Ambrose Parry

THE WAY OF ALL FLESH

Copyright © Christopher Brookmyre and Marisa Haetzman, 2018

В оформлении суперобложки использована иллюстрация: Classic Image / Alamy Stock Photo / Legion-Media.

Cover design by Rafaela Romaya, Canongate Books Ltd.; Photo © Alan Trotter;

Cover design by Rafaela Romaya; Caduceus © Private Collection / Photo © Ken Welsh / Bridgeman Images Author photo by Alan Trotter

© Екатерина Ильина, перевод на русский язык, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

***

 

«Выдающаяся вещь».

Ирвин Уэлш

«Увлекательнейшая история злоключений и убийств».

Sunday Times

«Исключительно хороший роман».

Guardian

«Захватывает до невозможности».

Sunday Mirror

***

 

Амброуз Перри – коллективный псевдоним Криса Брукмайра и доктора Марисы Хэтцман. Муж и жена живут в Глазго.

Крис – автор более двадцати романов, многие из которых стали международными бестселлерами. Он лауреат самых значительных британских и шотландских премий в области остросюжетной литературы – Theakston’s Old Peculier Crime Novel of the Year Award и McIlvanney Prize foe Scottish Crime of the Year Award.

Мариса – врач-анастезиолог с двумя десятками лет стажа. Именно ее магистерское исследование по истории медицины открыло богатейшие залежи материала для данной книги.

©ambroseparry

***

 

 

Глава 1

Ни одна уважающая себя история не должна начинаться со смерти продажной женщины, и за это следует принести извинения – вполне естественно, что это не та тема, на которой хотелось бы заострять внимание порядочному человеку. Однако именно уверенность, что приличное общество Эдинбурга чурается подобных вещей, и подтолкнула Уилла Рейвена к судьбоносному решению той зимой 1847 года. Рейвену вряд ли пришлось бы по душе, начни кто его собственную историю с тела несчастной Иви Лоусон. Но им в первую очередь двигала решимость не допустить, чтобы история самой Иви на этом закончилась.

Обнаружил он ее в Кэнонгейте, на четвертом этаже, в крохотной мансарде с покосившимися стенами. В комнатке стоял застарелый запах пота и выпивки, смягченный некой более ароматной ноткой: женские духи, конечно, пускай и дешевые, какие носят лишь продажные женщины. Закрой он глаза, вдохни – и можно было бы представить себе, что она еще здесь, готовится выйти на улицу вот уже в третий или четвертый раз за последние часы. Но глаза были открыты, и не нужно было щупать ей пульс, чтобы понять: это не так.

Рейвену довелось повидать достаточно смертей, чтобы понять: ее переход в мир иной легким не был. Перекрученные простыни обвивали тело, свидетельствуя о том, что перед смертью она извивалась куда сильнее, чем когда изображала страсть в этой самой постели, и – опасался он – гораздо дольше, чем мог бы потребовать любой из ее клиентов. Поза имела мало общего с вечным покоем: все члены были сведены судорогой, будто боль, оборвавшая ее существование, все еще была с ней, не оставив даже в смерти. Брови были сдвинуты, на губах – страдальческий оскал, в уголках рта собралась пена.

Уилл положил ладонь на руку Иви – и резко отдернул. Она была совершенно холодной на ощупь, и это ошеломило его, хотя и не должно было. Прикосновение к трупу не являлось для Рейвена чем-то непривычным, хотя он редко имел дело с теми, кого знал при жизни. В тот момент, когда Уилл притронулся к ней, в нем что-то дрогнуло – что-то очень древнее: его поразило, как она вдруг превратилась из человека в вещь.

Многие до него в этой комнате наблюдали ее превращение: из средоточия вожделений – в жалкий сосуд с пролитым семенем. Предмет обожания, в одну секунду сменяющегося отвращением.

Но не в его случае. Всякий раз, когда они были вместе, он желал лишь одного: вытащить ее отсюда. Для нее он не был лишь очередным клиентом. Они были друзьями. Разве нет? Ведь именно поэтому Иви делилась с ним надеждами найти место горничной в хорошем доме, поэтому Уилл обещал навести справки – как только начнет вращаться в нужных кругах.

Поэтому пришла к нему за помощью.

Иви так и не сказала ему, зачем ей нужны были деньги; только то, что нужны срочно. По догадкам Рейвена, она запуталась в долгах, но расспрашивать дальше было бессмысленно. Иви была слишком привычна ко лжи. Но когда он добыл-таки деньги, она, казалось, испытала огромное облегчение и благодарила его со слезами на глазах. Уилл не стал говорить ей, где достал их, из опасения, что попал в кабалу к тому же самому ростовщику, что и она, попросту переложив на себя ее долг.

Две гинеи. На эту сумму он мог бы прожить несколько недель, и, конечно, возможности выплатить ее немедленно у него не было. Но ему это было безразлично. Он хотел помочь. Рейвен знал, что многие нашли бы это смешным, но если Иви верила, что сможет начать новую жизнь в качестве горничной, он готов был верить в это в два раза жарче – ради нее.

Но деньги ее не спасли, и никакой новой жизни теперь не будет.

Рейвен огляделся. Два огарка оплывали, воткнутые в пустые бутылки из-под джина, третий давно уже догорел. Угли в крошечной жаровне еле тлели – она давно уже подсыпала бы немного из ящика рядом. У кровати стоял тазик с водой; на бортике мокрые тряпицы, рядом – кувшин. Здесь она обмывалась всякий раз после клиента. Возле кувшина, на полу, валялась опрокинутая бутылка из-под джина – по растекшейся рядом жалкой лужице было понятно, что, когда бутылка упала, внутри оставалось уже совсем немного.

Этикетка на бутылке отсутствовала, происхождение сосуда было неясным и, стало быть, подозрительным. Не в первый и не в последний раз сомнительное дешевое пойло отправило кого-то на тот свет. Это предположение осложняла вторая бутылка, с бренди, стоявшая на подоконнике. Она была наполовину пуста. Наверное, принес клиент.

Рейвен задумался, не этот ли самый клиент стал свидетелем агонии Иви и поспешил скрыться. Если так, почему он не позвал на помощь? Вероятно, потому, что для некоторых быть обнаруженным в обществе недужной шлюхи ничем не лучше, чем в обществе мертвой; так зачем привлекать к себе внимание? Как это похоже на Эдинбург: благопристойный фасад, за которым прячутся тайные грешки. Город тысячи потайных личин.

Да. Иногда им не нужно было даже проливать свое семя, чтобы сосуд потерял в их глазах всякую ценность. Уилл еще раз взглянул в лицо Иви: пустые, стеклянные глаза, растянутые, словно в усмешке, губы – будто маска, будто насмешка над ее милыми чертами. Рейвен сглотнул ком в горле. Впервые он увидел ее четыре года назад, будучи еще мальчишкой, школяром в пансионе Джорджа Хэрриота. Ему вспомнилось, как перешептывались у нее за спиной ребята постарше – они-то знали, кого видят, когда наблюдали, как она ходит туда-сюда по Каугейт. В головах у них была причудливая смесь похотливого любопытства и опасливого презрения; их пугали те чувства, которые пробуждали в них собственные инстинкты. Они желали ее и ненавидели одновременно, уже тогда. Ничего не изменилось.

В те годы будущее казалось ему чем-то недоступным, хотя он и мчался к нему на всех парах. Иви казалась Рейвену посланцем того мира, в который ему пока не было дозволено войти.

Она казалась такой искушенной, такой взрослой, пока наконец Уилл не понял, что ей довелось повидать только очень маленькую – и очень мрачную – часть этого мира; и все же гораздо большую, чем пристало женщине. Женщине? Ребенку. Лишь после он узнал, что она младше почти на год. Ей, наверное, было всего четырнадцать, когда он впервые заметил ее на Каугейт. Как она успела вырасти в его глазах со времени первого взгляда до того раза, как он впервые овладел ею! Воплощение истинной женственности и всего того, что он связывал с женственностью в своих мечтах.

Каким тесным, каким убогим был ее мир, а ведь она заслуживала гораздо лучшего! Потому-то он и дал ей деньги. А теперь денег не было и ее тоже, а Рейвен так и не узнал, из-за чего ему пришлось влезть в долги. В какую-то секунду ему показалось, что он вот-вот расплачется, но инстинкт подсказывал, что отсюда нужно убираться, и как можно скорее, прежде чем его увидят. Уилл тихо вышел из каморки, прикрыв за собой дверь. Крадучись он пробирался по лестнице, чувствуя себя вором и трусом: бросил ее ради того, чтобы сберечь свою репутацию. Отовсюду доносились звуки, издаваемые совокупляющимися парами, деланые крики восторга: женщины усердно изображали экстаз, чтобы поскорее покончить с клиентом. Рейвен задумался, кто теперь обнаружит Иви. Скорее всего, хозяйка дома по имени Эффи Пик, обладавшая отвратительно заискивающими манерами. Она предпочитала изображать неведение, когда ей было удобно, но на деле мало что пропускала из происходящего под ее крышей – пока не удалялась на ночь с бутылочкой джина. Рейвен был почти уверен, что для этого еще слишком рано, поэтому и старался ступать как можно тише.

Он вышел через заднюю дверь, миновал помойную кучу и вынырнул на Кэнонгейт из переулка чуть ли не в сорока футах от тупичка, где жила Иви. Стемнело; воздух был холодным, но никак не свежим. Некуда было деваться от запаха отбросов. Множество живых существ жили буквально друг у друга на головах в вонючем лабиринте Старого города, будто сошедшем с «Вавилонской башни» Брейгеля или «Карты Ада» Боттичелли.

Рейвен знал, что ему стоило вернуться в свою холодную унылую комнату на Бейкхаус-Клоуз на одну последнюю ночь. Назавтра его ждало начало новой жизни, и нужно было встретить этот день отдохнувшим. Но он также знал, что вряд ли сможет заснуть после того, что только что пережил. Эта ночь мало подходила для одиночества. Или для трезвости.

Ему было известно единственное лекарство от столкновения со смертью: теплые объятия жизни, пусть даже объятия эти будут грубыми, потными и вонючими.

 

Глава 2

Таверна Эйткена представляла собой колышущееся море тел; кругом стоял оглушительный гул мужских голосов, старающихся перекричать друг друга. И все это тонуло в густом дыму, поднимавшемся из множества трубок. Рейвен так и не обзавелся подобной привычкой, но ему был приятен сладкий запах табака: еще одна вещь среди тех, за кои он ценил это заведение.

Он стоял у стойки, потягивая эль, ни с кем особенно не разговаривая – один, но не в одиночестве. Здесь, в тепле и давке, легко было забыться, и Уилл предпочитал стоявший кругом шум ледяному молчанию на задворках сознания. Кроме того, он получал удовольствие, вслушиваясь в отдельные разговоры, будто каждый из них был небольшой репризой, сыгранной ради его развлечения. Вокруг шли толки о новой станции Каледонской железной дороги, которую начали строить в конце Принсес-стрит. Высказывались опасения, что теперь из Глазго по путям повалят орды голодающих ирландцев.

Всякий раз, как он поворачивал голову, его взгляд натыкался на знакомые лица; иные он знал еще с тех пор, когда его не пускали в подобные заведения. Старый город кишел людьми, что раз появлялись на улицах и пропадали навсегда, – и все же порой казалось, будто это большая деревня. Куда бы ты ни посмотрел, всегда замечал знакомое лицо – или ловил на себе знакомый взгляд. Рейвен вдруг заметил, что какой-то человек в старой потрепанной шляпе поглядывает в его сторону. Уиллу он был незнаком, но, похоже, знал его, и, судя по взгляду, не с лучшей стороны. Наверняка кто-то, с кем он имел несчастье подраться: тот же напиток, что побудил вступить в драку, затуманил память. Судя по кислому выражению лица, в той заварушке Шляпа взял второе место.

На самом деле алкоголь не всегда был единственной причиной влипнуть в неприятности – по крайней мере, не для Рейвена. В нем жила некая темная жажда, временами дававшая о себе знать, и он приучил себя к осторожности, хотя и не добился пока полного контроля над этой своей чертой. Сегодня в мансарде он ощутил, как чувство это шевелится у него в груди, и он сам не мог бы сказать, зачем сюда пришел: утопить его или насытить.

Уилл опять встретился взглядом со Шляпой, после чего тот принялся пробираться к выходу. Двигался он с куда большей целеустремленностью, чем свойственно людям, покидающим таверну, и, бросив на Рейвена последний взгляд, исчез в ночи.

Уилл вернулся к своему элю и выкинул Шляпу из головы.

Не успел он поднять кружку, как кто-то хлопнул его по спине и, не отводя руку, схватил за плечо. Не раздумывая, он резко развернулся, сжав кулак и отведя локоть для удара.

– Потише, Рейвен. Разве так приветствуют коллегу? По крайней мере такого, у кого в кармане водятся деньжата, чтобы утолить жажду.

Это был его друг Генри – Уилл, должно быть, не заметил его в толпе.

– Прошу прощения. Теперь у Эйткена приходится быть всегда настороже. Тут настолько опустились, что пускают хирургов.

– Не думал, что застану молодого человека со столь блестящими перспективами здесь, в Старом городе, в каком-то кабаке… Ты разве не собирался перебраться туда, где травка позеленее? Не слишком-то хорошее начало – явиться к своему нанимателю с полным брюхом вчерашнего эля.

Понятно было, что Генри дурачится, и все же Рейвен счел это своевременным напоминанием о том, что с выпивкой стоит быть поосторожнее.

Пара кружек помогла бы ему заснуть, но теперь, когда появилась компания, дело вряд ли ими ограничится.

– А что насчет тебя? – парировал Уилл. – Тебя разве не ждут с утра обязанности?

– И в самом деле ждут. Но я предвидел, что у старого моего друга Рейвена будет дурное настроение, и призвал на помощь коллегу, мистера Джона Ячменное Зерно, дабы облегчить тяготы службы.

Генри расплатился, и они вновь наполнили кружки. Уилл поблагодарил друга, и тот сделал первый жадный глоток.

– Что, непростое было дежурство? – спросил он.

– Разбитые головы, пара сломанных костей и очередная смерть от перитонита. Еще одна молодая женщина, бедняжка. Мы ничем не могли помочь. Профессор Сайм так и не преуспел в установлении причины, что взбесило его до крайности, и, конечно, виноваты в этом оказались все остальные.

– Так значит, будет вскрытие.

– Да. Жаль, что не сможешь присутствовать. Уверен, ты справился бы получше, чем нынешний прозектор. Тот проспиртован не хуже, чем образцы в его лаборатории.

– Говоришь, молодая женщина? – спросил Рейвен, думая о той, которую он только что оставил.

Когда Иви найдут, ее вряд ли удостоят подобным вниманием.

– Да, а что?

– Да так, ничего.

Генри сделал еще один большой глоток и задумчиво поглядел на Уилла. Он пытался понять, что происходит. Генри был неплохим диагностом, и не только в том, что касалось телесных хворей.

– С тобой все в порядке, Рейвен? – спросил друг, на этот раз явно всерьез.

– Будет, как только я выпью вот это, – ответил Уилл, стараясь, чтобы его голос звучал пободрее. Но Генри было не так-то просто провести.

– Понимаешь, просто… У тебя сейчас до боли знакомое мне выражение лица, не сулящее ничего хорошего. Я не разделяю твоей нездоровой страсти влипать в истории и не имею желания штопать твои раны, вместо того чтобы наслаждаться заслуженным отдыхом.

Рейвен понимал, что возразить нечего. Слова Генри были справедливы от начала и до конца – в нем действительно разгорался огонек темного чувства, что пугало его. Но ему казалось, что – спасибо обществу Генри – сегодня эль должен затушить этот огонь.

«В тебе дьявол сидит», – говорила ему, бывало, мать. Иногда в виде шутки, а иногда – нет.

– Я теперь человек с перспективами, – ответил он Генри, передавая деньги за выпивку и жестом показывая, чтобы им налили еще. – И у меня нет желания подвергать эти перспективы риску.

– Действительно перспективы, – сказал Генри. – Хотя для меня остается загадкой, зачем почтенному профессору акушерства вздумалось взять на столь завидную должность такого лоботряса, как ты.

Вопрос этот заставил Рейвена задуматься – как ему ни претила эта мысль, положенная в его основу. Он усердно работал, чтобы добиться признания профессора, но на позицию его ученика претендовало несколько в равной степени прилежных и достойных кандидатов. Уилл понятия не имел, с чего именно ему оказали предпочтение, и ему не хотелось думать, будто это был мимолетный каприз.

– Профессор – человек скромного происхождения, – только и мог сказать он: ответ, который даже ему показался неубедительным. – Быть может, считает, что подобные возможности не должны быть прерогативой богатеньких сынков…

– Или он просто проиграл пари и его проигрыш – это ты.

Эль продолжал литься рекой, а с ним – и старые добрые истории. Это помогало. Образ Иви то вспыхивал, то гас перед глазами, точно оплывшие огарки в мансарде. Но, слушая Генри, Рейвен все думал о том мире, который ей так и не довелось увидеть, о том мире, который ждал его по ту сторону Северного моста. То немногое, что оставалось еще от его привязанности к этому месту и Старому городу в целом, умерло сегодня вечером. Настало время оставить все это позади, и мало кто верил в новые начинания так, как Уилл: ему уже приходилось начинать жизнь с чистого листа, и теперь он собирался сделать это опять.

Еще несколько кружек спустя они стояли снаружи, у дверей Эйткена, и холодный ночной воздух обращал их дыхание в облачка пара.

– Рад был тебя повидать, – сказал Генри. – И все же мне пора на боковую. Сайм завтра оперирует, и если учует, что от ассистента пахнет вчерашним пивом и табаком, будет цепляться больше обычного.

– Да уж, это он умеет, – ответил Рейвен. – Кому и знать, как не мне. А я отправлюсь к миссис Черри – на одну последнюю ночь.

– Держу пари, ты будешь скучать по ее тощей овсянке! – крикнул Генри, уже удаляясь по Южному мосту в направлении Лечебницы. – Не говоря уж о ее обаятельных манерах.

– Уверен, они с Саймом составят прекрасную пару! – крикнул в ответ Уилл, пересекая улицу и направляясь на восток, к своему временному обиталищу.

Рейвен понимал, что в нынешней жизни были вещи, которые ему предстояло вспоминать с ностальгической теплотой, но жилье к ним точно не относилось. Ма Черри была старой сварливой каргой и имя свое напоминала только шарообразной формой и краснотою лица, а сладости в ней не было ни на грош. Характер у нее был едкий, как ушная сера, и сухой, как труп, брошенный в пустыне. Но она держала самые дешевые комнаты в городе, пусть по чистоте и удобству они лишь немногим превосходили работный дом.

Ветер швырял Уиллу в лицо холодную морось, пока он двигался по Хай-стрит по направлению к Низербоу. С тех пор как он зашел к Эйткену, небо успело затянуть тучами и луна исчезла. Рейвен заметил, что часть фонарей так и не зажгли, и разглядеть кучи нечистот под ногами сделалось практически невозможно. Он мысленно проклял фонарщика, который явно не справился с несложной, по его мнению, работой. Будь он сам настолько некомпетентен, это могло стоить кому-то жизни.

Городское освещение было ответственностью полиции, как и состояние сточных канав. Но главным их долгом, конечно, было расследование краж и возвращение хозяевам их утраченной собственности. И если они относились к этому с таким же усердием, как и к прочим своим обязанностям, подумал Рейвен, воры всех Лотианов могли спать спокойно.

Невдалеке от Бейкхаус-Клоуз он наступил на что-то мягкое, и в его левый ботинок просочилась вода; по крайней мере, Уилл надеялся, что это была она. Пару ярдов он проскакал на одной ноге, стараясь стряхнуть то, что прилипло к подошве. И тут заметил фигуру, которая появилась из дверного проема и теперь маячила у него на пути. Он мимоходом подивился, зачем незнакомцу понадобилось торчать на улице посреди дороги – дождь становился все сильнее. А потом Уилл подошел настолько близко, чтобы разглядеть лицо, – а это, учитывая освещение, было достаточно близко, чтобы ощутить гнилостный запах, исходящий от кариозных зубов незнакомца.

Имени человека Рейвен не знал, но его самого ему точно доводилось видеть: это был один из приспешников Флинта. Уилл про себя окрестил его Хорьком за пронырливые манеры и мелкие хищные черты лица. Хорек явно не был фигурой, способной противостоять ему в одиночку, – следовательно, где-то поблизости болтался сообщник. Скорее всего, тот слабоумный тип, с которым Рейвен видел его в тот раз и мысленно прозвал Колом из-за единственного зуба, торчавшего среди руин во рту. Уилл, должно быть, миновал его, не заметив, пару секунд назад. Он, конечно же, прячется в еще одном дверном проеме, готовый к перехвату в случае побега.

И встреча эта не была случайностью, понял он. Ему вспомнился тот, что пялился на него в таверне, а потом вдруг вышел с таким целеустремленным видом.

– Мистер Рейвен, вы ведь не пытаетесь меня избегать?

– Поскольку мне в голову не приходит ничего, что могло бы рекомендовать ваше общество, я по возможности буду его избегать. Но я не знал, что меня ищут.

– Искать будут каждого, кто ходит в должниках у мистера Флинта. Но вы можете избавиться от меня, стоит только вернуть долг.

– Вернуть долг? Да еще и двух недель не прошло. Так может, сделаете мне одолжение и уберетесь с дороги? – Рейвен отодвинул его в сторону и двинулся дальше.

Хорек даже не попытался его задержать и преследовать не стал. Значит, решил подождать сообщника. Для них с Колом было привычным делом ломать кости сломленным людям, и некий благоприобретенный инстинкт, должно быть, подсказал им, что кишка у противника не особенно тонка. Может, эль и притушил тлевшее пламя, но один вид гнойного подонка разбудил его вновь.

Уилл шел не спеша, вслушиваясь в шаги за спиной и вглядывался в стоявшую кругом темень в поисках чего-то, что могло бы сойти за оружие. Сгодилось бы что угодно: надо просто знать, как применить. Он наткнулся ногой на какую-то деревяшку, наклонился и поднял. Это был измочаленный обломок доски; впрочем, довольно прочный.

Одним движением Рейвен выпрямился, разворачиваясь, и замахнулся обломком – и тут в голове что-то взорвалось. Перед глазами все вспыхнуло – и поплыло, будто тело, ставшее вдруг вялым, куда-то падало, увлекаемое весом головы, внезапно оказавшейся неимоверно тяжелой. Он грохнулся на мокрые булыжники так, что кости затрещали, – столь быстро, что даже не успел смягчить падение…

Уилл открыл глаза и попытался сосредоточить взгляд. Ему пришло в голову, что удар, должно быть, лишил его сознания, потому что он явно галлюцинировал. Над ним нависло какое-то чудовище. Великан.

Некое существо футов семи ростом тащило Рейвена волоком с улицы в какой-то темный переулок. Одна только голова у него была в два раза больше, чем у обычного человека, и лоб был каким-то неестественно выпуклым, будто валун, нависший над обрывом. Парализованный болью и шоком, Уилл смотрел, как воздвигшийся над ним великан поднимает ногу и со всей силы пинает его каблуком. Услышал, как его собственный крик отразился от стен домов; внутри взорвалась новая боль. Рефлекторно дернулся, сжавшись в комок, и почувствовал, как его пронзает болью еще один чудовищный удар, нанесенный слоновьей пятой обидчика.

Гаргантюа пригнулся и сел на него верхом, пришпилив руки к земле своими чудовищными коленями. Все в этом уродливом создании было непропорциональным, нелепым, будто какие-то части просто продолжали расти еще долго после того, как все остальные остановились. Когда оно разинуло рот, стало видно, какие у него широкие прогалы между зубами, точно челюсти были для них слишком велики.

Боль была неописуемая, и ее ухудшало то обстоятельство, что в любой момент кулаки Гаргантюа могли причинить ему еще большие страдания. Никакое количество алкоголя не смогло бы в достаточной мере притупить подобные ощущения, иначе виски в операционных лился бы рекой – куда там заведению Эйткена.

В голове Уилла лихорадочно метались мысли, и, хотя смятение и боль практически не давали ему возможности соображать, ясно было одно: сопротивляться бесполезно. Если этот монстр собирался убить его, то он умрет – прямо здесь, в этом переулке.

Лицо Гаргантюа было гротескной маской, точно у гаргулий, скорчившихся на церковных стенах, и поневоле притягивало взгляд, но Рейвен не мог оторвать глаз от пальцев, толстых, как сосиски. Своими он не мог даже пошевелить, и чудовищные отростки могли сотворить с ним что угодно.

Уилл ощутил облегчение, когда эти пальцы принялись обшаривать его карманы, но ненадолго: он знал, как ничтожна будет их добыча. Гаргантюа положил те несколько жалких монет, что еще оставались у Рейвена, себе на ладонь, когда из темноты наконец вынырнул Хорек, цапнул деньги и присел на корточки рядом с чудовищем.

– Ну что, теперь вы не так остры на язык, а, мистер Рейвен?

Хорек вытащил из кармана нож и продемонстрировал его Уиллу так, чтобы тот мог видеть клинок даже в том скудном свете, который проникал в переулок. Нож был около четырех дюймов длиной, с тонким лезвием; деревянная рукоятка обмотана какой-то тряпкой, чтобы рука не скользила. Тряпку покрывали темные пятна.

Рейвен молча молился, чтобы конец был быстрым: удар снизу вверх, под ребра. Сердечная сумка сразу заполнится кровью, сердце перестанет биться, и все будет кончено.

– Что ж, теперь вы слушаете меня внимательно, так что мы можем вернуться к обсуждению вопроса о вашем долге мистеру Флинту.

Уилл попытался заговорить, но у него не получалось набрать в грудь достаточно воздуха – мешал вес усевшегося на него чудовища и боль, терзавшая бок. Хорек, похоже, это заметил и жестом приказал уроду приподняться – ровно настолько, чтобы Рейвен мог хотя бы шептать.

– Видите ли, вы, похоже, ввели нас в заблуждение. С тех пор как мы одолжили вам эти средства, нам довелось узнать, что вы сын преуспевающего адвоката из Сент-Эндрюса. Посему мистер Флинт, пересмотрев ваш статус, несколько сдвинул дату расплаты.

Уилл почувствовал, как на него навалилась новая тяжесть, хотя Гаргантюа уже не давил всем своим весом. Это было бремя лжи, обернувшейся против своего создателя – в полном соответствии с законом непредвиденных последствий.

– Мой отец давно умер, – прохрипел он. – Полагаете, стал бы я искать процентщика среди головорезов, если б мог обратиться к нему?

– Это, конечно, вполне вероятно, но у сына адвоката в случае нужды должны быть и другие связи.

– У меня их нет. Но, как я и сказал Флинту, когда брал у него деньги, у меня есть перспективы. Как только начну зарабатывать, я смогу расплатиться, и с процентами.

Хорек наклонился к нему пониже; и изо рта у него воняло хуже, чем из сточной канавы.

– О, проценты будут, не беспокойтесь. Но как вы, такой образованный человек, не возьмете в толк самое главное? Мистера Флинта перспективы не волнуют. Если вы должны ему деньги – вы находите их сейчас.

Хорек прижал острие ножа к щеке Рейвена.

– И, к вашему сведению, мы, головорезы, режем не только головы.

Он медленно повел ножом, глубоко взрезая щеку, при этом неотрывно глядя жертве прямо в глаза.

– А этот пустячок напомнит вам о ваших новых приоритетах, – сказал он.

Хорек хлопнул Гаргантюа по плечу, давая понять, что они закончили. Великан тяжело поднялся на ноги, освободив Уилла, и тот прижал к щеке руку, осторожно пальпируя рану. Между пальцами сочилась кровь.

Тут Хорек развернулся и ударил лежащего Рейвена ногой в живот.

– Найди деньги, – сказал он. – Или в следующий раз это будет твой глаз.

 

Глава 3

Некоторое время Уилл просто лежал в темноте, наслаждаясь возможностью дышать. Бандиты ушли, и на него волной накатило облегчение, чувство неудержимой радости, что он жив. Чувство это выразилось в том, что его внезапно разобрал смех, но ребра отозвались таким возмущением, что удержаться все-таки удалось. Сломаны ли ребра? Каковы вообще внутренние повреждения? Ушибы органов? Уилл представил, как кровь сочится между пленками плевры, сдавливая смятое легкое, не давая органу расправиться, хотя чудовище давно слезло у него с груди.

Рейвен выкинул этот образ из головы. Он дышал, и это все, что имело значение на данный момент: пока он дышал, у него были неплохие перспективы.

Уилл вновь ощупал щеку. Кожа была влажной от крови и податливой, точно помятый персик; рана – широкой и глубокой. Не могло быть и речи о том, чтобы возвращаться к мисс Черри, не показавшись врачу.

С трудом дотащившись до Инфермери-стрит, Рейвен счел, что проходную, где его вид, безусловно, вызовет много неприятных вопросов, лучше обойти стороной. Он двинулся вдоль ограды, пока не достиг участка, особенно ценимого местными хирургами за легкость, с которой его можно было перелезть. Генри с коллегами иногда проникали в больницу этим способом, если не желали привлекать излишнее внимание к своим ночным похождениям: такое могло стоить вызова пред очи правления больницы. Преодолеть ограду в его состоянии удалось далеко не с первой попытки, но вскоре Рейвен уже лез в окно на первом этаже, которое на всякий случай всегда оставалось незапертым.

Он ковылял по коридору, время от времени приваливаясь к стене, когда становилось совсем уж тяжело дышать. Сестринский пост получилось миновать без происшествий; из-за закрытой двери доносился громкий храп. Храпели, по всей вероятности, ночные сиделки: они частенько прикладывались к запасам алкоголя, выделенного для нужд пациентов, дабы обеспечить себе ночью спокойный сон.

Добравшись наконец до двери Генри, Рейвен постучал, потом еще раз и еще; с каждой секундой росли опасения, что друг до сих пор пребывал в пьяном ступоре. Но вот дверь отворилась, и из-за нее показалось опухшее, помятое со сна лицо Генри. Первой реакцией был ужас при виде явившегося среди ночи покойника, но потом его явно осенило.

– Господи, Рейвен… Что с тобой случилось, черт побери?

– Кто-то решил проигнорировать тот факт, что красть у меня нечего.

– Нам надо вниз. Здесь понадобится пара швов.

– Уж это мне диагностировать удалось. Может, подскажешь компетентного хирурга?

Генри обвел его негодующим взглядом.

– Не испытывай мое терпение.

***

Рейвен улегся на койку и попытался расслабиться, что было непросто, учитывая, что Генри только что вооружился хирургической иглой внушительных размеров. Уилл старался припомнить, сколько раз друг наполнял свою кружку, и прикидывал, насколько аккуратным будет шов. Но пьян Генри или трезв, никакое искусство хирурга не спасет от шрама на лице – первое, что люди будут теперь замечать. Вероятнее всего, это скажется на карьере Рейвена, но он просто не мог позволить себе думать еще и об этом. Единственное, что было важно в этот момент, – сохранять неподвижность. Но дело затрудняла то и дело пронзающая боль и предвкушение близкого знакомства с иголкой.

– Понимаю, это непросто, но я вынужден попросить тебя прекратить извиваться, а когда начну шить – то и не морщиться. Рана проходит вблизи от глаза, и если я наложу шов неверно, веко опустится и глаз закроется.

– Что ж, по крайней мере, у меня останется шанс преуспеть среди слепцов, – ответил Уилл.

– Почему? – осведомился было Генри; потом он вспомнил поговорку об одноглазом короле слепых. – Не торопи события.

Выражение лица у него было позабавнее самой шутки, но платой за испытанное облегчение стала острая боль в ребрах.

Рейвен замер и попытался мысленно перенестись в другое место и время, надеясь отвлечься от предстоящей ему процедуры. К сожалению, первое, куда он попал, была комната Иви, и ее застывшее в муках тело предстало перед его мысленным взором, как раз когда игла Генри пронзила его щеку. Он ощутил, как острие, проколов кожу, прошивает мягкие ткани, и, не в силах удержаться, представил, как кривая игла, стягивая края, вновь появляется на другой стороне раны. И в этот момент почувствовал, как петля кетгут́а затягивается на истерзанной коже. Было гораздо больнее, чем когда Хорек резал ему лицо: тот управился всего за пару секунд.

Уилл поднял руку как раз тогда, когда Генри собрался наложить второй шов.

– А эфира нет? – спросил он.

Друг неодобрительно посмотрел на него.

– Нет. Придется просто потерпеть. Не ногу же отнимаю.

– Легко сказать… Тебе когда-нибудь зашивали лицо?

– Нет, и это приятное обстоятельство может быть связано с тем, что у меня нет привычки задирать всякую шваль из Старого города.

– Никого я не задира… Ой!

– Хватит болтать, – сказал Генри, вновь приступая к делу. – Будь добр, не дергай щекой, или я ничего не смогу сделать.

Рейвен ответил ему взглядом, в котором отсутствовала всякая благодарность.

– В любом случае эфир, похоже, далеко не надежен, – сказал друг, затягивая следующую петлю. – Сайм практически отказался от его применения, да тут еще эти смерти… Думаю, с эфиром покончено.

– Кто-то умер от эфира?

– Да. Где-то в Англии. Коронер сказал, это было прямое следствие применения эфира, но Симпсон продолжает защищать его. – Генри ненадолго остановился, держа иголку на весу. – Можешь сам спросить с утра, когда явишься на работу.

Латающий вернулся к своему занятию, так низко склонившись к лицу латаемого, что тот чувствовал запах пива в его дыхании. Тем не менее Генри уверенно продолжал шить, и вскоре Уилл уже приноровился к ритму проколов и рывков затягивающегося кетгута. Каждый новый стежок был не менее болезненным, чем предыдущий, но все они вместе не способны были заглушить боль в ребрах.

Генри отступил на шаг, чтобы оценить свою работу.

– Неплохо, – решительно заявил он. – Может, мне стоит всякий раз перед операциями наносить визит Эйткену…

Он смочил немного корпии в холодной воде и наложил на рану. Прохладное прикосновение немного утишило боль – первое приятное ощущение, которое Рейвену довелось испытать, с тех пор как он сделал последний глоток эля.

– Не могу я отправить тебя в объятия миссис Черри в таком виде, – сказал Генри. – Дам-ка дозу лауданума, и ляжешь у меня на кровати. Сам посплю на полу остаток ночи.

– Я твой должник, Генри, правда. Но умоляю тебя, никогда больше не ссылайся на объятия миссис Черри. Или я могу сблевать.

Друг по своему обыкновению окинул Уилла изучающим взглядом, но в его голосе прозвучали веселые нотки.

– Тебе ведь известно, что она оказывает дополнительные услуги, и за совсем небольшую плату? – сказал он. – Я так понимаю, многие из вас, ее юных постояльцев, искали утешения в этих самых объятьях. В конце концов, она вдова и нуждается в деньгах. Не вижу ничего постыдного. Видишь ли, с этим твоим новым шрамом и поплывшим глазом тебе надо снизить стандарты.

Генри помог Рейвену добраться до своей кровати, где тот очень осторожно улегся. За один раз он получил больше травм, чем в сумме за всю предыдущую жизнь. Лицо было увито кетгутом, и – шутки в сторону – может, ему и в самом деле стоило пересмотреть свои ожидания относительно женитьбы. Но все могло быть гораздо, гораздо хуже. Он не был мертв, а завтра с утра его ждала новая жизнь.

– Так, – сказал Генри. – А теперь – лауданум. И если затошнит, будь добр, помни: рядом на полу лежу я, так что меть лучше в ноги, чем в голову.

 

Глава 4

Сара все медлила в профессорском кабинете, когда зазвонил колокольчик: краткому мгновению безмятежности пришел конец, нежеланный, но неизбежный. Здесь она исполняла свои обязанности тщательно и не торопясь, потому что любила эту комнату. Для нее это было убежище, оазис спокойствия, огражденный от хаоса, царившего в остальной части дома, но возможность побыть здесь предоставлялась ей редко – и никогда надолго.

Она уже успела развести огонь, приложив особые усилия к тому, чтобы на решетке было достаточно углей. Огонь здесь горел круглый год, чтобы пациентам, которых доктор принимал в кабинете, всегда было комфортно. Но сегодняшний день выдался особенно холодным, и на то, чтобы воздух в комнате прогрелся, ушло немалое время. На окне над столом профессора успел нарасти лед, украсив стекло изящными узорами наподобие папоротниковых листьев, которые исчезли, стоило ей подышать на стекло. Сара протерла тряпкой осевшую на стекло влагу и немного полюбовалась видом, который в такой погожий день открывался отсюда аж до самого приморского Файфа. По крайней мере, так ей говорили. Сама она никогда на бывала дальше окраины Эдинбурга.

На письменном столе у окна громоздились стопки книг и бумаг, и Сара всегда старалась прибираться на столе, ничего не перекладывая и не меняя местами. Со временем она достигла в этом совершенства – нелегким методом проб и ошибок: бывало, приходилось вылавливать блудные бумажки чуть ли не из камина.

Комната не всегда казалась такой приветливой. Когда Сара только начала служить в доме доктора Симпсона, обстановка кабинета пугала ее. У стены стоял высокий шкаф, где на полках теснились склянки с анатомическими образцами: разнообразные человеческие органы, плавающие в какой-то желтоватой жидкости. Что еще хуже, многие органы были повреждены, изуродованы различными болезнями, будто одного их присутствия мало, чтобы напугать до полусмерти.

Со временем все это стало завораживать – даже та склянка, где плавали лицом друг к другу два крошечных младенца, сросшиеся в районе грудины. Когда Сара впервые увидела их, у нее в голове появился целый рой вопросов. Откуда могла взяться подобная вещь? И каким образом ее добыли? Кроме того, у нее имелись сомнения, насколько это вообще приемлемо – держать у себя подобный образец: все же это были человеческие останки, так не лучше ли было похоронить их? И правильно ли выставлять такое на всеобщее обозрение? Быть может, даже смотреть на такое грешно?

Под полками было отделение с закрывающимися дверцами, где доктор хранил учебные материалы для курса лекций по акушерскому делу. У Сары не было твердой уверенности, позволено ли ей изучать содержимое шкафа, но, поскольку прямого запрета не было, иногда – когда было время – она позволяла себе удовлетворять свое любопытство. Внутри хранилась странноватая подборка тазовых костей вперемешку с гинекологическими инструментами, о назначении которых Сара могла только догадываться. Там, конечно, лежали уже знакомые щипцы, но были еще и загадочные устройства с ярлычками, на которых значилось: «кефалотриб», «краниокласт» и «перфоратор». Названия эти, казалось, намекали на какие-то страшные вещи, и Сара никак не могла взять в толк, какую роль они могли играть в рождении ребенка.

Полностью соответствуя характеру хозяина, кабинет явно нуждался в методической организации – в особенности библиотека. Сара давно бы уже занялась этим делом, будь у нее достаточно времени. Книги, казалось, расставили на полках в произвольном порядке. К примеру, переплетенное в красную кожу собрание Шекспира было втиснуто между семейной Библией и «Эдинбургской фармакопеей». Ей вспомнилось, что в силу каких-то загадочных причин имена домашних животных были записаны на форзаце «Фармокопеи».

С благоговением касаясь пальцем каждого корешка, она читала названия: «Естественная теология» Пейли, «Анатомия и физиология человеческого тела», «Антикварные редкости» Адама, «Принципы хирургии» Сайма. А потом в дверь сунул голову Джарвис.

– Тебя мисс Гриндлей зовет, – сказал он, закатывая глаза, и исчез.

Сара позволила себе помедлить еще пару мгновений, задержав пальцы на переплетенных в кожу корешках. Это было одним из проклятий профессии: практически безграничный доступ к богатому собранию книг при почти полном отсутствии времени для чтения. Пальцы замерли на незнакомом корешке. Сара сняла еще не читанную книгу с полки и сунула в карман.

Она вышла из комнаты и, поднимаясь по лестнице, внезапно попала в водопад газетных листов, планирующих с верхней площадки. Верный признак, что доктор вот-вот спустится вниз. Ему нравилось читать утренние газеты – «Скотсмен» и «Каледониен меркьюри» – от корки до корки, еще лежа в кровати, и казалось забавным бросать прочитанное через перила, перед тем как спуститься к завтраку. Это его обыкновение было особенно ценимо двумя старшими мальчиками – Дэвидом и Уолтером, – которым нравилось делать из газет снежки и швыряться ими друг в друга и в прислугу; Джарвиса, которому приходилось потом все собирать, это забавляло несколько меньше. Маневрируя между парящими в воздухе газетами, скачущими детьми и ворчащим дворецким, Сара поднялась по лестнице.

Когда она вошла в комнату их тетки Мины на четвертом этаже, ее встретил обычный хаос. Казалось, все содержимое гардероба мисс Мины Гриндлей было разбросано по комнате; платья и нижние юбки развешаны везде, где только можно, они же валяются на полу, на кровати и на кресле. Сама Мина, все еще в ночной рубашке, стояла перед зеркалом, прикладывая к себе очередное платье, которое почти сразу же отправилось на пол, к остальным.

– Ну наконец-то, Сара! Где ты пропадала?

Вопрос явно был риторическим, и она промолчала в ответ. Мину, казалось, постоянно раздражало, что у Сары есть еще какие-то обязанности по дому. От нее как-то ускользал тот факт, что, будучи единственной горничной в доме, Сара должна разводить огонь в каминах, разносить чай, накрывать на стол и поддерживать в комнатах порядок – кроме нее, заниматься этим было некому. Миссис Линдсей редко покидала пределы кухни, а у Джарвиса, исполнявшего обязанности дворецкого, лакея и личного секретаря доктора, и так хватало дел.

– Ну сколько раз я уже говорила, что женщине моего положения необходима личная горничная?

«Примерно столько, сколько я входила в эту комнату», – подумала Сара.

– Не могут же от меня ожидать, чтобы я одевалась сама?

– Миссис Симпсон, кажется, с этим вполне справляется, – подала голос горничная.

Глаза Гриндлей вспыхнули, и Сара немедленно поняла, что переступила черту. Она уже было открыла рот, чтобы извиниться, но тут Мина заговорила вновь, а прерывать ее означало только ухудшить дело.

– Моя сестра – замужняя женщина, и, кроме того, она по горло в трауре. Для нее выбор туалета – не такая уж сложная задача.

Сара подумала о миссис Симпсон, которая вот уже который месяц не носила ничего, кроме тяжелого черного бомбазина, и была бледна и измождена от постоянного пребывания в четырех стенах.

– Сара, приучись же сдерживаться и не выпаливать вот так все, что ни придет тебе в голову. Свое мнение лучше держать при себе, если тебя о нем не спрашивают особо. Когда ты только поступила сюда на службу, я многое тебе прощала, но, должно быть, оказала тебе этим дурную услугу. Боюсь, как бы ты не разговорилась перед менее понимающим человеком, иначе можешь оказаться на улице, и все из-за своего языка.

– Да, мэм, – ответила Сара, покаянно опуская глаза.

– Умение вовремя придержать язык дорогого стоит. Я сама нередко им пользуюсь, когда мне не нравится, как сестра ведет дом. Я здесь всего лишь гостья и благодарна за это, как и ты должна быть благодарна за свое положение. У всех у нас имеются свои обязанности, а женщина моего статуса обязана хорошо одеваться.

Мина указала в сторону громоздящейся на кровати кучи платьев, давая понять, что ей необходима помощь в выборе туалета.

– Как насчет этого? – Сара подняла на руках скромное серое шелковое платье с кружевным воротом, который она накрахмалила и выгладила только вчера.

Гриндлей с минуту разглядывала платье оценивающим взглядом.

– Ох, остановимся на этом, – наконец сказала она. – Хотя, боюсь, оно немного простовато, чтобы заставить поклонников тут же броситься писать мне сонеты.

Сара машинально глянула на письменный стол Мины. Как всегда, там лежало очередное начатое письмо – и роман.

– Что вы сейчас читаете? – спросила она, зная, что разговор о литературе почти наверняка заставит хозяйку забыть о ее бестактности.

– Роман под названием «Джейн Эйр» некоего Каррера Белла. Только закончила. Этот автор мне не особенно хорошо знаком.

– Вам понравилось?

– Сложный вопрос. Я бы предпочла обсуждать его с подготовленным собеседником, так что можешь взять почитать.

– Благодарю вас, мэм.

Сара положила томик в тот же карман, где уже лежала книга, позаимствованная ею из библиотеки.

Поскольку подобающий наряд был наконец выбран, Гриндлей облачилась в корсет и встала, упершись руками в бедра, пока Сара, налегая изо всех сил, затягивала шнуровку.

– Туже, – потребовала Мина.

– Да вы дышать не сможете, – сказала Сара, снова налегая на шнуровку.

– Чепуха. Я еще даже в обморок ни разу не падала, и это несмотря на то, что все мои знакомые дамы теряют сознание с завидной регулярностью. Иногда не без помощи сценического искусства, – добавила она с легкой улыбкой на губах.

Когда Гриндлей была подобающим образом одета, Сара принялась за ее прическу. Это потребовало куда больше времени, чем корсет. Первым делом волосы нужно было смазать крахмальным фиксатуаром, чтобы они за день не выбились из прически. Затем их следовало разделить спереди на пробор и заплести по бокам в косы, которые укладывались над ушами. Еще один пробор шел поперек головы, от уха до уха, а сзади волосы скручивались в тугой узел на затылке. Эта задача требовала терпения и аккуратности – тех качеств, которых Саре сильно не хватало, когда дело доходило до причесок.

– Вот почему мне необходима личная горничная, – сказала Мина своему отражению, наблюдая, поджав губы, за усилиями Сары. – Знаю, ты стараешься как можешь, но мне никогда не найти себе мужа без должного ухода.

– Не могу с вами не согласиться, мисс Гриндлей, – ответила Сара, с облегчением откладывая в сторону гребень, щетку и шпильки.

– Проблема в том, что хорошую прислугу найти не так-то легко. Только посмотри на миссис Симпсон – она просто с ног сбилась, пытаясь отыскать для детей хорошую няню.

Для Сары постоянная смена нянек в детской загадкой не была. У Симпсонов было трое детей: Дэвид, Уолтер и Джеймс, которому не было еще и года. Дэвиду и Уолтеру редко запрещали покидать пределы детской на верхнем этаже, их природное любопытство всячески поощрялось, а у претендентов на должность няньки просто не укладывалось в голове, что подобное поведение не только может быть позволительно, но и поощряется родителями. Еще одна причина заключалась в том, что миссис Симпсон явно не была готова передать всю ответственность за детей в чужие руки – быть может, из-за того, что уже потеряла двоих в совсем еще нежном возрасте.

– У Шилдрейков пропала горничная, – продолжала Гриндлей, поворачиваясь в кресле, чтобы взглянуть на Сару.

– Которая?

– Мне кажется, ее звали Роуз. Ты ее знаешь?

– Совсем немного. Я больше знакома с другой их горничной, Милли. А что случилось?

– Просто исчезла, никого даже не предупредив. Ходят слухи, что она с кем-то встречалась. И даже много с кем.

Повернувшись обратно к зеркалу, Мина принялась накладывать румяна. Сара сделала их ей сама, смешав ректифицированный спирт, воду и карминовый порошок. Она мельком задумалась, так уж ли предосудительно для горничной добиваться мужского внимания, когда, казалось, для Гриндлей это было единственной целью жизни.

– Я видела ее только на прошлой неделе, – сказала Сара. – У «Кеннингтона и Дженнера»: мы столкнулись у входа.

– И как она тебе показалась? – спросила Мина, снова поворачиваясь к ней.

– Вроде бы хорошо, – ответила Сара, прекрасно сознавая, что положение не позволяет ей дать более откровенный ответ.

На самом деле подумать, что у Роуз все хорошо, мог только тот, кто раньше ее никогда не встречал. Саре бросилось в глаза, какой угрюмый был у нее вид. Она заметила Роуз, когда они с хозяйкой выходили из лавки на Принсес-стрит. Миссис Шилдрейк остановилась обменяться любезностями с миссис Симпсон, и служанки – поскольку это не возбранялось – сделали то же самое, хотя их разговор и был более скованным. Как Сара и сказала Мине, она была лучше знакома с другой горничной Шилдрейков, Милли: с ней она чувствовала себя более свободно. Роуз, по выражению Милли, была «жизнерадостной» – что, по мнению Сары, являлось слишком вежливым эпитетом для девушки, которую сама она находила легкомысленной и самовлюбленной и которой инстиктивно сторонилась.

В тот день Роуз показалась ей какой-то подавленной; ее точно пригибала к земле ноша потяжелее тех свертков и пакетов, которые она тащила в руках. Роуз была очень бледной, с опухшими глазами и почти ничего не сказала Саре в ответ на осторожные расспросы о здоровье.

Сара бросила взгляд на хозяйку Роуз, тучную женщину примерно тех же лет, что и миссис Симпсон, хотя выглядела она гораздо старше. Отчасти из-за внешности, которой она явно уделяла не слишком много внимания, отчасти – из-за сурового, строгого вида.

Сара не слишком почтительно задумалась о том, каков же из себя ее муж, поскольку мистера Шилдрейка ей никогда видеть не доводилось.

Всем было известно, что характер у миссис Шилдрейк не самый простой и что девушки, служившие в ее доме, частенько от этого страдали. Роуз, без сомнения, доставалось больше других, но ее унылый, безжизненный вид вряд ли мог объясняться полученной от хозяйки взбучкой. Может, просто накопилось, мрачно подумала Сара, тревожась о собственном будущем. Если жизнь в услужении могла сделать такое с веселой кокеткой Роуз, во что же она превратит ее саму?

– Да не стой здесь просто так, – сказала Мина, уже совершенно забыв об их разговоре и об исчезновении Роуз. – Уверена, тебе есть чем заняться.

После того как ее таким образом отпустили, Сара вышла из комнаты и спустилась по лестнице, размышляя, сколько дел она могла бы переделать за время, ушедшее на то, чтобы втиснуть Мину в платье и укротить волосы. А сегодня ей вдобавок предстояло проветрить одну из гостевых спален для нового ученика доктора, который должен был прибыть сегодня.

Сара задумалась, нельзя ли будет как-то убедить его поухаживать за Миной. Тогда, по крайней мере, ее труд не пропадет втуне.

 

Глава 5

Рейвен шел по мосту, когда порыв ветра вынудил его схватиться за шляпу. Ледяной ветер принес с собой обещание суровой и неотвратимой зимы, и воспоминания об августовском тепле стали казаться какой-то забытой сказкой. Но ветер обещал и другое; он был холодным, но свежим и, казалось, сдул с Уилла ту всепроникающую липкую вонь, которая окружала его последние несколько лет. Здесь, на другой стороне Северного моста, лежал совершенно иной Эдинбург.

Он свернул на Принсес-стрит и прошел мимо аптекарской лавки Дункана и Флокхарта, зацепив взглядом свое отражение в витрине. Увиденное напомнило о том, что пусть запах Старого города и выветрился, его клеймо останется навсегда. Вся левая сторона лица страшно опухла, глаз заплыл, а на расцвеченной синяками скуле ярко выделялись швы. Из-под шляпы торчали во все стороны слипшиеся от крови волосы. Когда он доберется до Куин-стрит, доктор Симпсон, должно быть, отошлет его в Лечебницу, вместо того чтобы брать на службу.

Тротуары здесь были шире, а людей на них – меньше. Прохожие держались прямо и шагали с уверенным видом, но неторопливо, осматривая витрины.

Старый город по контрасту выглядел муравейником; его обитатели вечно спешили, пригнувшись, по узким и извилистым улочкам. Даже на мостовой, казалось, вовсе не было ни грязи, ни навоза, от которых на улицах вокруг Кэнонгейта было совершенно некуда деваться.

Когда Уилл свернул на Куин-стрит, прямо перед ним затормозил брум, запряженный парой красивых ухоженных лошадей, и Рейвен, рассеянно наблюдая за ними, подумал, что кучер, должно быть, выдрессировал животных облегчаться исключительно в бедной части города.

Номер пятьдесят два был одним из самых больших домов в этой части улицы – целых пять этажей, если считать подвал. Широкие, чисто выметенные ступени вели к парадному входу, обрамленному четырьмя колоннами. Даже перила блестели свежей краской, как бы давая понять, какие чистота и порядок ждут его внутри. Это навело Уилла на мысль о том, как сильно он опаздывает – все благодаря лаудануму Генри. Он задумался о том, что же сказать Симпсону. Быть может, для объяснения будет достаточно одного вида. А может, ему будет сказано, что место он потерял, поскольку не потрудился явиться вовремя в свой первый рабочий день…

Рейвен поправил шляпу, стараясь не думать, как выглядит его одежда, и взялся за медный дверной молоток. Но не успел он постучать, как дверь открылась и на улицу вылетел, чуть не сбив Уилла с ног, огромный пес, устремившийся к ожидавшему у тротуара бруму, причем кучер предупредительно открыл для него дверцу, будто собака лично приказала подать для себя экипаж.

Следом за собакой на улицу вышел джентльмен, облаченный в просторное серое пальто и цилиндр. Профессор Джеймс Симпсон тоже было решительно направился к бруму, но тут заметил жалкую фигуру, жмущуюся на пороге дома.

Новый работодатель остановился и окинул Уилла изучающим взглядом. Сначала он, казалось, смутился, но потом поднял бровь: узнал.

– Мистер Рейвен… Вы не слишком рано. А еще секунда – и было бы, пожалуй, уже поздно.

За этим последовал широкий жест в сторону экипажа: доктор Симпсон явно намекал, что новому ученику нужно последовать за собакой.

– У нас с вами срочный вызов – если, конечно, вы в состоянии, – добавил он с улыбкой.

Рейвен улыбнулся в ответ, или, по крайней мере, попытался. Понять, что именно делает его перекошенное лицо, было непросто. Он забрался в брум и попытался втиснуться на сиденье рядом с собакой, которая явно была не в восторге от того, что ей приходится делить территорию с пришельцем.

После того как Уилл наконец отвоевал для себя кусочек сиденья, доктор Симпсон сел напротив и крикнул кучеру, чтобы тот трогал. Экипаж рванул с места с впечатляющей скоростью; собака тут же высунула голову в окно, вывалила язык и запыхтела от удовольствия.

Рейвен ее чувств не разделял. Когда карета затряслась по булыжной мостовой, он поморщился: каждый толчок отзывался такой болью, что казалось, будто колеса стучат по ребрам. Доктор явно это заметил и теперь пристально изучал изуродованное лицо напротив. Уилл задумался, стоит ли сочинить какую-то правдоподобную историю, объясняющую его состояние, или солгать начальству в первый же день на работе и, возможно, навлечь новые неприятности.

– Быть может, мне стоило оставить вас на попечение нашей горничной, – задумчиво сказал доктор.

– Вашей горничной? – переспросил Рейвен довольно резко: ему было настолько плохо, что он был не в силах соблюдать вежливость.

Он подумал, уж не пытается ли Симпсон таким образом намекнуть, будто его травмы настолько незначительны, что не требуют большего, нежели чашка горячего чаю.

– Простой горничной ее назвать нельзя, – ответил доктор. – Она помогает нам с пациентами: может наложить повязку, перебинтовать рану и тому подобное. Очень способная юная женщина.

– Уверен, я как-нибудь справлюсь, – сказал Рейвен, хотя его ребра были явно совершенно с ним не согласны. Ему оставалось надеяться, что пациент, к которому они сейчас ехали, много времени не займет.

– Что с вами случилось?

– Если не возражаете, я предпочел бы не затрагивать эту тему. – По крайней мере, это было честно. – Скажу только, что рад наконец оставить позади Старый город.

Брум свернул налево, на Касл-стрит, и Рейвен задумался, куда же они направляются – быть может, на Шарлот-сквер или в один из респектабельных полуособняков на Рэндольф-кресент. Сидевший напротив доктор Симпсон лихорадочно рылся в своем чемоданчике, опасаясь, судя по выражению на лице, что забыл некий важный инструмент.

– Скажите, профессор, а куда мы, собственно, направляемся?

– К миссис Фрейзер. Зовут ее, если не ошибаюсь, Элспет. Не имел удовольствия быть представленным ей лично.

– Почтенная дама? – осторожно спросил Рейвен.

Перспектива свести знакомство с высшими кругами общества бальзамом пролилась на его раны.

– Без сомнений, хотя мы вряд ли застанем ее в наилучшем расположнии духа.

У подножия холма экипаж опять повернул налево; теперь они ехали на восток, удаляясь от замка. Уилл решил, что, должно быть, миссис Фрейзер остановилась в одном из роскошных отелей на Принсес-стрит. Ему доводилось слышать, что богатые дамы часто приезжали в город ради того, чтобы воспользоваться услугами таких докторов, как профессор Симпсон.

Однако брум проехал мимо всех отелей, а затем свернул на Северный мост. Они направлялись прямиком в те места, которые, как казалось Рейвену, он только что оставил в прошлом.

Экипаж остановился около неказистого здания, всего за несколько ярдов от того места, где он нашел прошлым вечером Иви; его квартира была буквально за углом. Выбираясь из экипажа, Уилл подумал о том, что миссис Черри, должно быть, как раз в этот момент выкидывает на улицу его пожитки – он должен был съехать сегодня, и предполагалось, что он заберет вещи еще утром. Рейвен задумался и о том, нашли ли уже Иви. Если нет, то, вероятно, скоро найдут. Запах быстро даст о себе знать, даже в этих вонючих трущобах.

Симпсон вышел из экипажа; собака последовала за ним. Он быстро осмотрелся, обводя взглядом подворотни и вывески, и целеустремленно зашагал вперед, по узкому и скудно освещенному переулку. Собака бросилась следом.

В голове Рейвена, которая и так гудела, царила полная сумятица. Что человек с положением и репутацией доктора Симпсона делает в Кэнонгейте? Куда подевались богатые дамы Нового города, с которыми он ожидал свести знакомство? А роскошные дома, где ждали бы надушенные жены и дочери верхушки эдинбургского общества?

Уилл последовал за новым патроном в очередную подворотню, где его встретил такой знакомый аммиачный запах: что-то вроде капусты, варенной в моче. По всей видимости, миссис Черри делилась своими рецептами со всей округой. Они преодолели три пролета темной лестницы, причем Симпсон ни разу даже не замедлил шаг, в то время как у Уилла протестующе ныли бедра, а в груди то и дело вспыхивала боль.

– Почему-то всегда верхний этаж, – заметил профессор. Настроение у него явно было отличное.

Дверь открыл типичный обитатель здешних мест – небритый субъект без передних зубов. Рейвена всегда поражало, что он совершенно не знал людей, которые жили совсем рядом, – никогда даже не встречал их или, по крайней мере, никогда не обращал на них внимания, кроме как оглядев мимоходом и отметив, что особой угрозы они для него не представляют. Наткнись он на этого человека в переулке, точно проверил бы свои карманы, но теперь в этом не было нужды, поскольку Хорек с Гаргантюа уже успели их опустошить.

Несмотря на подозрительную внешность, пахло от человека вполне сносно, что было прекрасно уже само по себе. К сожалению, о комнате, куда их провели, сказать того же было нельзя. Вонь ударила прямо в нос: отвратительная смесь запаха крови, пота и фекалий. Уилл успел подметить тень неудовольствия, мелькнувшую на лице Симпсона, но доктор тут же спрятал свои чувства под маской вежливого спокойствия.

Глава семьи помедлил в дверях еще какое-то мгновение, а затем с явным облегчением удалился.

Миссис Фрейзер лежала среди смятых испачканных простыней с искаженным болью лицом. Рейвен с усилием прогнал из головы образ Иви, стараясь не думать о страданиях, через которые ей пришлось пройти, и сосредоточился на том, что происходило здесь и сейчас, хотя это едва ли было приятнее.

Пациентка, вполне очевидно, рожала, и роды были нелегкими: лицо неестественного синюшного оттенка целиком покрывал пот. Она была очень худой: явно страдала от недоедания, как и многие из его бывших соседей – и практически все пациенты, с которыми Уилл сталкивался в больнице для бедных и в палатах Королевской лечебницы во время обходов.

Симпсона, казалось, обстановка нисколько не смутила, что, с точки зрения Рейвена, не сулило ничего хорошего. Ему совершенно не мечталось проводить время в заботах о бедных, когда можно было столько заработать на богатых. Особенно если учитывать тот факт, что на кону стоял глаз – если он вскоре не вернет долг.

Симпсон сбросил черный плащ и закатал рукава.

– Ну посмотрим, что тут к чему, – сказал он, приступая к предварительному осмотру.

Спустя несколько секунд доктор объявил, что шейка матки пока недостаточно раскрылась и что нужно будет подождать дальнейшего развития событий. После чего уселся на стул у единственного окошка, разложил книгу и принялся читать. Собака улеглась, свернувшись калачиком, у его ног: она явно была уже хорошо знакома с привычками своего хозяина и понимала, что они здесь надолго.

– Стараюсь использовать каждую свободную минутку, – сказал Симпсон, указывая на том, лежавший у него на коленях. – Пожалуй, лучшие из моих статей были написаны у постели пациента.

Рейвен занял единственное оставшееся в комнате сиденье – трехногую табуретку, грозившую филейной части нешуточными занозами. Неохотно усевшись, он подумал, что предпочел бы провести время ожидания в ближайшем кабаке, но тут же вспомнил, что у него совершенно нет при себе денег, а то немногое, что еще оставалось, лежало в комнате у миссис Черри. Теперь поневоле придется воздерживаться. Жаль только, он не начал еще вчера.

