Королем Англии Ричард стал при обстоятельствах трагических. Казалось, отец с сыном давно помирились и как будто бы простили друг друга еще после кончины Генриха Младшего. Однако тогда, в июле 1189 года, ничто не свидетельствовало о каком-либо смягчении их отношений: наоборот, рассказывали, что когда Ричард появился в замке Шинон, чтобы забрать останки родителя, покойник лежал в крови, ноздри его багровели, словно старый король продолжал гневаться на своего сына, который мало того, что сам изменил отцу, но еще и втянул в измену совсем юного, почти ребенка, младшего своего брата, последнего королевского «орленка».

Похоже, что Ричарда и в самом деле огорчила эта смерть, которой он, надо сказать, немало добивался. Тот самый летописец, что описывал окровавленный лик отныне недвижного Генриха II, изображает скорбь и рыдания графа Пуату на протяжении всего пути сопровождаемых им останков отца в аббатство Фонтевро, где они и были погребены. Тот же хронист сообщает попутно еще об одной смерти, случившейся чуть раньше: 28 июня скончалась сестра Ричарда Матильда, герцогиня Саксонская, могила которой в Брауншвейге сохранилась до сего дня. Супруг же ее почил лишь в 1195 году, завещав своему городу роскошное Евангелие, украшенное миниатюрами со сценами коронации Матильды…

Что и говорить, скорбные времена настали для дома Плантагенетов! Были соблюдены все подобающие торжественному погребению обычаи: Генрих II упокоился во всем блеске королевского величия — золотая корона на голове, золотое кольцо на пальце, скипетр в руке, меч на боку. Да и выбор Фонтевро как царственной усыпальницы, монахи и послушники которой молились бы за самодержца, возвещал начало важной эры в истории династии, правившей островом и немалой областью материка. А выбор этот объяснялся прежде всего величественным обликом монастыря: едва ли можно было найти более подходящее место для вечного упокоения членов английской королевской династии.

* * *

В силу двусторонних обязательств, принятых на себя Генрихом II и Филиппом Августом, предполагалось, что новый король Англии принесет оммаж королю Франции за свои материковые фьефы. Сестра Филиппа, вечная невеста, должна бы-ла выйти замуж за Ричарда сразу же по его возвращении из Святой земли. Отбытие в экспедицию, которую он, похоже, так страстно желал и которую его отец как будто бы старался задержать, намечалось на Великий пост, то есть на весну 1190 года. Но до этого следовало еще разобраться с противниками и сторонниками короля Генриха, да и с другими делами, на что и ушел целый месяц до отправления в Иерусалим. Кроме того, покойный король посулил королю Франции сумму в 20 тысяч марок серебром и передачу в залог Ричарду и Филиппу двух городов, Мана и Тура, а также двух замков, Лyapского и Троо.

Как же поступил Ричард с теми, кто верно служил его отцу, а значит, выступал против него? Силу его гнева вполне ощутил на себе Этьен де Марсэй, сенешаль Анжу. Как только Генрих II был погребен, Ричард бросил сенешаля в тюрьму, велел заковать его в железо и пытать до тех пор, пока тот не вернет все замки и сокровища, полученные от усопшего короля за службу. Дошло до того, что Ричард устроил побег жены сенешаля и помог ей выйти замуж за другого! Но этим его месть и ограничилась, ибо, вопреки ожиданиям, все остальные, кто верно служил покойному королю, сохранили свои посты и все свое достоинство. Напротив, те, кто оставил Генриха II в беде, нимало не снискали расположения его наследника. Даже тех трех сеньоров, которые изменили его отцу, чтобы перейти на сторону графа Пуату, постигло жестокое разочарование: все они, Ги де Валье, Рауль де Фужер и Жоффруа де Майенн, надеялись на возвращение отнятого у них Генрихом II, но Ричард и не подумал идти им навстречу, ссылаясь на то, что предательство остается предательством и, следовательно, заслуживает кары. Сейчас такое поведение вызывает удивление, но оно было обыкновенно во времена, когда феодальные связи держались на верности и нерушимости обещаний, а всякий обман и любое нарушение договора заслуживали презрения — каковы бы ни были выгоды, проистекающие из столь неблаговидных дел…

Ричард постарался как можно лучше принять своего брата Джона (будущего короля Иоанна Безземельного) и оказал ему все мыслимые почести. Добавим, что он тогда же приложил все старания, чтобы удержать на своей службе двух самых верных слуг Генриха II, Мориса де Краона и Гийома ле Марешаля. А ведь у него были веские основания для неприязни и злопамятности в отношении последнего: Марешаль сражался с Ричардом совсем недавно, когда прикрывал отступление Плантагенета к городу Ман.

Знаменитая беседа между ними, о которой сообщает нам автор «Жизнеописания» Гийома ле Марешаля, представляется настоящим образчиком жанра, этаким отрывком из антологии, составленной из самых ярких эпизодов, достойных украсить любой рыцарский роман. Когда Гийом предстал перед своим новоиспеченным сувереном, побывавшим в свое время у него в учениках, тот поначалу выказал суровость. «Марешаль, — сказал он, — день назад (на самом деле прошло уже дней десять. — Р. Я.) вы хотели меня убить, и у вас бы это получилось, если бы я своей рукой не отвратил ваше копье».

«Сир, — отвечал Гийом, — я не намеревался убивать вас; в моих привычках точно доставлять свое копье туда, куда я его направляю. Мне столь же просто было поразить ваше тело, как я поразил вашего коня. Я убил вашу лошадь, но не думаю, что я поступил дурно, и не испытываю по этому поводу никакого сожаления». На это удовлетворенный Ричард ответил: «Я вас прощаю и не держу на вас зла».

Сцена очень хорошо передает дух нового царствования. Наряду с неистовством, честолюбием и жестокостью, новому королю Англии отнюдь не чужды были справедливость и щедрость. И все его будущее правление потверждает это. Не терпел он только лжи и предательства.

