще три минуты, но он не торопился.

— Уметь надобно, — старик отпил из стопки и, блаженно закатив глаза, принялся перекатывать ее содержимое во рту. Затем он подошел к стене, где вокруг отвалившегося куска штукатурки была наспех прилажена деревянная рама, похожая на ту, которой огрели Романова. Движения Беган-Богацкого стали плавными, как будто чистенькие детальки, из которых он состоял, задвигались беззвучно и легко. Старик с чмоканьем поцеловал раму в золоченый угол и поправил от руки накарябанную табличку «Здесь была найдена часть рассказа И. А. Мироедова „Побег“».

— Вы там молитесь, что ли, Степан Богданович? — спросил Романов и разлил остатки напитка. — Это вместо иконы у вас? — усмехнулся он. В голове уже прилично шумело. Раздался первый удар часов, отбивающих полночь.

— А сами-то вы закончили? — спросил, поджав губы, старик.

— Момент, — Романов поднял указательный палец и повернулся к окну, не выпуская стопку из рук. — Дорогой папа! — произнес он и поднял руку, будто бы говорил тост. — Все-таки я оказался способен на великое открытие. А это означает, что желаемое всегда было при мне, и твои подачки мне ни к чему. Но для проверки, только для проверки, — он погрозил пальцем в небо, — я оставляю твой подарок себе, и пусть то, что ты дал мне на время, останется со мной навсегда. Я получил свой талант и буду пользоваться им как и когда захочу. Точка. — Оставалось еще три удара. — И катись ты к чертовой матери! — добавил он, выпил из стопки, швырнул ее в окно, и к звукам последнего удара часов присоединился мелкий хрустальный звон.

После минутной паузы старик воскликнул:

— Между прочим, вы разбрасываетесь продукцией нашего завода! — он перегнулся через подоконник. — А что это вы? Папа, подарок… Вы что такое загадывали, если не секрет?

— Игрушечную железную дорогу. С паровозами и светофорами, — улыбнулся Романов. Настроение улучшалось. И страх, и напряжение уходили, бесшумно закрывая за собой дверь. — А вот почему вы мне не рассказали про продукцию вашего завода? Я узнал много нового о производстве, познакомился с Семеном и прослушал краткую лекцию о купцах Кружевниковых. И все это я услышал вовсе не из уст своего верного помощника, как вы изволите себя называть.

— Не хотите говорить, не надо, — надулся старик. Он опрокинул еще одну рюмку. — А про завод мне запрещено вам рассказывать под страхом выселения, вы же в курсе!

— Забудьте, дело сделано. Лучше скажите мне, — Романов устроился на подоконнике, — как главный… кто вы у нас там? — Романов закрыл глаза, легкое опьянение многообещающе цепляло его своим большим крылом. — Бонусолог? Как же мне понять, что у меня за бонус?

— Чтоо?! — изумился Беган-Богацкий, и брови выгнулись на его лбу как две мохнатые радуги. — Вы не чувствуете?!

— Нет, наверное вы мне Родионом Федоровичем все бонусы отшибли! — прошептал Романов. Всадники в голове унеслись прочь, пыль улеглась, и на их месте гулял лишь веселый ветер. На душе было легко.

— Да погодите вы! — воскликнул Беган-Богацкий. — Подождите, подождите, — замахал он пухлыми ладошками, — не отвлекайте меня своими шутками. Вы правда не чувствуете?

— Клянусь вам.

— Но позвольте же, позвольте — это невероятно! — Беган-Богацкий подошел вплотную и заглянул Романову в глаза. Потом отошел и начал разглядывать Романова так, словно увидел его впервые. — Значит, вы… Я даже не знаю, что еще предположить… Очевидно, что вы, вы… — он даже покраснел от волнения.

— Ну, что же я? — не вытерпел Романов.

Беган-Богацкий зажмурился и ткнул в Романова пальцем:

— Вы потомок Мироедова!

— Еще бы, у нас столько общего. Например, деревянная нога, — отозвался Романов. — А Маргарита Ивановна — моя названая сестра.

— Прекратите. Я должен вас изучить, вы феномен! Вы удивительный! Наливайте! — Старик потянулся к пустому графину, хотя язык у него уже основательно заплетался.

— Это ваше пойло — феномен удивительный, — Романов выхватил графин у него из рук.

Беган-Богацкий опять надулся:

— Немедленно, я требую, извинитесь перед настоящим саке!

— Не перед кем уже. Как думаете, банкет внизу еще долго будет? — Романов выглянул на площадь, где все еще не стихала музыка.