Поскольку читать было нечего, время, казалось, тянулось бесконечно. Уилл по привычке полез в карман за часами, но тут же вспомнил, что часов у него больше нет. Гаргантюа, обшарив карманы, нашел единственную принадлежавшую ему ценную вещь. Сказать по правде, старые эти часы стоили немного и вряд ли сильно сократят сумму долга, даже если их передали Флинту, что крайне сомнительно. Но Уилл остро чувствовал отсутствие часов, поскольку достались они ему от отца. Он дорожил этой вещью, в том числе и потому, что часы служили постоянным напоминанием: старый негодяй не оставил сыну больше ничего ценного.

Поднявшись с некоторым трудом, Рейвен передвинул табуретку в угол комнаты, где надеялся немного вздремнуть, опершись головой о стену. Но передумал, разглядев влажную, осыпающуюся штукатурку, которая, очевидно, держалась исключительно на плесени. Пришлось ему усесться прямо, уронив голову на грудь.

Судя по всему, он успел заснуть, потому что из блаженного забытья его внезапно выдернул крик пациентки. Действие лауданума, которым ее щедро оделила повитуха еще до их прихода, явно заканчивалось. В комнате была еще очень молоденькая, явно встревоженная девушка; откуда только она взялась, подумал он. Девушка как раз наполняла тазик водой из кувшина.

– А, мистер Рейвен. Вы проснулись. Настала пора осмотреть пациентку и решить, как будем действовать дальше.

Уилл вымыл руки в тазике и принялся наблюдать, как Симпсон проводит осмотр, но ему мало что удалось увидеть. Колени женщины были прикрыты одеялом, которое не позволяло ничего разглядеть. Доктор повернулся и посмотрел на него.

– Не хотите ли провести осмотр сами?

Это было именно то, чего в данную секунду Рейвену хотелось меньше всего, но об отказе нечего было и думать. Он взял себя в руки, вспомнив, сколько ему пришлось преодолеть, чтобы добиться своего нынешнего положения. Сунув руку под одеяло, закрыл глаза и попытался определить положение головки младенца относительно таза матери. Понять что-то он мог только на ощупь, и его неопытные руки, должно быть, действовали не так мягко, как руки доктора, потому что женщина покряхтывала от боли, время от времени кидая на него такой сердитый взгляд, что он начал опасаться, как бы она его не стукнула. Страшно хотелось отбросить чертово одеяло. Если предполагалось, что эти визиты должны чему-то его научить, то, может, лучше бы ему видеть, что он делает?

– Что думаете? – спросил Симпсон тихим спокойным тоном.

Рейвен не знал, кого он пытался успокоить – его или пациентку, – но внезапно вспомнил, что тяжелее всего здесь приходится точно не ему.

– Головка младенца уже должна лежать на краю таза, – ответил он, сам удивляясь своему уверенному тону, – но она не опустилась, как должна бы.

Симпсон кивнул, задумчиво глядя на него.

– И как же нам теперь действовать?

– Щипцы? – неуверенно предположил Уилл. Это был скорее вопрос, чем констатация.

Одного только упоминания о страшном инструменте было достаточно, чтобы миссис Фрейзер громко застонала, а девушка, прилежно вытиравшая ей лоб, прекратила это занятие и начала рыдать.

– Не бойтесь, – сказал ей доктор все тем же спокойным тоном. – Потерпите нас еще немного, и малыш вскоре появится на свет целым и невредимым.

Вслед за этим Симпсон повернулся к Рейвену и, понизив голос так, чтобы их не было слышно за стонами и криками, добавил:

– Головка до сих пор не вошла в таз, так что она слишком высоко, даже для самых длинных щипцов. Думаю, в этом случае предпочтительнее будет поворот.

Доктор взял свой чемоданчик и, порывшись, выудил оттуда клочок бумаги и огрызок карандаша. Затем, положив бумагу на закапанный воском стол, изобразил конус и ткнул в него пальцем, будто это все объясняло. Уилл по-прежнему ничего не понимал, и, видимо, это отразилось у него на лице, потому что доктор пустился в объяснения, попутно дополняя рисунок стрелками.

– Ребенок как единое целое имеет конусообразную форму, сужаясь от головы к ногам. Череп тоже можно рассматривать как конус, который сужается от макушки к основанию. Повернув ребенка в чреве матери, мы сможем протащить его через таз вперед ногами, которые растянут родовые пути, подготовив их к прохождению более крупных частей. Ноги покажутся первыми, и за них уже можно будет вытянуть туловище и головку, которая способна к частичному сжатию.

Рейвен понял далеко не все, но энергично кивнул, надеясь избегнуть дальнейших объяснений. Вопли роженицы так и звенели в его больной голове, и ему страшно хотелось, чтобы все кончилось как можно скорее, – не меньше, чем миссис Фрейзер.

Симпсон извлек из чемоданчика флакон с янтарного цвета жидкостью.

– Идеальный случай для применения эфира, – заметил он и для иллюстрации своих намерений поднял склянку повыше.

Уиллу уже доводилось наблюдать применение эфира в анатомическом театре. Пациент громко возмущался отсутствием эффекта даже в то время, когда ему уже отнимали гангренозную ногу. Рейвен был потрясен, но были и такие, кто утверждал, что успех можно было считать лишь частичным, полагая, что назначение анестетика – полностью лишить пациента чувств, дабы тот вообще не мог шевелиться и как-либо помешать процедуре.

У него был случай испытать на себе действие эфира – на встрече Эдинбургского медико-хирургического общества, вскоре после того, как было открыто анестезирующее воздействие этого вещества. Эфир вызвал неприятное головокружение, отчего Рейвен некоторое время бродил кругами, шатаясь, к буйной радости коллег. Но он не заснул, как все остальные. Он еще тогда подумал, что, должно быть, обладает некой резистентностью к препарату.

Уилл смотрел, как Симпсон пропитывает губку эфиром. В воздухе тут же повис резкий запах, что Рейвен мог только приветствовать, поскольку эфир хотя бы частично заглушил другие ароматы, от которых в комнате было трудно дышать. Доктор поднес губку к лицу пациентки. Она инстинктивно отдернула голову, но тут девушка мягко сказала ей:

– Это же эфир, Элли. Помнишь, как делали Мойре.

Слава явно бежала впереди эфира: услышав это, роженица жадно вдохнула и быстро, легко погрузилась в сон.

– Важно сразу же дать пациенту требуемую для наркоза дозу, – сказал доктор, – чтобы избежать начальной стадии эйфории, которая может доставить некоторые сложности.

Он говорил об эфире с уверенностью и энтузиазмом, подтверждая слова Генри. Среди врачей были и такие, кто отмахнулся от эфира, сочтя его очередной модной новинкой, но Симпсон явно к ним не принадлежал.

Он вручил Рейвену губку, жестом показав, что теперь это его ответственность, а сам занялся делом на другом конце.

– Эфир бывает исключительно полезен, когда речь идет о повороте или о применении инструментов, – сказал он, запуская руку в матку роженицы. Отсутствие реакции со стороны миссис Фрейзер, которая до того мученически извивалась в ответ на его действия, убедительно подтвердило его слова.

– Нащупал колено, – с улыбкой сказал профессор.

Действия Симпсона скрывало одеяло, так что Рейвен обратил взгляд на спящую женщину; вот только она не спала. Она лежала совершенно неподвижно, будто застыв в неком подвешенном состоянии между жизнью и смертью. Будто превратилась в статую, в свое собственное изображение, отлитое в воске. Уилл вдруг поймал себя на том, что ему трудно поверить, будто она когда-нибудь очнется, и с тревогой вспомнил упомянутых Генри пациентов, погибших после применения эфира.

Пару минут спустя Симпсон объявил, что ножки появились на свет. Вскоре за ними последовали туловище и голова, а также околоплодная жидкость вперемешку с кровью, которая немедленно образовала лужу у ног доктора.

Симпсон извлек младенца из-под одеяла, точно фокусник, достающий голубя из шляпы. Это был мальчик, который тут же принялся неистово кричать. Очевидно, эфир не возымел на него ни малейшего эффекта.

Младенец был передан на руки девушке, которая во время его появления на свет стояла, замерев, с вытаращенными глазами. Встряхнувшись, она взяла младенца и принялась тихонько напевать ему, пытаясь утишить гневные вопли.

Пока извлекали плаценту, мать спала, а младенец был тем временем обмыт и насухо вытерт полотенцем. Когда роженица проснулась, будто после обычного сна, ее, казалось, страшно удивило, что все уже осталось позади.

Дитя положили на руки счастливой матери, и девушка побежала звать новоиспеченного отца. Мистер Фрейзер неуверенно шагнул в комнату; поначалу он не верил своим глазам. Поглядел на Симпсона, будто спрашивал у него разрешения, потом подошел поближе и осторожно положил руку на головку своего новорожденного сына.

Рейвен с удивлением заметил на глазах у мистера Фрейзера слезы. Это как-то противоречило его первому впечатлению об этом человеке. Но он и сам ощутил, как на него волной нахлынуло облегчение: Уилл прекрасно знал, что при сложных родах исход не всегда бывает благополучным. Но еще больше он удивился слезам в собственных глазах. Быть может, это было следствием того, что случилось с ним прошлой ночью, но Рейвен вдруг почувствовал, будто эта сырая, убогая комнатушка вдруг преобразилась – пусть и ненадолго – в прибежище счастья и надежды.

Мистер Фрейзер утер слезы не слишком чистым рукавом, а потом повернулся к доктору и пожал ему руку, одновременно роясь в кармане в поисках платы за визит. Уилл разглядел мелкие монетки, протянутые доктору на немытой ладони. Ничтожная сумма для доктора уровня Симпсона, в особенности учитывая, что он фактически принял роды собственноручно.

Профессор тоже некоторое время изучал предложенные ему деньги. Было ясно, что этого совершенно недостаточно, и Рейвен уже мысленно готовился к неловкой ситуации. Но вместо этого доктор протянул руку и осторожно сжал пальцы Фрейзера, оставив монеты у него на ладони.

– Нет-нет, бог с вами, – сказал он, улыбаясь.

Затем забрал свою сумку, помахал миссис Фрейзер, которая в этот момент как раз приложила своего новорожденного сына к груди, и врачи вышли из комнаты.

***

Когда они выбрались в Кэнонгейт, Рейвен подставил лицо ветру, наслаждаясь чувством свежести и прохлады. Представил себе, как ветер сдувает всю грязь и боль, среди которых он провел последние несколько часов. Чувство было такое, будто это он сам только что вырвался из тесного чрева миссис Фрейзер.

Симпсон оглядывался кругом в поисках своего экипажа, которого не было там, где они его оставили. Кучер, должно быть, решил проехаться вокруг квартала, чтобы размяться после долгих часов ожидания. Уилл тоже покрутил головой и тут заметил небольшую толпу, собравшуюся у тупичка. Тупичка, где жила Иви.

Он подошел поближе, будто влекомый непреодолимой силой. Двое мужчин вынесли обернутое саваном тело; тележка уже ждала у обочины. Саван был серый, уже сильно потрепанный – такие использовались по многу раз. Ничего красивого, ничего нового для бедной Иви, даже после смерти. Уилл узнал в толпе несколько лиц. Другие проститутки. Кого-то из них он знал через Иви, а кого-то… просто знал. Хозяйка тоже была здесь: Эффи Пик. Рейвен стоял, опустив голову. Ему не хотелось, чтобы его узнали и уж тем более поприветствовали.

У входа в тупик стоял полицейский, наблюдая, как тело грузят в тележку. Уилл услышал, как кто-то спрашивает его, что случилось. «Просто еще одна мертвая шлюшка, – ответил полицейский спокойно, без малейшего сожаления в голосе. – Похоже, отравилась каким-то пойлом».

Его слова все продолжали отзываться эхом у Уилла в голове. Он почувствовал, как внутри образуется пустота, чувство гораздо более глубокое, чем стыд.

Просто еще одна мертвая шлюшка.

Нет, это не о той женщине, которую он знал. Иви заслуживала большего.

 

Глава 6

Сара обвела взглядом приемную и нахмурилась: пациентов было еще предостаточно. Внезапный отъезд доктора Симпсона привел к неизбежным задержкам; его помощник, доктор Джордж Кит, был вынужден один принимать всех, кто остался. Горничной Джордж был симпатичен, но он делал все так медленно, и к тому же у него была привычка читать пациентам нотации, что ей не нравилось. Она подумала, может, стоит пойти попросить помочь доктора Дункана, но решила, что тот вряд ли согласится. Он вечно был слишком занят со своими экспериментами, да, может, оно было и к лучшему. Доктор обладал исключительно холодными манерами и, похоже, с химикалиями ладил лучше, чем с людьми.

Ей гораздо больше нравилось наблюдать за работой доктора Симпсона, но такая возможность выпадала сравнительно редко. Доктор в основном принимал зажиточных пациентов у себя наверху, где Джарвис играл ту же роль, что и Сара внизу, в приемной. Признаться, Джарвис был гораздо лучше приспособлен к работе с клиентурой из высшего общества, поскольку редко позволял себя запугать. Он проявлял редкостное безразличие к положению в обществе, и, как следствие, им практически никогда не удавалось как-то надавить на него или унизить: за словом он в карман не лез.

Джарвис обладал внушительным ростом, и потому смотреть на него свысока было не так-то просто. Кроме того, он тщательно следил за своей внешностью, обладал элегантными, исполненными величавого достоинства манерами и правильной, хорошо развитой речью. Саре частенько приходило в голову, что, сменив костюм, Джарвис мог бы с легкостью сойти за члена высшего общества. Как-то раз ей случилось наблюдать, как к дворецкому подошел какой-то джентльмен, с самым угрожающим видом потрясавший свернутой в трубочку газетой. «Я жду доктора Симпсона вот уже больше часа, – сказал он. – И нахожу это совершенно неприемлемым. Я приехал сюда из самого Джедборо». «В самом деле? – холодно ответил Джарвис. – Предыдущий пациент приехал из Японии».

Сара в который раз окинула взглядом печальное сборище в нижней приемной, которая была ее епархией: целая толпа несчастных, страдавших от всякого рода болезней, многие из которых она могла диагностировать с первого взгляда: золотуха, чахотка, лишай, чесотка – с этим ей приходилось сталкиваться чуть ли не каждый день. Звуки кашля, сухого и мокрого, стали настолько привычными для нее, что ухо перестало различать их, хотя они и не прекращались ни на секунду.

Вздохнув, она бросила взгляд на часы, стоявшие на каминной полке. Работы всегда было так много – и так мало времени для радостей, которые другим казались чем-то само собой разумеющимся. Сара похлопала себя по карману, который до сих пор оттягивали лежавшие там с утра книги, и задумалась, удастся ли ей сегодня хотя бы заглянуть в них.

От размышлений ее отвлек звук шагов: кто-то спускался по лестнице. Она подняла глаза, ожидая увидеть Джарвиса, но это была Мина.

– Сара, я звонила в гостиной, и не раз, но никто не ответил.

– Миссис Линдсей не всегда слышит колокольчик, мэм, когда она в судомойне.

По крайней мере, так говорила миссис Линдсей. Кухарка уверяла, что она глуха на одно ухо и поэтому-то не всегда отвечает на звонки, но Сара подозревала, что это было не совсем так. Миссис Линдсей ненавидела, когда ее отрывали от стряпни.

– Мне просто необходимо выпить чаю. Битый час сражаюсь с этой вышивкой. Такой сложный узор…

– Быть может, вам лучше было бы почитать? – предположила Сара.

Мина посмотрела на нее с выражением, которое говорило: некоторые вещи столь очевидны, что, будучи сказанными вслух, граничат с глупостью.

– Ну конечно же, я предпочла бы почитать. Я читала бы целыми днями, будь на то моя воля. Но по причинам, не поддающимся никакому пониманию, вышивание считается умением, обязательным для девушки на выданье, и потому мне совершенно необходимо им овладеть – такова уж моя судьба. Так что, ради всего святого, принеси мне поскорее чаю, или я с ума сойду.

Сара опять посмотрела на ожидающих приема пациентов. Вряд ли в ближайшее время ей понадобится сопровождать кого-то в кабинет: туда только что зашла исключительно говорливая дама, на которую явно можно было в этом смысле положиться.

– Я сейчас же принесу вам чаю, – сказала Сара, и Гриндлей быстро удалилась вверх по лестнице, прижимая к носу платок: до нее, видимо, донеслись царившие в приемной ароматы.

Сара устало спустилась вниз, на кухню, думая, не спросить ли миссис Линдсей о Роуз, пропавшей горничной Шилдрейков. Отслужив свое на Куин-стрит, Сара приучилась относиться к рассказам Мины с долей скептицизма. В том, что она говорила, всегда присутствовала толика правды, которую, однако, бывало нелегко обнаружить за преувеличениями, которыми Гриндлей щедро уснащала свои истории.

Кухарка перемешивала что-то в стоявшей на плите большой кастрюле. В воздухе плыл сытный мясной дух, и у Сары в ответ забурчало в животе.

– Пирог с дичью, да, миссис Линдсей?

Горничной нравилось угадывать по запаху, что сегодня будет на обед или на ужин. У нее был хороший нос, и, как правило, угадывала она верно.

– Доктор помог появиться на свет наследнику значительного состояния, и нам прислали в благодарность дюжину фазанов и пару кроликов. Ее милость желает чаю? – Говоря это, миссис Линдсей подняла глаза к потолку, давая понять, что звонок она все-таки слышала.

– Да. Ей никак не дается вышивка, – сказала Сара, наполняя чайник.

Миссис Линдсей фыркнула, и все ее крупное тело затряслось от смеха.

– Что, наверху все так же полно народу?

– Сегодня просто конца этому не видно.

– Ну с новым учеником должно стать полегче… И, может, тогда у тебя будет побольше времени на работу, для которой ты нанята.

– Но мне нравится помогать с пациентами, – сказала Сара. – Это то, что мне нравится делать больше всего.

– Это, может быть, и так, но полы сами себя мыть не станут. Лекарскую работу нужно оставить тем, кто специально этому обучен. Как думаешь?

Спорить с этим не было никакого смысла.

– Да, миссис Линдсей, – ответила Сара, вздохнув.

Она поставила чайник и чашки на поднос, и тут ей пришло в голову, что сейчас подходящий момент, чтобы спросить о Роуз Кэмпбелл. Рискнуть стоило. В общем и целом миссис Линдсей терпеть не могла сплетни, но при случае могла поделиться интересными сведениями, если спросить напрямую.

– Мисс Гриндлей сказала, что горничная Шилдрейков сбежала.

– Очевидно, да.

– Но зачем ей это было делать? Шилдрейки ведь хорошие люди, разве нет?

– Кто знает, что происходит за закрытыми дверями, когда некому глядеть…

Сара подождала немного, но объяснений не последовало. Из-за своей ненависти к сплетням миссис Линдсей иногда изъяснялась довольно расплывчато.

Дальнейшие расспросы пресек настойчивый звон колокольчика из гостиной.

– Неси-ка ты это наверх, – сказала кухарка, кивая на поднос с чаем.

Сара взяла поднос и вышла из кухни, так ничего толком и не разузнав.

Она вошла в гостиную, радуясь тому, что ей удалось преодолеть лестницу и открыть дверь, не пролив при этом ни капли. Мина сидела в лонгшезе, читая книгу; вышивка валялась рядом, на полу. Миссис Симпсон сидела в кресле у окна, глядя на улицу. Вид у нее был бледный и усталый, что только подчеркивал обязательный черный цвет ее платья.

– А имбирного печенья у нас не найдется? – спросила миссис Симпсон.

– Найдется, – ответила Сара.

Она была рада, что предвидела эту просьбу – миссис Симпсон часто страдала от несварения желудка, – хотя и начала беспокоиться, что принесла слишком мало, потому что Мина уже нависла над подносом.

– Завтра я хочу отправиться за покупками, – сказала та, вгрызаясь в печенье. А ведь Сара еще даже не успела разлить чай…

Горничная мысленно застонала. Поход за покупками с Миной занимал уйму времени. Сегодня вряд ли удастся найти время для книг, а завтра его не будет совсем.

Только Сара закончила разливать чай, как опять прозвенел колокольчик; на этот раз звонили в переднюю дверь. Извинившись, она вышла из комнаты как раз в тот момент, как Джарвис распахнул дверь приемной перед одной из «верхних» дам.

Сара устало волочила ноги по лестнице, чувствуя все возрастающее раздражение.

По пути в переднюю она миновала нижнюю приемную, где все так же, апатично глядя в пол, томились все те же пациенты.

Сара открыла дверь, и то терпение, которое у нее еще оставалось, мгновенно испарилось. Перед ней стояли две женщины, без сомнения, из «верхних». Они были роскошно одеты – явно по последней моде: подбитые горностаем шубки, лайковые перчатки, изящные башмачки, на которых совершенно не было грязи (и как только они умудряются?), и сложной конструкции шляпки, которые, казалось, вот-вот улетят с их искусно причесанных голов. В сравнении с теми, кто уже сидел в приемной, у них был здоровый, даже цветущий вид, хотя одна стояла, опустив голову, будто пряча лицо под полями шляпки. Из-под полей виднелись крупные, превосходно уложенные локоны приметного ярко-рыжего оттенка.

– Дома ли доктор? Нам хотелось бы получить у него консультацию, – сказала та из них, что была в шляпке побольше – и не проявляла признаков застенчивости.

Рука второй дамы, обтянутая перчаткой, лежала у нее на локте, и она ободряюще похлопала спутницу по руке. Сара поймала себя на том, что не может оторвать глаз от образца шляпного искусства, опасно балансирующего у вопрошающей на голове под невозможным углом: целый ворох перьев, кружев и ярких лент. Горничная с легкостью могла представить себе сорок, вьющих в этом сооружении гнездо.

Дама тем временем взирала на Сару с неприкрытым отвращением, будто она ожидала, что доктор лично откроет ей дверь; ей не доставляло никакого удовольствия иметь дело с кем-то еще. Взгляд у нее был до того неодобрительный, что Сара подумала, что на фартуке осталось какое-нибудь подозрительное пятно. Но сегодня утром она не имела дела ни с кровью, ни с гноем, и быстрый взгляд подтвердил, что фартук выглядел вполне опрятно.

– Боюсь, доктора нет дома. Неотложный визит, – сказала она, надеясь, что этого объяснения будет достаточно.

Леди в большой шляпе вздохнула, повернулась к своей компаньонке и спросила:

– Подождем, дорогая? Думаю, нам надо подождать.

Вторая дама ничего не ответила.

Сара, сделав глубокий вдох, объяснила, что в приемной уже ждет гораздо больше пациентов, чем доктор Симпсон способен будет принять после своего возвращения, думая при этом, что надо было звать Джарвиса – он бы точно справился лучше ее.

Теперь уже обе дамы смотрели на нее так, будто она говорила все это им назло. Они что же, вообразили, будто она лжет насчет отсутствия доктора и ожидающих приема пациентов?

Леди в большой шляпе посмотрела на нее, задрав свой орлиный нос, и твердо сказала:

– Милая моя, я уверена, что нас примут. Назовите мое имя. Доктор Симпсон знаком со мною лично!

Сара, оглянувшись, окинула взглядом массу страдающих людей, уже скопившуюся в приемной. Наверху было практически столько же народу.

– Мадам, доктор лично знаком с самой королевой, – сказала она и захлопнула дверь.

 

Глава 7

Кучер Симпсона подал брум всего через пару минут, и собака мгновенно захватила свое законное место. Уилл прислонился к обитой красной кожей спинке сиденья и закрыл глаза. Он надеялся, что доктор возвратится к книге, которую читал весь день, но тут его ждало разочарование.

– Откуда вы родом, мистер Рейвен? – спросил Симпсон, когда экипаж тронулся с места.

Уилл постарался сесть попрямее.

– Я родился в Эдинбурге, сэр.

– И чем занимается ваш отец?

– Его больше нет с нами, – ответил он. – Но он был адвокатом.

Сказанная снова ложь вернула его к событиям прошлой ночи в темном переулке – всего в ста ярдах отсюда. Что ж, этим словам пришлось послужить ему еще раз. Правду следовало сберечь для другого случая, когда репутация Рейвена будет основываться на его делах, а не на происхождении.

– В Эдинбурге?

– Да, поначалу. Позднее – в Сент-Эндрюсе.

В этом, по крайней мере, была толика правды. Его мать теперь действительно жила в Сент-Эндрюсе на содержании у своего брата. Тот и в самом деле был адвокатом – и жалким, самодовольным лицемером.

– Я когда-то подумывал изучать право, – сказал Симпсон мечтательно.

– В самом деле? И долго? – спросил Уилл, гадая, каким образом этот человек мог сочетать во время учебы два совершенно разных предмета, особенно если учитывать его относительную молодость и стремительную карьеру.

– О, целый день, по крайней мере. Первое знакомство с анатомическим театром. Оно заставило меня броситься со всех ног в парламент, думая устроиться там письмоводителем.

Рейвен в ответ улыбнулся – криво, конечно же, учитывая свежий шрам на щеке. Он тоже не испытывал особой любви к операционным. Какое бы восхищение он ни питал к умелым и твердым рукам хирургов, у него не было никакого желания всю жизнь вырезать опухоли и отпиливать руки и ноги. Его отталкивала жестокость, неразрывно связанная с хирургией, потому что никакое умение, никакая твердость рук не могли спасти пациента от невообразимых страданий.

– Что же привело вас обратно? – поинтересовался Уилл с искренним любопытством.

– Желание облегчить боль и страдания и вера в то, что в один прекрасный день мы найдем средство достигнуть этого.

– И вы верите, что эфир может быть подобным средством?

– Это шаг в верном направлении, но, уверен, можно добиться большего. Теперь, когда мы знаем, что пары некоторых веществ позволяют добиться временной потери чувствительности, я убежден: если будем экспериментировать, найдем нечто даже лучше эфира. Это одна из причин, почему в этом году я опять решил взять ученика. В этих поисках мне понадобятся лишние руки.

Поначалу Рейвен не думал, что будет работать с профессором над подобными вещами, но идея ему неожиданно понравилась. Если он примет участие в открытии нового анестезирующего агента, его дальнейший успех на профессиональном поприще будет обеспечен. А уж доля в патенте – да, это может стать основой будущего состояния.

– И вы верите, что сможете добиться успеха? – спросил Рейвен; подобные радужные перспективы всегда будили в нем осторожный скептицизм.

Профессор подался вперед.

– Я верю, что страстное стремление чего-то добиться и непреклонная решимость помогут нам достичь невозможного.

***

Дверь дома номер пятьдесят два по Куин-стрит открылась в ту же секунду, как экипаж остановился у обочины. Юная женщина в накрахмаленном чепце стояла в дверях, оправляя фартук. При виде Уилла она непроизвольно вздрогнула, и он с грустью подумал, что теперь ему придется к этому привыкнуть.

Собака первой ворвалась в дом, профессор вошел следом, скинул с плеч пальто и передал его слуге, словно бы возникшему из воздуха за спиной молодой женщины. Он был высок, чисто выбрит и безупречно одет, что только подчеркивало полнейший беспорядок в одежде Рейвена, не говоря уж о лице. Слуга разглядывал нового, не слишком опрятного домочадца с явным неодобрением.

– Джарвис, я буду пить чай у себя в кабинете, – сказал Симпсон.

– Очень хорошо, сэр, – ответил дворецкий, а потом кивнул на Рейвена, который все еще мялся на пороге: – А что прикажете делать с этим, сэр?

Доктор рассмеялся.

– Это мистер Рейвен, мой новый ученик. Не думаю, что он присоединится к нам за ужином, поскольку кровать ему явно нужнее.

Тут Симпсон посмотрел Уиллу в глаза с таким всезнающим видом, что тот с секунду лихорадочно размышлял о том, что профессору может быть известно. Но главное, что он испытывал в этот момент, – облегчение.

– Сара, покажи ему, пожалуйста, куда идти. – И доктор направился дальше по длинному коридору, уходившему в глубь дома. – Джарвис устроит, чтобы ваши вещи забрали, – бросил он через плечо.

– Это если допустить наличие того, что стоит забирать, – отметил дворецкий и закрыл дверь.

Следом за горничной Рейвен поднялся вверх по лестнице в спальню на четвертом этаже, и подъем этот стоил ему последних сил: в какой-то момент он начал опасаться, что горничная сейчас схватит его за лацканы и потащит наверх сама. Торопливо протиснувшись мимо него в спальню, она поскорее, пока он не успел сесть, постелила на кресло полотенце. Видимо, состояние его одежды перевесило опасения задеть его чувства.

– Надо приготовить вам ванну, – сказала она, явно имея в виду, что в нынешнем своем состоянии он не годится для белоснежных простыней, которыми была застелена кровать.

Уиллу уже давно не приходилось видеть настолько чистого белья. В этот момент ему хотелось одного: забраться поскорее под простыни, но спорить не было сил. Он сидел, обхватив голову руками, едва замечая суетившихся вокруг Сару и Джарвиса.

Когда опять поднял голову, то увидел, что у огня уже стоит небольшая сидячая ванна, наполненная теплой водой. Дворецкий помог ему освободиться от одежды и подал руку, чтобы было легче забраться в ванну. В воде плавали какие-то лепестки и веточки, и Рейвен подозрительно замер, опустив в воду одну ногу.

– Ромашка, розмарин и лаванда, – пояснил Джарвис. – Сара говорит, помогает от синяков. И от запаха тоже.

Уилл уселся, погрузившись в теплую ароматную воду, и почувствовал, как расслабляются ноющие мышцы. Он и припомнить не мог, когда в последний раз вот так принимал ванну. Ма Черри, бывало, с большой неохотой наполняла для него старый жестяной таз еле теплой водой – которой едва хватало, чтобы прикрыть ступни и ягодицы. В ушах до сих звучали вздохи и ворчание старой карги, когда она таскала воду, будто купание было некой странной и чуждой процедурой, на коей он настаивал по каким-то своим необъяснимым причинам. Судя по исходившему от нее запаху, для миссис Черри именно так оно и было.

Кто-то положил губку и брусок мыла поближе, чтобы удобно было дотянуться, но Рейвену совершенно не хотелось двигаться. Он позволил здоровому глазу наконец закрыться и, кажется, задремал. Пару раз услышал шаги – кто-то входил и выходил из комнаты, но он решил не обращать на это внимания. А потом почувствовал, как кто-то трет ему плечи губкой. Было понятно, что это еще одно оскорбление со стороны Джарвиса, который явно не верил, что Уилл самостоятельно способен вымыться как следует. Но Рейвен слишком устал, и сил возмущаться не было. Глаз он так и не открыл, потому что ему совершенно не хотелось видеть презрительное выражение на лице дворецкого.

– Наклонитесь вперед, чтобы я сполоснула вам голову.

Голос был женский. Рейвен, вскинувшись, открыл глаза. Перед ним стояла горничная, Сара, держа в обеих руках большой кувшин.

– Да что вы такое делаете? – спросил он, поспешно прикрываясь руками.

Она насмешливо улыбнулась.

– Помогаю вам мыться. И не нужно так стесняться. Помимо того, что я горничная, я еще и медицинская сестра, так что все это, поверьте, уже видела.

Уиллу в его состоянии оставалось только покориться, но руку он оставил на месте.

Действовала Сара очень мягко – быть может, щадя синяки, которыми он был покрыт целиком, от грудины до лобка. Пахла она чаем, лавандой и свежевыглаженным бельем. Запах чистоты и здоровья. Запах Нового города.

Когда его голова была должным образом вымыта, Сара предложила помочь выбраться из ванны.

– Я не инвалид, – возразил Рейвен, немного более резко, чем следовало бы.

Она собрала его одежду, сказала, что положила ночную рубашку на кровать, и оставила его домываться в одиночестве.

Когда Уилл попытался встать, голова закружилась так, что он чуть не упал. Рейвен опять сел и немного подождал, пока перед глазами все не перестало вертеться. Учитывая впечатление, которое он уже должен был произвести на прислугу в этом доме, ему не слишком хотелось быть обнаруженным на полу с голой задницей.

Поднявшись на сей раз с большей осторожностью, он успел вытереться полотенцем и добраться до кровати, прежде чем Сара вошла опять, в этот раз с подносом в руках.

– Говяжий бульон, хлеб и масло.

Поставив поднос, она достала из кармана маленькую жестяную коробочку.

– Я обработаю вам рану мазью, а то кожа вокруг покраснела.

Не дожидаясь согласия, Сара начала наносить ему на щеку какую-то странно пахнущую мазь. Она сосредоточенно смотрела на то, что делали ее руки, и Рейвен позволил себе окинуть ее пристальным взглядом – лицо, россыпь веснушек на носу, изгиб ресниц.

На секунду он вообразил на ее месте Иви, в фартуке, в чепце – горничной в Новом городе. Но удержать этот образ ему не удалось: вместо этого ему вновь представилось сведенное судорогой тело.

Еще одна мертвая шлюшка.

Наблюдая, как Сара кладет жестянку с мазью обратно в карман и нагибается, чтобы поднять мокрое полотенце, Рейвен надеялся, что она сознает, насколько ей повезло.

 

Глава 8

Пробуждение настигло Уилла внезапно и беспощадно. Вот уже второе утро подряд он просыпался в незнакомой кровати, но в этом случае причиной его замешательства стало не новое окружение, а приснившийся сон. В нем он был с Иви, и сон был настолько пропитан ею, был настолько живым и ярким, что, проснувшись, он заново пережил свою потерю во всей полноте. Как это может быть, что ее больше нет, когда для него она все еще была такой живой, такой реальной? Казалось, пойди этим утром к ней на квартиру, он застал бы ее живой и невредимой и именно смерть оказалась бы лишь пустым сном.

Взгляд Рейвена обратился на морозные узоры на небольшом окошке, и он тут же мысленно перенесся в тот морозный день, который они провели в ее комнате, разделив на двоих черствую буханку хлеба и немного вина и выбираясь из кровати разве что в уборную. И сейчас у него в душе эхом отзывалась не физическая близость, но дружеское тепло, то чувство, когда рядом – человек, с которым ты не замечаешь течения времени. Ему вспомнилось, что он рассказывал ей тогда о своих амбициях – и обещал помочь, как только достигнет положения в обществе.

Уилл тогда вдруг заметил, что Иви глядит на него во все глаза с непонятным выражением на лице. Это было приятно – когда она вот так на него смотрела, приятно было чувствовать себя предметом ее интереса, хотя он и понятия не имел, где сейчас ее мысли, о каких тайнах она молчит и что думает о нем самом. Быть может, она все время слышала одни и те же обещания. Когда он заводил этот разговор, Иви, казалось, верила в его искренность – но это ведь не то же самое, что верить сути сказанного.

– Ты всегда готов броситься на битву за правое дело, не правда ли, Уилл? – Она лежала, подперев голову рукой, а другой гладила его по спине. Тон был насмешливый и сочувственный одновременно. – Вечно в поисках битвы.

Его первым побуждением было все отрицать: люди всегда так делают, когда кто-то показывает, что знает их лучше, чем они рассчитывают. Но сказать это Иви было бы равносильно признанию, и поэтому он промолчал.

– Была какая-то битва, которую ты проиграл, и теперь ты вечно стараешься взять реванш?

– Нет, – ответил Уилл, радуясь, что лежит к ней спиной.

Его ответ был правдой – и одновременно умышленным обманом.

Иногда выигранная битва бывает горше любого поражения.

Выбравшись из кровати, Рейвен подошел к умывальному столику и принялся изучать свое отражение в зеркале. Он с радостью обнаружил, что уже может открыть второй глаз. Осторожно ощупал щеку, которая из-за синяков, покрывавших ее целиком, приобрела пурпурный оттенок. Рана еще не зажила, но выглядела чистой, без малейших признаков воспаления вокруг швов. Похоже, мазь, которую наложила Сара, была довольно эффективной. Если она составила ее сама, подумал он, ей стоит получить патент. Или, может, это сделает он сам, когда пройдет квалификацию и сможет официально одобрить продукт уже в качестве настоящего доктора. Надо будет спросить ее об этом попозже. Патент на новое популярное средство мог принести неплохую прибыль, особенно если оно и в самом деле помогает.

Рейвен вспомнил их вчерашний разговор с Симпсоном о средстве, способным стать альтернативой эфиру. Полное избавление пациента от боли и страданий – высокая цель, но Уилл сомневался, что такое вообще возможно даже при самом страстном стремлении и непреклонной решимости, или какие там возвышенные выражения употребил доктор. Однако любой способ, который мог вытащить его из крайней нищеты, был хорош, особенно если вспомнить о его долге Флинту. Симпсон найдет в нем охотного участника любых экспериментов.

От миссис Черри прибыли его сумки, и чистые штаны и рубаха сразу прибавили респектабельности и уверенности в себе. Вчерашняя одежда исчезла, и он гадал, уж не сжег ли ее дворецкий.

Рейвен потер подбородок. В девятнадцать лет его щеки уже быстро покрывались щетиной, стоило только пару дней не побриться. Он никогда не мог вообразить себя с бородой, но, глядя на работу Генри, подумал, что, может, придется отрастить усы, чтобы прикрыть шрам.

Уилл спустился вниз, но в столовой никого не было, хотя в камине уже горел огонь и стол был накрыт – должно быть, завтрака долго ждать не придется. Это была просторная комната, где основными предметами обстановки выступали большой стол и буфет красного дерева. Стены были оклеены обоями с крупным орнаментом, а на каждом окне висели тяжелые парчовые занавески в тон. Под одним из окон стояла клетка с большим серым попугаем – судя по всему, чтобы у птицы была возможность любоваться видом на улицу и сад на другой стороне. Попугай, однако, в данный момент пристально разглядывал Рейвена – все с той же смесью недоверия и любопытства, что и другой обитатель дома, Джарвис.

На буфете уже была выставлена посуда для сервировки, и Уилл, взяв в руки перечницу, перевернул ее, чтобы взглянуть на марку. Перец немедленно просыпался, и Рейвен поспешно стряхнул его с буфета на ковер. Попугай осуждающе заорал.

Уилл осторожно поставил перечницу на место, заметил, что одна из дверец буфета слегка приоткрыта, и наклонился, чтобы посмотреть, что внутри. Помимо стопки тарелок и большой супницы, он заметил какие-то бумаги – неразборчивые заметки, явно сделанные второпях. Но больше его заинтересовали выстроившиеся на полке склянки, заполненные разнообразными жидкостями. Эти, напротив, были надписаны исключительно аккуратным почерком, хотя на некоторых склянках этикетки были смазаны, видимо из-за частого использования. Азотистый эфир, нефтяной эфир, четыреххлористый углерод. Для Рейвена, который в химии звезд с неба не хватал, эти названия мало что значили. Он вытащил пробку из склянки с нефтяным эфиром и понюхал содержимое. Запах был резкий, и у него немного закружилась голова. Учитывая свое вчерашнее состояние, Рейвен решил пока повременить с самостоятельными экспериментами.

Только он успел поставить склянку обратно в буфет, как двери отворились и в столовую вошли, казалось, все до единого обитатели этого дома.

– Мистер Рейвен. Как я рада с вами познакомиться…

Женщина, которая обратилась к нему с этим приветствием, обладала приятной внешностью и радушными манерами, хотя и казалась очень бледной, будто совершенно не бывала на воздухе. Она была одета во все черное: траур. Уилл задумался по кому.

– Я – миссис Симпсон, а это моя сестра, мисс Вильгельмина Гриндлей.

– Счастлив нашему знакомству, – ответил Рейвен.

Мисс Гриндлей, казалось, на секунду смутила его внешность, но она быстро взяла себя в руки и улыбнулась ему.

– Вы можете звать меня Миной.

Гриндлей была немного выше сестры и более худощавой, отчего ее черты в сравнении выглядели несколько осунувшимися. Она уже была не первой молодости, но выглядела еще очень привлекательно. Уиллу стало интересно, почему она до сих пор не замужем.

Вслед за дамами вошли слуги и встали у стены. Рейвен позволил себе метнуть взгляд в сторону Сары, но тут же рефлекторно отвел глаза, увидев, что та сама смотрит на него. Насколько он понимал, глазеть на господ слугам вообще-то не полагается. Значит, слугам в доме Симпсонов позволялось больше обычного – либо Сара не считала его особо выше себя по положению.

От этих мыслей его отвлекло появление молодого мужчины – уж точно не старше его самого, однако обладающего гораздо более уверенными, важными манерами (не говоря уж о гораздо лучше скроенной одежде). У него была походка человека, который чувствует себя свободно в любом окружении и имеет в жизни четкую цель, которой намеревается достичь. Он не представился, а молча прошел к своему креслу и встал за ним, ожидая хозяина дома.

Доктор вошел последним, пожелал всем доброго утра и занял свое место во главе стола. Затем открыл большую, переплетенную в кожу Библию и прочел какой-то отрывок из псалтыри. Вслед за этим все склонили головы и с минуту молча молились.

Пустой желудок Рейвена не слишком приветствовал эту задержку, особенно обидную по той причине, что сам он никогда не был настолько религиозен. Он не был даже уверен, что верит в Бога вообще (дьявол – это несколько другое дело).

Наконец доктор сказал «аминь», и прислуга вышла из комнаты, чтобы, как надеялся Уилл, вернуться уже с едой. Но когда дверь распахнулась, в комнату ворвалась собака, а следом – два мальчика, которые принялись гоняться за ней вокруг стола. Среди воплей и смеха Рейвену удалось разобрать, что собаку зовут Глен.

Послышались быстрые шаги, и он еле сдержал улыбку при виде до невозможности задерганной няньки, явно совершенно уничтоженной тем, что дети вырвались из-под надзора. Ему сразу стало стыдно своего веселья, и Уилл внутренне сжался, думая, что вот сейчас последует суровый выговор. Утешал он себя тем, что сможет лучше разобраться в обстановке, посмотрев, кому достанется больше – няньке или детям. Но Симпсон лишь громко расхохотался, почти все остальные благодушно ему вторили, отчего собака, разволновавшись, начала гавкать; даже чертов попугай, и тот присоединился.

Почти, но не все. Было и исключение. Молодой человек в изящно скроенном костюме лишь утомленно вздохнул и улыбнулся жиденькой, словно овсянка миссис Черри, улыбкой.

Симпсон успокоил собаку, ласково потрепав ее по голове; хвост животного так и ходил ходуном из стороны в сторону. Потом те же ласковые руки утихомирили вопящих детей, после чего их – уже покорных – увела исполненная благодарности нянька. Вид этой сцены пробудил в Рейвене некое щемящее чувство, одновременно радостное и грустное, но не успел он задуматься о своих ощущениях, как его отвлекло прибытие блюд с грудами сосисок, яиц, селедки и свежего хлеба.

Уилл жадно смотрел на всю эту снедь, ожидая, когда Симпсон первым приступит к еде. Доктор потянулся было за сосиской, но вдруг остановился и положил вилку.

– Но я забываюсь. Вас необходимо представить друг другу! Джеймс, это мой новый ученик, Уилл Рейвен. Уилл, это доктор Джеймс Дункан, он недавно прибыл из Парижа.

Рейвен уже собирался протянуть Дункану руку, но заметил, что тот даже не шевельнул локтем. Он не знал в точности, как следует вести себя в подобных случаях, но прекрасно понял, что доктор Джеймс смотрит на него свысока, и под «смотрит» следовало понимать нечто похожее на разглядывание в телескоп.

Будь Уилл человеком обидчивым, даже тогда он мгновенно забыл бы об инциденте, стоило Симпсону наконец подать знак, что можно приступать к еде. Заботясь о приличиях, Рейвен постарался не слишком нагружать тарелку, и все же перед ним теперь лежало столько еды, сколько он не видал с тех пор, как в последний раз навещал мать. И еда эта наверняка будет гораздо лучше на вкус без постоянных напоминаний дядюшки о том, кто за нее заплатил.

– Доктор Дункан, у меня совершенно вылетело из головы – я хотела вас спросить, – сказала мисс Гриндлей, глядя на него через стол. – Вы, случайно, не родственник мистеру Дункану из «Дункана и Флокхарта», что на Принсес-стрит?

– Нет. Хотя, как я понимаю, они теперь довольно бойко торгуют эфиром, с тех пор как это средство вошло в обиход. – Последнюю фразу он адресовал доктору Симпсону, явно намереваясь сменить тему.

Рейвен решил этому воспрепятствовать.

– Быть может, тогда ваш родственник – мистер Дункан, который служит хирургом в Королевской лечебнице?

За это он был награжден кислым взглядом, которых, он был уверен, у мистера Дункана имелся большой запас.

– И опять – нет. Похоже, в данный момент в Эдинбурге наблюдается некий переизбыток Дунканов. Я подумываю прибавить девичью фамилию матери, чтобы выделяться среди прочих.

– И каким же станет ваше имя? – спросила Мина.

– Джеймс Мэтьюс Дункан.

– В самом деле, звучит очень внушительно, – сказала миссис Симпсон.

– Теперь вам нужно будет сделать значительный вклад в медицину, чтобы быть достойным такого имени.

– Именно так я и намереваюсь поступить, – ответил он без малейших колебаний.

Рейвен решил, что перед ними еще одна попытка покончить с дамскими темами для разговора, но, как оказалось, это была лишь увертюра. Покончив с единственным вареным яйцом, выуженным из находящегося перед ним рога изобилия, Джеймс принялся выкладывать свою профессиональную биографию с самого начала, а к концу у Уилла сложилось четкое представление о том, насколько мощным должен быть его телескоп.

Дункан изучал медицину в Абердине и Эдинбурге и в прошлом году, когда ему было всего двадцать, стал полноправным доктором медицины, что потребовало, в силу юного возраста, особого подтверждения квалификации. Затем он поехал в Париж, дабы углубить познания, и пока находился там, провел обширные патологические исследования умерших родами женщин, почитая теперь себя экспертом во всем, что касалось воспалительных процессов в области женского таза. Он свободно владел немецким и французским, на который и перевел «Заметки об ингаляции сернистого эфира» доктора Симпсона, чем, вполне естественно, польстил хозяину дома, а это, без сомнения, сыграло свою роль, когда профессор предложил ему должность своего ассистента.

– Я прибыл сюда, чтобы найти лучшее анестезирующее средство, нежели эфир, – провозгласил он, что, на взгляд Рейвена, было уже чересчур: он сам только начал раздумывать о том, что это весьма подходящий путь к успеху.

Джеймс Мэтьюс Дункан, решил Уилл, совершенно невыносим. Он производил впечатление человека, который ни разу не получал кулаком в лицо из-за неосторожного высказывания, и инстинкт подсказывал Рейвену, что именно ему предстоит исправить это упущение.

Вскоре к ним присоединился еще один джентльмен, который, извинившись за опоздание (оказывается, он шел пешком от самого своего дома на Хау-стрит), настоял, чтобы никто не вставал. На вид этот джентльмен был несколькими годами старше Рейвена, высокий, хорошо одетый, немного лысеющий и с густой окладистой бородой. Он явно был давним гостем этого дома, поскольку сел за стол, не ожидая особого приглашения, а Сара тут же принесла ему чашку чаю.

– Это мой партнер, мистер Джордж Кит, – пояснил Симпсон, представляя их друг другу.

Доктор Кит, потянувшись через стол, пожал Уиллу руку и на секунду замер, пораженный его видом.

– Что, ради всего святого, с вами произошло? – спросил он, которого, в отличие от дам, не сдерживали соображения деликатности.

– В Старом городе на меня напали грабители, – ответил Рейвен. – Поздно ночью. Затащили в темный переулок. Я пытался отбиваться, но это оказалось ошибкой. Они забрали все до последнего пенни – а имелось достаточно – и часы в придачу. Так что теперь у меня сколько угодно синяков, а вот денег нет, и возможности следить за временем тоже.

Он сам немного посмеялся над своей шуткой, стараясь преуменьшить значение случившегося. Никто его не поддержал.

– Какой ужас, – сказала Мина, явно тронутая его злоключениями.

– Так вы, наверное, совсем без средств? – спросил Симпсон. – Уверен, я мог бы помочь.

– О нет, всё в порядке, не стоит. Мне было бы неловко, – ответил он.

Эти слова вырвались у Рейвена прежде, чем он успел даже подумать. Уилл понимал, что за отказ от щедрого предложения доктора ему придется расплачиваться в будущем. Здесь ему будет обеспечен кров и стол, но у него имелась теперь лишь незначительная сумма – в вещах, присланных от миссис Черри. Уж конечно, этих денег не было достаточно, чтобы держать на расстоянии Флинта и его свору.

Однако после того, как он появился здесь, покрытый кровью и синяками, ему не хотелось, чтобы здешние хозяева сочли его к тому же нищим. Если вы хотите, чтобы к вам относились с уважением состоятельные люди, совершенно необходимо, чтобы они думали, что у вас тоже имеются деньги. Подобный обман уже вошел у него в привычку, но студенту, живущему среди таких же, как он, гораздо легче скрывать свою бедность.

– Что ж, позвольте, по крайней мере, одолжить вам мои запасные часы – пока у вас не появится возможность завести себе новые, – продолжал настаивать Симпсон.

– Благодарю вас, сэр. Вы очень добры.

Рейвен размышлял, не взять ли добавки – всего понемногу, – и прикидывал, за сколько удастся сбыть краденые сосиски, когда Кит опустил руку ему на плечо.

– Мне кажется, нам пора начинать – как вы думаете? Когда я пришел, они уже не помещались в приемной.

– Кто не помещался? – спросил Уилл.

– Пациенты, – ответил Кит, придерживая для него дверь. – Наши кабинеты вон там.

Рейвен покорно последовал за ним, хотя заметил, что Дункан остался на своем месте – несчастные остатки аскетического завтрака все так же лежали перед ним на тарелке, – продолжая беседовать с доктором Симпсоном.

– Обязанности доктора Дункана ограничиваются исследованиями, – пояснил Кит. – От вас ожидается, что вы будете помогать ему, но утро – время клинического приема.

Уилл последовал за Китом вниз; на ступеньках лестницы сидела женщина в обтрепанной шали и кормила грудью немытого младенца.

– Доктор Симпсон принимает пациентов здесь, у себя дома?

– Да. Люди приходят каждое утро и тянут жребий, чтобы определить, кого примут первым. Если, конечно, случай не требует немедленного вмешательства.

– А разве предварительной записи не существует?

Кит коснулся пальцем виска.

– Доктор Симпсон утверждает, что он держит все важные визиты у себя в голове.

– И это действительно так?

Кит улыбнулся.

– По большей части – да. Если он что-то и забывает, пациенты, как правило, ему прощают.

– Но почему он принимает их здесь? – Рейвен подумал про себя, что, будь он хозяином такого дома, вряд ли ему захотелось бы пускать туда столь немытую публику.

– Дело, я полагаю, в удобстве. Профессор отнюдь не оригинал в том, что держит приемные кабинеты там, где живет. Хотя многие наши коллеги предпочитают оставлять пациентов на расстоянии. Профессор Сайм, к примеру, живет в Морнингсайде, довольно далеко от места, где принимает.

Он провел Уилла в маленькую комнатку, в которой находились письменный стол и два стула.

– Когда будете готовы, крикните, и Сара проведет пациента в кабинет. Я в соседней комнате. Если увидите что-то странное или необычное – дайте мне знать. Доктор Симпсон любит сам смотреть редкие случаи. Он будет принимать пациентов у себя наверху. Тех, кто платит приличные суммы.

– А какие же суммы платят те, кого будем принимать мы? – спросил Рейвен, подумав, что все будет лучше, чем ничего.

– Неприличные.

***

Пациенты, которых принимал Уилл – в основном женщины и дети, – приходили с самыми разными жалобами: воспаленное горло, заложенные уши, кашель, вывихи и растяжения, кожные заболевания. Он надеялся, что доктор Кит будет рядом, чтобы проверять его диагнозы и предписания, но довольно быстро стало ясно, что на это совершенно нет времени. Уилл не очень понимал, какую, собственно, роль играет во всем этом Сара, потому что практически всякий раз, как он выглядывал из кабинета, она сидела на стуле у двери, читая книгу.

– Что это вы делаете? – спросил он.

Сара подняла на него взгляд, и по выражению ее лица стало ясно, что она старается подобрать наименее дерзкий ответ.

– Читаю роман. – Перелистнула страницы, чтобы взглянуть на титул. – Автор – некий Каррер Белл.

– Роман?

– Да. Называется «Джейн Эйр». Вы не читали?

Рейвен вышел из терпения.

– Как вы думаете, есть у человека, который учится на врача, время на чтение романов?

– Я почти уверена, что у доктора Симпсона оно было. – Сара положила книгу в карман и встала со стула. – Пора вести вам следующего пациента, да?

Уилл потерял дар речи, а она, воспользовавшись этим, вызвала из очереди лысого мужчину, страдавшего от крайне неприятного вида сыпи. Нет, совсем не так Рейвен представлял себе поведение прислуги. Его дядюшка уж точно не потерпел бы ничего подобного. Но именно эта мысль и привела Уилла в чувство. Если он изберет своим жизненным ориентиром Сквалыгу Малкольма, то вскоре наверняка потеряет всякое чувство направления.

Рейвен вернулся в кабинет и принял следующего пациента – бедняга был уверен, что сыпь вскоре приведет к неминуемой смерти. Уилл диагностировал псориазные высыпания и выписал смягчающую мазь, чтобы снять раздражение. Даже не успев испытать на себе ее действие, пациент явно почувствовал себя лучше лишь из-за того, что у его страданий теперь было название. Рейвен опасался, что эффект был бы не столь впечатляющим, знай он, как мало опыта у его «доктора», но ему было приятно, что он смог помочь.

Проводив пациента, Уилл опять выглянул в приемную, где народу, казалось, только прибавилось – как, понятное дело, и шума. К своему удивлению и негодованию, он вновь заметил, как Сара встает со стула, засовывая в карман книгу. Коль скоро она вообще не обращала внимания на происходящее, он не понимал, какой смысл ей выбирать следующего пациента, когда он прекрасно мог справиться с этим и сам.

Весьма кстати его внимание привлек бедно одетый тщедушный человек, которого сотрясали беспрерывные приступы кашля, сухого и громкого, как трещотка. После каждого приступа больной сплевывал в исключительно грязный платок. Кашлял он так оглушительно, что звук, наверное, отдавался бы по всей комнате – но его напрочь заглушали трое сидевших тут же детишек: двое из них орали, а третья визжала от удовольствия, довольная тем, как громко у нее получается.

Опасаясь, что это может быть чахотка, и стремясь как можно скорее отгородиться дверью от сверлящих уши воплей, Уилл поманил беднягу в кабинет.

Сара шагнула между ними и сделала пациенту знак, чтобы тот не вставал.

– Мистер Рейвен, вашим следующим пациентом должна стать вот эта женщина, – сказала она, в то время как его избранник, к вящему неудовольствию врача, покорно остался сидеть.

– Как вас зовут? – спросил он, задыхаясь от негодования.

– Сара, – ответила она.

Расслышать ее было непросто из-за непрекращающихся воплей.

– Да, это мне известно. Ваша фамилия.

– Фишер.

– Вы ведь горничная, мисс Фишер, или я ошибаюсь?

– Да, сэр.

– Тогда почему вы находите приемлемым оспаривать мои распоряжения, какого пациента принимать следующим?

– Моя обязанность – оценивать состояние пациентов и рекомендовать порядок их приема.

Ей пришлось повысить голос, чтобы быть услышанной. Уиллу было ясно, что все это совершенно не подходит для ушей пациентов. Тем не менее некоторые уроки нужно давать публично.

– Вы можете рекомендовать порядок, но если я вызываю кого-то конкретного, вы обязаны помнить, что мои знания в подобных вопросах значительно превосходят ваши.

Услышав их спор, Кит вышел в приемную и спросил, в чем причина диспута.

– Я хочу заняться вот этим человеком, который страдает серьезным легочным заболеванием, – принялся объяснять Рейвен, пытаясь перекричать звенящие в воздухе тоненькие, но поразительно громкие голоса. – Однако горничная, по-видимому, считает, что владеет диагностикой лучше меня. Она настаивает, чтобы я принял сначала ту женщину, которая, кажется, не страдает ни от чего, кроме слишком большого количества детей на руках.

Доктор Кит повернулся посмотреть на Сару, потом – опять на Уилла.

– Вы имеете в виду женщину с тремя детишками, которых мы тут все пытаемся перекричать?

– Да, ее.

– И чье отсутствие благотворно скажется на тишине и спокойствии в приемной?

Рейвен почувствовал, как щеки захлестнула волна жара: в голове складывались многочисленные компоненты его унижения. Он выглядел полным идиотом, хуже – идиотом самонадеянным, и выставила его таковым какая-то горничная, да еще и перед Китом. Хуже могло быть только одно – если бы на месте Кита был сам профессор.

 

Глава 9

Сара брела по Принсес-стрит в нескольких шагах позади Мины, что давало ей прекрасную возможность наблюдать, как грязь липнет к Мининому платью. Та фактически мела тротуар своими многочисленными нижними юбками. Горничная мысленно прибавила их стирку ко все удлинняющемуся списку своих сегодняшних забот, пренебречь которыми было бы невозможно. Ей пришел на ум Сизиф с его гигантским камнем, обреченный на вечность совершенно бессмысленной работы.

В это утро Гриндлей оделась с особенной тщательностью – скорее всего, ради нового ученика Симпсона. Но теперь она, должно быть, сожалела о потраченных усилиях, поскольку означенный джентльмен походил скорее на уличного мальчишку, чем на человека, освоившего искусство целителя. Без сомнения, Мина была разочарована, видя, что очередная возможность избавиться от девического положения растворяется в эфире.

В то утро перед завтраком Гриндлей подробно расспросила Сару о Рейвене, и у девушки возникло искушение дать ей детальный отчет о его физическом состоянии, что было бы совсем не затруднительно, учитывая, что она помогала ему принять ванну. Припоминая пособия по анатомии Симпсона, которые она изучала, Сара могла бы обвести пальцем различные группы мышц на поджаром теле Рейвена: большая грудная, широчайшая мышца спины, большие ягодичные. Прекрасный образчик мужчины в смысле анатомии. Другое дело – его характер.

За недолгое время, что они были знакомы, она вполне его узнала. В самом деле, этот тип был хорошо ей знаком: самодовольный, временами напыщенный, уверенный в том, что полученное им образование делает его лучше тех, у кого меньше возможностей. Сара вспомнила, как высокомерно Рейвен отверг ее совет в клинике. Что ж, вскоре он поймет, что гораздо лучше иметь ее в числе друзей, чем врагов. Она была готова стать и тем, и тем – решать ему.

Его поведение, может, и было типичным, а вот внешность не соответствовала никаким ожиданиям. Когда он только появился в дверях, вид у него был такой, будто его потрепала бешеная собака. Ни у миссис Линдсей, ни у Джарвиса не имелось путного объяснения, зачем доктору вздумалось взять в ученики подобного человека, не говоря уж о том, чтобы позволить ему жить с ними. Сара подумала, что у Мины, вне зависимости от того, знала она что-то или нет, должно быть мнение на этот счет, и решилась задать ей вопрос:

– А профессор всегда берет себе таких учеников, как мистер Рейвен?

Гриндлей приостановилась.

– Учеников он берет, да. Но таких, как мистер Рейвен, – нет.

– А почему, как вы думаете, он это сделал? – спросила Сара, когда Мина вновь зашагала вперед. – Мистер Рейвен кажется каким-то… – она помедлила, подыскивая нужное слово, – …сомнительным.

– Довольно смелое утверждение со стороны горничной. Но в этом случае я должна с тобой согласиться. Вполне может статься, что мой зять решил взять на себя спасение этого человека, вытащить его из… обстоятельств. Может быть, это проявление горя.

– Горя? Как это?

– Один из лучших врачей Эдинбурга потерял двоих детей, оказавшись бессильным перед инфекционной лихорадкой. Если ему, при всех его знаниях и достижениях, не удалось их спасти, то, быть может, он ищет утешения, спасая кого-то еще.

Сара помедлила секунду, перекладывая из руки в руку свертки, которые несла за хозяйкой. Объяснение Мины казалось ей вполне правдоподобным, хотя ей самой оно в голову не приходило. Мог ли доктор увидеть в Рейвене что-то, достойное спасения? И если так, может, она сама упустила какие-то качества, которые рекомендовали его профессору?

Горничная снова попыталась переложить свертки поудобнее. По отдельности они не были особенно тяжелыми, но все вместе нести их оказалось крайне неудобно. Она была нагружена всем самым необходимым для жизни: отрезы ткани и кружева, нитки для вышивания, все аккуратно завернуто в коричневую бумагу. Саре гораздо больше нравилось сопровождать за покупками миссис Симпсон. Случалось это нечасто, и обычно дело ограничивалось посещением всего нескольких лавок, поскольку миссис была опытной домохозяйкой, а времени перебирать ленты и кружева у нее попросту не было.

Они уже успели побывать у портного, у шляпника и, конечно же, на Джордж-стрит, в парфюмерном магазине Джанетти и сына, поставщиков Ее Величества. Мина редко что-то у них покупала, но заходила часто – попробовать новые запахи и обменяться сплетнями с миссис Джанетти. Сегодняшний разговор вертелся вокруг скандала с убийством, о котором писала сегодняшняя газета.

– Какой-то джентльмен из Глазго был признан виновным в убийстве собственной жены, – сказала Гриндлей. – Как оказалось, побудила его на это интрижка, которую он завел с прислугой. Мало того, говорят, что джентльмен этот еще раньше убил горничную, потому что она понесла от него ребенка. Девица сгорела при пожаре, и похоже на то, что дверь комнаты была заперта снаружи.

Сара не очень понимала, как можно называть «джентльменом» подобное существо, но, судя по тону, самым оскорбительным в его поведении Мина считала отношения с прислугой.

Гриндлей провела в лавке обычные полчаса, пробуя разные ароматы, а потом решила не тратиться, поскольку средства просто не позволяли приобрести подобную роскошь. Придется ей обойтись, жаловалась она Саре, когда они покидали лавку, своим обычным одеколоном и туалетной водой от «Дункана и Флокхарта», где у мистера Симпсона был счет.

