Больше всего Романов боялся соскользнуть — носилки получились громоздкие, плоские, тело съезжало с них, как с ледяной горы, и он рефлекторно хватался руками за края.

— Лежи, — сказал Макс. — Не ерзай, покойничек. Пугаешь поминающих. — И добавил: — Как ты помнишь — можно загадывать все, кроме воскрешения.

Ящик Беган-Богацкого уперся ему под ребра и Романов схватил Макса за рукав.

— Митя, тебя надо убить, чтобы ты сыграл покойника? — строго спросил Макс, и Романов послушно вытянул руки вдоль тела.

— Степан Богданович, — шепотом спросил Романов. — А нельзя ли оставить этот чертов ящик здесь?

Беган-Богацкий, судя по яростному шороху, путался в белом докторском халате:

— Нет, это важнейшая часть нашего исследования!

Романов мысленно выругался.

Воцарилась тишина. Романов представил, что он и вправду умер, и сейчас его торжественно, на носилках, под белой простыней, понесут через весь город.

Макс с усмешкой сказал:

— В свой последний путь отправляется мэр Дмитрий Романов. Он хотел попасть в этот город всю жизнь, и вот он здесь. Он взлетел высоко, он вершил судьбы, миловал и казнил, а теперь лежит под простыней, ничтожный и успокоенный. Поминающие, займите места у носилок, процессия отправляется. Вокзал ждет.

Макс пинком распахнул дверь черного хода. Снаружи с тихим обиженным хлопком лопнула афиша с Мерлин Монро, и они вышли на улицу. Солнце высветило простыню, голубые тени медленно поплыли у Романова перед глазами. Как будто он попал в волшебный безопасный мир, где звуки были сглажены, предметы потеряли объем и форму, стали отражениями и тенями самих себя. А может быть, он остался в зале клуба, и простыня — это экран, на котором крутят фильм только для него одного. Про то, как он уезжает из города.

Макс с Беган-Богацким прошлись, приноравливаясь к своей ноше, и повернули за угол. Там звуки накинулись на них со всех сторон. Судя по грохоту, кто-то пытался взять штурмом соседний дом. Были слышны визжащие крики выдираемой фомками двери, переругивание наступающих и сиплый вой женщины: «Здесь его нет! Что вы делаете?!»

Романов в панике осознал, что они приближаются к источнику шума, вместо того чтобы ретироваться в переулки. Носилки опустились на землю.

— Проходите мимо! — одышливо сказал грубый голос.

— А что здесь происходит, уважаемый? — спросил Макс.

— А здесь, уфф, уважаемый, — произнес одышливый голос, — происходит штурм дома, в котором укрылся мерзавец, вор и враг всего города, бывший мэр Дмитрий Романов. Ничего, сейчас ребята автобусом дернут, за ушко да на солнышко.

Романов поежился.

— И как же вы узнали, что он там? — с вызовом спросил Беган-Богацкий.

— А вчера выследили — наши ребята его схватили, а он, как заяц, драпанул. Хорошо один из наших, бывший легкоатлет, так и то — еле успел увидеть, как он в эту дверь впрыгнул. Они все как бегать — первые. Ну Бориска сразу сюда — два отряда. Будем брать…

Романов с трудом совладал с желанием скатиться с носилок и рвануть подальше отсюда. Какого там Макс медлит, дипломат хренов? Рядом запыхтел двигателем автобус, от выхлопных газов запершило в горле. Раздались удары молотков — похоже, к двери приколачивали зацеп.

— Сам Бориска — вон он, на углу, в штабе. Хотите поговорить? Он у нас серьезный, за народ стеной! — восхищенно сказал голос. И с интересом спросил: — И кстати, вы кого это тут на носилках тащите с таким пиететом?

Макс рассеянно ответил:

— На завод. Женщина. Несчастный случай — трагическое соединение обстоятельств и высокого самомнения. Хотите посмотреть? Красавица при жизни была.

Романов, сжав зубы, услышал, как рука Макса сгребла простыню рядом с его головой.

Макс с издевкой прошептал:

— Видишь, как ты популярен среди народонаселения. Что, Митя, устроить тебе встречу с избирателем?

