Мы с сестрой вернулись из школы. В доме никого не было: все ушли на огород. Мы побежали туда, держа наготове полученные награды.

— Ну, молодцы, — сказала мать. — Подумайте, с первой наградой! За такие успехи, действительно, следует и мне подарить вам что-нибудь, а? Отец, что ты скажешь об этом?

Соня незаметно толкнула меня в бок.

— Скажи сейчас про то…

Я кашлянула от волнения и выпалила:

— Никаких подарков нам не надо!

— Это почему же?

— То есть не то, что не надо, а дайте нам по рублю. Мы теперь все время будем переходить с наградами. Мы копим: ишака хотим покупать.

— Когда же вы начали? И много вы уже накопили? — закричали со всех сторон.

— Зимой начали, и уже руп пытдесят пять, — с важностью ответила за меня Наташа. Ее, аккуратную и рассудительную, хотя ей было только пять лет, мы выбрали своим казначеем. — Полных руп пытдесят пять. Хоть сейчас могу показать.

— А ты разве тоже участвуешь? Ведь ты не в школе, ты на завтрак не получаешь.

— Моих пытнадцать, которые я нашла около ворот.

Отец воткнул лопату в грядку, выпрямился и начал рыться в карманах.

— Вижу, что дело у вас солидное, и хочу тоже принять участие. Принимаете? Тогда вот вам еще пять рублей. Забирайте ваши сбережения и айда на базар.

— Ка-а-ак? Уже сейчас, сегодня?!

Через полчаса мы дружно шлепали босыми ногами по мягкой горячей пыли, направляясь к скотному базару.

Впереди шла Соня.

Она держала в руке деньги и напрягала все внимание, чтобы не уронить и не потерять их как-нибудь.

Я шла рядом и не спускала глаз с ее руки. Сзади, весело болтая и смеясь, поспевали рысцой младшие сестренки — Юля и Наташа.

Иногда нас вдруг охватывало страшное сомнение. Тогда мы останавливались посреди дороги, Соня разжимала потный кулак, и мы все еще раз убеждались, что эта смятая, мокрая бумажка — действительно пять рублей, что она цела и что сегодня у нас будет настоящий живой ишак.

Базар был очень далеко. Нам пришлось пройти через весь город.

По дороге попадались и прохладные, тенистые улицы, и раскаленные от солнца площади, где пыль была такой горячей, что по ней больно было ступать. Перебежав такую площадь, мы усаживались над арыком и полоскали в воде обожженные ступни.

Базар помещался на одной из таких площадей. Издали мы услыхали разноголосый рев скотины, хлопанье бичей, выкрики и понуканье погонщиков. Вся площадь двигалась от снующих взад и вперед лошадей, коров и баранов.

Мы потерялись в этом шуме, сбились в кучку и стояли, не решаясь двинуться с места.

— Смотрите, наш Петька соседский тоже здесь… Пе-е-етька!..

Петька-а! Петьку-у!

— Ну, чего галдите? Что это вся ваша компания сюда притащилась? — спросил Петька, подходя и надвигая для фасона фуражку с затылка на самые глаза.

Он прекрасно знал, зачем мы пошли на базар: от самого дома он бежал потихоньку за нами. А теперь притворился, что ему ничего неизвестно.

— Чего? Ишака покупать? Это вы-то?.. Нет, брат, тут надо человека понимающего. А то живо обжулят.

— А ты, Петя? Ты ведь понимаешь в ишаках?

Петя этого только и ждал.

— И то, помочь разве вам? Тоже, главное, пошли и мне не сказались. Да тут бы вас одних враз ободрали. И ишака бы вам подсунули какого-нибудь больного.

Услыхав о таких страхах, мы сразу присмирели:

— Вот хорошо, Петя, что ты подоспел во-время. Как ты замечательно кстати всегда попадаешься, правда.

И мы все вместе принялись бродить по базару.

— Ишак продается?

— Продается.

— Сколько?

— Десять рублей.

— Отдавай за три.

— Пошел вон, дурак!

Петька торговался бойко, и по его адресу то-и-дело раздавалась ругань.

— Петька, вон еще, смотри — черный большой ишак. Вот бы нам такого…

— За сколько продаешь?

— Семь рублей.

— А вы за шесть с полови…

Петька разозлился и закричал на Соню:

— Если ты будешь вылезать, я уйду совсем, тогда делай сама, как хочешь! — Соня прикусила язык, и он снова обратился к казаку — Красная цена твоему ишаку четыре рубля.

— Ну, ладно, бери.

Соня с готовностью раскрыла кулак.

— Постой, да постой же ты, Сонька! Успеешь высунуться со своими деньгами. Нужно его еще попробовать. Может, он и копейки не стоит.

— И это верно. Ну, садись на него, Петька, посмотрим, хорошо ли он бегает.

Мы расселись поодаль на земле, а Петька взгромоздился на ишака, чтобы проскакать перед нами. Но ишак оказался хромой.

Опять начались наши скитания по базару. Мне приглянулся маленький серенький ишачок, грустно стоящий в стороне под двумя огромными вязанками хворосту. Они были прикреплены к бокам, и поднимаясь почти от земли, совершенно закрывали его.

Стоит целая копна хворосту, а из-под нее выглядывает серенькая головка с большими умными глазами и мягкими, бархатными ушками.

Мы долго не спрашивали про него: решили, что этот ослик, дверное, не продается. И вдруг… продается.

— А за сколько?

— За восемь рублей отдам.

Тут пять разных голосов принялись наперебой упрашивать хозяина, чтобы он уступил. Уж как мы его уговаривали, как упрашивали! Петька раз десять хлопал его по корявой ладони. Наташа ласково заглядывала ему в глаза, а Соня все твердила:

— Шесть с половиной, а? Ладно, а?