– Как же я жду того дня, когда буду сама вести свой дом, – сказала Мина. – И перестану быть обузой для родственников.

Они снова вышли на Принсес-стрит, и Гриндлей поманила Сару, чтобы та пошла рядом. Это значило, что она хочет о чем-то поговорить.

– Ты закончила читать «Джейн Эйр»? – спросила Мина.

– Нет, мэм, – ответила Сара, мысленно приготовившись к разочарованию хозяйки.

Времени всегда не хватало, особенно днем, когда было достаточно света, и ее до сих пор бесила реакция Рейвена, когда он обнаружил, что она читает в свободную минуту.

– Но ведь что-то ты успела прочитать?

– Да. Около половины.

Это, казалось, устроило Мину, и она принялась расспрашивать о впечатлениях. Саре это в ней нравилось. Гриндлей была поразительно начитана и обладала острым умом, одинаково хорошо разбираясь и в прозе, и в поэзии, – и, однако же, ей всегда было интересно мнение Сары.

Горничная подозревала, что Мине просто не с кем было обсуждать подобные вещи. Она постоянно вращалась в обществе, но – и ее можно было понять – считала большинство дам, которым наносила визиты, гораздо ниже ее в том, что касается интеллекта. Главными темами для разговора у них были мужья и дети – как имеющиеся, так и потенциальные.

– Главная героиня кажется мне очень храброй и сильной натурой, – сказала Сара.

Судя по выражению на лице, Гриндлей ее мнения не разделяла.

– Меня она несколько раздражает, – задумчиво сказала она. – Но, по зрелом размышлении, я понимаю, что это происходит оттого, что мне свойственны некоторые ее черты. И то, что женщине помоложе может показаться храбрым решением, с опытом начинает восприниматься как глупость.

– А в чем вы видите глупость, мэм?

– Боюсь, у нее слишком большие ожидания относительно будущего супруга. В таких случаях женщина рискует остаться ни с чем. Для героини все заканчивается достаточно хорошо, но реальный мир гораздо более суров.

Сара знала, что Мине не раз доводилось разочаровываться в своих романтических увлечениях, знала о нарушенных клятвах. Она также знала, что Гриндлей случалось отвергать ухажеров, которые не соответствовали ее ожиданиям, и это восхищало.

– Я пока не закончила книгу, но не лучше ли женщине оставаться одной, чем выйти замуж за кого-то неподходящего? Кого-то, кто не соответствует ее стандартам?

– Этот вопрос я задаю себе сама – тем чаще, чем быстрее бегут года. Я не стала бы рассматривать неподходящую кандидатуру. Но, признаю, мои представления о том, что считать подходящим, поменялись. Я уже давно отбросила глупые предубеждения юности. Мне кажется, у женитьбы по дружбе, если уж не по любви, есть множество достоинств: мужчина, которого уважаешь, чьей работой восхищаешься, в чьем доме гордишься вести хозяйство. Признаюсь, я завидую своей сестре. У нее есть все это – мужчина, которого она любит, любит ее.

Саре всегда льстило, когда Мина была с ней так откровенна, – но в какой-то момент она всегда вспоминала: Гриндлей чувствует себя с ней свободно лишь потому, что ее можно было не принимать в расчет. Мине никогда бы не пришло в голову быть настолько открытой с кем-то равным ей по положению.

Сделав небольшой крюк, чтобы зайти к Кеннингтону и Дженнеру – посмотреть шелка, – они добрались наконец до аптекарской лавки. Это место Сара прекрасно знала – и любила. Ей часто приходилось бывать здесь с поручениями: клиника Симпсона постоянно нуждалась в бинтах, пластырях, примочках и мазях.

Мистер Флокхарт был не только аптекарем, но и хирургом, и у них с партнером было немало друзей среди медиков города. Оба они были умными и передовыми джентльменами: непревзойденные аптекари, которые, по словам Симпсона, всегда добивались наилучшего результата. Сара сама не могла судить об этом, но она находила мистера Дункана добрым и отзывчивым человеком, всегда готовым поделиться своими знаниями о тех или иных целебных растениях, которые он выращивал у себя в аптекарском огороде на окраине города.

Она открыла дверь – тихо тренькнул колокольчик – и улыбнулась себе под нос. Это было одно из самых любимых ее мест во всем Эдинбурге.

Главное место в лавке занимал мраморный прилавок, за которым громоздились полки, где – ряд за рядом, до самого потолка – стояли склянки с порошками, жидкостями и маслами с самыми экзотическими названиями. Некоторые были ей знакомы: ипекакуана, глицерин, камфара – но другие были подписаны на латыни, к тому же с сокращениями, и пониманию не поддавались.

Когда они вошли, подмастерье за прилавком тщательно взвешивал на латунных весах какой-то порошок. Он поднял взгляд и подмигнул Саре с похотливым и самоуверенным видом. Она терпеть не могла иметь дело с этим типом. Его развязное поведение сочеталось с исключительной глупостью. Сара никак не могла понять, какую цель он преследовал этими своими подмигиваниями: поразить ее светскостью манер либо заставить упасть в обморок от восхищения.

– Добрый день, мастер Инграм, – сказала она, одаривая его сияющей, уверенной, но совершенно неискренней улыбкой.

Инграм мгновенно потерял концентрацию, и порошок, который он взвешивал, рассыпался по прилавку. Прервавшись, подмастерье поспешил в провизорскую в задней части лавки, видимо чтобы позвать кого-то более компетентного, чем он сам. Вскоре появился Флокхарт.

– Дамы, – сказал он, разводя руками, будто собирался их обнять. – Чем могу быть вам полезен?

Флокхарт был высоким джентльменом, обладавшим столь же кипучей натурой, что и его порошки для желудка. Он просто обожал всякого рода светские собрания и вечеринки, и у него всегда имелась в запасе пара историй и сплетен. Мина сразу же устремилась к нему.

В этот момент из провизорской вышел Дункан – вероятно, для того, чтобы прибрать за своим подмастерьем.

– Вам что-нибудь понадобится сегодня, Сара? – спросил он, когда она подошла к прилавку.

– Нет, сегодня ничего не нужно, спасибо.

Дункан вгляделся в ее усталое лицо и предложил сложить все их многочисленные свертки на стул, стоявший в углу. Покосился в сторону Мины, оживленно беседовавшей с Флокхартом.

– Вы, похоже, задержитесь здесь на какое-то время.

Когда она освободилась от поклажи, он сказал:

– У меня есть кое-что для вас – на пробу. Я тут экспериментировал с новыми образцами с добавлением сахарной пудры, лимона и розовой воды…

Он протянул ей два драже на куске вощеной бумаги: желтое и розовое, и на каждом был оттиснут узор в виде крошечного сердечка. Сара попробовала одно, потом другое. Зашипев, они растаяли во рту, оставив на языке облачко сладости. Девушка прикрыла глаза. Когда опять посмотрела на Дункана, он ей улыбался.

– Они чудесны! – воскликнула Сара. – Как это называется?

– Пока не решил, – ответил он, заворачивая ей еще несколько штук – взять с собой.

Сара взяла из его рук маленький сверток и побыстрее сунула в карман, опасаясь, что Мина, если увидит, будет против. Гриндлей придерживалась строгих правил этикета, которые отрицали всякую логику и которые она претворяла в жизнь с одинаковой долей решительности и непостоянства. Единственной неизменной чертой этих правил была следующая: они всегда вступали в противоречие с тем, что Сара говорила или делала в этот момент.

Подмастерье так и не появился, и Сара подумала, что он, должно быть, наказан – быть может, его заставили приготовить большую порцию какого-нибудь особенно вонючего и противного снадобья. По крайней мере, Сара на это надеялась. Она смотрела, как Дункан убирает с прилавка порошок, потом, отмерив на весах точное количество ингредиента, принялся растирать порошок в ступке.

– Скажите, а какие у вас требования к новым подмастерьям? – спросила она, думая о юном тупице, который умудрился устроиться здесь на работу.

Дункан помедлил, кинув взгляд в сторону провизорской, будто пытаясь что-то припомнить.

– Нам нужен кто-то, кто может хорошо читать и писать, – сказал он, продолжая стучать пестиком. – С хорошим знанием арифметики, чтобы подбивать итоги и выписывать счета. Кто-то работящий, с достойными манерами.

Он помолчал опять, а потом улыбнулся.

– А еще полезно будет уметь расшифровывать иероглифы. Кое-кто из наших клиентов записывает свои пожелания на бумаге, не всегда при этом в достаточной мере владея письменностью.

Он пододвинул Саре клочок захватанной, измазанной сажей бумаги, на котором было выведено неровным, будто детским почерком: «Укромная вада от и котов».

Девушка непонимающе поглядела на него в ответ и пожала плечами.

– Укропная вода от икоты, – сказал он, рассмеявшись. – А почему вы спрашиваете о работе подмастерья? Вы знаете кого-то, кто хотел бы к нам устроиться? Брат или, может быть, кузен?

Сара задумалась на минутку о собственных возможностях. Она была аккуратна, ладила с цифрами (всегда проверяла для миссис Линдсей книгу расходов, прежде чем та отчитывалась перед миссис Симпсон, и редко допускала ошибки) и уже неплохо ориентировалась в лекарственных травах. Горничная глянула в сторону Мины, которая в это время пробовала новый крем для рук и совершенно не обращала внимания на их разговор. Подумала о тяжелой и нудной работе, которая ждала ее на Куин-стрит, и о решимости миссис Линдсей ограничить самую интересную часть ее обязанностей.

– Я думала о себе, – сказала она.

– О себе?

Сара выпрямилась и задрала подбородок.

– Да, о себе. Почему бы и нет?

Дункан грустно посмотрел на нее.

– Сара, – сказал он. – Наши ассистенты должны вызывать у наших заказчиков доверие. Для этого годится только мужчина.

 

Глава 10

Всего за несколько дней поездки в Старый город в бруме стали для Рейвена чем-то привычным: роскошь, которая обычно избавляла (или, быть может, только отвлекала) его от тревог, занимавших его разум в данный момент. В обязанности Уилла как ученика Симпсона входила роль ассистента на лекциях профессора, и для этого теперь нужно было прибыть на место заранее, чтобы подготовить для доктора практическую демонстрацию, в то время как сам он уехал к пациенту в Балерно.

Страх тем больше беспокоил Уилла, что это незнакомое ощущение появлялось у него в столь знакомых местах. Вот уже семь лет, как эти улицы стали для него домом: он хорошо знал их опасности, но хорошо знать опасности – не то же самое, что бояться. Никогда раньше он не чувствовал себя напуганным.

Рейвен появился здесь впервые, когда ему было тринадцать: он поступил в школу Джорджа Хэрриота для «бедных мальчиков, оставшихся без отца». Возможность получить образование прежде была для него недоступна – и вот возникло непредвиденное следствие трагедии, которая в остальном катастрофически ухудшила положение их семьи. От Уилла не ускользнуло, что самый весомый вклад в его будущее отец внес своей кончиной.

Ему вспомнилось, какими опасливыми были его первые вылазки в город, когда в ушах еще звенели страшилки, которые мальчики постарше рассказывали, чтобы запугать младшеклассников. Но Рейвена всегда тянуло исследовать то, что его пугало, не говоря уж о том, что ему запрещали. Ко времени учебы в университете (после того как ему удалось после продолжительных переговоров выжать из дядюшки деньги на ее оплату) Старый город стал для него родным, пусть и не особенно гостеприимным домом.

Впереди в полумгле уже виднелась надежная гавань университета с его внутренним двориком. Уиллу казалось, что там, среди этих стен, он будет в безопасности, особенно при свете дня. Ну или по крайней мере в дневное время. Весь город окутался плотным туманом, который и не думал рассеиваться, хотя было давно уже за полдень.

Стоило ему пересечь реку, и Рейвен стал поминутно оглядываться – не видно ли Хорька или Гаргантюа, хотя, кроме них (и Кола), его могли преследовать и другие подручные Флинта, пока ему не известные. Гаргантюа, по крайней мере, легко было заметить издалека – он, скорее всего, выделялся в толпе, как никто другой. Что за странная немочь поразила это существо? Учитывая обстоятельства их знакомства, Рейвен был не слишком-то склонен ему сочувствовать, но, будучи медиком, не мог не видеть, что с этим гигантом что-то серьезно не так. Гаргантюа был не просто переростком: какие-то части его тела просто продолжали расти, когда им давно пора было остановиться, и в этом свете его перспективы были довольно печальны. К сожалению, вряд ли он мог умереть достаточно скоро, чтобы это спасло Рейвена, да и потом, у Флинта наверняка найдется кем его заменить.

Уилл постарался успокоиться, обдумав ситуацию рационально. С нападения Хорька прошло всего несколько дней. Не могут же они ожидать, что его финансовое положение достаточно улучшится за такой короткий срок? Но тут вдруг он понял, что рациональный подход здесь может оказаться опасной ошибкой. Ему надо прекратить думать о них как о людях, коим свойственна логика. Они требовали, чтобы он вернул им деньги любой ценой, угрожая его искалечить. И одним глазом дело, скорее всего, не обойдется…

Что ж, чем дольше ему удавалось избегать встречи с ними, тем больше они захотят получить с него должок, когда наконец поймают.

Арка университета была уже в нескольких ярдах, и Рейвен снова ускорил шаг. Он не сводил с арки глаз, целиком сосредоточившись на своей цели, – и тут вдруг услышал позади чей-то голос, который звал его по имени. Он вздрогнул. Нет, «вздрогнул» – неверное слово: его трясло, на глаза навернулись слезы, и в щеке кольнуло, будто ее опять коснулся нож Хорька. Такое случалось теперь всякий раз, когда он чего-то пугался – внезапного звука или ночного видения. Два дня назад это произошло за обедом, когда Симпсон поднял столовый нож и зайчик от него попал прямо в глаза.

Уилл уже почти бежал, и тут голос раздался опять – знакомый голос.

– Потише, приятель. Ты несешься, будто за тобой гонятся волки.

Это был Генри, которому пришлось нагонять его трусцой, – и Уиллу удалось выдать свое облегчение за радость.

– Ты же понимаешь, что мы, жители Нового города, стараемся миновать бедные кварталы как можно быстрее.

– Не сомневаюсь. И как тебе живется в доме уважаемого профессора Симпсона?

– Не знаю, чего я ожидал, но уж точно не того, что увидел. Это какой-то зверинец, настоящий паноптикум, Генри. Дети, собаки, полный хаос – даже в клинике. Потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть.

– А как тебе коллеги?

– Ну, во-первых, есть доктор Джордж Кит – он живет неподалеку. И есть еще Джеймс Дункан: будь он сделан из шоколада, сам себя съел бы. Вот только страдает отсутствием аппетита.

– Джеймс Дункан? Мне кажется, я его знаю. Учился здесь, у нас, а до того – в Абердине? Необычно рано кончил университет?

– Именно так.

– Да. Одаренное, но в остальном – исключительно странное создание. Муж, посвятивший себя деятельности на благо человечества, и все же тепла от него – что от ветров, пущенных умирающим пингвином.

– К сожалению, не столь уж редкое явление для нашей профессии. Безупречные манеры, но удивительно безрадостный тип.

– Никогда не доверяй человеку без видимых недостатков. Те, что он прячет, почти наверняка окажутся особенно отвратительны… А как на Куин-стрит насчет прислуги? Есть хорошенькие горничные, на которых приятно поглазеть?

В голове без спросу мелькнул образ Сары, но приятно на нее смотреть или нет, Уилл решить не мог, потому что образ этот был неразрывно связан с позорным инцидентом в клинике. При одной мысли о ней Рейвен внутренне корчился от смущения и неловкости. Подумать только, годы учебы – и вдруг какая-то девчонка дает ему понять, что ничему достойному применения на практике он так и не научился. Будто она опытная и зрелая особа, а он – какой-то школяр.

– Нет, к сожалению, – ответил он, надеясь, что друг не сможет ничего прочесть у него на лице.

Генри окинул его проницательным взглядом, но, к счастью, его внимание отвлекли более очевидные вещи.

– Опухоль быстро спадает, – отметил он, и Уиллу опять пришла на ум Сара.

Надо было срочно менять тему.

– Это заслуга умелых рук одного хирурга. Кстати, чем нынче заняты эти руки?

Генри задумчиво обозрел открывшийся перед ними университетский двор, где то и дело появлялись из тумана фигуры спешивших по своим делам студентов.

– Вот, ищу мясника, – ответил он.

– Тогда, может, я смогу тебе помочь, с новым-то кругом знакомств. Миссис Линдсей, кухарка Симпсонов, всегда берет мясо у Харди, на Кокберн-стрит. Он, судя по всему, хороший мясник – дама очень требовательна к качеству.

– Я не ищу хорошего мясника. Я ищу мясника без моральных устоев. – На лице Генри появилось странное, очень сосредоточенное выражение. – Помнишь тот случай – смерть от перитонита, который так возмутил профессора Сайма? Во время вскрытия выяснилось, что матка была перфорирована в нескольких местах – а также одна из петель тонкого кишечника.

– В самом деле, это мясник, – сказала Рейвен.

– И это был не последний случай. С тех пор появился еще один труп, с аналогичными повреждениями.

– А власти поставлены в известность?

– Да, но они не собираются ничего предпринимать. Никто, конечно, не признаёт, что он имеет к этому какое-то отношение, и, что более важно, интересы высшего общества никак не затронуты. Ты же понимаешь, как оно бывает. Мы не знаем наверняка, замешан ли тут один один и тот же человек, но, боюсь, кто-то решил открыть дельце.

– Любитель? – спросил Рейвен.

– Точно сказать невозможно. Но уж точно не самый худший случай, что я видал в своей практике.

– Тут никто в точности не знает, что именно делает. И все же какие-то медицинские знания должны быть, а то как узнаешь, с чего начать…

– Я бы поостерегся говорить об этом вслух, мой друг, и уж точно не рискну быть первым, кто предложит добавить это рассуждение в курс обучения. Но ты прав. Грустно сознавать, что кто-то торгует своими знаниями, которые в итоге годятся лишь на то, чтобы тыкаться наугад – в прямом смысле, – увеча несчастных женщин ради наживы.

Рейвен подумал о Хорьке и его ноже, и ему пришло в голову, что моральные принципы очень быстро теряют ценность под давлением обстоятельств.

– Остается только надеяться, что он вскоре усовершенствуется, – сказал он. – Иначе двумя жертвами дело не ограничится.

– Можем ли мы быть уверены, что это «он», а не «она»? – спросил Генри.

– Полагаю, нет. Всегда найдется не слишком щепетильная повитуха с вязальной спицей наготове, если, конечно, плата ее устроит. И мне приходилось слышать, что в таких случаях женщины предпочитают иметь дело с собственным полом, особенно когда речь идет о чем-то незаконном.

– Дело не только в законности. Я слыхал, что в городе работает некая французская повитуха, и она в большом фаворе у дам, которые не желают, чтобы их осматривал мужчина.

Уилл подумал о никому не нужных простынях, которые не давали ему и доктору Симпсону смотреть на то, что делают их руки. Быть может, дань скромности не столь обязательна, если пациентку осматривает женщина.

– Француженка, говоришь?

– Выпускница «Отель Дье», ни больше ни меньше, если верить слухам.

– Тогда тебе не стоит беспокоиться, что мясник – это она, – сказал Рейвен. – Выпускница «Отель Дье» должна в точности знать, что делает.

– Может, это тебе стоит беспокоиться. Ведь она – твой конкурент.

– Начну, когда женщинам станут давать медицинские дипломы.

Друг рассмеялся.

– Так кто они? – спросил Рейвен. – В смысле, жертвы.

– Одна из них была прислугой в таверне, другая – продажной женщиной.

Еще одна мертвая шлюшка, подумал Уилл.

– Мы нечасто видим дам из общества у нас в Лечебнице, – сказал Генри. – Они могут позволить себе визит такого доктора, как Симпсон.

– Не думаю, что он предлагает подобные услуги, – сказал Рейвен, хотя ему тут же пришло в голову, что наверняка он этого знать не может.

– Нет, да я и не это имел в виду. Хотя порой мне бывает интересно, что же делают в Новом городе, когда случается маленькая неприятность.

– Просто рожают, – предположил Уилл, припомнив, какое количество слуг имела в своем распоряжении миссис Симпсон – весьма скромное по стандартам Нового города. – А потом передают их кормилицам да нянькам. Совсем другое дело, когда у тебя есть деньги. Эти юные женщины, должно быть, решились пойти на отчаянные меры, потому что у них не было иного выхода.

Генри мрачно кивнул и замедлил шаг: они как раз подошли ко входу, где их пути должны были разойтись.

– Отчаяния здесь столько, что и поверить трудно, – сказал он грустно. – Слышал, что в сточной канаве в переулке позади Королевской биржи была найдена ножка младенца. Этот случай, по крайней мере, привлек внимание властей.

Они расстались; Рейвен – с чувством глубокой печали из-за судьбы, постигшей тех женщин, хотя он совсем не знал их, даже никогда не видел. Уилл понимал, что это отражение его чувства вины по отношению к Иви, от которой он сбежал, будто ему было что скрывать.

Рейвен задумался о том, что мог что-то упустить. Он был настолько поражен ее смертью и встревожен возможностью быть застуканным рядом с трупом, что толком не осмотрелся – и мог попросту не заметить чего-то, на что обратил бы внимание в обычных условиях.

И хотя люди Флинта открыли на него охоту, он знал: выбора у него нет. Ему придется вернуться.

 

Глава 11

По утрам в понедельник приемная всегда заполнялась быстрее обычного, потому что в воскресный день клиника всегда бывала закрыта. Сара остановилась на минутку перевести дыхание и быстро окинула взглядом приемную: стар и млад, мужчины и женщины, грудная инфекция здесь, лихорадка там, опухоли и сыпи, жар и озноб. В приемной стоял приглушенный гул голосов, в который неровным ритмом вплетались чиханье и лихорадочный кашель.

Молодая мать сидела с ребенком на руках: щеки у того пылали, два зеленоватых потека из носа сливались в лужицу на верхней губе. Он, очевидно, был не слишком доволен своим нынешним положением и, понятно, в любой момент мог разразиться воплями. Его мать, однако, явно подготовилась к этому повороту событий. Время от времени ее рука ныряла в карман и извлекала оттуда очередную сладость, которая, будучи засунута в маленький ротик, покупала еще несколько минут тишины.

Сара наблюдала за этой процедурой, стоя в дверях и внутренне содрогаясь при мысли о липких следах, которые оставят повсюду эти пальчики. Кроме того, от дверей к камину тянулась цепочка грязных следов. Как бы ни нравилось ей помогать в клинике, толпа пациентов, которая каждый день проходила сквозь дом, добавляла работы.

Сара заметила, что огонь в камине начинает угасать, и, став на колени у решетки, подсыпала немного углей. Она перемешивала их кочергой, когда в приемную вошел Рейвен. Ученик не сразу заметил ее у камина, но Сара знала: он будет ждать, пока она не обратит на него внимание. Встав, указала на пациента, баюкавшего правую руку, обернутую на удивление засаленной тряпицей. Сара могла только гадать, что скрывалось под тряпкой, но исходивший от нее запах не терпел отлагательств, и не только из-за того, что его источник мог обернуться чем-то серьезным.

Сара смотрела, как Рейвен ведет в кабинет пациента, по-прежнему поддерживающего руку, будто это был какой-то посторонний предмет. Она так и не смогла составить о новом домочадце Симпсона определенное мнение. Ему сильно не хватало той уверенности в себе, которая отличала навещавших дом джентльменов, и даже учитывая разницу в возрасте, манеры его сильно отличались от манер его предшественника, Томаса Кита. Младший брат доктора Кита, казалось, чувствовал себя в роли ученика гораздо свободнее, хотя Сара могла ошибаться, потому что в то время она сама еще только привыкала к своему новому окружению – не только к дому, но и к своим обязанностям.

У нее было чувство, что Рейвен не слишком привык, чтобы ему прислуживали, – наверное, потому, что, будучи студентом, обитал на съемных квартирах. Должно быть, по этой же причине он выглядел на удивление худым, даже изможденным. Саре доводилось слышать о молодых людях, одержимых учебой настолько, что они забывали о своих телесных нуждах. Ей это казалось особенно забавным в людях, посвятивших себя медицине и специально учившихся заботиться о здоровье. Наверное, не стоило удивляться, что Рейвен, добившийся места ученика у самого Симпсона, забывал о еде ради учебы.

Единственное, что она ставила ему в заслугу, – обращение с пациентами: он всегда был с ними заботлив и добр, внимательно выслушивал и никогда не смотрел свысока. Опять же, Сара находила забавным, что высокомерие так часто встречалось в людях, посвятивших себя, казалось бы, самой милосердной профессии, но она уже научилась распознавать эту характерную для медиков черту. Быть может, новичок просто еще не успел развить в себе эту манеру, или же именно эта его особенность как раз и понравилась Симпсону.

Сара иногда развлекалась, воображая себя студентом-медиком: как бы она проводила день, какие стала бы изучать предметы. Ее особенно интересовали ботаника и растениеводство, а еще – традиционная медицина: кое-какие знания передавались в семье по наследству. Всякий раз, как Сара попадала в кабинет профессора, ее поражало количество знаний и дисциплин, которые можно изучать. Ей казалось, что не может быть ничего лучше, чем посвятить этому жизнь. За подобные развлечения, однако, приходилось платить: фантазировать таким образом было приятно, но суровая правда становилась от этого только еще более очевидной. У нее не было средств, чтобы поступить в университет, и не было никаких надежд, что когда-нибудь они появятся. Кроме прочего, она была женщиной: препятствие почти неодолимое.

Миссис Линдсей сказала ей, что она должна быть довольна своим нынешним положением, но Саре казалось невозможным как-либо утолить постоянную жажду знаний; да она и представить себе не могла, что ей бы этого захотелось. Отказаться от пожирающего ее любопытства – все равно что отказаться от самой себя.

С тех пор как у них с миссис Линдсей состоялся тот разговор, ей гораздо реже разрешали помогать в клинике, и это явно не было совпадением. У кухарки всегда находилась для нее работа, или она заставляла Сару переделывать уже сделанное, и в результате ее не отпускали. То, что утренние приемы без ее участия были гораздо более шумными и хаотичными, чем обычно, тоже, по мнению девушки, совпадением не являлось.

За спиной у Сары послышался очередной громоподобный приступ кашля, сопровождаемый таким звучным плевком, что оставалось только надеяться: у этого больного был с собою платок, потому что в противном случае он, скорее всего, сплюнул прямо на пол. Сара опять принялась перемешивать угли в камине и заметила, какие красные, раздраженные у нее руки. Кожа на костяшках пальцев уже успела потрескаться, и оставалось надеяться, что у нее еще осталось достаточно овсяной притирки, потому что времени готовить лекарство заново у нее не было.

Поднявшись на ноги, она услышала панический крик:

– Джейми! Да что же с тобой такое?

Сара повернулась и увидела, что женщина с простуженным малышом схватила его за плечи и трясет изо всех сил, будто ребенок ее ослушался. Подбежав, горничная увидела, что ребенок отчаянно извивается в руках у матери и глаза его широко распахнуты от страха. Тот же ужас отразился на лице его матери, которая принялась звать на помощь, обращаясь к присутствующим.

– Не понимаю, что с ним! – пронзительно кричала она, явно в отчаянии. – Ради бога, кто-нибудь, помогите ему, пожалуйста!

Мальчик явно задыхался; губы уже посинели, и его начали покидать силы: движения стали какими-то вялыми. Сара взглянула на беспомощно машущие ручки, на липкие пальчики, которые успела невзлюбить. И вдруг ей стало совершенно ясно, в чем дело.

Выхватив ребенка из рук матери, Сара перекинула его через колено и как следует хлопнула по спине между лопатками – раз, другой… На третий что-то шлепнулось на ковер возле ног, а мальчик резко вдохнул – и заревел.

Мать опять взяла его на колени, чтобы утешить, а Сара, встав, неподвижным взглядом смотрела на маленький оранжевый комочек, крепко-накрепко приставший к ковру.

Суматоха в приемной подняла на ноги весь дом. Доктор Кит и Рейвен вбежали в приемную почти сразу; доктор Симпсон появился в дверях несколько секунд спустя.

– Что тут происходит? – требовательно вопросил Рейвен.

Сара указала на пол.

– Леденец, – ответила она.

***

Какие бы силы ни двигали Сарой во время ее успешного вмешательства, они быстро оставили ее, стоило опасности миновать, и вдруг оказалось, что у нее трясутся колени и кружится голова. Профессор отвел ее в свой кабинет, усадил и предложил чашечку крепкого чаю. Миссис Линдсей свято верила в укрепляющие свойства этого напитка, но, сидя на диване и потягивая чай из чашки, горничная решила, что все-таки самым действенным свойством чая была возможность посидеть немного в тишине и спокойствии. Неистовый стук в груди постепенно успокоился, и она опять начала нормально дышать.

Раздался негромкий стук в дверь, и в кабинет вошел Симпсон.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Гораздо лучше, спасибо, сэр.

– Мои поздравления. Ты прекрасно справилась с ситуацией, выказав при этом поразительное присутствие духа. Нет сомнений, ты спасла этому мальчонке жизнь. Я страшно горд тобой. Но, кроме того, мне ужасно любопытно, откуда ты знала, что именно нужно делать.

Сара откашлялась.

– «Домашний лечебник» Бачена, сэр. Дома у нас было не слишком-то много книг, только Бачен да еще Библия. Поэтому я прочла его довольно много раз.

– В самом деле? – спросил Симпсон с улыбкой. Ответ его явно позабавил.

Сара решила, что от нее ждут дальнейших объяснений.

– Моя бабушка была у нас в деревне знахаркой. Повитухой, и лекарем тоже. Поэтому, наверное, я и стала интересоваться такими вещами. Я немного знаю о лекарственных травах. То, чему она меня научила.

Симпсон снова улыбнулся.

– Так вот почему ты разбила аптекарский огород позади дома… Надеюсь, ты не собираешься составить мне конкуренцию в качестве знахарки.

– Нет, сэр, – робко отозвалась девушка.

– Мой дед тоже был знахарем, и весьма уважаемым. В основном он пользовал скотину, но случалось и кости вправлять. Но дед был подвержен сельским суевериям. Как-то заживо похоронил корову, надеясь остановить распространение коровьей чумы, – картина, которую отец запомнил на всю жизнь и которая преследовала его до самой его кончины… К счастью, современная медицина не признает подобной чепухи. Здоровье и болезни – сложная материя. И такое ощущение, что чем больше мы узнаем, тем больше остается непознанного. Никогда не доверяй тем, у кого есть простые ответы на сложные вопросы. Опасайся мутных вод лженауки.

Эти слова новостью для Сары не стали: она успела навидаться не слишком щепетильных персонажей, которые торговали вразнос средствами от всех болезней. И в самом деле, люди в деревнях по временам страдали легковерием, что не удивительно, учитывая, как далеки они от центров просвещения. Девушка понимала, что там, где есть недостаток знаний и образования, люди – каким бы ни было их происхождение – склонны верить всему, что им говорят, если говорится это с достаточной уверенностью и апломбом. Но, кроме того, Сара знала – знала по себе, – что когда человек теряет надежду, он готов попробовать практически что угодно, чтобы спасти тех, кого он любит.

– Но ведь ботаника – это не лженаука?

– Совершенно определенно – нет, – ответил доктор. – Природа подарила нам множество полезнейших средств, но лишь химия способна раскрыть их секреты. Благодаря химии мы узнали, что это хинин дает иезуитовой коре свойство лечить малярию, а морфий наделяет опийный мак его страшной силой.

Он подошел к книжному шкафу и принялся рыться на полках.

– Есть у меня удивительно полезная книга по этому предмету. «Принципы химии, изложенные для студентов» моего коллеги профессора Уильяма Грегори. Быть может, вам будет интересно узнать об этом побольше?

Сара отставила чашку и, улыбнувшись, протянула руку.

 

Глава 12

Рейвен вошел в аудиторию вместе с профессором, нагруженный стопкой заметок, которые Симпсон, как правило, игнорировал. Аудитория была набита битком, и у студентов был непривычно внимательный вид. Два года подряд Уилл сидел на этих самых скамьях, и именно любовь профессора к предмету, четкость и ясность его лекций привлекли студента к акушерству.

Лекция, которую сейчас читал Симпсон, была посвящена роженицам с узким тазом. Доктор, как и всегда, говорил легко, свободно, не считая заинтересованность аудитории чем-то само собой разумеющимся. Он иллюстрировал теорию подходящими примерами из собственной клинической практики. Случаи были подробно расписаны в тех заметках, которые нашел и принес в аудиторию по просьбе профессора Рейвен, но Симпсону так ни разу и не понадобилось в них заглянуть.

Глядя на заполненный студентами зал, Уилл припомнил иные занудные и гораздо менее популярные рассуждения, которым ему случалось внимать в этом самом зале. Он задумался, сколько именно профессор получит за одну эту лекцию. По его подсчетам, выходила круглая сумма. Быть может, когда-нибудь он сам будет читать лекции, а пока, по крайней мере – поскольку хорошо знаком с курсом, – мог бы давать частные уроки кому-нибудь из богатых студентов, сидящих на скамьях. Приятные мечты, но даже если им суждено сбыться, вряд ли это будет достаточно скоро для Флинта.

Ближе к концу лекции в дверях появился посыльный, весь в поту, задыхаясь от бега. В кулаке у него был зажат грязный клочок бумаги. Рейвен успел перехватить его в коридоре, чтобы тот не прервал доктора, который как раз заканчивал лекцию.

– Профессора просят срочно прибыть в дом на Грассмаркет, сэр, – прохрипел посыльный и сунул Уиллу клочок бумаги.

– Кто просит? – спросил Рейвен, разворачивая записку и пытаясь разобрать почерк.

– Доктор, который уже там.

– И что, он писал это ногой?

– Нет, левой рукой. Правой он пытался остановить кровь.

***

Экипаж доктора мчался по узким улочкам, лавируя между тележками уличных торговцев и беспечными пешеходами, которые, казалось, были полны решимости покончить с собой. Псина была бы в восторге, подумал Уилл, хотя особых сожалений по поводу того, что собаку сегодня оставили дома, он не испытывал.

Они остановились перед зданием на южной стороне Грассмаркета, и посыльный чуть ли не бегом повел их на верхний этаж. Симпсон – редкий случай – тоже запыхался и не мог даже выговорить свое обычное «всегда верхний этаж».

В квартире они нашли молодую женщину – в родах, смертельно бледную, всю в испарине. У стенки стояла, не зная, чего делать, перепуганная повитуха, которая несколько часов назад вдруг поняла, что ее знаний здесь недостаточно.

В этом она была не одинока.

Молодой доктор – тот самый, что писал записку левой рукой, – сидел на корточках, нагнувшись к роженице, в ногах кровати, весь забрызганный кровью: лицо, одежда. Он явно провел здесь уже не один час, и когда поднял голову, на лице у него было написано такое радостное облегчение, что стало ясно: он не был уверен, что доктор Симпсон придет.

Симпсон скинул с плеч пальто, а Рейвен тем временем проверил у пациентки пульс: частый, нитевидный. Молодой доктор поднялся на ноги, уступив место профессору. Ниже Уилла ростом, худощавый; в его фигуре и чертах просматривалось что-то мальчишеское. Одежда, однако, была отлично скроена, и вид у него был на удивление элегантный, невзирая на пятна крови и пота на рубашке.

– Что ж, рассказывайте, что у нас здесь, – сказал ему Симпсон.

Рейвен ожидал услышать срывающийся, взволнованный голос – это было бы понятно, учитывая обстоятельства и физическое состояние доктора, – но тот изложил обстоятельства спокойно и четко: его рассказ был настолько же ясным, насколько его записка – невнятной.

– Околоплодная жидкость отошла рано, непродуктивные боли, даны две дозы спорыньи. Обильная рвота после первой дозы; после второй роженица сказала, что «внутри что-то подалось». Головка младенца все еще сидела высоко, поэтому я применил длинные щипцы, но безуспешно. За этой попыткой последовало обильное кровотечение, и я отправил вам записку с просьбой о помощи.

На Уилла произвело впечатление то, как он владел собой, – не в меньшей степени, чем собственно его рассказ. Ему было хорошо известно, какую тревогу испытываешь, когда перед тобой серьезная травма. В голове царит полная сумятица, и ты сам не понимаешь, что говоришь.

– Как зовут? – спросил Симпсон.

– Битти, сэр. Доктор Джон Битти.

– Пациентку, – пояснил профессор.

– Мне кажется, Уильямс. Или, может, Уильямсон. Не могу припомнить точно. Это был долгий день.

Симпсон осмотрел роженицу, взглянул на Рейвена и поманил его подойти поближе. Вид у него был мрачный.

– Головка младенца находится в верхней апертуре таза, и она там застряла, – прошептал он. – Недостаточно низко, чтобы можно было добраться щипцами, и, кроме того, я опасаюсь пробить матку. Мы должны извлечь плод как можно скорее – иначе матери не выжить.

Симпсон принялся рыться в чемоданчике, а Уилл гадал, какое же устройство способно будет справиться там, где щипцы оказались бессильны. Профессор достал из чемодана прибор, в котором Рейвен узнал перфоратор, – и сразу понял, что должно было случиться. Мог бы понять и раньше, но его вера во всемогущество профессора помешала ему правильно оценить ситуацию. Доктор намеревался провести процедуру, известную как краниотомия.

Симпсон достал из чемодана склянку с эфиром. Что ж, по крайней мере, женщина будет в это время без сознания.

– Много ей не понадобится, – сказал профессор, глядя на Уилла.

– Миссис Вильямсон это не нужно, – вмешалась повитуха. – Мы ходим в одну церковь, и священник говорит, это неправильно.

Рейвен смотрел на нее, не в силах поверить своим ушам.

В ответ она сунула ему под нос листок, на котором была отпечатана обличительная речь некоего преподобного Малахии Гриссома.

Уилл бросил взгляд на листок, а потом посмотрел на Симпсона, который в ответ устало пожал плечами. Он явно уже не в первый раз сталкивался с подобным сопротивлением.

– Проклятие первородного греха, – пояснил доктор. – Книга Бытия. «В болезни будешь рождать детей». Некоторые считают, что это противоречит Писанию – избавлять женщин от боли, связанной с родами.

Рейвен подумал, что это глупость, без которой легко можно было бы обойтись, – но то же могло быть сказано о многих словах и делах священнослужителей. Почему так называемые люди божьи считали нужным лишить женщину избавления от боли, он понять не мог.

– Может, миссис Уильямсон сама примет подобное решение? – сказал Уилл, заслужив кислый взгляд со стороны повитухи.

Однако убедить женщину так и не удалось.

– Я не пойду на вечные муки ради того, чтобы родить ребенка, – тихо сказала она.

Повитуха удовлетворенно кивнула, не сводя с Рейвена глаз, а Симпсон был вынужден приступить к операции без наркоза.

Впервые Уилл был рад простыне, прикрывавшей ноги и гениталии роженицы. Он знал, что именно сейчас происходит, уже видел это раньше и не имел ни малейшего желания видеть это еще раз. Он более или менее знал на память это место из лекции доктора Симпсона:

Во многих случаях младенцу можно помочь появиться на свет, применив щипцы или переворот. Но бывает, что головка плода слишком крупная или родовые пути слишком узкие, так что извлечь ребенка живым, не подвергая при этом жизнь матери непосредственной опасности, не представляется возможным. В подобных случаях мы можем спасти мать, пожертвовав плодом. Применив перфорирующие инструменты, мы можем пробить головку, извлечь содержимое черепа, а потом, раздробив свод черепа, вытащить по очереди фрагменты, пока не останется только основание черепа и кости лица – которые извлекаются с помощью крючка.

Даже в своем ослабленном состоянии миссис Уильямсон извивалась от боли, когда Симпсон с помощью различных инструментов разбивал и извлекал по кускам череп младенца. Рейвен смотрел на нее в смятении и думал о том, что крошечная жизнь перестает существовать в этот самый момент, еще не успев даже увидеть свет. Именно подобные вещи не раз заставляли его задумываться, пригоден ли он вообще для этой профессии. Уилл наверняка знал, что никогда не сможет стать хирургом. Его мать всегда говорила, что внутри сына сидит дьявол, но она лишь имела в виду присущее ему своеволие, вечное желание поступать наперекор. Человеческая его часть всегда слишком остро ощущала чужие страдания.

После того как младенец – вернее, то, что от него осталось, – появился на свет, быстро вышла и плацента, но матка не желала сокращаться. Кровотечение все не останавливалось, несмотря на то что роженице туго перебинтовали живот. Рейвен знал, что это означает серьезные осложнения. Он также знал, что поделать тут ничего нельзя.

Они почистили и убрали инструменты в полном молчании. Потом Симпсон поговорил с повитухой, объяснив ей, как ухаживать за пациенткой, и пообещав вернуться позже, чтобы проверить ее состояние.

Выходя из комнаты, он молча покачал головой.

 

Глава 13

Трое медиков – теперь уже все они были порядком растрепаны и забрызганы кровью – вышли на Грассмаркет. На улице царило оживленное движение – торговцы, лотошники, пешеходы, спешившие по своим делам. Казалось невозможным, что все продолжает идти своим чередом, будто ничего не случилось: маленькая трагедия, которую город, занятый повседневными делишками, даже и не заметил.

Симпсон предложил пойти в питейное заведение неподалеку, куда он хаживал еще студентом, чтобы немного поднять настроение.

Таверна «У Бакстера» странным образом соседствовала с «Трезвенной кофейней Кранстона», где, к некоторому удовлетворению Рейвена, было не слишком много посетителей. После того, что произошло сегодня, не было сомнений, какое именно заведение ему хочется посетить. Но его сильно беспокоило, кого он может увидеть в таверне – или, точнее, кто может увидеть его.

Он вошел следом за профессором и внимательно осмотрел помещение, стоя в дверях, чтобы иметь возможность быстро ретироваться. Симпсон явно был на короткой ноге и с хозяином, и с его клиентурой. Он взял всем по кружке эдинбургского эля, который, однако, не скоро смог донести до стола, поскольку по пути от стойки с ним все время заводили разговоры. Уилл сделал большой глоток: ему, оказывается, хотелось пить сильнее, чем представлялось, – к тому же он надеялся найти в выпивке успокоение.

Битти, казалось, был меньше всех задет грустным исходом этого случая. Быть может, из-за того, что он был скорее участником, нежели бессильным свидетелем, – а может, благодаря более обширному опыту успел развить в себе способность отгораживаться от эмоций. Битти явно чувствовал себя на месте в прокуренном пабе с посыпанным опилками полом, хотя, судя по одежде, был привычен к куда более солидным заведениям. Своей прыгающей походкой и быстрыми резкими движениями он напомнил Рейвену какую-нибудь мелкую птичку: проворную и ловкую, но постоянно настороже.

Теперь, когда они сидели рядом, да еще и при ярком свете, Уилл сумел получше разглядеть его мальчишеские черты, хотя Битти был явно не так молод, как ему сперва показалось. Поначалу Рейвен даже решил, что столкнулся с еще одним юным дарованием вроде Джеймса Дункана (хотя, надеялся он, не настолько несносным), но теперь рассмотрел морщинки в уголках глаз и решил, что тому, скорее всего, уже под тридцать.

Симпсон принялся расспрашивать Битти: ему явно хотелось узнать его получше. Начал он с неизбежного вопроса о профессии отца.

– Мой отец умер, сэр, – ответил Битти. – Я потерял обоих родителей, когда мне было двенадцать. Однако же мне повезло – меня взял под опеку дядя, мистер Чарльз Латимер. У него имеются земли в Канаан-лэндз, что в Морнингсайде.

Рейвену оставалось лишь надеяться, что этот дядюшка воспринимал собственное великодушие с меньшим апломбом, чем скареда Сквалыга Малкольм, который каждый пенни, потраченный на племянника, превращал в символ бесконечных неудач своей сестры – в том числе и в выборе супруга.

– Говор у вас нездешний, – сказал Симпсон.

– Я учился на юге Англии, но мать выросла в этих местах. Я поступил в Эдинбургский университет, чтобы быть поближе к дяде – его здоровье с возрастом стало совсем хрупким.

В манере, характерной для медиков, профессор проигнорировал любые упоминания о богатстве и положении в обществе и принялся расспрашивать Битти о болезни его дяди.

– Ревматизм в острой форме, причиняющий немало страданий. Он перепробовал немало средств, чтобы найти облегчение от болей. Сейчас отправился в Австрию, испытать новый метод водолечения некоего Присница. У него имеется лечебница где-то в горах.

– И как, что-нибудь помогло?

– Дядя находит, что боли стали терпимее, и больше не падает духом. Мне пришло в голову, что в этом что-то есть: холодные ванны, простое питание и отказ от приема каких бы то ни было лекарств. Его реакция на подобное лечение – и, что более важно, суммы, которые он за это платит, – навели меня на мысль, что это самое водолечение может представлять собой неплохой рынок.

Симпсон потер подбородок и обвел Битти глубокомысленным взглядом.

– Может статься, улучшение дало именно отсутствие его обычных медикаментов, а не холодные ванны. Мне кажется, иногда мы чересчур охотно пичкаем наших пациентов сильнодействующими средствами, а потом пускаем им кровь, и они оказываются на грани анемии, как думаете? Мой друг и коллега доктор Кит – большой поклонник Природы и ее лекарств, а также идеи о том, что просвещенное бездействие должно быть частью медицинской практики.

– Primum non nocere, – кивнул, соглашаясь, Битти.

«Не навреди»: клятва Гиппократа.

– Доктор Битти, прошу меня простить, я только что заметил за тем столом одного доброго друга. Но, прежде чем оставлю вас, позвольте сказать, что я получил большое удовольствие от сегодняшнего вечера. Обязательно приходите отужинать ко мне на Куин-стрит.

– Почту за честь, – ответил приглашенный со спокойным достоинством.

Рейвен мог только вообразить, как бы он сам смутился, как запинался бы, отвечая на приглашение столь значительного человека. Одежда, манеры – все говорило о том, что Битти привычен к приглашениям отужинать в хорошем обществе.

Симпсон пересек зал и громко, сердечно приветствовал своего приятеля на другом конце таверны.

– У профессора широкий круг знакомств, – заметил Битти таким тоном, будто это его забавляло. – Никогда бы не подумал, что он будет чувствовать себя как дома в подобном месте. Говорят, он в большом фаворе у дам из высшего общества.

«Явление, которое мне так и не довелось пока наблюдать», – подумал Уилл, вслух же сказал:

– Но происхождения он скромного.

Это была еще одна причина, по которой Рейвен тянулся к профессору. Если Симпсон смог достичь подобного положения и богатства, начав с самого малого, то, быть может, усердный ученик сможет пойти по его стопам…

– Из семьи деревенского пекаря, – ответил Битти. – Седьмой сын, младший из восьми детей.

Рейвен не смог скрыть удивления. Этого он не знал.

Битти смущенно улыбнулся.

– Всегда стоит побольше разузнать о людях, обладающих весом в твоей профессии, на случай если судьба вдруг сведет тебя с кем-то из них. Хотя, конечно, быть застигнутым у кровати пациента – потерянного пациента – в крови, беспомощным – не лучшее первое впечатление, которое можно надеяться произвести на подобного человека.

– Что ж, вряд ли все так плохо, если он пригласил вас на Куин-стрит. И, честно говоря, меня поразило, как вы умудрялись сохранять при этом полнейшее спокойствие. Я все не могу перестать думать о том, что произошло и чем это обернется для миссис Уильямс.

Битти отхебнул еще пива с таким невозмутимым видом, что Уилл опять подумал, что первое впечатление о его возрасте было неверным.

– Очень сильно сомневаюсь, что она выживет, – сказал он. – Даже несмотря на заботы доктора Симпсона.

Тон у него был ровный, спокойный, будто они обсуждали некую отвлеченную тему, а не женщину, чья кровь до сих пор была у него на рубашке.

– Так, значит, со временем становится легче? – спросил Рейвен.

– Что становится легче?

– Иметь дело с подобными страданиями. Когда я вижу такой случай, как сегодня, он неотвязно преследует меня еще долгое время, и я боюсь, как бы бремя не стало невыносимым. И все же вы так превосходно владели собой тогда – и сейчас тоже.

Битти некоторое время смотрел на Уилла, молча раздумывая над ответом. Затем произнес:

– Сострадание не беспредельно, у каждого из нас есть лишь определенный запас. А при нашей профессии мы каждый день сталкиваемся с тем, на что любому другому пришлось бы потратить добрую его часть.

– Вы хотите сказать, что со временем я совершенно перестану что-либо чувствовать? Не уверен, что мне хотелось бы этого…

– Дело не в отсутствии чувствительности. Скорее в новом понимании, которое дается нелегкой ценой собственных потерь, а не страданий пациентов. Когда узнаешь настоящее горе, страдания пациентов, какими бы страшными они ни были, уже не ранят так сильно, как раньше.

Рейвену казалось, что он в достаточной степени знаком с горем, но, должно быть, Битти довелось пережить куда больше. Он сказал, что потерял обоих родителей в двенадцать лет, но что-то говорило Уиллу, что это далеко не все. Ему страшно хотелось узнать, в чем дело, но спросить он не решался.

– А что, если я до сих пор не знал настоящего горя? – спросил Рейвен.

– За это нужно быть благодарным и не копаться в чужом несчастье. Я искренне так считаю. Нашим пациентам нужно, чтобы мы держали дистанцию, нужно, чтобы наши чувства не влияли на суждения и действия.

Уиллу было ясно, что Битти прав, хотя слышать это было нелегко. Он понимал, что многому мог бы научиться у такого доктора, как Битти, понимал, сколь многого он еще не достиг.

– А вы решили посвятить себя акушерству? – спросил тот более легким тоном.

– Да. Сначала я подумывал о хирургии, но это точно не для меня.

– Прекрасный выбор. У нашей профессии гораздо более блестящее будущее, чем у этих костоправов. В финансовом отношении, я имею в виду.

Рейвен снова покосился на элегантный костюм Битти, гадая, чьими деньгами было за него заплачено – дядюшкиными или самого обладателя, который, похоже, зарабатывал достаточно.

– Пока я не имел возможности в этом убедиться, – признался Уилл. – Быть может, в один прекрасный день я буду принимать роды у дам из высшего общества, но до этого, похоже, еще далеко.

Битти улыбнулся неожиданно озорной улыбкой, и морщинки вокруг глаз стали отчетливей.

– Поле деятельности здесь гораздо шире, чем вы себе представляете, и постоянно открываются новые многообещающие возможности. Думать нужно не о младенцах, а о женщинах, которые их вынашивают. Существует множество новых экзотических процедур, призванных избавить прекрасный пол от характерных недомоганий. Гальванизм, манипуляции с маткой – все это научные методы борьбы с извечным женским недомоганием – истерией. Сколько денег можно сделать на несчастливых женщинах и их отчаявшихся мужьях…

Рейвен ничего на это не ответил, и Битти продолжал в том же духе:

– Успех всецело зависит от способности находить новые возможности. Кстати говоря, этот самый эфир – штука многообещающая, верно? Только подумайте, сколько пациенты будут платить за возможность ничего не чувствовать во время процедур!

– Кроме тех, у кого есть религиозные убеждения на этот счет, – пробормотал Уилл себе под нос.

– Вот настоящая золотая жила, – продолжал собеседник, не обращая на это внимания. – Как я понимаю, городские дантисты просто нарадоваться не могут на эфир. Вы, поди, уже неплохо научились с ним обращаться: как-никак, работаете с Симпсоном…

– Он меня этому учит, да. Когда случай достаточно сложный, зачастую это единственное, что он позволяет сделать самостоятельно.

– Не жалуйтесь. Уверен, этот опыт окажется для вас весьма ценным.

– Думаю, не настолько, как умение макать состоятельных людей в холодную воду.

Битти рассмеялся и предложил выпить еще по кружке эля. Рейвену очень хотелось согласиться. Это было очень полезное знакомство, но его впереди ждало еще одно дело, для которого ему потребуется способность трезво мыслить.

 

Глава 14

Когда Уилл шел по Кэнонгейту, направляясь к переулку, где жила Иви, уже стемнело. Фонари тщетно пытались разогнать мрак и туман, но медик успокаивал себя тем, что если он не в силах разглядеть своих врагов в этой мути, то и они увидеть его не смогут.

Рейвен вошел в переулок, стараясь не шуметь, но не успел даже добраться до входа, как дорогу ему преградила знакомая фигура. Она появилась из своего логова на первом этаже, логова, мимо которого не могла проскочить даже мышь – если, конечно, сей устрашающий часовой еще не успел пропустить стаканчик-другой.

Иви всегда называла Эффи Пик своей «домовладелицей», но на деле она здесь хозяйкой не была. Только собирала ренту и приглядывала за домом по поручению настоящего владельца, кем бы он ни был, и за это – как говорили – сама снимала жилье по бросовой цене. Эта женщина была олицетворением Эдинбурга в миниатюре, до самозабвения увлекаясь отделением публичной своей личины от частной. Она настаивала, чтобы к ней обращались «миссис Пик», но, согласно Иви, мистера Пика никогда не существовало. С яростным негодованием она отвергала любые намеки на то, что ей известно об аморальном поведении, имеющем место под ее крышей. На деле же мало что избегало ее внимания. «Как она может не знать, если получает мзду всякий раз, как у кого-нибудь кровать что есть мочи скрипит!» – вот что говорила Иви.

В общем, прекрасно она знала, кто сюда приходил и к кому. У Рейвена не было сомнений, что, помимо местных клиентов, этот дом посещали мужчины с положением в обществе и безупречной репутацией, мужчины, обладавшие влиянием и властью. Он также не сомневался, что слово любой женщины из этого дома и выеденного яйца не стоит против слова одного из этих мужчин, посмей кто предположить подобный визит. И все же Уилл был практически уверен, что миссис Пик может оказаться ценным источником информации, если суметь надавить на нужные клавиши.

Была она низенького роста, но полной, будто ее фигура была специально создана, чтобы перекрывать, когда нужно, проход. Несмотря на полноту, черты лица у нее были мелкие, заостренные и до того натянутое выражение, что, казалось, стоит ей улыбнуться – и тугой узел волос на затылке попросту размотается.

– Если ты к Иви пришел, то ее здесь нет, – сказала она. Интересный выбор слов, не в последнюю очередь потому, что дает понять: она не знает, что он был здесь в ту ночь.

Поэтому Рейвен решил ей подыграть:

– Где же она?

– Ее нет.

– Нет? А когда вернется?

Эффи вздохнула, и вид у нее стал какой-то усталый.

– Я тебе это говорю только потому, что твое лицо мне знакомо и я знаю, что она была к тебе неравнодушна. Иви умерла.

Рейвен изобразил на лице шок, что было не так уж и трудно: его поразили слова Эффи о том, что Иви была к нему неравнодушна. Кроме того, это было в первый раз, когда он слышал о ее смерти из чужих уст, если не считать той бездушной фразы местного полицейского.

– Что случилось?

– Нашли мертвой. Пять, нет, шесть дней назад.

– Где она сейчас?

Она посмотрела на него, как на дурачка.

– Схоронили. Где ж еще ей быть?

– Просто я хотел узнать – раз умерла она так внезапно, может, начато расследование? Могло быть, что ее отправили на экспертизу?

– Экспе… чего?

– Обследование тела с целью определить причину смерти.

– Доктор из лечебницы все быстро определил. Из-за пойла. И бумажку об этом подписал. Времени ему много не понадобилось.

Рейвен представил, как ее тело грузят на тележку в этом потрепанном, отвратительно грязном саване. Какая там экспертиза – доктор из больницы для бедняков наверняка даже не взглянул на нее. Иногда они даже в дом не заходили.

– Куда ее отвезли?

– Откуда мне знать? В общую могилу, наверное, потому как платить за нее было некому. Во всяком случае, это все, что я могу рассказать, так что отправляйся-ка ты восвояси.

Она решительно сложила руки на груди. Ей явно хотелось, чтобы он поскорее ушел.

– Могу я посмотреть ее комнату?

– Это еще зачем? Ты что, извращенец какой?

– Нет, я медик.

Эффи презрительно ухмыльнулась.

– Что-то не похоже.

Уилл не обратил на это внимания.

– Мне хотелось бы посмотреть, не осталось ли там чего. Это помогло бы понять, что произошло.

– Я уже сдала комнату. Не могу я себе такого позволить, чтобы хорошие номера пустовали подолгу.

– Был у нее кто-нибудь перед тем, как она умерла?

– Мне-то откуда знать. Я за жильцами не подглядываю.

Оба прекрасно понимали, что это ложь, но – как и скрещенные на груди руки Эффи – означала она одно: створки захлопнулись.

Рейвен услышал, как наверху открылась дверь, и, задрав голову, увидел женское личико, склонившееся над перилами лестницы. Кому-то захотелось узнать, что тут у них происходит. Эффи бросила вверх уничтожающий взгляд, и личико исчезло.

– А как же вещи Иви?

– Проданы. Чтобы покрыть расходы. Конечно, за пару платьев и гагатовые сережки много не выручишь…

– А что насчет бренди? – спросил он, думая, что дело не в самогоне, а в другой бутылке.

– Какое такое бренди? – ответила Эффи, но ее удивление ее выдало: она не понимала, как он узнал.

– Та бутыль, которую я видел у нее в комнате, когда приходил к ней в последний раз.

Эффи бросила на него вызывающий взгляд.

– Этого тоже давно уже нет, – сказала она. – Я все выпила.

– В таком случае примите мою благодарность.

Это ее по-настоящему удивило.

– Благодарность? Я?

– За проведение элементарного токсикологического анализа. У меня были опасения, что Иви могла умереть, выпив нечто, содержащее яд. Тот факт, что вы стоите тут, передо мной, говорит о том, что бренди тут ни при чем.

На этом Рейвен повернулся и удалился в туман.

И едва успел отойти на десяток шагов, как вдруг услышал за спиной торопливый топот ног. Он повернулся, готовый защищаться либо бежать, но обнаружил, что смотрит в лицо молодой женщине, той самой, которая глядела на него с лестницы пару минут назад. В тусклом свете уличных фонарей было трудно что-либо разобрать, но лицо показалось ему знакомым.

– Ты ведь Уилл, да?

– Да.

– Верно! Я тебя иногда видела с Иви. Она о тебе рассказывала. Я – Пегги.

– Я тебя узнал. Что-то случилось?

– Я слышала ваш разговор. Ты спросил, был ли кто-то с Иви в ту ночь, когда она умерла… Да, был. Я ее соседка.

– Ты видела, кто приходил?

– Я ничего не видела. Но я их слышала.

Рейвен ощутил облегчение – и разочарование. Если она не видела его самого, то и того посетителя распознать не сумеет.

– Я так понимаю, что его голос был тебе незнаком?

– Нет, но вот в чем дело. Голос был женский.

 

Глава 15

Хотя Уилл и сказал Генри, что ему нужно еще привыкнуть к новым обстоятельствам, он всякий раз переступал порог своего нового дома с чувством, будто добрался до надежного убежища. Уилл надеялся, что Симпсон и его семейство понимают и ценят, как им повезло жить в таком доме, не зная голода и холода; мало того – в полной безопасности, без чувства постоянной тревоги, ставшего его привычным спутником. Здесь, на Куин-стрит, ему не приходилось быть постоянно настороже, опасаясь за свои вещи, безопасность, или – если вспомнить его крохотную комнатушку у миссис Черри – становиться жертвой бесцеремонного вторжения.

Рейвен никогда не забывал о том, что он – гость в чужом доме, но при этом все здесь говорило ему о том, что гость желанный. Конечно, Джарвис все еще относился к нему с куда меньшим уважением, чем к псу Глену, и опять же была еще Сара, которая вообще не испытывала к нему никакого уважения, – но в целом он начал чувствовать себя в доме номер пятьдесят два вполне уютно.

Уилл быстро шел к дому, надеясь немного согреться, прежде чем подняться к себе и привести себя в порядок к ужину. В гостиной на втором этаже всегда был зажжен камин – особенно приятное обстоятельство после долгой прогулки от дома Эффи Пик: промозглый ветер пробрал его до костей.

Когда Рейвен начал подниматься по лестнице, мимо его уха просвистел импровизированный снаряд: Уолтер и Дэвид, похоже, снова вырвались на волю. Послышался воинственный клич, и мимо промчался Уолтер, преследуемый старшим братом. Как обычно, их передвижения по дому сопровождались хохотом и воплями. Они исчезли внизу, предсказуемо грохнула дверь, и воцарилась тишина, по контрасту еще более оглушительная.

И в этой тишине из комнаты, куда он направлялся, послышались голоса. Миссис Симпсон и Мина явно возобновили прерванный разговор – судя по всему, довольно напряженный. Дверь была распахнута настежь, но они, видимо, не слышали, как Рейвен поднимался, из-за шума, поднятого детьми.

Сначала он услышал голос Гриндлей: говорила она мягко, но очень настойчиво. Уилла словно загнали в ловушку: если пойдет дальше, его услышат – и решат, что он подслушивает нарочно. Люди редко прощают, когда их секреты оказываются услышанными – пусть даже и случайно.

– Мне кажется, ты настолько привыкла к положению, которое дает тебе доброе имя доктора, что забываешь, какая это хрупкая вещь – репутация, когда назревает скандал.

– Это все чепуха, Мина. И ничего другого.

– Подумай о том, что под угрозой не только его репутация. Твоя тоже. Он выплачивает двенадцать фунтов в год посторонней женщине. Как тут не задаться вопросом: почему?

– Это благотворительность. Уж конечно, никто не станет распускать сплетни о благородных поступках.