Беган-Богацкий обиженно молчал, но потом отозвался:

— До двух часов.

— Идемте, тихо спустимся и пополним запасы, — сказал Романов и решительно направился к люку.

Они с грохотом спустились вниз. Ноги Романова совершенно не слушались, хотя голова была ясной. Старику пришлось дважды ловить его за шиворот, чтобы Романов не рухнул с крутой винтовой лестницы.

— Дальше только вы, меня сразу заметят, — Романов выглянул в банкетный зал из коридора.

Там они увидели эпическое полотно: пол и стены были покрыты растаявшей и присохшей пеной, некоторые шторы оборваны, разбита пара окон, но публика за нарядными накрытыми столами ничем не выдавала беспокойства — вероятно, бурные события уже утихли.

Романов, покачнувшись, принялся инструктировать старика:

— Только ведите себя не… непринужденно, — он одернул уже изрядно помятый пиджак.

Беган-Богацкий отмахнулся и на цыпочках выдвинулся в сторону столов. Со звоном скинув два стакана со стойки, о которую он запнулся, старик добрался до центра зала, где его мог видеть каждый желающий. Затем он перебежал к дальней стене и, пластаясь по ней, двинулся к бару. «Крадущийся тигр — это его фирменное», — мрачно подумал Романов. Он с отчаянием следил за стариком и еле успел спрятаться от трассирующего взгляда Воробья, которая бродила по залу с полной тарелкой еды, как будто искала голодных птенцов, чтобы накормить. Вот сейчас они и найдут друг друга. Романов даже отвернулся — к чему наблюдать эти батальные сцены, обратно старик, конечно, уже не вернется. Тем не менее, когда Романов снова поднял голову, Беган-Богацкий маневрировал среди изрядно повеселевших гостей обратно, высоко поднимая колени. Из карманов у него высовывались различные свертки, из-за пазухи задорно торчали перья зеленого лука, под мышкой маняще поблескивала бутылка коньяка. Старик помедлил возле стола с десертами и умудрился схватить свободной рукой большой кусок торта. Романов приготовился аплодировать окончанию успешной операции, но тут, коварно напав со спины, за бутылку коньяка ухватилась Воробей.

— Это для руководящего сектора, верните спиртное в бар! — воскликнула она, поставила тарелку с едой на пол и вцепилась в бутылку двумя руками.

— Я по его поручению! — Старик дернул за бутылку, и противница поехала вслед за ним по скользкому паркету в своих лаковых туфельках без каблуков.

До двери оставалось совсем немного, когда, заметив входящую в зал Александрию Петровну, он остановился как вкопанный. Потеряв равновесие, Воробей выпустила бутылку, и старик, воспользовавшись этим, быстро присел за длинным столом и на четвереньках пополз к двери.

Он ворвался в коридор и, прокричав шепотом: «Удалось остаться незамеченным, провиант со мной!» — стал взбираться наверх, ловко переступая коротенькими ножками по железным ступенькам.

Поднявшись, они заперли люк и разобрали добычу. Романов уважительно хмыкнул, кивнув на бутылку коньяка, а потом подбросил ее с разворотом и поймал рукой за спиной. Бутылка чуть не выскользнула.

— Вас только и посылать. По-вашему, это «незаметно взять»? Что там у вас? — Романов развернул свертки. — Соленые огурцы, черный хлеб, лук и сало… А вы не промахнулись с напитком?

— Я не привлекал внимания! Это кто-то из вновь прибывших привез, он не знает меня в лицо, это была конспирация! — возмутился Беган-Богацкий. — А эта ваша секретарша, я вам скажу — церберша!

Романов откупорил бутылку и, помычав от удовольствия, наполнил стопку.

— А второй у вас нет? — спросил он. — А то я свою… того. Беган-Богацкий протянул ему бумажный стаканчик с салфетками. Романов уже собрался высказаться на этот счет, но снизу громко постучали в люк. Старик дернулся, как от выстрела, округлил глаза и приложил палец к губам. Когда стук повторился, он схватил с пола картину и навис над люком.

— Степан Богданович, немедленно открывайте! После балагана внизу я должна бы вас уволить к чертям, — голос Александрии Петровны прерывался глухими ударами, и крышка люка подпрыгивала. — Вам же нельзя пить! Вспомните прошлогоднюю ярмарку! С кем вы там заперлись?! Вам не стыдно?

Романов бесшумно отсалютовал Беган-Богацкому бутылкой и глотнул из горла. Мягкое тепло разлилось по телу.

Так-то лучше, подумал он и потянулся за черным хлебом. Через некоторое время послышались удаляющиеся по ступеням вниз шаги.

