Подождите, ребята, — сказала Соня, заглянув в грустные и сердитые глаза лисенка. — Чем надоедать ему своими разговорами, покормили бы его лучше.
Лисенок сидел, отвернувшись, в углу за кроватью; его блестящие глазенки сверкали, как будто на них навертывались слезы.
Он был совсем крошечный и, казалось, весь состоял из пушистого хвостика да пары остреньких, торчащих на макушке ушей.
Несколько часов тому назад Федот Иванович подъехал к крыльцу кордона и позвал нас. Когда мы все прибежали, он распустил шнурок у коржунов и вынул из них маленький дрожащий комочек.
Нам показалось, что это был серый котенок.
— Возьми его, Сонюшка, — сказал Федот Иванович, — отнеси в комнату и погляди, чтобы его не испугали, — видишь, он дрожит.
Соня понесла лисенка в комнату. Когда его поставили на пол, он, быстренько перебирая лапками, убежал в угол за кровать и забился там как можно подальше.
А мы, видя, что он боится, сели полукругом на полу и начали шопотом разговаривать.
— Ка-а-акой красивый! — прошипела Наташа, заглянув за кровать.
Она попробовала даже его погладить, но, как только протянула руку, лисенок затоптался на месте, завертелся и, выгнув угрожающе спину, разразился потешным отрывистым лаем: ках, ках, ках, как будто кашлял, и в горле у него что-то клокотало: н-нгрррр…
— А что лисицы едят? — спросила Наташа, заложив руки за спину. — Наверно, петухов, я так думаю?
— Н-нда, — солидно ответила Соня. — Но мы не можем зарезать для него цыпленка. Ты сама же поднимешь вой, если зарезать твою Хохлатку или Бесхвостика. И потом он совсем еще маленький и должен пить молоко. Сбегай-ка в чулан и налей в блюдечко молока.
Наташа заскакала, шлепая босой ногой, к чулану, а Соня взяла лисенка на руки и уселась с ним на полу.
— Лиска, лисынька, славненький, хорошенький ты мой… — приговаривала она.
А лисенок топорщился и отталкивался от нее ногами.
Соня уложила его на колени и осторожно поглаживала у него за ушком. Это, видно, понравилось, и лисенок перестал ерзать и вертеться.
Он заглянул исподлобья Соне в лицо и потом доверчиво прижался к ней пушистой головкой.
Когда вернулась Наташа, он и не подумал убежать от нее в угол, а только крепче забился под Сонин локоть.
Блюдечко с молоком поставили на пол, и Соня придвинула к нему мордочку лисенка. Он потянул носом, соскочил с колен и завертелся вокруг блюдца, смешно крича: ках, ках, ках… н-гррр.
Потом стал над блюдечком, выгнул спину и загородил его ото всех.
Он с тревогой озирался на нас, как будто опасался, что мы отберем у него молоко.
— Давай-ка отойдем в сторону — предложила я, — а то он боится и не может есть.
Все спрятались — кто на кровать, кто на печку. Около лисенка осталась одна Соня.
Лисенок еще раз подозрительно покосился на нее и начал лакать из блюдечка. Язык у него был длинненький и острый, с каким-то замысловатым крючком на кончике. Лакал он аккуратно, как кошка, и торопливо, как щенок. Он, верно, порядочно проголодался, потому что теперь вся его рожица выражала блаженство, под усами зашевелилась улыбка, глаза сладко сощурились, а маленькие передние лапки в темных чулках дрожали от жадности.
Он был ростом с маленькую кошку. Ноги были довольно сильные, но туловище маленькое, щупленькое, поджарое и очень легкое. Шея тоже тонкая-тонкая и только благодаря пушистой шерсти казалась довольно круглой. Голова большая, с острым носом и торчащими вверх ушами. Веселые, круглые, как пуговки, глазенки и подвижной кончик носа, черный и мокрый. Шкурка серовато-желтая, с чуть темными подпалинами (темные лапки и кончики ушей); щеки, горло и живот были белые.
Окончив есть, лисенок вынул из блюдечка кусок хлеба, облизал с него молоко, взял его в зубы и трусцой побежал к печурке, держа хвост на отлете.
Он положил кусок на пол и внимательно обнюхал насыпанный возле печурки песок для чистки ножей. Песок ему не понравился; он забрал свой кусок и стал озабоченно путешествовать по всем закоулкам.
— Что это он разыскивает?
Мы свесили головы и с интересом следили за лисенком. Обойдя все углы, он возвратился обратно к печурке и с коркой в зубах передними лапками стал быстро-быстро разрывать песок. Вырыв ямку, он положил в нее корку и аккуратно примял ее носом. И потом носом же принялся сгребать весь песок и старательно его утрамбовывать, пока не засыпал свое сокровище. Сделав это, он вдруг повернулся и нагадил сверху на то место, где он зарыл еду.
— Ну, уж так нельзя! — громко сказала Соня.
Лисенок вздрогнул от неожиданности, оглянулся, завертел хвостом и что-то залопотал. Он, верно, хотел объяснить, что у них, у лисиц, это так же принято делать, как у людей, ну, скажем, запирать еду в шкап.
Мы хоть и не совсем поняли его объяснение, но все-таки сказали:
— Ага. Ну, ладно.
В это время послышались мамины шаги. Мы наскоро убрали за лисенком, и она не узнала, что он уже успел провиниться.
К ужину лисенок успел обнюхать и изучить все предметы, находившиеся в комнатах, и выспался на подстилке в своем уголке.
Пока он спал, Наташа сидела на сундуке у входа с кнутиком в руке и охраняла его покой. А теперь она держала лисенка на коленях, вылавливала из тарелки кусочки вареного мяса и угощала своего нового приятеля.