– Насколько мне известно, люди с превеликим удовольствием распускают сплетни о чем угодно, если моральная сторона дела вызывает сомнения. Наивно с твоей стороны думать, что люди не сделают выводов, которые напрашиваются в данной ситуации. Для тебя это акт милосердия. Для кого-то еще – попытка прикрыть свои грехи.

– Мина, это просто смешно. Нет никакой почвы для слухов.

– Джесси, твой Джеймс – мужчина, которым восхищаются все дамы этого города, а ты постоянно в трауре и никуда не выходишь. Они осыпают его комплиментами, окружают вниманием. Разве так уж трудно представить, к чему это может привести?

– Над слухами у меня власти нет. Важно то, что я сама знаю правду.

– А ты знаешь?

– Мина, я вынуждена напомнить тебе, под чьей крышей ты живешь.

Тут дверь внизу распахнулась, и опять раздались вопли и топот. Рейвен воспользовался этой возможностью, чтобы подняться наконец к себе в спальню. Дети и понятия не имели о сложностях, которые создавали себе взрослые, и – подумать только – сам он был настолько же наивен.

Поскреби любое семейство – и почти наверняка обнаружишь, что под тонким слоем эпидермиса их жизнь совсем не столь гармонична, как казалось с первого взгляда. Уилл услышал всего пару фраз, но и этого хватило, чтобы понять, что происходит. Мина деликатно пыталась открыть сестре глаза на то, что было очевидно для нее и, следовательно, для остальных. Уиллу слишком хорошо была знакома эта ситуация: жена, готовая перепробовать все возможные объяснения, чтобы избежать самого болезненного для себя вывода. Вспомнилась собственная мать, умная, трезвомыслящая женщина, которая могла совершать глупость за глупостью, только бы не глядеть правде в глаза. Ее муж был пьяницей и повесой. Первое она отрицать не могла, поскольку сталкивалась с подтверждением этого факта почти каждый день у себя дома. Но в ночи, благословенные его отсутствием, занималась тем, что обманывала себя.

Неужто и Симпсон из того же теста? В отличие от родителя Уилла, он казался образцовым семьянином, нежным и внимательным отцом, а ведь многие другие вели себя со своими родными холодно и отстраненно. Но Рейвену постоянно приходилось напоминать себе, что это Эдинбург, город, чьим гербом должен был бы стать Янус: одно лицо для благовоспитанного общества, другое – то, что открывается только за запертыми дверями.

 

Глава 16

Сара двумя пальцами подцепила рубашку, стараясь как можно меньше прикасаться к грязной, засаленной ткани. Жаль, нет щипцов для подобной работы. Было похоже, будто Рейвен мыл этой рубашкой полы. И чистил каминную решетку.

Как же.

Тонкая хлопчатая ткань, которая – насколько она могла судить – когда-то была белой, теперь стала серого цвета и покрылась пятнами. Те, что на рукавах, явно были оставлены кровью. Один рукав, видимо, решился в какой-то момент расстаться с прочими частями этого одеяния, и шов был зачинен не слишком умелой рукой.

– Надеюсь, людей он штопает получше, – пробормотала горничная, швыряя отвратительную тряпку в корзину у двери.

Это привело ей на ум порез у Рейвена на лице. Она сильно подозревала, что объяснения молодого медика не слишком соответствовали действительности. Он уверял, будто на него напали случайно, но что-то подсказывало ей – он сам каким-то образом спровоцировал подобное развитие событий. Сара чувствовала в нем что-то беспокойное, дерзкое. Рейвен был амбициозным и целеустремленным, да, – но мира с самим собой у него не было и в помине.

Он показался ей человеком порывистым и пылким, отчаянно пытающимся что-то кому-то доказать – но вот кому? Это был интересный вопрос. С тех пор как появился тут, Рейвен слишком уж старательно делал вид, будто у него все под контролем, явно пытаясь пересилить страх того, что он не на своем месте. Припоминая свои первые шаги – и ошибки – в качестве горничной в этом доме, Сара вполне могла понять, как трудно бывает, когда оказываешься в незнакомой ситуации. Сочувствие ее, однако, умерялось тем, что его проблема была проблемой привилегированного человека. Девушка была бы не прочь оказаться на его месте и решать все связанные с этим вопросы – это куда лучше, чем быть прислугой, которую могут вышвырнуть на улицу за чересчур острый язык.

Сара нанялась в дом на Куин-стрит вскоре после смерти родителей. Их приходской священник был старым другом Симпсона и нашел для нее это место. Ей пришлось оставить приходскую школу – без сомнений, к великому облегчению учителя, которого все больше утомляли бесконечные споры на тему, может ли она посещать классы, предназначенные только для мальчиков, – такие как классическая литература и математика. Он был убежден, что читать, писать и считать она обучена достаточно для девушки ее положения и что умение вязать и шить больше пригодится ей в будущем – глядишь, она даже сможет устроиться на какую-нибудь фабрику. Будто работа на фабрике должна быть пределом ее амбиций. Если человек мог справиться с поставленной задачей, был способен постигнуть науки – какая разница, мужчина это или женщина? До сих пор при мысли об этом ее охватывало возмущение.

Обернувшись, Сара оглядела комнату, гадая, какие еще ужасы могут здесь ожидать. На самом деле такого уж беспорядка – как, например, в перевернутой кверху дном вотчине Мины – здесь не было. Но и до порядка тоже было далеко. Маленький письменный стол был весь завален бумагами и раскрытыми книгами, где им явно не хватало места, потому что некоторые лежали прямо на полу. На спинке стула висело черное пальто – перепачканные обшлага, протертый воротник, – а грязные сапоги оставили дорожку из комьев грязи, ведущую от двери к камину. Сара вздохнула. Это потребует времени.

Чтобы расчистить себе поле действий на ковре – она собиралась посыпать его заваркой и подмести, – Сара решила начать со стола, точнее, с бумаг и книг, валяющихся вокруг. Наклонившись, чтобы подобрать с пола книгу, она заметила старый потрепанный сундучок, который Рейвен привез с собой со своей прошлой квартиры. Сундучок был открыт, и несколько бумажек залетели внутрь. Лежали там по большей части книги, которые, вероятно, не сочли особенно нужными на данный момент, поскольку на столе и на полу уже валялось достаточно.

Вспомнилось его высокомерное поведение в тот первый день на приеме.

Как вы думаете, есть у человека, который учится на врача, время на чтение романов?

Что ж, когда-то у него явно было время на чтение романов, поскольку в сундучке их лежало несколько штук. Она взяла в руки томик, лежавший сверху. «Карьера Барри Линдона» Уильяма Мейкписа Теккерея. Под Теккереем обнаружился «Последний из могикан» Джеймса Фенимора Купера, а под Купером – три книги сэра Вальтера Скотта.

Сара повертела в руках Теккерея. У Мины точно должен был найтись экземпляр. Открыв книгу, она заметила, что на внутренней стороне книги имеется подпись заботливого владельца: Томас Каннингем. Подарок? Чужое добро? Сара раскрыла Купера; внутри стояло то же имя. Куплено с рук, значит. Верно, у другого студента, сразу несколько штук.

Она собрала с пола бумаги и попыталась привести их в порядок. На одних листках были заметки о типичных травмах при родах, на других была описана процедура под названием краниотомия, с иллюстрациями, про которые Сара подумала, что она что-то не так поняла. Поморщившись, подняла еще один лист бумаги, который оказался письмом. Заметив это, Сара быстро отложила листок, но успела при этом кое-что заметить: письмо было от матери Рейвена, и называла она его отнюдь не Уиллом и не Уильямом.

Улыбнувшись этому открытию, Сара положила письмо на стол отдельно от прочих бумаг, чтобы оно не затерялось. И в этот момент ее взгляд упал на раскрытый дневник. Сару поразил контраст между двумя страницами. Левая была исписана убористым, аккуратным почерком; это были – успела заметить она – заметки о применении эфира. На другой стороне стояли всего два слова, наспех накорябанные нетерпеливой рукой:

Иви отравлена?

Сара слишком поздно услышала шаги. Ее застукали.

– Какого дьявола вы тут делаете? – спросил Рейвен.

Он выхватил у нее из-под носа дневник и захлопнул с такой силой, что бумаги, что она успела собрать в аккуратные стопки, разлетелись опять. Рейвен явно разозлился гораздо сильнее, чем следовало бы в такой ситуации, и Саре стало интересно, что же, по его мнению, она могла такого прочесть.

– Не нужно так кипятиться, – спокойно ответила горничная, надеясь, что он тоже остынет. Стоит ученику доктора пожаловаться – и у миссис Линдсей появится наконец причина освободить ее от дежурств в приемной. – Я просто хотела прибраться.

– Вы не просто хотели прибраться, вы копались в моих личных вещах, чего я не потерплю. Эти бумаги – не вашего ума дело, да его тут и не хватит.

Несмотря на всю шаткость своего положения, Сара не смогла удержаться. Рейвен задел ее за живое. Она понимала, что нужно отступить, но какой-то инстинкт вместо этого толкал ее вперед. Девушка еще могла как-то терпеть пренебрежительное отношение со стороны пациентов из верхней приемной, но не от этого неопрятного юнца.

– Кто такая Иви? – спросила она.

Это замечание произвело на Рейвена ошеломительный эффект. Он поник, будто сдулся, и ответил совсем другим тоном:

– Она… Это вас не касается.

Сара решила развить преимущество:

– Откуда у вас на самом деле этот шрам, Уильберфорс?

Его глаза вспыхнули, но Сара успела разглядеть мелькнувшую в них тревогу. У Рейвена имелись секреты – в этом-то и была настоящая причина его преувеличенной ярости.

– Ты прочла письмо моей матери?

– Я бы никогда себе этого не позволила. Всего лишь увидела имя адресата. Я уже несколько раз слышала, как миссис Симпсон называет вас Уильямом, и вы ни разу ее не поправили. Почему бы это? Доктор Симпсон знает, что ваше настоящее имя – Уильберфорс?

Уилл вспыхнул.

– Тебе неплохо бы помнить о своем положении. Ты, похоже, забыла, что ты – прислуга. Что это за дом, в котором допускается подобное поведение?

Сара опустила взгляд на сундук, потом посмотрела на свою корзину.

– А вы, конечно, привыкли к большему почтению со стороны прислуги, сэр? – осведомилась она.

Рейвен не ответил. Сейчас вид у него был скорее встревоженный, чем сердитый. Он боялся того, что еще она могла узнать, – и был в этом прав. Похоже, она нашла человека, чье положение в этом доме являлось еще более шатким, чем у нее самой.

– Кто такой Томас Каннингем?

– Не знаю.

– Нет, знаете. Он бывший хозяин книг, которые лежат у вас в сундуке. Миссис Симпсон сказала, что ваш покойный отец был адвокатом в Сент-Эндрюсе, но готова держать пари, что по рождению вы не выше меня. – Она подняла из корзины грязную, изодранную рубашку. – От женщины, которая за вами стирает, можно скрыть очень немногое.

Рейвен посмотрел на рубашку; его гнев вдруг остыл, сменившись покорной грустью. Будто то, что она увидела его грязную рубашку, задело сильнее, чем то, что она читала его бумаги.

– Что ты собираешься с этим делать? – тихо спросил он.

– Ваша рубашка очень грязная. Ее надо постирать и зашить. Я собираюсь замочить ее, чтобы сошли пятна, и заштопать дыру на плече.

Уилл шагнул к ней; его глаза опять загорелись гневом.

– Я попросил бы тебя не трогать мои вещи.

На этот раз Сара не отвела взгляд.

– Как вам угодно.

Она уронила рубашку на пол и, повернувшись, вышла из комнаты.

 

Глава 17

Брум, сильно раскачиваясь на рессорах, быстро катился вниз по улице от Грейфилд-сквер. Было раннее утро, но ясным его назвать не поворачивался язык: из низких туч бесконечно сыпала морось. Рейвен был рад дневному времени и тому, что он сидел в экипаже. Еще со школы Уилл накрепко запомнил слова одного своего одноклассника: чем дольше ты гуляешь по Лит-уок после заката, тем больше у тебя шансов закончить прогулку с, как выразился тот парень, «порванной пастью».

– Была у меня раньше двухколесная бричка цвета кларет, – сказал Симпсон. – Думаете, мы едем быстро? Видели бы вы, как та штука подскакивала на булыжниках… Миссис Симпсон настояла, чтобы я приобрел взамен что-нибудь немного более… непромокаемое.

В глазах Симпсона искрилось веселье, но в этот раз хорошее настроение профессора оказалось не столь заразительно, как обычно. Уилл никак не мог выкинуть из головы разговор Мины и Джесси, который услышал накануне вечером. Кто та женщина, которой Симпсон платит деньги, и за что он их платит? Рейвен понимал, что Мина могла ошибаться, и, кроме того, он слышал всего пару фраз из целого разговора и мог что-то неверно понять. И все же шрамы, оставленные отцом, были куда глубже, чем тот, что у него на щеке, и теперь он не мог смотреть на профессора, не испытывая подозрений.

Рейвен попытался выкинуть эти мысли из головы, но другие занимавшие его предметы были мало способны улучшить ему настроение. Мысли о печальной судьбе Иви никогда по-настоящему не оставляли его, но после малосодержательной беседы с миссис Пик они крутились в голове постоянно. А тут еще его недавняя стычка с Сарой…

Девчонка видела его насквозь – ее умение делать выводы уступало лишь ее дерзости. И хотя вряд ли кто-то из домочадцев мог прийти к тем же выводам, теперь от нее зависело, выведут ли его на чистую воду. Оставалось только надеяться, что страсть к романам пока не успела привести горничную к Теккерею, которого она углядела у него в сундуке, потому что героем книги был молодой человек скромного происхождения, выдающий себя за выходца из высшего общества.

Когда Сара спросила его о Томасе Каннингеме, Уилл ощутил укол страха. К счастью, она неправильно истолковала тот факт, что книги были подписаны, так что, может, была и не настолько умна, как воображала. Однако же достаточно умна, сомневаться в этом не приходилось. И, похоже, он сумел как-то настроить ее против себя.

И почему она так его возненавидела? Он ведь ничего ей не сделал. Был, конечно, тот случай в клинике в его первый день, но она и до этого не скрывала своего презрительного отношения – почти с того самого момента, как Уилл вошел в дом…

Ему придется просто оставить все как есть. Еще в бытность у Хэрриота он понял: есть люди, которые тебя недолюбливают – инстинктивно, без всякой на то причины, как и ты их. В таких случаях, как показала практика, поделать ничего нельзя.

Сходная проблема возникла в его отношениях с Дунканом, хотя тут не было ничего инстинктивного либо иррационального. Рейвену казалось, что Джеймс воспринимал его как личное оскорбление, как бремя, повешенное на шею Симпсоном, а не как ценного помощника. И хотя Дункан с охотой сваливал на него любые неприятные или не требующие какой-либо квалификации задачи, он вел себя так, будто ему противно работать с Уиллом, пусть даже тому отведена роль чернорабочего. Рейвен подозревал: это потому, что Джеймс не желал делить с кем бы то ни было открытие, которое они надеялись совершить. Без сомнений, он обладал блестящим умом, но при этом обнаруживал полное отсутствие элементарной любезности, скромности или чувства юмора.

Экипаж лихо обогнул угол, и Уилла вжало в стенку – они на полной скорости свернули на Грейт-Джанкшн-стрит, в направлении порта. Профессор не сообщил, куда они так торопятся. Кто-то явился в дом, как это часто бывало, срочно требуя его присутствия. Рейвена всегда удивляло и восхищало, что человек подобного калибра всегда выезжал на подобные вызовы без какой-либо гарантии, что его ждет достойное вознаграждение, не говоря уж о гарантии, что случай стоит времени светила. Он подозревал, что профессору просто нравилось щекотать себе нервы, нравилось чувствовать, что он нужен всем. Да и кто бы от такого отказался?

Уилл вдруг понял, что уже некоторое время слышит гомон, который не могли заглушить даже пронзительные крики чаек. Звук нарастал: судя по всему, они приближались к его источнику. Он высунулся из окна и увидел толпу, собравшуюся на берегу Уотер-оф-Лит. Люди толпились настолько густо, что, споткнись кто из них, еще дюжина попадала бы в воду. Над головами качался лес мачт, будто корабли в гавани вытягивали шеи, тоже стараясь разглядеть, что там происходит.

Профессор тоже высунулся из окна экипажа, и в толпе поднялся крик:

– Это доктор Симпсон! Дорогу, дорогу!

Море людское расступилось, стоило ему выбраться из экипажа, и Рейвен последовал за ним, стараясь не наступать на пятки: отставать он не решался, боясь, что его затрут в толпе. В конце живого тоннеля стояли трое полицейских: двое – слева от весьма элегантно одетого господина, который, подумал Уилл, явно был здесь начальником. Это предположение подтвердилось, когда Симпсон приветствовал его:

– Мистер Маклеви, сэр. Чем я могу быть вам полезен?

Рейвен почувствовал, как у него что-то сжалось в груди, как бывало с ним в школе, когда в класс неожиданно заходил директор. Этот начальственный полицейский был не кто иной, как знаменитый Джеймс Маклеви. Уилл никогда не встречался с ним лично, но многое о нем слышал – разные вещи, в зависимости от того, на какой стороне Принсес-стрит это говорилось. Среди респектабельных жителей Нового города он слыл умелым и находчивым детективом, не знавшим себе равных в поисках краденого имущества, неутомимым преследователем преступников. Но в Старом городе его боялись из-за жестокости методов; он, конечно, славился тем, что всегда находил преступника, но ходили слухи, что отнюдь не всегда перед правосудием представал истинный виновник.

Сейчас, однако, Маклеви казался не таким уж и грозным; на лице было выражение сожаления и печали.

– Слишком поздно даже для ваших опытных рук, доктор Симпсон, – ответил он с акцентом, выдававшим в нем уроженца Северной Ирландии.

По знаку Маклеви двое других офицеров отступили в сторону, и Рейвен увидел распростертое на булыжниках тело, накрытое простыней, которая уже успела намокнуть от мороси.

– Кто-то утонул? – спросил Симпсон.

– Подозреваю, что да. Но думаю, что с ней могли случиться судороги, отчего она и свалилась в воду.

Маклеви откинул простыню, и Уилла пробрала дрожь, будто он погрузился в черные холодные воды, плескавшиеся у ног. Под простыней лежала молодая женщина с посиневшими губами и серой кожей. Она явно пробыла в воде – уже будучи мертвой – долгое время. Но Рейвена поразило не это, а искаженные черты лица и сведенное судорогой тело.

Он еле успел что-то разглядеть, как полицейский опустил простыню.

– Могу я взглянуть? – спросил Уилл.

Симпсон положил руку ему на плечо.

– Нет, нам надо спешить. Нас вызвали не сюда, и время дорого. Мы едем к другой юной леди, чью жизнь еще можно спасти.

***

Пациенткой оказалась жена моряка, которая рожала в то время, как муж ее отправился в плавание в Стромнесс. Выглядела она расстроенной и донельзя изможденной – словно ее выжали досуха, подумал Рейвен.

– У миссис Элфорд исключительно узкий таз, – сообщил им встревоженный джентльмен, который оказался ее семейным врачом – его звали мистер Ангус Фигг. Был он нервным седоусым старичком, относившимся к доктору Симпсону с большим почтением. Говорил тихо, отведя прибывших подальше от кровати. – Это привело к тому, что предыдущие роды длились четыре дня, щипцы оказались бесполезны, и плод пришлось извлекать по кускам. – Тут он покосился в сторону пациентки. – Ее предупредили, что вторая беременность будет большим риском. И я даже не был осведомлен о ее положении до сегодняшнего утра, когда роды шли уже полным ходом.

Уилл взглянул на миссис Элфорд и заметил, что она смотрит на него в ответ: невзирая на усталость, женщина с тревогой ждала результатов консилиума. Было ясно, что она страдала не только от боли, но и от страха перед тем, что могло произойти.

Симпсон осмотрел ее; при этом она не сводила с него взгляда.

– Я умру? – спросила или скорее констатировала Элфорд.

– Нет, если я смогу этому воспрепятствовать, – ответил Симпсон.

Потом он объявил, что собирается осуществить акушерский поворот плода «на ножку», и проинструктировал Рейвена, как применять эфир.

– Это если у вас нет возражений, – сказал тот роженице, отмеряя препарат.

Элфорд посмотрела на него так, будто не понимала, о чем он говорит, – да так оно и было, вдруг понял он.

Она вдохнула пары чуть ли не с жадностью и очень быстро погрузилась в бессознательное состояние. Уилла это встревожило, но дыхание оставалось равномерным, а пульс, который до того был слишком частым, вернулся к более приемлемому ритму.

При полной расслабленности матери поворот был осуществлен легко, и ножки, а вслед за ними и туловище были вытянуты наружу без особого труда. С головкой было сложнее. Симпсону пришлось применить щипцы, и ему стоило немалых усилий протолкнуть череп сквозь деформированный таз роженицы. Но, несмотря на все сложности, роды завершились меньше чем за двадцать минут.

Симпсон передал младенца Рейвену, чтобы извлечь послед. Ребенок несколько раз схватил воздух ртом, но так и не задышал. Головка была сдавлена, на теменной кости с одной стороны виднелась вмятина. Он завернул ребенка в приготовленное для этой цели одеяло и оглянулся по сторонам, ища, куда его положить. Вокруг кровати стояло несколько сальных свечей, а мистер Фигг держал над ними масляную лампадку, но в остальном в маленькой комнате было совсем темно. Так и не обнаружив места, подходящего для ребенка, Уилл положил маленький, казавшийся безжизненным сверток под бок к спящей матери. Дитя было бледным до синевы.

Только тут Рейвен вдруг понял, что так и не заметил, какого пола младенец. Оставалось лишь надеяться, что мать, очнувшись, об этом не спросит.

Когда пациентка и в самом деле пришла в сознание, ее, казалось, интересовало только одно – что испытание наконец окончено. Она явно не ожидала увидеть живого младенца и не обнаружила никаких чувств, когда ей поднесли его, – только выразила облегчение, что в этот раз не страдала так, как в предыдущий.

Симпсон обещал зайти через день-другой проверить, как она себя чувствует.

– Вам стоит прислушаться к совету мистера Фигга и избегать новой беременности любой ценой, – мягко сказал он ей.

– Скажите это моему мужу, – был ее ответ.

 

Глава 18

В гостиной опять кто-то спорил, хотя на этот раз эти голоса были мужские. Уилл остановился за порогом: ему хотелось прежде услышать, о чем говорят, чтобы не попасть впросак. Он различил самоуверенный голос Дункана, который всегда говорил так, будто заново изрекал десять заповедей. У Рейвена совершенно не было настроения выслушивать нотации и он уже думал потихоньку отправиться восвояси, как вдруг услышал за спиной деликатное покашливание. Он повернулся – и увидел позади себя Сару с подносом в руках; на подносе стояли рюмки и графин.

– Откройте, пожалуйста, дверь, мистер Рейвен, – сказала она с улыбкой.

То, что она застала его за подслушиванием, ее явно позабавило.

«Она мое личное проклятие», – подумал Уилл.

Он выполнил ее просьбу и, пропустив в комнату впереди себя, вошел следом. Миссис Симпсон и Мина расположились рядышком на диване, а мужчины – Симпсон, Дункан и Кит – сидели вместе у камина.

– Рейвен! – воскликнул Джеймс с необъяснимым энтузиазмом. – Подходи, присоединяйся к стычке.

– А что за предмет? – спросил он.

– Мы обсуждаем теорию Ганемана: similia similibus curantur и инфинитезимальные дозы, – проворковал Дункан.

Подобное лечится подобным. Мог бы и постараться, если хотел подловить.

– Гомеопатия, – сказал Уилл.

И бросил взгляд в сторону стола, где Сара разливала по рюмкам шерри, надеясь, что она заметила его маленький триумф. Девушка, казалось, была полностью поглощена своей задачей и так и не подняла глаз от графина.

– И какого же вы об этом мнения? – продолжал наскакивать на него Дункан.

Он задрал бровь, явно ожидая, что Рейвен примет неверную сторону в дискуссии.

– Эта доктрина – подобное лечит подобное, – на мой взгляд, не имеет особого смысла, – сказал Уилл. – А что до утверждения, будто бесконечные разведения парадоксальным образом повышают эффективность раствора, то, полагаю, моя бывшая домохозяйка миссис Черри была его верным сторонником. В ее супе порой присутствовало инфинитезимальное количество мяса, что, согласно Ганеману, должно быть гораздо более питательно, чем самый сочный бифштекс.

Симпсон расхохотался и хлопнул Рейвена по спине. Уилл особенно не рисковал – он точно знал, на какой стороне сам профессор: тот не раз предельно ясно излагал свою позицию во время лекций. Особенно он любил вспоминать случай, когда один его друг подарил ему коробку гомеопатических средств и Симпсон дал их поиграть своим детям. Те, естественно, перемешали содержавшиеся там средства. Потом эта же самая коробка была передана одному ярому поклоннику гомеопатии, который потом рассказывал, что лекарства очень ему помогли.

– Некоторые гомеопатические средства даже не предполагается принимать внутрь, они поступают в организм методом ольфакции, – сказал Симпсон, театрально принюхавшись к своей рюмке с шерри. – Слыхал я об одной даме, которая попробовала лечиться подобным образом. Когда настала пора платить гомеопату, она помахала купюрами перед его носом, а потом сунула их обратно в карман.

Все рассмеялись шутке профессора, за исключением – конечно же – Дункана. Он стоял поджав губы и ждал, когда все наконец досмеются, что было его обычной реакцией на смех. Его ум будто не в силах был постигнуть сам механизм юмора, а может, он просто не видел в шутках нужды.

– И все же у лекарства без какого бы ни было эффекта есть свои преимущества, – сказал Кит. – Вредного воздействия оно тоже не оказывает. А ведь в то же время пациентам каждый день навязываются самые гнусные зелья. Взять, к примеру, ртуть – яд, и страшно вредоносный. А вот Сайм относится со скепсисом практически ко всем принимаемым внутрь средствам, за исключением ревеня и соды.

В этот момент дверь растворилась, и в комнату вошел своей бодрой птичьей походкой Джон Битти, принеся с собой запах табака и – гораздо более сильный – одеколона.

– Да, порошок Грегори, – непринужденно ответил он на последнее замечание Кита, будто все это время был здесь. – Я частенько его прописываю. Но потом, конечно, редко приходится не прописывать что-нибудь иное… Доброго вам вечера, доктор Симпсон.

Хозяин дома, встав, представил присутствующим своего гостя, который все с той же живой непосредственностью пожал каждому руку.

Рейвена поразило, как уверенно держал себя Джон. Пускай он и был не слишком высокого роста, но, не колеблясь, вступил в разговор, тогда как первым инстинктом Уилла всегда было оставаться в стороне, не привлекая к себе излишнего внимания. Рейвен заметил на лице у Дункана любопытство, смешанное с подозрением, в адрес этого нового пришельца, и немедленно ощутил прилив теплого чувства по отношению к Битти. Тот выглядел достаточно элегантно даже в забрызганной кровью рубашке; теперь же, одетый к ужину, блистал, как настоящий денди. Мать Рейвена сказала бы, что он носит одежду, а не одежда – его.

Это свойство явно не ускользнуло от Мины, которая встала с дивана и подошла к нему, протягивая руку. Битти, поклонившись, поцеловал ее.

– Я нахожу ваш одеколон совершенно очаровательным, – сказала Гриндлей. – Где вы его достали? У Джанетти? На Джордж-стрит?

– Смею вас уверить, нет. Это одеколон от Фарины, привезен с континента. Бергамот и сандаловое дерево с цитрусовыми нотками.

– Как экзотично, – сказала Мина. На нее это явно произвело впечатление.

– Из всех чувств обоняние связано с памятью теснее всего, – добавил Джон с улыбкой. – Каждому хочется, чтобы о нем вспоминали.

Рейвен бросил еще один взгляд на Дункана, который казался слегка встревоженным, будто их новый гость представлял некую угрозу его превосходству.

Битти принял от Сары рюмку с шерри, и Джеймс нахмурился.

– Я намереваюсь сделать так, чтобы меня запомнили, – сказал Дункан, поднимая бокал, – благодаря чему-то более значительному и более известному, чем порошок Грегори. За достойные памяти достижения!

– За то, чтобы о нас помнили, – ответил Битти, осушая бокал. Затем опять повернулся к Мине, лишив Дункана возможности развить тему о своих великих планах. – Не могу припомнить, когда в последний раз я видел столько очаровательных женщин в одной комнате, – сказал он, обведя взглядом присутствующих дам.

Миссис Симпсон улыбнулась, Сара фыркнула, а Гриндлей скромно опустила глаза, поскольку этикет не дозволял ей принимать подобные знаки внимания напрямую.

Глядя на польщенные лица, Уилл с некоторой грустью подумал, что, хотя он многому может научиться у Джона в качестве доктора, есть вещи, которые ему никогда не постичь.

***

За ужином Битти уселся рядом с Миной, что удивило Рейвена. Он-то думал, что тот воспользуется этой возможностью, чтобы попытаться произвести впечатление на самого Симпсона. Ему и в голову не пришло, что Джон может быть искренне увлечен сестрой миссис Симпсон, которая была уже практически старой девой; но, быть может, ее возраст как раз служил своего рода гарантией, что знаки внимания не будут неправильно восприняты. Они весь ужин увлеченно проговорили друг с другом, причем Битти спрашивал ее мнения обо всем, начиная с женской моды и заканчивая литературой и поэзией.

Наверное, он намеревался произвести на нее впечатление своими знаниями в последней области, но лишь обнаружил, что Гриндлей знакома с творчеством Байрона и Шелли гораздо лучше его самого. Однако вместо того, чтобы бросить разговор, когда от его превосходства не осталось и камня на камне, Битти, казалось, стал наслаждаться беседой еще больше, и парочка принялась обсуждать достоинства романтических поэтов так, будто за столом, кроме них, никого не было, а сами они знакомы уже целую вечность.

Джон единственный раз отвлекся от беседы, чтобы похвалить стряпню кухарки Симпсонов.

– Превосходно! – сказал он, расправившись с содержимым тарелки.

Рейвен, однако, не мог сделать столь же взвешенный вывод, чтобы к нему присоединиться, поскольку порцию ему подали мизерную. Он еле распознал два кусочка баранины, укрывшиеся среди тушеной моркови. Количество еды не насытило бы и попугая, не говоря уж о мужчине. Уилл заметил, что все остальные получили гораздо более щедрые порции и попытался поймать взгляд Сары, которая сновала между столом и буфетом, подавая на стол различные блюда, но она, похоже, решила его игнорировать.

Когда сервировали десерт (и вновь Уиллу досталась гомеопатическая доза), Мина продолжала удерживать внимание гостя, пока хозяин дома наконец не вмешался и не вовлек его опять в общий разговор.

– Доктор Битти в прошлый раз сообщил мне, что не прочь открыть водолечебную клинику, – заметил Симпсон со знакомым озорным блеском в глазах. – Сегодня, как раз перед тем, как вы вошли, мы погрязли в споре о методах, далеких от научной медицины, и мне интересно было бы знать, где вы проводите границу между врачеванием и шарлатанством.

– Я все еще не слишком убежден в преимуществах гомеопатии, – ответил Джон, заставив Рейвена задуматься, не помедлил ли он тоже перед дверью, прежде чем войти в гостиную. – Это учение основывается на довольно жидком фундаменте – и все же весьма популярно.

– Я лично знаю людей, которым оно принесло пользу, – сказала Мина в ответ на его последнее утверждение.

– Действительно, – сказал Битти, вновь поворачиваясь к ней. – Поэтому-то я и считаю, что ставить на гомеопатии крест пока рано, мисс Гриндлей.

– Профессор Кристисон отзывается о гомеопатии следующим образом: «Капли из пустоты, порошки из ничего», – добавил Дункан безапелляционным тоном.

Его бестактность только подчеркнула вежливость Джона. Мина посмотрела на Дункана так, будто тот только что изрек богохульство. Рейвен прямо видел, как Гриндлей вычеркивает имя Джеймса из мысленного списка подходящих поклонников, а на его месте возникает имя Битти. Подчеркнутое несколько раз.

– А как насчет френологии? – спросил Симпсон.

– Наука о том, что форма черепа может рассказать о характере человека? Думаю, в этом что-то есть, – ответил Битти. – Многие уважаемые медики поддерживают эту теорию – тот же профессор Грегори.

– Не уверен, что чужую веру во что-либо можно считать достойным аргументом, – мягко пожурил его Симпсон. – Хоть во френологическом обществе состоит множество вполне уважаемых медиков, это меня нисколько не убеждает.

– Действительно, – сказал Дункан. – Не бывает чепухи настолько беспочвенной, чтобы она не привлекла хоть сколько-то сторонников.

Казалось, Джон растерялся, уязвленный резким ответом Джеймса. Но в следующую секунду его лицо вновь прояснилось.

– Если кто-то полон решимости обмануть мир, он наверняка найдет тех, кто рад будет обмануться, – сказал он.

Дункан кисло улыбнулся в ответ, видимо решив, что победа в споре осталась за ним.

Рейвен отпил еще вина. К этому времени он успел осушить уже несколько бокалов докторского кларета (не успев при этом как следует поесть) и начал получать от ужина удовольствие.

– Быть может, лженаука – это мутная водичка, – сказал он. – Но если не бояться плавать, там ловится неплохая рыбка.

Сказано это было отчасти для того, чтобы поддержать Битти, но в первую очередь чтобы выразить солидарность перед лицом общего противника.

– Есть большой риск утонуть, мой мальчик, – сказал Симпсон. – Разрушенную репутацию восстановить невозможно.

В этот момент в комнату вошла Сара с кофейником и наклонилась, чтобы налить кофе. Уилл вдруг поймал себя на том, что разглядывает ее затылок, хотя разобрать что-либо под чепцом было невозможно. Интересно, что выявило бы изучение ее черепа? Воинственные наклонности? Отсутствие чувства приличия?

Когда она повернулась, чтобы выйти из комнаты, Рейвен заметил, что из-под ее белого чепца выбился один-единственный медового цвета завиток – сзади, на шее. Он рассеянно задумался о том, чем могут пахнуть ее волосы, и, наверное, в первый раз понял, как же она на самом деле юна.

Прихватив с собой кофе, Рейвен подошел к окну и принялся разглядывать попугая, который в ответ подозрительно косился со своей жердочки.

Подошел и Битти, как бы для того, чтобы получше разглядеть яркую, пусть и сварливую птицу, а на деле явно желая потолковать в стороне от остальных.

– Легко ему говорить, – сказал он тихо.

– Что говорить?

– Все эти напыщенные речи насчет того, как доктор может зарабатывать деньги, а как не может. Легко быть морально безупречным, если у тебя карманы полны.

Уилл подумал, уж не догадался ли Битти о плачевном состоянии его финансов.

– Признаю, – ответил он, – мне было бы нелегко блюсти моральные принципы, предложи мне какая-нибудь богатая и легковерная дама вознаграждение за безопасную, пусть и бесполезную процедуру. И если благодаря вере в лечение она и вправду почувствует себя лучше, то может ли такое лечение считаться бесполезным? Быть может, один этот вопрос избавил бы меня от мук совести.

– У меня к вам предложение, которое не затруднит вас подобной этической дилеммой, – сказал Джон. – Есть пациентка, которая нуждается в определенной процедуре, но не может решиться на нее без воздействия эфира. Я сказал ей, что нашел человека, который сумеет рассчитать дозу.

– Меня? – спросил Рейвен, не смея этому верить.

– Конечно. И как партнеру самого доктора Симпсона, вам, конечно, причитается вполне приличное вознаграждение.

– Я всего лишь ученик и едва ли могу считаться экспертом.

– Уверен, вы достаточно профессиональны. Что вы теряете?

Уилл встретился взглядом с собственным отражением в темном окне. Рана на щеке заныла, напоминая о том, что ему и в самом деле было что терять.

– Насколько приличное? – спросил он.

 

Глава 19

На следующий день Рейвену было даровано освобождение от хаоса утреннего приема: ученичество у Симпсона предполагало регулярные дежурства в Королевском родильном доме. К сожалению, не во власти профессора было избавить его еще и от головной боли, терзавшей на каждом шагу. Конечно, накануне вечером он прикладывался к кларету с большим, чем обычно, энтузиазмом. Но ведь у него было что праздновать: предложение Битти и перспективу в скором времени вернуть Флинту долг. Однако вполне терпимые побочные эффекты возлияний усилились стократно, когда наутро после завтрака Дункан позвал Уилла помочь с исследованиями.

Поначалу Рейвену стало любопытно, куда девалось нежелание Джеймса допускать его до настоящей работы: неужели вчерашние высказывания возвысили его во мнении юного дарования? Оказалось, что Дункан приготовил свежую подборку потенциальных анестетиков и Уиллу была отведена роль лабораторной мыши. Джеймс водил у него перед носом очередной пробиркой, а Рейвен прилежно вдыхал пары, но результатом стало лишь легкое головокружение – и адская боль в висках.

Родильный дом располагался в Милтон-хаус, в Кэнонгейте: георгианский особняк, который либо видал лучшие времена, либо с самого начала был выстроен так, чтобы отпугивать нежеланных гостей угрозой неизбежного обвала. Рейвен должен был представиться доктору Цайглеру, главному хирургу, и, учитывая непрерывный грохот в висках, он надеялся, что тот окажется похожим на Симпсона, а не на Сайма.

Дверь открыла внушительного вида особа в накрахмаленном чепце, которая окинула его изучающим взглядом. Вид у нее был такой, будто она собирается взять метлу и выставить его вон. Очевидно, борода отрастала не так быстро – или была не настолько густой, чтобы достичь того эффекта, на который он надеялся.

– Мистер Уилл Рейвен. К доктору Цайглеру. Я ученик доктора Симпсона. Как я понимаю, меня здесь ожидают.

Рейвен упомянул имя патрона в надежде, что оно откроет ему двери в больницу без дальнейших проволочек. Особа, однако, ничего ему на это не ответила, а ее взгляд опустился куда-то вниз – и замер. Уилл поневоле тоже посмотрел вниз и уперся взглядом в собственные сапоги. Выглядели они вполне обычно – к подошве пристал тонкий слой грязи: неудивительно, учитывая, что весь путь с Куин-стрит он проделал пешком.

– Миссис Стивенсон. Старшая медсестра. Буду благодарна, если вы вытрете ноги, прежде чем войти.

Рейвен был готов биться об заклад, что она редко кого благодарила за что-либо другое. Медсестра стояла, скрестив руки на груди, и внимательно наблюдала за тем, как он чистит сапоги о скребок для обуви, привинченный у дверей. Удовлетворившись результатом, отступила в сторону.

– Доктор Цайглер в палате. У него обход.

Стивенсон ткнула пальцем в сторону двери, ведущей налево, потом повернулась и исчезла за дверью справа, оставив Уилла в коридоре одного. Он двинулся туда, куда ему было сказано; в воздухе витал слабый аромат лимона, смешанный с каким-то более тяжелым запахом: куда лучше, чем та невыносимая вонь, которая у него прочно ассоциировалась с Королевской лечебницей.

В палате сильно дуло: все окна были открыты нараспашку – верно, для того, чтобы не допустить в больницу родильную горячку, бич всех подобных заведений, – а в камине в конце палаты ревел огонь, чтобы отогнать холод. Вдоль одной из стен выстроились койки; в центре помещения стоял большой стол, за которым сидел маленький темноволосый человек, писавший что-то в официального вида тетради. Заслышав шаги Рейвена, он, не отводя взгляда от записей, поднял ладонь, как бы говоря ему обождать.

Уилл молча повиновался, размышляя о том, что вопрос «Симпсон или Сайм?», похоже, будет разрешен в пользу последнего.

Закончив, Цайглер поднял ясные, живые глаза.

– Надо было занести последний случай в дневник, – сказал он, закрывая пухлую тетрадь и любовно похлопывая по ней ладонью. – Мы ведем записи обо всех наших родах. Точные сведения – ключ к разгадке многих тайн. А теперь не хотите ли осмотреть больницу, мистер Рейвен?

Цайглер провел его по больнице; доктор явно гордился своим маленьким госпиталем и его пациентами – здесь были и беременные, и только что родившие. Все это были несчастные женщины, которым жизненные обстоятельства не позволяли рожать дома.

– Справляемся мы здесь неплохо, – сказал Цайглер, когда они осматривали пустовавший в эту минуту родильный покой. – Но финансирование оставляет желать лучшего. Пожертвований не так много, как хотелось бы, – видите ли, дарителей останавливают моральные соображения.

– Моральные соображения?

Рейвен вспомнил листок с изречениями преподобного Гриссома, осуждавший применение эфира при родах, но Цайглер, как оказалось, имел в виду общую озабоченность публики в отношении их пациенток.

– То, что мы принимаем к себе незамужних матерей, тревожит не одно христианское сердце. Кое-кто считает, что мы тем самым поощряем аморальное поведение.

– А какая может быть альтернатива?

– Хороший вопрос, молодой человек. По моему мнению, это попросту нелогично – лишать кого-то помощи только потому, что вы не согласны с тем, как он себя ведет. Не судите, да не судимы будете.

– Это верно, – согласился Уилл и опять подумал об Иви, о том, как пренебрежительно полицейский отозвался о ее смерти.

«Еще одна мертвая шлюшка».

– Я считаю, что это необходимо – предоставлять пациентам наилучшую помощь, невзирая на то, что именно их сюда привело, – продолжил Цайглер. – От отчаяния люди идут на отчаянные поступки. Я знал молодых женщин, которые наложили на себя руки потому, что не могли вынести мысли о последствиях своей беременности, о том, что скажут их родные. Иногда нужно думать о том, какое из двух зол – меньшее.

Хозяин бросил на гостя цепкий взгляд. Рейвен почувствовал, что о нем будут судить по его ответу, начиная с того, понял ли он вообще, о чем говорит Цайглер.

– Вы имеете в виду аборт?

Доктор кивнул с серьезным видом. Уилл понадеялся, что тест он прошел.

– Аборт, детоубийство. Эти вещи случаются гораздо чаще, чем нам хотелось бы признать. Никаких записей, естественно, не ведется, и мы не можем даже предполагать масштабы явления.

– В Королевской лечебнице совсем недавно были два случая. В обоих – пробитая матка и перитонит.

– Фатальный исход?

– Да. Все равно что убийство.

– Когда человек совершает подобное намеренно и плата – единственное, что его интересует, то да, это убийство, иначе не назовешь. А кто виновник?

– Неизвестен.

– Это меня не удивляет. Не так уж трудно сделать так, чтобы убийство сошло тебе с рук, особенно когда жертвы не занимают никакого положения в обществе.

– Вы что-то знаете об этом? – спросил Рейвен.

– Я? – ответил Цайглер, глядя на него с любопытством, и Уилл на секунду испугался, что тот решил, будто он подозревает его.

– Я только имел в виду, что женщины, должно быть, говорят о подобных вещах. Быть может, вы что-то слыхали.

– Нет, думаю, не слыхал. Женщины редко бывают со мной откровенны, и я никогда не обращаю внимания на то, что слышу во время родов. Но, может, старшая сестра что-нибудь и слыхала… Когда женщины говорят о подобных вещах, они чувствуют себя свободнее с представительницами собственного пола.

Цайглер провел его в комнатушку, куда Стивенсон удалилась после того, как впустила визитера в больницу. Учитывая, как прошло их знакомство, Рейвен не слишком надеялся, что этот разговор принесет какие-то результаты. Когда они вошли, сестра сидела за письменным столом, подбивая длинные колонки цифр в бухгалтерской книге.

– Доктор Цайглер, – сказала она с улыбкой: ее доброе отношение к маленькому медику было вполне очевидно.

– Мистер Рейвен сообщил мне, что кто-то опять взялся за темные искусства, – сказал тот, присаживаясь на край стола.

Стивенсон вздохнула и отложила перо.

– Вы что-нибудь слыхали? – спросил у нее доктор.

Уилл был поражен, с какой легкостью они обсуждали подобные деликатные вещи.

– Насчет темных искусств – нет, ничего, – сказала она. – Но ходят разговоры о каком-то тайном новом лекарстве, которое «восстанавливает регулярность».

Рейвен почувствовал, что теряет нить.

– Стула? Слабительное?

– Регулярность месячного цикла, – пояснил Цайглер.

Уилл улыбнулся своей ошибке, но суровое выражение на лице главного хирурга подсказало ему, что он все еще чего-то не понимает.

– Это эвфемизм, – произнес наконец Рейвен.

– Да. Иногда подобные средства рекламируются как предназначенные «для избавления от задержки», но это одно и то же.

– И что говорят про это новое тайное средство – оно эффективно?

– Как и все остальные, – сказала Стивенсон, явно имея в виду, что никакого эффекта нет. – Мы здесь постоянно принимаем роды у жертв «задержки», после чего их месячный цикл восстанавливает регулярность.

– Это целое ремесло с давней историей, – прокомментировал Цайглер. – Продажа пилюль и микстур без какого бы то ни было эффекта. Дешевые трюки и пустые обещания.

– О, эти трюки никогда не бывают дешевыми, – сказала в ответ сестра. – В этом-то и состоит приманка. Чем дороже лекарство, тем скорее женщина, оказавшаяся в безвыходном положении, поверит слухам о его волшебном действии и понесет деньги куда надо.

– А слухи, конечно же, распускает тот же жулик, который и делает пилюли, – добавил хирург.

Рейвен подумал о вчерашней беседе с Битти. Принцип тот же, но этот метод был гораздо более бесчестным, ведь в таком случае вера пациента в лекарство никак не меняла дело.

– Шарлатанство, – сказал он.

– Да, но есть кое-что и похуже, – сказала Стивенсон. – Те, что пытаются создать настоящее лекарство, гораздо опаснее шарлатанов. Я навидалась девчонок, которые страшно мучились после этаких лекарств безо всякого «избавления от задержки». Они просто корчились от боли, бедняжки. Один бог знает, что они там такое приняли, думая, что лишатся таким образом своего бремени.

Эти слова вызвали у Уилла в памяти скорченную позу Иви, выражение агонии на ее лице, а еще – образ той женщины, которую вытащили вчера из воды и на которую ему мельком удалось взглянуть. Но воспоминание об Иви принесло с собой не только привычную тревогу и скорбь. Ее отчаянная нужда в деньгах и нежелание рассказывать, для чего они ей понадобились, – теперь, похоже, все это имело объяснение.

В первый раз ему пришла в голову мысль, что Иви могла быть беременна.

***

Рейвен все раздумывал над новой зацепкой, когда – уже в сгущающихся сумерках – шел обратно по Кэнонгейту. Он пытался понять, что это меняет, припоминал свои последние разговоры с Иви. И запоздало осознал, что, будучи беременной, она должна была понимать, что никогда не сможет работать горничной, пусть даже и нашелся бы дом, куда ее пожелали бы нанять. Все это время она водила его за нос, зная, что это невозможно. Уилл всегда был слеп в отношении Иви и никогда не жалел об этом. Мечта о том, чтобы спасти девушку от подобной жизни, была лишь фантазией. И теперь становилось ясно, что фантазия эта, скорее всего, была придумана для его развлечения, а для нее самой никакой важности не представляла.

Уилл был настолько погружен в свои раздумья, что не заметил приближавшийся к нему характерный силуэт, пока не стало уже почти слишком поздно. Фигура Гаргантюа выплыла из тумана, спускаясь вниз с холма по Хай-стрит.

Рейвен не был уверен, что его заметили, – в таком тумане, да еще и в полумраке узкой улочки. Но пройти мимо великана незамеченным вряд ли было возможно. Медику не оставалось ничего другого, как нырнуть в двери ближайшей таверны – и надеяться на лучшее.

В помещении толпился народ, что было очень хорошо; после промозглой сырости тумана его окутало приятное тепло. Духота, запах табачного дыма и пролитого пива окружили его, будто старые друзья. Жаль только, что в карманах было совершенно пусто.

Уилл пробрался в темный угол, намереваясь немного переждать. Он едва успел найти для себя табурет, как двери распахнулись и Гаргантюа вошел, пригнувшись, чтобы не задеть головой за притолоку.

Рейвен вжался в стенку; гигант надвигался, не сводя с него глаз. Уилл завертел головой, но не увидел ни единого знакомого лица, ни одного товарища, который мог бы прийти на помощь. У него не было здесь друзей, но, может быть, толпа незнакомых людей все же сулила спасение, потому что не станет же громила нападать на него в окружении стольких свидетелей.

Эта мысль радовала его, пока он не подумал о том, что вряд ли кто из присутствующих решился бы свидетельствовать в суде против подобного создания.

– У меня скоро будут для вас деньги, – умоляюще сказал Рейвен, чувствуя, как дернуло болью шрам на щеке.

Гигант тем временем придвинулся вплотную и навис над ним.

– Сядь, – приказал он.

Уилл повиновался, хотя таким образом он оказался зажатым в угол: Гаргантюа перекрывал ему путь к выходу. Он, мягко говоря, выделялся в толпе, но никто, как заметил Рейвен, не смотрел на него прямо – только украдкой. Людям хотелось на него глазеть, но не хотелось встречаться с ним взглядом.

– Через несколько дней мне хорошо заплатят, это медицинская работа для одного богатого пациента в Новом городе, – быстро зашептал Уилл. – Я ученик доктора Симпсона, скоро сам стану доктором, и…

Гаргантюа поднял свою огромную руку, заставив его замолчать. Теперь, когда Рейвен мог хорошенько его разглядеть, его лицо казалось еще более странным. Все пропорции были какими-то неправильными, кожа в одних местах провисала, в других – была натянута чересчур туго. Несмотря на холодную погоду, он был весь в поту и бледен нездоровой бледностью.

– Знаю я, на кого ты учишься. Потому-то и пошел за тобой сюда.

Уилл увидел проблеск надежды и поспешил за нее ухватиться.

– Я могу тебе чем-то помочь? – спросил он как мог добродушно, несмотря на снедавший его страх.

Лицо Гаргантюа омрачилось.

– Ты не так понял. Я хотел, чтобы ты знал: вашу братию я ненавижу.

– Почему? – умудрился выдавить из себя Рейвен, чувствуя, что от него ждут этого вопроса.

– Из-за того, как вы относитесь к таким, как я. Считаете нас ошибками природы.

– Уверяю тебя, мы только пытаемся понять все необычное, странное, чтобы потом помогать людям с похожими трудностями.

– Скажи это Чарльзу Бирну, – ответил на это Гаргантюа, и его слова прогрохотали между ними, точно раскаты надвигающейся грозы. – Слыхал о таком?

Уилл кивнул. Многое прояснилось, но ничего хорошего ему это не сулило.

– Он был такой же, как я. Только еще выше. Ирландский великан – вот как его называли. Он раз приезжал сюда, в Эдинбург. Прикурил трубку от фонаря на Северном мосту, ему даже на цыпочки вставать не пришлось. Да уж, все вы, докторишки, хотели его заполучить, но не для того, чтобы «понять» или «помочь». Эти бесстыжие пиявки предлагали ему, еще живому, деньги за его труп.

Рейвену, как и любому медику, была знакома эта история. Бирн всегда отказывался от подобных предложений, сколько бы денег ему ни сулили. Он верил в воскресение мертвых, в то, что когда настанет Судный день, Господь поднимет его из могилы – а для этого ему понадобится тело. Но анатомы планировали по-своему обставить восстание из гроба, и когда Бирн умер в июне 1783 года, они оспаривали друг у друга труп, невзирая на предсмертную волю.

На помощь пришли друзья Бирна. Они выставили на всеобщее обозрение гигантских размеров гроб, чтобы собрать деньги, нанять лодку и устроить похороны в море, согласно его желанию. Но, поскольку предлагались большие деньги, их предали, и друзья покойного, сами того не зная, сбросили в море гроб, набитый камнями. Где-то по пути в Маргейт гроб подменили, тело было украдено. В конце концов обладателем трупа стал человек, который и хотел заполучить его больше всех остальных, – знаменитый хирург и анатом Джон Хантер.

Весть о краже просочилась в газеты, поднялся скандал, и Хантер так и не решился препарировать тело, как изначально планировал. Ему пришлось быстро разрезать его на куски и выварить кости. Несколько лет он держал останки Бирна в тайне, но в конце концов собрал скелет и выставил его. Быть может, самое худшее во всем этом было то, что Хантер так и не совершил никаких открытий с помощью трупа. Он потратил огромную сумму, но вместо уникального материала для исследований приобрел лишь диковину вроде тех, что выставляют в склянке со спиртом.

Глаза Гаргантюа вспыхнули, и, наклонившись, он схватил Рейвена за шею и притянул к себе, так что они чуть не стукнулись лбами. Смрадное дыхание великана ударило Уиллу в нос.

– Хантер заплатил восемь сотен гиней. Как думаешь, Чарльз Бирн заработал хоть толику этого за всю свою жизнь? Такие, как ты, считают, что такие, как я, мертвыми стоят больше, чем живыми. Поэтому стоит только мистеру Флинту приказать, и я раздеру тебя на куски с радостью, а не из чувства долга.

Тут великан отпустил его и направился к двери, и люди расступались, давая ему дорогу.

Рейвен остался сидеть, где сидел. Его била дрожь; во рту пересохло так, как никогда раньше. Какая ирония – страдать от невыносимой жажды посреди таверны…

Чарльз Бирн умер в двадцать два года. Рейвен не знал, понимает ли Гаргантюа, что это означает для него самого. Выглядел он нездоровым и вряд ли мог протянуть долго. И все же у него был хороший шанс пережить Уилла.

Заказ Битти был теперь вопросом жизни и смерти.

 

Глава 20

Сара подметала пол в коридоре на первом этаже, размышляя, сколько же здесь прошло ног за время утреннего приема, когда Джарвис бесшумно возник рядом и, положив руку на метлу, сказал:

– Тебе необходимо срочно явиться на кухню. Миссис Линдсей желает с тобой побеседовать.

У Сары похолодело внутри. Тон дворецкого, его слова – а также тот факт, что кухарка вызвала ее не напрямую, с помощью колокольчика или просто окликнув по имени, – все говорило о том, что у нее неприятности. Линдсей в таких случаях всегда устраивала маленькое представление, и Сара уже научилась распознавать признаки. И знала, из-за чего все на этот раз. Утром она видела женщину – та поднималась наверх и кинула по дороге уничтожающий взгляд. Горничная не сразу сообразила, отчего эта кислая физиономия показалась ей знакомой.

Сара медленно спускалась по лестнице в кухню, со страхом размышляя о том, что ждало ее внизу. Она пыталась убедить себя, что дело совсем в другом: может, это будет все лишь еще одна нотация на тему того, как работа в приемной мешает выполнять обязанности по дому. Линдсей всегда была против дополнительной нагрузки. Но по тому, как обратился к ней Джарвис, девушка поняла: дело в чем-то более конкретном и гораздо более серьезном, а это могло значить лишь одно.

Кухарка стояла спиной к плите, крепко стиснув обеими руками деревянную ложку. Сара уже довольно давно не вызывала столь официального неудовольствия, и ей начало казаться, что она больше не боится. Но один взгляд в суровое лицо Линдсей сказал ей, что это не так. К ней с лихвой вернулись все те чувства, которые она испытывала всякий раз, как на нее обрушивалась ярость этой женщины.

Когда Сара только начала тут работать, ей пришлось учиться своим обязанностям, правилам дома и всевозможным хитростям этикета. Любая ошибка, недопонимание или несоответствие определенным стандартам приводили к взбучке на кухне, а зачастую – и к дисциплинарным мерам. Сара никогда не ленилась и не находила в своих обязанностях ничего особенно сложного, так что качество ее работы редко вызывало нарекания. Негодование кухарки, как правило, вызывало ее поведение. «Знай свое место» – слова, которые звенели у нее в ушах чаще всего, а еще: «Ты забываешь свое положение, девчонка». Это последнее изречение было слышать особенно обидно, потому что оно било точно в цель. Линдсей считала своим долгом сделать так, чтобы горничная никогда не забывала своего положения.

– На тебя поступила жалоба – на твое неприемлемое поведение по отношению к одной из пациенток доктора Симпсона, – сказала кухарка голосом, полным сдержанной ярости.

Сару зазнобило от страха. Какая-то ее часть все это время знала, что без последствий не обойтись. Когда в тот день закрыла дверь, она уже понимала – это только начало, а не конец. Женщина с кислым лицом, встреченная ею сегодня на лестнице, была одной из двух дам, которым она отказала в приеме – в тот день, когда в клинике было особенно много народу, а самого доктора Симпсона не было дома.

– Миссис Нобл, которая приехала из самого Тринити, сказала, что ты не только повела себя исключительно грубо и неуважительно, но что ты отказала ей в приеме и хлопнула дверью перед ее носом.

Сара раскрыла от удивления рот.

– Я не хлопала две…

– Ты что же, смеешь утверждать, что миссис Нобл солгала?

Девушка, опустив глаза, смотрела в пол, чувствуя, как пылают щеки. По опыту она знала, что дальнейшие объяснения делу не помогут. Слова горничной в подобных случаях в расчет никто не принимает. И, кроме того, какая разница, закрыла она дверь или захлопнула, если Нобл при этом осталась по другую сторону…

Слова насчет королевы наверняка послужили последней каплей. На какую-то секунду Сара испытала удовлетворение, но уже в следующий момент пожалела о них. Она задела гордость этой женщины, а такое никогда не остается без ответа.

– Нет, мэм. Но в тот день в приемной было особенно много народу, и я только…

Линдсей подняла ложку, и Сара замолчала.

– Подробности тут не важны, и я сомневаюсь, что эта дама сочиняет на досуге подобные жалобы для собственного удовольствия. Твое поведение глубоко ее оскорбило, а это обернулось позором для всего дома. Миссис Нобл потребовала, чтобы тебя уволили.

Кухарка сделала паузу, чтобы Сара могла как следует подумать о том, что это будет для нее означать. Сара почувствовала, как глаза наливаются слезами, и была уже на грани того, чтобы умолять ее оставить.

– И если ты интересуешься, то тебе было позволено остаться лишь потому, что миссис Симпсон не любит, когда ей указывают, как вести дом. Однако же она попросила меня разобраться с этим. Мне кажется, твоя работа в клинике заставила тебя забыть о своем положении.

Вот оно. И самое обидное, что она сама накликала беду на свою голову. Уже в который раз. Ну почему она никак не могла научиться следить за собственным языком, как недавно советовала ей Мина?

– Больше до дежурств ты допущена не будешь. По крайней мере, пока не научишься знать свое место.

– Но я нужна в клинике, – запротестовала Сара, думая не столько о себе, сколько о хаосе, царившем в коридоре каждое утро, и том, кто же теперь будет управляться с этой толпой.

Линдсей только фыркнула в ответ.

– Нужна? Да ты хоть понимаешь, как это просто – заменить горничную? Вот что тебе необходимо понять. Я не хочу, чтобы тебя выставили на улицу. Ты понимаешь, что это значит – быть уволенной без рекомендаций?

Сара молча кивнула. Это значит, что тебя уволят без характеристики, предназначенной твоему следующему нанимателю. В отсутствие такого письма найти место в другом доме невозможно.

– Ведь именно это ждет девчонку, которая не выказывает должного уважения, которая навлекает позор на дом, в котором служит. Я во многих домах успела поработать и видела такое много раз. Но хуже всего – я видела, что потом происходит с этими девчонками, когда они не могут больше зарабатывать себе на хлеб.

Линдсей ткнула Сару в грудь ложкой и, подцепив ее за подбородок, заставила посмотреть себе в глаза.

– Они торгуют собой: вот как они заканчивают. Они не понимают своего счастья, пока оно не закончилось. И то же будет с девчонкой, которая сбежала из дома Шилдрейков. Я бы не хотела, чтобы с тобой произошло то же самое. Это ведь хороший дом, да?

– Да, мэм.

– И ты благодарна, что можешь здесь работать?

– Да, мэм.

– Так не забывай об этом, потому что это последнее предупреждение. Не высовывайся. Думай только о своих обязанностях, и ни о чем другом. Иначе обязанностей у тебя попросту больше не будет, и крыши над головой тоже.

 

Глава 21

Никто не знал, как ее звали.

Это была уже третья таверна в Лите, куда зашел Рейвен. Всякий раз он знакомился с людьми и вступал в разговор с тем, чтобы порасспрашивать завсегдатаев о женщине, чье тело он видел мельком на набережной. Кое-кто из собеседников слышал о происшествии, но больше ничего разузнать не удалось.

Уилл вспомнил Дункана, с какой готовностью тот принялся рассказывать о своих амбициях, когда почуял в Битти соперника. Чье имя останется в веках – решать истории, но ему вдруг подумалось, что особенно печально умереть в безвестности, так что никто о тебе даже не помнит.

– Я расскажу тебе то, что слыхал, – сказал краснолицый докер с изъеденной солью кожей и самыми мозолистыми ладонями, какие Рейвену когда-либо доводилось видеть. – Слыхал, что она была вся перекручена, просто узлом завязалась.

Уилл сидел в неимоверно старом заведении под названием «Кингз Варк» неподалеку от того места, где накануне нашли утопленницу, у самой стойки, где он надеялся подслушать что-нибудь интересное. Хозяин заметил маневр и подозрительно поглядывал в его сторону, но Рейвен знал, что, пока он продолжает заказывать эль, его не тронут.

Уилл так и не узнал того, за чем пришел, но он наслаждался возможностью посидеть в таверне, не думая о том, на кого может наткнуться, – ему придавала храбрости обещанная Битти работа. Встреть он сейчас Хорька, сказал бы ему, что очень скоро сможет вернуть долг, но если ему будет приченен физический ущерб, он не сможет выполнить щедро оплачиваемую работу. Люди Флинта, может, и беспощадны, но Рейвен был уверен: он не станет убивать человека, который способен принести ему деньги.