— А что это вы так струхнули, коллега? Боитесь ее, да? — спросил Романов, опять глотнув из бутылки.

— Алечка совершенно безобидна! Вы ничего о ней не знаете! Она была совсем девчонкой… Перед революцией из-за несчастной любви она сбежала из института благородных девиц, а ОН обманул ее… — старик безучастно смотрел в окно.

— Кто же посмел покуситься? — притворно ужаснулся Романов.

— Прекратите! ОН обещал ей любовь одного известного поэта, и заставил стать хранителем, — ответил старик и широким жестом отшвырнул картину с брандмейстером в угол. — Я боюсь не ее! — спохватившись, Беган-Богацкий подошел к картине, встал на колени перед ней и аккуратно поставил к стене напротив. Он залпом выпил коньяк. — Мы должны были праздновать вместе. Мое желание связано именно с ней. Я ведь давно люблю эту женщину. Безответно. Это в прошлом, все исполняется — она пришла сама, но я сейчас не форме.

От удивления Романов даже немного протрезвел и с недоверием наблюдал, как из глаз старика покатились слезы.

— А боюсь я ЕГО. Вы бы знали, что мне пришлось пережить. ОН приходит как раненая совесть — в облике тех, кого мы предали, обидели и забыли навсегда. Как самый лютый враг, которого мы давно победили. Я встречался с ним дважды, и меньше всего хотел бы увидеть его снова.

Романов смотрел на него, склонив голову на бок, как любопытный пес. Все слова о совести он пропустил мимо ушей, пытаясь представить старика в приложении к Ящеру. Получалось чудовищно нелепо, и он глотнул еще.

— Милый Степа… Степан Богданович, да какие у вас могут быть враги? Школьники, пририсовавшие усы Мироедову в энциклопедии? — Романов нервно рассмеялся и придвинул к старику многоэтажный бутерброд с салом и луком. — Закусывайте, а то мы с вами… Не будем о грустном! — Романов вскарабкался на стол и повернулся лицом к опустевшей и затихшей уже площади. — Победители должны праздновать! — он махнул бутылкой, теплая волна счастья и спокойствия накрывала его с головой и уносила за собой. Пыльные всадники превратились в прекрасных лебедей.

Беган-Богацкий рассеянно жевал бутерброд и доверчиво смотрел на Романова.

— А как вам рассказ, Степан Богданович? — Романов слез со стола и, не прицеливаясь, плеснул старику, залив рукав его парадного пиджака. — Ну, с литературной точки зрения?

— Довольно колоритно, — оживился вдруг старик и стал водить носом над бокалом. — Юленька вот, к слову, крайне живо вышла.

— М-да, девица хоть куда! — подхватил Романов. — Как думаете, реальный персонаж? Я бы даже поискал прототип, не знаю только, какие параметры в картотеке вводить.

— Молодой человек, где ваши манеры? — засмущался Беган-Богацкий.

— Я всего лишь имею в виду глаза разного цвета, а вот вы? — Романов глотнул еще и ткнул пальцем в старика.

— А вот сейчас мы все выдающиеся пункты проверим, — Беган-Богацкий вдруг полез за пазуху и вынул мятые листки рукописи Мироедова.

— Вы что же, украли рукопись?! — захохотал Романов. — Ну-ка, давайте ее сюда!

— А кто сохранит ее лучше меня, скажите?! Вам я ничего не дам. Будем читать вслух, — он встал в уже знакомую Романову театральную позу и начал заунывно читать.

— Вы читаете бездарно! — Романов попытался выхватить рукопись, но старик ловко спрятал руку за спину.

Они слегка поборолись, пока не услышали треск рвущейся бумаги, от чего Беган-Богацкий разжал руку и заплакал. Романов потянулся к бутылке, налил, затем любовно сложил листы и засунул их за пазуху старику.

Дальнейшее он помнил урывками.

Он помнил, как Беган-Богацкий воскликнул: «Да здравствует научный подход!» и вынул из полицейского сундука две бутылки шампанского. Как, целясь в окно, Беган-Богацкий попал пробкой в люстру, и та укоризненно звенела, раскачиваясь. Как потом они пели, высунувшись по пояс из окон каланчи, а город безмолвно им внимал.

Когда за окном рассвело, Романов сдернул шторы с окон, завернулся в них и устроился на полу. На столе, бормоча извинения Родиону Федоровичу, стеная и хныкая, укладывался Беган-Богацкий.

Проваливаясь в бархатный сон, Романов увидел Беган-Богацкого в парадном кимоно, танцующим на фоне рассветного зарева над городом.