Он ловко петлял по улицам и пытался на ходу сосчитать, сколько раз уже убегал от кого-то в этом городе. Крики преследователей, больше походившие на пыхтение, слабели, но не отставали. Романов прошмыгнул через двор, перемахнул через чугунные витые ворота старой усадьбы и оказался на площади перед зданием городского клуба. Скульптуры на фронтоне взирали на него с полным безразличием. Романов прошелся вдоль стен, стараясь держаться в тени, и поискал глазами укрытие. По обеим сторонам от клуба стояли трехэтажные домики. Окна в них были выбиты, в подъездах гулял ветер, то и дело хлопая дверьми. Очередной порыв с особой яростью впечатал дверь в стену ближайшего желтоватого здания как раз в тот момент, когда на площади показался лысоватый преследователь. Все выглядело так, будто Романов только что скрылся за хлопнувшей дверью, и лысоватый, выпятив грудь для острастки и взяв лопату наперевес, двинулся к подъезду.

Романов прокрался обратно к главному входу, поднялся на самый верх парадной лестницы клуба и потянул на себя медное дверное кольцо. Внутри было темно, но сквозь щели заколоченных окон просачивался тусклый свет уличных фонарей. Романов лязгнул увесистой щеколдой и на всякий случай подпер дверь железным ящиком.

Фойе напоминало оставленную после долгой осады крепость. Он протиснулся через ряды перевернутых кресел и поднял несколько заваленных скелетов гардеробных вешалок, отчего пустились в пляс уцелевшие номерки. В самом центре фойе темнел вал мягкой бархатной ткани, и Романов сообразил, что это бывший занавес. Вдали виднелась узкая железная лесенка, уводящая наверх, перегороженная фанерными декорациями. На ступеньках же главной мраморной лестницы лежала ковровая дорожка, почему-то перевернутая изнанкой наверх.

Романов оглядел балюстраду второго этажа, увидел вход в зрительный зал. Из-под полированных дверей пробивалась полоска света. Это было совсем некстати, но Романов неслышно поднялся по ступеням, приложил ухо к двери, ничего не услышал, а спустя мгновение получил болезненный тычок в спину. Не глядя, он двинул кулаком, угодив во что-то мягкое. Раздалось обиженное кряхтенье:

— Потише вы там, это я, — и Романова настойчиво потянули за рукав.

— Степан Богданович?! — узнал голос Романов.

— Тише! Молчите! Идите за мной. Как вы невовремя!

Старик протащил его за собой через весь второй этаж к разоренному буфету и усадил под барную стойку рядом с холодильником. Романов захлопнул ногой распахнутую дверцу, которая все норовила открыться ему в затылок.

— Голубчик! — забормотал старик. — Какой черт вас сюда занес? Ведите себя тише, нам важно остаться незамеченными, он очень осторожен!

Романов с удивлением смотрел на Беган-Богацкого и на его невообразимый не то кафтан, не то халат с золотыми птицами. Под мышкой он держал узкий деревянный ящик.

— Вы живы, — почти с упреком произнес Романов, — в городе говорят, вы сгорели.

— Едва не обуглился, вообразите себе! — Беган-Богацкий взволнованно хлопнул Романова по плечу. — Но судьба разжала зубы, это было провидение, я благословляю этот пожар во веки веков. Вы не можете себе представить, что за сокровище мне досталось. В архиве провалился пол, я выбирался наощупь, и там, представьте, была ниша, а в ней… — старик потряс в воздухе ящиком. — Но постойте, — он округлил глаза, — ведь на вас облава, голубчик, настоящая охота, известно ли вам это?

— Не преувеличивайте, — Романов неуверенно усмехнулся. — Люди ополоумели, ищут виноватых.