Сразу же после похорон отца в Фонтевро Ричард отправился в Нормандию, в Руан. 20 июля, на День святой Маргариты, он был торжественно возведен в герцогское достоинство и принял герцогский меч в присутствии архиепископа Готье и нормандских епископов, графов и баронов, по принесении присяги на всемерное сохранение верности своему народу. Эта первая церемония дала новому герцогу случай проявить великодушие и осыпать подданных милостями. Прежде всего он отдал юную Матильду, свою племянницу, дочь герцога и герцогини Саксонских, в жены Жоффруа, сыну Ротру де Перша, одного из высших нормандских вельмож; Гийому ле Марешалю он предложил руку Изабеллы, одной из богатейших наследниц в королевстве, отцом которой был Ричард, граф Пемброк; Жильберу, сыну Роже Фиц-Рэнфруа, который верно служил покойному королю сенешалем, он пообещал Элоизу, дочь Уильяма Ланкастера, барона Кендала, еще одну богатую наследницу.

Но более всего он обласкал своего младшего брата, единственного оставшегося у него, обратив к нему всю широту своей души; Иоанн Безземельный нимало не заслуживал своего прозвища после церемонии в Руане. Он стал графом Мортэнским и получил четыре тысячи ливров земли в Англии; кроме того, Ричард подтвердил права младшего брата на все уделы, которые тому были пожалованы покойным отцом. Джон не стал медлить с женитьбой и уже в августе обвенчался с Эйвис Глостерской. Брат же Ричарда Джеффри (Жоффруа), один из двух внебрачных сыновей Генриха Плантагенета, избравший духовное поприще и служивший к тому времени в церкви в Линкольне, был возведен Ричардом в архиепископы Йоркские. Назначение это, однако, оказалось слишком поспешным, поскольку Ричард не счел нужным учесть мнения каноников и прелатов этой епархии и даже не посоветовался с ними.

В следующую субботу, пришедшуюся на День святой Марии Магдалины (22 июля), Ричард впервые вел переговоры как король с королем французским Филиппом Августом — он, правда, еще не был помазан на царство, но этого оставалось ждать совсем недолго. Переговоры имели место между Шомоном и Три, в границах той самой Нормандии, герцогом которой отныне был Ричард. Небывало пылкая дружба, воцарившаяся было между двумя молодыми людьми при жизни Генриха II, успела слегка охладеть. В самом деле, Филипп поспешил предъявить притязания на замок Жизор. Ричард постарался уклониться от разговора о сроке, к которому Франция могла бы заполучить названную крепость с окрестными угодьями, заведя речь о женитьбе на Аделаиде, вечной своей невесте. К тому же он напомнил о субсидии, посулив присовокупить еще четыре тысячи марок серебром и четыре тысячи фунтов стерлингов вдобавок к тем 20 тысячам марок, которые уже пообещал его отец. Встреча на этот раз происходила вовсе не под знаменитым вязом, как иногда думают, и едва не закончилась трагедией. Ричард уже подъезжал к Жизору, когда деревянный мостик проломился под копытом его коня. Всадник провалился в ров вместе с лошадью, но поскольку ров наполовину был заполнен водой, король отделался не слишком серьезными ушибами. После этого Ричард направился к Барфлеру, куда прибыл и его младший брат Джон.

Ричард поступил вполне разумно, направив в Англию Гийома ле Марешаля с поручением освободить свою мать, королеву Алиенору. Прибыв в Винчестер, Гийом, как сам он потом рассказывал, обнаружил, что королева «уже освобождена и еще более властна, чем когда-либо прежде». Королева не теряла времени зря. Вырвавшись из-под надзора (а покойный Генрих приставил к ней трех своих доверенных мужей — Ральфа Фиц-Стивена, Анри де Берневаля, Ренуфа де Глянвилля), она, поражая всю Англию своей решительностью, стала готовить встречу и коронацию самого любимого из своих сыновей, а в сущности, единственного у нее оставшегося, поскольку она так никогда и не преодолела своего недоверия к младшему, Джону. «Первым делом она повелела освободить всех узников»; на этот счет последовал специальный указ. Всякий, кто был схвачен и брошен в узилище, получал право лично представлять доводы в свое оправдание. Те, кого поймали за порубкой леса, освобождались немедленно; таких было немало, ибо покойный король, пекшийся об охотничьих угодьях, коих всегда не хватало в Англии, умножил число указов, доходивших до дикости: за самовольную порубку или за погубленного зверя нарушителя могли покалечить или подвергнуть иному жестокому наказанию. Порыв вольного ветра рассеял туманы над островом и вызвал ответный прилив верности новому суверену. Для начала Ричард постарался вернуть утраченные земли Роберту, графу Лестерскому, которого его отец лишил всех прав, а затем сделал то же со всеми, чьи права и вольности были отменены либо приостановлены Генрихом II. Он также позволил всем главным епископам Англии — Балдуину Кентерберийскому, Гилберту Рочестерскому, Гуго Линкольнскому, Гуго Честерскому — вернуться в свои островные епархии. Некоторым епископам с материка, Готье де Кутансе, архиепископу Руанскому, Генриху, епископу Байе, Иоанну, епископу Эврё, было предложено участвовать в его коронации в Вестминстере.

* * *

Таким образом, коронации предшествовали добрые предзнаменования. Каждый надеялся, что с воцарением Ричарда наступят какие-то послабления, ибо все устали от правления, обратившегося в тиранию, особенно в Англии. Генрих был королем мудрым и, как принято выражаться в наше время, благоразумным. Но мало-помалу его власть становилась все более самодержавной. А с тех пор, как Алиенора была лишена власти и заменена красавицей Розамундой, воля короля и вовсе лишилась какого бы то ни было противовеса. Коль скоро король оказался там же, где и его любовница, что еще оставалось королеве-матери, как не угождать народу да проторивать пути для сына, которого она называла Ришар Пуатевинец: хотя Ричард и родился в Оксфорде, он не очень-то много хаживал по английской земле, ибо покойный король не подпускал сына к делам общественным. И Алиенора стала колесить по стране, «от града к граду, от замка к замку», повсюду открывая тюрьмы, умножая милости, утверждая меры, которые ныне представляются нам удивительными, ибо они выдержали испытание временем, и более того, со временем значение их только росло. Она, например, установила единые меры длины и объема по всему королевству, освободив тем самым торговцев и народ от необходимости учитывать мелкие погрешности, связанные с употреблением различных мерных единиц (они менялись от города к городу и от провинции к провинции), что заметно облегчало повседневную жизнь во времена роста торговли и рыночной экономики.

