I

Звонок настойчиво приглашал зрителей занять свои места. Тамара Павловна очень хорошо представляла себе картину, которая повторялась каждый вечер. Пестрая людская масса шумно, как река, заполняет проходы и, разбегаясь на мелкие ручейки, поглощается секторами. Хлопают откидные сиденья кресел. Девушки в белых халатах с переменным успехом предлагают мороженое в вафельных стаканчиках. Воздух наполнен гомоном жизнерадостной весенней ярмарки.

Вот появляются оркестранты. В темных брюках и белых рубашках без галстуков, с расстегнутыми воротничками, они придают помещению обжитой, домашний вид, словно играют не в цирке, а на небольшом семейном празднике.

Бодрый марш напомнил Тамаре Павловне о раз и навсегда заведенном порядке. Представление начинается парадом участников программы. Она сбросила халат, несколько раз повернулась перед зеркалом и, убедившись, что костюм в порядке, вышла из комнаты.

Несмотря на будничный день, цирк был полон. Ведущий громким, хорошо поставленным голосом в неестественно восторженной манере читал приветственное стихотворение. Обойдя арену, артисты разбрелись в ожидании своего выхода. Тамара Павловна Аверская вернулась к себе.

Этот час перед выступлением она привыкла проводить в уединении, внутренне подготавливая себя к трудному номеру.

Полет под куполом цирка считался коронным номером программы. Когда гас свет и сухая барабанная дробь леденила нервы, цирк цепенел от страха и ожидания. Луч прожектора выхватывал только Тамару, стоящую на ракете. Аверский висел под ракетой и в темноте не был виден. Она неожиданно бросалась вниз. Все понимали, что это всего лишь цирковой трюк, и тем не менее в этот момент в зале всегда раздавался чей-то испуганный возглас. Неслышно раскручивались невидимые шелковые тросы, соединявшие ее с Олегом. Луч прожектора сопровождал легкую, как птица, женщину, которая неслась над самой ареной...

Тамара Павловна села за столик и уставилась в зеркало. В дверь постучали.

— Войдите, — разрешила Аверская, не поворачивая головы.

В зеркало было видно, как в открывшуюся дверь вошел Олег. Круглое полнеющее лицо улыбалось. Неизменные темно-синие брюки и белая шерстяная рубашка с коротким рукавом, туго обтягивающим его огромные рельефные бицепсы.

Тамара поднялась и подала ему руку. Олег прикоснулся к ней губами и мягко, но настойчиво сказал:

— Пора.

Волнение, обычное перед выступлением, не пугало ее. Она знала, что за ним последует состояние собранности, которое позволит выполнить упражнение легко и непринужденно. Она улыбнулась чему-то своему, затаенному, мягко освободила руку и вышла в коридор.

На манеже заканчивали выступление Виктория и Валентина Костюковы. В бледно-зеленых открытых купальниках, задрапированных легкой прозрачной тканью, и черных чулках, они медленно передвигались по кругу, жонглируя булавами. Черные чулки удачно подчеркивали длинные стройные ноги юной Валентины. Хорошо зная, какое впечатление она производит, девушка все время, пока старшая сестра работала с предметами, томно прохаживалась вдоль барьера, стараясь в каждом движении передать все очарование молодого гибкого тела.

Не замечая, а может быть, не желая замечать, с каким восхищением смотрит Олег на выступление сестер, Аверская громко, так, чтобы слышали другие, сказала:

— Ты не находишь, Олег, что они имели бы более шумный успех в варьете?

— Напрасно ты злишься. Они выглядят вполне прилично. — В его голосе послышалось раздражение.

— Ах, я забыла... Прости...

Мимо прошли Костюковы. Валентина приветливо махнула рукой и задорно пожелала:

— Ни пуха, ни пера, Олежка!

На лице Олега расплылась счастливая улыбка.

Наконец раздалось резкое, как удар хлыста:

— На выход!

