Аэропорт Бен-Гурион был полон народа. Толпились туристы с большими чемоданами, полными надежд на солнечную погоду и чудесный отдых; местные, тоже с чемоданами, не менее, а иногда даже более пухлыми на вид, но спутать их с первой категорией не имелось возможности – слишком разными оказывались выражения лиц, манера разговаривать и даже походка; пограничники, служащие аэропорта – эти уже без чемоданов, зато со специально натасканными собаками.

Орали дети, бойко переговаривались люди на всех возможных языках мира. Собаки молчали, но смотрели очень выразительно.

Среди всей этой суеты особо выделялась группа без полосатых купальников, зато с такими постными, не побоюсь этого слова, даже кошерными лицами, что невозможно не вспомнить о том, что, собственно, идет Великий пост.

Нам требовались как раз последние, ведь мы прилетели в Израиль вместе с паломническим туром. Если честно, то просто потому, что мне приглянулся монастырь Святого Георгия, вырезанный в скале в очень живописном израильском ущелье, и я решила: а почему бы не отправиться туда на Новый год?.. Мысль, конечно, бредовая, но, как и все подобные мысли, необычайно яркая и навязчивая, поэтому я не только поддалась ей сама, но и втянула в авантюру молодого человека.

– Добро пожаловать на Святую землю! – бодро приветствовала нас полная темноволосая женщина, руководитель группы.

– А мы сегодня заедем свечку поставить? – тут же задала вопрос молодая девушка в платочке.

Мы с моим спутником переглянулись, уже осознавая, что попали.

Всю дорогу от аэропорта мы молча пялились в окно.

На заднем сиденье уже начали отмечать грядущий праздник, и высокий, массивный мужчина, пребывавший в предпраздничной стадии, очевидно, еще с самой Москвы, то громко хохотал, то неожиданно всхрапывал.

Паломники поджимали губы, и на ликах их еще отчетливее проступала тень неодобрения и аскезы.

До Нового года оставалось два дня. Холодно, но ни снежинки не срывается с суровых стальных небес. Никаких тебе наряженных елок или разноцветных украшений, словно о празднике и не слышали в этих местах. То ли дело в Москве, где предновогодняя суета начинается уже в конце ноября, улицы приветливо переливаются гирляндами, а витрины магазинов украшают елки самых разных видов и конструкций. Уже стемнело, и город выглядел мрачным, каким-то настороженным.

Нас высадили у Старого города и повели-таки ставить свечки мимо почти опустевшего в этот час арабского базара, мимо мрачных каменных стен. Мы с любопытством оглядывались, привлеченные то странным символом на воротах, то необычной архитектурой, и норовили отбиться от группы.

Арабы, точно тени, стоящие в мрачных подворотнях, провожали нас настороженными взглядами.

– Ну вот, даже на душе посветлело, – сказала одна из паломниц, когда мы осмотрели уже все закоулки знаменитого храма, а последняя на сегодняшний день записка была-таки написана.

Пора ехать в дешевую арабскую гостиницу, где за общим столом, смутно напоминающим о трапезах первых христиан, можно было отведать нехитрую постную снедь – преломить лепешку и погрызть салат, где китайская капуста одержала безусловную победу над жалкими обрезками помидоров.

– Ну, как здесь у вас? – насытившись, удовлетворяли духовный голод члены нашей группы.

– Да как у всех в целом, – рассказывала гид. – Обманывают, правда. Вот на рынке так и норовят вместо картошки апельсины всунуть. Купишь ведро картошки, смотришь, а она только сверху лежит, а снизу апельсины!

– А дети у вас есть? – тем временем спрашивала другая паломница.

– Да, дочь. Большая, уже в армии.

Как говорится, добро пожаловать в Израиль!

Видели мы, кстати, девушку с автоматом еще в аэропорту. Мой спутник кинулся ее исподтишка фотографировать. Девушка мгновенно оглянулась на вспышку, пронзив нас снайперским взглядом самого крупного калибра.

– А Новый год? – следовал новый вопрос.

– Ну, Новый год у нас в целом не отмечают. Но мы, конечно, соберемся здесь, – гид обвела широким гостеприимным жестом неуютный зал с тусклым освещением, – отметим дружной компанией. Кто хочет участвовать, сдавайте по двадцать долларов. А на Рождество как раз в Вифлееме будем.