— Пусти-ка его на пол, — сказал отец, заметив ее проделки, — авось, он и без тебя с голоду не сдохнет. Ешь сама как следует.
За чаем мама достала из сахарницы кусок сахару и протянула его лисенку. Лисенок совсем повеселел. Он разгрыз сахар на маленькие кусочки и потом, не торопясь, брал по одному и с наслаждением ел.
— Как его будут звать, дядя Федот? — спросили мы, окружив своего любимца. — Вы привезли его, значит, вам и называть.
— Это вещь серьезная, — шутливо отозвался Федот Иванович. — Его ведь не просто надо назвать, а как-нибудь позабористей. Вот что: у знакомого есть одна собака, остренькая такая, беленькая, и зовут ее Джип. Давайте и нашего Франта назовем Джип, а?
— Ну-уу… зачем Джип? Что это еще за Джип? — запротестовала Наташа. — Лучше пускай он будет Франт, ладно?
— Франт… Франтик… Гммм-м, а ведь и в самом деле подходяще, — согласились остальные. — Ну, хорошо, быть ему Франтом.
А Франт тем временем, обходя комнату, вдруг сделал интересное открытие: под лавкой около печки он наткнулся на корзинку с яйцами. Он поднялся на задние лапы и заглянул в корзину. Ого, сколько их там! Его немного озадачило: что может он, маленький лисенок, сделать с такой массой яиц? Но потом он, должно быть, решил потрудиться, насколько хватит его слабых сил.
Не теряя даром времени, он достал из корзины яйцо и унес его в другую комнату. Прыгнул там на низенькую кровать, разрыл лапками одеяло, затолкал яйцо под подушку, примял ее и отправился за другим яйцом.
С этим он долго суетился по комнате, пока наконец не остановился на войлочной туфле. Обнюхав ее, он аккуратно засунул яйцо подальше, в самый носок, и побежал за следующим.
Тут его и накрыли: Федот Иванович оглянулся и увидел у него в зубах яйцо.
— Эге, Франтик, уж больно ты поворотливый! — воскликнул он и переставил корзинку повыше на скамью.
Пойманный врасплох, Франтик попробовал было укрыться за сундук. Но, когда туда заглянула Соня, он решил, что все равно яйцо спрятать не удастся, прокусил в скорлупке дырочку, выпил его и облизал язычком губы.
Правда, и без этого он был вполне сыт, но не бросать же яйцо зря?
Франт совсем перестал дичиться, и мордочка у него стала веселая и необыкновенно забавная. Глазенки задорно блестели, а от сытного ужина брюшко надулось, как резиновый мяч.
Он свернулся клубочком на Сониных коленях и внимательно следил за бабочками и жучками, кружившимися около лампы.
Поздно вечером, перед тем как итти спать, Франтика устроили на ночь в маленьком пустом чуланчике.
Приготовляя постели, мама нашла у Наташи под подушкой спрятанное Франтом яйцо.
— Айда Наташа! — рассмеялась она. — Посмотрите-ка, яичко снесла.
Все засмеялись, а Наташа сконфузилась, начала оправдываться и заревела. Тогда ее перестали поддразнивать и сказали, что это сделал Франтик.
— Ну, вот видишь, мама, — с упреком сказала она, — а ты на меня…
Всех так рассмешил этот случай, что на Франтика совсем забыли рассердиться. Но зато, когда отцу пришлось ночью надеть свои войлочные туфли, он очень на него рассердился: яйцо раздавилось и вымазало ногу и всю туфлю. Отец в сердцах обозвал Франта прохвостом.
Первое время Франт жил в комнатах. Когда все уходили в сад или во двор, а это случалось очень часто, Франту становилось очень скучно, и он робко пытался выйти на крыльцо.
С людьми он уже вполне освоился, и его смущали только собаки и козленок, которые частенько заглядывали в открытые двери.
Как-то утром Франтик все-таки пробрался на крыльцо и свернулся калачиком на полу на ярком солнечном пятне.
Вдруг по ступенькам загремели копыта, и на крыльцо вбежал балованный козленок Степан.
Франт в ужасе вскочил и собирался удрать в комнату, но Степка загородил дорогу. Что тут делать? У Франтика все поджилки затряслись.
Он плотно прилег брюхом к полу и не сводил пристального взгляда с козленка. Степан сердито оглядел Франта, фыркнул и вдруг ринулся на него, нагнув рожки.
Хоть и не очень опасный зверь — шестинедельный козленок, но Франт струсил отчаянно. Выбрав момент, он, как мышонок, шмыгнул мимо Степки в комнату, под кровать.
Степан запрыгал вслед за Франтом и сунул к нему голову.
Нет, тут уж Франт чувствовал себя дома, в своей норе. Это уж не то, что на террасе. Он высунул из-под одеяла нос и пронзительно затявкал: ках! ках! ках!.. н-ннгрррр…
Степан опешил и попятился. Как только он сделал шаг назад, Франтик осмелел и двинулся на него, не переставая кричать. Он поднял к нему мордочку и сердито прижал уши к затылку. Теперь уже забияка Степан очутился в критическом положении.
В это время мы услыхали лай Франта и прибежали на помощь.
Степка сообразил, что это не его дело — травить лисят. Вскочил на окошко, шаловливо кивнул головой вбежавшей Соне и выпрыгнул в сад.
А Франтик, ласково виляя хвостиком, подбежал к нам.
— Бедняга, испугался как. Посмотрите, как у него сердце бьется…
Франта погладили и дали ему в утешение кусок сахару.
После этого случая он долго не решался высунуть нос из комнаты и смотрел на нас из окошка.
Как только мы начинали играть в лапту, Франт усаживался на своем подоконнике и внимательно следил за всеми, сидя по-собачьи, грациозно забросив пушистый хвост вокруг передних лапок.