— Нет уж, — с сомнением ответил голос. — Слушайте, нам люди нужны, оставайтесь у нас, а? Мужики, але, Бориска там? В смысле, Борис Альфредыч? — крикнул он в сторону. — Пусть подойдет.

— Мы к заводу приписаны, — вежливо ответил Макс. — Торопиться надо, говорят, в восемь у баб слет на вокзале, позже не пройдешь.

Носилки поднялись, и Романов снова вцепился в края.

— Какой такой слет? — всполошился голос. — Не слет, а большой передел. Был же договор об общественных мероприятиях… Постойте, вы куда?

Голос с одышкой продолжал выкрикивать вслед:

— А то, мужики, к нам давайте! Лучше сейчас, потом всех под себя подомнем, но уж на других условиях.

Автобус взревел, дверь, заскрипев, с треском вылетела и поехала по брусчатке за ним. Женские крики сразу оборвались.

Романов, мягко покачиваясь, плыл мимо домов. Лежать было неудобно, ящик Беган-Богацкого больно таранил колено, и его приходилось поддерживать кончиками пальцев. Простыня съехала с правого глаза, но Романов не решался ее поправлять. К тому же теперь он видел окна вторых и третьих этажей и крыши, которые в искаженной перспективе расступались перед ним. Кроме выбитых стекол, его взгляд никак не мог нащупать следы разрушения или деятельности армий Марго и Бориса. Как длинная жвачка тянулась цепочка стен и окон, то поднимаясь вверх, то опускаясь, пока не оборвалась черным дымящимся провалом на месте бывшего здания архива.

Носилки раскачивались, и Романову почудилось, что это и вправду его последний путь. Словно он провел здесь полжизни, и вот теперь город выпроваживает его, как надоедливого отдыхающего. Отдыхающий поистаскался, оставил в кабаках все отпускные, его тошнит от местных достопримечательностей, и он едва дотянул до даты, отпечатанной в билете. Хотя не было у Романова никакого билета, его тихо вынесли ногами вперед с черного хода клуба.

Они вышли на Миллионную, прошли два квартала и повернули в сторону реки. Судя по мелькающим теням, прохожих на улице было совсем мало. Медленно, шаг за шагом, он отпускал воспоминания о городе, и ему казалось, они взлетают над ним сигнальными ракетами, по которым его будет особенно легко найти под простыней. Романов прислушался к дыханию Беган-Богацкого — старик не просто устал, он надрывался.

— Давай передохнем, — зашептал Романов, стараясь не касаться простыни.

— Лежи, Митя, не шевелись — и отдохнешь, — весело ответил Макс. Беган-Богацкий лишь сильнее засопел.

— Старику дай отдохнуть…

— Але, вам помочь не надо? Вы кого несете? — раздался внезапный оклик.

Макс, судя по дернувшимся носилкам, обернулся и разглядывал преследователей, не переставая идти вперед.

— Внимание, приготовились к бегу на длинные дистанции, это не наши, — спокойно сказал он.

Беган-Богацкий навзрыд втянул воздух, носилки резко накренились, а потом Романова встряхнуло и стало нещадно болтать, как на детском аттракционе. Он растопырил ноги и еще сильнее вжался в носилки. Несколько раз сзади выстрелили в воздух, по асфальту загрохотали булыжники. Беган-Богацкий отчаянно всхлипывал. Очередной булыжник угодил в носилки, но Романов в оцепенении не мог двинуть рукой, чтобы сбросить его. Скачка продолжалась, колесо аттракциона делало новые круги. Где они бегут, Романов давно не понимал, он лишь старался держаться, чтобы не сбросило. Тени стремительно мелькали, и фильм на простыне сильно ускорили.

Неожиданно его швырнуло на землю. Рядом на колени упал Беган-Богацкий. Кашляя и скребя ногами, он пытался найти точку опоры.

Макс стоял около яростно цветущих кривоватых деревьев, согнувшись пополам, и тяжело дышал.

— Разбегаемся, — прохрипел Макс, — вставай.