И вот с ишака сняли тяжелые вязанки, и нам был торжественно вручен конец веревочного недоуздка.

Дорога домой нам показалась гораздо короче. Мы все разом громко говорили и смеялись без всякого повода.

— Привели, привели! — закричала Соня, забегая и распахивая ворота.

Петька шел впереди. Я и Юля вели ишака под уздцы, а Наташа сидела на нем верхом.

Наша покупка всем очень понравилась. Оказалось, что мы купили не ишака, а ишачиху.

— А это еще лучше. В хозяйстве ишка — самое хорошее. И сколько маленьких ишачков будет у нас от нее!

Ишка была очень молоденькая, чуть, может, постарше года. И совсем маленькая — с годовалого теленка, только подлиннее. Туркестанские ишачки вообще маленькие: не выше аршина с половиной от земли.

Ишка стояла перед крыльцом и аппетитно хрустела черствыми коржиками, которые с рождества приберегла для нее Наташа. А мы все разглядывали и прихорашивали ее.

Она была серенькая, как мышь. На хвосте пушистая кисточка. От хвоста до самых ушей, вдоль всей спины шла яркая черная полоса и перекрещивалась с другой такой же полосой на плечах. Коротенькая стоячая курчавая гривка и длинные подвижные ушки были тоже темные. А низ живота, мягкий, атласный нос и губы были белого цвета.

Мы повыдергали у нее из хвоста и гривы комья репьев и расчесали шерсть щеткой и скребницей.

Ишка принарядилась и стала еще милее. На лбу у нее росла до самых глаз густая шерстка. Ишка взглядывала из-под нее как будто исподлобья.

Потом мы отвели ее в сад. Выбрали местечко с самой лучшей травой и пустили ее пастись.

Ишка пощипала немного травку, оглянулась на нас и, закачав в такт головой, решительно отправилась на самые задворки. Это было очень непривлекательное место. Там находилась мусорная яма, росла высокая крапива, полынь и колючка-чертополох.

Мы в недоумении пошли за Ишкой. А она сорвала большущий лист чертополоха и принялась его жевать.

— Отберите скорей! — испугалась Наташа. — Ах ты, несчастная Ишка! Заколют ее теперь изнутри эти колючки…

Мы бросились отнимать. Но Ишка рассердилась, прижала уши к затылку и мотнула головой в нашу сторону.

— Подождите! — Соня побежала к отцу узнать, что это с Ишкой. Уж не хочет ли она отравиться колючкой?

Вернувшись, она растолкала всех и сказала:

— Оставьте животное поступать так, как оно хочет. Оно никогда не съест того, что ему вредно. Ишаки живут в жарких странах, где солнце выжигает траву, а колючки этой там видимо-невидимо. И она вовсе не такая плохая. Она сочная и вкусная. Об иголках тоже не беспокойтесь: Ишка не уколется.

Соня объяснила все это так важно и умно, точно знала сама. С нами было много соседских ребят, и все слушали ее, раскрыв рты. Мне стало невтерпеж.

— Форсунья ты, Сонька. Главное, только что все это узнала, а тоже — вылезает… И про жаркие страны… Какая же у нас жаркая страна?

Но тут, верно от злости, мне сделалось так жарко, что вспотели даже волосы.

Над мусорной ямой гудели шмели и мухи. Ишка подымала облака пыли, катаясь на куче золы.

А Соня даже не повернула головы на мое ворчанье и продолжала рассказывать про ишаков.

К вечеру мы устроили маленький загончик из досок, поставили вместо кормушки плетеную корзину, подостлали соломы и загнали туда Ишку. Новое помещение ей не понравилось. Ночью, когда все уже спали, она подлезла под одну из досок, покряхтела и вылезла во двор.

Под сараем жевали клевер и громко фыркали лошади; посреди двора стояла корова; там и тут спали, свернувшись колечком, собаки.

Ишка стала обходить их и расталкивать носом. Собаки сонно ворчали, но Ишка не унималась до тех пор, пока не поднимала их на ноги. Они вскакивали и раздраженно рявкали прямо ей в нос. Тогда она прижимала уши, махала на них оскаленной мордой: нно-но, мол, вы меня еще не знаете, держитесь-ка лучше в границах…

Потом Ишка обратила свое внимание на корову. Подошла к ней сзади и укусила ее за ляжку. Корова дернула ногой и повернула к ней рога. Тут уж Ишка показала себя подлинно страшным зверем: она вся как-то подобралась, оскалилась и так принялась колотить бедную толстуху копытами и кусать ее, что она беспомощно закрутила головой и ударилась бежать. Ишка за ней.

После этого стоило только Ишке хвостом мотнуть, как корова срывалась с места и бросалась наутек.

Ишка этого только и добивалась. Ведь у нее, в сущности, не было никакого оружия для борьбы: ни клыков, ни когтей, ни рогов, а удары ее маленьких копыт были совсем не страшные. И, если бы не ее смелость и надоедливость, всякий мог бы ее обидеть. А между тем мы видели, что Ишка держится очень независимо. Все животные относились к ней с уважением, а некоторые даже боялись ее.

Это потому, что хитрая Ишка умела скроить такую страшную мину и так стремительно бросалась на врага, что перед ней невольно отступали. Думали, наверно, как в басне Крылова:

Первую неделю на Ишке не ездили. Мы приучали ее к себе. Ласкали, кормили сахаром и хлебом. Ишка вскоре научилась различать нас и заметно выделила в свои любимцы Юлю и Наташу.

Они целыми днями возились с ней: то стригут ей хвост, то расчесывают гриву, то чистят копыта.