Франтик все больше и больше привязывался к своим хозяевам и становился совсем ручным. Ел он решительно все: молоко, хлеб, мясо, яйца, сахар, вареные овощи, фрукты, варенье и траву.
У него был странный вкус: так, например, отведав варенья, он выкапывал откуда-нибудь из своих запасов кусок вареной требухи и с удовольствием закусывал ею.
Ел он по малу, но часто. Остатки еды никогда не бросал, а закапывал где-нибудь и припечатывал таким образом, как он это сделал в первый раз с коркой хлеба.
Нельзя сказать, чтобы эта его привычка доставляла нам большое удовольствие: в самых неподходящих местах находились куски припрятанного мяса, косточки, обгрызки сахара, и в комнате, где жил Франт, несмотря на открытые днем и ночью окна, установился какой-то острый, особенный запах лисицы.
Собаки, заходя в комнаты, подозрительно вертели носами и делали стойку на Франта, который с громким кашлем-лаем спасался куда-нибудь повыше.
Потом собаки привыкли к Франту и перестали его обижать. Но никогда они с ним сильно не сдружались.
Франт также никогда ни делал попыток сблизиться с кем-либо из собак или кошек, и они как бы не замечали друг друга. А когда замечали, это всегда было невыгодно для Франта.
Вероятно, все объяснялось тем, что охотничьи собаки никак не могли понять, почему эта «дичь» так нахально вертится у них под носом.
— Фу, какое безобразие! — рассердилась мама, вытаскивая из моей шляпы кусок заплесневелого сыра, запрятанного туда Франтом. — Этот негодный лисенок разведет нам уйму мышей.
— Нет, мама, ты так не говори, — заступилась за Франта Соня. — Он, правда, может быть, и разводит их немножко, но зато сам их и ловит.
Это было действительно так, и мама не нашла, что ответить.
Франт очень любил ловить мышей. Бывало, он часами расхаживал по комнате, то-и-дело останавливаясь и нюхая щели в полу.
Он плотно прижимал нос к щелке, озабоченно фыркал и крутил головой. Или так: идет тихонько по комнате, вдруг насторожит уши, смотрит, смотрит в одну точку на полу да как подскочит всеми четырьмя лапками! Значит, в этот момент под полом пробегала мышь.
Однажды Франту удалось поймать мышонка. То-то он был счастлив и горд!
Он долго, как кошка, носил его в зубах и играл с ним, подкидывая его лапой. Но кончилось это удовольствие большим огорчением для Франта. В самый разгар игры, когда Франтик, оставив полуживую мышь на середине комнаты, отбежал в сторону и, прижавшись к полу, следил за ней горящими глазами, откуда-то со шкапа спрыгнула кошка, схватила мышь в зубы — и была такова.
Франт заметался по комнате, но ничего не мог поделать.
— Вот видишь, Франтик, — назидательно заметила Наташа, — зачем не съел ее сразу? Помучить хотел? Ну а теперь мучайся сам.
Прошло около месяца. Несмотря на ловлю мышей и милый, неунывающий характер, Франтик, живя в комнате, причинял так много неприятностей, что его решили переселить во двор. Однажды утром мама закрыла дверь в комнату и, распахнув чуланчик, пригласила Франта выйти во двор.
Он вышел на крыльцо, а сойти вниз на землю ни за что не хотел и выжидательно поглядывал на закрытую дверь.
— Иди же, иди, трусишка.
Соня сняла его с крыльца и поставила на землю.
Франт растерялся. Он убежал под крыльцо и просидел там полдня.
На беду в это время один наш петух недалеко от крыльца нашел крошки. Он заботливо стал разрывать ногами песок и шумно заорал, сзывая кур. Тут уж Франтик забыл свои страхи. Сделал прыжок, схватил в зубы петуха, задушил его и торопливо потащил в угол двора. Воровато оглядываясь по сторонам, он вырыл ямку, затолкал в нее добычу и кое-как засыпал сверху навозом.
Франт воображал, что петух спрятан очень хорошо, но на самом деле он весь был виден из-под тонкого слоя земли, и ноги у него беспомощно торчали вверх.
Наташа подметала двор и наткнулась на эти ноги. Она вытащила несчастную жертву. Оказалось, что это был ее любимец — бесхвостый петух.
— Ах ты, дрянь! — горестно воскликнула Наташа, положив перед носом у Франта петуха. — Ведь ты совсем не хотел есть и все-таки задушил Бесхвостика.
— Это ой, чтобы тебе досадить, — подшутил отец и серьезно прибавил — Придется, видно, посадить его на цепь.
Мы раньше всячески защищали Франта. А теперь мы молчали. И в тот же день его посадили на цепочку.
За угол конюшни, под самой крышей, зацепили один конец толстой проволоки, протянули ее по всему двору и другой конец прикрепили к столбам крыльца.
На эту проволоку надели блок, к которому была пристегнута длинная легкая цепочка. Блок с цепочкой свободно скользил по проволоке, и таким образом Франт не терпел почти никакой неволи. Он мог свободно бегать по двору из одного конца в другой.
В первые дни Франт избегал долго оставаться на земле: боялся, наверное, собак. Около конюшни была сложена поленница дров, и Франт устроил там свою квартиру. Здесь он спал, свернувшись клубочком, прятал между дровами еду и, сидя или лежа на самом высоком конце поленницы, наблюдал за людьми и животными, которые суетились во дворе.
Франт вообще любил забираться повыше. Часто, когда на крыльце пили чай или обедали, ему кричали:
— Франт! Франтик!..
Он мчался к крыльцу, ловко, как акробат, влезал по уступам крыльца на перила и всегда получал в награду что-нибудь вкусное.