Когда Алиенору освободили, ей было шестьдесят семь лет. Старость, до которой она дожила, стала для нее порой мудрости, решений, исполненных зрелости и рачительности, ибо она никогда не теряла связь с миром, а период вынужденной бездеятельности сумела превратить во время размышлений. До самой своей смерти в 1203 году она выказывала черты той «жены несравненной», которую прославил Ришар де Девиз: «Королева Алиенора, жена несравненная, прекрасная и целомудренная, властная и скромная, смиренная и речистая, что весьма редко встречается в женщине, и еще двоих королей она имела мужьями и двоих королей сыновьями, и не знала она ни истощения сил, ни бездеятельности…»

Бенедикт из Питерборо, или, вернее, тот, кто написал «Gesta Henrici» («Деяния Генриха»), чрезвычайно зоркий свидетель эпохи, хорошо передает общие ожидания в стране перед воцарением Ричарда: «Все королевство радовалось восшествию герцога на престол, ибо всяк уповал по милости его обрестись в лучшем положении». Вот еще одна цитата о том же: «Чудное дело: солнце закатилось, а ночь не наступила». Или вот такая витиеватая игра словами, во вкусе той, любившей каламбуры, эпохи: «В самом деле, верно, что ночь не настала, хотя солнце зашло, но это потому, что солнечный луч дотянулся до почвы и осветил ее всю так, что само солнце показалось слишком ясным и слишком далеким: более того, в час, когда солнце закатилось за горизонт, этот луч его не познал ни падения, ни затмения, явившись сам тотчас как бы ядром солнечным, и солнце явилось в сем ядре явственно повторенным, и луч нового солнца сего, без всякого покрова облачного, без какого-либо ущерба преграждающего, явился много более великим и более светлым… Отец был солнцем, а сын — лучом».

Вот в такой, быть может, слишком мудреной, хотя и не лишенной блеска, литературной манере монах-летописец передает общее настроение, с которым Англия ожидала Ричарда. Среди прочего, хронист приводит такое разъяснение: «Итак, сын, взойдя над горизонтом, продолжил добрые труды своего отца, прекращая те, что были дурны. Тех, кого отец обездолил, сын восстановил в их былых правах. Сосланных вернул из изгнания. Закованных отцом в железа, сын отпустил целыми и невредимыми. Тех, кому отец определил различные кары во имя правосудия, сын помиловал во имя благочестия».

Ричард между тем пристал к английскому берегу в воскресенье после празднования Успения Богородицы и высадился в Портсмуте, тогда как его брат Джон причалил в Дувре. Король был встречен духовенством и народом с «почестями и выражениями преданности». Его путь лежал через Винчестер и Солсбери. Там праздновалось бракосочетание одного из преданнейших слуг Плантагенетов, Андре де Шовиньи, в присутствии епископа Гилберта Рочестерского и королевы Алиеноры: Андре брал в жены ту самую Денизу, отцом которой был Рауль де Деоль и которую некогда так заботливо охраняли из-за чрезвычайной озабоченности отца, а ныне вдову Бодуэна де Ревера, ставшего тогда ее супругом. Она унаследовала домен Шатору с его совладениями в Берри.

Потом, не теряя из виду забот, связанных с предстоящим крестовым походом, Ричард оценил состояние всей королевской казны, унаследованной от отца: результаты учета хронисты оценивают по-разному: 90 тысяч ливров золотом и серебром, по Бенедикту, или более ста тысяч марок, согласно Роджеру Ховденскому, причем второй летописец был более внимателен к начальному периоду этого царствования.

Пока продолжались приготовления к коронации, Ричарду пришлось решать и более запутанные дела, в частности тяжбу, возникшую в связи с возведением своего брата Джеффри в архиепископы Йоркские. Об этой тяжбе мало что можно сказать определенного, кроме того, что она так и осталась не совсем улаженной, хотя каноники собора в Йорке уже избрали Джеффри на кафедру и торжественно интронизовали. Но из-за двойного сопротивления архиепископа Губерта Готье и королевы Алиеноры, которая не любила этого бастарда своего мужа, статус Джеффри оставался несколько сомнительным. 29 августа Джон обвенчался с Эйвис (Изабеллой) Глостер, и повторилась уже знакомая нам ситуация — церемония дала случай царственному брату жениха осыпать последнего своими щедротами: Ноттингем, Уоллингфорд, Тикхилл и многие английские замки с их доменами присоединились к материковым владениям младшего брата, пожалованным прежде.

Венчание Ричарда на царство свершилось 3 сентября 1189 года в Вестминстере; как и подобало, он принял освящение от архиепископа Кентерберийского, которому помогали Готье, архиепископ Руанский, Иоанн, архиепископ Дублинский, архиепископ Трирский, которого звали Фульмар или Формаль (точно неизвестно), святой епископ Гуго Линкольнский и почти все прелаты Англии, как епископы, так и аббаты, в том числе предстоятель из Риво и настоятель монастыря Сан-Дени во Франции аббат Гуго Фуко; не менее впечатлял и кортеж из баронов, в котором были заметны не только брат короля Джон, ставший графом Мортэнским и Глостерским, но также Роберт Лестерский, который совсем недавно был в ссылке, Гийом ле Марешаль, ставший, благодаря браку, графом Стригилским, король Шотландии с братом Дейвидом, графом Хантингдонским. Из числа служивших отцу нового короля выделялся бывший юстициарий Англии Ренуф де Глянвилль, обласканный Ричардом, несмотря на рвение, с которым он надзирал за королевой Алиенорой во время ее опалы, до тех пор, пока ей не была предоставлена резиденция. Короче говоря, «едва ли не все аббаты, приоры, графы и бароны Англии при сем присутствовали», как замечает Роджер Ховденский.