Раз мы с Соней купали лошадь. Привязали ее к коновязи и обливали водой из арыка. Лошади очень нравилось купанье. Правда, она косилась на ведро, когда мы размахивались, чтобы окатить ее получше, но потом, когда вода струйками скатывалась у нее по крупу, она радостно фыркала, приплясывала на месте и разгребала ногами воображаемую воду.

Мы уже кончали купать, как вдруг смотрим, Юля и Наташа тоже тянут свою Ишку. Привязали и давай купать.

Ишке очень не понравилось это. Она вырывалась и каждый раз, когда ее окатывали водой, презабавно лягалась.

Мокрая, она походила на ощипанного цыпленка. Шея тонкая, голова большая, лохматая, а ноги — прямо как спички.

Когда Юля подносила к ней тазик, она начинала вертеться, и вода пролетала мимо.

— Наташа, подведи-ка ее сюда и держи. Я буду поливать прямо из арыка, — сказала Юля.

Наташа одной рукой (в другой у нее была булка) отвязала Ишку и подвела к берегу.

Юля зачерпнула воды и плеснула полным тазиком в Ишку. Ишка пришла в ярость и вдруг как кинется к ней! Юля вскрикнула, уронила тазик в воду, поскользнулась и… шлепнулась в него сверху.

Тазик вместе с Юлей поплыл по течению. Мы захохотали так, что лошадь шарахнулась. Наташа поперхнулась, а Ишка выхватила у нее булку и улепетнула за сарай.

Не переставая хохотать, мы бросились на помощь. Наташу начали колотить по спине, чтобы вытряхнуть застрявшую в горле булку. А Юлю, уплывшую в тазике, выловили внизу соседские ребята. Она промокла до нитки и зашибла коленку. Но когда она выбралась из воды, первые ее слова были:

— А Ишка где же? Эх вы, недотепы!..

Ишка была на своей любимой куче золы. Она разгребла ее копытом, улеглась и давай кататься, — только ноги замелькали. Потом поднялась и стала отряхиваться.

— Наверное, жизнь в жарких странах не приучает ишаков купаться, — задумчиво заметила Соня.

Из ремешков и толстого войлока мы сами сшили для Ишки уздечку и седло.

Когда все было готово, мы надели на Ишку уздечку, оседлали ее и стали проезжать.

Бегала она очень хорошо. У нее была маленькая, «собачья» иноходь и очень легкий, быстрый галоп. Но когда она была не в духе или ей не нравился всадник, она изобретала какую-то дробную, невозможно тряскую рысь. Эту рысь мы называли «трюх-брюх».

Очень скоро седло, и уздечку аккуратно повесили на гвоздик в сарае и никогда больше не снимали, а мы ездили на Ишке без узды и без седла. Правили при помощи палочки, а то и просто рукой. Похлопаешь ее по правой щеке или по правой стороне шеи — она заворачивает налево, по левой — направо. Если надо было остановиться, тянули за волосы между ушами, и она останавливалась, как вкопанная. Если же ее тянули за шерсть по бокам у крупа, это значило — «вперед и поскорее». В таких случаях Ишка с места брала галопом.

Юля и Наташа прекрасно управляли Ишкой и очень любили ездить на ней. Мне и Соне это удавалось хуже. Нас Ишка не больно-то слушалась, брыкалась и возила всегда «трюх-брюхом», так что все кишки в животе перебалтывались.

Как-то меня послали разыскивать пропавших индюшат.

— Ты неправильно садишься, — сказала Юля. — Надо садиться подальше от шеи. Вот сюда, — и она хлопнула Ишку по крупу.

Я уселась, как она показала, на самый Ишкин хвост и поехала. Палочка у меня была короткая, не доставала, — Ишка и отправилась, куда глаза глядят, да еще, как нарочно, полным галопом.

Во время езды я передвинулась поближе к шее. Тут Ишка вдруг на полном ходу — стоп и подогнула голову. Я так с размаху и ляпнулась вперед.

Ишка мигом повернула домой и поскакала посреди улицы. Голову она гордо закинула кверху и, как руль, поворачивала ее то направо, то налево. И при этом победоносно трубила:

«И-аа, и-аа, и-а-а-а!..», точно в самом деле сделала очень похвальное дело.

Соня совсем не любила ездить на Ишке.

— Где у этого животного седловина? — говорила она с сомнением, разглядывая совершенно прямую Ишкину спину. — У лошади, по крайней мере, знаешь, что надо сидеть в седловине. А тут — сиди где-то на хвосте.

А Юля и Наташа не задавались такими вопросами. Целыми днями они скакали на Ишке то одна, то другая, а то усаживались обе сразу и в «третий класс» сажали еще кого-нибудь из соседских ребят.

Ишка так привыкла к их обществу, что ходила за ними, как собака. Это было очень удобно — иметь всегда под рукой готовые средства передвижения.

Как-то мы подметали двор. Я отошла к Соне, а моя метла осталась около ворот, шагах в тридцати.

Наташа стояла рядом со мной. Она очень серьезно села на Ишку, поехала и привезла мне метлу.

Мама очень над этим смеялась:

— Этак вы, детки, совсем разучитесь ходить на своих ногах.

С Ишкой многое у нас изменилось.

Раньше, например, если нужно было кого-нибудь из нас послать в лавочку или на базар, никого поблизости не оказывалось. Приходилось долго кричать, звать, а потом мама начинала просить:

— Юленька, ведь ты меня любишь?

— Ну, это еще неизвестно, — недовольно прерывала мать любящая дочка. — Только не на базар, пожалуйста. А в лавку сбегаю, если дашь на конфету.

Теперь же было совсем не то.

— Мама, тебе не нужно съездить на базар? Мама, давай я съезжу в лавку, — предлагали девочки по нескольку раз в день.