Однажды Наташа вышла во двор поделиться с Франтом полученной только что конфетой. Смотрят — а Франта нет. Что такое? Куда он девался?
На проволоке не видно ни блока, ни цепочки.
— Франт пропал! Идите скорей!
Все сейчас же сбежались. В самом деле, как это могло случиться, что проволока цела, а блока с цепочкой нет? Отец стал осматривать проволоку, дошел до крыши конюшни и видит: в самом углу блок, и под крышей вдоль стены тянется цепочка.
— Здесь он, нашелся! — крикнул отец. — Только куда же он мог взобраться? — И он с удивлением повел глазами по цепочке.
Она шла на чердак конюшни, где был устроен сеновал. Внизу к сеновалу была приставлена лестница. Отец полез и заглянул в дверь сеновала.
— Здравствуйте, вот он сидит… Ах ты чучело! — расхохотался отец. — Нет, поглядите, как он расселся?
Франт с уморительно-важным видом сидел против входа высоко на сене и любовался оттуда окрестностями кордона.
Увидав голову и плечи отца, Франт улыбнулся, вильнул хвостом, спрыгнул с сена и полез к нему на плечо. Отец спустился с ним на землю и комично представил его публике:
— Рекомендую: юный натуралист и любитель природы.
Все дружно расхохотались, а Франт сконфузился и убежал на свои дрова.
На сеновале, вдоль стенки, у нас стояло пять низких фанерных ящиков. В них были устроены гнезда, и там летом неслись куры. Каждый день, часов в двенадцать, мы с Наташей лазили туда и собирали яйца.
Куры почти все неслись. В несушках всегда находилось по три-четыре штуки в каждой. Мама сказала: как наберем две сотни, так она сделает нам подарок — мне книжку, а Наташе куклу.
У нас уже была сотня с лишком, когда куры вдруг стали нестись день ото дня хуже. В несушках мы начали находить по три, по два, по одному яйцу, а потом и вовсе ничего.
Что случилось с курами? Плохо кормят их, что ли? Попробовали лучше кормить — никакого толку. Может, наоборот, они чересчур разжирели? От этого иной раз тоже куры бросают нестись. Стали кормить меньше — опять ничего не вышло.
Мы с Наташей совсем забросили наши игры, всех других животных и зверей. Каждую курицу мы чуть не на руках носили, а до двух сотен все еще было далеко, как до звезд.
Как-то рано утром мы услышали на сеновале беспокойное кудахтанье.
Наташа схватила меня за руку, и хотя мы были от сеновала шагов за сто, шопотом сказала:
— Снеслась. Это моя пеструшка.
— Нет, рыженькая. Ты что, по голосу не слышишь?
— Вот я и говорю по голосу: пеструшка.
— Давай посмотрим.
Мы полезли на сеновал и, чтобы не спугнуть курицу, долго крались, затаив дыхание, к несушкам. Наконец Наташа одними губами шепнула:
— Сидит.
— Рыженькая? — спросила я.
— Не знаю, тут плохо видно.
Она с большим трудом, на животе, подползла еще немного.
— Кажется, пеструшка… Нет, рыж…
Вдруг она встала во весь рост и злобно выругалась:
— Ах ты, скотина! Дрянь этакая! Я тебе как дам вот!..
Зазвенела цепочка. Я увидела, как из несушки выскочил и прошмыгнул мимо нас Франтик.
Так вот отчего мы перестали находить яйца! Оказывается, милый Франтик подложил нам свинью.
Но неужели же он все эти пропавшие яйца съел? На всякий случай мы стали искать. И очень скоро я наткнулась на кучу яиц. В ней было тринадцать штук. Это хранилище было довольно хорошо прикрыто сеном. Не поймай мы Франта на месте преступления, яйца, конечно, пропали бы. Их или сбросили бы вниз с сеном или раздавили.
Немножко подальше нашлась вторая куча, а еще дальше, в углу, — третья. Всего нашлось двадцать шесть яиц. Ничего себе, неплохой запасец для одного маленького лисенка!
В тот же день вечером над Франтом был суд. Решили укоротить цепочку так, чтобы он мог влезать только на поленницу и на крыльцо.
Но, даже сидя на такой короткой цепи, Франт умудрялся наносить большой ущерб куриному хозяйству.
Проделывал он это необыкновенно хитро.
Бывало принесут ему кашу; он возьмет рассыплет ее носом около чашки, отойдет в сторону, растянется на боку и закроет глаза: устал, дескать, до смерти.
Петух увидит рассыпанную кашу, подбежит к чашке и удивляется: ого-о, о-о!
Франт спит изо всех сил, и слышно даже, как он похрапывает.
Тогда петух приглашает кур. Сбегается суетливая стая, и начинается дележ.
Франт открывает один глаз… Прыг! — и курица бьется у него в зубах, а вся стая с шумом разлетается прочь.
Франт прекрасно понимал, что курицу надо поскорее прятать. Зарывать было долго, да и собаки не давали, и потому он тащил ее на поленницу и спускал в свою кладовую, между рядами дров.
Сбросить курицу вниз Франту было легко, а вот достать ее оттуда он не мог, так как щель между дровами была узкая и глубокая.
Но это ничуть не огорчало рыжего разбойника. Он был всегда сыт и ловил кур не для еды, а просто из любви к искусству.
Дни стояли жаркие, и скоро Франтовы запасы стали удушливо пахнуть.
— Что это за ароматы? — удивлялся отец, водя носом. — Просто невозможно по двору пройти. По-моему, у Франта завелся какой-то «секрет моей бабушки».
И вот однажды Соня взглянула за дрова и обнаружила там склад куриных трупов.
Нет, это уже слишком.