Что и говорить, церемония весьма пышная. Ее с репортерской точностью, во всех деталях, зафиксировал для нас один из хронистов, Бенедикт из Питерборо. Не будь Ричарда, мы, быть может, мало что знали бы об английском обряде венчания на царство: похоже, что текст Бенедикта был первым описанием этого ритуала.

Итак, епископы, аббаты и клирики, по большей части в пурпурных шапках, с крестом во главе шествия, со свечами и кадилами, двинулись чередою ко вратам королевских палат и там, приняв Ричарда, ввели его в Вестминстерскую церковь и проводили к алтарю; торжественное шествие сопровождалось песнопениями. Во главе шли клирики в белых облачениях, неся святую воду, крест, свечи и кадила. Потом шли аббаты, за ними следом епископы. Их сопровождали четыре барона, которые несли канделябры со свечами.

Далее шествовал Жан ле Марешаль, неся в руках две большие шпоры из королевской сокровищницы. Подле него шел Жоффруа де Люси и нес королевскую скуфью.

За ними двигались два графа — Гийом ле Марешаль, граф Стригилский и Уильям, граф Солсбери. Один из них, Гийом ле Марешаль, нес королевский скипетр, вершина которого была увенчана золотым крестом. Второй, Уильям, граф Солсбери, нес королевский жезл, с голубем на вершине.

Вслед за ними шли три графа: Давид, брат короля Шотландии, граф Хантингдонский, Роберт, граф Лестерский, и, посредине, Джон, граф Мортэнский и Глостерский; они несли три меча с золотыми украшениями из королевской сокровищницы. Следом шли шесть графов и баронов, которые несли столик с королевскими инсигниями и облачениями.

Шествие замыкал Уильям де Мандевилль, граф Омальский и Эксетерский, с золотой короной в руках. Наконец появился сам Ричард, герцог Нормандский; по правую руку от него находился Гуго, епископ Даремский, по левую — Регинальд, епископ Батский. Над Ричардом несли шелковый полог. Затем вся процессия вошла в храм и остановилась около алтаря. Воображению представляется безмолвное, но торжествующее присутствие королевы Алиеноры, которая и устроила коронацию, предусмотрев все подробности церемонии…

Когда же все присутствующие предстали пред алтарем, Ричард обратился к собранию лицом и перед всеми, архиепископами и епископами, аббатами, графами, баронами, клириками и народом, произнес три присяги: он поклялся и дал обет пред святым Евангелием и многими мощами святых посвятить все дни жизни своей мирному, честному и благоговейному служению Богу и святой церкви и исполнению всего, что они повелевают или соблаговолят повелеть ему. Затем он поклялся творить праведный суд вверенному ему народу. Наконец, он поклялся истреблять дурные законы и извращенные обычаи, буде таковые отыщутся в его королевстве, и охранять добрые. После чего он сбросил одежду, оставив на себе лишь прикрывавшую плечи сорочку да кальсоны. Стопы его вдели в златотканые сандалии. Архиепископ вложил в правую руку его скипетр, а в левую — королевский жезл.

Затем Балдуин, архиепископ Кентерберийский, произнеся подобающие случаю молитвы, трижды нанес на тело святое миро, помазав голову, плечи и правую руку короля. На голову Ричарда были возложены плат из освященного льна и поверх его скуфья. Затем он облачился в царственные одежды, надел тунику и подрясник-далматику, после чего архиепископ вручил ему меч, дабы он мог преследовать врагов Церкви. Затем два графа закрепили на ногах его золотые шпоры из королевской сокровищницы, и, наконец, король вновь облекся в плащ.

Ричарда подвели к алтарю, и архиепископ призвал его именем Божиим принять все эти почести в знак соблюдения принесенных им обетов. Ричард отвечал: «Помощию Божией да сохраню я все сие во всей вере благой».

И взяв корону с алтаря, он передал ее архиепископу; архиепископ же тотчас увенчал ею голову Ричарда. По правую руку короля встал епископ Дарема, по левую — Регинальд Батский. Эти Два епископа повели затем Ричарда к королевскому престолу; впереди шли вышеупомянутые свещеносцы и меченосцы с тремя мечами. Затем началась воскресная литургия. По ходу мессы два епископа принесли к престолу Святые Дары.

После завершения мессы и совершения всех полагающихся обрядов те же епископы, один справа, второй слева от короля, вывели его, увенчанного короною и со скипетром в правой руке и королевским жезлом в левой, из церкви и проводили до палат. Затем вся процессия прошла на хоры. Король тем временем освободился от короны и королевских риз и, возложив на свою голову более легкую диадему и облачившись в приготовленные для него одежды, направился на трапезу; архиепископы, епископы, аббаты и прочие клирики воссели с ним за стол, каждый на свое место, сообразно сану и достоинству. Графы, бароны и рыцари воссели за иные столы, и началось славное пиршество.

Вышеописанное великолепное торжество, к сожалению, оказалось омрачено весьма зловещим эпизодом. Накануне король запретил кому бы то ни было из евреев, будь то мужчина или женщина, присутствовать на обряде венчания на царство; предосторожность вовсе не лишняя: во всякой разгоряченной толпе возможны беспорядки, а народу по столь великому случаю в изобилии раздавали мясо и вино. Однако, несмотря на запрет, многие из богатых евреев захотели прийти на коронацию. Дворцовая стража, действуя на свой страх и риск, принялась наводить порядок. Бенедикт из Питерборо сообщает о побоях и ранениях, в том числе и смертельных. Так, он рассказал о некоем Бенедикте, еврее из Йорка, который, будучи избит, почувствовал себя при смерти и попросил его крестить… Сверх того, лондонские горожане, услыхав о случившемся у врат Вестминстера, напали на дома евреев в городе: одних убили, а у других спалили жилища; евреи обратились в повальное бегство: некоторые из них пытались укрыться в лондонском Тауэре, другие — у друзей.