— Как разбегаемся? — Романов поднялся с земли и отряхнул джинсы.

Беган-Богацкий продолжал тяжело дышать, стоя на четвереньках:

— Что вы со мной делаете, я же архивариус, а не марафонец. Вы меня чуть не убили. Вы видели, это же борисовские были?

— Убивать рано, — бодро отозвался Макс. — Марафон только начинается. Пошли.

Романов скомкал простыню и огляделся — их окружал небольшой яблоневый сад, огражденный чугунным забором, цветущие ветки едва скрывали их от нежелательных взглядов прохожих.

Совсем рядом кто-то пробежал по мостовой, звуки шагов рикошетом запрыгали рядом с ними, Романов замер с простыней в руках. Что-то затрещало и хриплый мегафонный голос объявил:

— …вступавшие в контакт с бывшим мэром Дмитрием Романовым и гражданином Максимом Шведом, виновными в преступлениях против города, обязаны явиться по адресу Прачечный переулок, дом двенадцать. Граждане…

Макс, не обращая внимания на голос, начал разбирать носилки. Он снял портьеру, вытащил две длинные алюминиевые трубы, которые они нашли в подсобке клуба, бережно достал зеркало, на котором Романов лежал все это время, и снова замотал зеркало в портьеру.

— План же сработал? — спросил Романов. — Мы выбрались из клуба, нас никто не узнал, зеркало с нами… Сейчас пойдем на вокзал, как ты хотел.

— Не пойдем. — Макс перекинул две петли через получившийся сверток. — Ты видел, как была одета толпа, которая пыталась проломить нам головы? И с каким усердием они за нами гнались?

— Нет, — сказал Романов.

— Это какие-то асоциальные элементы, — жалобно промычал Беган-Богацкий, потирая загривок.

— Какая разница, во что они одеты? — удивленно спросил Романов.

— Они были в синей заводской форме, со склада, новехонькой, — Макс взвалил зеркало на плечо. — Это значит, сам-знаешь-кто пошел ва-банк, и теперь план меняется, я иду на завод. Угол падения равен углу нападения, — он усмехнулся. — А вы можете двигать на вокзал, мои милые диссиденты.

Романов сел на землю и хмуро спросил:

— А что случилось, объясни? Какие-то люди пытались нас догнать — ну и что с того? Меня тут каждый день кто-то пытается догнать.

Макс искоса взглянул на часы, затем положил зеркало и присел на корточки перед Романовым:

— Чем ты отличаешься от других жителей этого города? — Макс кивнул в сторону Беган-Богацкого.

Романов молчал.

— Митя, ты мой человек. Мой, — Макс схватил его за шею и притянул к себе. — И эти ребята в синей заводской форме — тоже мои. Были. А я никому не дам распоряжаться моими людьми. Не кипятись, ты еще и мой талисман, уж не знаю почему, сам удивляюсь своей сентиментальности. Пока ты со мной, все будет хорошо.

Он потрепал Романова по щеке, легко встал, и проверил сверток с зеркалом.

— Я бы волновался за ваш рассудок, если бы не знал, что вас на завод не пустят, — Беган-Богацкий наконец отдышался и сел рядом с Романовым. — Как вы пройдете туда? Везде патрули.

— Патрули везде, но не всегда. В восемь вечера все соберутся на вокзале, читайте свежую прессу.

Романов вскочил:

— Постой, а как же мы?

Из-за угла снова зазвучал жестяной мегафонный голос:

— …рачечный, дом двенадцать. Лица с временной регистрацией, работники стекольного завода, не сообщившие о местонахождении преступников Романова и Шведа, будут высланы из города…

Макс взвалил сверток на плечо и скрылся.

Они немного подождали, прячась за белоснежными ветками. Романов, закипая от злости, понял, что продолжает про себя что-то доказывать Максу, приводить аргументы и даже упрашивать. Яблоневый цвет дурманил голову и тихо шептал — все хорошо, разве может что-то ужасное произойти, когда вокруг такая весна?