Если Юле давалось поручение съездить на базар за сахаром и нитками, Наташа провожала ее до ворот и говорила:

— Ну, смотри же…

Потом через весь город скакала маленькая серая фигурка Ишки и мелькала красная Юлина шапочка.

Вернувшись, она отдавала покупки, и оказывалось, что нитки она забыла купить. В таких случаях Наташа была под рукою и уже почему-то в шляпе.

И снова можно было видеть бойко скачущего вдоль улицы ишачка и подпрыгивающую красненькую шапочку.

С появлением Ишки наши игры стали куда интереснее. Теперь, если приходилось изображать, скажем, Индию, Ишку сейчас же разукрашивали перьями, яркими тряпочками, обрезками блестящей бумаги, покрывали ковром, на спину ей клали подушку, а на подушку садилась Наташа.

Ишка была слон, а Наташа — раджа.

Если надо было удирать из плена, можно было сделать это по-настоящему, верхом на Ишке.

А путешествия? Ведь раньше это был просто смех один, а не путешествия: все верхом на палочках и воображают, что путешествуют. А теперь картина была очень внушительная: на Ишку нагружали палатку, съестные припасы и горшок для варки картофеля.

Впереди шел предводитель отряда, сзади тянулся обоз (Ишка ведь была обоз). А дальше — все остальные путешественники.

Так мы ходили в горы за ягодами и за грибами, и еще много было таких экскурсий.

Потом мы устраивали бега. Соня или я садились на старика-иноходца и вызывали Ишку на состязание. Расстояние брали небольшое, ну, так примерно квартала два. Мы жили за городом, и за нашим садом сразу начинался выгон. На этом выгоне мы и гонялись.

Редко случалось, что Ишка прибегала первой. Но и здесь она брала больше хитростью.

Выстроятся они рядом, иноходец и Ишка.

— Рр-а-аз! Д-ва! Три!

Иноходец бежал прямо, а Ишка плотно подожмет свой хвостик, завертит кисточкой и так и норовит юркнуть иноходцу под морду. Если только ей удавалось занять позицию перед мордой лошади, победа оставалась за ней. Она не давала дороги. Лошадь невольно замедляла ход и старалась хоть куснуть назойливое существо, задорно скакавшее впереди.

Под сараем, среди разной рухляди и обломков, мы откопали как-то переднюю ось маленькой тележки. Два передних колеса и оглобли были в полной исправности. В разных местах, по кусочку, мы отыскали все остальное и с помощью старших смастерили себе маленькую арбу.

Ишка очень удивилась, когда ее запрягли. Она все оглядывалась на тележку, но не брыкалась и не протестовала. Единственное, что ей очень не нравилось, — это зачем на нее надевают уздечку и вожжи. Она сразу глупела, становилась злой и упрямой и совершенно не слушалась вожжей. Если тянули за правую вожжу, она дергала головой и поворачивала налево. Пришлось и в упряжи ездить без узды, с длинным прутом, которого Ишка прекрасно слушалась.

Как-то нас послали на базар за покупками. Мы решили ехать на Ишке. Заложили арбу. Юля уселась верхом править, а мы с Наташей забрались на арбу. Поехали. Дорога шла все под горку, Ишке было легко, и колеса тележки завертелись очень быстро. А пыль за ними поднималась прямо как от настоящей телеги.

Приехали на базар, стали ездить по рядам — покупать арбуз и дыни. Присмотрели один здоровый арбузище и заспорили с хозяином о цене. Во время спора об Ишке совсем как-то позабыли. Только вдруг я вижу — она засунула голову в корзину продавца и уписывает его виноград. Я подтолкнула Юлю. Она как ахнет да как стегнет Ишку прутом!

Ишка рванулась и сшибла с ног Наташу. А у нее в руках был арбуз. Ой брякнулся на землю и вдребезги…

Тут набежали продавцы:

— Платите за арбуз! Платите за виноград!

Требуют чуть не все деньги, которые нам дали для покупок.

Мы говорим:

— Ведь арбуз же нечаянно…

А они:

— Нет, чаянно. Платите, и все!

Что тут будешь делать? Пришлось заплатить.

Домой мы ехали печальные, присмиревшие. Главное, боялись, что не будут больше посылать на базар. А тут Ишка еще кривляется: делает вид, что ей так тяжело везти, — ну, просто надрывается. Налегла в хомут, голову нагнула чуть не до земли и уши как-то особенно вывернула и стрелочками поставила на макушке. Это у нее был знак, что ей трудно. Я встала с тележки и пошла пешком, а Ишка все уши выворачивает.

Тогда мы решили ее надуть. Незаметно слезли с тележки все. А она все показывает, что ей тяжело.

Тут мы уж рассердились:

— Будет врать-то! Пустую арбу везти трудно? Сколько из-за тебя еще неприятностей будет дома… Айда, садитесь все, пусть потрудится.

Мы сели. Ишка окончательно стала.

— Что такое? Неужели она вправду не может нас везти?

Подошли к Ишкиной морде и видим: Ишка смотрит на землю, а у нее около копыта что-то блестит. Нагнулись — золотой пятирублевик.

— Вот так Ишка!

Мы купили все, что надо, угостили на радостях Ишку и поехали домой. Теперь она бежала прекрасно, а мы всю дорогу пели песни.

Зимой на Ишке ездили в санях. Потом пришла весна, и была такая грязь, что нельзя было ездить ни в санях, ни в тележке, ни верхом: грязь доходила Ишке до колен.

Месяца два Ишка была совсем без дела. Да она не очень скучала. Недалеко от нас, на кирпичном заводе, было много ишаков. Ишка свела с ними знакомство и каждый день удирала к ним в гости.