На следующий день после коронования король Ричард, узнав о произошедшем, послал в город стражников. Несколько виновных были схвачены и подвергнуты допросу. Троих из них, по приговору суда, повесили: одного за грабеж, двух других за поджог. Кроме того, король допросил крещеного еврея, потребовав у него ответа на вопрос: действительно ли тот стал христианином? Последовал отрицательный ответ. «Как это может быть?» — обратился Ричард к архиепископу Кентерберийскому. «Коль не стал сей человеком Божиим, знать, остался он человеком диавола», — ответил не раздумывая архиепископ. И в самом деле, продолжает хронист, тот, который стал было христианином, вернулся к закону иудейскому. Король Ричард затем разослал гонцов и свои послания по всем графствам Англии с запрещением налагать руки на евреев и предписанием для них королевского мира.

День 5 сентября был посвящен принятию присяги на верность: сначала королю присягнуло духовенство: архиепископы, епископы, настоятели монастырей, затем присягали графы и бароны земли английской.

Но уже очень скоро Ричард Первый, король Англии, вспомнил о своем великом замысле и вновь стал печься только об одном: о походе в Святую землю. Это и стало главным содержанием и как бы эмблемой всего его царствования. Стоило ему помазаться на царство, как все действия, которые он мог предпринять уже как король, имели своей целью осуществление этого заветного замысла и тем самым исполнение обязательства, принятого в свое время его покойным отцом и им самим перед рядом сменявших друг друга пап, тревожившихся об участи Иерусалима, особенно после того, как Святой Град вновь оказался в руках неверных. Так что, вернувшись после коронации в свои поместья, бароны «нимало не успели вновь обжиться».

Так поэт Амбруаз, который оставил нам подробнейшее описание экспедиции, позволяющее проследить ее ход от начала до конца, описывал озабоченность короля, понимавшего, что его ждет за морем, — ведь Ричард знал, что сталось с участниками прежних крестовых походов, будь то бароны или простолюдины.

Намерение покинуть королевство подразумевало, среди прочего, и необходимость учредить администрацию, которая могла бы заменить королевскую власть. Стоит потому присмотреться, как именно Ричард тогда назначал юстициариев — так именовались судьи, возглавлявшие выездные суды с расширенными полномочиями. Ренуф де Глянвилль, исполнявший эту должность, попросился в отставку, ссылаясь на преклонный возраст и усталость; в то же время он попросил у короля разрешения присоединиться к походу в Святую землю, против чего король не возражал. На освободившееся место Ричард назначил двоих: епископа Даремского Гуго и Уильяма Мандевилля, графа Омальского. Немного погодя он назначил Жана, брата Гийома ле Марешаля, хранителем и приемщиком доходов в Палате Шахматной доски, иными словами, главным казначеем королевства. Впрочем, Жан не засиделся на этой должности. Несколько позже, прежде чем покинуть Англию, король выбрал в канцлеры Уильяма Лонгчампа, епископа Илийского, о котором еще будет случай поговорить.

Своему брату Джону Ричард поручил подавить бунт Рис-ап-Гриффина, объявившего себя королем Южного Уэльса. Вскоре бунтовщика удалось привести к повиновению; Ричард, впрочем, отказался его принять. Но более всего времени и сил отнимала у него обширная ревизия, которую он затеял, надеясь увеличить свои доходы. Теперь все бальи и прочие судейские чиновники, виконты и другие представители короля в подвластных тому землях отчитывались перед своим сувереном. В самом деле, задуманный поход не мог состояться без многочисленного и хорошо оснащенного флота; нужны были также кони, а главное, люди, которым (пусть даже они отправились в поход добровольно) надо платить жалованье, давать пищу и т. д. Так Ричард додумался до торговли должностями, став, быть может, первым монархом, которому подобное пришло в голову. Механизм оказался простым: король вызывал бальи или виконта и требовал денег, а тех, которые не могли откупиться, велел бросать в темницу. По крайней мере так поступал он с теми чиновниками, которые особенно ревностно служили его отцу, тем самым еще раз («Да-и-Нет»!) изменяя линию своего недавнего поведения на противоположную. «И все пошло у него на продажу, равно должности, владения, графства, виконтства, замки, города, промыслы и иные подобные вещи», — замечает Бенедикт из Питерборо. Епископы не избежали общей участи. Гуго Даремский покупает навеки для себя и своей церкви сначала домен, потом все графство Нортумберленд со всеми его замками и имениями. Передав же в пользование короля еще тысячу марок серебром, епископ решил, что с короля, пожалуй, будет довольно, и постарался снискать расположение Ричарда, заявив, что помнит о своем обете идти в Иерусалим. Король тем удовлетворился. Тогда Гуго отправил послов к папе, чтобы понтифик тоже узнал о его обете и смог по достоинству оценить усердие столь ревностного архиерея.

* * *

Остаток сентября прошел для Ричарда в переговорах о различных сделках и распродажах. Джеффри, епископ Винчестерский, купил два добрых манора; Самсон, аббат монастыря Святого Эдмунда, приобрел манор в Милденхолле, утверждая, будто тот всегда служил его монастырю, и уплатил за это тысячу марок; Уильям Лонгчамп, епископ Илийский, как утверждали, внес три тысячи фунтов серебром за пожалование ему должности канцлера, иными словами, купил пост министра юстиции. «В самом деле, — писал об этом Ришар де Девиз, — король со многим усердием облегчал бремя всех тех, кого несколько отягощало их серебро, жалуя всякому по его вкусу должности и владения». «Я бы и Лондон продал, найдись на него покупатель», — признавался король. Если верить Бенедикту из Питерборо, Ричард собрал огромную казну, в которой, похоже, было больше серебра, чем у любого из его предшественников.

До сих пор Ричард жил главным образом в Нормандии или в Аквитании. Он едва знал свой островной домен и видел в нем прежде всего источник доходов. И в самом деле, хозяйство Англии развивалось и росло, чему немало способствовали порядки, навязанные пусть твердой и грубой, но зато бесспорно умелой рукой Генриха II. Страна, которую отец Ричарда принял в состоянии полной анархии, была поставлена под надзор юстициариев и окружных судей, а те умели добиваться мира и согласия, потребных для извлечения доходов, завершавших свой путь в сокровищницах Палаты Шахматной доски.