Романов тряхнул головой, они перебрались через чугунный забор и быстро пошли вниз по улице. Беган-Богацкий захромал и сразу стал отставать. Впереди зашумели женские голоса, Романов чертыхнулся и затащил Беган-Богацкого в ближайший подъезд. На лестничной площадке он подергал ручки дверей — одна из них поддалась, и они ввалились в полутемную прихожую, заставленную грязными сапогами. С антресолей угрожающе торчали рога велосипеда. Романов неудачно повернулся, и на них съехала стопка пустых картонных коробок, с треском попадали бамбуковые удилища и какой-то рыбацкий хлам. Беган-Богацкий зашипел, его белые пальцы, поворачивающие щеколду, светились в темноте. А перед лицом Романова подергивалась, дразня и раскачиваясь большая медная блесна. Но погони не было.

Квартиру покидали в спешке — в комнатах еще ощущалось присутствие хозяев. Романов заглянул из полукруглой прихожей в дверь налево — это была детская. С двухъярусной кровати свисали, как зайцы, вниз головой, колготки, под ногой хрустнули детали конструктора.

Романов осторожно прошелся по квартире и заглянул во все комнаты, в гостиной был накрыт овальный стол. От шагов Романова подрагивал холодец на тарелках. Сардинки, как стрелы Амура, указывали на отекший испариной графин с водкой. Посередине стола темнела на блюде индейка — с холодными прожилками, с запекшимся чесноком, с розовыми надрезами кусков.

Романов с усилием заставил себя отойти от стола — он не ел со вчерашнего дня — и выглянул в окно. По улице валил народ, люди бежали, шли, и через окно долетали фразы:

— Скоро закроют ворота! Будут раздавать!

Романов едва успел отпрянуть — буквально в метре от него проплыло обиженное и сосредоточенное лицо Степаниды.

Как и всегда, когда энергия Макса захватывала его, разрушала своей центробежной силой все вокруг, крутила и отжимала его, как в стиральной машине, а затем бросала черт-те где и уносилась дальше, он не испытывал обиды и разочарования. Друг его не мог иначе, и не мог по-другому. Надо подождать, и его неведомая орбита повернется и столкнет их, не будет суеты, криков и погонь, и они смогут посидеть за кофейком и все обсудить.

Беган-Богацкий безучастно стоял у дивана и изучал фотографии на стене.

— Поешьте, что вы уставились в стену, — сказал Романов, — неизвестно, когда удастся снова.

Беган-Богацкий показал на фотографию мужчины со старухой в рамочке:

— Меня этот взгляд всегда пугал. Между прочим, удивительная традиция — жители толпами переснимают эту фотографию, таскают с собой, вешают на стены и держат в бумажниках. Думают, это колдунья, а это обычная старуха, мать беглого актера Адама Пафнутьича. Представьте, именно он, польстившись на должность, сдал купцам Кружевниковым местоположение песчаного карьера с тем самым песочком. Так наш городок с обмана и предательства начался. Адама Пафнутьича при известных допущениях можно назвать первым жителем города, — Беган-Богацкий бережно снял фотографию со стены, вынул из рамки и сунул ее в ящик. — Документы — к документам!

— А ведь говорила ему мамочка, не води корыстных бородатых мальчишек в нашу фамильную песочницу, — не оборачиваясь сказал Романов. — До вокзала вы меня доведете, а дальше?

Беган-Богацкий сердито пожал плечами, подошел к столу, придирчиво изучил его, затем взял тарелку, прицельно выхватывая куски:

— Скажите мне, Дмитрий Сергеевич, чего хочет этот мерзавец?

— Макс? — Романов улыбнулся. — Макс прозрачен, как продукция стекольного завода, — он всегда хочет славы. Ну или, если уточнить, — он всегда хочет выбить десять из десяти в любых обстоятельствах.

— Замашки соответствующие, — не сдержался старик. — Бандит! Пытался шантажировать город! Здесь речь не про славу, Дмитрий Сергеевич. Его бы энергию, чтобы теорию бонусов проверить…

Романов тоже подошел к столу и вонзил вилку в помидор.

— Вы никак не хотите поверить, что от бонусов избавиться нельзя. Бонусы — это естественный предохранитель, впаянный в каждого из нас, — Романов говорил нехотя, он знал, что повторяет сейчас интонации отца. Точнее, того, кто являлся ему в облике отца.