Тяжелый, словно театральный занавес, халат скользнул к ногам. Олег не успел подхватить его. Не замечая этого, Тамара легко бежала по проходу навстречу свету и аплодисментам.

— Тамара и Олег Аверские! — успела она услышать окончание фразы.

Раскланиваясь, Тамара подняла глаза, окинула верхний ряд кресел и пояс прожекторов над ними, напоминающих светящиеся иллюминаторы большого океанского корабля. Черная бархатная петля на эластичном тросе спустилась из-под купола цирка. Тамара Павловна продела в нее руку и негромко крикнула:

— Ап!

Под веселый ритм мелодии Аверская медленно поднималась все выше и выше к трапеции.

Внимание публики было сосредоточено на ней, и почти никто не заметил, как под куполом цирка появилась серебристая ракета с висящим под ней человеком. Ракета медленно двигалась по кругу. На мгновение она поравнялась с Аверской.

— Ап!

И под куполом неслись уже двое.

Близился финал. Тревожно забеспокоился барабан, заливаясь сухой дробью. Погас свет. Луч прожектора метнулся и через несколько секунд разыскал ракету. На ней, держась за трос, стояла строгая и одинокая Аверская. Скорость нарастала. Глубоко вдохнув воздух, Тамара бросилась в темноту.

Ярко вспыхнул свет. Оркестр грянул торжественный марш и нестройно смолк. На манеже лежала Аверская. На фоне ярко-красного бархатного ковра резко выделялась белая беспомощная птица, так трагически закончившая свой полет. Несколько человек бросилось к ней. Ведущий, утратив всю свою торжественность, неуверенным голосом объявил:

— Представление отменяется в связи... по причине... — не подобрав подходящего слова, он развел руками. — В общем, сами понимаете.

Зал опустел. Многочисленные тросы и веревочные лестницы, теперь никому не нужные, словно снасти покинутого парусника, беспомощно болтались в воздухе. И только прожектор, который забыли выключить, продолжал освещать часть арены.

Когда скорая помощь увезла Аверскую, администратор цирка позвонил директору. Директор, Альберт Иванович Мацуйко, с работы ушел рано. Ныла поясница. В такие дни Мацуйко говорил, что ему «боком вылазит война», и шел домой принимать новейшее средство от радикулита, которое, впрочем, помогало ему не лучше старых.

Услышав телефонный звонок, Альберт Иванович поднялся с дивана и, скривившись от резкого укола в поясницу, поднял трубку.

— Я слушаю.

Голос из трубки сообщил:

— Аверская разбилась... Оборвались тросы...

Не дослушав фразы, Мацуйко бросил трубку и стал одеваться.

В коридоре у дверей директорского кабинета стояли секретарь парторганизации Березин и председатель месткома. Солик успел снять чопорный смокинг ведущего и теперь в простеньком сером пиджаке имел неприглядный вид. Когда появился директор, он даже вздрогнул и на какой-то миг приподнял плечи, словно ожидая удара. К ним подошел Олег. Уловив тревожный вопрошающий взгляд Мацуйко, он виновато развел руками.

— Т-тросы оборвались, — заикнувшись, сказал тихо. Сильные руки сжались в кулаки. Он хотел что-то добавить, но обвел всех взглядом и, повернувшись, не спеша пошел по коридору.

— Ну? — только и смог выдавить Мацуйко.

— Поехали в больницу, — предложил Березин.

По пути домой и позже, уже в кровати, Альберт Иванович никак не мог объяснить себе причину несчастного случая. Оборвались тросы. Но почему? Ведь они сделаны с большим запасом прочности. Вчера все было хорошо, а сегодня не выдержали!

Утром директор вызвал к себе Березина и Солика.

— Как могло такое произойти в нашем цирке? — сразу после приветствия начал Мацуйко. — Что будем делать?

— Я думаю, Альберт Иванович, в первую очередь следует еще раз проверить все средства страховки. А мы на партбюро заслушаем Клавдия Борисовича. Ведь он у нас отвечает за технику безопасности.