Франта сильно отдули, разложив куриные останки перед его носом.
— Как тебе только не стыдно смотреть мне в глаза? — кричала на него разъяренная Наташа.
А Франт, забираясь с обиженным видом на поленницу, злобно озирался и вопил: ках, ках! ках, н-ннгррррр…
Такого подвижного и юркого зверя, как Франтик, у нас еще не было. Он положительно минуты не мог высидеть спокойно. Если он не спал и не был занят обдумыванием какой-нибудь каверзы, то непременно суетился, бегал своим курц-галопом от крыльца на сеновал и карабкался на кирпичи у крыльца.
Франт не на шутку увлекался своими складами, хотя это накопление доставляло ему много неприятностей и волнений.
Собаки скоро применились к привычке Франта прятать еду, и, в то время как он все более ухищрялся в припрятывании запасов, собаки научились все лучше их отыскивать.
И в этом они оказались гораздо сообразительнее лисицы.
Франт почему-то считал, что прятать можно только или спуская еду за дрова или закапывая за конюшней в навозной куче. Все другие места он считал неподходящими.
Для того, чтобы собаки не трогали припрятанного, он пропитывал его своим острым запахом. Но эта уловка не помогала. Собаки только быстрей находили ароматичные кладовые Франтика. Они скоро привыкли к его запаху и перестали считать его противным.
Франт был легкомысленный малый, а кормили его чересчур сытно, и поэтому о половине спрятанной пищи он тотчас же забывал. Но одно-два места он обычно помнил и очень огорчался, если, долго пыхтя, отодвигал носом тяжелое полено и под ним вдруг не оказывалось огрызка колбасы или требухи.
Злой и возмущенный, Франт трусил к крыльцу, волоча хвост между задними ногами, забирался на перила и долго ворчал, прижав к затылку ушки: нн-нгрррррр и прищелкивал языком: утащили, мол, обижают меня, бедного.
Франт не отличался чистоплотностью. Валялся часто в пыли и на мусоре, и в шкурке у него запутывались бумажки, стружки, разноцветные лоскутки, — словом, он так «разукрашивался», что мы называли его елкой.
— Посмотрите-ка: Франт опять елка.
Все попытки Сони причесывать и приглаживать этого неряху ни к чему, не приводили. Только она повытаскивает у него из шерсти все веревочки и лоскутки и причешет его, а он, глядишь, через час выкатался в пыли, слазил на сеновал и нацепил там репьев на хвост, поиграл на мусорной куче и опять разукрасился еще лучше прежнего.
Играл Франт всегда один или с Наташей. Они бегали друг за дружкой, прыгали и прятались. Франт забежит за бревно, нагнет пониже голову и выглядывает. Хотя при этом весь он был виден, ему все-таки казалось, наверно, что он замечательно спрятался.
Франт очень любил все сладкое. Мы, не слушаясь мамы, постоянно таскали для него сахар. Чтобы быть невинными, если она спросит, откуда у Франта сахар, мы выдрессировали его так, что он сам становился на задние лапки, засовывал мордочку в карман и доставал оттуда угощение.
Сунем, бывало, кусок сахару в карман и медленно идем через двор. Франт, сообразив, в чем дело, моментально подбегает, достает сахар и удирает во все лопатки.
— Как вы смели давать Франту сахар? — кричит на ослушников мама.
— Да мы не давали вовсе, он сам вытащил из кармана.
Мы виноваты, что ли? Нам самим очень обидно.
Глаза у нас были правдивые, честные, и маме приходилось верить.
Что тут прикажешь делать? Сахар из сахарницы пропадает, а виноватых нет.
Франт так привык шарить у нас по карманам, что никого не пропускал без обыска.
Как-то раз он сидел на своих дровах и скучал. Вдруг загремело кольцо у калитки, и во дворе появилось двое людей: женщина в кисейном платочке и мужчина в брезентовом плаще с огромными карманами.
Франтик сейчас же перестал зевать и деловито спустился с поленницы. Позвякивая цепочкой и не сводя глаз с брезентовых карманов, он побежал к посетителям.
— Смотрите, смотрите, Виктор Васильевич! — закричала женщина, отступая к калитке. — Вцепится в ногу, так будете знать.
— Жучка, Барбосик, ты нас не укусишь? — храбро спросил Франтика мужчина.
Нет, «Барбосик» не собирался кусать. Ему только хотелось заглянуть в карманы. Не может быть, чтобы в таких больших карманах не оказалось никакой поживы.
— Ну, что он так смотрит? Да это и не собака, по-моему. Осторожней, Виктор Васильевич, это, наверное, какой-нибудь зверь.
Летом Франтик сильно линял. Мочалистая шерсть лохмотьями висела на боках. Хвост становился общипанным и тонким, как палка. И весь он был, как крючок, согнутый и поджарый. Глядя на такого урода, люди никак не могли решить: страшный он зверь или не страшный?
Впрочем, Франт живо сам решил все вопросы. Как только гость отвернулся на минуту к женщине, Франт подскочил и сунул голову в его карман. Ну, так и есть. Там лежал леденец. Франт бросился с ним на крыльцо, сел на верхней ступеньке и стал грызть, приговаривая тонким голоском: ках, ках, н-нингрррр…
Тут только гость сообразил, что это странное существо его ограбило, и захохотал.
— Вот жулик! Я понять не могу: чего ему от меня надо?
— Как он набросился! Я думала, он вам полбока откусит, а ему… леденец… Ха-ха-ха!..
— Вот так воришка!
— И хитрый какой, сообразил ведь…
Отец выбежал на крыльцо и ничего не мог понять. Гости махали на Франта и сквозь смех старались ему объяснить, Франт глодал что-то и урчал.