– Вам надо приложиться к иконе. Я слышала, она помогает. Одна моя знакомая поехала в паломничество перед тем, как родить… – доносилось тем временем с другого конца стола.

Все еще отмечавший, но еще как-то держащийся благодаря худенькой жене с обеспокоенным лицом и бегающим взглядом мужчина громкой икнул.

Мы снова переглянулись, понимая, что идея отмечания в дружной компании чем-то лично нас смущает, и поспешили уйти.

За окном было темно и мрачно, а в соседнем номере громко шуршали пакетами, распаковывая вещи.

Но вот наконец пришло утро.

С наступлением дня город вернулся к своей беспокойной жизни. Но настороженность никуда не исчезла. Напротив, она чувствовалась чем дальше, тем больше. Я осознала это, заметив на балконе мальчишку, который выцеливал прохожих из игрушечного автомата и нажимал на курок. Курок, конечно, был пластиковым, как и сам автомат, но мальчик ведь целился и стрелял совершенно по-настоящему, пусть даже из игрушечного оружия…

На арабском рынке громко кричали, зазывая к себе покупателей. Продавали арафатки, связки бус, дешевые китайские товары и перевязанные пачками тонкие свечи для Иерусалимского храма. Рынок бурлил, напоминая гигантский котел, а рядом, всего в двух шагах от него, пролегал тот самый крестный путь. Нас водили по Via Dolorosa мимо посеревших домов, по растрескавшемуся тротуару. Арабские торговцы становились все навязчивее. Если бы Христос проходил сейчас по этим улицам, его разорвали бы, чтобы растащить на сувениры.

В городе так и не чувствовалось приближения праздника. По-прежнему хмурилось небо, днем всего лишь сменившее градиент серого, не было ни украшенных елок, ни особого ожидания на лицах, которое можно заметить у нас как раз накануне Нового года, когда в глазах даже самых спешащих, суетливых людей вдруг проглянет детское ожидание чуда.

– Как ты представляешь свой идеальный Новый год? – спросила я у спутника.

– Уж точно не так. Хотя Старый город очень интересный, – заметил он. – А ты?

– Традиционно, – кивнула я, – не до такой, конечно, степени, чтобы оливье и мандарины, я не особый любитель ни того, ни другого, но знаешь, хочется какого-то ощущения волшебства.

Некстати про оливье вспомнился мне Новый год, отмечаемый с друзьями. Все делали миски традиционных салатов, а я нарезала ножом фисташки и мякоть помидоров, творя экзотическое блюдо. В результате не менее часа кропотливой и тонкой работы получилась крохотная горсточка странного салата, эффектно размещенного посреди большой красивой миски. Так вот, те самые друзья вспоминают это блюдо до сих пор – в отличие от тазов оливье.

– Волшебство – это правильно, – кивнул мой спутник. – Самый волшебный Новый год бывает в детстве. Когда тебе впервые разрешили дождаться боя курантов вместе со взрослыми и тебе кажется, что ты такой же большой, как они, и ты все равно не выдерживаешь и засыпаешь прямо за столом…

– У меня тоже так было, – кивнула я. – А еще так хочется с нетерпением ждать вечера и верить, что с боем курантов жизнь изменится и потечет по-новому – наполненно, интересно, счастливо…

– Недостаток чудес в обыденной жизни – страшная болезнь, – резюмировал он.

Мы помолчали.

Странная идея приехать в Иерусалим именно перед праздником, да еще и вместе с паломниками, не правда ли, хотя в Москве мне почему-то казалось, что это будет необычно и очень здорово. Насчет необычно, конечно, не поспоришь. Дома меня ждала бы семья, накрытый стол с салатиками и холодцом, украшенная елка и лежащие под ней подарки… и, конечно, главный элемент этого праздника – мягкий волшебный снег. Новый год без снега – это как бы и не настоящий Новый год.

Вернувшись в гостиницу, мы, не сговариваясь, двинулись к бару и попросили себе по стакану текилы и лимон с солью.

– У вас что-то случилось? – с беспокойством и искренним сочувствием спросил у нас мужчина из группы.

– Нет-нет, все хорошо, – дружно заверили мы.