— Почему это меня? — запротестовал Солик. — Отвечаю не только я.

— Не бойся, — перебил Мацуйко. — Я от ответственности не отказываюсь. Косвенно и я виноват, и ты, и он. Ну, а где непосредственный виновник?

— Я предлагаю, Альберт Иванович, — сказал Солик, обращаясь к директору, — сообщить в милицию.

— А при чем здесь милиция? — удивился Березин. — У них своей работы хватает.

— Пусть разберутся, почему лопнули тросы. А может, их специально подпилили, откуда вы знаете? — Солик повернулся к Березину, ожидая ответа.

— Скажете такое. Да кто из них способен на такую гадость? Кто, по-вашему?

— Не знаю. Вот пусть милиция и разбирается.

— Милиция здесь ни при чем, — сказал Мацуйко. Помолчал, посопел. — А вот прокурору района сообщить мы обязаны.

 

II

Я шел к прокурору, уже догадываясь, зачем тот вызывает. Секретарь прокурора, худенькая Людочка, поступила на работу сразу после окончания школы. За два месяца она никак не могла привыкнуть к новой обстановке и каждое сообщение о несчастном случае или преступлении искренне переживала. От нее я и узнал, что в цирке разбилась воздушная гимнастка Аверская.

«Ну, уж на этот раз меня не уговоришь, — решил я про себя. — Буду заниматься только делом Деркача».

Постояв перед дверью, я, как спортсмен перед стартом, привел в порядок дыхание и вошел в кабинет.

Прокурор молча показал мне на стул и протянул сообщение дирекции цирка. Я прочитал сообщение, не говоря ни слова, положил обратно на стол. Так мы и сидели несколько минут, не разговаривая. Первым молчание нарушил я:

— Вы хотите подсунуть этот материал мне? Юрий Николаевич, что я с ним буду делать? Тут же нет работы для следователя. Пусть кто-нибудь из помощников проверит и вынесет постановление об отказе в возбуждении дела.

— Почему об отказе? А может, о возбуждении?

— Согласен. Может быть, и надо кого-то наказать за нарушение техники безопасности. Но мне некогда заниматься этим. Вы же знаете, Деркач признал за собой еще пять магазинов. Нужно приобщить новые документы, провести очные ставки, предъявить обвинение. А у меня срок по делу кончается.

— Значит, срок продлить надо.

— А потом сами ругать будете.

— Можешь не сомневаться, буду. А сообщение возьми. Через десять дней доложишь результаты. Все.

Вернувшись к себе, в кабинет, я долго не мог успокоиться. Опытный рецидивист признался в двенадцати кражах, а у меня нет времени закрепить его показания! А если он завтра откажется, тогда что?

Деркач специализировался на ограблении магазинов. Причем делал это хитро. «Потрусив», как он сам выражался, магазин в райцентре, Деркач сразу переезжал в другую область. Это дало ему возможность около года продержаться на свободе. В камере Деркач ни с кем не разговаривал. Он молчал, иногда что-то нашептывал себе под нос. Несколько «зеленых» воришек с восторгом и страхом смотрели на него. Еще бы! Сидеть в одной камере с самим Деркачом!

Если бы они знали, о чем думала камерная знаменитость! Деркач почувствовал, что страшно устал от полулегального существования, вечного страха и попоек в одиночестве. Он внутренне надломился. Во сне его навещали друзья детства, давно уже добившиеся признания и уважения в обществе. А он, как был, так и остался вором.

На первом же допросе Деркач признался мне, но не во всем. Не скрою, мне приятно было сознавать, что дела, которые еще недавно считались бесперспективными, будут теперь раскрыты, и не кем-нибудь, а мной, Аркадием Титаренко.

И вот так некстати подвернулась эта чепуховая проверка. Придется ехать в цирк.

А через неделю я уже докладывал прокурору:

— Юрий Николаевич, нужно срочно возбуждать уголовное дело.

— Что я слышу! Раньше ты был другого мнения.