— Вдобавок ходят слухи о ваших приключениях и проказах, которым я, конечно, не верю… — Беган-Богацкий сложил руки у груди в знак доверия, но его цепкий взгляд сверлил Романова изо всех сил. — Слушайте меня, город разделился, вас ищут две армии, — он приблизился и прошептал: — Они думают, что из-за вас город массово перестал исполнять желания! А за вашу голову назначена такая цена… — он смерил Романова взглядом, словно прикидывая стоимость, — что я удивлен, как это вас не разорвали по дороге. Аккумуляция всех бед и несчастий в одной персоне — перед нами учебники истории и социологии вместе взятые! — старик хлопнул себя ладонью по коленке.

— Персона сомневается в ваших выводах, — Романов с удивлением смотрел, как старик восторженно машет крыльями своего халата, — и она против.

— А представляет ли она, что с ее силой, персона по всем расчетам должна будет скоро возглавить эти массы? — старик вцепился в романовское плечо так, что Романов застонал, — это же наивероятнейший вариант! Но то, чем я теперь обладаю, — он обнял узкий ящик, — наше спасение, у меня подлинники первых купчих крепостей! Вы знаете, что это? Это как первая домовая книга города.

— Гениально, вы можете выставить владельцам счет за просроченную квартплату. Старик Теддерсон не платил за электричество? — спросил Романов, оглядываясь.

— Что вы несете, вы же искали свои заветные здания?! Это как получить свидетельства о рождении на дома, с которых начинался город. Позже мы с вами обстоятельно их разберем. А сейчас некогда!

— Нет никаких заветных зданий, — невесело сказал Романов. — До вас дошло, что наши желания в каланче не исполнились? Так что покажите мне, где здесь черный ход. Я пойду домой, дождусь Макса, высплюсь и обо всем подумаю. По улицам бродят борисовские мужики, опасности они не представляют, но нервы потрепать могут, — Романов поднялся, и перед ним опять взметнулись золотые птицы на наряде старика.

— Да, мы ошиблись с каланчой и разозлили его. И мы получим бонусы, будьте покойны! Я чуть не сгорел и едва вывернулся! — Беган-Богацкий говорил возбужденно. — И гонятся за вами именно поэтому. Ученый не должен пасовать перед такими мелочами! Но вам нельзя отсюда выходить по другой причине. Именно сейчас здесь произойдет что-то важное. Я выследил одного типа — настоящий серый кардинал. Он долго готовился к сегодняшнему дню, — старик погрозил пальцем в воздухе, а потом схватил романовскую ладонь.

— Я хочу домой и спать, — Романов выдернул руку и, помедлив, добавил: — Я рад, что вы не сгорели.

— У него ваше зеркало! — громко выпалил старик и тут же зажал себе рот рукой.

Спустя несколько минут они продрались через завал из сломанных декораций, почти наощупь поднялись по узким ступеням железной лесенки и оказались в тесной комнатке, обитой войлоком. На полу распластался матрас, укрытый стеганым одеялом, в углу высилась стопка круглых катушек с пленкой. В стене, над пультом со множеством черных ручек, виднелись небольшие окошки. В одно из них любопытствовал древний киноаппарат.

— Если вы планировали кинопросмотр, то мне еще нет восемнадцати, — огляделся Романов и направился к выходу. — А на этом матрасе я ночевать отказываюсь. Расскажете мне о своем подозрительном типе как-нибудь потом. А зеркало я…

— Раз-раз! Раз-два! Угол падения равен углу нападения! — раздался откуда-то снизу знакомый громкий голос, усиленный акустикой зала. Романов бросился к узким окошкам, в которые отлично была видна сцена и зал с рядами деревянных кресел.

Там внизу, на подмостках, по самому центру, стоял Макс в белоснежной рубашке. Засунув руки в карманы брюк и покачиваясь на носках, он выкрикивал свои обычные разминочные скороговорки, как всегда, когда готовился к лекциям и докладам. Позади него от невидимого потока воздуха шла волнами растянутая тонкая ткань задника с силуэтом восточного города, с полумесяцами мечетей. В отдалении стояло романовское кресло с оленями — на пустынной сцене оно выглядело как трон. В зале царил полумрак, но два луча софитов выхватывали из мутных сумерек белоснежную фигуру Макса и какой-то плоский предмет рядом с ним, завешенный мешковиной.