Беган-Богацкий презрительно хмыкнул.

— Уберите предохранители, и тут все сгорят как утюги, — продолжал Романов. Он злился от того, что старик даже не пытается его услышать. — Поумирают, вы это понимаете? Люди несовершенны в своих желаниях. Они хотят того, что им не нужно, и то, что получить невозможно. Это темная сторона каждого из них придумывает бонус, а не злой город. Вы все еще хотите спасти человечество?

Беган-Богацкий, брезгливо скривившись, сказал:

— Вы порете бесполезную ослиную чушь, Дмитрий Сергеевич, которую вам внушил город, когда встречался с вами. Вы были напуганы, а напуганный ученый — это не ученый, поскольку у него нет главного инструмента для изучения мира — головы! Вы хотите доказательств?

Беган-Богацкий ударил ногой ящик, который все время стоял рядом с ним.

— Вот они, доказательства! — он схватил крышку, дернул ее, и на пол упало несколько пергаментных листов.

Романов, не откладывая тарелки, подошел и взял в руки один из них:

— Это?

Он пробежался по неровным строчкам:

— Купцы Кружевниковы основали город? Вы диссертацию на эту тему напишете?

— Вы зомби, безмозглое существо, — отмахнулся Беган-Богацкий. — У вас два авторитета — эта странная многоликая субстанция и ваш бандит Макс. Я являюсь искренним и глубоким приверженцем вашей теории. А вы в мою не верите. Но разобравшись, где находится то самое заветное здание, на поиски которого вы потратили полжизни, мы поймем все без исключения! — воскликнул он и достал кипу документов из ящика. — Вы сдались, ОН вас сломал! В каком облике ОН к вам приходил, что вы превратились в безмозглое желе? Ко мне он являлся фигурой старого товарища, которого я… — Беган-Богацкий опустил глаза. — Ну, вы знаете… После каждой такой встречи чувствуешь, будто с тебя содрали кожу, я понимаю! Но ученый не должен прекращать анализ и синтез ни при каких обстоятельствах. А вы предали сами себя. Может, к городу вместе сходим, кофе попьем с пирожными, чтобы он меня лично разубедил?

— Хотите оставаться при своей теории? Пожалуйста, — сказал Романов. — Хотите верить в мою — прошу. Цель Макса — контролировать город, и мне это в сто раз милей и понятней, чем ваш бессмысленный треп про бонусы.

— Треп? Хотя ладно, что с вас взять, — раздраженно сказал Беган-Богацкий. — Это любому дураку понятно, что ваш милый друг хочет контролировать город. Но зачем? И что он сделает, если ему это не удастся?

— Макс всегда хочет, чтобы ему не мешали. Думаю, город вклинился в его планы… Зачем он пошел на завод? — спросил Романов и постарался обойти взглядом графин с водкой.

Вилка Беган-Богацкого в тишине скользила по тарелке.

— Боже мой, — сказал Беган-Богацкий. — Боже мой, я знаю, что он собирается делать. Как я не догадался раньше, старый остолоп! Он же сам сказал… Как это он говорил — угол нападения, какая-то странная присказка. Что это значит, когда он так говорит? Ну, вы же его друг, вы должны знать.

— Когда его довели, и он собирается действовать, — Романов вопросительно пожал плечами.

Беган-Богацкий встал и решительно пошел к окну. Романов отшвырнул тарелку и ухватил его за докторский халат:

— Остановитесь, престарелый идиот!

Беган-Богацкий обрел новые силы. Он вцепился руками в подоконник и зашипел:

— Это мой долг! Пустите, я должен рассказать всем, вас это не касается. Сейчас всем нужно бежать на завод, там решается все!

Рама со звоном распахнулась и захлопала над головами прохожих.

— Нас заметят, — Романов выругался, схватил Беган-Богацкого за плечи и бросил в кресло. — Сидите тут.

Прижимаясь к стене, Романов выглянул в окно. Похоже, людей на улице больше беспокоила дележка на вокзале, чем разборки в брошенной квартире на первом этаже.