Отец догадался:
— Это все ребятишки балуются. Научили лисенка чорт знает чему. Вы уж не обижайтесь, пожалуйста. Ведь экая бестолковая тварь. Лезет, не разбирая, ко всем в карманы.
А гости и не думали обижаться. Они, наоборот, восхищались лисенком.
Отец рассказал им про другие проделки Франтика, и гости не переставали ему удивляться. Через четверть часа нам казалось, что этих славных людей мы знаем уже много лет. Это были двое молодых учителей из лесной школы-колонии.
Мама предложила им выпить чайку. Мы с Соней мигом поставили самовар. Юля притащила на крыльцо чашки и стулья.
Гости стали пить чай, не переставая вспоминать Франтика.
— Ну, какая же прелесть! А давно он у вас? Хлопот все-таки от него в хозяйстве порядочно. Знаете что, отдайте его нам в школу. Он у нас будет как сыр в масле кататься. А мы вам за него породистого охотничьего щенка подарим. Хорошо?
Отец заколебался. Но не тут-то было. Наташа сидела на ступеньках и слышала все.
— Франтик, во-первых, мой, — сказала она сварливым басом. — Когда я разбила нос, мама сказала, что Франтик будет мой. А я не желаю, чтобы его отдавали за какого-то паршивого щенка.
Учителя улыбнулись ее взъерошенному виду.
— Можете им подавиться, своим щенком, — воинственно прибавила Наташа.
— Наталья! Ступай вон отсюда! Совсем одичала девчонка. Сладу с ней нет. Не лучше своего Франта.
Наташа гордо спустилась с крыльца, взяла Франта, залезла с ним на сеновал и тут только, вытирая упрямые слезинки, стала рассказывать ему о том, как низко хотели с ним поступить. Франт выслушал, но ничуть не огорчился, и, улучив минутку, сунул нос к ней в кармашек.
Пока Наташа изливала Франту свои обиды на сеновале, на крыльце, можно сказать, решалась судьба их обоих.
Молодые учителя расхваливали свою лесную школу. Эту маленькую лесную колонию устроили недалеко от кордона для детей, у которых было слабое здоровье. Им необходимо было пожить на чистом горном воздухе среди душистых елок.
— Вы посмотрели бы, какие они приехали сюда дохленькие и бледные. А теперь их просто не узнать. Едят они так, что никаких запасов нехватит, и только кричат, чтобы давали побольше. Лазают по горам, купаются в речке и загорели, как настоящие индейцы.
— Где же вы разместились с такой компанией?
— А у второго спуска. Под горкой. Там, где были раньше пчеловодные курсы.
— Вон где! Так ведь это совсем рядом с нами!
— Ну да.
Отец и мама сразу подумали об одном и том же:
Вот если бы…
Учительница поняла:
— Устроить к нам ваших девочек, да? Отчего же, я думаю, Виктор Васильич, это можно было бы сделать.
— Пожалуйста, Виктор Васильич. Две старшие у меня учатся в городе, а младших совершенно некуда девать.
— Наша школа им очень понравится. Народ у нас вольный. Много всяких зверюшек. Ручную лисицу вот скоро привезет один мальчик из дому. Мы человека послали с ним вместе. А ваши девчурки могли бы захватить с собой Франтика.
— Да я уж вижу, — сказала обрадованно мама, — у вас бы они отлично устроились.
— С животными мы все умеем помогать. Кормить, убирать, — робко вмешалась из-за маминого плеча Юля. Она и Наташа давно уж мечтали о школе.
— А это которая Наташа? — спросил Виктор Васильевич. — Не та, что предлагала мне подавиться щенком?
— Она ошиблась, — кашляя от волнения, пояснила Юля, — она ошиблась и просто напутала.
Старшие принялись обсуждать, как получше уладить это дело, а Юля на цыпочках вышла из-за маминого стула, сбежала во двор и, все еще кашляя, сдавленно закричала:
— Наташа!
— Что? — мрачно ответили ей с сеновала.
Юля вскарабкалась наверх и стала рассказывать. Через полчаса две девочки спустились на землю и, держа на руках вертлявого лиса, пришли на крыльцо.
Там весело разговаривали родители.
— Где учителя? — спросила Юля.
— Они уже ушли к себе в школу. Ну, Наташа, отличилась же ты, нечего сказать. Нам за тебя было просто стыдно.
На следующий день отец запряг Гнедка в дрожки. Мама надела на Юлю и Наташу белые шляпчонки, и все поехали в школу. Наташа всю дорогу сидела тревожная и молчаливая. Она боялась, что учитель не захочет принять ее в школу за то, что она вчера ему нагрубила. Еще примут одну только Юлю, что ей тогда делать? В школе много детей, все будут учиться, играть, а она…
Наташа еще пуще сутулилась и грустила.
Вот уже дрожки спустились с горы. Гнедко резво бежал по мягкой и гладкой дороге. Поднялись еще на одну горку и внизу, под горой, среди рощи, увидели белые домики.
— Какое хорошее местечко! — сказала мама, и все согласились, что школа действительно стояла очень славно.
— Мама, — разжала вдруг губы Наташа, — я вчера вовсе не так думала сказать, а у меня только неправильно получилось. Я хотела сказать, что щенок у них очень маленький и может подавиться, потому что у нас всюду кости валяются.
Все засмеялись.
— Ладно уж. Не ври только больше. Не такой человек Виктор Васильевич, чтобы сводить счеты с глупой девочкой.
Дрожки свернули к новой деревянной ограде, которая кольцом окружала рощицу с двумя маленькими домиками в глубине. На воротах дощечка: «Лесная школа-колония».
Родители с улыбкой оглянулись на взволнованную Наташу. Они вошли в калитку и поднялись на крыльцо домика. Девочки молча сидели на дрожках, ожидая решения.