Нельзя тем не менее не упомянуть здесь и о той зловещей картине, которую увидел в английских городах Ришар де Девиз, — впрочем, поостережемся принимать его свидетельство за чистую монету, хотя и оспаривать его вряд ли стоит: автор говорит не от своего имени, но вещает устами некоего старого английского еврея, который уговаривает своего молодого французского единоверца перебраться в Англию. Эту последнюю он расписывает как благоденствующую землю, где, выражаясь библейским языком, «течет молоко и мед»1. «Как будешь в Англии, смотри, если в Лондон попадешь, советую побыстрее убираться оттуда; уж очень не нравится мне этот город. Там полно людей всякого рода и от всех народов, которые только есть под солнцем, и всяк со своими пороками и своими нравами. Нет только вполне невинных; вот квартал, где если чем и богаты, так это всякой прискорбной скверной; а следующий и того лучше, там уже, считай, совсем отпетые злодеи. Я помню, кому это все говорю, не думай, — продолжает он, — знаю, что у тебя поболе будет, чем это обычно бывает в твоих летах, и горячности духа, и свежести памяти и даже довольно, чтобы умерять то или другое, осмотрительности, а она-то и делает человека рассудительным. Не страшит меня и то, что мне, тем паче тебе, не с кем там иметь дело, кроме разве что людей, живущих дурно; ибо нрав вырабатывается в общении с другими, так что с кем поведешься, как говорится… Ладно, ладно. Поезжай в Лондон. Эх, да что там! можешь мне верить: сколько ни есть всякого зла и разной злобы в мире, незачем искать их, рыская по всем краям всех частей света, ибо все это вместе и сразу ты найдешь в одном-единственном городе». И старший перечисляет все ужасы, очевидцем которых он был: игры в кости, балаганы, театры, кабаки, торговцы всякого рода соблазнами.

Далее этот псевдоеврей со знанием дела пускается в пространное перечисление: «Гистрионы, продавцы девочек, евнухи, гараманты, волокиты, педофилы, педерасты, содомиты, бродяги, торговцы зельем, паразиты, гадалки, отравители, лунатики, волхвы, мимы, нищие, шуты, и всяким таким отродьем кишат те места. Так что, коли не желаешь соседствовать с тварями, всякой мерзости преисполненными, не селись в Лондоне. Про людей ученых или религиозных или евреев я, конечно, не говорю, хотя, коль уж речь о жизни рядом с людьми дурными, то позволю себе остаться при своем мнении, а оно таково: и им в подобных обстоятельствах весьма затруднительно быть и оставаться совершенными».

После этого урагана обличительства наш еврей переходит к обзору главных городов королевства: «Как соберешься в Кентербери, смотри, можешь сбиться с пути… Да и стоит ли тратить силы на дорогу? Все, что там есть, посвящено одному только обычаю, и только его там все с некоторых пор усердно блюдут, почитая словно бы какого-то бога — это прежнего архиепископа Кентерберийского, значит — и до того эти люди доходят, что умирают средь бела дня от нехватки хлеба, лишь бы остаться в праздности». Еврей намекает на запрудивших город многочисленных паломников, пришедших поклониться «святому Фоме Мученику» (Томасу Бекету). «Рочестер и Чичестер не более чем невзрачные местечки, и непонятно, почему они зовутся городами… Оксфорд с трудом дает жить своим обывателям, уж и не знаю, чем они кормятся. Эксетер питает одним и тем же кормовым зерном и людей, и вьючный скот. Бат выстроен среди ущелий, в самых их низинах, и потому дышит грязным воздухом и сернистыми испарениями, проникающими на поверхность земли из выходов преисподней. Не стоит тебе искать обитель в городах сверхперенаселенных, каковы Вустер, Честер, Херефорд, к тому же эти валлийцы малопочтенны и никогда не бывают почтительными. Йорк переполнен шотландцами, и хотя это вроде бы человекоподобные существа, однако гомункулы сии весьма зловонны и бесстыдны. Или и его почвы всегда гнилостны по причине болот, кои суть его окрестности. В Дареме, Нориче или Линкольне слишком мало богатых людей, тебе подходящих, и не слыхать французской речи; в Бристоле нет никого, кто бы не был или не оставался бы мылоторговцем, а известно ведь, что французы почитают мылоторговцев примерно так же, как пачкунов; а вне городов и укрепленных мест нет, в сущности, никаких жителей, кроме грубой деревенщины; во всякое время ты вправе полагать таковой людей из Корнуолла, ибо их считают примерно тем же, чем во Франции числятся фламандцы (!); хотя область, ими населенная, сама по себе весьма богата, по причине обильных рос с небес и плодородности земли. Впрочем, как ни судить о местах, где можно искать чего-либо доброго, такового во всех упомянутых много меньше, чем в одном-единственном городе: это Винчестер».

И вслед за этим наш еврей пускается в безмерные славословия городу Винчестеру, «Иерусалиму евреев»: «Лишь здесь воистину наслаждаются постоянным миром и нерушимым спокойствием, ибо град сей есть подлинное училище благого жития и истинного добронравия; тут доподлинно обретешь людей в человеках; тут достанешь хлеб и вино воистину почти за ничто, ибо в городе этом монашествующие преисполнены кротости и милосердия, чиновники же судят справедливо, щедры и добродушны, граждане преисполнены веры и чрезвычайно просвещены, женщины прекрасны и целомудренны, и малого недостает мне самому, чтобы отправиться туда и зажить по-христиански там, христианином среди этих христиан: вот куда, вот в какой город советовал бы я тебе отправиться, в сей град среди городов, который есть мать им всем и лучше их всех». Насколько достоверно и сколь искренно это живое и очень неравнодушное к современной автору Англии описание? Едкая его насмешливость как бы говорит: понимайте, как знаете, догадывайтесь сами. Что ж, этот Ришар де Девиз был монахом обители Святого Суитина, находящейся именно в Винчестере. Ту же иронию мы находим и в его рассказе об избиениях евреев; правда, здесь его юмор приобретает жуткий, кладбищенский оттенок — но при этом автор не упускает случая подчеркнуть, что в Винчестере, где принято вести себя «цивилизованно», как подобает «просвещенным гражданам», никаких гонений на евреев в те дни не было.