— Что собирается сделать Макс? — спросил он строго Беган-Богацкого.

Старик, закрыв руками лицо, повторял:

— Что будет с городом?

Беган-Богацкий ткнул пальцем в Романова и крикнул с искаженным лицом:

— Он взорвет завод. Он сам об этом сказал! Это настоящий негодяй! Нам нужно попасть туда! И я тут с вами рассиживаться не буду.

Беган-Богацкий вскочил, пробежал через прихожую, рванул входную дверь и отступил назад — в грудь ему упирался ружейный ствол.

Степанида стояла с противоположной стороны ружья, широко расставив ноги и шмыгая носом:

— Так вот они где. Я по городу бегаю, извелась вся, а они спрятались, — она говорила возмущенно — словно они заранее договаривались о встрече.

Беган-Богацкий и Романов отступили в гостиную.

Степанида остановилась у стола, по-хозяйски осмотрела яства и отломила от индейки ногу. Затем уселась на подоконник боком, как в женское седло. Романову показалось, что она сейчас куда-то ускачет, с ружьем наперевес и с индейкой в руке.

— Что нам делать? — спросил Романов.

— Сидеть и кушать, — сказала Степанида. — Куда я с тобой? Отберут тебя, Дмитрий Сергеич. Ты нынче товар дорогой. И что ж это — ни с чем Степанида останется?

Беган-Богацкий стоял посреди комнаты и яростно оглядывал Степаниду.

— Пустите меня, вы бестолковое, безграмотное существо! Если я немедленно не выйду отсюда — весь город пропадет! — фыркая от возмущения, крикнул он. — Вы неспособны понять даже части того, что произойдет сейчас на заводе. Вы должны слушать нас потому, что иначе вы будете слышать только ваши животные инстинкты. Вы ослица, которая приперлась в музей со своими представлениями о прекрасном! Пустите!

Степанида перевела на него ружье:

— Я сама с уральской деревни. Может, и безграмотная, но дырок в тебе наделаю, как многоточий. С детства на медведя ходила. Усек, грамотей?

Беган-Богацкий открыл рот, но Романов потянул его и силой усадил в кресло.

Степанида некоторое время смотрела на Беган-Богацкого, а затем отвернулась к окну.

— Валят и валят, — задумчиво сказала Степанида, прижавшись лбом к стеклу и не переставая жевать. — Куда валят?

Судя по голосам, улица была заполнена толпой. Только теперь этот поток звучал тревожно, потрескивая, как раскаленная лава.

Романов вполголоса спросил Беган-Богацкого:

— Говорят, желания исполняться будут, вы слышали?

Беган-Богацкий сверкнул глазами.

— Как делить будут — вот вопрос, — тихо добавил Романов. — Вокзал маленький, все не поместятся.

— Ага, дырку от бублика пополам, — проворчала Степанида и косо посмотрела на Романова.

— Но мы-то уж точно не успеем. Да и говорят, пока мэра нового не выберут, силы не будет, — сказал Романов, закрыл глаза и откинулся в кресле.

Он услышал, как Степанида заерзала. На короткое время установилась тишина, а затем ему в грудь уперлось ружье:

— Вставай, — сказала она. — Давай на выход.

На улице никого не было. Толпа схлынула, и ветер гонял по мостовой рукописные листовки. Половина листовок сообщала, что на заводе проводится всегородское собрание. Другая половина требовала это собрание запретить.

Степанида вела их переулками, ружье она спрятала под трофейным пледом из квартиры, и лишь иногда подталкивала Беган-Богацкого, который шел чрезвычайно медленно, поскольку двигались они в противоположную от завода сторону.

Вдруг Степанида радостно засмеялась. Она хохотала на всю улицу, и ее толстые красные щеки прыгали вверх-вниз. Романов от удивления остановился.

— Поняла, все поняла! На амнистию рассчитываешь? Думаешь, приведу тебя туда, а там и отпустят. Только я тебя разгадала! — Степанида безумными глазами посмотрела на Романова. — Ты сам мне сказал, что пока нового мэра не выбрали, силы нет. А значит, у кого она?