Как только подсохли дорожки, мы опять начади бродить по окрестностям. Ишка, конечно, была с нами. Но раз кто-то из старших сказал нам:

— Вы теперь Ишку сильно не гоняйте. У нее будет маленький ишачок.

— Как ишачок?

— Ну как — очень просто: родится детеныш.

Наташа оглянулась на Юлю.

— Ага, что? Вот ты мне не давала ездить на Ишке, теперь она мне другого ишака принесет, еще лучше. Думаешь, она не видела, что мне завидно?

Все согласились, что Ишка это очень хорошо видела, а Наташа продолжала:

— Ну, уж этот мой ишак будет так действительно красота. Никому не дам ездить на нем. Лучше и не просите — все равно не дам.

С этих пор она изо всех сил стала ухаживать за Ишкой. Сама кормила ее, следила, чтобы ее не ударили и не напугали. А если нужно было куда-нибудь поехать на Ишке, она всякий раз долго торговалась:

— Ну, зачем непременно на Ишке? Не можешь ты, что ли, пешком пойти? Смотри, как она глаза закрывает. Может быть, она больная.

Сначала мы ждали ишачка каждый день. Наташа, как только вставала утром, сейчас же бежала к Ишке. Когда она возвращалась, мы спрашивали:

— Ну что, есть?

— Нету еще, наверно завтра.

Но вот прошло лето, осень, выпал снег, и мы с Соней уже давно ходили в школу, а ишачка все не было.

Наташу стали грызть сомнения.

— Должно быть, она забыла. А то, может, обиделась на что-нибудь. Скоро год, как обещали, и все никак она не раскачается.

Она пробовала объясниться с Ишкой, но ишачка все не было, и Наташа перестала ее навещать.

К началу весны живот у Ишки сделался как лодка. Она перестала задирать корову и собак, ходила осторожно и все грелась на солнышке. Уйдет на огород, выберет себе местечко посуше, станет и греется.

Как-то в воскресенье отец сказал нам:

— Ну, теперь надо смотреть за Ишкой: теперь, наверное, скоро…

Не успел он договорить, как в комнату вбежала Юля.

— Рождается… на огороде…

Все побежали туда. В небольшой ложбинке, там, где летом росли огурцы, лежал чудесный черненький ишачок. Ишка металась вокруг него и все старалась поднять его носом. Отец хотел помочь ей, но она завизжала от ярости и бросилась на него. Тут мы заметили, что ишачок все время лежит неподвижно. Отцу показалось это странным. Он взял палку, отогнал Ишку и нагнулся над детенышем.

Ишачок был мертвый.

Отец поднял его за ноги и понес. Голова ишачка болталась во все стороны, а Ишка бежала рядом, лизала его и как-то беспомощно хрюкала, словно всхлипывала.

Оказалось, что ишачок родился вполне здоровым. Но он был у Ишки первый, и она сама убила его. Может быть, потому, что испугалась, а может, по неосторожности. Потом мы узнали, что у животных с первыми детьми это часто бывает.

Ишачка понесли далеко в поле закапывать. Мы молча шли следом. Ишка тоже хотела бежать за нами, но ее отогнали и заперли ворота. Она долго носилась вдоль забора, кричала, звала своего ишачка.

Вернувшись домой, мы хватились, что нет Наташи. Она не ходила с нами в поле и вообще, когда выяснилось, что Ишка убила своего детеныша, она куда-то исчезла.

Стали искать ее. Я заглянула в полутемную конюшню. Она сидела в углу под яслями и плакала. Рядом с ней стояла Ишка и облизывала на ее лице слезы.

— Уходи вон! — отмахивалась от нее Наташа. — Болван дурацкий! С ума ты, что ли, сбесилась?.. Моего ишачка уби-и-ила…

И она опять залилась слезами.

Прошел еще год. Хозяин продал городской дом, в котором мы жили, и мы переехали в наш милый лесной домик. Он стоял высоко в горах. Поблизости от него были только казакские юрты, и нам там было полное раздолье. Лошади, корова и Ишка были тоже очень довольны. Они целыми днями ходили на свободе, паслись на горных лугах, пили прозрачную воду.

Мы опять не ездили на Ишке: у нее скоро должен был снова родиться ишачок.

Однажды мы вели Ишку мимо аула. Юрты стояли еще выше в горах, приблизительно в полуверсте от кордона. Там жили пастухи. Старый одноглазый пастух Якуб подозвал нас, окинул опытным взглядом Ишку и сказал, ухмыляясь:

— Скоро маленьке будет.

— Когда скоро?

— Кто знает? Можно сегодня, можно завтра.

— Якуб, миленький, помогите, как бы не пропустить опять… Она убивает своего маленького.

— Три рубля давай. Мой будет смотреть.

Мы огорченно переглянулись.

— Нет у нас трех рублей, — и тронулись было дальше.

— Эй, кыз, девчонки! Иди сюда. Ладно, мой смотрит. Только эте… мамашка сахар таскай, чай таскай, тютюн — табак — таскай, мала-мала все таскай.

Обрадованные, мы горячо поблагодарили Якуба и начали «таскай».

Ишку Якуб оставил около своей юрты. Он вынес на солнце кошму, разостлал ее на камне, разлегся и стал принимать от нас дары.

Нечаянно или нарочно, но Якуб ошибся: ни в эту, ни в следующую ночь ишачонка не было. Днем Якуб лежал около Ишки на своей подстилке, и мы его всячески ублажали, а на ночь он действительно брал Ишку к себе в юрту.

Оба эти дня были праздники. Дома пекли пироги, но не единого пирожка мы не съели сами. Все, что нам давалось, мы честно несли Якубу. К большому белому камню у юрты были принесены все наши сокровища.