* * *

Если Ричард и питал какие-то чувства к Англии, то они, во всяком случае, не могли удерживать его на острове. Какое-то время ушло на улаживание запутанных дел его брата Джеффри, епископа Йоркского, но здесь так и не вышло ничего путного, и Ричард решил пока отстраниться. Свои французские заботы король попытался переложить на плечи Гийома де Мандевилля, а сам непрестанно думал о близящейся экспедиции на Ближний Восток.

Примерно тогда же он принял Ротру, графа Перша, прибывшего к нему для обсуждения приготовлений короля Франции: Филипп Август на собрании в Париже поклялся приложить все старания и прибыть на Пасху в Везеле, дабы, по уже прочно установившемуся обычаю, отправиться в Иерусалим именно оттуда. Филиппа интересовали намерения короля Англии и его баронов на этот счет, а также место и время возможной встречи двух королей. Ричард созвал такое же собрание в Лондоне, и бароны пообещали прибыть в Везеле к 1 апреля.

В том же ноябре в Дувр явился кардинал Жан д'Ананьи, папский легат. Ему устроили торжественную встречу в Кентербери, где легат стал судьей в споре между архиепископом Балдуином и монахами Свято-Троицкого аббатства; тяжбы эти, впрочем, к его прибытию поутихли. Сам король Ричард несколько раз присутствовал на службах в Вестминстере, в храме Святого Эдмунда, где принимал участие в праздновании дня памяти этого святого. Затем он также прибыл в Кентербери для разрешения упомянутого спора. Король решил отменить выбор некоего Роджера Норрея в качестве настоятеля. После переговоров с прелатами и аббатами Ричард и Алиенора добились смещения того, кто не был угоден монахам, и переместили его в аббатство в Эвешаме. Ричард действовал в обычном для себя духе, заботясь прежде всего о мире и спокойствии, которые должны царить на острове во время его отсутствия.

Вскоре, в декабре, в Кентербери приехали для присяги король Шотландии Уильям с братом Давидом. После торжественной церемонии король Англии передал гостям замки в Роксборо и Берике. Он согласился даже на то, чтобы освободить их наследников от всякой вассальной зависимости и подданства в отношении английского престола; при этом сокровища, собранные для будущей экспедиции, увеличились на сумму в 10 тысяч фунтов стерлингов. В том же месяце Ричард даровал своему младшему брату Джону еще четыре графства: Корнуэлл, Девон, Дорсет и Сомерсет. Но более всего король одарил свою мать, Алиенору, вдову и трижды королеву: во-первых, королеву того королевства, которое король Генрих I, дедушка его отца, отдал своей супруге, королеве Матильде; во-вторых, того, которое король Стефан отдал своей супруге, королеве Аделаиде; и, в-третьих, того, которое досталось ей самой от Генриха II. Никто из восседавших прежде на английском престоле не обладал могуществом, сравнимым с той личной властью, которую отныне приобретала эта женщина.

Собрания, проходившие в Кентербери, не могли не увенчаться возведением Джеффри на архиепископскую кафедру в Йорке, что должен был официально утвердить папский посланник. Тем не менее против бастарда Джеффри высказывались многие из сильных мира сего, в том числе Гуго де Пюйсе, епископ Даремский, и, возможно, по наущению Ричарда, Губерт Солсбери; но кардинал д'Ананьи остался непоколебимым и ратифицировал его избрание, которое было конфирмировано папой Климентом III в марте следующего года. «После чего всяк возвратился в свои пределы, славя великодушие и великолепие короля».

Ричард оставил Кентербери, полагая, что он уладил споры и достиг мира и согласия в своем островном королевстве. 5 декабря он окончательно утвердил избрание своего брата Джеффри. Доброй воле, выказанной королем, никак не помешали три тысячи фунтов стерлингов, врученные удовлетворенным братом. Итак, открывалась дорога на Дувр, в гавани которого уже стояли многочисленные суда, построенные или приобретенные им в других английских портах во время подготовки к великому переходу.

Было 11 декабря, канун Дня святой Люсии, когда сам он взошел на палубу судна. Ричард намеревался провести какое-то время в Кале, во Франции. Его радостно принял Филипп, граф Фландрский, и сопроводил до Нормандии. Примерно тогда же пришла весть о смерти Гийома, короля Сицилии, графа Апулии и князя Капуи, женатого на сестре Ричарда Иоанне. Ричард некогда сопровождал сестру во время ее путешествия по югу Франции, когда она направлялась на встречу со своим женихом. Гийом умер в Палермо, не оставив наследника. Он словно предвидел это, ибо загодя, несколько лет назад, назначил наследницей свою юную тетю Констанцию, дочь Рожера II Сицилийского, которая стала женой Генриха, сына германского императора Фридриха Барбароссы. Это решение имело долговременные последствия для будущего как Сицилии, так и Империи. Но Танкред Леччийский, родившийся вне законного брака и приходившийся племянником королю Гийому, нарушил клятву, принесенную им в свое время Констанции, и объявил о своих притязаниях на Сицилийское королевство. Ричард должен был посетить остров на пути в Иерусалим, что оказалось на руку его сестре Иоанне.

Между тем приближалось Рождество. Ричарду надо было созывать свой первый коронный Королевский суд в Бюре, в Нормандии. Он и созвал его со всей приличествующей торжественностью.