— Виноват, Юрий Николаевич, виноват. Но вы посмотрите, что получается. Олег и Тамара Аверские состояли в браке больше восьми лет. Год назад Олег сошелся со старшей Костюковой. Аверская очень переживала разрыв, но вела себя с достоинством. Через некоторое время все стали замечать, что Аверский увлекается младшей Костюковой. Валентина отвечала ему взаимностью, но потребовала официального оформления брака. На развод Аверская не согласилась, и между супругами отношения были натянутые. Известно, что перед последним, роковым, выступлением Аверские о чем-то поспорили. Не нравится мне вот еще что: тросы лопнули почему-то на одном уровне. Такое впечатление, будто их подпилили. Надо назначить экспертизу.

— Что говорит Аверский?

— Его я не успел допросить. Он уехал с бригадой в подшефный колхоз.

— Думаешь, очки набирает?

— Возможно. Я побеседовал с Соликом, с другими товарищами. Они мне все это и рассказали.

Юрий Николаевич поводил карандашом по табель-календарю, сделал несколько отметок.

— Возбуждай дело. Пятнадцать дней на расследование даю. Успеешь?

— Маловато. Дайте месяц.

— Если нет времени, передай дело Деркача Николаю.

— Зачем же так, Юрий Николаевич? Я постараюсь уложиться. И Деркача в срок передам в суд.

— Смотри. А теперь скажи, как здоровье Аверской? Ты хоть догадался...

— Представьте себе, что догадался. Врачи говорят: жить будет, выступать — нет. Сейчас в очень тяжелом состоянии. Свидание с ней не разрешили.

— Хорошо. Иди распутывай свои цирковые тайны.

Я допросил Аверского. Большой, сильный человек, отвечая на вопросы, суетился, ошибался в деталях, начинал сначала. По его поведению чувствовалось, что он не виновен.

Уверенность моя поколебалась только тогда, когда я получил заключение экспертизы. Документ гласил:

«Характер повреждений волокон обоих тросов позволяет прийти к заключению, что они были повреждены тупым предметом».

Надо было его найти.

«Кому могла помешать Аверская? — размышлял я, пока машина узкими, заполненными транспортом улочками пробиралась к цирку. Кто желал ее гибели? Старшая Костюкова? Если верить Солику, Олег уже охладел к ней, и смерть Тамары Павловны ничего бы не изменила. Кто еще? Валентина? Нет. О ней мне рассказали много хорошего. Значит, все-таки Аверский?» В его вину не хотелось верить. Вот тебе и чепуховая проверочка!

Я в сердцах махнул рукой и ударился локтем о дверцу.

— Так и машину сломать можно, — усмехнулся водитель. — Да вы не переживайте так, Аркадий Владимирович.

— А с чего ты взял, что я переживаю? Я, может, попробовал, плотно ли закрыта дверца.

— Не скажите. Вы уже минут пять вслух разговариваете.

— Это я свою речь на партсобрании репетирую... Вот что: ты езжай обратно. Юрий Николаевич поедет на завод. Он там перед рабочими выступает. Отвезешь, а тогда за мной возвращайся. Договорились?

Когда Аверский, зайдя в кабинет директора цирка, увидел меня, он растерялся и покраснел. «Ну, это ничего еще не значит», — решил я, а вслух сказал:

— Вы извините меня, товарищ Аверский, я вынужден осмотреть комнату, в которой вы переодеваетесь перед выходом на арену.

— Разве я... Неужели вы думаете, что я мог...

— Не расстраивайтесь. Я вас ни в чем не подозреваю. Но мой долг дать на все точный ответ. Для вас же лучше, если в деле будет документ о том, что в комнате ничего подозрительного не обнаружено.

— Я не против, — неуверенно начал артист. — Если надо, пожалуйста!..

Обыск всегда вызывал у меня двойственное чувство. По долгу службы я обязан был осматривать каждую вещь, не упуская мелочей. И мне приходилось вторгаться в личную жизнь людей. Иногда во время обыска раскрывались такие интимные тайны, что становилось просто неудобно.