— Эте што? — спрашивал Якуб, вертя в руках целлулоидную куклу. — Эте йок, не нада. Тащи еще мала-мала чай.

Банку с чаем, сахар и табак мы доставили благополучно. Но вот была задача, когда Якуб потребовал, чтобы мы принесли ему рубаху и брюки. Мы обшарили весь дом, но ничего подходящего не нашли.

— Мама, нет ли у нас какой-нибудь рубахи и брюк?

— Зачем вам?

— Надо.

— Скажите — зачем, тогда поищу.

Якуб строго запретил нам говорить отцу или матери о нашей с ним сделке, и мы молчали.

— Неужели же во всем доме не найдется несчастной рубахи и брюк для своих родных детей? — воскликнула я, выбрав удобный момент, когда в комнате был один отец.

— А для чего им эта несчастная рубаха?

— Нужно, значит.

Отец полез в свою дорожную сумку и вытащил пару рубах.

— А брюк нету, — сказал он. — Не могут ли наши родные дети обойтись без брюк?

Мы взяли рубахи и отправились к Якубу. Он лежал все там же, на своем камне. Около камня стояла Ишка, а рядом с ней… крохотный серенький ишачок.

Она лизала его, кормила и ревниво загораживала от нас своим телом.

Он уже обсох и, хотя еще нетвердо стоял на ножках, пытался уже играть и брыкаться. Ишка не спускала с него глаз.

— Девочка. Это маленьке девочка, — сказал Якуб.

— Тоже ишка? Вот чудесно! Как же мы ее назовем? Ишкой уже нельзя.

— Милка ты моя! Пушистая, как цыпленок! — восторженно вскрикнула Наташа, погладив украдкой мягонькую ляжку ишачонка.

— Милочка, Милка! — подхватили мы хором.

Якуб взял Ишку на веревку и повел к кордону. Крошечный новорожденный мотнул в нашу сторону головкой и затопал за матерью, путаясь и спотыкаясь на неокрепших еще ногах.

— Ну, спасибо тебе, Якуб, — сказала пастуху мать и принесла ему рубль. А отец догадался, куда пошли его рубахи, и отыскал для Якуба еще и брюки.

Мы возились с Милкой, как с куклой. Она и в самом деле была игрушечная: точная копия Ишки, только до смешного маленькая. На другое же утро она прыгала, брыкалась, тянулась своей хорошенькой мордочкой к собакам и сердито лягала их, если они на нее брюзжали.

Улучив удобную минуту, когда Милка насосалась молока и резвилась на солнце, мы подхватили ее на руки и утащили в дом.

Ишка оглянулась, заревела и принялась галопом носиться вокруг дома, заглядывая в окна. А Милка тем временем беззаботно расхаживала по комнате. Она доверчиво терлась мягким носиком о наши руки и шевелила ушками, разглядывала кровати, стулья и игрушки.

Вдруг в окно всунулась взъерошенная голова Ишки.

— И-a, и-их, ах-ах!.. — захлебывалась она, делая попытки влезть в окошко.

— Давайте откроем ей дверь, — предложила Соня.

Она побежала открывать и позвала Ишку.

А мы пока придумали штуку: на Милку натянули юбку, передние ноги просунули в рукава кофточки, а голову подвязали платком.

— Вот так девочка!

Милка была уморительная — совсем как мартышка.

Ишкины копыта застучали по крыльцу. Она влетела, оглядела комнату, увидела у меня на коленях наряженную Милку и завопила от ужаса.

— Батюшки! Что с ребенком сделали! — так и слышалось в ее вопле.

Я опустила Милку на пол. Она, забавно путаясь в юбке, подковыляла к матери. Ишка бросилась тянуть с нее зубами юбку. Вся она дрожала и шумно дышала от волнения: «Ах, ах, ах!..»

Мы помогли ей раздеть Милку, и она увела ее из комнаты.

— Скажите мне, что это за животное? Разве она похожа на ишака? — спрашивала мать, постоянно натыкаясь на Милку в комнатах. — Она, наверно, считает себя собакой? Чего она толчется под ногами?

Неизвестно, чем считала себя Милочка, но большую часть времени она действительно проводила не с животными, а с нами в комнатах, около дома или в горах.

Мы совсем избаловали Милку, так что, когда она подросла и настало время ее объезжать, она оказалась капризным, непослушным созданием.

Ума и сообразительности у нее было достаточно. Вся премудрость дрессировки давалась ей легко. Но иногда на нее находил такой «стих», что она совершенно не хотела слушаться.

— Проучи ты ее хоть раз, — уговаривала Наташу Юля. — Вот увидишь — ты потом с ней не справишься.

Но у Наташи нехватало характера. И потом, Милка очень хорошо знала, что у ее маленькой хозяйки всегда имеется в кармане кусочек сахару или еще что-нибудь вкусное. Должно быть, поэтому она не принимала всерьез Наташиных угроз и наказаний.

Бегала Милка еще лучше и быстрее Ишки. Но у нее была тысяча всяких уверток, и падали мы с нее без конца. Все предпочитали ездить на Ишке: у нее год от году характер становился все положительнее и степеннее. Одна только Наташа охотно ездила на Милке. Она частенько потирала ушибленные через нее бока, но не любила говорить об этом:

— Может, я это нарочно. На полном ходу взяла и завернула на землю.

Теперь, с двумя ишаками, мы целые дни лазили по горам. Бывало спросит кто-нибудь о нас на кордоне — отец выйдет и смотрит на горы в бинокль. Где-нибудь на верхушке горы карабкаются, как козы, два ишачка и мелькают наши платья.

— Вон они, бездельницы! Ишь куда забрались! И как только голов себе не посворачивают? Эх, заберу я, кажется, у них ишаков.