В последний день перед праздником мы, отделившись от группы, сели на местный автобус, чтобы поехать в пригород, и вдруг что-то негромко бахнуло. Минута, не больше, и мы с моим другом остались в салоне абсолютно одни – водитель и другие пассажиры выскочили наружу в фантастически короткие сроки. Ничего страшного, конечно, не случилось, это была всего лишь выхлопная труба, однако наводило на размышления и усиливало то самое ощущение тревоги.

И вот тридцать первого декабря мы с моим спутником шли по пустой улице мимо каких-то арабских кафе и молчали. Чувство вины за идею этой праздничной поездки все сильнее мучило меня, а загадочный горный монастырь чем дальше, тем больше терял свою таинственность и притягательность. Главный недостаток всех воздушных замков – их отвратительная способность прогибаться под грузом действительности и беззастенчиво таять в самый неподходящий момент.

– Ну, вот когда бы ты еще встретил Новый год в Иерусалиме, да еще с паломниками! – сказала я своему другу таким тоном, словно выставляла ему грабительский счет за купленную в кредит яхту.

Слово «зря» висело между нами тяжелым камнем, и немудрено, что вскоре оно вылилось в ссору, вспыхнувшую по какому-то сущему пустяку.

– Ну и пока, – сказала я, уходя и еще надеясь, что мой друг, конечно же, побежит за мной.

Не побежал.

Оказавшись у стен иерусалимской крепости, я постояла немного перед памятником сарацину и крестоносцу, сошедшимся в бесконечной схватке за эту драгоценную, вдоволь испившую крови землю. За суровую землю, столь неласковую к чужакам на протяжении веков и до сих пор верно хранящую эту традицию. Затем вошла в ворота, прошла мимо странных изукрашенных дверей, ежась на ветру в своей не слишком-то теплой куртке. Холодно блестели окна, подсвеченные изнутри уже включенными по случаю ранних сумерек лампами. Не уютно, а именно отстраненно-холодно. Одиночество обступало меня вместе с этими каменными стенами, оно вливалось в мою кровь, холодило пальцы, оседало на ресницах невыплаканными слезами.

Одиночество в чужом городе в новогодний вечер. Холодно и бесприютно.

Побродив немного по улицам, я решила вернуться в отель и наконец сообразила, что совершенно не помню дороги.

Пришлось искать, у кого бы спросить. У стены, неподалеку от ворот, стояло несколько хасидов – благочестивых последователей иудаизма. Как положено, в черных сюртуках, в шляпах, с пейсами и фирменными горбатыми носами. Они, словно сошедшие с картинки с подписью «Еврей классический, обыкновенный», инстинктивно вызвали у меня больше доверия, чем арабы, поэтому я подошла к одному из хасидов.

– Простите, я заблудилась. Мне нужно вот в этот отель. – Я продемонстрировала визитку отеля, так кстати оказавшуюся у меня в сумке.

Он вызвался проводить меня, и это оказалось даже к лучшему, потому что дорога была непростой, со множеством поворотов, и с моим неоднократно подтвержденным талантом ориентироваться я наверняка запуталась бы. И вскоре мы уже шли по холодной иерусалимской улице. Хасид увлеченно рассказывал о своей семье. Помню, что у него был очень строгий и ортодоксальный отец, отправивший мальчика в синагогу, а он сам считал себя едва ли не либералом и мечтал об уюте семейного счастья.

– Меня не понимают в семье, – жаловался он, – я не такой, как они.

А мои мысли уже уносились в другую степь. Новый год не зря называют семейным праздником. Именно в это время люди как никогда хотят чувствовать поддержку и безопасность, в холодную ночь собираться вместе и отгонять витающих за пределами жилища зимних духов веселой болтовней, песнями, смехом, ощущая тепло и внимание, собственную нужность и веру в завтра, когда взойдет солнце и начнется новый день и Новый год, взявший от старого исключительно самое лучшее, сулящий новое счастье.

Мой спутник много говорил, довольно занудно, к тому же я не все понимала из-за отвлеченных мыслей и недостаточной языковой практики, но мне казалось это небольшой платой за возможность поскорее закончить неудачный праздничный вечер. Сравнительно теплый номер в отеле, где благодаря щели в двери было слышно, как соседи шуршат пакетами, разбирая багаж, казался мне уже прообразом рая. Между делом выяснилось, что сегодняшний вечер вовсе не являлся праздничным для моего сопровождающего – хасиды отмечают свой Новый год в начале осени, где-то в сентябре – октябре.