Романов с трудом подавил в себе вдруг вспыхнувшую предательскую радость, почти всегда возникавшую в присутствии Макса, уверенность, что тот устроит все лучшим способом из возможных, придумает и спланирует так, чтобы все были в выигрыше. Почему Макс держится так, словно давно и увлеченно занят своими делами здесь, в его городе? И при этом не удосуживается посвящать в них Романова. Может быть, он даже и не намерен был встречаться с ним?

Макс обернулся к накрытому мешковиной предмету и перевел от него взгляд на зрительный зал. Затем взглянул на часы и принялся отсчитывать пальцами секунды. Когда он закончил, откуда-то донесся еле слышный перезвон. Макс сдернул мешковину, под которой обнаружилось романовское зеркало. Романову захотелось крикнуть что-нибудь шутливое о праве на частную собственность, но его перебил истерический шепот Беган-Богацкого.

— Вас заметят! — прошипел ему на ухо старик. — Отсюда и так прекрасно видно, не нужно свешиваться из окна! Видите, вон там стоят ваши вещи. Откуда, откуда они у него?! Что он собирается с ними делать, кто он, в конце концов, такой?! Я намерен это выяснить!

— Это Максим Юрьевич Швед, мой лучший друг, — спокойно отозвался Романов. — Сейчас я вас познакомлю. Вещи он, вероятно, спас от пожара, и прекратите истерику.

Когда Романов снова повернулся к окошку, Макс стоял напротив зеркала спиной к залу и молча смотрел на свое отражение. Затем, громко и тщательно проговаривая звуки, произнес: «Я хочу встречи с городом один на один. Немедленно».

Романов, сам не зная почему, начал шарить по карманам в поисках пачки сигарет. Он ухмыльнулся, видя, как старик замер в карикатурной позе перед окошком, до которого не доставал, и балансировал на коробках с пленками. Это шутка, розыгрыш, крутилось у него в голове, этого никак не может быть, до того все нелепо. Он высунулся в окно и хотел было крикнуть, что он, Романов, здесь, и пора прекращать представление, но внезапно ощутил, как холодеет затылок и подгибаются колени. По центральному проходу, к стоящему спиной Максу, все еще пристально изучавшему свое отражение, быстро шел сам Романов. Плащ его развевался, руки привычно отмеряли шаги, словно он отталкивался лыжными палками, волосы на затылке были растрепаны. Романов замер — его горло схватила чья-то холодная рука и была готова раздавить, как пустую скорлупу.

Повисла тишина. Романов наблюдал за Максом и увидел, как тот сначала немного приподнял плечи, словно сделав глубокий вздох, а потом обернулся.

— Ты еще что здесь делаешь? — отрывисто произнес Макс.

Фигура Романова молча приблизилась к сцене и аккуратно поднялась по ступенькам. Затем со скрежетом протащила кресло из глубины на авансцену, в луч света, и уселась в него.

— Слушаю вас, Максим Юрьевич, — проговорила фигура, и Романов не узнал своего голоса.

Макс посмотрел на фигуру в кресле, затем оглянулся, проверяя, не наблюдает ли кто-то за ним из кулис.

— Если ты, Митя, сейчас играешь со мной в игры вместо того, чтобы сидеть в тюрьме ради собственной безопасности, то это очень плохая идея, — Макс сложил руки на груди и посмотрел на фигуру поверх очков.

— Максим Юрьевич, вы, если беретесь загадывать желания, то знайте, с чем имеете дело. Что вы хотели мне сообщить? — фигура откинулась в кресле.

Романов негнущимися пальцами достал сигарету и не отрываясь смотрел на сцену, где двойник в точности копировал его движения. Именно так он сам скрещивал руки за головой, когда выслушивал студентов на семинарах.