— Придется к зиме продать ишаков.

— Это почему?

— Сена у нас нехватит всех кормить. А вам зимой надо о школе думать, а не об ишаках.

— Пожалуйста, не надо нам твоего сена. Мы сами заготовим корму для Ишки и для Милки.

— Хотелось бы посмотреть, как вы это сделаете.

— А вот увидите…

После этого разговора мы усердно принялись за заготовку сена. Дело ведь шло о спасении Ишки и Милки.

С восходом солнца мы отправлялись с большими мешками в горы и целый день рвали траву, набивали, мешки доверху, привозили домой и разбрасывали сушить на крыше сарая.

В первую же неделю ладони у нас покрылись громадными водяными пузырями. Рвать траву такими руками было очень трудно. Соне удалось раздобыть откуда-то старый, заржавленный серп. Много понадобилось хитрости, чтобы наточить его потихоньку от старших.

Как всегда, рано утром мы отправились в горы, захватив с собою провизии.

В этот раз мы ехали верхом. У Сони была большая кобыла Машка. Я ехала на гнедом иноходце, а Юля и Наташа на ишаках.

Добравшись до места, мы слезли, стреножили лошадей и принялись за работу.

Соня уверенно взмахнула серпом, отрезала большой пучок травы и… подошву на своей сандалии.

Пока мы рассматривали сандалию, Юля ухватила серп и принялась жать. У нее дело пошло недурно.

— Ишь ты как она ловко…

Вдруг она вскрикнула и бросила серп.

Вся рука у нее залилась кровью.

— Что же теперь делать?

Я схватила бутылку с водой, намочила носовой платок и приложила к порезу. Кровь стала униматься.

— Ну, теперь, пока рука не заживет, тебе нельзя работать. Сиди здесь на опушке. Вари картошку и посматривай на кордон. Может, будут звать нас, — тогда скажи. А то вчера опять там бранились, что нас не дозовешься.

— Ладно. Сложи мне костер и разожги, а я буду подкладывать хворост.

На ровном месте, у самой опушки рощицы, мы развели огонь под котелком и пошли рвать траву. Серпа не взяли: решили что он неправильный.

К полудню кое-как набили один мешок и вернулись на опушку завтракать. Картошка давно уже сварилась и успела остыть.

— Вот это хорошо. А то в такую жарищу горячее есть невкусно.

Мы разостлали под осинами кошму и растянулись на ней. Юля принесла еду.

Было тихо. В полдень в горах почему-то бывает особенно тихо. Пахло медом от цветов и кашки, в лесу перекликались две голосистые птицы, хрустели под ногами ветки, и снизу глухо доносился шум реки. Юля вышла посмотреть на кордон.

— Кто-то к нам приехал, и все бегут встречать!

Мы подошли к ней. Кордон внизу был как на ладони. Несколько верховых подъехали к крыльцу. У дома суетились какие-то человечки.

— Скачем домой, живо! — скомандовала Соня. — Может, это какого-нибудь зверенка привезли.

Я взгромоздилась на своего Гнедка. Соня уже спускалась по склону горы осторожными зигзагами. Юля поехала следом за ней, заворачивая Ишку ударами по щекам каждый раз, когда слишком слезала ей на шею.

Я для скорости стала спускаться прямо вниз, но тотчас же сползла иноходцу на самые уши. Он нагнул голову и мягко стряхнул меня себе под ноги.

Оправившись от неожиданности, я первым делом оглянулась — заметили ли это сестры? Соня и Юля были заняты спуском и не обратили на меня никакого внимания. А Наташа возилась с Милкой еще наверху. Она видела все и хохотала, глядя на мое смущенное лицо.

Потом она отвязала Милку, уселась, и Милка, не слушаясь ее, поскакала прямо вниз догонять Ишку.

Наташа сразу перестала смеяться. Она пронеслась мимо меня. Руки ее отчаянно вцепились в Милкину спину, а сама она изо всех сил старалась не свалиться.

Вот разыгравшаяся Милка перегнала уже Ишку и кобылу. У самого конца спуска она вдруг круто повернула, опустила голову и брыкнула.

И мы все видели красный фартучек и две босые ноги, беспомощно чиркнувшие воздух.

Наташа покатилась через голову под гору и исчезла в середине высокого куста.

А Милка, брыкаясь, полетела без седока дальше к кордону.

Когда мы подбежали к кустам, Наташа, насупившись, сидела возле большого камня. На запыленном лице ее виднелись две светлые полоски от слез. Они уже высохли, и Наташа думала, что мы их не заметим.

Мы так и сделали.

— Молодец, Наташа, — сказала Соня. — А я-то думаю — ревет, поди, во-всю.

— Чортовы эти ишаки! — мрачно проворчала Наташа. — До чего с них падаешь!

— А я ведь говорила тебе, что ты распускаешь Милку, — наставительно заметила Юля. — Правда, Ишка тоже непослушная, но все-таки… А падать с нее тоже очень больно, — добавила она с большой искренностью.

— И что мне, главное, непонятно, — вмешалась я, — ведь падаешь же с лошадей постоянно, и хоть бы что! Хлопнешься и встанешь. А тут…

— Потому что лошадь высокая. Пока с нее летишь, ветер тебя поддерживает, а с ишака падаешь прямо в упор.

— Ну, это что-то не так… Выходит тогда, что с дома падать лучше, чем со стула.

— Не в этом тут вовсе дело, — прервала нас Наташа, с трудом поднимаясь с земли. Мы увидели, что она упала на камень. — Не в этом дело…

Она так и не сказала, в чем же тут дело, и пошла, прихрамывая, домой.

Было ясно, что она хотела сказать:

— Дело в том, что такой уж у Милки скверный характер.