Ждать пришлось недолго. Во дворе раздались голоса. Отец вышел и направился к калитке. За ним шел вчерашний гость.
Наташа густо, до слез, покраснела и отвернулась. Дело ясное: теперь этот учитель непременно отомстит ей за вчерашнее.
— Ну, здравствуйте, девочки, — ласково сказал учитель, распахнув ворота. — Въезжайте во двор. Пока мы будем разговаривать, вы пойдите познакомьтесь с ребятами. Они вам покажут школу. Идет?
Смущенная ласковым тоном учителя, Наташа молча рыла босым пальцем ямку в песке.
— Коля, Маша, — подозвал учитель двух румяных ребят чуть постарше Юли. — Вот познакомьтесь-ка с Юлей и с Наташей и покажите им нашу школу и животных.
И он вместе с отцом скрылся в доме.
— Что же показывать сначала, — сказал Коля: — огород, классы или животных?
— Сперва классы, — попросили девочки.
— Ну, айда.
Что это были за чудные классы! Две большие светлые комнаты с партами и черными досками, со шкапами для книг, сплошь увешанные картинами, таблицами и картами.
Наташа вздохнула так громко, что кошка, спавшая на подоконнике, проснулась и испуганно выскочила во двор.
Потом ребята провели их на кухню. Там дежурные школьники дружно работали и распевали.
То же было и на огороде.
Потом показали конюшню, телят, кур и поросят. В саду, в просторных вольерах из проволочной сетки, чирикали и порхали разнообразные птички. Дальше, в углу сада, в больших загородках из досок и проволочной сетки, сидели ласковые ручные кролики.
— А эта загородка знаешь для кого? — спросил Наташу один из новых товарищей. — Это нам скоро лису ручную привезут, так мы для нее уже приготовили.
Загородка была чудесная. Большая полянка, как раз на склоне холма, огороженная проволочной сеткой. С наружной стороны сетки и внутри огороженного четырехугольника росли ветвистые деревья и кустарник, так что сетки совсем как будто не было.
— Ей тут будет хорошо, — одобрила Юля и невольно подумала: «А что если бы и Франта сюда?»
Наташа тоже подумала об этом, потому что сама громко сказала:
— У меня дома тоже есть лисица.
— Ну-у? Да что ты? Ручная?
— Со-овсем ручная. Хотите, приходите к нам на кордон, — это здесь по дороге, выше по ущелью, — мы вам покажем ее. Наш Франтик такой веселый и славный. Он вам понравится, вот увидите.
У девочек немного отлегло от сердца. Хоть и очень счастливые это были ребята, а Франта у них все-таки не было.
— Потом у нас есть еще Мишка-олень. Только он очень драчливый.
Им тоже хотелось показать Коле и Маше своих зверей.
— Приходите непременно; когда хотите, приходите, и можете играть с Франтиком сколько угодно.
— Спасибо, придем… А вы, что же, у нас учиться будете?
— Ох, не знаем, примут ли только.
Девочки вернулись домой, как в чаду. В школе сказали, что сейчас их примут только приходящими, но, когда наступят морозы и ходить каждый день в школу будет трудно, они будут жить вместе со всеми.
Начались ежедневные прогулки девочек в школу, а их новых товарищей — на кордон.
Ребятам очень нравился Франт. Они все так его баловали, что Франт вообразил себя и в самом деле важной птицей и ни за что ни на минутку не желал оставаться без компании.
В сентябре я и Соня уехали в город, а Юля и Наташа, сияющие и довольные, отправились в школу, окруженные толпой веселых товарищей. Уходя, они дружно запели только что выученную песню:
Звонкие, здоровые голоса заливались по дороге, и в такт им звякала цепочка, на которой вели Франтика.
Мама стояла на крыльце и грустно улыбалась.
— Наташка, Наташка-то… Франтик, и тот оглядывается на дом, а они обе уже с головой и с ногами в своей школе. И родителей уже забыли, оглянуться на мать не желают.
Это была неправда. Перед тем, как скрыться за поворотом, вся компания остановилась, подняла на руки Франта и, замахав шапками, весело попрощалась с мамой.
— До свиданья, детки, до свиданья… — смущенно проговорила сама себе мама.
Кордон опустел.
После обеда Франт храпел, свернувшись на бочке. Посредине огороженного питомника положили, слегка врыв в землю, большую бочку без крышки и без дна. С обеих сторон к ней приделали крытые галлерейки из широких деревянных желобов. Получилась любимая лисья нора с двумя выходами.
В дождливую погоду Франт располагался внутри норы. А сегодня было ясно, и потому он устроился на «крыше». Этим утром к Франту пустили подругу — лисицу Лизу. Лиза была очень милая, веселая и совершенно ручная.
Встретились лисицы довольно холодно.
Франт подбежал, обнюхал Лизу и, не обращая больше на нее внимания, стал рыться в карманах у ребят.
Лиза тоже сначала как будто отшатнулась от Франта, но, когда он отошел, она пошла за ним, как привязанная.
Сейчас Франт спал на бочке, а Лиза сидела внизу, опершись об нее спиной. Она задумчиво почесывала задней лапкой за ухом и изредка становилась на цыпочки и обнюхивала Франта.
Ребята были разочарованы. Они ожидали, что лисицы запрыгают от радости при виде друг друга. А тут — на тебе.
— Ничего, ничего… это они фасон выдерживают, — обнадеживал их Виктор Васильевич.
И правда, прошло три-четыре дня — и Франт с Лизой играли, прыгали и барахтались, как будто родились вместе.
Самым большим удовольствием для ребятишек было, спрятавшись за деревьями, следить за игрой.