Макс пристально посмотрел в глаза сидящему.

— Потрясающее сходство, отличная работа, — Макс сощурился, — между тем, я сообщаю вам, что намерен обсудить условия наших дальнейших отношений.

— Какими же вы видите наши с вами отношения? Какими они видятся тебе, Максим? — фигура рывком поднялась из кресла, отстранив Макса ладонью, и, качнувшись, начала медленное движение вдоль края сцены. Романов имел такую привычку расхаживать вдоль доски.

— Даю голову на отсечение, сейчас ты видишь себя царем горы, властителем города. Правильно? Не каким-то там заурядным человеком, пусть даже и с ученой степенью, не просто настырным гражданином. И не хитрым очкариком, удачно связавшимся с нашей допотопной примой-балериной и вызнавшим секрет заводской продукции. Ты мнишь себя кем-то большим, — с каждой фразой его интонации становились все радостнее, и он обращался уже не к Максу, а говорил в зал. Романов, замерев с зажженной сигаретой в опущенной руке, не отрываясь смотрел на свое отражение, и его била дрожь. — Любопытно, что тебя потряс не тот факт, что в городе исполняются желания, а то, что сам механизм их исполнения, вся здешняя система устроена столь вопиюще невыгодно. Ни для кого! И никаких попыток добыть желаемое этим волшебным путем. Как там говорилось у тебя в дневнике? — он выудил из кармана плаща узкий черный блокнотик, пролистал несколько страниц и прочитал вслух, — «все стеклянные поверхности здесь по сути являются ретрансляторами, подключенными к полю города. Жители находятся на связи с центром сообщений, и чем чище стекольный сплав, тем выше процент исполнения, так как трансляция проходит быстрее». И далее: «Желания реализуются с помехами, как избавиться от этих погрешностей, пока неизвестно. Очевидно также, что центр исполнения проявляет свою волю и вмешивается в процесс, — он привстал и поклонился, — но, вместе с тем, прецеденты устранения этих помех имели место». Ох уж мне эти домыслы! И что же ты сделал дальше? Как всегда собрал целую лабораторию зеленых студентов, настропаленных рыть и копать, лишь бы разузнать, как все работает, чтобы потом замкнуть систему на себя. И что же? Решение найдено — нужны не стекла, нужны зеркала! — он хлопнул в ладоши. — Но — снова провал. Ах, нет, нужны особые зеркала, старинные, и вот ты стоишь напротив вещи, украденной у своего лучшего друга. Потому что это прямой путь ко мне, в Букингемский дворец и стол заказов в одном лице. И никаких бонусов, отравляющих наслаждение желаемым. Никаких неточностей и помех, как ты выразился.

— Совершенно верно, — Макс не двигался с места, и если бы Романов не знал его тридцать лет, он решил бы, что тот напуган. Но Романов тридцать лет его знал, и эта неподвижность означала крайнюю концентрацию внимания и собранность мысли.

— То есть даром, бесплатно? — двойник Романова хитро ухмыльнулся.

— Я расплатился потраченным временем, — Макс быстрым движением поправил очки.

— Так чего же ты желаешь в таком случае? — двойник развел руками, снова картинно обернувшись в зал, как будто ожидал ответа от пустых кресел.

— Обсудить сферы влияния, — проговорил Макс и подошел ближе. — Мне нужен договор.

— Увы, здесь нечего обсуждать, и у тебя нет никакого влияния, тем более сфер, — двойник скривился, и Романов отвернулся, не выдержав этого зрелища. — Ты опять ошибся. Как скверный синоптик — твои исследования верны, но лишь наполовину, и не действуют там, где ты предсказывал смерч и самум. Как всегда, очень самонадеянно, нагло и глупо, Максим. Хоть ты и переколотил с помощью своих молодцов все стекла в округе, чтобы изолировать клуб от моего влияния, это не помогло.