Разболевшиеся волдыри на ладонях заставили нас отложить на несколько дней наш «покос».

Мы ворошили высохшее сено и складывали его в копну.

Заготовка быстро подвигалась вперед.

Большая копна была уже высушена и приготовлена да около половины копны сушилось.

— Вот подвели нас эти противные руки. Такое хорошее время и пропадает зря.

А время, правда, было прекрасное.

Была середина сентября. Жара уже спадала. Вечерами было даже холодно.

С ледников дул прохладный ветер, а солнце грело еще сильно, и днем было очень хорошо.

Осень уже тронула лес. Рябина и боярышник стали ярко-красные, осины пожелтели. Завились, запутались и повисли вниз курчавые гроздья дикого хмеля.

Дома видели, что мы уже несколько дней толчемся около кордона без дела.

— Насобирали бы вы мне хмелю на зиму, — сказала нам мать. — Вот завтра я напеку пирожков, возьмите их на дорогу и отправляйтесь.

Рано утром мы двинулись в путь. Хмель рос вверх по реке, и мы решили захватить с собой сачок, половить в речушке рыбы.

— Только, пожалуйста, осторожнее, не разбейте себе голов, — проводили нас с кордона обычным напутствием.

Каменистая, крутая дорожка. С камня на камень — гоп, гоп! Ишаки застучали копытами, мы запели песню и бодро зашагали в гору.

Нам посчастливилось найти хорошее местечко. Хмелю там было пропасть. Мы привязали Ишку на длинную веревку пастись и полезли на деревья, обвитые красивыми лозами хмеля.

— Нашла замечательный куст! Ух, сколько здесь хмеля!..

— А у меня-то! Идите сюда!

— Посмотрите, а вон-то… Эдак мы в полчаса наберем целую корзину.

Сначала мы еще переговаривались, но вскоре замолчали и углубились в работу. От хмеля шел какой-то сильный, душный запах. Я чувствовала, что руки у меня становятся ленивыми, а на голову мне словно надели теплый мешок.

Я отмахнулась и оглянулась кругом. Справа и слева раскачивались на ветках сестры. И у них тоже руки как-то медленно шевелились.

Я только хотела спросить, не чувствуют ли они того же, что и я, как вдруг ветка под Юлей резко выпрямилась.

— Юля упала в кусты! — закричала я, с трудом стряхивая с себя оцепенение.

Мы спустились с деревьев и продрались сквозь кусты к тому месту, куда упала Юля.

Она лежала на земле. Глаза у нее были совсем сонные.

— Юля! Юля, вставай! — затормошили мы ее.

Она встала, и мы вывели ее из кустов.

— К привалу! Бежим отсюда!

Мы пробежали полянку, спустились к реке и стали мочить головы водой.

— Давайте купаться.

— Идет. Выкупаемся, наловим рыбы, сварим уху, а потом соберем этот хмель.

— У меня в голове тошнит от него, — заявила Юля и первая, сбросив одежду, полезла в реку.

Мы накупались всласть, так что зуб на зуб не попадал. Исходили речушку, скользя и царапая босые ноги о камни. Тыкали сачками под скалы и шарили в затонах. В сачок попалось пять маленьких рыбешек.

Мы развели на берегу огонь и стали варить уху.

Уха вышла превкусная, с луком, с картошкой. Мы аппетитно хлебали ложками прямо из котелка и вели очень интересный разговор: почему Ишка, когда кричит, непременно оттопыривает хвост?

— И заметили? Если его прижать ладонью, она перестает кричать.

— Воздуху нехватает, наверное.

— А интересно: Милка тоже так или нет?

В это время раздался дикий рев. Мы вскочили, прислушались — Ишка.

— Что-то случилось. Скорее! Бежим!

Случилось вот что. Милка отправилась далеко наверх по совершенно отвесной горе. А Ишка была на привязи. Она закричала и тоже хотела пойти за Милкой, но запуталась в веревке, покатилась вниз, и веревка затянулась у нее на шее мертвой петлей.

Когда мы прибежали, она висела над канавой и задыхалась. Язык у нее высунулся, вся морда была в пене. Ишка дергалась и хрипела.

Мы бросились помогать и только хуже затянули веревку.

Что делать? Ой, что делать?!

Соня держала Ишкину голову. Мы с Юлей напрягали все силы, чтобы отвязать веревку. Нет, ничего не выходило. Ишка издыхала у нас на руках.

И вдруг…

Наташа завизжала и бросилась ко мне:

— Ножик… У меня же ножик… Вот он…

Она резала на привале лук и, как была с ножом, побежала за нами. А потом и она сама, и мы все так растерялись, что не заметили его.

— Давай сюда! Скорей! Держи веревку!

Дрожащими от волнения руками мы принялись кромсать толстый канат. Нож был тупой, не резал, а пилил.

— Сильней дави! Еще…

Дзыг, дзыг… визжал нож, вгрызаясь в веревку. Юля и Наташа наклонились, следя за ножом, и скулы у них двигались, словно они тоже перегрызали упругие волокна.

Наконец петля на Ишкиной шее ослабла. Она опустила голову на траву и вздохнула.

Несколько минут она лежала не шевелясь. Потом мотнула головой, вскочила на ноги и первым делом оглянулась, ища свою Милку.

— И-a, и-аа, и-ааа! — хриплым, зычным басом затрубила она.

— И-a, и-a, и-а! — откликнулась Милка.

На склоне горы, в рамке из хмеля, показалась ее озорная головка.

— И-a, и-a, а-ааа! — закричало на разные голоса ущелье.

И мне навсегда запомнились это полное звуков ущелье и два трубных голоса, словно проигравшие в нем зорю.