— У кого она? — переспросил с удивлением Романов.

— А у старого! — вокликнула Степанида. — У старого мэра! Будешь желание исполнять, гаденыш?

Она наставила плед на Романова и подошла к нему.

— Буду, — вздохнул Романов и оглянулся на Беган-Богацкого. — Говорите.

— Домик мне, бревенчатый, — по-хозяйски стала перечислять Степанида. — Только смотри, чтобы бревно цилиндрованное, усек? — она задумалась и тяжело вздохнула. — А то пока я здесь на лавках штаны протирала, и дом новый с хозяйством вымаливала, мне телеграмму прислали — сгорела твоя старая избушка, Степанида, дотла, под корень. А бабы мне и говорят — мол, радуйся, это желание твое сполняться начало, мол, куда иначе новый дом ставить? Небось ты и виноват, что тут все не по-людски. Пусть наличники резные будут снаружи, а сверху флюгерок такой медный петухом, я здесь видела.

Степанида мечтательно повела ружьем, плед соскользнул. Романов выразительно посмотрел на Беган-Богацкого и мотнул головой в сторону Степаниды, но тот попятился.

— Пятистенок, три комнаты, большая с печью. И веранду! Хочу магнитофон с катушками такими, как у отчима был, — дыхание у Степаниды участилось, она бродила по комнатам домика из оцилиндрованного бревна и расставляла там мебель.

Беган-Богацкий расправил плечи и, не оглядываясь, вприпрыжку побежал к ближайшей подворотне.

Степанида обиженно открыла рот и замолчала из-за того, что ее отвлекли на самом важном месте, а затем шевельнула ружьем и выстрелила. Романов успел снизу ударить по прикладу, и где-то наверху разлетелось вдребезги окно.

— Убежал он. Куда вы попасть хотите из своей аркебузы? — усмехнулся Романов, наблюдая, как Беган-Богацкий исчезает за углом. Он повернулся, увидел окаменевшее лицо Степаниды и приклад, летящий ему в лоб.

На подходах к площади Степанида заволновалась. Она то и дело поправляла платок, дотрагиваясь до узелка под мощным подбородком, и протирала рукавом значок отличницы труда ткацкой фабрики.

— Как быть-то с тобой? Не доведу ведь я тебя, разорвут, только покажемся.

— И останетесь вы без доли, плакал ваш домик с садом, — фальшиво посочувствовал Романов.

— Не шути мне тут, шею сломаю, — нахмурилась Степанида.

— Останетесь без домика, — спокойно ответил Романов.

— Рыбу поймала, да вот не донести до котелка, — сама себе пробурчала она.

Они остановились возле заколоченной булочной и увидели вдалеке здание вокзала. Перед ним слились в единое бело-зеленое море два потока. Романов мрачно оглядывал толпу: ни при каких раскладах не удастся отыскать в ней пацанов, даже если действительно будет последний поезд, даже если они будут в нем.

Двери вокзала были закрыты, движения в толпе не наблюдалось, людская масса покачивалась, как море, иногда выбрасывая на берег двух-трех человек, отчаявшихся дождаться хоть чего-нибудь. Кто-то отходил и закуривал, кто-то чертыхался, выбираясь из-за спин и плеч, и, не оглядываясь, уходил в переулки.

Над толпой возвышались транспаранты и флаги, но невозможно было разглядеть, что на них написано. И смысл всегородского собрания Романов уяснить никак не мог — что будут делить, между кем и по каким правилам.

— Ишь ты, все здесь, никто не хочет в стороне стоять, всем свой кусок нужен. Но погодите, я своего не отдам, мне причитается, и уж побольше, чем некоторым. А ежели не захочет Маргарита выделить мне, так я и к мужикам пойду. И в правление пусть берут, я еще сама порешаю, кому и что тут раздавать, — Степанида говорила, заводясь все больше и больше, и Романов понял, что ей страшно. Страшно остаться одной перед обозленными, разгоряченными людьми.

— Всем поровну! Справедливость! — внезапно раздался над площадью мужской хриплый бас, и женские голоса подхватили эти слова со всех сторон. Романов увидел, как над головами показалась арматура и дубинки, толпа вскипела и как волна ударилась о вокзальные двери.