— Полагаю, не так уж я и ошибся, раз вы соизволили посетить меня. Ранее вы не удостаивали меня своими визитами.

— А я и сейчас не удостаиваю, Максим. Я лишь желаю воссоединиться с этим предметом. Тебе он ни к чему, и не тебе он принадлежит. А владельца я, пожалуй, подожду, — двойник подошел к зеркалу и похлопал себя по щеке, — владелец еще, может быть, завоюет мой интерес. Сюда я пришел в рабочем, так сказать, костюме — пришлось повоевать на улицах от имени его хозяина, в воспитательных целях, — Романов услышал, как Беган-Богацкий заерзал в своем углу, что-то лепеча, и жестом заставил его замолчать.

— Но я вижу по твоим глазам, что не прогадал с нарядом, попал в точку. Больное место, да, Максим? Давно, кстати, хотел спросить, зачем ты так поступил с ним в то лето в деревне Вишнёвая? Зачем?

Романов нахмурился, и сигарета обожгла его пальцы.

— А это не ваше дело, — Макс смотрел двойнику в лицо.

— Мое. Присмотрись, с кем ты говоришь. Это дело мое. Ты же предал меня, — двойник больше не улыбался.

— Перестаньте кривляться, любезный! — раздался высокий надтреснутый голос, и Романов увидел стоящую в дверях Александрию Петровну.

— Сколько лет вы практикуете свои выходки, должно было надоесть, — ее интонации опять напоминали учительские.

— Нет, нисколько. Каждый раз обожаю смотреть, как сердечко у фигурантов дела колотится. А надоело мне ваше лицо — бесцветное, недовольное, холодное, с пустыми глазами, превращающее любое место в склеп, — зло проговорил двойник.

— Значит, я вовремя, — она прошла вглубь зала, присела на кресло в первом ряду и откинула черную вуаль шляпки. — Не обращайте на этот фарс внимания, Максим Юрьевич.

— Я сам разберусь, Александрия Петровна, — огрызнулся тот. — У нас с вами были четкие договоренности. И в них вашего визита по ходу эксперимента не значится.

— Я вам не доверяю, — она достала из саквояжа сигарету и мундштук, щелкнула зажигалкой. — И хочу увидеть исход дела собственными глазами. Если хотите, я ваш акционер, желаю наблюдать ход торгов. От него зависит моя жизнь, и я многое отдала, чтобы вы могли сейчас разбираться самостоятельно. И другой попытки, в отличие от вас, у меня не будет. Продолжайте же, — она повелительно махнула рукой и выпустила струю дыма, серебристого в свете софита.

— Дорогая, никакого исхода дела не будет, — фигура в плаще уселась на край сцены. — Пока, во всяком случае. Для чего вы связались с этим мелочным типом? Вы не способны предполжить, что случится, если он получит безграничные возможности? Вы помогаете ему стать у руля, зная все? — он махнул рукой в сторону Макса. — Вы отчаялись и цепляетесь за жизнь. Но послушайте свое сердце, вы устали на службе. Я не выгоняю вас, я вас провожаю. А вы все не уходите и не уходите. Ваша пыльная канцелярия скоро задушит все вокруг. Протоколы, квитанции, журналы посещений и бланки регистрации — что это, по вашему? Это же страх! Страх, что все изменилось и рвануло вперед. Но изменяться вы не желаете, а желаете сдержать когтистой рукой карету современности. Голубушка, да на деле вы хотите на свободу, быть обычным человеком, прожить свои лучшие годы в покое без жадных людей и пыльных картотек. Сдавайтесь, дорогая.

— Я отдала этим людям жизнь, — отчеканила она, — и вот как вы со мной расплачиваетесь!

Романов не мог этого видеть, но хорошо представлял, как ее пальцы побелели под кожей перчаток, вцепившись в ручки кресла, а губы сжались в нитку.