Через несколько дней Ричард повстречался с королем Франции, чтобы обговорить подробности предстоящего отправления. Источники сообщают, что встреча имела место в Ге-де-Сен-Реми, по-видимому, 30 декабря; утверждение же договора датируется 13 января. Ге-де-Сен-Реми (или «Брод святого Ремигия») расположен как раз посередине между Дрё и Нонанкуром, и похоже, что между двумя указанными датами Ричард проводил время в Вернёй-сюр-Авр. Как бы то ни было, два короля заключили договор, скрепив его должным образом печатями, и поклялись содействовать друг другу и хранить верность взаимным обязательствам касательно жизни, здоровья и владений друг друга. Кроме того, они поклялись действовать в союзе при любом нападении на город Руан во владениях английского короля или на город Париж в домене короля Франции. Возможно, этот документ принадлежит к числу самых первых свидетельств возрастающего значения Парижа для французского королевства. Можно не сомневаться, что Филипп Август чувствовал, что Париж превращается в столицу — каковое понятие его предшественникам на французском троне было неведомым и чуждым, да и на протяжении последующего столетия ничуть не утвердилось. Это представление укоренится в будущем, когда за него ухватится Филипп Красивый: именно при нем Париж — город, который его предок и тезка вымостил брусчаткой и обнес высокими стенами, изменив весь архитектурный план и устроив Торговые ряды, и на правом берегу которого возвел башню Лувра (открытую вновь нашим двадцатым веком), город, в котором этот Филипп подолгу и охотно жил, — станет местом пребывания парламента и Генеральных штатов, подобно тому, как при Филиппе Августе, в первые годы XIII века, он стал университетским городом.

Итак, оба короля поклялись использовать свои военные силы для обороны главных городов, нормандского и французского. Вслед за королями в том же присягнули графы и бароны, обязавшиеся также не воевать друг против друга на то долгое время, пока будет продолжаться крестовый поход. Архиепископы и епископы, в свою очередь, обязались карать отлучением от Церкви тех, кто посмеет нарушить эту клятву и этот договор о мире. Еще одна статья предусматривала, что в случае если кто-то из двух королей умрет во время экспедиции, переживший его король обратит деньги и людей усопшего на исполнение служения Божия. Наконец, согласно этим договоренностям, если ни тот, ни другой короли не успеют к назначенному сроку, то есть к 1 апреля, то они откладывают встречу и обязуются прибыть в Везеле ко Дню святого Иоанна Крестителя (24 июня).

Все это было предпринято ради мира и согласия между двумя великими державами Запада, решившимися оказать помощь Святой земле. Однако всего не предусмотришь: 15 марта умерла королева Франции Изабелла Геннегауская. Белокурая хрупкая королева произвела на свет двух близнецов, но ни младенцы, ни мать не выжили. Всех троих погребли в Сен-Дени, где уже в наше время нашли посмертную маску двадцатилетней королевы. Оттиск не сообщил ничего существенного о принцессе, числившей среди своих предков Капета, кроме представления о ее пленительной белокурости и слабом здоровье. Это событие, однако, не задержало начало похода.

В феврале Ричарда посетили королева Алиенора и Аделаида, сестра короля Франции. Их сопровождали епископы королевства Английского, а также братья короля — Джон и Джеффри. Король подтвердил звание и полномочия канцлера, которыми он наделил Уильяма Лонгчампа, епископа Илийского; его же он избрал своим юстициарием для Англии, тогда как Гуго, епископу Даремскому, поручалось исполнение тех же обязанностей разъездного юстициария по течению рек Хамбер, Уз и Трент, вплоть до верховий Кингстон на Халле, то есть до земель короля Шотландии. От своих братьев король потребовал клятвы не возвращаться в Англию в течение ближайших трех лет без его ведома и позволения. (Впоследствии, однако, Алиенора под давлением обстоятельств будет вынуждена разрешить Джону вернуться на остров.) Впечатляет число привилегий, которые Ричард предоставил монастырям в своих доменах: 3 февраля он побывал в аббатстве Спаса в Ла-Реоль, 7 марта в аббатстве Благодати Божией в Сен-Жан-д'Анжели, а накануне отправления в Святую землю посетил Монтьернёф. Тогда же он основал в Тальмонде монастырь Места Божия и монастырь Святого Андрея Гурфэйльского в Фонтене. Традиционные дары перед крестовым походом вошли в обычай, а такими обычаями он не пренебрегал.

Пребывание Ричарда во Франции, где он усиленно готовился к приближающемуся отплытию, омрачилось очередной дурной новостью, пришедшей в марте 1190 года. За несколько дней до Вербного воскресенья евреи Йорка, страшась избиений, решили укрыться от преследователей в городской башне. Простонародье ненавидело евреев, которые, будучи по большей части ростовщиками, давали под заклад взаймы, так что со временем почти все обыватели оказывались их должниками, особенно в городах, где скапливалось множество бедного и впавшего в нужду люда. Муниципальные власти угрожали взять башню приступом, и укрывшиеся евреи совершили массовое самоубийство, разведя огонь в своем убежище. Тем временем некоторые горожане разграбили еврейские дома, намереваясь сжечь свои долговые расписки и вообще записи о долгах. Уильям Лонгчамп приказал арестовать представителей городских властей и разыскать инициаторов погромов. Это стало одним из первых его деяний на посту юстициария.

Король Англии между тем предпринял очередную карательную экспедицию в Гасконь, откуда пришли вести о новых разбойничьих вылазках неуемных басков против паломников, шедших на поклонение в Сантьяго-де-Компостела. К тому времени за басками уже прочно закрепилась дурная слава неисправимых злодеев: автор «Путеводителя паломника Святого Иакова» Эмери Пико среди прочего повторяет прежние и расточает новые инвективы против хищных и лживых басков: «Народ этот варварский, отличный от всех народов и по обычаям, и по природе, исполненный злобы, окрасом черный, ликом безобразный, распутный, извращенный, коварный, неверный, порочный, сластолюбивый, пьянствующий» — перечисление еще далеко не закончено! — «искушенный во всяческом насилии, свирепый и по-звериному дикий, нечестный, жестокий и сварливый, неспособный ни к какому доброму чувству, носитель всех пороков и всякой неправды… За одно су наваррец или баск убьет француза не задумываясь». Разделял ли Ричард столь мрачные воззрения? Во всяком случае, на этот раз он действовал стремительно. Один из атаманов шаек, нападавших на пилигримов, Гийом де Шизи, был схвачен после осады замка, из которого он совершал набеги, и повешен «высоко и коротко».

После этого король вернулся в Шинон, дабы отдать последние распоряжения перед отплытием.