Из-за облаков вышло солнце, и Романов восхищенно присвистнул. Вокзал издалека выглядел ажурным и воздушным, полупрозрачным. Многочисленные арочные своды пропускали воздух и свет сквозь себя, словно приподнимая махину над землей.

— Пойдем в обход, — Степанида больно толкнула его в плечо. — Нет нам здесь дороги, да и вся обедня внутри. Через бойлерную двинем.

Они обогнули площадь, держась на внушительном расстоянии от разгоряченной толпы, перелезли через упавшую секцию забора и некоторое время плутали среди хозяйственных построек. Пахло дегтем и чем-то горелым. Степанида уверенно затащила его на черную гору угля, и оттуда они перепрыгнули на железную площадку, которая окружала второй этаж бойлерной. Степанида чуть не рухнула вниз, и Романов терпел, пока она, вцепившись в его руку, карабкается под перилами.

Степанида отдышалась и сказала:

— Здесь полезем, сразу на рельсы, а уж оттуда внутрь вокзала. Ты быстрее ногами перебирай, заметят и положат тебя как раз поперек рельс.

Наконец-то мы с тобой попрощаемся, подумал Романов. Пути и платформы — и есть мой пункт назначения, а дальше ты мне не нужна со своим ружьем.

Возле двери с замком, который Степанида принялась сбивать прикладом, очень скоро объявился небольшой потертый мужичок с флагом на плече. Он молча стоял, засунув руки в карманы и наклонив голову.

— Шел бы ты, — грозно оглянулась Степанида.

— С бабами у нас нынче объединение, — произнес он, и стало ясно, что он еле ворочает языком. — Мы празднуем об-обобщий фронт! — выговорил он.

— Иди, фронтовик, — толкнула его Степанида так, что он еле остался на ногах.

— Там ворота сломали, праздник без тебя начнут, — сказал ему Романов.

— Лечу, — кивнул мужик в ответ, спустился вниз и направился к вокзальной площади, держа флаг, как рыцарское копье.

Внутри бойлерной было темно и пахло мазутом, Степанида дернула рычаг, и вниз ухнули с ржавым скрипом створки погрузочного люка.

— Прыгай, — скомандовала она.

Романов увидел под ногами серые доски, до них было метра два и он, не оборачиваясь, прыгнул. Доски охнули под ногами. Романов осмотрелся — по дальней платформе, накалывая мусор на острую палку, прогуливался в оранжевом жилете мальчишка. Он привычным движением засовывал палку в брезентовый мешок, сжимал ее рукой, доставал и двигался дальше, бодрый, как маленький пылесос. В отдалении стояла тетка в костюме проводницы, держа под мышкой два туго свернутых флажка.

— Поезд, они ждут поезд, — сам себе сказал Романов. — И там наверняка мои пацаны.

И снова размышления о пацанах остановили поток его мыслей, будто бурлящая кружевная пена ручья застыла на месте в лед.

Он вспомнил, как через год после переезда к бабушке Варваре он лениво курил на кухне, выглянул в окно, а затем, налету схватив куртку, в две секунды оказался во дворе. Там соседи обступили плотным кольцом пацанов. Главный пострадавший — народный художник Геннадьев — был в первом ряду. Пацаны, видите ли, слегка поправили его эпическое полотно на стенах трансформаторной будки. Изображенная там Бородинская панорама приобрела свежую, хотя и слегка комическую трактовку, и возмущенный художник взывал к милиции, не забывая упомянуть о телесных наказаниях. А при появлении Романова он заговорил о селекционном садоводстве, в том смысле, что яблоки упали от яблони недалеко.

Романов сам удивился тому, как приятно ему было слушать эту речь. Он был уверен, что пытается эти самые яблоки привязать к своим веткам насильно. Романов с трудом удержался, чтобы не дать этому доморощенному Микеланджело по морде, потому что иначе пацаны будут знать, что бить человека — можно. И всю обратную дорогу он нес с собой новую мысль — это называется быть отцом.