— И напрасно! Вас никто не просил об этом! Вы сами лишили себя жизни, оставшись навеки с ленивыми и жестокими людьми, — он обвел рукой пустые ряды, — и лучше эти люди не стали, уверяю вас, здесь специальное место для таких, других пациентов для нас с вами нет. Мне, конечно, жаль, что я разлучил вас с вашим юным литератором, — последнее слово он проговорил нараспев и вдруг принялся декламировать басом:

— Ах, юноша с черными глазами и прохладной фамилией! Но, помилуйте, он был плохим поэтом, — фигура в плаще проговорила эти слова шепотом, прикрывая рот ладонью.

Романов заметил, что в двойника полетело что-то черное, просвистело над ухом и упало, гулко прокатившись по сцене.

— Помилуйте, к чему хулиганить? — он поднялся. — Кстати, Максим, эта дама выпустила вашего друга из тюрьмы. Она еще не решила, с кем ей будет выгоднее остаться. Но она будет уволена, и весьма скоро, — он поднялся, хлопнул в ладоши и совершенно не по-романовски потер руки.

— Итак, дамы и господа, разговор с вами я считаю законченным. Собственно, я пришел сюда за этим предметом, — он снова подошел к зеркалу. — Вы, любезная, проявили самодурство — похитили чужую собственность и вручили ее первой попавшейся сопливой девчонке Варваре. Даром! А она возьми да увези его. Целых семьдесят лет пришлось провести в разлуке. Теперь оно благодаря Дмитрию Сергеевичу вернулось ко мне, — он погладил зеркало по раме и обернулся к Максу: — Да, к слову, твое желание, Максим, официально считается загаданным. И бонус ты получишь в лучшем виде. Да-да, помехи и неточности. С сегодняшнего дня я буду видеться с тобой каждый день, но ты никогда не будешь знать, в чьем именно облике я появлюсь…

— А с чего вы взяли, что заберете зеркало? — перебил Макс. На фигуру Романова он даже не смотрел, а продолжал раскачиваться на носках у края сцены. — Я намерен продолжить свои эксперименты. Насколько я понимаю, облик вы выбрали не самый удачный. За этим человеком, — он указал пальцем на двойника, — идет охота, и я с удовольствием предложу им его копию, — Макс тоже подошел к зеркалу и крепко ухватил его раму, закрыв глаза одному из оленей.

— Максим Юрьевич, не стоит связываться с этим типом. Я прошу вас, — Александрия Петровна встала.

— Помолчите сейчас, Александрия Петровна. Этот субъект ценит только грубую силу.

— Ах вот как. Грубая сила? У вас? — фигура в плаще рассмеялась, и Романов опять почувствовал холод в затылке: теперь смех показался ему отцовским. Макс протянул руку, достал из-за зеркала кочергу и сделал несколько взмахов, как саблей:

— Извините за театральный жест, но я вынужден уточнить — вам хочется получить именно зеркало, целое? Или вы готовы унести с собой только драгоценную резную раму, по которой так соскучились?

Двойник Романова отпустил зеркало и поднял руки:

— Ну что ж, грубая сила, значит, грубая сила. Это ошибка — недооценивать того, у кого ты собираешься что-нибудь отобрать. До скорой встречи, — двойник подмигнул Максу и сухо бросил через плечо Александрии Петровне, — извольте следовать за мной. У меня к вам ряд поручений, вы еще находитесь в моем подчинении. С этой минуты и до самого увольнения будете под моим чутким надзором.

— Не вздумайте говорить ему о том, что мы слышали, — шептал Романов старику спустя пару минут, быстро перебирая ногами и спускаясь по лестнице.

— Конечно, конечно! Он способен на преступление, мы не уйдем живыми, если этот тип узнает, что мы в курсе его делишек! Но зачем же мы идем туда? Нам лучше ретироваться, свидетелей провала не пощадят! — старик еле успевал за ним, комично подбирая полы халата.