– Это работа дьявола, – сказал какой-то жилистый мужичок с такими узкими глазами, что, казалось, он ими и видеть-то ничего не может.

– Дурное дело, что и говорить, – отозвался краснолицый докер.

– Нет, я имею в виду – это работа сатаны и его приспешников. В нее вселился дьявол, вот почему тело было так перекручено.

– Или это случилось из-за судороги, – вставил Рейвен.

– Если так, то почему ее тело не распрямилось, когда попало в воду? – ответствовал узкоглазый, что, вынужден был признать Уилл, оказалось весомым аргументом.

Неизвестно, сколько она пробыла в воде.

– Говорю вам, ее околдовали. Может, она бросилась в воду на верную смерть, потому что лишь так могла избавиться от сидящего внутри демона.

– В городе полно сатанистов, – вступил в беседу еще один, кивнув с таким значительным видом, словно это был общеизвестный факт. – Слыхал, они собираются на Калтон-хилл.

– С кораблей без конца сходят всякие странные типы и безбожники, – сказал докер. – Изо всяких там темных заморских земель.

– Да из одной Ирландии сюда прет столько чертей, хоть отбавляй, – сказал еще один, и отовсюду вокруг раздалось согласное бурчанье. – В Глазго они так и кишат, и в Эдинбурге скоро будет то же самое, попомните мое слово.

– Они едят своих детей, – сказал похожий на старого козла старикашка с желтым лицом. Он цеплялся за стол так, будто боялся улететь в угол. – И кто знает, на какие еще мерзости они способны.

– Да уж, Ирландия шлет нам не лучших своих сынов.

– На прошлой неделе в сточной канаве нашли ножку ребенка.

– Ирлашки. Дикие ублюдки.

– Не думаю, что это дело рук ирландца, – сказал Рейвен.

– И почему же нет? – требовательно спросил желтолицый.

– Если то, что вы сказали раньше, правда, ирландец не стал бы выкидывать в канаву хороший ужин.

Все рассмеялись, но Уилл уже понял, что в нынешней компании ему ничего не разузнать. Он оглядел помещение, прикидывая, нет ли тут кого еще, с кем стоило бы поговорить. И вдруг понял, насколько сильно изменила его учеба. Стоило куда-то войти, и он мысленно отмечал все патологии, которые были в поле зрения – а их, как правило, было немало. У страдающей ожирением и одышкой служанки, которая разливала в этот момент виски у конца стойки, имелся зоб; направлявшийся к дверям мужик демонстрировал печатающую походку, характерную для tabes dorsalis – одной из последних стадий сифилиса; а человеку, сидевшему в углу, стоило немалых усилий донести до рта стакан без того, чтобы не расплескать половину: симптом дрожательного паралича. Как только знания укоренились в голове, спасения от них уже не было.

Из угла комнаты послышался вопль, и Рейвен обернулся; мимо его головы просвистела кружка и врезалась в закопченную стену за спиной. В углу завязалась драка, но ее участники были слишком пьяны, чтобы попадать друг в друга кулаками. Хозяин без труда выставил их на улицу. Был он высоким, мускулистым, с круглой, совершенно лысой головой. Брови тоже отсутствовали. Избавившись от буйных клиентов, он наклонился поднять кружку, которая приземлилась рядом с Уиллом, и сказал без всякой вопросительной интонации:

– Ты ведь не из местных, верно. – Очевидно, шрам Рейвена далеко не на всех производил одинаковое впечатление.

– Нет, я живу в городе.

– Слыхал, как ты говорил о той выуженной девчонке. А откуда тебе об этом известно? – В его голосе явно прозвучали подозрительные нотки.

– Я вчера проходил мимо, когда ее уже выловили, и она лежала на набережной. Ты ее видел?

– Нет, я был занят здесь. Но уж болтовни наслушался вдоволь. Стадо баранов… Если спросишь меня – она, наверное, с корабля свалилась. Или ее скинули. Бедняжка могла быть откуда угодно.

– Одета она была не для путешествий. И кожа слишком бледная.

Кабатчик обвел его изучающим взглядом. Уилл подумал: наверное, с такой работой он стал опытным чтецом душ, и ему стало интересно, что хозяин видит перед собой на этот раз. Кого-то не в своей тарелке – а может, вообще заблудшую овцу. Как знать, не разглядит ли чего-нибудь похуже, если поглубже проникнет…

– Так что же, ты думаешь, с ней случилось? – спросил кабатчик.

– Я учился медицине, – сказал Рейвен, чтобы придать весу своим словам. – И у меня имеются подозрения, что она была отравлена – до того, как попала в воду.

– Зачем кому-то понадобилось травить ее, а потом топить? Уж конечно, если б кто ее отравил, он захотел бы замести следы, сделать вид, будто она во сне умерла?

– Не знаю, – ответил Уилл. – Может, яд сработал, но слишком медленно. Но, по крайней мере, смысла в этом больше, чем в байках о кознях сатаны.

– А ты не веришь в дьявола? – спросил хозяин, и лицо его помрачнело. – Поверил бы, живи ты в этих краях.

Рейвен ничего не сказал. Он смотрел в кружку, где оставалось еще немного эля. В ушах зазвучал голос матери. У тебя внутри дьявол сидит. То смеясь, то с упреком.

Не раз и не два Уилл видел, как дьявол захватывает над человеком власть, преображает его. С ним такое тоже бывало – Генри тому свидетель. Начиналось обычно с того, что срывалось что-нибудь с языка – как раз тогда, когда язык этот необходимо было придержать. Вечно он выбирал опасную дорожку, потому что где-то сидело стремление «влипать в истории», как выразился друг: внутренние порывы стремились к внешнему воплощению.

А потом – та ночь, когда умер Томас Каннингем. И Рейвен был осужден вечно, каждую минуту помнить, как он стоял над телом убитого им человека, а рядом, на полу, корчилась, рыдая, его жена…

Да, в дьявола он верил.

***

На обратном пути, в темноте наступившей ночи, Уилл чувствовал себя уже далеко не так уверенно. Он все старался увидеть хоть что-то за пределами тусклых пятен света под уличными фонарями, разглядеть рыщущие в темноте тени, которые грозили опасностью.

Рейвен добрался до Грейт-Джанкшн-стрит без особых происшествий, не встретив ничего опаснее нескольких пьяных и пары нищих, и уже на подходе к городу вдруг понял, что слышит за спиной шаги. Когда остановился, шаги тоже остановились. Обернулся, но позади никого не было видно.

Уилл было почувствовал себя в безопасности, увидев экипаж: там были люди, свидетели, те, кого можно было позвать на помощь. Но вот стук копыт затих, и он еще острее почувствовал свою уязвимость. Там, где стояли дома, было посветлее, особенно на перекрестках, но их разделяли участки, где не было видно ни зги; за живыми изгородями в полной тьме простирались поля. Если б он хотел напасть на кого-то без свидетелей, подходящих мест хоть отбавляй.

Рейвен ускорил шаг, чтобы поскорее добраться до Пилриг-стрит. Но по-прежнему слышал шаги – и опять они прекратились, стоило ему остановиться. Не показалось. За ним действительно кто-то шел.

Может, стоит побежать? Он вспомнил, как Гаргантюа оглушил его, когда Хорек отвлек внимание. Уилл понятия не имел, кто может ждать впереди.

Он замедлил шаг под фонарями, там, где Пилриг-стрит пересекалась с Лит-уок. На каждом углу перекрестка стояли дома; в окнах дрожал свет газовых рожков, двигались тени. Относительно безопасно, но не мог же Рейвен торчать здесь целую ночь. Он взглянул вперед, туда, где в отдалении мерцал огнями Новый город. И тут только понял, что темнота может быть и союзником.

Уилл миновал очередной фонарь и, не доходя до следующего, быстро нырнул в живую изгородь и спрятался за толстое разветвленное дерево, росшее в поле за изгородью. Здесь затаился, поджидая своего преследователя и стараясь не дышать слишком громко. И вскоре опять услышал шаги – все чаще, все быстрее: его преследователь явно забеспокоился, что упустил свою добычу.

Рейвен смотрел, как тот дошел до следующего фонаря, приближаясь к Хэддингтон-плейс. Он мог видеть только его спину – да и в любом случае вряд ли смог бы разглядеть лицо на таком расстоянии. Тем не менее даже в этой мгле разобрал лысую куполообразную голову и высокую, крепко сложенную фигуру.

Это был кабатчик из «Кингз Варк».

 

Глава 22

Уилл допил чай и со стуком поставил чашку на серебряный поднос, надеясь, что его намек будет понят: пора бы уже приступать. Битти, похоже, ничего не заметил, но пациентка еле заметно вздрогнула, и Рейвен заподозрил, что она нервничала из-за процедуры не меньше, чем сам он – из-за бесконечных проволочек. Только Джон был, казалось, совершенно расслаблен, хотя сейчас его уверенные манеры оказались не столь заразительны, как обычно.

Они сидели в гостиной дома на Даньюб-стрит. Уилл в первый раз оказался в одном из больших домов Нового города в качестве медика. Роскошь бросалась в глаза повсюду. Над камином висело огромное зеркало в золоченой раме, подчеркивая высоту потолков, а на стенах – не менее масштабные пейзажные полотна. С потолка свисали две хрустальные люстры такого размера, что каждая при падении была способна убить человека, и Рейвен прикинул, что если сдвинуть мебель к стенам, то здесь вполне можно было бы станцевать восьмерной рил.

Уилл твердил себе, что ему не терпится начать и поэтому он нервничает, но на деле ему было не по себе. Это раздражало, поскольку нервничать было совершенно не из-за чего. Он давал пациентам эфир уже по крайней мере с дюжину раз безо всяких неприятных последствий. Правда, из головы никак не шел рассказ Генри о смертельном случае в Англии, но Симпсон ведь решительно утверждал, что это было следствием некорректного применения. Само же по себе средство абсолютно безопасно.

И все же где-то на задворках сознания постоянно звучал тихий голос, который спрашивал: почему, если никакого риска нет, он не рассказал об этой работе Симпсону? Неприятная правда заключалась в том, что деньги были нужны ему больше, чем дозволение профессора. Быть может, если б на нынешнем месте ему полагалось какое-то жалованье, он думал бы иначе, но прямо сейчас гнев Флинта был страшнее, чем гнев патрона.

Горничная, которая отворила им дверь, с порога обдала Рейвена презрением. Это его несколько задело: проблемы с горничными явно принимали универсальный характер – они что же, каким-то образом связываются друг с другом? Быть может, Сара принадлежала к тайной ячейке мятежных единомышленников? Эти вопросы приходили на ум, пока он не вспомнил, что лицо у него до сих пор все в синяках. Опухоль уже сошла, и черты снова обрели симметрию, но пурпурные пятна на щеке со временем приобрели разнообразные оттенки желтого, зеленого и коричневого, что вряд ли представляло собой приятное зрелище. Только что отпущенная борода с делом явно не справлялась.

Битти обменялся приветствиями с хозяйкой дома, миссис Кэролайн Грейсби, с непринужденностью, характерной скорее для друга, чем для лечащего врача, и Уиллу стало любопытно, как давно они знакомы. Она смотрела на Джона так, будто искала его одобрения; несколько странно для дамы с ее богатством и положением в обществе.

Рейвен вспомнил слова Мины о том, что некоторые дамы усиленно добиваются внимания Симпсона. У Битти, конечно, не имелось достижений профессора, но вполне можно было вообразить, что при его умении одеваться, юношеской внешности и обаятельных манерах находились богатые и скучающие дамы, которые придумывали себе болезни, чтобы он мог их навещать – разумеется, за счет мужей.

Джон заранее предупредил Уилла, что нынешняя пациентка нервически боится всего связанного с медициной и потому попросила разрешения звать его по имени, а не по фамилии.

– Отсутствие формальностей в общении ее успокаивает. Кроме того, так можно избежать обращения «доктор».

Сначала они долго сидели и пили чай, что показалось Рейвену несколько странной прелюдией к хирургической процедуре, какой бы она ни была. Грейсби сидела у огня, потягивая из чашки свой дарджилинг. Лечащий врач, как заметил Уилл, уселся совсем рядом со своей пациенткой и во время разговора часто притрагивался к ее руке. Она действительно обращалась к нему не «доктор Битти», а «Джонни», что звучало не то что неформально, а прямо-таки фамильярно. Учитывая цель их визита, Рейвен не мог понять, как это сочетается с убеждением Битти, что с пациентами необходимо держать дистанцию. Возможно, слова – или чувства – у него попросту расходились с делом; но не было никаких сомнений, что этот человек всегда в точности знал, как поставить себя в том или ином обществе.

Уилл уже начал гадать, не носит ли их визит лишь предварительный характер, а сама процедура в таком случае будет назначена на другой день, когда Джон поставил чашку и объявил:

– Думаю, нам пора приступать.

Грейсби заметно побледнела и, несколько раз промокнув платочком губы, сказала:

– Да, полагаю, надо, – и поднялась с кресла; при этом с тревогой посмотрела на Рейвена, будто ожидая, что он начнет возражать. – Комната уже готова, – добавила она тихо.

Пациентка провела их в заднюю часть дома, мимо портрета сурового вида мужчины с пышными усами. Заметив, что новый гость разглядывает картину, она сказала: «Мой муж», к удивлению Уилла, который решил было, что это ее отец: разница в возрасте бросалась в глаза.

Они вошли в небольшую комнату, из которой явно убрали всю мебель, за исключением кушетки и небольшого столика. Битти попросил принести стол побольше, чтобы он мог разложить инструменты, и последовала некоторая суматоха: сначала слуги искали стол подходящего размера в комнатах наверху, а потом никак не могли втащить его в дверь.

Рейвен все еще не знал, какую именно процедуру намеревался провести лечащий врач, а тот рассказал ему о пациентке очень немногое, за исключением того, что та была молода и здорова. Уилл попытался было расспросить Джона подробнее, когда они вместе подходили к дому, но единственное, чего он добился, – объяснения, почему Битти считал необходимой подобную скрытность.

– Если процедура окажется успешной – в чем я практически не сомневаюсь, – на нее будет спрос. Но мое изобретение принесет мне достойный доход лишь в том случае, если я буду единственным, кто станет предлагать эту процедуру.

– Я не смогу скопировать то, что вы будете делать, потому что не увижу этого, – убеждал коллегу Рейвен. – Я буду занят с другой стороны, так что вы можете рассказать мне – в общих чертах, – что собираетесь делать.

– Что ж, справедливо, – со вздохом согласился Джон. – Я буду выполнять манипуляцию, призванную исправить загиб матки, что, как я уверил миссис Грейсби, повысит шансы на зачатие. Ее мужу хочется обзавестись сыном и наследником, и, откровенно говоря, он проявляет весьма малое терпение относительно того, что считает недочетом со стороны жены.

– А мистер Грейсби будет присутствовать? – спросил Уилл, которому и так было не по себе.

– Господи, нет. Он сейчас за границей. Кажется, в Америке.

Рейвен смотрел, как Битти раскладывает на столе разнообразные щупы и маточный зонд. Как именно сия манипуляция должна способствовать зачатию, он не понимал, но, судя по всему, это не было чем-то особенно сложным и, значит, не должно было затянуться надолго.

Уилл достал из сумки губку и склянку с эфиром. В голове у него звучал голос Симпсона. Единственная разница между лекарством и ядом – это размер дозы.

Грейсби прилегла на кушетку и прикрыла глаза своим платочком. Дыхание у нее было учащенное, поверхностное, на верхней губе выступили мелкие капельки пота. Рейвен вдруг осознал – быть может, слишком поздно, – что она не похожа ни на одну из тех пациенток, которым он давал эфир. В отличие от них, она не рожала вот уже несколько часов и нервничала гораздо больше любой из предшественниц, которые часто настолько сильно жаждали забытья, что хватали врача за руку и сами притягивали губку к лицу. Грейсби, напротив, отвернулась и тихо всхлипнула в подушку.

– Ну же, Кэролайн, – сказал Битти суровым тоном. – Ты знаешь, что это необходимо.

Та, сглотнув, согласно кивнула. Она вдохнула эфир раз, другой, а потом сделала попытку оттолкнуть руку Рейвена. Он заговорил с ней спокойным тоном, как не раз делал при нем Симпсон, опять поднес губку к ее лицу, и через пару минут она, казалось, уснула.

Джон начал процедуру, а Рейвен держал руку на пульсе. Пока все шло хорошо.

– Я заметил, что ее портрета нет, – тихо сказал Уилл.

– Да, его нет, – ответил Битти. – Это дорогое удовольствие, так что портрет жены часто не заказывают до тех пор, пока она не родит наследника. И останется при этом в живых.

– Если, конечно, это не брак по любви, – предположил Рейвен, размышляя о том, что эта женитьба таковой, видимо, не являлась.

– Строить догадки в подобных случаях – дело неблагодарное, – сказал Джон. – Но, думаю, в этом случае мы можем быть уверены.

– Она, похоже, здорово вами увлечена, – сказал Уилл, стараясь, чтобы это прозвучало как шутка.

Битти, казалось, смутился.

– Это палка о двух концах, – ответил он. – Женщинам моя внешность кажется мальчишеской, и они начинают испытывать ко мне материнские чувства. Поэтому завязать хорошие отношения достаточно легко, но всегда есть опасность, что они неправильно истолкуют мои намерения.

– Так ли уж противно вам подобное внимание? – спросил Рейвен: постное выражение на лице коллеги возбудило в нем любопытство. Кроме того, что уж скрывать, он немного завидовал Джону.

– Когда женщине нравится, что я выгляжу будто мальчишка, она часто начинает относиться ко мне снисходительно. Еще хуже, когда сама она молода и не слишком умна. Тогда начинает воображать себе, будто мы идеально друг другу подходим. Вам, может, подобное внимание и кажется лестным, но я уже сыт по горло подобным флиртом.

Уилл вспомнил, как долго Битти разговаривал с Миной тогда, за ужином, – и вдруг их беседа предстала перед ним в совершенно ином свете.

Его раздумья были внезапно прерваны, когда Грейсби застонала и взмахнула рукой – явно в ответ на манипуляции Джона. Она попала Рейвену по левой щеке, и тот вскрикнул, скорее от удивления, чем от боли. От шума Битти выронил из рук инструмент.

– Бога ради, Рейвен, сделайте так, чтобы она не дергалась, а?

Уилл быстро плеснул на губку еще эфира и, уже не церемонясь, ткнул ее в лицо извивающейся женщине. Пара вздохов, и она снова затихла. Джон воззрился на него так, будто хотел проткнуть инструментом, только что поднятым с пола.

– Мне осталось недолго, но сейчас критическая часть процедуры. Прошу, сделайте так, чтобы она больше не двигалась.

Битти даже покраснел от досады, и Рейвен счел за лучшее не спорить с ним, только кивнул и продолжил измерять пульс. Тот, как он заметил, стал чаще – почти такой же, как и его собственный в последние несколько минут. Но если его начал вскоре успокаиваться, то ее становился только чаще.

– У вас там всё в порядке? – спросил Уилл. – Кровотечения нет, да ведь?

– Есть, но немного, – ответил с некоторым раздражением Джон.

Несколько минут спустя он бросил инструменты на стол, вытер пот со лба и произнес:

– Я закончил.

– Меня тревожит пульс, – отвечал Рейвен. – Он слишком частый.

– Это все эфир. Вы, должно быть, дали ей слишком много.

– Мне так не кажется, – ответил он, но уверенности у него не было.

Они посмотрели друг на друга, и Битти вытер руки.

– Кровотечения нет, – сказал он снова. – Теперь нам просто надо подождать, когда она очнется.

Следующие несколько часов были худшими в жизни Рейвена. Грейсби никак не приходила в сознание. Пульс у нее скакал, и она была ужасно бледна.

– Все будет хорошо, – уверял его Джон. Он был спокоен, будто речь шла о кровотечении из носа. – Нам просто нужно набраться терпения. Идите уже домой, я о ней позабочусь.

Но Уилл не был намерен оставлять ее в таком состоянии и упорно отказывался отойти от кровати. Наконец пульс начал замедляться, и он с облегчением сообщил об этом.

– Ну теперь она пойдет на поправку, – настаивал Битти. – Возвращайтесь себе на Куин-стрит и отдохните немного. Вы выглядите уставшим.

– Я бы лучше подождал, пока она полностью придет в сознание.

– Ваша работа закончена, Уилл. Но я пошлю за вами, как только она откроет глаза.

Рейвен последовал его совету; и, когда шел обратно на Куин-стрит, он почувствовал, что у него точно камень с души свалился. Вероятно, просто перенервничал от того, что в первый раз работал без надзора Симпсона. Но как еще можно научиться чему-то, если сам не делаешь первые, самые трудные шаги? И все же Уилл знал, что не успокоится, пока не вернется на Даньюб-стрит и не увидит, что Грейсби пришла в сознание.

За ужином он очень мало ел, что вызвало нежеланный интерес со стороны Мины.

– Вас беспокоит несварение? Попробуйте мои желудочные порошки, прошу вас. Я достала их у Дункана и Флокхарта, и помогают они просто необыкновенно.

Уилл вежливо отказался и постарался уйти, как только это стало прилично: он был не в силах следить за беседой. Поднялся к себе в комнату и сидел там, нетерпеливо ожидая вестей. Дважды выскакивал на звон колокольчика, и всякий раз это были послания, предназначенные профессору. То, что Грейсби так долго не приходила в себя, было плохим признаком. Но, быть может, Джон просто забыл про данное ему обещание и сидел теперь, флиртуя, у своей пациентки…

Наконец около десяти часов в дверь позвонили опять. Несколько секунд спустя в дверь постучался Джарвис.

– К вам доктор Битти, – тихо сказал он.

Рейвен принялся тревожно гадать, что может означать этот доверительный, мягкий тон, но тут же уверил себя, что это из-за позднего часа.

Он сбежал по лестнице. Увидев внизу Джона, мявшего в руках шляпу, почувствовал свинцовую тяжесть в животе.

Битти подождал, пока они не остались одни, а когда заговорил, голос его был чуть громче шепота.

– Она так и не очнулась.

– Господи… Как?

– Боюсь, это все эфир.

Рейвен почувствовал, как у него внутри все сжимается; темнота вокруг будто сдвинулась, угрожая поглотить его целиком.

– Я конченый человек… Я должен сказать доктору Симпсону.

Джон схватил его за руку и зашептал прямо в ухо:

– Вы никому ничего не скажете. Я вас в это втянул. И я позабочусь о том, чтобы вас никто ни в чем не обвинил.

С этими словами он покинул дом, тихо прикрыв за собой дверь. Глядя ему вслед, Рейвен чувствовал огромную благодарность за то, чего никак не заслужил, но ни облегчения, ни спокойствия он не испытывал.

 

Глава 23

Уилл погрузился в глубокое отчаяние; он словно сидел в тюрьме, которую сам устроил, но хуже всего было то, что ему приходилось скрывать от всех вокруг терзавшую его боль. Рейвен был вынужден вести себя как ни в чем не бывало, а уйти и запереться в комнате не представлялось возможным, поскольку следующий день выдался до крайности насыщенным.

Утро началось с приема, как всегда, весьма хаотичного. Кабинет брали приступом невинные души, а врач постоянно испытывал потребность открыться им, что он – опасный мошенник, самозванец. Когда Уилл ставил диагноз, то нервничал и сомневался. Он совершенно лишился уверенности в себе. В результате – это уж точно – несколько пациентов ушли в сомнениях и, как следствие, не слишком склоняясь следовать его рекомендациям.

Рейвен подумал о гомеопатах и об их пациентах, которым становилось легче исключительно из-за того, что они верили в своих докторов. Если на свете существовал эффект противоположного свойства, то он, Уилл, мог быть его первооткрывателем.

Один случай, впрочем, не вызвал у него никаких сомнений, хотя его уверенность никак не повлияла на не слишком благополучный исход дела. Пациенткой была некая миссис Галлахер, которая пришла в приемную с жалобой на боли в животе. Рейвен пальпировал живот, не заметив никакой реакции, но стоило ему слегка надавить на ребра, как она вздрогнула от боли и отступила на шаг. Он почти сразу же понял, в чем дело, как понял и то, почему она с такой неохотой позволила ему поднять сорочку, чтобы взглянуть на ее бок.

– Мне необходимо проверить, нет ли у вас одной особенно заразной сыпи, – солгал он, чтобы ее уломать.

Синяк Уилл обнаружил именно там, где и ожидал, – крупный кровоподтек, но в таком месте, где его легко было скрыть под одеждой.

– Это сделал ваш муж, – сказал он.

У женщины сделался испуганный вид. Рейвену не стоило говорить это вслух.

– Я сама виновата. Сожгла сконы, а муки больше не было. У него был тяжелый день, а я так невнимательна…

– Где я могу поговорить с мистером Галлахером? – спросил Уилл, но она уже устремилась к выходу.

Ее поспешный уход навел врача на мысль, что он только ухудшил дело или, по крайней мере, напугал ее так, что она сбежала прежде, чем он успел хоть что-то для нее сделать.

Вслед за злосчастным утром последовала обычная череда лекций и визитов на дом. Его раны только разбередило то, что сегодня он в первый раз сопровождал Симпсона с визитом в один из богатых домов Нового города, где ему – вполне ожидаемо – пришлось давать пациентке эфир. Когда профессор дал указания, Рейвен в отчаянии огляделся, разыскивая взглядом одну из листовок преподобного Гриссома, но сегодня ему не везло.

У него так дрожали руки, когда он наливал на губку эфир, что Симпсон поинтересовался со смесью раздражения и тревоги, всё ли в порядке.

Последним испытанием стал ужин: Уиллу вновь пришлось прилагать все силы, чтобы скрыть свое состояние, боясь, как бы его снова не начали расспрашивать. Самое тяжелое в несчастии было то, что им нельзя было ни с кем поделиться.

Редко когда Рейвену доводилось чувствовать себя настолько одиноко, но, по крайней мере, его усилия увенчались успехом. В отличие от вчерашнего вечера, когда Мина постоянно обращалась к нему с озабоченными вопросами и предложениями порошков, ее внимание было поглощено чем-то другим. Ей не сиделось на месте, и она явно еле сдерживалась, поджидая удобного момента, чтобы рассказать о своих новостях.

Уилл заподозрил, что Симпсон проник в ее мысли: он читал молитву дольше обычного, точно задался целью вывести Гриндлей из себя.

В другой день Рейвен ощущал бы не меньшее нетерпение при виде поставленной перед ним тарелки, но сейчас есть ему совсем не хотелось.

Как и все, он преклонил голову; тарелка оказалась прямо у него перед глазами, и он не мог не заметить, что порция в этот раз побольше, чем у всех остальных. Он поднял взгляд и увидел, что Сара смотрит на него чуть ли не с сочувствием. Она не знала, что с ним произошло, но заметила, что ему плохо.

Он благодарно кивнул ей. Оставалось только надеяться, что девушка не поймет неправильно, если ему не удастся справиться с едой.

Когда с формальностями было наконец покончено, Мина, даже не приступив к еде, воскликнула:

– Сегодня я слышала ужасные новости. Совершенно ужасные и очень трагические!

Рейвен ощутил, как внутренности его обращаются в лед; он решил, что Гриндлей собирается рассказать о смерти Грейсби – прямо здесь, в присутствии Симпсона.

– Помните горничную Шилдрейков, ту, которая сбежала?

– Шилдрейков? – кислым тоном спросил Дункан, намекая, что он не участвовал в разговоре, на который ссылалась Мина.

– Мистер Шилдрейк – дантист, – ответила ему миссис Симпсон. – И очень успешный. Одна из его горничных недавно оставила дом без предупреждения.

– Роуз Кэмпбелл, – сказала Гриндлей. – Ее нашли мертвой, и ходят слухи, что это убийство. Ее выловили из воды у доков в Лите. Говорят, что это сделал с ней тот человек, с которым она сбежала.

– Как это, наверное, ужасно для Шилдрейков, – сказала миссис Симпсон. – И для прислуги – ведь все они ее знали…

– Говорят, несчастье стало следствием ее собственного поведения, – продолжила Мина. – Говорят, она была чересчур благосклонна к мужчинам.

И покачала головой, будто это последнее утверждение все объясняло.

Рейвен задумался, почему люди вообще находят справедливыми подобные суждения: излишняя осведомленность в вопросах чувственности якобы обязательно должна приводить к самым печальным последствиям. Может, они просто ищут подтверждения, что им самим – благодаря высокоморальному поведению – подобные неприятности не грозят?

Ему иногда бывало жаль Гриндлей, которая явно не имела в жизни иной цели, кроме как выйти замуж, и не добилась на этом поприще никакого успеха. Видимо, поэтому чужие радости и скандалы занимали непропорционально большое место в ее жизни, и она жадно охотилась за самого разного рода слухами. О судьбе несчастной девушки Мина рассказывала с плохо скрываемым возбуждением, будто читала грошовый романчик ужасов.

Уилл взглянул на Сару. Та выглядела расстроенной, явно пыталась это скрыть и преуспела в этом ровно столько же, сколько он сам: никто ничего не заметил, кроме одного человека.

Сара знала эту девушку.

Восторженные рассуждения Гриндлей были прерваны профессором, который явно слышал уже достаточно.

– Подобные разговоры не слишком подходят для ужина, Мина, – сказал он твердо. – И все это полная чепуха. Я сегодня случайно встретил детектива Маклеви из полиции, и он ровным счетом ничего не сказал насчет убийства.

– Что же он сказал? – спросила Гриндлей.

– Подробности таковы, что их невозможно обсуждать в приличном обществе, – ответил Симпсон, и больше эту тему за ужином никто не затрагивал.

После ужина Рейвен перехватил профессора на лестнице, пока тот не успел исчезнуть в кабинете, чтобы расспросить его с глазу на глаз.

– Что сказал вам Маклеви, сэр?

Симпсон сначала посмотрел на него с удивлением, но потом явно вспомнил, что Уилл был с ним тогда на набережной.

– Он ждет результатов экспертизы, которую должен произвести полицейский хирург, – тихо ответил хозяин дома. Поблизости никого не было, но он, судя по всему, беспокоился, что в любой момент кто-то может выйти на лестницу. – Конечно, я намекнул Мине, что это не убийство, но правда в том, что детектив не собирается отказываться ни от одной версии, пока не узнает побольше.

– Так, значит, у него есть причины подозревать, что дело нечисто?

– Он был исключительно сдержан. Между нами, Маклеви иногда любит поговорить. Ему нравится преувеличивать трудности, с которыми ему приходится сталкиваться, чтобы потом его достижения ценились еще больше. Но, как мне кажется, не в этом случае. Он просил не разглашать подробности, и, как вы понимаете, от вас я буду ожидать того же.

– Не сомневайтесь, сэр.

– Он опасается, что в ситуации, когда молодая женщина была найдена вот так, мертвой, могут поползти панические слухи.

Рейвен вспомнил несуразный разговор, услышанный в таверне, – о дьяволах и сатанистах. Он прекрасно понимал, что эта история грозит массовой истерией, не говоря уж о распространении предрассудков. Еще вспомнил о кабатчике, который, узнав об изысканиях Рейвена, принялся за ним следить. Тот с легкостью мог бы разузнать, где он живет, если б не удалось его провести.

– А у Маклеви есть подозрения, как это могло случиться?

– Мина права – Роуз Кэмпбелл, по слухам, встречалась с разными мужчинами и, вероятно, сбежала с одним из них.

– Когда мы видели ее на набережной, ее тело как будто было сведено судорогой. Что вы об этом думаете?

– Детектив ничего об этом не говорил. Но мы не знаем, сколько она пробыла в воде, так что это может быть результатом rigor mortis. А почему вы спрашиваете?

Что Рейвен мог ответить? «Потому что одна моя знакомая шлюха, которую я имел обыкновение навещать, умерла и я нашел ее в похожей позе. После чего потихоньку удалился, как последний трус, дрожа за свою репутацию».

– Мне просто любопытно, что могло послужить причиной.

Доктор тихо удалился к себе в кабинет. Вряд ли он мог сообщить что-то еще, но в доме был еще один человек, который явно кое-что знал.

Уилл подождал часа, когда, как он знал, ее работа горничной будет окончена и она поднимется к себе. Он взошел на верхний этаж и тихо постучал в дверь ее комнаты.

– Да, войдите!

Несмотря на приглашение, Рейвен, приоткрыв дверь, остался на пороге: войти в спальню без разрешения ему не позволила деликатность. Сара сидела на кровати, а на коленях у нее была раскрытая книга; было ясно, что меньше всего она ожидала увидеть у себя на пороге его. На лице у нее было уже знакомое ему выражение – вызывающее и неодобрительное одновременно, хотя в этот раз во взгляде не было обычной усмешки. Она явно была удивлена.

Девушка захлопнула книгу и встала.

Комната пахла свежевыглаженным бельем: свежестью и чистотой. От самой Сары немного пахло вареным мясом – запах, должно быть, пристал к одежде, когда она работала на кухне.

– Чем я могу вам помочь, мистер Рейвен?

Значит, сегодня обойдемся без «Уильберфорса». Он застал ее врасплох, и она отгородилась от него формальностями. Уилл заметил, что глаза у нее были немного красные – должно быть, она плакала.

Рейвена поразило, какой маленькой и голой была ее комнатушка. Он почему-то думал, что ее спальня будет по крайней мере размером с его комнату – ведь Уилл приехал сюда только на время, а Сара была постоянным обитателем этого дома. И тут он не без смущения осознал, насколько глупы и безосновательны были его предположения. Ее комната казалась до крайности тесной и унылой – и все же она здесь жила.

Меблировка состояла из узенькой кровати, складного столика и комода, где находилась корзинка с шитьем и тазик для умывания. Ни картин, ни полок с книгами. Он-то воображал, что у нее будет хотя бы несколько романов, но, конечно, она все их одалживала – должно быть, из библиотеки Симпсона. Рядом с ней на кровати лежала отложенная книга – иллюстрированное руководство по выращиванию лекарственных трав и других растений. Уилл вспомнил, что видел, как она ухаживала за парой грядок на заднем дворе. На складном столике лежали «Принципы химии, изложенные для студентов» профессора Уильяма Грегори, одного из университетских преподавателей. Рейвену стало страшно интересно, зачем ей вообще эта книга. Если ему самому она показалась достаточно сложной, то как Сара вообще могла что-либо понять?

– Что вы читаете? – спросил он.

– Мне интересны целебные свойства растений, – ответила горничная с нетерпением, которое ясно указывало на то, что продолжать разговор она не намерена.

– А как насчет Грегори?

Она покосилась на томик, который когда-то служил для него источником пыток.

– Химия – ключ к пониманию отдельных свойств разных растений, имеющих воздействие на организм. Но, поскольку вы никак не могли знать, что эти книги находятся здесь, я делаю вывод, что пришли вы сюда не за этим.

– Нет, не за этим, – признал Уилл. – Можно я зайду?

Сара кивнула и, отступив на шаг, сложила на груди руки – не то чтобы в ее тесной комнатке было куда отступать.

– Роуз Кэмпбелл, та девушка, которую нашли… Вы ведь были с ней знакомы, верно?

Сара опустила глаза; лицо ее помрачнело.

– Немного. В основном я знала ее через нашу общую подругу, Милли Конвилл. Иногда встречались, когда нас посылали за чем-нибудь в город.

– Они с Милли были горничными в одном и том же доме?

– Да. Думаю, у мистера Шилдрейка самая богатая зуболечебная практика в Эдинбурге, и клиенты в основном из Нового города. И дом у него соответствующий. А что?

– Ходят слухи, что Роуз с кем-то сбежала. Вы что-нибудь об этом слышали?

Глаза Сары сузились.

– Почему вам хочется это узнать?

– Мне просто любопытно.

– Достаточно любопытно, чтобы проникнуть на незнакомую вам территорию, на верхний этаж, и постучать в дверь?.. Это не пустое любопытство, мистер Рейвен. За ним что-то стоит – так будьте любезны рассказать мне, что именно.

Уилл ничего подобного делать не намеревался, но понимал, что нужно проявить осторожность. Если б она ничего не знала, так бы ему и сказала.

– Когда миссис Гриндлей сообщила, что Роуз умерла, я заметил, что вас огорчили эти новости. Я беспокоился о том, что вы, наверное, сильно расстроены.

Сара посмотрела ему прямо в глаза и кивнула, словно соглашаясь с собственными мыслями.

– Это было бы чрезвычайно мило с вашей стороны, мистер Рейвен, будь это правдой.

– Это правда, – настаивал он. – Я знаю, вам не с кем поговорить, так что решил зайти.

– Быть может, и правда, но не вся. Это лишь предлог. Что на самом деле стоит за вашим интересом?

Рейвен обежал глазами комнату, но взгляду совершенно не за что было зацепиться – даже за маленьким окошком уже наступила непроглядная темнота.

– Это касается вещей, которые вам, в силу вашего положения, знать не положено.

В глазах у Сары вспыхнул гнев.

– Моего положения? Женщины или служанки? Какого же вы обо мне ничтожного мнения, если пришли ко мне с вопросами, но на мои отвечать не намереваетесь – пусть даже так я смогу лучше понять, что вы хотите узнать…

Уилла эта тирада не смутила, поскольку она лишь подтвердила его подозрения.

– Так вы что-то знаете?

– Я не собираюсь больше отвечать ни на один вопрос, пока вы не ответите на мои. Например, почему у вас был такой мрачный вид в последние два дня. Это как-то связано с вашим интересом к несчастной Роуз?

– Нет. Это всего лишь сложности нового положения. Некоторые обязанности даются мне с трудом.

Сара фыркнула и посмотрела на него тем самым насмешливым взглядом.

– Я вам не верю. Будь дело в ваших обязанностях, это затронуло бы и доктора, и я поняла бы это по его поведению. Вас грызет что-то менее тривиальное. Это имеет отношение к Иви, о которой вы написали у себя в дневнике? Кто она?

Рейвен почувствовал, как внутри что-то сжалось, и тоже инстинктивно сложил руки на груди.

– Это совершенно не ваше дело.

– Так и есть, не мое, – ответила Сара. – И поскольку у меня совершенно нет никакого интереса к вашим делам, позвольте пожелать вам доброй ночи. – Тут она, протиснувшись мимо него, открыла дверь. – Хотя прежде чем вы уйдете, мистер Рейвен, я бы посоветовала вам разыскать мою подругу Милли в доме Шилдрейков. Кто знает, может, она захочет поговорить с вами честно и откровенно о недавней потере, из-за которой наверняка очень переживает… Не представляю себе, какие к тому могут быть препятствия. В конце концов, со мной вам удалось установить такие чудесные, доверительные отношения, и я не вижу причин, чтобы вам отказал в ответе совершенно посторонний для вас человек.

Уилл понял, что она пытается ему сказать. Он вполне представлял, к чему может привести подобный подход.

– Что ж, хорошо, – сказал он. – Иви была моим другом. Она жила в Кэнонгейте, неподалеку от моей прежней квартиры.

– Была? Жила? Ее что, больше нет?

Рейвен помолчал несколько мгновений, взвешивая, что стоит ей рассказывать, а что – нет, пытаясь вычислить возможные последствия и последствия этих последствий. Невозможно. Он не мог рассказать ей ничего, не рассказав при этом всего. Если он и в самом деле хотел что-то узнать, ему придется довериться ей и ничего не скрывать.

– Если все вам расскажу, я должен быть уверен, что это останется между нами. Мне нужно знать, что я могу вам доверять.

Его слова, казалось, застали Сару врасплох.

– Я никому не скажу. То, что вы расскажете, не выйдет за пределы этой комнаты.

– Быть может, ему и не понадобится выходить. Вдруг, когда вы все услышите, вы больше не захотите иметь со мною дела, мисс Фишер. Пожалуй, я стану нравиться вам еще меньше, чем сейчас.

Сара посмотрела на него чуть ли не с жалостью.

– Нельзя сказать, что вы мне не нравитесь, мистер Рейвен. Вы всё неверно поняли. Видите ли, я нахожусь в этом доме для того, чтобы служить, но это не значит, что мое уважение или привязанность – это нечто само собой разумеющееся. И притворяться я тоже не собираюсь, хотя это устроило бы многих. Но доверие – дело другое. Оно у вас есть.

Сказано это было очень искренне, что было в новинку для Уилла, который привык видеть у нее на лице равнодушие, нарочитое безразличие или вполне откровенную враждебность.

– Иви была продажной женщиной, – тихо сказал он.

Сара немного помолчала, размышляя над услышанным.

– Которую ты использовал?

Он вздохнул, борясь с самим собой.

– Я… Был с ней, да. Но это была ее работа, она жила на эти деньги. Я не собираюсь судить ее за…

– Ты ее использовал, – повторила она. В голосе не было осуждения, только беспощадная констатация факта.

Рейвен ощутил жгучий стыд за то, что он сделал, за больное место, выставленное напоказ. Ложь, которой он когда-то себя утешал, рушилась на глазах.

– Да, – признал он. – Я тогда был младше, мне было любопытно. Не мог устоять перед искушением. Она казалась настолько выше, опытнее меня… Казалась чем-то непознанным и запретным – и все же доступным. Те времена были для меня… непростыми, и я иногда… терял голову. Но да, я ее использовал. Сначала. Потом мы стали друзьями.

– Настоящими друзьями? Или просто как проститука и ее бывший клиент, который вновь может им стать?

– Я думал, мы дружим по-настоящему, но сейчас понимаю, что мне уже никогда не узнать, было ли так на самом деле. При том образе жизни, который вела Иви, трудно позволить себе роскошь кому-то доверять или сблизиться с кем-то по-настоящему. Но можно научиться неплохо изображать эти чувства.

Рейвен помолчал, представив себе Иви такой, какой она была когда-то, пытаясь понять, была ли ее дружба столь же иллюзорна, как и ласки.

– Она попросила у меня денег, – сказал он. – Зачем, так и не сказала, – только что деньги нужны срочно. И я дал. Потом решил навестить ее – накануне того дня, как переехал сюда, надеясь услышать, что трудности уже позади. Вместо этого я нашел ее… уже мертвой. Ее тело все было сведено судорогой. Когда я увидел Роуз Кэмпбелл там, на набережной, она была в очень похожем состоянии.

– Ты кому-то сказал о том, что обнаружил? Об этом сходстве?

– Я не мог. В тот вечер, когда я нашел Иви, мне пришлось… Я постарался уйти незамеченным, а то кто-нибудь мог бы подумать, что ответственность за случившееся лежит на мне.

У Сары на лице отразилось все то, что он думал о себе сам.

– О, думаю, можно спокойно сказать, что ответственностью тут и не пахнет.

– Я не горжусь тем, что сделал, но я испугался. Что, если бы меня заподозрили в убийстве?

– Так ты веришь, что ее убили.

– Подозреваю, что ее отравили, да. И, возможно, с Роуз произошло то же самое – метод, по крайней мере, мог быть таким же.

– А после смерти Иви было начато раследование?

– Нет. Просто решили, что причина смерти – алкоголь.

– Несмотря на то, что ее тело было найдено в таком виде?

– Никто не станет копаться в причинах смерти «еще одной мертвой шлюшки», как отозвался о ней полицейский.

– Роуз не была шлюхой. Конечно, ее смерть будут расследовать. Нужно рассказать Маклеви о том, что тебе известно.

Не успели эти слова вылететь у нее изо рта, как Сара сообразила, что это невозможно.

– Вот только ты не можешь: они подумают, что ты каким-то образом замешан.

– Говорят, Маклеви всегда находит преступника, но там, где я жил, в Старом городе, я слыхал другое. Там говорят, что он всегда находит… кого-то и его не слишком заботит, кого именно, только б детали совпадали, чтобы убедить присяжных. – Нервно сглотнув, Рейвен посмотрел девушке прямо в глаза. – Я хочу понять, что случилось с Иви, и поэтому мне нужно побольше узнать о Роуз. Ты мне поможешь?

Сара молча смотрела на него в ответ. Она явно взвешивала предложение. Приняв наконец решение, заговорила:

– Моя помощь имеет свою цену.

– Как ты верно угадала, у меня практически нет денег.

– Я имею в виду не такую цену. Я прошу у тебя того же, что и ты у меня: доверия. Ты не будешь ничего от меня скрывать и во всем, что касается этого предприятия, станешь относиться ко мне как к равной.

– Даю слово. Так мы договорились?

– Еще нет. Это пока только условия. Насчет цены я скажу, как только буду готова.

 

Глава 24

Сара вдруг поняла, что постоянно отстает от Уилла, держась в нескольких шагах позади него. Они шли по Каугейт, и это обнаружилось, когда Рейвен вот уже в который раз замедлил шаг, чтобы девушка снова могла с ним поравняться, а она начала отставать опять. В конце концов он резко остановился и повернулся к ней с раздраженным видом:

– Почему ты медлишь? Хочешь, чтобы мы опоздали?

Только когда он это сказал, она осознала, что именно делает. Первым порывом было извиниться, но она с некоторым усилием сдержалась.

– Я не медлю. Просто привыкла сопровождать мисс Гриндлей или, время от времени, миссис Симпсон, а слугам не полагается ходить рядом со своими хозяевами. Это скорее из-за привычки, чем от особого отношения к тебе.

Полное непонимание Рейвеном природы ее обязанностей привело к неоднократным разочарованиям с его стороны, а Сару довело до крайней степени раздражения. Два дня после их ночного разговора он продолжал появляться в кухне или перехватывать ее на лестнице – всегда с одним и тем же вопросом:

– Тебе удалось?

С полдюжины отрицательных ответов спустя она наконец решила ему кое-что объяснить:

– Мои обязанности оставляют немного времени для визитов, и уж точно не в те часы, когда девушке позволительно появляться на улице. Кроме того, не могу же я просто постучаться в кухонную дверь Шилдрейков и начать задавать вопросы. Будет лучше, если мы встретимся с Милли как обычно.

– Ты сказала, она твоя подруга. Где же вы обычно видитесь?

– В прошлом наши встречи зависели в основном от воли случая. Как я уже говорила, мы иногда встречаемся, когда у нас у обеих есть какие-то поручения в городе – ну, например, у галантерейщика или у Дункана и Флокхарта.

– Ты же была в городе только сегодня, – указал он ей.

– Я была с мисс Гриндлей, – ответила она.

Терпение Уилла иссякло.

– Тогда одному Господу Богу известно, сколько мне еще ждать.

Сара уже собиралась было щелкнуть его по носу, объяснив, что свободное время у нее бывает только по воскресеньям, и тут вдруг поняла, где и когда она сможет найти Милли – равно как и всех обитателей дома Шилдрейков.

– До Дня Господня, – сказала она. – Я смогу поговорить с Милли после воскресной службы.

– Шилдрейки ходят в ту же церковь, что и мы?

– Нет, – признала она, внезапно заметив главный недостаток своего плана. Все домочадцы посещали воскресную службу у Святого Иоанна: Симпсону нравились проповеди преподобного Гатри. Милли там не будет. – Но, может, ты скажешь доктору, что тебя заинтересовали проповеди другого пастыря и нам обоим хотелось бы узнать его мнение по какому-нибудь вопросу?

Рейвен бросил на нее скептический взгляд. Они оба понимали, что подобная просьба прозвучит по меньшей мере странно.

– А ты хотя бы знаешь имя проповедника в той церкви, куда ходят Шилдрейки?

– На самом деле имя – это все, что мне известно, – призналась Сара. – Я не знаю даже, где эта церковь. Его зовут преподобный Малахия Гриссом.

У Рейвена отвисла челюсть.

– Знаешь, мне кажется, я смогу убедить доктора Симпсона в том, что мне это любопытно.

Именно по данной причине они шагали сейчас по Каугейт, где, как узнал Уилл, находился нужный адрес. Воскресное утро было ясным, пусть и холодным, но Рейвен был явно настороже и постоянно оглядывался, будто сейчас была безлюдная ночь. Быть может, он был таким раздражительным из-за своего взвинченного состояния.

– Что-то ищешь? – спросила горничная. – Можно подумать, ты кого-то избегаешь.

– Избегаю. Одних моих старых знакомых, с которыми предпочел бы больше не встречаться.

– Почему? Кто они такие?

– Они не имеют к тебе никакого отношения, за что ты можешь быть только благодарна.

– Я думала, мы договорились, что ты от меня ничего не будешь скрывать…

– Только в том, что касается нашего предприятия.

– И как я могу знать, что касается, а что нет? Что ты говоришь мне правду?

– На меня напали и разрезали ножом лицо, помнишь? Я опасаюсь опять наткнуться на тех же самых людей.

– Но почему они это сделали? Только не говори, что произошло случайное ограбление, потому что я тебе не верю.

Рейвен вздохнул.

– Потому что я должен им денег, а их у меня нет. Это тебе понятно?

Саре понятно не было. У нее имелось еще множество вопросов – к примеру, почему он был должен деньги, – но она понимала, что в этот раз лучше будет смолчать.

Девушка не кривила душой, когда сказала, что не испытывает к нему неприязни. Но ей было неприятно в нем чувство превосходства, с которым он к ней относился, – как и во всех молодых людях, с коими она была знакома. Она была уверена, что, будь у нее возможности, она превзошла бы любого из них, и ей всегда бывало обидно, когда в ней видели лишь простую прислугу. У Уилла в силу обстоятельств был шанс разглядеть что-то помимо этого. Или, по крайней мере, она дала ему эту возможность. Оставалось лишь надеяться, что он ее не разочарует.

– А почему ты был так уверен, что доктор Симпсон позволит не ходить в этот раз в нашу церковь? – спросила она, когда они проходили под мостом Георга IV.

– Преподобный Гриссом выступает против использования эфира при родах. Его листовки – по всему городу.

– Зачем, ради всего святого, он это делает?

– Вот именно что ради всего святого. В Библии есть стих: «В болезни будешь рождать детей», и вот он считает, что страдания женщин при родах каким-то образом священны.

– Какая идиотская самонадеянность… И нам придется его слушать?

– Я подумал, доктору Симпсону будет любопытно узнать, что именно он говорит, – или, по крайней мере, это его позабавит. В Библии, помимо всего прочего, говорится, что если помогаешь кому-то, левая рука не должна знать, что делает правая. Ну а поскольку хирургию определенно можно считать помощью человеку, то, может статься, преподобный предложит завязывать хирургам глаза или привязывать одну руку за спиной, чтобы ее не было видно.

Рейвена эти предположения позабавили больше, чем Сару, – потому что он упустил из вида одну довольно очевидную вещь, и спутница указала ему на это:

– Ничего подобного он предлагать не будет. Не думаю, что Гриссом совершенно случайно выбрал объектом нападения боль, которую ему никогда в жизни не придется испытать. Вряд ли он примется искать теологическое обоснование, чтобы запретить применять эфир дантистам – тому же мистеру Шилдрейку. У него самого ведь тоже могут заболеть зубы.

Рейвен указал вперед: они почти пришли. Собравшиеся у дверей прихожане уже заходили внутрь вполне обычного дома – даже не церкви, а скорее зала для собраний – по южной стороне Каугейта.

– Я ожидала чего-то посолиднее, – сказала Сара.

– Не всем священникам Свободной церкви повезло, как преподобному Гатри, остаться там, где они служили до раскола, – сказал ей Рейвен. – Многим пришлось довольствоваться обычными домами и залами для собраний – тем, что удалось найти.

Сара слыхала что-то о расколе, но ей были не слишком интересны дрязги престарелых богословов. Насколько она понимала, раскол произошел из-за права патронажа, которое позволяло государству и богатым землевладельцам назначать священников против желаний прихожан. Тем, кто отделился четыре года назад от основной церкви, пришлось заново формировать свои приходы, полагаясь при этом на поддержку паствы. Отсюда и импровизированный характер этого храма.

Они с Рейвеном тихо проскользнули внутрь и уселись подальше от кафедры. Саре редко доводилось испытывать в храме светлые или радостные чувства, но эта церковь казалась какой-то особенно унылой – и, однако же, здесь было полно народу. Через несколько минут в храм вошли Шилдрейки со своими домочадцами, заняв переднюю скамью – это, должно быть, отражало весомый вклад маститого дантиста в приходскую казну. Мистер Шилдрейк вошел первым, его жена, сын и две дочери заняли места рядом с ним; Милли и другие слуги сели на скамью за спинами хозяев.

Сару поразило, насколько дантист отличался по виду от его небрежно одетой, с кислым лицом супруги. Он был высокого роста, наряден, худощав и чисто выбрит. Шилдрейк был красив почти женской красотой, как некоторые женщины бывают красивы по-мужски: женственность сквозила не только в его внешности, но и в манерах. Одет он был по последней моде, чуть ли не щегольски, хотя, быть может, в этой унылой обстановке любое проявление роскоши могло показаться чрезмерным.

На секунду между рядами голов ей удалось увидеть Милли. Выглядела та потерянной и очень печальной – явно пыталась сдержать слезы. Она, должно быть, уже несколько дней знала о смерти Роуз, но Сара по собственному опыту знала, как, оказавшись в первый раз в знакомом месте без привычного спутника, ты вдруг заново ощущаешь всю тяжесть потери: еще одно напоминание о том, что смерть – это навсегда.

Вошел преподобный Гриссом, и голоса стихли; он занял свое место за импровизированной кафедрой из конторки. Был священник маленького роста, но с такой горделивой осанкой, будто считал себя по меньшей мере на фут выше. Обширную лысину обрамляла бахрома длинных седых волос, а на самой макушке при этом не росло ничего, кроме нескольких пушистых клоков, при виде которых у Сары зачесались руки подняться на кафедру и сбрить их. Под бахромой торчал нос, до того массивный и длинный, что стоило преподобному повернуть голову, казалось, будто он тычет носом в том направлении, куда собирается уйти.

К сожалению, уходить Гриссом явно не собирался. Вместо этого пустился в длительные рассуждения, в которых, однако, ни словом не обмолвился об эфире. Темой проповеди было смирение, хотя в тоне, манерах – да в каждом жесте – сквозило крайнее самодовольство. Говорил он очень серьезно, безо всякого намека на юмор или иронию.

Сара подумала, что, наверное, непросто жить, испытывая отвращение сразу ко стольким вещам.

– Гордыня делает человека глупцом, – вещал Гриссом неожиданно громким для своего маленького роста голосом. – Тщеславие толкает искать славы в собственном отражении, но он ищет это отражение не только в стекле, нет, – еще и в чужом восхищении. Мужчины стремятся возбуждать восхищение в равных себе, но гораздо хуже то, что они жаждут увидеть его на лицах женщин.

В этом месте он понизил голос, будто само слово оскорбляло его слух.

– И в этом худшие из женщин им потакают, ибо они – коварные соблазнительницы. Так они насыщают собственную гордыню. Их собственная гордыня усугубляет гордыню мужчин. Они красят себе лицо, они наряжаются, эти иезавели. И не только те, падшие, что рыщут на улицах ночью, – мужние жены тоже поступают так. И гордые мужчины ищут их одобрения. А когда мужчина ищет одобрения женщины, он ложится с ней.

Вот почему самый тяжкий для женщины грех – разжигать в мужчине гордыню, поощрять ее. Поступать таким образом означает вводить во грех ближнего своего.

Хорошая жена скромна. Хорошая женщина придерживается скромности как во внешности своей, так и в поведении. Я взываю к скромности. Скромность восхваляю. Будьте скромны, как была скромна сама Матерь Божья.

Служба окончилась, прихожане потянулись к выходу, и, наклонившись к Саре, Рейвен негромко проговорил ей на ухо:

– И все же Иисус предпочитал компанию продажных женщин обществу проповедников.

Горничная чуть не ахнула, испугавшись, что кто-то мог это услышать. Она, однако, заподозрила, что именно этого он и добивался – шокировать ее, – и решила ответить в том же духе, хотя и несколько потише:

– Не думаю, что твои приключения в этом духе как-то приблизили тебя к Спасителю. Это грех гордыни толкнул тебя на поиски созданий ночи?

– Насколько я помню, грех похоти вполне справился с задачей самостоятельно. Не буду притворяться, будто обладаю скромностью преподобного Гриссома, но, быть может, у него больше причин для нее, чем у меня.

Сара выбралась на улицу, где прихожане медлили, обмениваясь прощальными приветствиями. Они с Уиллом встали у самых дверей, заняв самую выгодную позицию, чтобы перехватить Милли.

– Тебе лучше держаться на расстоянии, – сказала Сара, наблюдая, как мистер Шилдрейк ведет своих домочадцев к дверям. – Вряд ли Милли станет откровенничать перед незнакомцем.

В этот момент Рейвен, казалось, на что-то отвлекся.

– Да, конечно. Встретимся здесь, – сказал он и быстро исчез в толпе.

Сара заметила, что мистер и миссис Шилдрейк остановились поговорить с преподобным Гриссомом, а Милли между тем направилась к выходу. Она шагнула вперед и сочувственно улыбнулась ей.

– Сара! – удивленно воскликнула подруга. Голос у нее бы каким-то тусклым и звучал немного гнусаво. Было ясно, что в последнее время она помногу плакала. – Что ты здесь делаешь?

– Доктор Симпсон дал мне разрешение сходить сегодня к службе в вашу церковь. Мне так хотелось увидеть тебя и сказать, как мне жаль Роуз…

Милли сглотнула, явно пытаясь сдержать вновь нахлынувшие слезы. Кивнула.

– Спасибо тебе. Это было непросто.

– Даже представить страшно. Я чувствую себя такой виноватой…

– Виноватой? Почему?

– Когда мне сказали, что она бежала, я ей даже позавидовала. Думала, какая у нее теперь будет интересная жизнь… Слыхала, она с кем-то встречалась и потом пропала с ним. Это правда?

Милли покосилась назад, в сторону Шилдрейков. В ее разговоре с Сарой, тоже горничной из уважаемого дома, не было ничего предосудительного, но она явно боялась, как бы ее не услышали. Хозяева всё медлили довольно далеко от входа.

– Не могу сказать. У Роуз были свои секреты, и мужчина там точно был замешан. Уж в этом-то сомневаться не приходится.

– Не приходится сомневаться? Как это?

Милли опять глянула в сторону хозяев. Вид у нее был испуганный, будто она только что выдала какую-то тайну.

– Я не могу больше ничего говорить. Я уже и так сказала достаточно.

– Ты можешь доверять мне.

– Я тебе доверяю. Это не тебе я сказала слишком много.

Сара положила ей руку на плечо. Бедняжка выглядела бледной тенью себя прежней.

– Обязательно дай знать насчет похорон, – попросила Сара, надеясь, что подруга скажет что-нибудь еще.

Это, казалось, расстроило ту еще больше; ее глаза вновь наполнились слезами.

– Я не знаю даже, будут ли похороны. И это моя вина…

– Как это может быть?

– К нам в дом пришел этот полицейский. Ирландец, Маклеви. Я только хотела сказать правду, но теперь из-за моих слов он считает, будто Роуз убила себя.

– Да зачем же ей было лишать себя жизни?

Глаза Милли опять рыскнули в сторону. Шилдрейки закончили разговаривать с преподобным Гриссомом и теперь неспешно двигались к двери.

– Ее все равно бы уволили, и она не знала, куда после этого деваться.

Сара схватила подругу за руку, боясь, что та в любой момент может уйти прочь.

– Уволили бы? За что?

Миссис Шилдрейк была уже настолько близко, что могла их услышать, и последние слова Милли были чуть громче вздоха:

– Она ждала ребенка.

 

Глава 25

Когда Сара сказала Рейвену, что ему лучше держаться в стороне, он как раз заметил знакомую фигуру на другой стороне Каугейт. Сначала Уилл не был уверен, потому что лишь мельком увидел приближающуюся пару сквозь расходящуюся после службы толпу прихожан. Но стоило ему перейти на другую сторону улицы – а пара тем временем подошла поближе, – и он убедился, что не ошибся. На запад по улице Грассмаркет шла та самая женщина, которая недавно явилась к нему на прием с ужасным кровоподтеком на боку, а рядом с ней шагал, выпятив челюсть, краснолицый мужик.

Оба они были одеты для воскресной службы и явно направлялись домой из церкви. Она шла, низко склонив голову, будто боялась встретиться с кем-то взглядом, а он шагал рядом, выставив вперед подбородок, рыская взглядом по сторонам, как бы бросая вызов всему окружающему. На мужской физиономии был до сих пор написан субботний вечер: это было лицо пьянчуги с рыхлой красной кожей и распухшим, похожим на луковицу носом. В остальном же рыхлостью он не отличался: фигура напоминала скорее мешок булыжников.

К тому времени, как Уилл успел пересечь оживленную улицу, они уже прошли мимо. Но Рейвен, убедившись, что не обознался, крикнул:

– Мистер Галлахер!

Тот повернулся и, не в силах понять, кто перед ним, таращился на окликнувшего со смесью раздражения и любопытства. Жена, напротив, сразу его узнала – вид у нее стал ужасно испуганный. Она явно боялась реакции мужа на то, что Уиллу стало известно о его обращении с ней, или, может, на то, что она вообще решилась пойти к доктору.

– Что вам надо? – спросил муж, оглядывая Рейвена с головы до ног.

Он не пытался скрыть раздражения, что его посмел остановить какой-то юнец, выскочка – хотя Уилл заметил, что его взгляд на секунду зацепился за шрам на щеке.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Так говорите.

Миссис Галлахер так и не подняла головы. Рейвену показалось, что она дрожит.

– Это деликатный предмет, который негоже обсуждать в присутствии вашей уважаемой жены.

Галлахер подозрительно посмотрел на чужака, явно собираясь послать его куда подальше.

– Прошу вас – уверен, то, что я вам скажу, будет для вашей же пользы. Давайте отойдем куда-нибудь, где нам не будут мешать.