Я осмотрел ящики стола. Вырезки из газет, записки Костюковой. Перечитывать их нет смысла. Во всех одно и то же:

«Приходи во столько-то. Целую. Виктория».

Кажется, все. Ничего подозрительного. Впрочем, для порядка надо посмотреть под мебелью.

— Загляните, пожалуйста, под шкаф и диван, — обратился я к Солику, а сам подумал: «Да что там может быть? В плохоньком рассказике автор обязательно бы запрятал туда окровавленный топор».

Солик нагнулся и вытащил из-под шкафа молоток. Я осторожно положил молоток на стол и стал изучать.

— Смотрите, на нем есть волокна. Откуда у вас этот молоток? — спросил я Аверского.

Тот с ужасом смотрел на стол, где лежал безобидный столярный инструмент. Губы Олега дрожали, лицо стало бледным. Он молчал.

— Олег, где ты его взял? — взволнованно спросил Мацуйко. — Объясни. Говори ты, ради бога, не молчи!

Аверский опустил глаза.

— Что же ты молчишь! — взорвался старый фронтовик. От волнения лицо его покраснело и напоминало перезревший помидор. — Тебе нечего сказать в свое оправдание? Мерзавец!

— Успокойтесь, Альберт Иванович, — вмешался я. — Не надо кричать. Мы разберемся во всем. А вам, Аверский, придется поехать со мной.

Аверский направился к выходу.

— В прокуратуру, — коротко бросил я шоферу.

Юрий Николаевич еще не вернулся с завода. Предложив Аверскому обождать в приемной, я пошел в свой кабинет и взял телефонную трубку.

— Коля, там в приемной сидит один гражданин. Артист цирка. Я тебя прошу, зайди поболтай с Людочкой. А заодно и за ним посмотри. Что? Нет, не арестованный, но может быть. Давай.

Не выпуская трубки из рук, я придавил рычаг телефона и набрал следующий номер.

— Институт? Позовите, пожалуйста, Лапинского. Лапа, ты? Здравствуй! У меня к тебе большая просьба. Я сейчас привезу к тебе молоток. Вам не надо? Подожди, дело серьезное. Нужно исследовать волокна. Покушение на убийство. Да. Понимаешь, надо попросить ребят, чтобы сразу посмотрели. Что? Работы много? Ты пойми, Виктор, я же не требую экспертизы вне очереди. Пусть только посмотрят предварительно и скажут. А потом в общем порядке, когда очередь подойдет. Спасибо, молодец. Съешь за меня конфетку.

Когда я вернулся из института криминалистики, прокурор был у себя. Он сразу стал выговаривать:

— Это что еще за мода — людей держать в приемной? Давно взысканий не имел?

— Послушайте, Юрий Николаевич. Я только что из института. Предварительно установлено, что волокна на молотке по цвету и по характеру ткани идентичны волокнам троса. Молоток нашли в комнате Аверского. Объяснить ничего не может. Что будем делать?

— Снова торопишься. Ты же говорил, что веришь Аверскому.

— Верить верю, а молоток?

— О молотке мы сейчас самого Аверского спросим. Приглашай сюда.

— Добрый вечер, товарищ Аверский, — приветствовал вошедшего Юрий Николаевич.

— Здравствуйте, — хрипло ответил Аверский.

— Хотим с вами побеседовать. Некоторые факты нам не ясны. Как вы считаете, почему оборвались тросы?

— Я уже говорил, что не могу этого объяснить. Может, износились. Может... Не знаю.

Аверский не поднимал головы. Смотрел он куда-то под стол, чувствовалось, что недоговаривает.

— Поймите, Аверский, сейчас вы должны говорить правду, и только правду. От правдивости ваших показаний зависит ваше будущее...

— Я ничем не могу помочь ни вам, ни себе.

Рот Аверского искривился в болезненной гримасе.

— Мы хотели услышать от вас правду, — голос прокурора стал жестче, — но вы не захотели ее нам открыть. Тогда слушайте. Пожалуйста, Аркадий Владимирович.