— Это мой друг, — Романов внезапно остановился. — Еще раз назовете его типом, и я не стану иметь с вами никаких дел. Я еще не до конца разобрался в происходящем, сейчас не время выяснять отношения. Значит так: я спасался от толпы, вы меня подобрали, привели сюда в укрытие, всё.

— Стойте же! Мне нужно рассказать вам о содержимом ящика, об обстоятельствах, при которых я его получил, а при нем я не желаю этого делать, выслушайте меня! — Старик просительно сложил руки.

— Степан Богданович, — Романов вздохнул и сделал усилие, чтобы сдержаться, — поймите одну простую мысль, всего одну — наши с вами изыскания окончены, в них нет никакого смысла, мы со своими методами проиграли, никого не интересуют ваши бумажки. И мои бумажки тоже, черной папкой сейчас даже печку растапливать стыдно. Это война, поймите, моих детей вот-вот заберут, поставят на службу вот этой субстанции, которая будет распоряжаться ими по своему усмотрению, а я даже не знаю, с чего начать, как быть. В зале на сцене стоит единственный человек, который имеет хоть какое-то представление о происходящем и силы изменить существующее положение дел. Мы сейчас отправимся к нему и будем слушать то, что он скажет.

— Я, конечно, пойду, у меня нет выхода, хотя учтите, я с вами не согласен. И еще — я иду только потому, что намерен вас защитить, вы, по-моему, чудовищно наивны. — Старик грустно покачал головой, прижимая к себе ящик.

Когда они спустились в зал, Макса на сцене не было. Романов растерянно огляделся, затем поднялся к кулисам, жестом велев старику следовать за собой. В недрах правой кулисы он услышал скрип и направился туда. Там при свете фонарика Макс пытался выкатить из горы рухляди старую школьную доску.

— Макс? — окликнул его Романов.

На секунду спина Макса замерла, он обернулся и холодно спросил:

— Что еще?

— Что ты здесь делаешь? — Романов постарался сохранить спокойный тон. — Я думал, клуб пустой, за мной там гонятся, хотел спрятаться, а тут ты.

Макс пристально посмотрел на Романова, затем опять взялся за пыльную доску.

— Давай помоги, не стой столбом. Спрятаться он хотел.

Они ухватились с двух сторон и выволокли конструкцию на свет.

— Ты зачем из тюрьмы ушел? Решетки и замки для тебя уже ненадежны?

— Было бы неплохо ввести меня в курс дела, до замков с решетками. Я, знаешь ли, свободу люблю, как гордая птица. А когда меня по морде бьют, я, наоборот, не люблю.

— Сколько вас тут? — спросил Макс, заметив Беган-Богацкого, рассматривающего раму зеркала, — там на улице, что, сменили афишу, мол, выступает Максим Юрьевич? — он вынул из внутреннего кармана сложенную карту и принялся прикреплять ее на доску.

— Давай, берись с того угла, — бросил он Романову.

Затем он достал какие-то разноцветные треугольнички, и Романов увидел, что это красные и синие флажки.

— Кожевенный квартал — наш, — проговорил Макс и воткнул первый синий флажок, — Кузнецкий — не наш, — красный флажок, — завод — нааааш, — с нажимом протянул он.

Старик неожиданно подскочил к Максу из-за спины и зашептал:

— Я видел, как люди в синем громили витрины купеческой слободы, портили фасады старинных домов, калечили невинных людей! Это они помогали вам? Признавайтесь! — Романов отметил, что халат Беган-Богацкого гармонирует с задником сцены, в звездах и мечетях.

— В слободе? — переспросил Макс, нахмурившись, поискал что-то на карте и воткнул синий флажок рядом с голубой линией реки, — Ну и отлично, молодцы!

— Что вы затеваете? — Старик подбежал к карте и стал с жадностью рассматривать ее.

— Что за люди в синем? Это стекловары с завода? Зачем они громят город? — спросил Романов.

— Это не бандиты, Митя, это нормальные отряды, успокойся, никто никого не убивает, они следуют плану.