Уилл отвел его в узкий переулок, зажатый между двумя высокими зданиями, и гул голосов прихожан Свободной церкви сразу отдалился, сделался тише.

– Ну, – нетерпеливо сказал Галлахер. – Говорите уже.

– Я лечащий врач вашей супруги. Мне кажется, нам с вами необходимо обсудить хроническое заболевание, от которого она страдает.

Собеседник еще сильнее сощурил глаза.

– И что же это за болезнь?

– Прошу, сделайте одолжение – не держите меня за дурака. Она пыталась скрыть причину травм из страха получить новые. Но я прекрасно понял, что именно я вижу.

Галлахер был явно взбешен.

– Она невнимательна. Постоянно витает в облаках. Работаешь весь день, а потом приходишь домой и видишь, что вся мука загублена… Не твое собачье дело, как человек воспитывает собственную жену.

– А, так мы о воспитании говорим? Том самом, которое учит не тратить деньги на виски, если они нужны, чтобы купить в дом еды?

– Да ты вообще понимаешь, с кем говоришь, мальчишка?

– Я блюду интересны моей пациентки.

– Нет, ты суешь свой длинный нос, куда не просят. Так что не жалуйся, если его тебе прищемят.

Тут Рейвен заметил, что Галлахер сжал правую руку в кулак. Быстро же он созрел… Медику хорошо был известен этот тип. Он успокаивающим жестом поднял руки.

– Хорошо, хорошо, мистер Галлахер. Это ваше дело, как вы воспитываете жену. А мое дело – как я ее лечу. И поскольку я установил причину ее недомогания – это та куча дерьма, которая находится сейчас прямо передо мной, – осталось только прописать лекарство. Я попрошу ее регулярно приходить ко мне на прием, и если увижу, что вы опять подняли на нее руку, я найду вас и спущу с вас шкуру. Так вы сможете заниматься своим делом, а я – своим.

Галлахер чуть не лопался от ярости, но ничего не предпринимал. Пока.

– Я буду поднимать руку на кого мне угодно, сынок. Могу, к примеру, превратить тебя в лепешку, так что лучше тебе меня не сердить. – Тут буян сжал второй кулак. Он был почти готов, но что-то его сдерживало, а именно тот факт, что Рейвен ничуть его не боялся.

– Чего же мы ждем? Вот он я, прямо здесь. Ну же, женщин-то ты бить привык. Почему бы не показать мне, как ты умеешь бить мужчин?

– Не собираюсь делать этого в воскресный день.

Уилл опустил руки, открывшись.

– Значит, твоя жена сегодня может безбоязненно жечь сконы?

Это стало последней каплей: бешенство перевесило трусость. Он ударил что было силы, метя кулаком Рейвену прямо в лицо. Но тот был слишком ловок и быстр для такого пьянчуги. Он просто отдернул голову в последний момент, и кулак Галлахера врезался в стену – со всей силой, вложенной в удар.

Галлахер упал на колени, издав утробный стон, в ужасе глядя на разбитые, сломанные костяшки. Единственное, что тут превратилось в лепешку, – это его рука. Уилл, наклонившись, взял его рукой за подбородок и вынудил поднять взгляд.

– Помни, я сделал это, даже не прикоснувшись к тебе. Ударь ее еще раз – и будет иначе.

 

Глава 26

Сара оглядывалась в поисках Рейвена, но в толпе прихожан преподобного Гриссома его почему-то не было видно. Шилдрейки, собрав всех домочадцев, уже удалялись в направлении Блэр-стрит, причем Милли шла, низко опустив голову. Даже не обернулась.

И тут Сара наконец заметила его: он появился из переулка на другой стороне улицы, и его вид представлял собой живой контраст с расходившимися после службы прихожанами. Если у тех были лица людей, которые только что говорили с Богом, то выражение Рейвена подсказывало, что его круг общения был совсем не столь благостен.

Горничная почувствовала, что ее первое впечатление о Рейвене – ей тогда показалось, что было в нем что-то беспокойное, импульсивное, – подтвердилось. У нее было ощущение, что оба этих качества сыграли свою роль в том, как он получил свой шрам, но она сомневалась, что он когда-нибудь расскажет об этом правду. За карими глазами скрывался водоворот мрака и тайн.

Но теперь Сара видела, что в этих глазах скрывалась также и доброта, хотя на Куин-стрит любой мог показаться добродушным на фоне Дункана – или доктора Джеймса Мэтьюса Дункана, как он теперь себя называл. Этот тоже был беспокойной и импульсивной натурой, но двигали им исключительно амбиции и желание оставить в веках свое имя – которое он был даже готов поменять, только б выделиться из толпы.

Рейвен, напротив, пытался сделать что-то для женщины, которая была слишком мертва, чтобы отблагодарить его. Быть может, он пытался искупить свою вину за то, что не помог ей остаться в живых. Сара не слишком доверяла подобным мотивам, какими бы благородными они ни казались. Говорят, дорога в ад вымощена добрыми намерениями, и она не сомневалась, что у Уилла хватит безрассудства, чтобы увлечь ее туда за собой, если она не будет достаточно осторожна.

– Ты с ней поговорила? – спросил он.

– Роуз была беременна, – сказала Сара. – И боялась, что ее уволят, как только об этом узнают. Милли сказала об этом Маклеви, и теперь он склонен думать, что она утопилась.

Рейвен помолчал, обдумывая то, что услышал, а потом сказал:

– У меня есть подозрение, что Иви тоже была беременна.

– Откуда ты знаешь? – спросила Сара, не сразу сообразив, что мог означать подобный вопрос.

– Моим этот ребенок быть не мог, – ответил он ровным тоном. – Я же говорил тебе, что прекратил ее использовать.

– Тогда почему ты думаешь…

– Не знаю. Просто это многое объяснило бы. Но я совершенно не могу представить себе, чтобы Роуз утопилась. Это никак не объясняет ее позу и сведенные судорогой мышцы – в точности так же, как у Иви.

– Ты сказал, что подозреваешь, что они обе были отравлены. Ведь это возможно – принять яд, чтобы лишить себя жизни.

Рейвен задумался.

– Теоретически – да. Но один и тот же яд? К тому же такой, после которого будешь извиваться от боли? Как можно выбрать себе такую ужасную смерть?

– Быть может, кто-то сказал им, что этот яд сделает переход в мир иной легким и приятным, как от опиума, и они поверили…

– Мне трудно поверить, что Иви могла покончить с собой. Зачем ей понадобились деньги, да еще так срочно, если она собиралась совершить самоубийство?

– Мне тоже не верится насчет Роуз, но как мы можем знать, на что способна подвигнуть человека крайняя степень отчаяния? Ждать ребенка, зная, что не сможешь содержать ни его, ни себя, потому что тебя уволят?

– Профессор Цайглер из Родильного дома и вправду говорил, что знает случаи, когда молодые женщины кончали с собой, – немного виновато сказал Рейвен. – Некоторые из них просто не могли принять то, что случится, когда их родные узнают об их состоянии. Но, мне кажется, это уже крайность.

– А что еще оставалось такой девушке, как Роуз?

Уилл метнул на Сару взгляд, подразумевавший, что ответ ей известен, но произнести его вслух невозможно, пока их может кто-то услышать.

Они ускорили шаг, чтобы оторваться подальше от расходившихся по домам прихожан.

– Попав в отчаянное положение, женщины перебирают немало возможностей, прежде чем решиться на самоубийство, – сказал Рейвен. – Недавно в канаве позади Королевской биржи нашли ножку новорожденного. Подозреваю, что несчастный был лишен жизни собственной матерью.

Саре уже доводилось слыхать о подобных вещах.

– Матери, должно быть, удалось сохранить свое положение в тайне, – сказала она. – Сомневаюсь, что у Роуз была такая возможность. Она испугалась бы, что ее уволят задолго до того, как у нее даже появится такая ужасная возможность.

– Существуют и другие отчаянные меры, – сказал Рейвен очень тихо, хотя никого поблизости не было. Тема была не из легких.

– В самом деле, – согласилась Сара, давая понять, что готова продолжать разговор.

– Но пусть даже они и решились на это пойти, исход все равно может быть тот же самый. Генри, мой друг, в последнее время столкнулся с двумя случаями, когда женщины умерли от неудачных абортов.

Сара попыталась представить тот страх и отчаяние, которые, должно быть, чувствовала Роуз, и спросила себя, на что она сама была бы готова в подобной ситуации. Наверное, практически на что угодно. И тут-то ее осенило.

– Что, если они приняли яд не для того, чтобы убить себя, а для того, чтобы избавиться от бремени?

Рейвен повернулся и пристально поглядел ей в глаза. В том, что она сказала, явно был смысл.

– Какие только средства не принимали женщины, надеясь вызвать преждевременные роды, – согласился он. – Но до сих пор те либо совсем не имели эффекта, либо причиняли вред лишь самой матери.

– И все же за такое средство – будь то микстура или пилюля – можно брать хорошие деньги, если, конечно, покупатели верят в его эффективность. Может ли быть, что именно для этого Иви понадобились деньги?

– Ее никогда нельзя было назвать легковерной дурочкой. Но отчаяние часто рождает веру в чудо… Может, ты и права.

Уилл, задрав голову, поглядел в мутные небеса, будто там, за серыми тучами, скрывался ответ на все их вопросы.

– Мне только хотелось бы знать, что за яд такой она приняла.

 

Глава 27

Рейвен очнулся в темноте, но сонливость как рукой сняло, когда он разглядел в ногах кровати какую-то фигуру с лампой в руке. Он был слишком взбудоражен, чтобы сразу распознать в этой полутьме Джарвиса, дворецкого.

– Какого дьявола ты тут делаешь?

– Я пришел разбудить вас, мистер Рейвен.

– Так почему ты торчишь тут надо мной, как чертов призрак? Разве трудно было меня позвать?

– Я звал вас три раза, по имени, сэр, а до того некоторое время стучался в дверь, но вотще. Следующей мерой, к которой я собирался прибегнуть, был бы стакан воды, вылитый вам на голову, сэр, но, к счастью, до этого дело не дошло.

Как и всегда, Джарвис был спокоен и невозмутим. На вопросы он отвечал вежливо, без запинки, но каким-то образом всегда ухитрялся создать впечатление, что даже разговоры с Уиллом ниже его достоинства. Рейвен надеялся, что ему удалось хотя бы частично преодолеть антипатию Сары, но подозревал, что презрение Джарвиса останется с ним навсегда.

– Который час?

– Сейчас четверть пятого. У профессора срочный вызов, и он изъявил желание, чтобы вы его сопровождали.

– А куда мы направляемся, известно? – спросил разбуженный, рассчитывая окончательно проснуться и прийти в себя в экипаже.

– Насколько я понял, недалеко. Элбин-плейс.

– Даже двух сотен ярдов отсюда не будет, – отметил Рейвен. – Хоть раз, по крайней мере, пациент сможет должным образом вознаградить доктора Симпсона за визит в столь неподходящий час.

Джарвис фыркнул. Уилл с трудом мог разобрать его выражение в тусклом свете лампы, но прекрасно мог его себе представить.

– Что?

– Вы все это время учились у профессора, но так мало сумели разобраться в его натуре…

– Я достаточно разобрался, чтобы заметить, что с бедных он платы не берет; но, конечно же, доктор Симпсон не будет делать подобных исключений для людей состоятельных.

– Мистер Рейвен, у нас с вами нет времени обсудить это как следует, но, может, будет достаточно, если я расскажу, что видел, как профессор сует свернутые трубочками пятифунтовые купюры в оконную щель, чтобы стекло не дребезжало?

Они уже спустились по лестнице, когда Симпсон вышел из кабинета со своим чемоданчиком в руке. Джарвис держал наготове пальто и шляпу и, прежде чем открыть дверь, одним ловким движением накинул на профессора оба эти предмета.

Холод плеснул Уиллу в лицо, точно обещанный Джарвисом стакан воды, и он с некоторой завистью поглядывал на плотное пальто профессора, когда они быстро шагали на запад по Куин-стрит.

– Утро понедельника началось раньше, чем обычно, но оно обещает быть исключительно интересным, – сказал Симпсон с хрипотцой в голосе, говорившей о том, что его совсем недавно выдернули из постели.

– Вы ведь поздно сегодня легли, да? – спросил Рейвен, припомнив, что, когда он ложился, доктора еще не было дома.

– Ужинал у профессора Грегори. Долго проговорили.

– А вам вчера, случайно, не попадался Маклеви? Интересно было бы узнать результаты экспертизы по Роуз Кэмпбелл.

– Я ничего такого не слышал, нет. А почему вас интересует этот случай?

– Мне любопытно, что могло вызвать подобную позу. Может ли это быть свидетельством отравления?

– Этого я вам сказать не могу, – ответил Симпсон. – Если вас интересуют яды, то вам нужен Кристисон.

Рейвен почувствовал, как у него участился пульс. Это стоило раннего подъема и прогулки в промозглой полутьме.

– Профессор Кристисон? Вы меня ему представите?

– Уж точно представлю вам его труды. У меня в кабинете был где-то трактат.

– Спасибо, – сказал Уилл, не ощущая при этом особой благодарности.

Симпсон не испытывал ни малейшего интереса к судьбе Роуз, кроме, может, физиологического объяснения ее смерти. Драма, центром которой она была, его как будто и не касалась. Вероятно, именно эта его способность видеть все отвлеченно помогала ему не принимать близко к сердцу ужасы и трагедии, связанные с его работой.

Рейвен вспомнил рассказанную Джарвисом историю – как профессор заткнул дребезжащее оконное стекло с помощью банкнот. Деньги не значили для него ничего. Он обитал в царстве книг и науки.

Если б миссис Галлахер пришла к Симпсону вместо Уилла, он принялся бы лечить ее травмы, но ему даже в голову не пришло бы сделать что-то с их причиной. Когда он приезжал в опасные районы, толпа расступалась перед ним, преклонялась перед ним, желала ему добра. Он был точно божество, обитавшее в иных сферах, нежели простые смертные, и пусть он и помогал им, его не трогали их мольбы.

– А теперь посмотрим, удалось ли вам не растерять навыки в этот безбожно ранний час, – сказал Симпсон, когда они уже подходили к Элбин-плейс. – Пациентка, которую мы собираемся навестить, – молодая женщина на восьмом месяце беременности, у которой внезапно началось кровотечение, безболезненное, но обильное. Диагноз?

Рейвен лихорадочно рылся в своем усталом мозгу в поисках ответа, перебирая различные возможности и отметая те, которые не стоили бы столь срочного визита.

– Placenta praevia, – сказал он наконец.

Симпсон важно кивнул и постучал в дверь.

Открывшая горничная находилась, казалось, на грани истерики. Она пыталась что-то рассказать им, путаясь и глотая слова, тыкая пальцем в сторону лестницы. Единственное, что смог разобрать Уилл, – это имя: миссис Консидайн. Он заметил, что рука горничной была вымазана чем-то красным и ярко-алый след тянулся по юбке от талии до подола.

Симпсон взбежал по лестнице, перескакивая через ступеньку. Рейвен немного отстал: его тянул вниз груз воспоминаний о произошедшем в другом доме Нового города две недели назад. Неотвязно преследовали мысли о том, что в результате его действий погиб человек; к тому же он никак не мог понять, из-за чего именно это случилось. Виной ли тому его собственная некомпетентность? Или эфир сам по себе настолько опасен?

Он попытался обсудить это – в общих чертах – с Симпсоном, надеясь хотя бы частично облегчить свою совесть.

– У вас не бывает сомнений в надежности эфира? Учитывая, что его действию приписывается несколько смертей? – спросил он однажды утром после завтрака.

– Случаи, о которых вы говорите, произошли два или три дня спустя после тяжелых операций и не имеют отношения к собственно воздействию эфира. По моему мнению, многие несчастные случаи, которые приписывают эфиру, на деле произошли из-за его неправильного применения, – таков был не слишком утешительный ответ. – Введение пациента в эфирный наркоз требует оптимальной усыпляющей дозы, которую следует давать пациенту, насытив воздух парами настолько, сколько пациент способен вынести. Ни в коем случае нельзя применять инструменты, пока пациент не усыплен полностью и безоговорочно.

Рейвену вспомнилось, как Грейсби отворачивалась от губки, и ее внезапную реакцию на манипуляции Битти.

– У вас когда-нибудь возникали сложности? – спросил он.

– За прошедшие девять месяцев я применял эфир практически при каждых родах, на которые меня вызывали, без каких-либо негативных последствий. Уверен, скоро эта практика станет общепринятой, что бы ни говорили наши доморощенные святоши.

Но что такое оптимальная усыпляющая доза? Как вообще ее можно отмерить? Какая, собственно, разница между Симпсоном, когда тот впервые применил эфир, и самим Уиллом, когда он в первый раз дал его без надзора Грейсби? Рейвен подумал, что тут искусство присутствует в той же степени, что и наука, и что его действия явно не настолько отличались от стандартной процедуры, чтобы вызвать смерть пациента. И все же другого объяснения не было. А без объяснения винить кого-то, кроме себя, он не мог.

Они нашли пациентку в спальне на втором этаже; дверь была широко распахнута. Везде, на каждой свободной поверхности, теснились масляные лампы и свечи, и их мерцающий свет плясал, отбрасывая блики, на темной влаге, которая, казалось, была повсюду: жуткое зрелище. Уилл впервые порадовался, что не успел позавтракать. Консидайн неподвижно лежала на кровати под балдахином в задранной до колен окровавленной ночной рубашке. Кровь была на кровати, на ковре, на каждом предмете обстановки, которого касалась пациентка или горничная.

Консидайн, судя по всему, была без сознания, что послужило для Рейвена некоторым утешением: это значило, что ему не придется давать эфир.

Когда он закрыл за собой дверь, профессор уже успел скинуть пальто и засучить рукава. Затем быстро осмотрел пациентку, чтобы найти причину кровотечения.

– Приготовь дозу спорыньи, Уилл, – сказал он, не поднимая головы. – Да поторопись. Ребенка нужно извлечь немедленно, иначе кровотечение не остановить.

Давая Рейвену указания, Симпсон чуть ли не кричал. Уилл никогда раньше не слышал, чтобы он повышал голос, и это тревожило чуть ли не больше, чем количество крови вокруг. Предварительный диагноз оказался верным: послед, расположенный в устье матки так, что он может выйти прежде самого ребенка. Рейвен слово в слово помнил описание из учебника, в основном из-за заключительных строк: «В подобных обстоятельствах неизбежно катастрофическое кровотечение, в результате которого погибает каждая третья роженица».

Уилл торопливо, стараясь унять дрожь в руках, принялся отмерять требуемую дозу, но не успел он закончить, как доктор уже извлек на свет младенца ножками вперед, и тот – на удивление – был жив. Затем была извлечена плацента – корень всех бед; роженице дали спорыньи и туго перебинтовали живот.

Кровотечение почти остановилось, но Рейвен не чувствовал никакого облегчения – слишком свежа была в его памяти смерть Грейсби. Она тоже как будто пошла на поправку – но лишь для того, чтобы угаснуть несколько часов спустя, пока он в тревоге ждал новостей.

В спальне появилась небольшая армия горничных, вооруженных тряпками и горячей водой. Младенца спеленали и отложили в сторонку, пока комнату приводили в порядок.

Консидайн попыталась сесть, но это было ей явно не по силам, и она рухнула обратно на подушки. Устало, но с нежностью посмотрела на своего ребенка, и только тут Уилл позволил себе вздохнуть спокойно.

Вдруг Консидайн сгребла в горсть рубашку на груди, и на ее лице появилось испуганное выражение. Рейвен бросился к ней, расстегнул пуговицы у горла. Роженица часто дышала, хватая губами воздух, глаза широко распахнулись от страха. Ей будто не хватало воздуха.

Уилл взглянул на профессора, стоявшего по другую сторону кровати с совершенно серым лицом.

– Доктор Симпсон, что же нам делать? – спросил он.

Тот сглотнул, а потом ответил тихим, тусклым голосом:

– Поговори с ней.

Всего три слова – и Рейвен понял, что дело безнадежно.

Он взял женщину за руки и говорил ей что-то успокаивающее, и голос его звучал так чуждо, будто он наблюдал себя со стороны. Консидайн все глядела на него широко распахнутыми глазами, и этот загнанный взгляд напомнил ему выражение на лице мертвой Иви. Напрягая всю свою волю, он желал, чтобы она продолжала дышать, надеялся, что в ней осталось достаточно крови, чтобы жить. Ее дыхание становилось все медленнее и, наконец, вовсе остановилось.

Уилл посмотрел на Симпсона, надеясь услышать какие-то мудрые, утешительные слова, которые придали бы произошедшему хоть какой-то смысл. Вместо этого профессор отвернулся и отошел в угол, оставляя за собой кровавые следы, где тяжело рухнул в кресло и так и остался сидеть, обхватив голову руками.

В комнате воцарилась жуткая тишина, нарушаемая только звуками капель. А потом закричал ребенок.

 

Глава 28

Дом номер пятьдесят два по Куин-стрит погрузился в какое-то странное оцепенение. Рейвен сидел у окна в гостиной с тяжелым «Трактатом о ядах» Кристисона на коленях, Кит и Дункан расположились по обе стороны камина, тоже погрузившись в чтение. В доме стояла непривычная напряженная тишина. Вот уже второй день подряд утреннего приема не было, и никто толком не понимал, чем же им теперь себя занять.

Завтрак подали, несмотря на то что Симпсон так и не появился, чтобы прочитать молитву, – прислуга явно знала, что ожидать его бесполезно. После того как они вернулись накануне утром с Элбин-плейс, доктор ушел к себе в спальню и с тех пор не появлялся. Миссис Симпсон ненадолго присоединилась к ним за завтраком, проглотила несколько кусочков и ушла, так и не проронив ни слова.

Стояла полная тишина, только потрескивал огонь в камине да время от времени раздавались вопли попугая. Отвлекаться было особенно не на что, но Рейвен был все так же далек от понимания, что могло вызвать судороги и агонию у Иви и Роуз.

Уилл заметил, что Дункан захлопнул свой том и задумчиво его рассматривает. Это, как он успел убедиться, не предвещало ничего хорошего.

– Штурмуете Кристисона, да… Прекрасный источник, но любой врач должен проявлять осторожность, чтобы не выплеснуть с водой и ребенка.

В обычное время Рейвен не стал бы поощрять Дункана, поддерживая этот разговор, но сейчас он был рад отвлечься от своих бесплодных поисков.

– Что вы имеете в виду?

– Можно поспорить, что всякое отравление – это всего лишь нарушение дозировки. Убежден, что любое из веществ, упоминаемых Кристисоном, может при правильной дозировке иметь благотворный эффект или же как-то иначе послужить интересам пациента.

– Да, но установить соотношение между дозой и желаемым эффектом не так просто. Говорю это как человек, который практически каждый вечер подвергается воздействию дурно пахнущих жидкостей.

– Быть может, но именно подобные дела могут принести вам посмертную славу – хотя бы упоминание – в истории медицины, – ответил Джеймс.

На это Кит усмехнулся, и Дункан улыбнулся в ответ, явно не понимая, кто именно из двоих собеседников позабавил его.

Рейвен был гораздо меньше склонен находить эту ситуацию смешной. Он был уверен, что существующий порядок экспериментов в этом доме рано или поздно должен привести к катастрофе. Симпсон предупредил каждого своего знакомого медика, каждого аптекаря, чтобы те сообщали ему о любом потенциальном анестетике. И всякий раз, как кто-то из них обнаруживал искомое, приносил образец в дом на Куин-стрит, где каждый из присутствующих медиков лично испытывал средство. Профессор Миллер, живший по соседству в доме номер пятьдесят один, обзавелся привычкой заглядывать к ним по утрам, проверяя, все ли пережили очередную ночь. До сих пор ни одно из веществ не вызвало ничего более серьезного (или многообещающего), чем головокружение, тошноту или острую головную боль. Но Уилл подозревал, что благодарить за это следует скорее везение, чем здравый смысл. Легко можно было себе представить, как Миллер, ненадолго опоздав, обнаруживает, что участники эксперимента отравились.

– Я бы предпочел обойтись прижизненной славой – по крайней мере, пока не получу докторский патент, – сказал Рейвен.

– О, не нужно драматизировать. Хотя вы правы – экспериментальные испытания связаны с определенными сложностями. Взять хотя бы эти заграничные идеи, что экспериментировать на животных нельзя. Как же тогда определить летальную дозу, как определить действие лекарства, если мы не можем даже осуществить вскрытие объекта?

– Мне кажется, что противники экспериментов на собаках должны сами добровольно принять участие в экспериментах, – предложил Уилл. Ничего такого он в виду не имел, но его забавляло, что Дункан, конечно, примет его всерьез.

– В самом деле. Проблема в том, что физиология собаки слишком далека от нашей, чтобы можно было сделать уверенные выводы. Хотелось бы мне иметь неограниченный источник расходного человеческого материала…

– Как насчет заключенных? – предположил Кит.

Рейвен заметил, как у него блеснули глаза. Бога ради, подумал он, не нужно подавать ему такие идеи.

Но было уже поздно.

– В самом деле, – задумчиво повторил Дункан. – У воров и убийц появилась бы возможность сделать свой вклад в общее благо человечества.

– Тогда почему бы не взять шлюх? – спросил Уилл, и это прозвучало гораздо резче, чем он намеревался.

Джеймс странно покосился на него в ответ, будто прикидывая, что могло скрываться за этим предложением. В воздухе повисло напряжение, которое только подчеркивала царившая в доме тишина. Молчание наконец прервал Кит, который явно решил сменить тему:

– Некоторые яды вредны при любой дозировке, и все же их продолжают прописывать в виде лекарств. Взять, к примеру, ртуть. Вызывает появление язв во рту, выпадение волос и зубов, но, помимо всего этого, – и обильное слюноотделение, что наши доморощенные знатоки истолковывают как восстановление баланса телесных жидкостей. Средневековая дикость.

– Вот почему процветают гомеопаты, – сказал Рейвен. – Аллопатическая медицина часто настолько вредоносна, что у гомеопатии есть неоспоримое преимущество: вам, по крайней мере, не станет хуже, чем уже есть в результате естественного развития болезни.

– Как вам, несомненно, предстоит узнать, Уилл, пациенты обожают пилюли, а доктора только рады им угодить, пока те готовы платить. Полифармация любима шарлатанами не меньше, чем гомеопатия: доктора выписывают средства исключительно сложного состава, а потом выписывают еще и еще, чтобы снять побочные эффекты. Иногда мне кажется, что я говорю со стенкой, когда пытаюсь внушить пациентам, что кратчайший путь к здоровью – это правильное питание и регулярные физические упражнения. Им кажется, что они переплатили, если доктор ушел, не оставив рецепта; они убеждены: чем сложнее состав, тем ученее доктор.

– Но все же, – возразил Дункан, – нам удалось установить эффективность некоторых замечательных средств. И, конечно, другие еще ждут своего открывателя. И я не имею в виду общие места вроде «порошка Грегори». Кто знает, какие болезни мы сможем исцелять с помощью новых средств или, быть может, простой комбинации уже существующих? Моя цель – найти их.

– Хотя, пока вам не удалось решить проблему с экспериментами, – вставил Рейвен, – этой цели вам не достичь.

Джеймс встал и несколько секунд разглядывал Уилла, будто сова, созерцающая мышь-полевку.

– Посмотрим, – наконец сказал он, не повышая голоса, и вышел.

Рейвен вернулся к Кристисону, хотя и без особого энтузиазма. Продравшись еще через несколько страниц, глубоко вздохнул. Знай он название яда, было бы легко установить, какой именно тот оказывает эффект, но он пытался сделать нечто противоположное.

Кит отложил в сторону журнал и поглядел на него.

– Всё в порядке, Уилл? Ты как будто не в себе.

– Это всё, наверное, атмосфера в доме.

Кит кивнул и, откинувшись на спинку кресла, с минуту над чем-то размышлял.

– Большинство случаев, которые тебе случится наблюдать, сопровождая профессора, будут непростыми. Тебе нужно быть к этому готовым.

Рейвен слабо улыбнулся в ответ, думая при этом, что настоящая причина, по которой ему довелось наблюдать так мало нормальных родов, была в том, что ему никогда не дозволялось сопровождать профессора во время визитов к состоятельным пациентам. Так что ему оставались только сложные роды у бедняков.

– Тебе будет полезно чем-нибудь отвлечься, – продолжил Джордж. – Какое-нибудь дело, не связанное с медициной, чтобы проветриться и обрести новые перспективы. А?

Он не слишком удачно делал вид, будто перебирает в уме разнообразные возможности, но Уилл заподозрил, что Кит задумал что-то совершенно определенное.

– Я открыт для любых предложений, если они избавят меня от Кристисона.

– Ты когда-нибудь слышал о фотографии?

Рейвен поднял на него заинтересованный взгляд. Фотографией назывался особый способ фиксировать изображение на специально подготовленной бумаге, куда более точный, чем рука самого именитого художника.

– Слышал, да. Но, признаюсь, ни разу не видел. А вы знаете кого-то, у кого есть камера?

– Я знаю двух джентльменов, признанных мастеров этого искусства. Ты, должно быть, помнишь моего друга Дэвида Хилла. Он заглядывал сюда пару дней назад.

Уилл кивнул. Он смутно помнил, как Кит представлял своего приятеля Симпсону, но подробностей не уловил, потому что как раз выходил из дома, чтобы забрать в городе какие-то химикалии для Дункана.

– У них с партнером, Робертом Адамсом, студия на Кэлтон-хилл. Они используют совершенно новый процесс, так называемую калотипию. И попросили доктора Симпсона позировать для фотографического портрета. Но я сомневаюсь, чтобы он смог усидеть на месте достаточно долго; профессор – исключительно непоседливая личность.

Рейвен улыбнулся, представив себе Симпсона, пытающегося сохранить неподвижность на протяжении хотя бы тридцати секунд.

– А вот ты, с другой стороны, подошел бы идеально. Они ищут моделей с интересными лицами. Может, тебе хотелось бы для них попозировать?

Уиллу не понравилась мысль о том, что у него «интересное» лицо. В среде медиков это слово редко служило комплиментом.

Ему стало любопытно, что Кит имел в виду – собственно его черты или шрам, который пусть и поджил, но все равно бросался в глаза.

– В качестве модели?

Джордж кивнул.

– Я сегодня видел мистера Хилла. Предлагаю нанести им визит завтра с утра. Когда свет поярче – это важно для процесса.

– Почту за честь.

Кит улыбнулся – одобрительно, но в то же время как-то выжидающе.

– Ты ведь ходил куда-то с горничной, Сарой, в воскресенье, верно?

Рейвен почувствовал себя довольно неуютно. Он и не подумал, что у их похода могут быть какие-либо последствия, помимо его доклада Симпсону об ораторском искусстве Гриссома, превратившим скромность в орудие самовосхваления.

– А что?

– Если у тебя с ней хорошие отношения, то, быть может, ты сумеешь убедить ее присоединиться к нам. Их особенно интересуют простые женщины. Мне кажется, из нее выйдет превосходная модель.

Именно это Джордж явно и имел в виду с самого начала, как и подозревал Уилл. Хилл, должно быть, мельком увидел Сару, когда заходил с визитом, и именно она его и заинтересовала. Кит искал предлога, чтобы позвать ее в ателье, и Рейвен лишь послужил инструментом.

Он, однако, не возражал. Уж лучше быть инструментом Кита и Хилла, чем Дункана, и, если появится предлог выбраться из окутанного унынием, точно саваном, дома, Уилл мог это лишь приветствовать.

 

Глава 29

Сара зажмурилась, когда ледяной ветер хлестнул ее по лицу, но выйти на улицу было таким облегчением… Еще только приоткрыв дверь, она почувствовала, будто приподнимает крышку с кипящего горшка. Дом номер пятьдесят два погрузился в мрачное уныние, и горничная по опыту знала, что это продлится еще день или два.

У Симпсона было обыкновение время от времени запираться у себя в спальне, когда кончались запасы энергии и энтузиазма, истраченные на то, с чем ему приходилось сталкиваться каждый день. Насколько она поняла, очередной визит окончился неудачно и доктор винил себя. За тот год, который Сара успела проработать на Куин-стрит, она успела понять, что Симпсон всегда щедро делится своими успехами, но обратной стороной медали было то, что он очень близко к сердцу принимал собственные неудачи.

Так что когда Саре предложили визит к фотографу, она ухватилась за эту возможность, пусть у Линдсей и были серьезные сомнения насчет приличий.

– Слыханное ли это дело? – говорила кухарка, яростно вымещая свое оскорбленное чувство благопристойности на замешиваемом тесте. – Горничная сопровождает джентльменов в прогулке по городу!.. Ничего хорошего из этого не выйдет, вот увидишь.

Сара не сомневалась, что она и вовсе запретила бы ей идти, но доктор Кит лично попросил отпустить ее, не сказав, зачем именно ему это нужно. Кухарка же кипятилась оттого, что ее запрет на утренние дежурства был снят по настоянию Кита. Сара знала: ей еще придется за это расплачиваться – дополнительной работой по дому и постоянным ворчанием Линдсей. И все же она намеревалась сполна насладиться их визитом, пока у нее была такая возможность.

Девушка думала, что во время прогулки им с Рейвеном удастся поделиться новостями по поводу Рози и Иви. Она как раз штудировала трактат Кристисона о ядах (Уилл отдал ей книгу, совершенно оставив попытки почерпнуть там что-либо полезное), но это оказался на удивление пухлый том, а времени было не так много. Книга ее просто очаровала, но до сих пор ей так и не удалось наткнуться на что-либо, могущее относиться к интересующим их случаям. Как бы ей хотелось иметь возможность читать весь день напролет… Счастливчики студенты, подумала она.

Рейвен был непривычно молчалив, будто подхватил грустную атмосферу дома, как подхватывают болезнь. Он частенько бывал угрюм, но, как правило, за словом в карман не лез, пусть даже это было что-нибудь не слишком подобающее. И особенно если это было что-то неподобающее.

Уилл молча шагал рядом, сунув руки в карманы, и время от времени пинал выбитые из мостовой камни.

– Каким образом он тебя на это уговорил? – спросила Сара, кивнув в сторону Джорджа, который шел впереди, разглагольствуя о прекрасных погодных условиях и о том, как это удачно для сегодняшнего предприятия.

– Он подумал, что мне надо отвлечься.

– А это так?

– Полагаю, да. Я словно потерял почву под ногами. Такое ощущение, будто избранная мною профессия обречена вечно проигрывать битву.

Сара сразу ощетинилась в ответ на это помпезное заявление: ну конечно, он – центральная трагическая фигура. Вечно мужчины уверены, что мир вращается вокруг них, – обычно потому, что так оно и есть.

– Какая эгоцентричная точка зрения, – заметила она, постаравшись изгнать из голоса раздражение, хотя оно все равно прозвучало в ее словах.

– Тебе-то откуда об этом знать?

– Ты забываешь, что некоторые были бы счастливы твоим сложностям. Учиться какой бы то ни было профессии, – добавила она со значением.

Рейвен, к ее удивлению, смутился. В отличие от многих мужчин, он, по крайней мере, прислушивался к ней.

– И все же от этого не легче каждый день сталкиваться лицом к лицу со страданиями и смертью.

Сара поглядела ему в лицо, отметив и темные круги под глазами, и шрам, до сих пор ярко выделявшийся у него на щеке, и почувствовала, что больше не злится.

– Бабушка как-то рассказала мне о царе, который все искал одну мысль, которая послужила бы утешением в трудную минуту, но и в счастье помогла бы держаться настороже.

Уилл поднял на нее любопытный, хотя и не слишком доверчивый взгляд.

– Один мудрец сказал царю всего три слова: «И это пройдет». Доктор Симпсон вскоре выйдет из своей комнаты. Я знаю, потому что раньше бывало и похуже.

– В каком смысле?

– Ты ведь заметил, что миссис Симпсон в трауре?

– Думаешь, мне могло прийти в голову, что это новая мода?

– Они потеряли дочь в феврале. Мэри Кэтрин. Ей как раз должно было исполниться два года. А до этого умерла их первая дочь, Мэгги. Ей было четыре.

– От чего же они умерли?

Будь это кто-то другой, Сара сочла бы этот вопрос бесчувственным и грубым. Но она уже достаточно привыкла к обществу медиков, чтобы не удивиться. Было бы странно, не попроси он у нее объяснения.

– Мэгги я не застала, – ответила она. – А Мэри Кэтрин умерла от скарлатины. Это было ужасно. Она все плакала, просила пить, но не могла сделать и глоточка.

– Прости, – сказал он. – Трудно смотреть, как умирает ребенок.

– Трудно вообще смотреть, как кто-то умирает, разве нет?

Рейвен задумался.

– Некоторые смерти наблюдать легче других.

– Полагаю, тебе проще судить, хотя и я навидалась достаточно.

– Да неужели, – ответил он довольно скептически.

Сара резко остановилась.

– Моя мать умерла родами, а отец вскоре последовал за ней. Из-за разбитого сердца, так сказал доктор. Так я сюда и попала. У меня никого не осталось, а наш викарий знал доктора Симпсона.

Уилл, по крайней мере, имел совесть смутиться.

– Прости, если я повел себя бесчувственно. Издержки профессии.

Они прошли в молчании еще несколько ярдов; Джордж шагал впереди, бодро преодолевая подъем. Несмотря на холод, день был ясным; ветер разогнал туман, и в безоблачном небе сияло солнце. Они поднимались все выше на Кэлтон-хилл, и Эдинбург остался внизу; вид на город распахивался на все четыре стороны. На севере можно было видеть даже реку Форт; водная гладь залива была усеяна парусами: суда направлялись в порт Лита или навстречу, в открытое море. Новый город тоже был прекрасно отсюда виден: четкие геометрические линии, стройные ряды домов, которые так отличались от хаоса узких улочек Старого города. Эти линии говорили о порядке, об элегантности, но еще и о правилах – строгих, суровых, ненарушимых.

Рейвен заговорил опять, и на этот раз его голос звучал более живо:

– Весь этот мрак и уныние как будто совершенно не затронули мисс Гриндлей, ты не находишь?

И действительно, всю неделю Мина пребывала в превосходном настроении.

– Как ты думаешь, почему? – продолжал он.

– Думаю, нам нужно благодарить за это твоего знакомого, Битти.

– Битти?

Быть может, ей показалось, но Сара заметила, что при упоминании этого имени Рейвен почувствовал себя неловко. Она думала, что они друзья, но медики, как она заметила, иногда охладевали друг к другу по видимо не объяснимым причинам.

– Да. Они в последнее время видятся довольно часто.

Уилл кивнул.

– Теперь, когда ты об этом сказала, я припоминаю запах его одеколона – я тогда как раз вернулся от пациента с доктором Симпсоном.

– Я думала, ты будешь удивлен, – сказала Сара.

– Почему?

– Я никогда бы не подумала, что Мина может заинтересовать такого, как Битти. Она старше его, и я не думаю, чтобы он страдал от недостатка внимания со стороны юных барышень.

Рейвен фыркнул:

– Да ты ревнуешь.

– Не смеши меня. Что мне в нем может понравиться?

– То же, что и остальным женщинам, – по крайней мере, подавляющему их большинству. Как ты и сказала, он не страдает от недостатка внимания со стороны дам.

– Да ты ревнуешь, – парировала Сара.

Уилл пропустил выпад мимо ушей.

– Битти старше, чем кажется, и он как-то сказал мне, что устал от пустого флирта. Мне кажется, он мог найти в Мине что-то, чего нет у других женщин.

– Да, – ответила она. – Имя и связи мужа ее сестры.

Рейвен был явно поражен ее прямотой, и Сара подумала, что опять забыла свое место.

– Я говорю это лишь потому, что не хотела бы видеть Мину обманутой.

– Твое предположение, может, не так уж и дико, – ответил Уилл. – Но, с другой стороны, пусть Мине и хочется замуж, мне не кажется, что она настолько наивна в этих вопросах. Кто знает, что они увидели друг в друге… Быть может, она вполне сознает, что связи доктора Симпсона дают ей определенное преимущество, и не станет отвергать из-за этого чьи-то ухаживания.

Сара нахмурилась.

– У тебя это звучит, будто какая-то сделка. Вполне разумно, но как-то бесчувственно.

– В браке бывают вещи и похуже, чем отсутствие чувств.

– Что ты имеешь в виду?

У Рейвена сделался такой взгляд, что она поняла: объяснений она не дождется.

– Давай просто скажем так: если ты потеряла своего отца слишком рано, то я своего – слишком поздно.

Они завернули за угол Королевской обсерватории, торопясь догнать доктора Кита, и Сара запнулась за торчащий из мостовой булыжник. Рейвен подхватил ее под локоть, да так и не отпускал. Руки у него были сильные, крепкие, и горничная обнаружила, что нисколько не возражает.

– Тебя интересует фотография? – спросил он.

– Не могу сказать, что много об этом знаю, но доктор Кит показывал мне свои дагерротипы. Из путешествий по Сирии и Палестине.

– Повезло тебе, – сказал Уилл и улыбнулся – в первый раз за день.

 

Глава 30

К тому времени, как они дошли до Рок-хауса, настроение у Рейвена было уже гораздо лучше: прогулка пошла на пользу, как и предсказывал добрый доктор Джордж. Приходилось признать, что разговор с Сарой тоже сыграл свою роль. Вероятно, Уилл просто испытывал облегчение от того, что они могут мирно беседовать – в сравнении с тем, как обстояли дела, когда они только познакомились. В любом случае приятно было просто разговаривать с ней – без постоянного обмена колкостями.

Он даже вдруг обнаружил, что улыбается – впервые за несколько дней без малейшего ощущения боли или неловкости в левой щеке.

Рок-хаус оказался двухэтажным зданием с небольшим двориком впереди, в котором сеял брызги небольшой фонтан в виде греческой урны. Отсюда было рукой подать до Принсес-стрит, и все же дом, окруженный деревьями, казался таким далеким от городского шума и пыли. Кит постучался в дверь, но, к их удивлению, долго никто не открывал.

– Полагаю, они в саду, – пояснил он, пока они стояли в ожидании под дверью. – Они обычно делают свои фотографии под открытым небом, – тут Кит ткнул пальцем вверх. – Ради освещения.

Дверь наконец распахнулась, и их приветствовала женщина в фартуке, но без какого бы то ни было чепца. Когда она подняла руку, чтобы заправить за ухо выбившуюся из прически седеющую прядь, стало видно, что ладони у нее испачканы чем-то черным.

– Добрый день, мисс Манн. Нас ожидают.

– Да, конечно, доктор. Заходите. Все расположились позади дома.

Она повернулась и повела их сквозь дом в сад. Рейвен последовал за Китом, оставив Сару закрывать за ними дверь.

– Мисс Манн – ассистент мистера Хилла и мистера Адамсона, их незаменимая помощница, – пояснил Джордж, когда они шли друг за другом по узкому коридору.

Визитеры вышли в сад, где, казалось, собралась бо́льшая часть мебели со всего дома. Тут стояли стол, стулья, ковры, висевшие на специальных подпорках, будто бы вдоль стен, и птичья клетка: все вместе это выглядело будто уголок хорошо обставленной гостиной. Двое мужчин суетились возле камеры, устанавливая ее в нужное положение. Они были настолько поглощены своим занятием, что совершенно не заметили прибытия гостей. Манн громко прочистила горло, и они оба одновременно подняли головы.

– А, Джордж… Я смотрю, ты привел нам пару добровольцев, – сказал один из них так, будто бы все это не было тщательно организовано заранее. У говорившего было живое, подвижное лицо, обрамленное гривой волос. Он подошел и с энтузиазмом пожал им руки – всем, включая немало удивленную этим Сару.

– Дэвид Октавиус Хилл, к вашим услугам. А это, – тут он помахал рукой в направлении своего компаньона, – мой добрый друг и коллега мистер Роберт Адамсон.

Адамсон был моложе, худой, хрупкого телосложения. Он лишь кивнул им и продолжил свою работу.

– Мистер Адамсон – технический гений нашего предприятия, – продолжил Хилл. – Он освоил метод калотипии. Я в жизни не смог бы повторить этот процесс, хотя он постоянно происходит перед самым моим носом, и, думаю, вряд ли когда-нибудь смогу. Я же, со своей стороны, организую то, что будет на изображении. Вместе мы творим искусство.

Рейвену эта фраза показалась чересчур напыщенной, но он поменял свое мнение, когда ему показали плоды их труда. Особенное впечатление на него произвел памятник сэру Вальтеру Скотту. Снимок был сделан еще до завершения строительства, и четкость изображения, точность деталей была просто поразительна: мгновение, замершее во времени.

– Чтобы сделать этот снимок, нам пришлось залезть вместе с камерой на крышу Королевского института, – сказал Хилл.

Дальше в альбоме были в основном портретные изображения сурового вида джентльменов в темной одежде. Прежде чем он успел спросить, кто все эти исключительно серьезные люди, зазвенел дверной колокольчик, и Хилл поспешил открыть дверь.

Вернулся он с еще одной гостьей, худощавой дамой, бывшей по меньшей мере на голову выше его ростом.

– А вот и мисс Ригби, – провозгласил Хилл. – Писательница, покровительница искусств, она очень поддерживает наше дело.

– Не говоря уж о том, что иногда я служу им моделью, – сказала Ригби, снимая с головы шляпу. – Конечно, когда вас удается оттащить от ваших тучных великомучеников из Свободной церкви, – добавила она, махнув рукой в сторону отпечатков, которые разглядывал Уилл. – Мистер Хилл потратил неимоверное количество времени на всех этих священников для своего грандиозного полотна, посвященного расколу. Но, между нами говоря, не думаю, что оно когда-либо будет закончено. К счастью, он несколько расширил поле своих художественных поисков.

Ригби разглядывала Рейвена так пристально, что он почувствовал себя не в своей тарелке – она будто оценивала его, точно лошадь. Уилл инстинктивно принялся оглядываться в поисках Сары, хотя ему самому было не слишком ясно, какую помощь он рассчитывал от нее получить. Но она была уже на другом конце сада, глядя, как Адамсон и Манн настраивают камеру.

– Мне кажется, вы найдете фотографии из Ньюхэйвена гораздо интереснее, – заметила Ригби, наблюдая за тем, как Рейвен переворачивает страницы со все новыми священнослужителями одинаково угрюмого вида.

Вдруг его рука замерла – он узнал лицо, неодобрительно косившееся на него из альбома.

– А вот этого я знаю, – сказал он. – Преподобный Малахия Гриссом.

– Вы ведь не принадлежите к его пастве?

Тон, которым Ригби задала этот вопрос, ясно показывал, что утвердительный ответ не слишком ее обрадует.

– Нет, но мне случилось присутствовать на одной из его проповедей. Он обвинял нескромных женщин в том, что они разжигают похоть в мужчинах. Ополчился на продажных женщин.

Ригби хитро улыбнулась.

– Ополчился? Вот как это теперь называется…

Рейвен поднял на нее взгляд.

– Простите, я не совсем понимаю.

Она обладала поразительно высокой и тонкой фигурой; ее волосы были уложены в тугие букли по сторонам головы. Говорила с уверенностью и апломбом, поразительными в даме из высшего общества, которой она, бесспорно, являлась, – и все же с готовностью обсуждала довольно щекотливые темы с мужчиной, которому только что была представлена. У Уилла в голове внезапно возникла картина, как мисс Ригби перекидывает Гриссома через колено, чтобы хорошенько отшлепать.

– Насколько я слышала, преподобный хорошо знает, о чем говорит. За суровыми обвинениями, как правило, прячутся постыдные делишки.

– Вы говорите, что он… общался с проститутками?

– Не общался, нет, мистер Рейвен. Использовал их. Эксплуатировал.

Это слово, так небрежно произнесенное Ригби, прозвучало у Уилла в ушах подобно раскату грома.

Он в равной степени восхищался этой женщиной – и страшился ее. Она как будто стала даже еще выше ростом, или, наоборот, это Рейвен словно съежился при мысли о том, что бы она подумала о нем, узнай, что он тоже использовал Иви.

– Но как человеку его положения может сойти с рук такое поведение?

– Слабость гордого человека в том, что он считает всех вокруг себя дураками. И ходит в такие места, где, как он полагает, его не узнают. Но нашему почтенному пастору следовало бы забраться подальше, чем Лит и Ньюхэйвен. Он забывает, что даже проститутки иногда ходят в церковь.

Тут их разговор был прерван, поскольку Хилл решил, что Рейвену пора позировать.

Его усадили на обитый материей стул рядом с птичьей клеткой и осмотрели его лицо со всех сторон. Несколько раз заставили менять положение рук, прежде чем Хилл был наконец удовлетворен.

Манн подала Адамсону деревянный ящичек, который тот ловко вставил в заднюю часть камеры, затем наклонился к аппарату, с головой накрывшись куском материи, и снял крышку с передней части аппарата, после чего Манн принялась отсчитывать секунды, глядя на карманные часы.

Уиллу казалось, что он сидел совершенно неподвижно, но Адамсон покачал головой.

– Вы двинули рукой, – устало сказал Хилл.

– Для экспозиции необходима полная минута, – со вздохом упрекнула Манн. – Пойду принесу еще бумаги.

Рейвен попытался позировать во второй раз, причем теперь ему подсунули под локоть коробочку, заверив, что благодаря черному цвету на снимке ее видно не будет. Уилл был уверен, что высидел всю минуту совершенно неподвижно, но ни Хилл, ни Адамсон не выглядели слишком довольными.

– Когда позируют дети, мы располагаем их так, чтобы казалось, будто они спят, – пробормотала себе под нос Манн. – Может, стоит попробовать?

Предложение это, как оказалось, было скорее упреком, чем руководством к действию, и Рейвен был освобожден от роли натурщика. Вскоре он уже сидел, пытаясь согреться чашечкой чаю, и наблюдал, как Хилл усаживает перед камерой Сару.

Ее усадили в кресло, попросили слегка повернуть голову и подпереть ее рукой – получилось весьма изящно. На плечи набросили лиловую шаль, а волосы собрали в небрежный узел на затылке. Хилл, отступив на шаг, внимательно оглядел ее с разных сторон и наконец заявил, что вполне доволен композицией. Потом он попросил Сару сидеть абсолютно неподвижно, метнув при этом выразительный взгляд в сторону Рейвена.

У горничной, однако же, не возникло никаких сложностей. Она оставалась совершенно неподвижной, будто впала в некий транс.

И здесь она была не одинока. Уилл вдруг поймал себя на том, что глядит, точно завороженный, на ее лицо с очень бледной, почти белой кожей, на волосы, в которых вспыхивали золотистые искры. На него снизошло чувство покоя, будто ее безмятежная неподвижность оказалась каким-то образом заразительна.

– Вы выглядите таким расслабленным, – тихо заметил Генри, проходя мимо. – Какая жалость, что вы не смогли принять подобную позу раньше.

 

Глава 31

Сара наблюдала, как Манн осторожно извлекает из камеры рамку с бумагой, обращаясь с ней, точно с новорожденным младенцем. Казалось, она полностью сосредоточена на том, что делает, однако же заметила интерес девушки.

– Вы превосходная модель, мисс Фишер. Вы вполне могли бы позировать художнику.

Это была приятная мысль, но Сара не могла представить, откуда у нее могло взяться столько времени.

– Мне страшно любопытно узнать, что будет дальше, – сказала она. – Калотипия – это ведь химический процесс, верно?

Манн посмотрела так резко, что Сара испугалась, будто сказала что-то не то.

– Или я ошибаюсь?

– Нет, вы вполне правы. Я просто была изумлена. Большинство наших моделей склонны думать, что это работа ангелов или фей. И это священники… Вы интересуетесь химией?

– Я прочла книгу профессора Грегори, но у меня пока не было возможности испробовать знания на практике.

Манн явно понравился ответ, а это, в свою очередь, понравилось Саре.

– Хотите, пойдемте со мной. Я могу показать вам, как это делается.

– Мне бы очень этого хотелось, – ответила горничная.

Они вместе пошли через дом, причем Манн все так же бережно прижимала к груди рамку.

– Вы превосходно следовали инструкциям мистера Хилла, – сказала она.

– Я горничная. Я привыкла делать то, что мне говорят.

– Вы удивитесь, но самым услужливым людям часто бывает сложно выполнять наши инструкции, в то время как самые могущественные готовы смириться ради портрета. Мне как-то случилось делать снимок с короля Саксонии, и, будь вы с нами в этот день, вы могли бы поверить, что я – монарх, а он – мой подданный.

– Вы фотографировали короля?

– Да. Он как-то заглянул в Рок-хаус без предупреждения: прослышал о мистере Хилле и мистере Адамсоне еще у себя на родине. Обоих джентльменов не было дома. Я сказала ему, что могла бы произвести процедуру сама, и он с радостью согласился.

Сара была поражена. Она подумала о наглеце с сальными глазками, который катал пилюли в какой-то миле от этого места. Очевидно, не все заказчики считали, что для их обслуживания «годится только мужчина».

– И ему понравился результат?

– Очень. Он сказал, что поместит портрет на почетное место у себя во дворце. Хотя имя Джесси Манн не столь известно, как имена Хилла и Адамсона, и подозреваю, не оно будет стоять под портретом.

– Это несправедливо, – сказала Сара.

Манн не ответила, потому что сказать на это было нечего.

Она провела гостью в комнату, где окно было заклеено газетами, чтобы не пропускать свет, пояснив:

– Подготовка бумаги для калотипии требует почти полной темноты.

Сара по привычке повернулась, чтобы закрыть дверь.

– Оставьте пока, иначе я не смогу вам ничего показать.

– Конечно.

Манн указала на стол, где теснились склянки и неглубокие подносы.

– Лист бумаги хорошего качества погружается в раствор нитрата серебра, а потом – в раствор йода. Когда йодированная бумага высыхает, ее опять погружают в смесь галлиевой кислоты и нитрата серебра, потом вставляют в рамку, которая крепится к задней части камеры.

Манн подняла правую руку, на которой виднелись черные пятна.

– Это темное искусство, – сказала она. – Нитрат серебра оставляет на коже следы.

– А как вы попали на службу к мистеру Хиллу и мистеру Адамсону? – спросила Сара, наблюдая, как мисс Манн прикрепляет лист бумаги к деревянной рамке.

– Мой брат Александр дружен с мистером Хиллом, – ответила она. – Я сторонница Свободной церкви и стала помогать ему с фотографиями для его картины «Раскол». Но с тех пор Александр так увлекся фотографией, что мне иногда кажется: картину он никогда не закончит.

– А что именно должна изображать эта картина?

– Собрание в Тенфил-холле, после которого с Генеральной ассамблеи удалились больше двух сотен священников и старост общин. И поскольку мистер Хилл намеревается изобразить всех присутствовавших на собрании, он хочет с помощью калотипии запечатлеть их лица, чтобы потом писать с фотографий.

Саре вспомнилась бабушка, которая делилась мудрыми наблюдениями не менее щедро, чем лекарственными травами. Где мужчины, там и споры, сказала как-то она. Собери десятерых в одной комнате, и скоро у тебя будут две группы по пять человек.

Горничная смотрела, как Манн сосредоточенно подготавливает следующую рамку.

– Вы, должно быть, превосходно знаете химию.

– Только в том, что касается фотографических процессов. Мистер Адамсон – терпеливый учитель. А почему вы спрашиваете?

Сара немного помолчала. Ей почему-то казалось нечестным говорить об этом, хотя она не собиралась никого обманывать.

– Одна моя знакомая недавно умерла, и когда ее нашли, то все ее тело было сведено судорогой, будто с ней случился какой-то припадок. Похоже, есть вероятность, что она отравилась, но, пока не пойму, чем именно, я так никогда и не узнаю, была ли ее смерть случайной или…

Сара не стала продолжать.

Манн опустила рамку.

– Мне страшно жаль это слышать, – сказала она, положив испятнанную нитратом серебра руку Саре на плечо. – Возможно ли, что ваша подруга могла добровольно причинить себе вред? То есть были ли у нее причины?

– Думаю, она была в очень тяжелом положении. Но как она могла выбрать средство, которое причиняет такие тяжкие страдания? В этом нет никакого смысла.

– То, что вы описываете, напомнило мне кое о чем, – сказала мисс Манн. – Одна моя родственница страдала от нервических припадков. Ей прописали лекарство, тоник, который помогал ей некоторое время, но она все увеличивала дозу. От этого у нее случались судорожные конвульсии, и в конце концов она умерла. Тело долгое время сохраняло скорченную позу, и были опасения, что не получится похоронить ее должным образом. Ну, понимаете, уложить в гроб.

– А вам известно, что это был за тоник?

– Да. В нем содержался стрихнин.

 

Глава 32

На обратном пути, когда они спускались с Калтон-хилл по направлению к Принсес-стрит, улицы казались гораздо более оживленными. Ветер донес до Сары гудок, и, опустив глаза, она увидела невдалеке пар, поднимавшийся от новой станции «Северный мост». Это было непривычное зрелище – облака, поднимающиеся откуда-то снизу. Она всего раз ездила поездом, и это путешествие показалось ей чересчур шумным и пугающим.

Кита с ними не было; он остался в Рок-хаусе на обед. Сара объяснила, что ей необходимо вернуться на Куин-стрит к своим обязанностям, и думала, что ей придется возвращаться одной, но Рейвен объявил, что у него тоже имеются срочные дела. Горничная не была уверена, правда ли это, учитывая, что добровольное затворничество Симпсона все еще продолжалось, и позволила себе на минутку представить, будто Уилл предпочел ее общество приятному обеду в компании Хилла и Адамсона, а также удивительной мисс Манн и не менее удивительной, хотя и на иной лад, мисс Ригби.

Однако стоило ему заговорить, и она поняла, что его основным мотивом было, скорее всего, нетерпение – ему хотелось поделиться откровениями Ригби.

– Преподобный Гриссом использует продажных женщин? – переспросила Сара, стараясь говорить потише, чтобы ее не услышал случайный прохожий. – Она, конечно же, ошибается?

– Она с абсолютной уверенностью утверждает, что он прекрасно известен среди шлюх Ньюхейвена и Лита. Разве так трудно в это поверить?

Девушка поймала себя на том, что некое внутреннее чувство долга не дает ей поверить в слова мисс Ригби, и задумалась, почему это. Почему репутация пастора должна быть выше сомнений? Очень может быть, что мисс Ригби ошибалась либо даже намеренно распространяла ложь (по крайней мере, говорила о «жирных великомучениках», как она их называла, безо всякого уважения), но Сара не могла себе представить, что кто-то мог высказывать настолько серьезные обвинения безо всяких на то оснований.

– Думаю, тебе легче в это поверить, – сказала она, отчего Рейвен слегка покраснел.

– Сильно сомневаюсь, что я был единственным студентом, повинным в подобном поведении, точно так же, как Гриссом наверняка не единственный пастырь. И поскольку он вхож в дом Шилдрейков, я спрашиваю себя, где еще он мог оставить свое семя.

– Ты предполагаешь… – спросила Сара чуть ли не шепотом и резко остановилась, не в силах произнести эти слова.

– Помнишь, на проповеди он напустился на женщин за соблазны, которыми они опутывают мужчин. Мисс Ригби полагает, что он сам частенько поддавался подобным искушениям. Гриссом – пастор Шилдрейков. Роуз должна была посещать его службы, и – я уверен – он часто бывал у них в доме, потому что, как я слышал, мистер Шилдрейк много вкладывает в его новый приход.

Сара вспомнила, каким нелепым показался ей этот надутый маленький человечек. Она вполне могла представить себе, что он ходит к проституткам ради удовлетворения своей похоти, но горничные – это совсем другое дело.

– Да как Роуз могла захотеть иметь с ним что-то общее? – спросила она.

– Он важный человек. Положение в обществе, влияние, всеобщее уважение – все это могло увлечь юную женщину, которой все это недоступно. И если она от него забеременела, он мог оказаться в сложном положении.

Сара вздрогнула, будто ее ждал допрос с пристрастием уже лишь за одни мысли о том, что такое возможно. Одно дело было считать преподобного Гриссома лицемером, и совсем другое – предполагать, будто он способен на убийство.

– Мы ищем что-то, что объединяло бы смерти Роуз и Иви, – напомнила она Рейвену. – После разговора с мисс Манн я склонна верить, что причиной их смерти мог быть стрихнин. Она знала женщину, которая умерла от стрихнина очень похожим образом. А у Гриссома с Иви нет ничего общего.

– Разве нельзя предположить, что его аппетиты завели его не только в Ньюхэйвен, но и в Кэнонгейт?

– Я, конечно, еще могу поверить, что преподобный считал, будто подальше от города никто его не узнает. Но уж, конечно, он не пошел бы по шлюхам в полумиле от собственной церкви?

– Подобный человек может верить, что он вне любых подозрений. Пусть даже кто-то увидел, как он входит или выходит из веселого дома, Гриссом всегда мог бы сказать, будто его интересуют души, а не тела, и что он пытается наставить несчастных женщин на путь истинный. Слово шлюхи против слова пастыря – да кто ей поверит?

Саре пришлось признать справедливость этого утверждения, но по этой же причине Гриссому было совершенно нечего бояться со стороны Роуз.

– Или слову служанки, которая утверждает, будто беременна от отца церкви…

– Если только Гриссом не боялся, что ей поверят хозяева. Зачем бы ей лгать о чем-то настолько чудовищном?

Сара, не сдержавшись, посмотрела на него с упреком.

– Как горничная, могу сказать, что нахожу это совершенно невероятным. Хозяева дома ни в коем случае не допустили бы скандала. Беременная горничная – это позор для семейства, но обвинения в адрес их духовного пастыря были бы уж и вовсе невообразимы. Нет, твоя гипотеза не выдерживает никакой критики. К тому же ты не нашел причины, по которой он мог бы захотеть причинить вред Иви.