К зиме лисицы оделись в красивую пушистую шубу. Здоровые и веселые, они так интересно играли друг с дружкой, что приятно было на них смотреть. В начале ноября выпал снег и настали холода. В домиках запылали печки, и дым из труб поднимался над запушенным снегом садом.
Ребята трудились во-всю. Каждый день у них были занятия в классах. Но, если случалась свободная минутка, они сейчас же бежали к лисицам.
После нового года Виктор Васильевич сказал:
— Вот, что, ребята: давайте-ка построим из досок еще одну загородку вокруг сетки, а то деревья стали голые и не загораживают Франта и Лизу от ветра, да и от нас самих.
— А зачем их загораживать от нас, Виктор Васильевич?
— Затем, что если теперь их не тревожить, то у них весной будут лисята.
— Ну, давайте, тогда давайте.
Наскоро соорудили три стены из досок и стали ждать прибавления семейства.
Лисицы возились и шумели ночами, и Франт часто лаял своим забавным тонким голосом. Потом Франт перестал совсем обращать внимание на Лизу, а у Лизы стали заметно расти бока.
— Будут лисенята?
— Наверное, будут.
Ребятишки, каждый от себя, пичкали Лизу всякими вкусными вещами и поглядывали на нее с надеждой.
— Ну, смотри, Лизанька, не осрамись.
Старшие рассказывали им вечерами, что лисицы-матери, когда у них рождаются дети, становятся очень беспокойными.
В первые дни лисят нельзя трогать, даже смотреть на них нельзя, а то лисица начинает беспокоиться, прятать их, закапывать и часто замучивает до смерти.
— Смотрите же, ребята, не входите за загородку, пока я не скажу, что можно… У лисят откроются глаза приблизительно недели через три, и через месяц они сами повылазят из норы и будут играть на солнышке.
Прошел март. В половине апреля у Лизы родились лисята.
— Только не подходите, не пугайте их, — упрашивали всех Юля и Наташа. Но ребята все-таки не удержались.
Один раз самая маленькая девочка потихоньку открыла люк с боку бочки и «только заглянула».
И сразу испортила все дело.
Лиза всю ночь бегала, суетилась, таскала в зубах то одного, то другого детеныша. Она запихивала их под корни деревьев и закапывала в холодную, мокрую еще землю.
Утром Юля увидела, что она закопала, откопала и снова закопала в другом месте маленького пищащего лисенка. Она побежала к учителю.
— Виктор Васильевич, скорей… Лиза закапывает лисенка.
Полуживого малыша забрали у чересчур заботливой мамаши. Остальных трех лисят нашли уже мертвыми.
Стали спасать последнего лисенка и наперебой ругали лисицу:
— Дрянь эта Лизка, живодерка такая.
— Нет, это не Лиза виновата, — сказал Виктор Васильевич. — Это, значит, кто-нибудь из вас или трогал лисят, или смотрел на них. Иначе Лиза не стала бы их прятать.
Он наклонился над закутанным в вату дрожащим слепым лисенком.
— Виктор Васильевич, а этот хоть отогреется?
— Не знаю, может быть, и отогреется, но все равно, если положить его к Лизе, она его затаскает. Я читал, что можно положить лисенка к кошке, и она выкормит его. Но где взять кошку с котятами?
Услышав это, Юля и Наташа наскоро оделись и помчались вниз по дороге на соседнюю дачу. Вчера, по просьбе Виктора Васильевича, они относили газеты старику-сторожу и любовались у него кошкой с тремя маленькими котятами.
Они долго и горячо упрашивали сторожа.
— … и потом, иначе ему пропадать, — закончили они свою просьбу.
— Видите что, детки, кошка ведь старая, и она ни за что не станет жить на новом месте. Она все равно убежит домой и котят перетаскает обратно: по дороге их только заморозит. Лучше уж принесите тогда к нам вашего лисенка, и пусть он сосет кошку, пока не сможет лакать молоко из блюдца.
Так и сделали. Отнесли лисенка к прием ной матери. Кошка приняла его в семью без лишних разговоров.
Оставшись без детей, Лиза заметалась по питомнику, перестала есть и загрустила. Все сначала было забросили ее за плохое поведение, но теперь пожалели и стали ласкать ее пуще прежнего.
И счастливый же характер у этих животных! Прошло дней пять, и Лиза играла так же весело и беззаботно, как будто ничего не случилось. Лисенок рос и прекрасно себя чувствовал в своих лисиных яслях. Так в шутку называли кошкино семейство.
Кто посмотрел без разрешения лисят и был виновником несчастья, учителя не допытывались. Они прекрасно знали, что и без всякого наказания никто из ребят больше никогда так не сделает.
Однажды, когда ребята отдыхали от работы, зашел разговор о том, кто кем будет, когда вырастет большой.
— Я буду ветеринаром, — сказала маленькая девочка и вдруг расплакалась. — Если бы я была ветеринаром, я бы обязательно вылечила замерзших лисенят. Это ведь я посмотрела тогда.
Учителя переглянулись.
— Ну, будет, не плачь, Маня, ты же не знала, что это так кончится. Вот погоди, будешь ветеринаром, ты за этих лисят сколько добра сделаешь животным.
Они стали ее утешать и, чтобы перевести разговор, обратились к Наташе и Юле:
— Ну, а вы кем будете, девочки?
— Мы будем учиться, как лучше разводить и оберегать леса, — разом отвечали обе девочки. — Пока будут целы леса, будут в них жить и разводиться звери.
— Верно, дружочки, это вы хорошо придумали. Вырастете — будете, значит, помогать отцу. И смотрите, никогда не забывайте, что весной у всех зверей есть маленькие, беззащитные детеныши.
— Будьте покойны, Виктор Васильевич, мы никогда не забудем об этом.