«Забавно, если бы наши паломники увидели меня с хасидом, – лениво размышляла я, не забывая кивать на уже почти не слышимые мной реплики. – Иерусалим – город трех религий… только представителей мусульманства поблизости недостает…»

Меж тем мой хасид совсем разговорился, и под конец, когда я поняла, что он вот-вот перейдет к планированию воспитания совместных детей, мне стало не по себе.

Остановившись у отеля, я отказывалась назвать номер своей комнаты даже под пытками и очень надеялась на появление своего друга, которое пришлось бы в этот момент весьма кстати. Бог с ней, с ссорой, в конце концов, я уже забыла, по какому поводу она произошла. Наконец отделаться от провожатого удалось, и я едва ли не бегом кинулась к дверям отеля, где и столкнулась с другом. В это время он уже искал меня, обеспокоенный моим долгим отсутствием.

– С тобой все в порядке? – встревоженно спросил он.

– Теперь – да. – Я улыбнулась.

И как-то сразу стало легче. Все пустые ссоры оказались сущим вздором. Вокруг была старая, много повидавшая земля, уж она-то понимала все. И сегодня, в предновогодний вечер, невозможно было сердиться.

Мы, конечно же, помирились, и мир вокруг тут же изменился, стал мягче и добрее. А потом вдруг пошел снег. Такой неожиданный здесь, в Иерусалиме. Крупные снежные хлопья медленно кружились в воздухе, оседали на волосах, капельками сбегали по щекам. Было так красиво, словно сама королева зимы кружилась в сумасшедшем танце. Ее легкие шаги отчетливо звучали на древних улицах, и старые оливы плескали на ветру листьями, словно аплодировали этому триумфальному шествию.

– Бежим в магазин! Еще успеем! – скомандовала я.

И мы побежали.

В последние часы перед наступлением Нового года мы успели купить бутылку израильского вина, сделанного из перезревшего на яростном солнце винограда, и какую-то легкую закуску, чтобы все-таки отметить праздник. Смеялись, спрашивали что-то у продавщицы с густо подведенными черным газами, передразнивали друг друга…

А за окном шел и шел снег – словно подарок в эту волшебную ночь…

К утру он, конечно, растаял, но это было уже не важно. Новый год удался, остальное – пустяки и суета сует.

Первого января мы купили мне туфли в самом дорогом, как оказалось, иерусалимском магазине. Долго разговаривали с продавщицей по-английски, пока не услышали от нее робкое: «А по-русски вы не говорите?» Туфли, кстати, оказались отличные, лаковые, на высоком, но удобном каблуке, немного не такие, как пристало представительнице паломнической группы, но что уж там, несоответствий к этому времени и так накопилось немало.

Потом было много разного – и монастырь Святого Георгия, действительно потрясающий, не обманувший мои надежды ни в чем; и переполненная народом площадь перед храмом в Вифлееме, где совершалась рождественская служба, в самом храме, конечно, давным-давно не осталось мест; и Иерихон; и зреющие на деревьях плоды манго и апельсины на юге Израиля, и Тивериадское озеро – море Галилейское… Так много всего, но именно тот новогодний вечер словно открыл передо мною Израиль, изменил его лицо с неприветливо-отстраненного к человеческому. Даже жестокий пограничный контроль в аэропорту Бен-Гурион, где каждую баночку с живительным израильским кремом подвергли самому тщательному изучению, не повернул это чувство вспять.

С другом, с которым я летала в Израиль, мы поженились, а потом развелись, оставшись лучшими друзьями, но туфли, купленные в первый день того Нового года, оказались очень хорошими, гораздо прочнее нашего брака. Я ношу их до сих пор и с удовольствием вспоминаю тот Новый год, проведенный в Иерусалиме, и снег, набросивший на Старый город сказочную вуаль. Иногда достаточно сущего пустяка, чтобы все неожиданно изменилось.

Ну что же, спасибо всему, что было, а дорога идет дальше, причудливо петляя и теряясь где-то там, за горизонтом.

Я уверена, что мой лучший Новый год еще впереди.