Сара повернулась к нему, ожидая, что он ответит, но Рейвен глядел куда-то вперед, вдоль по Лит-стрит.

– Ты когда-нибудь видел его вблизи от дома, где жила Иви? – спросила она.

– Я его уже где-то видел, еще до того, как мы пошли на ту службу, – но нет, не припомню, чтобы он встречался мне поблизости от Кэнонгейта. И уж точно я не видел его в ту ночь, когда умерла Иви. Одна ее подруга сказала, что единственным человеком, кто заходил к ней той ночью, была женщина.

– А кто такая эта подруга?

Уилл не ответил. Вместо этого он схватил Сару за талию и силой втянул в узкий темный проулок. Только что она шла по залитой солнцем улице, а в следующую секунду оказалась прижатой к стене в мрачном сыром промежутке между двумя домами.

– Бога ради, да что ты делаешь? – попыталась спросить она, но Рейвен зажал ей рот ладонью.

Сара попыталась оттолкнуть его пальцы одной рукой, упершись ему в грудь другой, но он был таким сильным и гибким… Гораздо сильнее ее самой.

Ее возмущение быстро уступило место испугу. Что он задумал? Что хочет ей сделать? Так вот почему он вызвался сопровождать ее из Рок-хауса совсем одну… Она попыталась вывернуться из его рук, но Уилл лишь сильнее сжал пальцы. В отчаянии она заглянула ему в глаза и наткнулась на совершенно безумный взгляд; она увидела, как у него расширяются зрачки. Продолжая удерживать ее одной рукой, он прижал палец второй к губам и повел взглядом в сторону улицы.

Сара услышала приближающиеся голоса двух мужчин. Один – низкий, хрипловатый, другой – тонкий и гнусавый. Мимо промелькнули две фигуры: похожий на грызуна тип, который казался еще мельче рядом со вторым – странным, гротескным созданием. Его она почти не успела разглядеть, потому что шел он быстро, гигантскими неуклюжими шагами. Необычайно уродливый переросток, явно страдавший от некоего жуткого заболевания, из-за которого одни части его тела стали непропорционально больше других.

Голоса удалялись; Сара опять посмотрела на Рейвена и увидела, что тот напряженно ждет, не повернут ли они обратно.

Тут ее осенило, что это, должно быть, те самые люди, которых он все время выглядывает в толпе. Она поняла, почему он оказался у них в долгу, и ей было только стыдно, что она не сообразила этого раньше.

Иви попросила у него денег – срочно. И Рейвен одолжил их у этих людей, хотя знал, что у него нет возможности быстро выплатить долг; он осознанно подверг себя риску, чтобы помочь ей.

Сара едва осмеливалась дышать; ее взгляд уперся в шрам, который почти не скрывала еле отросшая борода. Ей вспомнилось, как ужасно он выглядел, когда впервые появился на Куин-стрит: глубокий порез на щеке, стянутый кетгутом, синяки по всему телу… Те, кто сделал это с ним, были всего в нескольких ярдах. Сара стояла совершенно неподвижно, тихо, как мышка, не смея издать ни звука, пока не минует опасность.

Еще долго после того, как шаги затихли, они с Уиллом стояли в неподвижности – их лица разделяла какая-то пара дюймов – и едва осмеливались дышать. Они по-прежнему глядели друг другу в глаза, и тревога Уилла сменилась чем-то другим. Ее рука до сих пор лежала у него на груди, и она чувствовала, как неистово бьется сердце медика. Она была уверена: и он слышит, как колотится ее.

Сара испытывала непривычные ощущения в самых странных местах. Ей хотелось ощутить его губы на своих, хотелось, чтобы он притянул ее поближе.

Но Рейвен отступил. Осторожно подкравшись к выходу из проулка, он рискнул выглянуть наружу. Мгновение ушло. Чары разрушились, и Сара ощутила прилив облегчения, что ничего не случилось. И все же, когда девушка вновь ступила на улицу, залитую солнечным светом, она вся дрожала с головы до ног – и не от страха.

 

Глава 33

За ночь землю прихватило ледком; Уилл шел, сопровождая Симпсона, вдоль по Принсес-стрит, осторожно ступая по скользким булыжникам мостовой. Хмурое небо над головой грозило снегопадом. Дополнительную препону создавал пес Глен, который явно вознамерился обмотать его поводком: он скакал и метался из стороны в сторону, то и дело оскальзываясь на булыжниках.

Они опаздывали или приближались к этому, что было особенно обидно, учитывая, что Рейвен не горел энтузиазмом относительно цели их путешествия. На сегодня его освободили от обязанностей ассистента на лекции профессора, поскольку Сайм должен был проводить хирургическую операцию и Симпсон считал, что Рейвену полезно будет понаблюдать. Успев походить у Сайма в учениках, Уилл полагал, что наблюдал он достаточно, и не испытывал желания повторять этот опыт. Но у него хватило ума не спорить с профессором в том, что касалось учебы.

Они шли пешком, вместо того чтобы быстро и с комфортом ехать в бруме, поскольку – после окончания затворничества Симпсона – Кит с энтузиазмом проповедника втолковывал ему, какую пользу принесут простое питание, свежий воздух и физические упражнения. Симпсон терпеливо его слушал и явно раздумывал над его словами, решив, однако, что двух компонентов из трех будет вполне достаточно.

– Я, в общем-то, согласен с Джорджем. Но должен провести черту там, где дело доходит до кулинарного аскетизма и его душеспасительных свойств. Я придерживаюсь мнения, что лучше жить, чтобы есть, а не наоборот.

Рейвен подумал: вот слова человека, привычного к стряпне миссис Линдсей, а не Черри.

Симпсон шагал вперед быстро и целеустремленно, с прежней кипучей энергией, которая, отметил с облегчением Уилл, успела полностью к нему вернуться. Но продвигались они гораздо медленнее, чем можно было ожидать, из-за того, что профессор был знаком буквально с каждым встречным и поперечным. По большей части хватало торопливого приветствия и кивка, но с некоторыми знакомыми завязывалась беседа, порой довольно продолжительная из-за того, что Симпсон несколько дней не выходил из дома, не принимал гостей и успел несколько отстать от жизни.

Когда они проходили мимо заведения Кениннгтона и Дженнера, профессор в очередной раз остановился и с радостью и удивлением приветствовал проходившего мимо джентльмена, который ответил ему тем же.

– Я бы вас и не узнал, сэр, – сказал ему Симпсон. – Со времен нашего студенчества вы сильно изменились.

– С вашего разрешения, буду считать это комплиментом, – ответил тот, улыбаясь.

– Уилл Рейвен, это мистер Дэвид Уолди, – тепло сказал Симпсон, и они пожали друг другу руки. Рука Уолди по случаю холодной погоды была обтянута тонкой кожаной перчаткой; сам он был невысокого роста, худощавый человек примерно того же возраста, что и профессор, – лет тридцати пяти. Он внимательно разглядывал Рейвена сквозь стекла очков, будто в микроскоп.

– Вы снова в Эдинбурге? – спросил Симпсон. – Я думал, вы переехали отсюда некоторое время назад.

– Я здесь с родственным визитом. Теперь живу и веду дела в Ливерпуле, занимаюсь химическими исследованиями в Ливерпульской аптекарской компании.

– Я хорошо знаю этот город. Моя жена оттуда родом.

Услышав, что Уолди – химик, Симпсон вскоре свернул разговор на дело своей жизни, рассказав, какая работа уже была проделана над эфиром, и объяснив, что он теперь ищет улучшенную альтернативу.

– Скажите, вы в своих исследованиях никогда не сталкивались с чем-то могущим обладать похожими свойствами?

Профессор был неутомим в поисках своего Святого Грааля, но Рейвен опасался, что его старания окажутся столь же бесплодными, что и у всех рыцарей до него. Он уже начал думать, что эфир – это лучшее, что только может быть, а вовсе не первый в ряду все более совершенных анестетиков: мираж, обещающий воду в пустыне.

– Есть одно вещество, перхлорид формила.

– Незнакомое название. Что это?

– Один из компонентов сиропа на основе хлорного эфира. Очень популярное в Ливерпуле средство для лечения астмы и хронического кашля. Пары этого самого сиропа несколько раз были испробованы в качестве анестезирующего средства, но безуспешно. И все же мне кажется, что у него есть потенциал.

Симпсон весь обратился в слух, и Глен, чувствуя, что хозяин заинтересовался, воззрился на Уолди так, будто тот собирался кинуть ему кусок мяса.

– Почему же?

– Отсутствие успеха с сиропом меня не удивляет, потому что количество перхлорида в нем очень невелико – пациенты с тем же успехом могли бы вдыхать пары алкоголя. Я изобрел метод, который позволяет получить вещество в чистой форме, которое затем растворяется в ректифицированном спирте. Мне кажется, очищенная форма может представлять для вас интерес. Буду счастлив выслать образец по возвращении в Ливерпуль.

Будет что понюхать после ужина, подумал Рейвен.

– Судьбоносная встреча? – спросил он, когда они зашагали дальше.

– Ох, кто знает… – ответил Симпон, но энтузиазма в его голосе было гораздо меньше, чем во время разговора. – Я должен исследовать любые возможности. Однако, насколько я помню Уолди, он с равным успехом способен как взорвать собственную лабораторию, так и найти что-то по-настоящему новое.

Не успели они добраться даже до Вест-Реджистер-стрит, как Симпсон встретил еще одного знакомого, профессора Элисона. На этот раз Рейвен был вынужден принести свои извинения.

– Мне придется покинуть вас, сэр. Профессор Сайм неодобрительно относится к опозданиям.

Как и практически ко всему прочему, добавил про себя Уилл, спеша по направлению к Северному мосту.

***

Надеясь успеть вовремя, Рейвен пустился бежать, хотя и понимал, что так он будет привлекать больше внимания. Но давний ужас перед Саймом был таков, что перевешивал даже опасения попасться на глаза пособникам Флинта.

Ему немедленно вспомнился последний раз, когда он их видел. На самом деле Уилл постоянно возвращался мыслями к этой минуте, и не только потому, что ему в тот раз удалось избежать суровой опасности. Миг, когда между ним и Сарой пробежала искра, теперь вновь и вновь возвращался к нему, изводя видениями упущенных возможностей. Инстинкты кричали о том, что общение с Хорьком и Гаргантюа сулит ему гораздо меньше неприятностей. И все же его неотвязно преследовало это воспоминание, и он гадал, происходит ли то же самое с Сарой.

Пересекая университетский двор, Уилл вдруг уловил знакомый запах апельсинов – нет, бергамота, как его наверняка поправил бы Битти, – а мгновение спустя появился и он сам собственной персоной, зашагав рядом. С востока задувал холодный ветер, и потертая куртка Рейвена не слишком защищала от его порывов. Спутник, напротив, был облачен в теплое пальто в пол, из-за которого казалось, будто он парит над мостовой. Кроме того, Битти казался выше ростом, тогда как Уилл словно сжался в присутствии этой величественной фигуры.

Несмотря на то что Джон успел уже несколько раз побывать на Куин-стрит после смерти Грейсби, они ни разу не оставались наедине, и потому у Рейвена не было возможности обсудить с ним это происшествие – да и все остальное тоже, если уж на то пошло. Его печалило то, что они так отдалились. Казалось, ему удалось завязать весьма ценную дружбу, но Уилл знал, что треклятый случай всегда будет стоять между ними. Если только это не было еще одним уроком, который ему предстояло усвоить: подобные трагедии – это часть их профессии. Потому он решил не колеблясь коснуться этой темы.

– Я все хотел спросить вас – было ли какое-то расследование касательно того, что случилось на Даньюб-стрит?

Битти, огорченно нахмурившись, ответил:

– Она умерла на руках врача, так что мне удалось уладить формальности. Однако же запах эфира еще долго держался в комнате, и прислуга начала любопытствовать. Конечно, они слишком невежественны, чтобы задаться правильными вопросами, но меня беспокоит то, что они могли об этому кому-нибудь рассказать.

– Уверен, я не превысил дозировки. Должно быть, это была непредвиденная реакция организма.

– Вероятно. Но не вызывает сомнений то, что пациентка умерла в результате вашей анестезии, хотя почему именно, нам никогда не узнать. Поэтому-то я и сделал все для того, чтобы вас ни в чем не могли обвинить.

– И я перед вами в долгу, Джон. Если я могу вам как-то отплатить, только скажите.

Битти кивнул и с улыбкой ответил:

– Я этого не забуду. А пока: вы наверняка заметили мой интерес к мисс Гриндлей, так что если доктор Симпсон или кто-то из домашних спросит у вас обо мне, могу я положиться на благоприятный отзыв?

Рейвен прикусил язык, удержав готовые сорваться с губ слова, которых ждал спутник: он вспомнил их с Сарой разговор. Он у Битти в долгу, но чувствовал инстинктивную верность по отношению к дому, который его приютил.

– Да, если вы можете гарантировать, что ваша привязанность к мисс Гриндлей искренна и что у вас больше никого нет на примете.

Джон резко остановился и пронзил Уилла взглядом, в котором смешались удивление, тревога и гнев. Никогда раньше Рейвену не приходилось видеть у него на лице подобной ярости: обычно этот человек был совершенно невозмутим и прекрасно владел собой.

– Я совсем не хотел вас оскорбить, – попытался объяснить Уилл. – Просто…

– Неужели вы такого низкого мнения о мисс Гриндлей, что не можете даже представить, будто она может мне понравиться?

– Нет, напротив. Все мы на Куин-стрит очень заботимся о Мине, так что домашние не простят мне, если я поддержу ухаживания, которые потом окажутся, – Рейвен замялся, подбирая правильные слова, – неискренними.

Битти открыл было рот, чтобы возразить, но потом, судя по всему, передумал. На его лице вдруг вновь появилось знакомое собранное выражение – он точно опустил маску.

– Помните, как я говорил вам о перспективе, которую дает нам пережитое горе?

– Конечно, – тихо ответил Рейвен.

– Это относится не только к медицине. Когда-то я был помолвлен с юной леди, которая освещала мир вокруг, точно утреннее солнце. У вас не возникло бы и тени сомнения в искренности моих намерений. Она была любовью всей моей жизни – ее любили все. Вот только она умерла накануне того дня, как мы должны были пожениться. Упала с лошади.

Уилл почувствовал себя вполовину ниже ростом. Жизнь Битти была разбита вдребезги: в первый раз – когда умерли его родители, а потом и во второй.

– Мне ужасно жаль. Как ее звали?

Джон ответил не сразу, будто этот вопрос потребовал от него раздумий. Было ясно, что он собирается с духом, прежде чем произнести вслух это имя.

– Джулия. Ее звали Джулия. После ее смерти я и представить себе не мог будущее с кем-то еще. Я видел отдельные ее черты в женщинах, выказывавших ко мне интерес, и это только приносило мне боль. Но с Миной все иначе. Она первая женщина, в которой я вижу лишь ее саму, потому что, когда смотрю на нее, я не ищу в ней Джулию.

Они снова двинулись мимо главного корпуса Лечебницы к новому зданию хирургического госпиталя на Хай-Скул-ярдз. Следом за ними ко входу в анатомический театр направлялась многочисленная группа джентльменов. Похоже, собиралась присутствовать половина медиков города. Сайм будет в восторге.

– Сегодня, похоже, будет полный зал, – послышался знакомый неприятный голос. – Новаторские операции всегда собирают толпу.

Рейвен обернулся и увидел Дункана, который явно собирался к ним присоединиться, хотели они того или нет. Просто превосходно.

– Вам уже случалось наблюдать, как оперирует Сайм? – осведомился Джеймс.

– Безусловно, – ответил Битти.

Уилл не сказал ничего. Он много раз наблюдал, как Сайм оперирует, но не имел никакого желания делиться этими сведениями с присутствующими из опасений, куда может завести их этот разговор.

– Нельзя не согласиться, что он лучший хирург этого государства, – заявил Дункан.

Рейвен не сомневался, что первым, кто с этим согласится, будет сам Сайм.

– А вам известно, что он первым осуществил ампутацию в области бедренного сустава?

– Известно, – ответил Уилл, постаравшись изгнать из голоса раздражение. Ему претила уверенность Дункана в его невежестве. Как будто можно было изучать в Эдинбурге медицину и не знать о подобных вещах. – Но пациент умер, – добавил он.

– Спустя несколько недель после операции, так что это не имеет значения.

– Держу пари, это имело значение для пациента. В любом случае не думаю, что Симпсон согласится с полным превосходством Сайма.

– Вероятно, не согласится, – признал Джеймс. – Как я понимаю, особой приязни между ними нет. Мне рассказывали, что они как-то чуть не подрались под дверью пациента.

– Из-за чего? – спросил Битти с живейшим любопытством.

– Я слышал, что Сайм опубликовал в научном журнале статью, критикующую подход Симпсона к этому случаю.

– Понятно, – сказал Рейвен, хотя ему ничего не было понятно.

Светила медицины, похоже, только этим и занимались. Критика коллеги на страницах профессионального издания, как правило, не рассматривалась как повод для драки, так что там явно было что-то еще.

К тому времени, как они вошли, анатомический театр действительно был практически полон. Им удалось найти места в задних рядах, и вид на операционный стол закрывало целое море шляп, что вполне устраивало Рейвена. Но тут кто-то, перекрикивая гул толпы, заорал:

– Шляпы! Шляпы!

И головные уборы схлынули волной. Дункан жадно подался вперед, а Битти откинулся на спинку стула и сложил на груди руки с таким видом, будто явился на театральное представление. Рядом с ними Рейвен, застыв, с тоской ждал неизбежного.

Несколько минут спустя отворилась дверь в задней части театра, и все разговоры замерли. Первым вошел особый служащий, заведующий инструментами: маленький человечек в огромном фартуке, который тщательнейшим образом проверил многочисленные орудия, разложенные на столе под окном. Дверь открылась вновь, и вошел профессор Сайм в сопровождении Генри, который всегда ему ассистировал.

Рейвена всегда немного удивляла скромная внешность профессора. Гигант хирургии был невысоким худым человеком с суровым неулыбчивым лицом. Весь он был какой-то серый – глаза, волосы, одежда, – и голос у него был тусклый, бессильный.

У него не было ни бьющей ключом энергии Листона, ни красноречия Нокса. Он вообще выглядел каким-то жалким. Рейвен, быть может, и не поверил бы историям о его исключительно буйном и мерзком характере, не будь он сам свидетелем многочисленных проявлений оного. Несмотря на это, Сайм умудрялся пробуждать необыкновенную верность в тех, с кем он работал непосредственно. Быть может, под маской скандалиста скрывалась великодушная и заботливая натура, но Уиллу ни разу не случалось наблюдать ее в действии.

То недолгое время, что он учился хирургии под началом Сайма, профессор питал к нему нескрываемое отвращение, источником которого, как подозревал Рейвен, послужил один печальный случай, имевший место в этом самом театре. Дело было жарким летним днем, в августе, вскоре после того, как Уилл начал учебу в университете. В помещении было столько же народу, как и сегодня, но стояла к тому же страшная духота, и у студента закружилась голова – еще даже до того, как началась операция. Он вспомнил, как запах гниения, исходивший от конечности пациента, проник ему в нос, в рот, и ему казалось, что он вот-вот задохнется, а потом этот страшный скрежет хирургического ножа, пилящего кость, и нечеловеческие вопли оперируемого, – и его стало мутить. Он попытался поскорее выбраться из зала, но путь преграждали другие зрители, слишком увлеченные разворачивающимся зрелищем, чтобы вовремя заметить его и уступить дорогу. Его вырвало у самых дверей, на виду у Сайма, а тот обладал острым взглядом и никогда ничего не забывал. С тех пор профессор обращался с ним как с парией и прилюдно унижал для примера всякий раз, как ему хотелось вбить что-либо в головы однокашников Рейвена.

Особенно ему запомнились насмешки состоявших при Сайме перевязчиков. Уилл узнал некоторых из них – они стояли у стола с карманами, набитыми кетгутом, который был у них наготове, чтобы вовремя вручить профессору. Но до того им была уготована гораздо более жестокая роль.

Сайм уселся на простой стул, стоявший слева от операционного стола, кивнул именитым гостям, собравшимся в первом ряду, и подал знак, чтобы внесли первого пациента.

– Говорят, он никогда не тратит ни единого лишнего слова, ни лишней капли крови, – восхищенно прошептал Дункан.

Четверо перевязчиков внесли пациента в плетеной корзине; тот был накрыт грубым красным одеялом и прятал лицо в складках ткани. Когда он поднял голову, Рейвен с ужасом узнал работягу, которого проучил за то, что тот бил свою жену.

Галлахер настороженно осмотрелся, заметил многочисленную публику, явившуюся сюда, чтобы посмотреть, как его будут оперировать. Он продолжал цепляться за одеяло здоровой рукой, не желая его отпускать, и это вызвало смех в аудитории, однако быстро заглохший под уничтожающим взглядом профессора.

Уилл не находил в ситуации ничего забавного. Веселье на галерке напомнило ему слова Симпсона о склонности медиков легкомысленно относиться к чужим страданиям: они шутят над шрамами только потому, что сами никогда не страдали от ран.

Его рука сама собой взлетела к щеке. Рана имелась, да, – но теперь он страдал от гораздо более глубоких чувств: вины и стыда.

Сайм поднялся со стула и, стоя спиной к пациенту, обратился к аудитории:

– Этот человек страдает от гнойного воспаления в кисти правой руки, – сказал он и отогнул одеяло, обнажив раздутую и отвратительно бледную кисть.

Запах гниющий плоти – неотъемлемая часть любого хирургического отделения – растекся по залу, достигнув самых задних рядов. Те из зрителей, кто был непривычен к подобной вони, прижали к лицам платки. Для Рейвена запах был тем нестерпимее, что сам он имел непосредственное отношение к его возникновению.

– Совершенно очевидно, – продолжал профессор, – что здесь необходима ампутация.

Галлахер протянул к профессору здоровую руку.

– Умоляю вас, сэр, неужели нет другого выхода? Я же столяр, и с одной рукой мне с женой одна дорога – в работный дом.

– Если не ампутировать, то ты окажешься в могиле, и что тогда станется с твоей несчастной женой?

Галлахер ничего не ответил, лишь посмотрел на профессора с недоумением и страхом. Но тот был прав. Он потеряет единственный способ заработка, средства к существованию. Уже потерял – в тот самый момент, как Рейвен спровоцировал его и кулак буяна врезался в стену. Тогда Уиллом в первую очередь двигало желание наказать Галлахера, а не помочь его жене. А теперь его тщеславие обрекло ее на нищету.

Сайм продолжал описывать публике предстоящую процедуру, явно не замечая ужаса пациента, которого довольно грубо заставили перебраться из корзины на стол. Уиллу не раз доводилось видеть, как оперируемые на месте нынешнего кричали и плакали от ужаса, пытались вырваться и сбежать от дюжих ассистентов, и их тащили на операционный стол, будто на виселицу. Галлахер ничего не сказал, когда один из перевязчиков схватил его за больную руку и поднял ее вверх.

– Во время ампутации предплечья будут сформированы два кожных лоскута, спереди и сзади, – сказал Сайм, указывая прямо на руке оперируемого, где он намеревался сделать надрезы. – Рука будет зафиксирована в промежуточном положении между пронацией и супинацией, чтобы мышцы были в равной степени расслаблены с обеих сторон для удобства операции. Кисть может быть ампутирована и в лучезапястном суставе, но, как нам уже известно, длинная культя, которая получается в результате, никак не улучшает адаптации и не облегчает использование искусственной руки. В то время как обнажившаяся суставная поверхность получается более обширной, что пусть и не всегда замедляет выздоровление, обязательно приводит к деформации.

Рейвена поразила бесчувственность профессора. Конечно, бедняге повезло, что его будет оперировать столь маститый хирург, который спасет ему тем самым жизнь, но разве это не пытка – слушать, какое именно тебе собираются нанести увечье, как раз перед тем, как это должно произойти? Его мысли внезапно вернулись к его школьным дням в заведении Джорджа Хэрриота. Был там один особенно злобный учитель математики, считавший нужным применять розги, если чьи-либо оценки его не устраивали. Уилл был усердным и понятливым учеником, но, бывало, и он не оправдывал ожиданий, обрекая себя тем самым на порку. Боль запомнилась ему совсем не так крепко, как связанный с поркой ритуал. Учитель доставал свою страшную розгу и клал ее на на парту, с тем чтобы ученику было над чем поразмыслить во время урока, а бил уже после окончания занятия. Рейвен и по сей день питал к математику не слишком добрые чувства.

Пока профессор говорил, пациент был пристегнут к столу, и по сторонам стояли четверо перевязчиков, готовых, если понадобится, применить дополнительную силу. Только в этот момент Уилл вспомнил о словах Генри, что Сайм отказался от применения эфира, сочтя средство недостаточно надежным, не подходящим для его целей. Операция будет проведена без анестезии.

На Рейвена накатила волна тошноты; чувство вины стало практически нестерпимым, потому что он знал, какой ужас ему предстоит сейчас увидеть. Невозможно было предсказать заранее, какой пациент покорится своей судьбе без борьбы, а какой будет сопротивляться до конца. Иногда самые хрупкие на вид люди обнаруживали недюжинную силу и пытались отдернуть руку или ногу в тот самый момент, как на нее опускался скальпель. Галлахер повел себя неожиданно кротко: все это время только тихо плакал, а когда профессор взял в руки инструмент, у него вырвался стон.

Ассистент схватил его за руку повыше локтя и с силой прижал к столу. Сайм приступил, не медля ни секунды. Он рассек скальпелем плоть с абсолютной уверенностью и исключительной точностью, и вопли Галлахера никоим образом его не отвлекали. Рейвена это пугало и восхищало одновременно, потому что он сам при каждом вопле терпел жестокую душевную муку, и, будь скальпель в его в руке, она могла бы дрогнуть. Он никогда не мог понять, как хирурги работают, не замечая причиняемой ими боли, зная, что быстрый темп – единственное доступное им милосердие. Именно поэтому – в первую очередь – Уилл понял, что не годится для хирургии, и решил испробовать себя на другом поле.

Сам профессор работал молча, жестами указывая ассистенту, какой инструмент подать следующим. Рейвен почувствовал, как у него по спине струится пот, и заметил, что непроизвольно затаил дыхание. Сидевшие рядом Битти и Дункан наблюдали за операцией внимательно, но совершенно отстраненно: подобные эмоции их явно не беспокоили. С тем же успехом они могли смотреть, как Линдсей нарезает окорок.

Всего через несколько минут гангренозная кисть была брошена в ящик со стружкой, стоявший в ногах стола; брызжущие кровью сосуды перевязаны, рана зашита и забинтована. Галлахер издал какой-то животный вой; его глаза, глаза человека, до сих пор не верящего в случившееся, метались между ящиком с опилками и обрубком, оставшимся на месте руки.

Один из ассистентов быстро протер стол от крови. Другой посыпал оставшиеся на полу лужи крови и ошметки плоти свежими опилками, будто стараясь прикрыть следы того, что только что здесь произошло.

Теперь Рейвен понял, почему Симпсон настоял на том, чтобы он присутствовал на операции, почему его ментор так неустанно искал свой Святой Грааль и почему он сам теперь никогда не будет жаловаться, что ему приходится нюхать всякие странные вещества.

Все должно быть не так.

 

Глава 34

Капли дождя барабанили по мостовой в переулке неподалеку от Королевской биржи, где остановился брум. Как объяснил Уиллу между делом Кит, Симпсон не держал у себя такие банальности, как книга записи пациентов, уверяя, что вся необходимая информация хранится у него в голове. Как следствие, Рейвен редко заранее знал, куда они направляются или каким будет следующий случай.

Он знал, однако, что сегодня утром во время приема за доктором прислали; отсюда их первый визит в дом на Кэннонмиллз, где Симпсон извлек на свет младенца с помощью щипцов. Роды могли бы быть намного легче, но в дом уже успела проникнуть зараза в виде листовок преподобного Гриссома, и от эфира здесь отказались. На обратном пути Уилл все еще настолько кипел гневом, что даже не спросил Симпсона о следующем пункте в его мысленном списке.

Он взглянул вверх, на затянутые пленкой копоти окна, и задумался о том, какие виды и запахи ожидают их в этом ветхом и запущенном с виду жилище. На первом этаже находилось заведение, совмещавшее в себе таверну и постоялый двор, и он не раз проходил мимо, но самого здания совершенно не помнил. Это заставило его задуматься о том, как редко он поднимал глаза, когда ходил по улицам. Да, долгий взгляд в небеса на улицах Старого города мог служить лишь приглашением для карманников.

Симпсон выглянул на улицу, под проливной дождь, и помахал каким-то людям, жавшимся в подворотне. Рейвен тут же узнал Маклеви, полицейского детектива, и одного из его дюжих помощников.

Профессор повернулся к Уиллу; на лице у него было какое-то странное выражение.

– Мы здесь для того, чтобы помочь полиции с расследованием, – сказал он, несколько смущенный, по всей видимости, этим обстоятельством. – Всегда неплохо, когда полиция у тебя в долгу.

Рейвен подумал, что Симпсон пережидает ливень, чтобы выйти наружу, но тут увидел, что Маклеви сам направляется к экипажу. Когда тот забрался внутрь, с полей его шляпы так и лило, хотя пройти ему пришлось всего несколько ярдов.

Симпсон представил их друг другу. После этого, как правило, все важные персоны забывали о существовании Уилла, но Маклеви окинул его внимательным, цепким взглядом, будто прикидывая, что он собой представляет.

– Могу я предложить вам одну головоломку? – спросил он.

– Прошу вас, – ответил Рейвен.

– Вы, может, уже слыхали о том, что в сточной трубе нашли ножку младенца – совсем недалеко отсюда?

Ну конечно. Это же случилось неподалеку от Королевской биржи.

– В самом деле, слыхал. А еще мне довелось наслушаться самых жутких объяснений этому случаю. Начиная с человеческих жертвоприношений сатане и заканчивая ирландцами-каннибалами.

– А что думаете вы сами, мистер Рейвен?

– Я предположил бы гораздо более прозаичную причину. Нежеланный ребенок, от которого избавились в спешке, что говорит о панике и отчаянии. Тот, кто это сделал, явно был не в состоянии ясно мыслить.

– Верно, – сказал Маклеви и кивнул, отчего с его шляпы опять полило. – Нога была найдена в основной трубе, куда поступают отбросы изо всех окрестных домов, включая таверну мистера Уайта, где проживает несколько особ женского пола. По соседству живет также немало особ с положением в обществе, и посему мне приходится вести расследование исключительно деликатно. Быть может, чересчур деликатно, поскольку я до сих пор не добился успеха. Но одни только вопросы, которые мне приходится задавать, способны навеки разрушить репутацию женщины.

Уилл невольно отметил, что полицейский готов проявлять деликатность, только если дело касается принадлежащих к обществу дам. Трудно было себе представить, что он вот так же ходил бы на цыпочках вокруг дома, где жила Иви. Ему к тому же не понравилось, как Маклеви произносил «особы женского пола». Будто он говорил об иной расе существ: экзотических и, безусловно, интересных, но не принадлежащих к числу людей. И даже стоящих ниже их.

Рейвену вдруг стало любопытно, что бы произошло, столкнись Маклеви с Ригби. Она уж точно представляла собой совершенно новый вид, но никак не низший.

– Пока мои расспросы ни к чему не привели, но недавно я получил сведения, что мистер Уайт, кабатчик, по слухам, навязывает свое общество юным барышням, находящимся у него в услужении. Часть прислуги живет и питается в таверне – это входит в жалованье, – и это могло привести к осложнениям.

Навязывает свое общество.

Осложнения.

Уиллу пришло в голову, что вежливость порой бывает особенно непристойна.

Вслед за Маклеви они выбрались из экипажа и зашли в таверну. Остановились у подножия лестницы, ведущей в номера; справа от них, рядом с кухней, был общий зал, где хлопотало несколько молодых женщин.

Уайту не слишком подходило собственное имя, поскольку лицо у него было выразительного красного цвета. Он был не особенно рад видеть Маклеви, но быстро скрыл это под масленой подобострастной улыбочкой.

– Как я могу помочь вам, мистер Маклеви? Удалось ли вам дорыться до сути того неприятного дела, ради которого вы заглядывали к нам в прошлый раз?

– Я и в самом деле вернулся к вам из-за этого, сэр. Мне необходимо еще раз опросить прислугу женского пола.

Уайт сощурился.

– Я уже вас заверил сэр, что обязательно заметил бы, находись кто их них в подобном положении. И уж конечно, я принял бы меры, поскольку мое заведение гордится и дорожит своей репутацией.

Пока он это говорил, детектив обратил взгляд на одну из девушек и продолжал пристально ее разглядывать. Она мела пол у задней двери и слишком уж усердно опускала глаза.

– Вон та, в углу, – сказал Маклеви. – Я что-то не припомню, что видел ее в прошлый раз.

Рейвен начал подозревать почему, хотя роль Симпсона во всем происходящем ему все еще была неясна.

– Как ее имя?

– Мэри Бреннан, – ответил Уайт.

При звуке своего имени девушка вздрогнула. Она подняла глаза на хозяина, бледная от страха, и Уилл не мог понять, кого она боится больше: его или Маклеви.

– Мы хотели бы поговорить с ней с глазу на глаз.

Кабатчик вздохнул и велел остальным девушкам выйти.

– Я сказал, мы хотим поговорить с Мэри с глазу на глаз, – твердым тоном повторил Маклеви, не сводя с Уайта глаз.

Тот удалился с явной неохотой, метнув напоследок многозначительный взгляд на девушку. Рейвен сомневался, что это ускользнуло от внимания Маклеви.

Бреннан стояла перед ними, стиснув метлу так, будто боялась, что без нее упадет. Она вся дрожала.

– Мы расследуем случай с найденной ножкой младенца, которая была завернута в ткань и спущена в сточную трубу. Ты что-то об этом знаешь?

Взгляд Бреннан метался с одного лица на другое, будто она искала среди них кого-то, кто встал бы на ее сторону.

– Нет, сэр, – ответила девушка слабым голосом, в котором, однако, звучала уверенность: она знает, насколько высоки ставки, и сдаваться не собирается.

– Тебе известно, кто этот джентльмен? – спросил Маклеви.

– Нет, сэр.

– Его зовут профессор Джеймс Янг Симпсон. Тебе знакомо это имя, Мэри?

Выражение ее лица не изменилось, разве что стало еще более встревоженным из-за того, что она не понимала, зачем здесь этот именитый джентльмен.

– Профессор – один из ведущих медиков города, и занимается он помощью женщинам при беременности и при родах. – Детектив повернулся к профессору. – Доктор Симпсон, если б вы осмотрели женщину, такую вот, как присутствующая здесь Мэри, могли бы вы с уверенностью сказать, рожала она недавно или нет?

– Да, конечно, – ответил Симпсон. – Ошибки здесь быть не может.

Это решило дело. Девушка упала на колени, разразилась слезами и быстро заговорила, будто ей хотелось поскорее сбросить с себя это бремя:

– Господи Боже, прости меня, каюсь, я родила этого ребенка, но он умер еще до того, как появился на свет. С болью в сердце я разрезала его на кусочки и спустила в водосточную трубу, чтобы никто не узнал о моем стыде.

– Кто-нибудь знал о твоем состоянии?

– Нет, сэр. Я держала это в тайне, потому что боялась оказаться на улице. Мистер Уайт очень строг насчет приличий.

Говоря это, она взглянула на дверь. Там явно таилась гораздо большая угроза, чем все собравшиеся в этой комнате, вместе взятые.

– Чей это ребенок? – задал Маклеви вопрос, бывший, по мнению Рейвена, излишним.

Мэри опустила голову, так, что волосы чуть ли не мели пол.

– Злой человек соблазнил меня, – ответила она, не глядя им в глаза.

Полисмен попытался надавить на нее, но она отказывалась назвать имя.

Ей и не нужно было.

Помощник Маклеви помог ей подняться на ноги и повел прочь.

Бреннан глядела перед собой пустыми глазами, будто в трансе, но вдруг ее лицо исказилось паникой.

– Меня повесят? – спросила она в ужасе у Маклеви.

– Нет, если то, что ты сказала нам, – правда и ребенок родился мертвым. Только недолгое заключение.

Когда ее увели, Симпсон печально покачал головой.

– Какая трагедия, что эта юная женщина должна будет понести помимо того, что уже пережила, – сказал он.

– И какая страшная несправедливость, что для кабатчика последствий не будет никаких, – добавил Уилл, стараясь, чтобы это не прозвучало горько.

– Я с ним серьезно поговорю, – заверил Маклеви. – Он будет знать, что я за ним приглядываю; но что еще я могу сделать?

Рейвен подумал о том, что еще мог бы сделать он сам, но потом вспомнил о судьбе миссис Галлахер, которой из-за его стремления к справедливости теперь грозил работный дом.

Детектив поблагодарил Симпсона за помощь, пусть она и заключалась лишь в его сиятельном присутствии. Уилла восхитило, что полицейский заранее знал, что этого будет достаточно.

– Не за что, как всегда, – ответил Симпсон.

– Если я вам когда-либо понадоблюсь, только скажите.

– Ну конечно. Но пока, мне кажется, мистеру Рейвену было бы любопытно узнать у вас о другом деле, которое вы ведете.

Уилл удивленно поглядел на доктора: он и не думал, что его интерес столь очевиден.

– Что за дело?

– Роуз Кэмпбелл, – ответил Рейвен. – Она была горничной в доме мистера Шилдрейка, дантиста. Ее тело вытащили из воды в Лите.

– Ах да. Доктор Ренфрю, наш полицейский хирург, провел полное обследование останков. Заключил, что она утонула.

– И он не нашел следов яда?

– А разве должен был?

– Поза тела свидетельствовала об агонии. Насколько я понимаю, это может быть симптомом отравления стрихнином.

Тут Уилл заметил, что Симпсон разглядывает его с пристальным интересом, но у него не было выбора: нужно было расспросить детектива, пока имелась такая возможность.

– Как я и говорил, – продолжал тем временем Маклеви, – никаких признаков, указывающих на отравление, найдено не было. Когда тела утопленников вылавливают из воды, у них часто бывает такая поза, будто случилась судорога – свидетельство последних страданий. Мышцы остаются напряженными из-за оцепенения, которое наступает после смерти.

Действительно, может быть и так, подумал Рейвен. Но Иви-то не утонула.

– Эта смерть была случайной, – заключил полисмен таким тоном, что стало понятно: последующие вопросы будут излишними.

Однако Рейвен оставил это без внимания.

– Вы же вроде предполагали, что она покончила с собой?

Маклеви кинул на него настороженный и удивленный взгляд.

– Действительно, предполагал, поскольку мне сообщили, что она была беременна, на пятом или шестом месяце. Но вот что странно: экспертиза показала, что она вовсе не ждала ребенка.

Уилл был потрясен; показалось, что вокруг закачались стены.

– Вы уверены?

Маклеви позволил себе ухмыльнуться.

– Откровенно говоря, доктор Ренфрю не самый великий медицинский ум, с которым мне доводилось сталкиваться, – даже в тех редких случаях, когда трезв. Но я уверен: даже он не сможет ошибиться относительно подобных вещей.

***

Рейвен был в таком смятении, что плохо соображал. Мир продолжал вертеться вокруг него, дождь барабанил по крыше экипажа.

– Вы не получили ответ, который надеялись услышать, – отметил Симпсон.

Это было еще мягко сказано. Уверенность в том, что между Иви и Роуз существовала связь, оказалась беспочвенной. У Уилла не было никаких реальных доказательств того, они были отравлены, а Маклеви предоставил вполне разумное объяснение, почему тело Роуз находилось в подобном состоянии: трупное окоченение наступило еще до того, как ее выловили из воды. Теперь, когда оказалось, что Роуз не была беременна, ему пришлось признать: мысль о том, что Иви ждала ребенка, была лишь догадкой с его стороны.

– Я, конечно, не дерзну спросить, почему вас так волнует смерть мисс Кэмпбелл. Но хочу поделиться одним соображением, которое может сослужить вам добрую службу, когда вы станете доктором.

Рейвен поднял глаза, надеясь услышать что-нибудь мудрое и утешительное.

– Всегда помните, что болен пациент, а не вы.

Уилл ничего не понял, и это отразилось у него на лице.

– Так легко оказаться погребенным под грузом ответственности. Когда слишком много думаешь о какой-то проблеме, теряешь перспективу. Бывает, симптомы сбивают с толку, бывает, случаются немыслимые совпадения и перевозбужденный разум делает неверные заключения. Вспомните, как разумно вы рассуждали, когда детектив спросил, как вы объясните найденную ножку младенца. В этом случае беспристрастность сыграла вам на руку. Люди часто предполагают нечто экстраординарное и не замечают очевидных вещей прямо у себя под носом.

 

Глава 35

Дождь прекратился; экипаж вез их вниз по склону Маунда на север, обратно в Новый город. Симпсон уткнулся в книгу, оставив Рейвена размышлять над его словами. Тот начал спрашивать себя, не вообразил ли он себе преступление, совершенное неким воображаемым злодеем, чтобы избавиться от чувства вины по отношению к Иви. Ему вдруг стало страшно, что, движимый желанием сделать что-то для нее после смерти, он соткал фантазию, приплетая все новые вполне реальные детали, сражаясь с ветряными мельницами, будто Дон Кихот. Но что гораздо хуже, он впутал в это дело и Сару.

Брум замедлил ход, свернув на знакомую Рейвену улицу, с которой были связаны самые неприятные воспоминания. И уж конечно, кучер остановил экипаж перед зданием приятных пропорций, зданием, на которое Уилл не мог смотреть без выворачивающего наизнанку чувства вины.

Особняк Грейсби.

Усилием воли Рейвен согнал с лица тревогу: его беспокоило, с какой легкостью Симпсон заглядывал ему в душу. Когда брум остановился, профессор поднял глаза от книги. Лицо его на короткий миг приняло вопросительное выражение, как бывало, когда он искал очередной пункт в своем мысленном списке, пытаясь понять, что привело его в это конкретное место. Потом доктор помрачнел.

– Боюсь, мистер Рейвен, здесь нам надо будет расстаться. Меня вызвали по этому адресу по крайне деликатному делу с условием строжайшей конфиденциальности. Я ни с кем не должен обсуждать причину моего визита.

Уилла захлестнуло тошнотворным ужасом. Все было так, как опасался Битти. Кто-то упомянул, что в комнате после смерти миссис Грейсби пахло эфиром, вот и решили вызвать признанного эксперта. Повезло ему единственно в том, что из-за щекотливости ситуации семья настояла на конфиденциальности, иначе он уже входил бы в дом вместе с Симпсоном и, конечно, был бы немедленно узнан.

Но, конечно, теперь это только вопрос времени.

– Мне пока побыть здесь? – спросил он.

– Нет. Мне нужно, чтобы вы выполнили для меня одно поручение. Помните нашу встречу с мистером Уолди, когда он рассказал нам о сиропе, содержащем перхлорид формила? Он еще обещал прислать мне образец.

– Помню, как вы сказали, что он с равным успехом способен как взорвать лабораторию, так и найти что-то новое.

– Еще одно доказательство тому, что в каждой шутке есть доля правды. Образец он так и не отправил, поскольку в Аптекарском зале Ливерпуля случился пожар. Пока неясно, насколько сам Уолди несет ответственность за это происшествие, но рассказ его меня заинтриговал. И поскольку в ближайшее время он вряд ли сможет выполнить свое обещание, я попросил Дункана и Флокхарта изготовить пробную партию. Нужно, чтобы вы ее забрали.

– Хорошо, сэр.

Рейвен спешил вниз по улице, прочь от экипажа, пригнув голову, хотя дождя уже не было. Ему не хотелось, чтобы его заметил кто-то из слуг, – вдруг в этот момент они как раз вспоминают о смерти своей госпожи…

Он рад был снова очутиться на свежем воздухе: стенки брума давили на него, словно стены тюрьмы, с тех пор как он услышал, зачем они сюда приехали. Но ноги словно налились свинцом. Расспросы Симпсона неизбежно приведут его к Битти, а у того нет никаких причин выгораживать соучастника. Шагая на восток по Джордж-стрит, Уилл думал, что в этот момент механизм, который приведет к окончанию его медицинской карьеры, скорее всего, уже запущен.

Когда он только подходил к аптекарской лавке, у него защипало в носу от резких запахов химикалий. Сквозь стеклянную дверь Рейвен увидел, как молодой подмастерье скатывает пилюли на мраморном прилавке, а мистер Флокхарт, элегантно одетый, в очках, разливает какую-то прозрачную жидкость по маленьким склянкам. Все чувства Уилла словно обострились: он упивался этой милой его сердцу обстановкой словно в последний раз.

Заведение Дункана и Флокхарта завораживало его гораздо сильнее, чем любая булочная или кондитерская во времена его детства. В застекленных витринах аккуратными рядами стояли жестянки с зубным порошком, коробочки с мылом, притирания и лосьоны, а на полках переливались всеми цветами радуги сотни бутылочек и склянок. Пол всегда был чисто выметен и сиял полировкой: в этом месте не терпели грязи и беспорядка. Но главная притягательность этого места для Рейвена состояла в том, что здесь делались лекарства. Здесь измельчали, смешивали, настаивали и разводили вещества, составляя микстуры, пилюли и эликсиры из корней, трав, минералов и других самых разнообразных субстанций. Здесь вершился прогресс.

Ему всегда хотелось быть частью всего этого, и Уилл радовался каждому визиту, даже если это было поручение от Дункана. Он начал уже верить, что это место является частью его мира, частью его будущего, но теперь страшился, что оно для него потеряно.

Флокхарт, оторвавшись от работы, поднял на него глаза.

– Мистер Рейвен. Вы здесь вот за этим, – сказал он и взял с прилавка склянку, стоявшую слева от него.

В склянке была жидкость, настолько вязкая, что в ней, наверное, могла бы стоять ложка.

– Да, сэр. Для доктора Симпсона. Насколько я понимаю, он попросил вас воспроизвести формулу, предложенную мистером Уолди из Ливерпуля.

Флокхарт грустно вздохнул.

– Мы это и сделали. В результате случился небольшой взрыв, погубивший обои и потолок и вполне способный нанести ущерб нашему зрению, не будь мы оба в очках. Полагаю, мы можем записать стоимость новых обоев на счет доктора?

Рейвен не ответил, поскольку не был уверен, что в его власти утверждать подобные расходы – или что это вообще не было шуткой. Забрав бутылку, он пошел обратно на Куин-стрит.

Когда прибыл, отправился прямиком в столовую, чтобы оставить там склянку – после ужина они наверняка опять будут испытывать новые образцы. Там он обнаружил Джеймса, стоящего на коленях около буфета. Перед ним были разложены все предыдущие образцы и еще несколько незнакомых пузырьков.

– Пытаюсь навести хоть какой-то порядок в этом хаосе; кое-что надо просто выкинуть, – сказал тот с раздражением в голосе – то ли из-за того, что Уилл ему помешал, то ли просто из-за его присутствия. – Что это у вас?

– Доктор Симпсон заказал кое-что у Дункана и Флокхарта. Полагаю, он собирается испробовать это после ужина.

– Позвольте взглянуть…

Джеймс взял в руки склянку, наклонил ее и неодобрительно нахмурился, видимо сочтя жидкость слишком вязкой. Открыв пробку, поднес склянку к носу и поморщился – явно не от самого запаха. Понюхал еще раз и, покачав головой, вручил склянку обратно Рейвену.

– Не думаю, что от этого будет какой-то толк, – заявил он.

Уилл тоже понюхал. Ему показалось, что у него немного закружилась голова, но это могло быть из-за быстрой ходьбы.

– Быть может, жидкость станет более летучей, если ее согреть, – предположил он: склянка все еще была холодной на ощупь после улицы. – Думаю, комнатного тепла будет достаточно и к концу ужина она как раз будет в нужном состоянии.

– Peut-être, – ответствовал Дункан, тоном давая понять, что особых надежд не питает.

У него была раздражающая привычка переходить время от времени на французский: манера, вне всякого сомнения, призванная напомнить присутствующим, что он совсем недавно завершил свои ученейшие занятия в Париже.

Рейвену было не по душе вот так сразу ставить крест на этой склянке, но он напомнил себе о наставлении Симпсона: не примешивать личные чувства к оценке ситуации. Доктор придавал такое значение новому веществу из-за пожара, который, вероятно, случился из-за его производства в Ливерпуле, и из-за последующего взрыва в аптекарской лаборатории, не говоря уж о том, сколько ему самому пришлось пройти ради этого пузырька.

– Вот это внушает мне гораздо большие надежды, – сказал Дункан, беря в руки другую склянку.

Вынув пробку, он сунул склянку собеседнику под нос. Запах был острый, исключительно едкий, и Уилл инстинктивно отшатнулся. Опять закружилась голова. Оптимизм Дункана был вполне понятен, но Рейвену точно так же было ясно, что назавтра его опять ждет головная боль.

Джеймс наблюдал за ним с волчьей усмешкой на лице.

– Что это такое?

– Я лично предложил формулу профессору Грегори.

– Так это ваше собственное изобретение? – спросил Рейвен. Это вполне объясняло энтузиазм Дункана.

– Да, вы правы. Хотя это лишь предварительная дистилляция. Он заверил меня, что полностью очищенный образец будет готов сегодня вечером. Кстати, можете за ним зайти, раз уж вы здесь.

– Я должен вернуться к доктору Симпсону, – возразил Рейвен. – Он еще не завершил визиты.

– А вам разве сегодня не нужно в Родильный дом?

– Да, позднее.

– Тогда вы можете зайти за образцом, как закончите. Профессор Грегори работает в лаборатории допоздна. Подозреваю, там же и ночует.

***

Строго говоря, не так уж обязательно было возвращаться к Симпсону. Профессор не дал ему прямых указаний на этот счет. Скорее сам Уилл не мог дождаться, когда они увидятся вновь: его грызли тревога и чувство вины, и хотелось, чтобы неопределенность разрешилась как можно скорее.

Если предстояла расплата за его действия, пусть уж лучше это произойдет как можно скорее, хотя ему и не настолько хотелось торопить события, чтобы признаться самому. Пока оставалась надежда, что его роль в гибели Грейсби останется нераскрытой, он будет молчать, хотя молчание и становилось все более мучительным.

Рейвен быстро шагал по Глостер-лейн на север, по направлению к Даньюб-стрит. Он не знал, застанет ли еще там Симпсона, но с тех пор, как они расстались, прошло чуть больше часа. Когда Уилл добрался до перекрестка с Дун-террас, он заметил брум, запряженный обычной парой лошадей, который как раз остановился ярдах в пятидесяти от него. Симпсон, не замечая его, выбрался из экипажа и быстрым шагом пересек улицу, направляясь к двери полуособняка напротив.

Рейвен ускорил шаг, надеясь догнать его, но тут дорогу ему преградил Ангус, кучер.

– Профессор велели не беспокоить, – сказал он.

– Как, и здесь тоже? – спросил Рейвен.

– И здесь тоже, – ответил кучер, кивнув с самым серьезным видом.

Уилл поглядел в сторону дома, где за Симпсоном только что захлопнулась дверь. Быть может, ему показалось, но у Ангуса был какой-то встревоженный вид, будто его напугало внезапное появление ученика.

Он уже собирался отвернуться, как вдруг заметил движение в окне гостиной. Элегантно одетая молодая женщина поднялась с кресла и приветствовала вошедшего в комнату Симпсона. Они обнялись и с улыбкой заговорили друг с другом – о чем, Рейвену слышно не было.

Профессор наклонился, на мгновение исчезнув из виду, а когда он выпрямился, на руках у него был ребенок: младенец полутора лет от роду в розовом платьице. Симпсон прижал к себе ребенка, в то время как женщина, глядя на них, нежно улыбалась.

Это явно не был визит медицинского характера, и уж точно не экстренный вызов.

– Что за дело здесь у доктора Симпсона? – спросил Рейвен.

Прямого ответа он услышать не ожидал, но надеялся понять что-то по тому, как Ангус будет его избегать.

– Знаю только, что это частный визит, а в чем именно дело, я у доктора спрашивать не стал, меня это не касается. И вам не советую, чтобы он не подумал, что вы чересчур любопытны.

– Могу я подождать в экипаже?

Кучер сделал приглашающий жест в сторону брума. Рейвен задумался над его безрассудной верностью доктору, над тем, какие еще секреты были ему известны – в том числе те, о которых никто не подозревает.

Он вспомнил о том напряженном разговоре между Миной и Джесси, который случайно подслушал: «Он выплачивает двенадцать фунтов в год посторонней женщине. Как тут не задаться вопросом: почему? – Это благотворительность. Уж конечно, никто не станет распускать сплетни о благородных поступках. – Насколько мне известно, люди с превеликим удовольствием распускают сплетни о чем угодно, если моральная сторона дела вызывает сомнения».

Уиллу пришел на ум совет, который сам Симпсон дал ему сегодня утром, насчет того, что люди всегда склонны предполагать нечто экстраординарное. И все же эта женщина явно в благотворительности не нуждалась, а профессор наносил ей визит – наедине, зная, что ученика он отослал. И кучер явно его охраняет. Быть может, Мина старалась убедить Джесси в том, что было очевидно для нее самой?

Симпсон надолго не задержался – отсутствовал что-то около получаса. Когда он подошел к экипажу, то явно был удивлен, увидев там Рейвена. На его лице промелькнуло встревоженное выражение, которое, однако, он быстро скрыл. И все же, когда доктор уселся напротив Уилла, между ними повисло неловкое молчание, и Рейвену стало ясно, что его присутствие было нежеланным в той же мере, в какой оно было неожиданным.

– Я как раз возвращался на Даньюб-стрит, когда заметил ваш экипаж, – сказал Уилл, чтобы как-то объяснить свое появление. Он сглотнул, чтобы задать следующий вопрос ясным, твердым голосом: – Как прошел ваш тамошний визит? Я понимаю, что подробностями вы поделиться не можете, но там все в порядке?

Симпсон нахмурился, его лицо помрачнело.

– Неприятное дело, – вздохнув, сказал он, глядя в окно. Потом повернулся и посмотрел на Рейвена. – Которое к тому же далеко от завершения.

 

Глава 36

Сара открыла дверь в комнату одной рукой, придерживая другой поднос с чаем. Она осторожно пробралась в угол, где стоял маленький столик, огибая куски материи, валявшиеся по всему полу, и стараясь на наступить на портниху, которая лежала на полу, простершись у ног Мины, и подкалывала подол ее нового платья. На подносе стояла только одна чашка, поскольку мисс Твиди, портниха, не считалась настолько важной персоной, чтобы предлагать ей чаю.

Поставив поднос на столик, Сара спросила:

– Налить вам, мэм?

– Через минутку. Мне кажется, мы тут почти закончили.

Гриндлей развернулась к горничной лицом, игнорируя тот факт, что Твиди не закончила с подолом.

– Что скажешь?

Сара постояла немного молча, сложив руки на груди, притворяясь, будто обдумывает ответ. Она знала по опыту, что слишком быстро отвечать нельзя. Платье было красновато-синее, цвета терновых ягод, с широким воротом, узкой талией и пышной юбкой.

– Очень красиво, мисс Гриндлей.

Так оно и было, но в последнее время Мина всегда хорошо выглядела, что бы она ни надела, потому что у нее был такой счастливый вид.

– Как тебе известно, мне отчаянно нужен новый вечерний туалет.

На предпоследнем слове было сделано многозначительное ударение, на тот случай, если девушка забыла, что Гриндлей теперь регулярно посещала вечерние приемы – в сопровождении джентльмена.

– Теперь в моде простота, – проговорила коленопреклоненная Твиди сквозь две булавки во рту. – Никаких оборок. – Охнув, она поднялась на ноги. – А теперь, если позволите, снимем-ка это с вас, и я сделаю все, о чем мы с вами договаривались.

Сара помогла портнихе извлечь Мину из нового платья, а потом натянуть на нее старое.

– Когда оно будет готово? – спросила Гриндлей. – У меня несколько очень важных обязательств – в самом ближайшем будущем.

На слове «обязательств» тоже было сделано ударение, как заметила Сара, хотя и не настолько заметное, чтобы Твиди оценила его значительность.

– Думаю, в конце недели, – сказала портниха, собирая булавки.

– Мне кажется, доктору Битти оно понравится, – сказала Сара, давая Мине возможность поговорить о нем, хотя та редко нуждалась в поощрении.

– Да, мне тоже так кажется.

– Это ваш суженый? – спросила Твиди, складывая платье.

– Формально мы не помолвлены, – ответила Мина. При этом ее тон не оставлял сомнений, что это лишь дело времени.

Сара почувствовала, как у нее что-то сжалось в груди. Как ни рада она была за Гриндлей, девушка никак не могла отделаться от подозрений насчет истинных намерений Битти. Быть может, это были вполне естественные опасения, порожденные тревогой за Мину. Та была вполне разумной женщиной с твердым характером, и только в одном она была уязвима для обмана – и, что гораздо хуже, для самообмана: во всем, что касалось поисков супруга.

Когда она впервые упомянула Уиллу о своих опасениях, тот рассказал ей о словах Битти, что его, мол, не интересует пустой флирт. Конечно, звучало это прекрасно, но как-то плохо согласовывалось с тем, что она часто чувствовала на себе взгляд доктора Джона, когда занималась чем-нибудь по дому. Мужчины почему-то уверены, что женщины не замечают, когда их разглядывают – или что именно в них разглядывают.

Но смотреть не запретишь, и она не могла не признать, что ее тронула история, переданная Рейвеном, о смерти невесты Битти накануне их свадьбы. Это было по-настоящему грустно, прямо как в романе.

И все же не верилось, что эта страшная потеря означала полную искренность его чувств к Мине. То, что она попросту не напоминала ему ту женщину, которую он потерял, не казалось Саре достаточным основанием для истинных чувств. Скорее наоборот: такое могло только послужить им преградой.

– Думаете, мы вскоре услышим о вашей помолвке? – спросила горничная.

Она понимала, что вопрос могут счесть дерзким, но знала, что Гриндлей, скорее всего, не обратит на это внимания – ей очень хотелось поделиться новостями.

– Думаю, да, – ответила Мина, и по ее лицу разлился румянец.

– Как чудесно, – сказала Твиди с искренним чувством в голосе.

– Да, – ответила Гриндлей. – Я уже начала думать, что это никогда не произойдет.

Сара заметила, что теперь она говорила тише, будто сама с собой.

– Разве остаться незамужней – такое уж несчастье? – спросила горничная.

Она знала, что Мина влюблена в Битти, но не была уверена, что тот отвечает ей столь же искренним чувством. Саре вспомнилась Роуз, которая, верно, была вот так же поглощена страстью, не оставлявшей места для сомнений. И вот к чему все привело…

Гриндлей посмотрела на Сару так, будто та сошла с ума.

– Быть старой девой? Тетушкой на содержании у семьи? Что же это будет за жизнь?

– Разве у женщины не может быть иных устремлений, помимо брака?

– «Устремлений»? Что ты имеешь в виду, бога ради?

Сара подумала о Манн и Ригби, о любви Мины к письменному слову. Она, как никто, разбиралась в литературе и поэзии. Какая жалость, что из этого нельзя было извлечь какой-нибудь толк…

– Ну какая-нибудь профессия… То есть вам разве не хотелось бы, чтобы вашим знаниям и уму нашлось какое-то применение?

– Роль, данная женщине Богом, – быть матерью и женой. Любая профессия будет лишь жалкой заменой этому. И, кроме того, какая же профессия будет подходящей для леди? Гувернантка? Меня трясет при одной лишь мысли об этом.

Повернувшись обратно к зеркалу, Мина поправила выбившуюся из прически прядь.

Сара налила ей чаю, раздумывая о том, как незначительна в представлении Гриндлей роль женщины, как узка. Почему женщина не может стремиться к большему? Почему ей, Саре, это запрещено? Почему Рейвену доставалось все, чего ему хотелось добиться? Девушка была уверена, что они примерно равны по происхождению и уж точно – по уровню интеллекта; и все же у него были все возможности, в которых ей было отказано, а он к тому же не всегда ценил свое привилегированное положение.

Сара наклонилась, чтобы поднять с ковра забытую булавку, случайно задев рукой край нового платья. Интересно, будет ли она сама когда-нибудь носить такую роскошную ткань? Уж конечно, Сара не собиралась оставаться в услужении до конца жизни. Если какой-нибудь человек с достатком предложил бы ей оставить все это, схватилась бы она за эту возможность? Или это всего лишь означало бы поменять одни подневольные обязанности на другие, пусть и связанные с бо́льшим комфортом и меньшими неудобствами?

Возможно ли это вообще – повстречать человека, который примет ее стремление учиться и быть полезной людям? Существует ли вообще подобный мужчина? Если и существует, она еще его не повстречала – тут можно быть уверенной.

Ей вспомнились наставления Линдсей. Может, действительно стоит быть благодарной за то, что у нее уже есть, принять свое положение, данное Богом, и избегать проблем, которые неизбежно у нее появятся, попробуй она что-то изменить?

Она отдала собранные булавки Твиди, которая, бережно завернув новое платье в коричневую бумагу, распрощалась и вышла из комнаты.

Сара решила снова заговорить о Битти, потому что эта тема всегда приводила Мину в хорошее настроение.

– Как удачно, что вы нашли друг друга, верно?

– Да, верно. Я просто содрогаюсь при мысли о том, как капризна бывает судьба.

– Вы оба заслуживаете счастья. Сердце радуется, как подумаешь, что доктор Битти смог оставить позади ту ужасную трагедию…

Гриндлей удивленно посмотрела на горничную.

– Какую трагедию?