— Может, все-таки он сам расскажет? Нет? Ну ладно. Экспертизой установлено, что тросы оборвались не сами по себе, а были перебиты молотком, который мы обнаружили у вас в комнате. Молоток, по заявлению плотника, вы взяли у него за два дня до несчастного случая с Тамарой Павловной. В том, что ваша бывшая жена чуть не погибла, виноваты вы. Признаете это?

— Да.

— Тросы перебили вы?

— Да.

Прокурор внимательно посмотрел на меня. Я понял его взгляд. «Черт, опять будет упрекать меня в излишней доверчивости. Но ведь Аверский производил впечатление человека, не способного на подлость. Если не доверять людям, то нельзя работать следователем. Кто-то из ребят сказал: «Если почувствуешь, что сомневаешься в людях, просись на другую работу, ты больше не следователь».

— Я все расскажу. Можно воды?

— Пейте.

— С некоторых пор мне стало тяжело выступать в номере, сильно болели руки. И я заменил стандартные тросы более эластичными, с амортизаторами. Амортизаторы по инструкции в этом номере запрещены. Я не впервые работал с такими тросами и не думал, что они подведут.

— Почему же стандартные тросы оказались порванными?

— Один человек сказал мне, что за нарушение инструкции меня посадят. Он посоветовал те тросы, с которыми я выступал, спрятать, а стандартные перебить и показать следователю.

— Кто этот человек?

— Мне бы не хотелось называть его. Он желал мне добра.

— Его фамилия Солик?

— Да. Но как вы узнали?

— Очень просто. Он отвечает в цирке за технику безопасности. А вы говорите, желал вам добра. Он дрожал за свою шкуру. И все-таки, Аверский, вам придется отвечать перед судом, если только выяснится, что Тамара Павловна не знала о замене тросов.

— Она знала. Спросите у нее.

— Она в таком состоянии, что допрашивать ее опасно.

— Тогда не спрашивайте. Лучше накажите меня. Я виноват перед ней. Очень.

— Ну, на сегодня хватит. Подпишите протокол и можете идти.

— Куда?

— Домой, конечно. Если нужно, мы вас вызовем.

— Спасибо.

Когда дверь закрылась и в кабинете осталось двое, разговор возобновился.

— Что будем делать, Аркадий?

— Нужно поговорить с Аверской.

— Опасно. Вдруг это ее взволнует до такой степени, что ухудшится состояние здоровья.

— Но, чтобы правильно решить, как поступить с Аверским, нужно поговорить и с ней. Юрий Николаевич, я осторожно.

— Ну, давай.

В белом халате и шапочке я зашел в палату. Целая система ремней, бинтов и приспособлений поддерживала на весу когда-то сильное и ловкое, а теперь разбитое человеческое тело. Тамара Павловна лежала с открытыми глазами.

— Не разговаривайте, пожалуйста. Я буду задавать вам вопросы, а вы вместо ответа закрывайте глаза. Если «да» — один раз, «нет» — два. Хорошо?

Аверская медленно закрыла глаза и так же медленно открыла их.

— Вы знали, что работали на тросах с амортизаторами?

Знак согласия.

— А что это опасно?

Снова «да».

— Почему же вы шли на риск?

Аверская молчала. Глаза внимательно рассматривали меня, как будто хотели разобраться, для чего я пришел, для чего задаю эти вопросы.

— Простите, я нечетко сформулировал вопрос, Вам пригрозили?

«Нет».

— Вы не хотели разбивать номер?

«Да».

— Значит, чтобы не разбивать номер, чтобы не расставаться, вы рисковали жизнью? Но почему? Ведь вы могли найти другого партнера.

Аверская пристально смотрела на меня и, кажется, удивлялась: взрослый человек, знающий свое дело, разбирающийся в людях, а не может понять простой истины. В тишине палаты еле слышно раздались слова:

— Я любила его...

#img_3.jpg