— То есть, и план имеется? Ты давно в городе? Зачем, и почему я об этом не знаю? Что? Вообще? Происходит?

Романов знал, что так себя с Максом вести нельзя, он не признает истерик и визгов, с ним стоит разговаривать спокойно, имея аргументы и формулировки, иначе он только скривит лицо, поправит очки и перестанет обращать на тебя внимание. Но сейчас сдерживаться больше не было сил. Он понял, что уже очень давно в нем натянута до боли и предела некая струна, которая больше не может оставаться натянутой. Ее нужно ослабить хоть немного, поэтому пусть он ответит хоть на один вопрос.

Макс смерил его взглядом, наклонил голову, словно оценивая степень нормальности Романова, взял его за плечи и усадил в кресло.

— Успокойся. Я здесь давно, еще с институтских времен. Веду одно исследование и почти закончил его, осталось немного. Я знаю — в этом городе можно получить все, что захочешь, при помощи вот этого предмета, — он кивнул на зеркало. — Первый заход провалился, но я на верном пути. Это ретранслятор. В здешнем карьере необычный песок, из которого делают особое стекло. Зеркальная поверхность транслирует твои желания в центр — в субстанцию города, и та обязана их исполнять. Есть одна неизвестная переменная, но я скоро ее найду. И все будет хорошо. О тебе я тоже все знаю. И о городе. Ты чертов счастливчик.

— Он отберет моих детей, скорее всего уже отобрал!

— Нет доказательств. Чем ты располагаешь, только его угрозами? Как они сюда попадут? Дороги в город заблокированы, вокзал перекрыт, аэропорта, как ты знаешь, нет. Ни кораблем, ни самолетом, как говорится, дружище.

— Нет-нет, завтра будет последний поезд, — негромко сказал старик, не отрываясь от карты.

— Все-таки есть польза от твоего восточного друга, — усмехнулся Макс. — Значит, отправишься на вокзал, Митя.

— Скажи, стратег, если я правильно понял вас обоих, на меня в городе облава, так? Две армии охотятся, как я дойду? — Романов пытался набить себе цену в глазах Макса. — Меня и здесь-то найдут, наверное.

— Ну, тебе же надо на вокзал, — отозвался Макс, сделав ударение на слове «надо». — А двери дубовые, в любом случае у нас есть время, пока их вышибут.

— Я еще набросил засов, — добавил вдруг Романов.

— Умница, — снисходительно улыбнулся Макс, и тут Романову опять захотелось дать ему по морде.

— Итак, главное — доставить тебя на вокзал, а там разберешься.

— Стойте, — наконец оторвался от карты старик. — Дмитрию Сергеевичу там даже рядом нельзя появляться, — грустно сказал он и весь как-то осел, как не вовремя извлеченный из духовки бисквит. — Завтра на вокзале городской сход, они называют его «переделом». Предводители армий будут делить город на две половины, это вроде военного перемирия. Решено предотвратить надвигающееся гражданское противостояние. С каждой стороны ждут по сто самых влиятельных представителей.

— Кому об этом известно?

— Каждому жителю, я полагаю.

— А это означает, что они все будут там. — Макс почему-то широко улыбнулся. — Волшебное слово «передел» превратит наших скромных соседей в хищную стаю. Прекра-а-сно, — протянул он.

— Что же прекра-а-асного? — передразнил Романов.

— Им будет точно не до тебя. Тебя никто не заметит, тем более не подумает, что ты, идиот, решишься лезть в самую гущу. Живым ты туда и вправду вряд ли дойдешь, так что придется тебя укокошить заранее, — и Макс снисходительно улыбнулся.

Романов непонимающе уставился на Макса. Как всегда, тому удалось выставить его дошкольником, неспособным сложить слово из нескольких букв.

— Позже объясню. Бери зеркало, тащи за кулисы, там реквизиторская. До утра есть время, устроим урок труда. Степан Богданович, как у вас с физподготовкой?