Сара на мгновение замерла: стало ясно, что Битти не посвятил Мину в подробности его прошлой помолвки. Она прокляла себя за глупость: ведь доктор Джон мог и не захотеть ей об этом рассказывать. Гораздо интереснее было, с чего он решил посвятить в это Рейвена, но сейчас это не имело значения.

– Ведь он так рано потерял родителей, – вывернулась Сара.

– Да. Его жизнь была нелегкой. Но я уверена, очень скоро она станет гораздо лучше.

Сара вышла из комнаты и спустилась по лестнице, размышляя о том, как Гриндлей выглядела в новом платье. Она излучала радость от того, что ею восхищаются, уважают, выделяют среди других.

Будь любовь лекарством, которое разливают по флаконам и продают в аптеках, – сколько бы это исцелило хворей из тех, что заводятся в гостиных!

Горничная постаралась разубедить себя в своих сомнениях насчет Битти. В конце концов, они во многих отношениях были прекрасной парой. И как знать, он действительно мог по-своему любить Мину – насколько вообще мог полюбить кого-нибудь после потери невесты…

В отличие от Уилла, Сара была готова принять, что на инстинкты не всегда можно положиться. Впрочем, они редко бывали и абсолютно ошибочны.

 

Глава 37

Девушке, лежавшей на столе перед Рейвеном, можно было дать от силы четырнадцать. Вид у нее был крайне испуганный.

– Линси Клегг. Уже несколько месяцев живет на улице, – сказала ему незадолго до этого Стивенсон. – Отец вышвырнул ее из дома после того, как понял, что она беременна, и меня не удивит, если он сам в ответе за ее положение.

Стивенсон не сообщила, на каком основании она сделала этот вывод. Но она редко высказывала подобные предположения без достаточных оснований, и Уилл успел заметить, что медсестра всегда старалась узнать как можно больше о женщинах, которые пребывали под ее крышей.

Линси была маленького роста, всего около четырех с половиной футов, и хрупкого телосложения, которое говорило о том, что она недоедала годами. Скрыть свое положение для нее было, конечно, совершенно невозможно.

– Ягодичное предлежание, – тихо сказал ему Цайглер. – Предвижу трудности с головкой.

Он говорил так, чтобы девушка его не слышала, но Рейвену показалось, что та все равно вряд ли бы что поняла. Она была на грани истерики от боли и нарастающей паники.

– Телосложение неподходящее. Очень узкий таз. Сама совсем еще ребенок.

– Эфир? – предложил Рейвен, не успев даже подумать.

Цайглер только кивнул.

Как и всегда, контраст был просто поразительным. Измученная болью девушка заснула буквально за несколько минут и продолжала оставаться в бесчувственном состоянии, пока хирург в силу необходимости выполнял довольно болезненные для нее маневры. Но, несмотря на все это, у Уилла никак не шла из головы Грейсби. Он так и не понял, что же пошло не так, что вызвало нетипичную реакцию и почему эта реакция привела к фатальному исходу, хотя, казалось, женщина уже начала приходить в себя. Но опять же неосведомленность и была причиной, по которой ему не следовало применять эфир без наблюдения.

Цайглер извлек ребенка на свет – это была девочка – и передал сестре, а тем временем занялся плацентой. Рейвен лишь надеялся, что хотя бы это дитя успеет по-настоящему повзрослеть, прежде чем самой стать матерью. Роженица начала приходить в себя после забытья, ставшего последним сном перед пробуждением в новом мире.

Спеленав младенца, сестра протянула его матери, но, казалось, это только напугало ее.

В этот момент их прервали: Стивенсон спешила к ним по коридору и звала на бегу:

– Доктор Цайглер! Вы срочно нужны в приемной. И вы тоже, мистер Рейвен.

В прихожей Милтон-Хауса, у самых дверей, лежала, корчась на койке, молодая женщина. Рядом стоял здоровенный детина и нервно мял в руках шляпу.

– Это он ее принес, – сообщила им миссис Стивенсон.

– Хотели доктора вызвать, – сказал детина. – Но я предложил отнести ее сюда, потому что это быстрее. Мы были прямо на другой стороне улицы.

– Кто она такая? – спросил Цайглер.

– Ее зовут Китти. Это все, что я знаю.

От мужчины исходил запах кирпичной пыли, и у него были загрубевшие от работы руки.

– А вы кто такой?

Тот помолчал, явно взвешивая, стоит ли называть свое имя.

– Митчелл, сэр. Дональд Митчелл.

Хирург осмотрел женщину, насколько это было возможно. Она потела, извивалась от боли и, казалось, ничего не соображала. Он задал ей пару вопросов, но она явно не владела собой. Цайглер опять повернулся к человеку, который ее принес.

– Что вы можете нам рассказать? Что вы видели? Что вы о ней знаете?

Тот опять замялся с ответом. И Уилл подумал, что, кажется, знает почему.

– Вы были с ней, сэр? – спросил он с ударением, чтобы у собеседника не осталось сомнений в том, что́ он имеет в виду.

Детина поглядел на Рейвена с таким удивлением, что стало ясно: он угадал.

– Я был с другой, – признал он. – Напротив. Мы услышали, как она вскрикнула, будто на нее напал сам дьявол. Я вышиб дверь, потому что думал, что ее избивают, но тут мы увидели, что ей плохо, и, как я уже сказал, я вызвался отнести ее сюда.

Уиллу немедленно вспомнилось собственное поведение в сходной ситуации: как он потихоньку ускользнул прочь, боясь, что его увидят. Ему хотелось думать, что все было бы иначе, застань он Иви еще живой, но сомнений не было: Митчел был гораздо более сильным человеком, чем он сам, – во многих отношениях.

Они откатили койку с Китти в палату, где было побольше света, хотя в этот час разницы уже практически не было. Она на короткое время потеряла сознание, что позволило Цайглеру осмотреть ее.

– Она беременна. И срок такой, что ребенок должен уже начать шевелиться.

Спокойствие долго не продлилось. Стоило женщине открыть глаза, как ее тело выгнулось дугой, а потом скорчилось, будто дьявол не просто напал на нее, а был уже внутри. Рейвен смотрел, как ее скручивают судороги, и вдруг сообразил: он видит то, что происходило с Иви перед тем, как он ее нашел.

– Вы приняли пилюлю? Капли? – спросил он пациентку. – Вы хотели избавиться от бремени?

Ее взгляд сосредоточился на нем достаточно долго, и стало понятно: она слышала его вопрос. Но в ответ не проронила ни слова.

– Будь это так, она бы вам не сказала, – это произнесла Стивенсон. – Побоялась бы.

– Мы только хотим помочь вам, Китти, – настаивал Уилл. – Прошу вас, если вы что-то приняли, скажите нам.

Но тут конвульсии усилились, будто слова Рейвена рассердили завладевшего ею демона. Она застыла, выгнув спину, с откинутой назад головой.

Цайглер попытался дать ей лауданума, но у нее свело челюсть, и разжать зубы было невозможно. Конвульсии все продолжались, и все понимали, что сделать ничего нельзя.

– Мы бессильны, – тихо сказал хирург. – Идите, Рейвен. Возвращайтесь домой и отдохните, потому что завтра все начнется заново.

– Я лучше останусь, – ответил Рейвен. – Если никто не может больше ничего для нее сделать – это, по крайней мере, в моих силах.

Цайглер посмотрел на него с любопытством, потом кивнул.

Уилл провел у койки следующие несколько часов, наблюдая беспощадную пытку; тело извивалось так, будто женщина пыталась сбежать от себя самой. Казалось, она еле осознает его присутствие, но он не мог позволить ей терпеть эти муки одной, как терпела их Иви.

Даже ее уход нельзя было назвать спокойным: нет, это был последний неистовый рывок.

Рейвен неподвижно сидел рядом, боясь, что агония возобновится. Потом пощупал пульс. Его не было.

– Отошла? – спросил Цайглер, появляясь в дверях.

Уилл настоял, чтобы тот пошел отдохнуть, но было ясно, что далеко он не ушел.

– Да. Пойду скажу Митчеллу.

Хирург виновато посмотрел на него.

– Он ушел некоторое время назад. С его стороны уже было достаточно великодушно принести ее сюда.

– Может, Митчелл сказал вам что-то еще? Откуда он ее принес, по крайней мере?

– Нет. Надолго он не задержался. Не думаю, что он ее знал.

– Так значит, у нас нет даже способа узнать, кто она?

– Нет, если только не явится кто-то, чтобы забрать ее останки.

Рейвен подумал об Иви, которую снесли вниз по лестнице, завернутой в грязный саван, и бросили в телегу. Ни похорон, ни желающих попрощаться, ни могильного камня…

– Я даже не знаю ее фамилии.

– Митчелл и не назвал.

Но Уилл говорил не о Китти.

 

Глава 38

К тому времени, как Рейвен оставил Родильный дом, был уже довольно поздно. От голода подводило живот, и это вернуло мысли к более насущным делам. Когда он вернется на Куин-стрит, ужин будет уже окончен, но Линдсей сумеет что-нибудь для него сообразить, это уж наверняка. А может, Сара даже отложила для него остатки трапезы, хотя он и не знал, что рассказать ей насчет сегодняшних противоречивых открытий…

Хуже было то, что пускай он и опаздывал на ужин, но успевал на очередной сеанс испытаний новых анестетиков, который обычно проводили после еды. Краткого знакомства со зловещей субстанцией – детищем Дункана – было достаточно, чтобы понять: все головные боли, пережитые им до сих пор, превратятся в наиприятнейшие воспоминания по сравнению с побочными эффектами этой штуки.

И тут ему пришло в голову, что этого вполне можно избежать. Дункан подсунул ему результат предварительной дистилляции и велел забрать образец, полученный после окончательной очистки. Профессор Грегори, конечно, мог уже уйти домой, но все равно ведь идти мимо здания колледжа. В любом случае есть вполне благовидный предлог, чтобы не возвращаться до тех пор, пока испытания не будут окончены, – и Уилл войдет в гостиную, когда все уже будут сидеть там, куря и потягивая виски.

Лаборатория профессора Грегори располагалась в дальнем углу университета – скорее всего, из-за взрывоопасной природы его работы. Найти ее было нелегко: пришлось преодолеть целый лабиринт коридоров и лестниц, но Рейвен хотя бы чувствовал, что движется в верном направлении, потому что запахи все усиливались.

Лаборатория была прямой противоположностью заведению Дункана и Флокхарта: тесное помещение, где царил вечный беспорядок. Стены все сплошь были заняты шкафами и полками от пола до потолка, на полу громоздились сундуки, какие-то ящики и ненужное оборудование. Книжные шкафы вмещали впечатляющее собрание древних и порой исключительно пыльных трудов, причем Уилл подозревал, что некоторые не покидали своих мест не только при нынешнем хозяине, но и при его предшественнике.

В центре комнаты стоял большой деревянный стол, весь в пятнах и подпалинах. Сгорбленная фигура держала над извергавшей фиолетовое пламя спиртовой горелкой колбу, содержимое коей неистово бурлило, будто возмущаясь, что его нагревают. Рейвен остановился в дверях, не желая прерывать профессора, но тот, не поднимая головы, поманил его в комнату, смахнув мимоходом со лба длинную черную прядь.

Уильям Грегори был худ и казался старше своего возраста. При ходьбе он прихрамывал: последствия какого-то недомогания, перенесенного в детстве, от которого он так и не оправился. Но в нем жила кипучая энергия, пробуждавшаяся, когда что-то вызывало его интерес, – обычно это бывала работа. Его отец, Джеймс, был известен тем, что составил знаменитый «порошок Грегори», согласно «Эдинбургской фармакопее» – наиболее часто прописываемое в городе лекарство. Стандарт, которым измерял свой собственный успех Джеймс Дункан.

Доктор Симпсон рассказывал, что Грегори-старший был человеком вспыльчивым, склонным вступать в распри как с отдельными людьми, так и с целыми учреждениями. Он всегда носил с собой трость, и был случай – печально известный, – когда он в ходе диспута побил этой самой тростью профессора акушерства Джеймса Гамилтона. Дело дошло до суда, который постановил, что Грегори обязан выплатить Гамилтону сто фунтов за причиненный ущерб, на что ответчик заметил, что «с радостью заплатит еще столько же за новую возможность поколотить акушеришку».

Уильям был, напротив, известен своим спокойным нравом и умением держать себя в руках, унаследовав при этом блестящий ученый ум своего отца. Симпсон рассказывал, что еще на заре своей карьеры он разработал процесс, позволяющий получить морфий высокой очистки. Но еще патрон не без удовольствия рассказывал, что Грегори был большим поклонником френологии и гипнотизма, и ходили слухи, что предложение своей будущей жене он сделал лишь после френологического осмотра.

Рейвен подошел к профессору, осторожно обогнув треногу, где стояли мензурка с длинной ретортой, прямо-таки умоляя, чтобы их задели и расколотили вдребезги об пол. Рядом громоздилась стопка переплетенных в кожу томов и стоял ящик с двумя дохлыми кроликами. Уиллу стало интересно, находились ли они уже в таком состоянии, когда их доставили, но задумываться, зачем профессору дохлые кролики, ему как-то не хотелось.

Грегори убрал с огня колбу и поднял к глазам, разглядывая ее содержимое в тусклом свете газовой горелки. Судя по выражению лица, результат его не особенно устраивал.

Рейвен оглядел нагромождение склянок, бутылочек и пузырьков, расставленных без всякого видимого порядка возле профессора. Особенно притягивали взгляд несколько склянок с ярко-красным порошком: понять, что это такое, Уилл не мог.

– Мистер Рейвен, – сказал Грегори. – Я так понимаю, вы здесь по просьбе доктора Дункана?

– Вы не ошиблись, профессор.

– Смотрю, у него немало народу на посылках… Первый образец – первичной очистки – забрала какая-то юная девица. Такой допрос мне устроила… Вы, случайно, не знаете, кто это может быть?

Уилл не смог сдержать улыбки.

– Это горничная доктора Симпсона.

– Неужели? – после короткой паузы ответил Грегори. – Горничная… Хотелось бы мне, чтобы мои студенты задавались такими же вопросами. Или были настолько же осведомленными. Так, а теперь – где же я…

Профессор повернулся к лесу всевозможных стеклянных сосудов, стоявших перед ним, и протянул руку к пузырьку, предназначенному для Дункана, но тут его внимание отвлек красный порошок.

– Совсем позабыл сказать юной девице, когда она здесь была. Передайте, пожалуйста, доктору Симпсону, – это подарок. Мне прислал партию профессор Жоау Паррейра из Университета Коимбры, что в Португалии. Мы познакомились летом в Париже.

– Он химик?

– Да, и очень уважаемый. Но это не химический состав. Это порошок, получаемый из стручкового перца: очень крепкая штука, родом, как мне кажется, из Африки. Там его зовут пири-пири.

– И для чего же он нужен?

Грегори оживился, и его лицо осветилось энтузиазмом.

– Эта штука очень здорово оживляет вкус еды. Просто чудо, поверьте мне: она способна превратить самое безвкусное, самое тусклое блюдо в настоящий праздник желудка.

Рейвен, который долгое время столовался у Ма Черри, полагал себя знатоком безвкусной и тусклой пищи и теперь смотрел на склянку, которую ему протягивал Грегори, с некоторым недоверием.

– Попробуйте-ка, – сказал профессор, отвинчивая крышку. – Всего щепотку.

Рейвен сунул три пальца в горлышко склянки, извлек оттуда добрую порцию – примерно с чайную ложку – и сунул себе в рот.

Не успел Грегори крикнуть: «Я сказал, всего щепотку!», как у Уилла во рту произошел небольшой взрыв. Язык будто охватило огнем; глаза слезились. Он поскорее выплюнул порошок, но жжение не прекратилось.

– Воды, – прохрипел несчастный, и Грегори, который явно забавлялся ситуацией, протянул ему чашку.

Рейвен опрокинул ее содержимое себе в глотку, но пожар во рту только усилился, будто в горящее масло плеснули водой.

Он не мог не признать, что вкус содержал интересную дымную нотку, но опасался, что это была его собственная горелая плоть.

Глаза Грегори тоже были полны слез: беда Уилла его развеселила.

– Теперь мне не нужно предупреждать вас, чтобы вы передали кухарке: пусть расходует пири-пири с крайней умеренностью.

Рейвен не был уверен, что Линдсей вообще захочет использовать эту приправу: кухаркой она была прекрасной, но, по словам Сары, исключительно консервативной. И все же он с нетерпением предвкушал, как даст попробовать ее Джарвису – и Дункану. Жадничать не будет, насыпет каждому по ложке. С горкой. Закрыв склянку, он положил ее в карман куртки, чтобы нести пузырек с составом Джеймса в обеих руках.

– Думал, смогу улучшить процесс дистилляции, но на деле этот образец практически идентичен первому. Некоторые ингредиенты, предложенные Дунканом, вызвали у меня сомнения. Эта их комбинация показалась мне потенциально летальной, но сам он, кажется, предпочитает оставаться в блаженном неведении.

Да уж, похоже на Джеймса, подумал Рейвен. Он не мог себе представить, что этот человек особенно расстроится, если случайно кого-нибудь убьет. Посчитает необходимой жертвой во имя прогресса. С этой мыслью Уилл решил не спешить домой, несмотря на то что живот бурчал от голода.

– Вместе с тем он, может, и на что-то наткнулся, – добавил Грегори. – Сам я испытать на себе новую формулу поостерегся и решил употребить подопытных животных. Они быстро перестали отвечать на внешние раздражители, в том числе и на болевые стимулы. Я как раз собирался их проверить, но ваше появление меня отвлекло.

– Что за животные? – спросил Рейвен.

– Пара кроликов.

– У вас много подопытных кроликов?

– Нет, только два – вон там.

Уилл почувствовал, как внутри его что-то густеет, точно ртуть на морозе. Он сунул руку в ящик и потрогал животных на тот случай, если ошибся насчет их состояния.

Нет, не ошибся.

– Эти кролики мертвы. Сколько вы им дали?

– Совсем небольшую дозу. Я всего лишь раз капнул на носовой платок.

Всего одна капля.

Рейвен вылетел из лаборатории, ссыпался вниз по лестнице, пронесся по коридорам. Пробы в доме Симпсона, как правило, проходили так: все сидели вокруг обеденного стола, вдыхая пары очередного образца, постепенно увеличивая количество вещества, вдыхая все глубже и глубже, пока либо не проявится эффект, либо образец не будет сочтен бесполезным. Необходимо скорее попасть на Куин-стрит, хотя может быть уже слишком поздно…

Уилл выскочил из ворот колледжа на залитую дождем Николсон-стрит и огляделся в поисках хэнсома. Денег на поездку не было, но он мог одолжить у профессора, когда доберется до места, а если попадет туда слишком поздно, плата кебмену станет самой меньшей из его проблем.

Улицы были практически пустынны: несколько мокрых насквозь фигур плелись домой по лужам – и ни одной коляски. Рейвену вспомнилось, как гости на Куин-стрит часто жаловались, что поймать кеб в Эдинбурге практически невозможно, особенно в дождь. Да и час был уже поздний: респектабельная публика уже давно сидела по домам, переваривая ужин или готовясь ко сну. Навстречу ему попадались одни пьяные гуляки. Один такой персонаж, шатаясь, заступил Рейвену дорогу, невесть с чего вообразив его своим врагом, и, сыпя проклятиями, попытался вступить в драку. Уилл с легкостью увернулся, слегка ускорив шаг. И тут впереди он заметил экипаж – он подъезжал к перекрестку со стороны Инфермери-стрит. Пассажиры наверняка слыхали о Симпсоне и, конечно, не откажутся помочь, когда услышат, какая ему угрожает опасность.

Рейвен побежал навстречу, размахивая руками и крича кучеру остановиться. Из экипажа раздался резкий приказ, и кучер подстегнул лошадей, щелкнув в направлении Уилла хлыстом, чтобы тот не приближался. Рейвена это не удивило. Он, должно быть, выглядел как безумец, который собирается напасть на карету.

Ему оставалось только бежать. Невзирая на боль в мышцах и жжение в легких, бежать, пока не доберется до Куин-стрит. Останавливаться было нельзя.

Он бежал, разбрызгивая лужи, пытаясь прикинуть самый короткий путь; шаги эхом отдавались от мокрых стен. Вскоре в их стук вплелся неистовый грохот в груди, хотя в этот момент ему стало легче: дорога пошла под уклон, вниз по Кокберн-стрит, и теперь он мог бежать быстрее, не так сильно напрягая мышцы и легкие. Тут ему что-то подвернулось под ногу – останавливаться и выяснять, что именно, Уилл не стал, – и он чуть не поскользнулся. Риск был велик: подвернутая лодыжка, и все было бы кончено.

Восстановив равновесие, Рейвен опять пустился бежать, на этот раз внимательно глядя себе под ноги, стараясь опять не пропустить препятствия в туманной мгле. И тут врезался во что-то с такой силой, что у него лязгнули зубы. Ощущение было такое, будто он ударился о стену, вот только стена эта была теплая и в одежде. Отскочив от удара, он упал. Кто-то пнул его в бедро, и Рейвен почувствовал, как в кармане разбилась склянка; он грохнулся прямо на нее. Уилл поднял глаза, пытаясь понять, что с ним произошло, и увидел над собой в свете уличного фонаря два кошмарно знакомых лица.

Он попал прямиком в распростертые объятия Хорька и Гаргантюа.

 

Глава 39

Уилл почувствовал на плечах огромные руки, которые, сжавшись, вздернули его, будто тушу на бойне.

– Мистер Рейвен, – сказал Хорек; его голос так и сочился злобной радостью. – Какой приятный сюрприз. Знаете ли вы, который теперь час?

Театральным жестом он извлек из кармана часы, принадлежавшие отцу Рейвена, и качнул их на цепочке.

– Час сразу за часом расплаты. Ну, чем будем расплачиваться – деньгами или… Помнится, я упомянул глаз, не так ли?

Положив часы обратно в карман, Хорек извлек оттуда все тот же нож, которым рассек Уиллу щеку в последнюю встречу.

При виде ножа Рейвен рванулся в сторону, но Гаргантюа держал его крепко.

Уилла замутило от страха. Он не мог думать ни о чем, кроме боли, которую ему предстояло испытать, но краешком сознания пытался просчитать возможные последствия. Можно ли продолжать карьеру с одним глазом? Он вдруг понял, что этот вопрос был излишним. То, что его здесь задержат и изувечат, означало одно – ему не удастся никого спасти. Симпсон будет мертв, и ученичеству Уилла придет конец. Еще немного – и для него все будет кончено: такова была цена попытки помочь Иви.

Горше всего было сознавать то, что он даже не смог ей помочь. Нет, хуже: весьма вероятно, он дал ей те деньги, на которые она приобрела свою смерть.

Мысли лихорадочно метались от страха, события сегодняшнего вечера крутились в голове, будто он переживал их все заново и одновременно. Образы, запахи, ощущения и эмоции мелькали в мозгу – и вдруг он вспомнил.

Гаргантюа держал его за плечи, но руки оставались свободны.

– Нет, они у меня, – умоляющим тоном сказал Рейвен. – Деньги мистера Флинта здесь, со мной. Пожалуйста, умоляю вас. Я только что продал одну ценную вещь, семейную драгоценность… Деньги у меня в кармане.

Осторожно, стараясь не пораниться об осколки, он сунул руку в карман и зачерпнул пригоршню красного порошка. Потом закрыл глаза и швырнул порошок назад, прямо в лицо великана.

Тот немедленно выпустил его и, взвыв, схватился за лицо. А Рейвен выхватил из кармана еще горсть и, раскрыв ладонь, дунул. Облако красной пыли окутало Хорька, попав ему в нос, в рот, в глаза. Тот упал, скорчившись, на землю, и его вопли эхом разнеслись по переулку, в то время как Гаргантюа, согнувшись в три погибели, издавал низкие стоны и бормотал, будто его ослепили горящими углями.

Нагнувшись к Хорьку, Уилл быстро выхватил у него из кармана отцовские часы. Хотелось бы ему, чтобы украденное время можно было бы вернуть с такой же легкостью…

Он вновь бросился бежать вниз по темному травянистому склону Маунда, не отрывая глаз от огней Принсес-стрит, светивших ему впереди. Сердце неистово трепыхалось в груди, как от усталости, так и от страха, но ему казалось, будто в жилах циркулирует некий чудесный анальгетик, утоляя боль в ногах и в груди.

Действие этого воображаемого средства внезапно кончилось, когда Рейвен мчался, не разбирая дороги, вниз по Фредерик-стрит, но тут ему помогла сила земного тяготения. Заворачивая за последний угол, он чуть не сбил с ног джентльмена, который как раз выходил из экипажа, и тут наконец перед ним показалась дверь номера пятьдесят два. Он не смел даже думать о том, что ждало его за этой дверью.

Уилл ворвался в прихожую, пробежав мимо удивленного Джарвиса. Его бедра стонали от усилий, и он задыхался так, что боялся, что не сможет сказать ни слова. Но, ворвавшись в столовую, обнаружил, что это уже неважно.

Он опоздал.

Комната была в беспорядке. Кружевная скатерть съехала со стола, на полу валялись разбитые рюмки, а несколько кресел лежали, опрокинутые, на боку. Среди осколков на полу, под столом красного дерева, лежали три безжизненных тела: Симпсон, Кит и еще один человек, которого Рейвен не узнал. Четвертый – Дункан – сидел, уронив голову на стол. Перед ним стояла открытая склянка и лежала сложенная салфетка.

Рейвен мысленно проклял его. Стремясь завоевать свое чертово место в истории, Дункан убил их всех.

 

Глава 40

Сара внесла в гостиную поднос, на котором стояли чайник, три чашки и блюдо со сладостями. Она и не думала, что кто-то может быть голоден после обильного ужина, который был уничтожен у нее на глазах, но тут заметила, что Агнес Питри внимательно наблюдает за перемещением кексиков от двери к столу. Мина часто уверяла, что у нее «имеется второе отделение для сластей», оправдываясь, когда в очередной раз набрасывалась на сладкое после хорошего ужина. Хотя горничная заметила, что в последнее время – а именно с тех пор, как Битти начал проявлять к ней интерес, – она стала более сдержанной в этом отношении.

Дамы удалились наверх, в гостиную, а джентльмены остались в столовой, чтобы приступить к своему обычному занятию: поискам достойной альтернативы эфиру. Во время проб к докторам на этот раз присоединился человек немедицинской профессии, капитан Джеймс Питри, который, обладая, по его словам, «неустрашимым духом», без колебаний решился поддержать новаторские изыскания медиков. Капитан Питри приходился зятем Мине и миссис Симпсон: он был женат на их сестре, которая уже умерла. Питри обладал непринужденными манерами, любил поговорить, и видно было, что ему немного тесно в этом тихом семейном кругу. Но он всегда был дружелюбен и вежлив по отношению к прислуге.

Вот и сейчас, когда Сара прислуживала за столом, капитан попросил ее передать Линдсей его комплименты за выдающийся ужин, хотя, как потом выяснилось, это был лишь предлог для упоминания о другом ужине, «который, с вашего позволения, я считаю еще более выдающимся».

И он пустился в рассказ о тех временах, когда защищал интересы Британии в Америке. «В 1814 году вслед за победой при Бладенсберге мой полк двинулся на Вашингтон. Мы захватили город с такой дерзостью и быстротой, что, когда ворвались в дом Джеймса Мэдисона и подожгли его, ужин еще стоял теплым у него на столе. Я быстро нашел в библиотеке томик стихов в кожаном переплете и присел ненадолго за стол, чтобы поужинать, пока пламя не разгорелось, потому что большой грех, когда хорошая еда пропадает».

На Сару этот рассказ произвел большое впечатление, и она решила, что капитан – человек смелый, интересный и уж куда менее замшелый, чем все эти тусклые медицинские мужи, которых обычно приглашали сюда обедать. И только поднимаясь по лестнице следом за дамами, она услышала, как миссис Симпсон говорит Мине:

– Интересно, сколько раз мы уже слышали от него эту историю.

– Примерно столько же, сколько военных рассказывают, что они ели этот ужин, – ответила Гриндлей. – Должно быть, он был довольно обильным.

Этот разговор, конечно, происходил вдали от ушей Агнес, дочери капитана и их племянницы. Агнес была пухленькой и смешливой барышней, к тому же не особенно сообразительной. По крайней мере, думала Сара, в этом случае не приходится наблюдать, как атрофируется от безделья еще один блестящий женский ум. Кроме того, она не унаследовала от отца легкие манеры в отношении прислуги и в общем и целом казалась избалованным и эгоистичным созданием.

Горничная наливала чай, когда весь дом сотрясся от того, что кто-то со всей силы распахнул дверь, грохнув ею о стену. Вслед за этим раздался дробный топот, будто кто-то бежал по коридору в такой спешке и с такой силой топая ногами, что Сара чувствовала, как трясется пол.

– Что, бога ради, это было? – спросила миссис Симпсон.

Сара побежала узнать; дамы тоже вскочили с мест. Глянув через перила, она увидела в коридоре Джарвиса, стоявшего у стены с оскорбленным выражением на лице.

– Что случилось?

– Мистер Рейвен только что ворвался с улицы, будто за ним гонится сам дьявол, – сказал он.

Сара поспешила вниз, в столовую. Там она обнаружила Уилла, который склонился над лежавшим лицом вниз на полу доктором Симпсоном. Рядом лежали еще два неподвижных тела – Кит и Питри. Рейвен перекатил доктора на спину и прижался ухом к его груди.

– Дышит, – прохрипел, задыхаясь, он с таким выражением, что девушке показалось, будто он вот-вот расплачется.

Уилл промок насквозь, волосы прилипли ко лбу, а лицо было совершенно красное.

– Ты бежал.

– Да, от лаборатории Грегори, – сказал Уилл, все еще тяжело дыша. – Формула, которую заказал у него Дункан, – это яд. Пара кроликов от нее потеряли сознание и вскоре сдохли. Я боюсь, что здесь все еще может произойти то же самое.

Тут Сара заметила на столе склянку. Дункан сидел, уронив голову на стол и раскинув руки, будто пытаясь до нее дотянуться. Она узнала почерк на этикетке.

– Но это вовсе не склянка профессора Грегори. Она от Дункана и Флокхарта. «Перхлорид формила», – прочитала девушка.

Она вложила пузырек в нетерпеливо протянутую Рейвеном руку. Тот принялся разглядывать этикетку с недоуменным выражением на лице, и, пока он этим занимался, Симпсон открыл глаза.

И тут Сара вспомнила, как еще перед ужином зашла в столовую прибраться и накрыть на стол. На буфете она обнаружила с десяток склянок, и еще столько же валялось рядом на полу. Прибирая те, что стояли на буфете, нечаянно сшибла одну из склянок, и та, покатившись, упала за буфет.

Самостоятельно отодвинуть буфет от стены у нее не хватило бы сил, к тому же в этот момент в комнату вошел доктор Джеймс и принялся отчитывать ее за то, что она вмешалась не в свое дело. Так что Сара сочла лучшим ничего не говорить ему о том, что один из его образцов валяется за буфетом.

Симпсон попытался сесть, но тут же лег обратно, разглядывая окружающее с таким видом, будто оно было ему совершенно незнакомо. Сара принесла подушку, чтобы подложить ему под голову, и в тут в дверях появились миссис Симпсон и Мина.

– Господи боже, что здесь произошло? – воскликнула Гриндлей.

Миссис Симпсон возвела глаза к небу. Подобную сцену она явно видела уже не в первый раз.

Профессор посмотрел на жену, приподнялся на локте и, обозрев склонившиеся над ним встревоженные лица, улыбнулся и сказал:

– Эта штука гораздо мощнее и лучше эфира.

Следующим пошевелился Кит, но в его случае пробуждение не было спокойным. Он принялся неистово вертеться и брыкать ногами стол, будто стараясь опрокинуть те немногие предметы, которые еще остались на нем стоять. Все это сопровождалось громким храпом Дункана.

Через несколько минут, когда Джеймс уже тоже начал приходить в себя, доктор Кит, прекратив свои неистовые эскапады, поднялся на колени. Он ухватился за стол – над краем виднелись только его глаза – и уставился в пространство невидящим взглядом, безо всякого выражения на лице, словно сознание полностью покинуло его. По неизвестным причинам он воззрился своим странным отсутствующим взглядом на Мину, которая в ответ завороженно смотрела на него, словно пригвожденная к месту от ужаса. В конце концов, как раз когда все уже приходили в себя, Гриндлей объявила, что ей дурно. Для нее немедленно поставили на ножки одно из перевернутых кресел, и Сара была отправлена за стаканом воды и веером.

Симпсон, поддерживаемый женой, поднялся на ноги.

– Уолди был прав, – радостно объявил он. – Это самый удачный из всех наших экспериментов. – Тут он принялся озираться вокруг с нетерпеливым видом. – Где же образец? Там еще что-то осталось?

Обмякший Рейвен протянул ему склянку, но миссис Симпсон помахала ему, чтобы он ее убрал.

– Мне кажется, на сегодня с нас достаточно волнений.

Однако профессора было не так-то легко сбить с толку.

– Но это же только начало! Быть может, нам удалось наконец найти то, что мы искали… Кому еще хотелось бы попробовать?

Первой заговорила Мина, но отнюдь не с тем, чтобы вызваться добровольцем:

– Я уж точно не собираюсь выставлять себя на посмешище. Этот взгляд доктора Кита будет преследовать меня до самой смерти.

– Да будет тебе. Может, это твой шанс войти в историю…

Тут Симпсон выхватил склянку у Рейвена из рук, вытащил пробку и помахал ею в направлении Гриндлей. Та, явно встревожившись, вскочила с кресла и попятилась. Профессор погнался за ней со склянкой вокруг стола, причем жертва протестующе визжала.

Погоня была недолгой, потому что профессор так смеялся, что вскоре был принужден сдаться.

– Я хочу попробовать, – раздался голос из дверей. Это была Агнес Питри. Шагнув в комнату, она добавила: – О, прошу вас, дайте и мне немного.

Симпсон посмотрел на ее отца, и капитан кивнул. Сара заподозрила, что он редко отвечал «нет» на просьбы дочери. Втиснувшись в кресло, Агнес принялась нюхать жидкость, которую налили для нее в блюдечко. Всего через несколько мгновений ее веки затрепетали, и она объявила, что чувствует себя легче воздуха, что само по себе было удивительно, учитывая ее размеры. Потом Агнес принялась кричать: «Я ангел! Я ангел!», после чего съехала с кресла на пол; приземление было трудно назвать ангельским. Следующие пять минут она оставалась без сознания.

Симпсон решил испробовать средство на себе еще раз, игнорируя встревоженные взгляды жены. Дункан присоединился к нему, а Кит вытащил из кармана часы, чтобы точно замерить время действия препарата.

– Перхлорид формила, – сказал Кит, делая пометку. – Звучит гораздо более громоздко, чем «эфир». Может, найдем название покороче?

Доктор Симпсон, который уже поднял склянку к носу, помедлил.

– Мне кажется, Уолди упомянул, что эту штуку еще называют хлороформом.

 

Глава 41

Рейвен тихо выскользнул из комнаты, и Сара заподозрила, что она была единственной, кто это заметил. Все остальные продолжали следить за экспериментом, хотя Мина и миссис Симпсон явно не разделяли общего энтузиазма, держась скорее настороже.

Уилл наблюдал бурную деятельность последних минут без единого слова и от участия в дальнейших экспериментах отказался. Выглядел он ужасно. Когда Рейвен только появился, вид у него был такой, точно его вытащили из реки, а сейчас он стал, если такое возможно, еще более мокрым. В комнате было жарко, а он и так сильно вспотел после физических усилий, которые, очевидно, совершенно истощили его силы. Нормальный цвет лица вернулся к нему лишь спустя полчаса.

Между тем никто из тех, ради кого он довел себя до подобного состояния, даже ни о чем не подозревал. Никакой опасности они не подвергались благодаря промашке, допущенной Сарой, – но она решила пока ему об этом не говорить, хотя знала, что рано или поздно придется.

Видя, что ее услуги, в свете новых волнующих событий, пока никому не требовались, она последовала за Рейвеном. Услышав шаги у себя за спиной на лестнице, тот остановился у двери своей комнаты посмотреть, кто это.

– Вы разве не хотели бы поужинать, мистер Рейвен? – спросила Сара. – Вы же еще не ели.

Он слабо улыбнулся.

– Это было бы прекрасно.

Голос у него слегка дрожал, и она вдруг сообразила, что Уилл замерз, а у себя в комнате замерзнет еще больше.

– Вам нужно немедленно избавиться от этой одежды. Или дело дойдет до лихорадки. Ну же, – сказала Сара и вошла следом за ним в комнату, где зажгла газовый рожок. Потом повернулась, чтобы помочь ему снять куртку, которая показалась ей вдвое тяжелее, чем обычно.

– Я прекрасно и сам могу… – начал он было, но был принужден сдаться и позволить ей помочь: сопротивляться не было ни желания, ни сил.

– Вам правда надо бы обзавестись нормальным пальто, мистер Рейвен. Прежде чем станет по-настоящему холодно.

– Знаю.

Сара сняла с его плеч промокшую насквозь одежду; ее взгляд задержался на мокрых волосах, прилипших ко лбу.

– Ты бежал всю дорогу от самого колледжа?

– Да. Но это еще не самое плохое. Перед этим я смотрел, как молодая женщина умирает в агонии в Родильном доме. И, я уверен, умерла она той же смертью, что и Иви: судорожные конвульсии. И она тоже была беременна.

– Судорожные конвульсии: именно так мисс Манн описала то, что случилось с ее знакомой, принимавшей стрихнин.

– Да. Но меня меня ставит в тупик другое. Еще раньше, сегодня, я встретил Маклеви; тот сказал, что следов яда в теле Роуз Кэмпбелл найдено не было. Но что еще больше сбивает с толку – она не была беременна.

Сара вполне поняла его замешательство. Но, по крайней мере, кое во что она могла внести ясность.

– Я тут читала трактат Кристисона. Стрихнин – просто подарок для отравителя: он не оставляет никаких следов. Его нельзя обнаружить, обследуя тело. Так что все-таки вполне возможно, что смерть Роуз наступила от стрихнина.

– Да, но с беременностью ошибки быть не могло: здесь обследование сбоев не дает. А Маклеви совершенно уверен, что никакого ребенка не было.

Сара не могла не признать, что это и вправду сбивало с толку.

– Но Милли не могла ошибиться, – настаивала она. – Из-за этого-то Роуз и боялась, что ее уволят.

– Маклеви считает иначе, а оба правы быть не могут.

Пока Рейвен говорил это, в голове у Сары забрезжила идея – она поняла, что на самом деле оба могут быть правы.

– Что, если она уже не была беременна, когда попала в воду? Кто знает, может, ей и в самом деле удалось освободиться от бремени? Стрихнин вызывает спазмы. Быть может, его используют, чтобы вызвать преждевременные схватки? И с Роуз случилось именно это, вот только потом она все-таки умерла?

Глаза у Рейвена расширились.

– У меня было подозрение, что девушка, которая умерла сегодня, приняла что-то, чтобы избавиться от ребенка. Наверное, Иви сделала то же самое, но в обоих случаях средство убило их прежде, чем возымело какой-либо другой эффект.

– А кто была та девушка? Могла ли она быть как-то связана с преподобным Гриссомом?

– Я ровно ничего о ней не знаю, – ответил с сожалением Уилл. – Даже полного имени – только то, что ее звали Китти. И где она жила, тоже не знаю – хотя это достаточно близко, чтобы ее могли принести в больницу на руках. Но в Старом городе могут быть сотни подобных отдельных комнатушек.

Тут его голос опять дрогнул. Рейвена пробирала дрожь. Даже рубашка, и та промокла насквозь. Не спрашивая, Сара принялась расстегивать пуговицы.

Она уже видела Уилла обнаженным – когда тот только явился в дом и отчаянно нуждался в ванне. Ей вспомнились собственные слова: «Все это, поверьте, я уже видела» – и хотя она и вправду уже видела его раньше, теперь ей с трудом удавалось отводить глаза.

Ее рука коснулась его обнаженной кожи, когда Сара стягивала с него мокрую рубашку, и она почувствовала, как внутри что-то требовательно шевельнулось – с такой силой, что девушка испугалась.

Расстегнув последнюю пуговицу, она ощутила какое-то движение поблизости от того места, где касалась его, и несколько запоздало осознала значение выражения «неудобство в штанах».

Рейвен так и отскочил от нее – вероятно, потому, что сам от себя отскочить не мог.

Сара сделала шаг назад, глядя в пол.

– Ты, наверное, совсем голодный, – сказала она тихо. – Пойду-ка я лучше на кухню и чего-нибудь принесу.

Уилл ничего не ответил, и горничная вышла. Закрыв за собой дверь, подождала немножко, потому что голова кружилась так, что она опасалась спускаться по лестнице.

Добравшись до кухни, Сара положила на тарелку остатки пирога, ломоть ветчины и кусок хлеба. Держа все это в левой руке, правой она подхватила бутылку эля и опять поднялась по лестнице.

Добравшись до верху, она обнаружила Рейвена безо всяких признаков сознания, и ясно было, что никакая химия тут ни при чем.

 

Глава 42

Сара вошла в заведение Кеннингтона и Дженнера на Принсес-стрит, и ее окутало блаженное тепло. Мозоли на руках растрескались и болели – накануне она стирала белье на Куин-стрит. Зимой всегда становилось хуже с руками. От холода все становилось хуже.

В лавке было тепло и уютно – ей нравилось проводить здесь время, воображая, что бы она купила, будь у нее деньги. Внутри всегда было светло: сквозь огромные окна витрин свободно лились солнечные лучи, а вечерами под потолком зажигали большие газовые люстры. На полках лежали штуки материи всех возможных цветов, а на прилавке были разложены образцы.

Заведение было основано двумя подмастерьями из галантерейной лавки, которые внезапно остались без работы после того, как самовольно устроили себе выходной, решив посетить скачки в Масселборо. После этого они открыли собственное заведение с намерением предоставить дамам Эдинбурга лучший выбор шелков и хлопковых тканей, не уступающий лондонскому. Их предприятие оказалось весьма успешным и недавно расширилось, заняв еще и соседнее помещение.

Саре всегда нравилась эта история: обычные люди, сами проложившие себе путь в жизни. Это давало надежду. Или, по крайней мере, так было прежде. Теперь лавка Кеннингтона и Дженнера всегда будет напоминать ей о том, как она в последний раз видела Роуз, чья жизнь оборвалась в самом расцвете. Все, чего она могла добиться, ныне было потеряно. Саре вспомнилась подруга, какой та была незадолго до смерти: пустое лицо, мертвый взгляд человека, сломленного подневольной жизнью. Как мало Роуз напоминала ту живую, уверенную в себе девушку, которая временами даже действовала Саре на нервы…

Горничная бросила взгляд на ткани, которые, как всегда, были искусно разложены, привлекая внимание покупателей. Сегодня целые ярды дорогой ткани ярких, живых тонов каскадом спускались со стены, падая изящными складками на прилавок, будто рукотворный водопад. Теперь их вид был ей неприятен, и не только потому, что из-за своего положения она никогда не сможет позволить себе подобную роскошь. Эти ткани напоминали ей о том, что не только служанкам не дано осознать свои возможности. Их хозяйки тоже не могли мечтать ни о чем, кроме брака и материнства, и поэтому-то им и дозволялось возиться с тряпками, думая лишь о том, как привлечь внимание мужчин.

Саре захотелось развернуться и выйти из этого места, которое больше не доставляло ей никакой радости, но она не могла: время ей не принадлежало, и она должна была идти туда, куда ей укажут. Мина отправила ее сюда забрать отрез черного бархата, на плащ к ее новому вечернему платью.

Девушка направилась к основному прилавку, но не успела подойти, как почувствовала знакомый цитрусовый аромат с ноткой сандала, так не вязавшийся с этим сугубо женским местом. Сара вдруг поняла, что ей так показалось из-за того, что этот запах она привыкла связывать с мужчиной, – и действительно, вот он, стоит у прилавка, болтая с продавщицей.

Горничная остановилась за колонной: ей не хотелось, чтобы ее увидели и, весьма вероятно, узнали. Битти никогда не казался ей человеком, который замечал прислугу – разве что как пару услужливых рук, – но она так часто сопровождала Мину, что он вполне мог ее запомнить. Его внимание, однако, было целиком поглощено прилавком, и Сара настолько осмелела, что выглянула из-за колонны. Отсюда ей был вполне слышен разговор.

Битти вертел в руках пару перчаток.

– Это лучшее, что у нас есть, сэр. Лайка, хотя имеются и шелк, и хлопок.

– Нет, только кожа. Шелк и хлопок – это немного вульгарно, вы не находите?

Сара смотрела, как продавщица согласно кивает, польщенная и очарованная располагающей манерой доктора.

Она опять глянула на свои руки, которые в тепле сменили цвет с белого на красный. Горничная знала: то, что она видит, должно ее успокоить. В конце концов, дорогие подарки – общепризнанный способ, которым мужчина мог выразить свою привязанность к женщине, и Мину, конечно, порадует этот знак внимания. И все же Сара никак не могла отделаться от чувства, будто что-то здесь не так. Когда она взвешивала в уме все «за» и «против», придраться было совершенно не к чему, но ее не оставляло ощущение, что за внешним лоском Битти что-то скрывается.

Когда бы она ни заговорила о том, как мало на самом деле они о нем знают, у Гриндлей наготове было множество объяснений. Конечно, о его прошлом было известно немного, потому что оба родителя умерли. Отец был торговцем, и все оплакивали его ранний уход из жизни. Мать была родом из Морнингсайда, местечка неподалеку от Эдинбурга. У матери имелся брат, который ее пережил, – некий Чарльз Латимер, все еще обитающий в унаследованном семейном доме в Канаан-лэндз. Здоровья он хрупкого и в последнее время редко выходит из дома, но у него чудесный сад, а из дома открывались великолепные виды, так что затворничество можно назвать приятным.

– У дяди есть большая теплица, – рассказывала Мина, – и там он выращивает экзотические цветы и фрукты. Мне обещали прислать ананасов и орхидей.

Однако Сара не могла не заметить, что эти сокровища что-то не спешили прибыть на Куин-стрит.

Дом Латимера по описанию очень напоминал Миллбэнк, где жил профессор Сайм, – всего полчаса ходьбы от Принсес-стрит, и все же в стороне от городского дыма и гама (и, что более важно, от его пациентов). Дом окружали обширные сады, а из окон открывался прекрасный вид на Блэкфорд-хилл. Сара знала все это, потому что у Линдсей имелась родственница, которая там работала.

Линдсей любила сравнивать порядки дома на Куин-стрит с Миллбэнком, стараясь пробудить в Саре чувство благодарности за место, где ей повезло работать. Ей не нравилось жившее в горничной беспокойство и желание добиться чего-то большего. Линдсей была убеждена, что надо ценить то, что имеешь, а иначе тебя непременно постигнет кара свыше, и боялась, что в наказание Сара может потерять и то, что имеет.

Та же оставалась абсолютно равнодушной к возмездию свыше и вместо этого продолжала беспокоиться об упомянутых Миной долгах Битти, которые в настоящий момент продолжали увеличиваться: он только начал практиковать в Эдинбурге.

– У тебя такой встревоженный вид, – сказала она Саре. – Вначале часто так бывает. Доктор Симпсон, когда женился на моей сестре, сам был должен значительную сумму денег.

Может быть, и так, подумала девушка. Но Битти не Симпсон.

Сара наблюдала за ним, пока продавщица заворачивала для него покупку. Не думая, что за ним кто-то смотрит, он позволил взгляду задержаться на ее задней части, когда девушка наклонилась достать из-под стойки оберточную бумагу и шпагат. Сара никогда не видела, чтобы он вот так смотрел на Мину. Но, в конце концов, это Мине он покупал эти перчатки, так что, должно быть, все это следовало толковать по-другому.

Когда продавщица подала чек, Битти сказал записать покупку на его счет. Потом взял с прилавка сверток и неспешно направился к дверям. В воздухе еще долго висел запах его одеколона.

 

Глава 43

Рейвен подумал, что вряд ли когда на собрании Медико-хирургического общества бывало столько народу. Среди городских медиков уже начали распространяться новости насчет хлороформа, хотя известие о том, что на собрании будут присутствовать и Симпсон, и Сайм, тоже, без сомнения, внесло свою лепту. Перспектива послушать диспут между двумя светилами, которые, как известно, ни в чем не могли сойтись, всегда собирала толпы.

На встрече Симпсон собирался впервые официально обнародовать свое открытие, но он не делал из нового анестетика никакого секрета и использовал его на практике всего четыре дня спустя после успешного эксперимента на Куин-стрит. Его вызвали к миссис Джейн Карстейрз, жене врача, состоявшего при Индийской медицинской службе и недавно вышедшего в отставку. Роды предстояли непростые, судя по тому, что предыдущие длились три дня и закончились тем, что ребенок был извлечен по частям (Рейвену частенько приходилось напоминать себе о том, что многие младенцы умудрялись рождаться на свет живыми и без каких-либо повреждений).

Карстейрз согласилась принять хлороформ, когда у нее начались сильные боли.

– Я и сам его принимал, – заверил ее профессор Симпсон. – На самом деле это довольно приятно.

В носовой платок налили пол-ложки жидкости, после чего он был свернут в нечто вроде воронки, которой накрыли ее рот и нос. Она быстро погрузилась во вполне приятный с виду сон, и двадцать пять минут спустя младенец появился на свет безо всяких осложнений.

Плач новорожденного не смог пробудить его мать, и Рейвен, вспомнив Грейсби, почувствовал укол тревоги. Во рту пересохло, ладони вспотели, и он молча возносил молитву Богу, который – Уилл был убежден – не собирался ему ни в чем помогать. Наказывать – да, пожалуйста. Помогать – нет.

Доктор извлек плаценту, нянька унесла младенца в другую комнату, и только тогда мать начала подавать признаки жизни. В конце концов она очнулась – к глубокому облегчению Рейвена. Когда сознание полностью вернулось к ней, роженица выразила свою благодарность за то, что ей дали так хорошо выспаться.

– Теперь я чувствую, что восстановила силы и готова к предстоящему мне испытанию.

Рейвен подумал, что это не слишком оптимистичный взгляд на радости материнства. И тут заметил, что на лице у нее появилось встревоженное выражение.

– Боюсь, из-за этого сна схватки каким-то образом прекратились.

Симпсон улыбнулся и похлопал ее по руке.

– Ваши испытания окончены, – сказал он.

Он кликнул из соседней комнаты няньку, и та внесла свежевыкупанного и запеленутого младенца – к полнейшему изумлению его матери.

– Не могу поверить, – сказала она. – Это же какое-то чудо. Малышка здесь, а я даже почти не страдала…

– Быть может, вам стоит назвать ее Анестезия, – предложил Симпсон.

Но тут обнаружилось, что ее благодарность все же имеет предел.

Президент Общества, профессор Уильям Палтни Элисон, призвал присутствующих к порядку, и публика принялась усаживаться. Рейвен заметил в толпе Генри и помахал ему, приглашая сесть рядом. Битти он тоже заметил, но так и не смог поймать в толпе его взгляд.

– Правда ли, что это новое средство куда лучше эфира? – спросил друг, садясь.

– Правда. Настолько, что даже Сайм может решиться его использовать.

Генри не выглядел убежденным, но Рейвен ничего другого и не ожидал. Это всегда выводило его из себя.

– Тогда может случиться эффект домино, – ответил Генри. – До сих пор существуют хирурги, которые полагают, будто боль пациента может указывать им на что-то полезное во время операции. По моему мнению, это указывает только на отсутствие у них элементарных умений и знания анатомии.

– Симпсон регулярно получает гневные письма.

– Да, ты рассказывал мне о преподобном Гриссоме и его листовках. Первородный грех и все такое.

– На самом деле религиозные персонажи не слишком склонны писать письма. Самые многоречивые корреспонденты – это акушеры. Барнз, Ли и Грим в Лондоне, Мейгз в Филадельфии…

– И какие же у них возражения?

– Господь Бог, природа и нецензурные выражения.

Генри с недоумением посмотрел на него.

– То есть?

– Боль при родах – это естественно, это проявление жизненной силы, веление свыше, и, соответственно, роды без боли – это неестественно и даже предосудительно. Кроме того, были случаи, когда под анестезией женщины начинали употреблять грязные непристойные выражения – конечно, таких слов они и знать-то не могли, – и это, естественно, значит, что использовать анестезию нельзя ни при каких обстоятельствах.

Друг расхохотался.

– Не могу себе представить, чтобы хоть одна из знакомых мне дам разделяла подобные опасения. А что говорит на это Симпсон?

– Говорит, что, согласно той же логике, носить одежду тоже неестественно. А также использовать специи для улучшения пищеварения. Или садиться в дилижанс, когда устанешь от ходьбы.

Симпсон встал и поднялся на кафедру. Переполненный зал затих.

– Я хотел бы привлечь внимание членов Общества к новому пригодному для вдыхания анестетику, который мне довелось обнаружить, – начал он.

Далее Симпсон обрисовал события, приведшие к успешным испытаниям хлороформа, и подчеркнул его многочисленные преимущества перед эфиром: относительно небольшая доза, позволяющая получить требуемый эффект; более быстрое и устойчивое действие; более приятный запах; отсутствие необходимости в специальной аппаратуре.

После того как он закончил, среди собравшихся разгорелись многочисленные дискуссии, и многие тут же захотели испытать новый препарат на себе. Появилась склянка с хлороформом, несколько щедро пропитанных жидкостью платков пошли по рукам. Один из них попал в руки Генри, и тот поднес его к носу.

– Не позволяй ткани касаться кожи, – предупредил Рейвен, указывая на красное пятно, украшавшее его собственную переносицу. – Прямой контакт вызывает раздражение вроде ожога. Выучил это, как видишь, на собственной шкуре.

Генри сделал вдох, но на носовом платке оставалось слишком мало жидкости, и полученной дозы ему хватило только на то, чтобы испытать приятное головокружение. Генри тем не менее пришлось присесть, а за его спиной Уилл увидел Битти. Тот пробирался к ним сквозь толпу, явно желая тоже испробовать на себе новое средство. Дункан тоже направлялся к ним – наверняка для того, чтобы рассказать всем о своей роли в открытии.

– Вы позволите? – осведомился Джон, хотя склянка уже была у него в руке.

– Конечно, прошу, – ответил Рейвен, наблюдая, как тот наливает щедрую дозу анестетика на носовой платок.

Он подумал было предупредить их об опасности прямого контакта, однако придержал язык: желание хоть раз досадить Дункану перевесило. Но его удивили двойственные чувства по отношению к Битти, который стоял в шаге от того, чтобы обзавестись отметиной на своей безупречной коже. Уилл не был уверен, откуда взялось это не слишком красивое чувство; быть может, он завидовал Джону из-за своего шрама или до сих пор не простил ему, что тот втравил его в дело с Грейсби (так Уилл привык думать об этом: «дело Грейсби»; даже в мыслях не мог заставить себя называть этот случай тем, чем он являлся на самом деле, – смертью, за которую Рейвен был в ответе).

Битти плеснул на платок слишком много, и не успел он поднести его к носу, пары оказали свое действие. Он прилег на скамью; люди вокруг него тоже шатались и падали. Джон проспал мирным сном несколько минут, а Рейвен поймал себя на том, что внимательно рассматривает юношеские черты, гадая, каков истинный возраст их обладателя и что за события сделали его таким, какой он есть. Еще Уилла поражало, как прекрасно он справляется с обрушившимся на них обоих несчастьем. Понятное дело, что бо́льшая часть вины лежала на Рейвене, поскольку это он взялся за дело, в котором был еще недостаточно сведущ, но Битти, казалось, совершенно не испытывает сожалений – в то время как его самого беспрерывно терзали воспоминания о том дне. Неужели Джон действительно настолько хладнокровен? И если так, насколько хорошо подобное равнодушие при их профессии? Иначе не выжить? Может статься.

Он понимал, что подобное нехорошо, учитывая все, что Битти для него сделал, но в эту минуту не мог удержаться от зависти к этому человеку: к тому, чем он был, и к тому, что ждало его в будущем. Без сомнений, он вскоре женится на Мине, что, как справедливо заметила Сара, даст ему значительное преимущество в избранной профессии. Вот так всегда и бывает: на сцене появляется доктор из богатой семьи, пускает в оборот связи с великим Симпсоном и обзаводится богатой клиентурой. Рейвен же, напротив, ненадолго задержится в этом доме, и когда окончится срок, на его место придет следующий ученик, а сам он будет забыт.

Генри поднялся на ноги и поглядел на спящих вокруг докторов. Зрелище его явно позабавило.

– Очень надеюсь, что как-нибудь вечером приду на Куин-стрит и приму участие в ваших экспериментах.

– Будь осторожен в своих желаниях, – ответил Уилл, вспомнив неподвижные тела вокруг стола.

– Почему?

– Меня порой пугает полное отсутствие заботы о безопасности. У меня нет желания пасть жертвой на алтарь научного прогресса.

Дункан презрительно фыркнул.

– Смелость и определенное пренебрежение опасностью необходимы, иначе никакого прогресса не будет, – сказал он.

– Я не считаю, что это необходимо – рисковать жизнью, – ответил Рейвен.

– В любом случае нам надо стремиться к тому, чтобы сделать наши методы более научными, – сказал Генри. – Статистика и эксперименты помогут нам избавиться от знахарей, шарлатанов и торговцев панацеями – раз и навсегда.

– Но находчивости и изобретательности всегда должно быть место, – настаивал Джеймс. – И боязливые души не должны сдерживать поступь прогресса.

Уилл взглянул на него, гадая, имеет это утверждение общий характер или относится к конкретным обстоятельствам.

– Симпсон предпочитает считать медицину чем-то большим, нежели чистая наука, – парировал он. – Без сочувствия к людям, без заботы о них нам никак нельзя.

– Давайте сойдемся на том, что оба элемента необходимы, – предложил Генри. – Научные принципы в сочетании с творческими. Наука и искусство.

Если это и искусство, подумал Рейвен, то временами темное. Но эту мысль он предпочел держать при себе.

 

Глава 44

Битти сидел у доктора Симпсона в кабинете с непривычно серьезным выражением на лице. Сара принесла чаю и теперь старалась разливать его как можно дольше, чтобы проникнуть в суть разговора, потому что, судя по настроению в комнате, обсуждали что-то исключительно важное.

Ей всегда нравилось думать, что страсть обитателей дома к чаепитиям давала ей неограниченный доступ к важным разговорам: ее присутствие было чем-то настолько привычным, что иногда ее вовсе переставали замечать. Однако нельзя было наливать чай бесконечно без того, чтобы эти чары оказались разрушены, и горничной пришлось уйти как раз в тот момент, как Симпсон сказал крайне любопытную фразу:

– Вам, конечно, придется написать ее отцу в Ливерпуль, но, по правде говоря, я никаких возражений не предвижу.

Сара чуть не ахнула. Это могло означать только одно. Она закрыла за собой дверь и остановилась, намереваясь услышать, что будет сказано дальше.

– А что насчет мистера Латимера? – продолжал профессор. – Доволен ли он тем, как все устраивается?

– Здоровье дяди в настоящий момент исключительно хрупко, и врач запретил ему какие-либо волнения. Так что о визите и речи быть не может, но я написал и отослал ему тщательно составленное письмо. Вскоре я должен получить ответ. У меня нет сомнений, что он всецело одобрит этот брак. Более того, я уверен, что эта новость его поддержит.

Сара недолго радовалась за Мину: это чувство быстро уступило место новым подозрениям. Как это удобно, что старик не может никого принимать… Кроме того, ей не нравилось, что все эти обсуждения происходили за спиной у Гриндлей. Будто она была неодушевленным предметом, частью сделки: накладной на партию китового жира или долей в угольной шахте – прибыль не гарантирована, но перспективы хорошие.

Девушка была настолько поглощена разговором за дверью, что не услышала шагов за спиной и подскочила, когда кто-то откашлялся прямо у нее над ухом.

– Что это вы делаете, мисс Фишер? – осведомился Рейвен с неприкрытым весельем.

Судя по тому, что он благоразумно не стал повышать голос, ему было прекрасно известно, что именно она делает.

Сара, сердито нахмурившись, прижала палец к губам. Потом повернулась обратно к двери, послушать еще, но тут звук шагов на лестнице положил ее занятию конец.

Она быстро втолкнула Уилла в соседнюю комнату, чтобы их не увидели. Они стояли в молчании, ожидая, пока пройдет тот, кто поднимался по лестнице – ее руки замерли у него на груди, – и вдруг Сара осознала, насколько они близко. Его дыхание громом отдавалось у нее в ушах, она чувствовала исходящее от него тепло. Он пах чистотой и мылом, а его одежда сильно выиграла от того, что ее выстирали и зашили. Если вдуматься, Уилл вообще стал гораздо лучше выглядеть с тех пор, как поселился на Куин-стрит. Лицо уже не выглядело таким исхудавшим – регулярное питание явно пошло на пользу. Внезапно всплыло воспоминание, как он сидел, обнаженный, в ванне, и Сара почувствовала, как щеки у нее вспыхнули. Она была рада, что, скорее всего, Уилл этого не заметит: комната пустовала, и газовые лампы не горели.

Девушка вдруг поняла, что до сих пор держится за него, и, смутившись, отпрянула.

– Не хочешь рассказать мне, что там было такого интересного? – спросил Рейвен.

– Битти. Он попросил руки Мины.

– Что ж, всем было понятно, что дело к тому идет.

Сказано это было неожиданно грустным тоном.

– Мне это не нравится, – заявила Сара.

– Нравится это нам или нет – какая разница…

– Меня очень многое смущает. От этот человека попахивает ложью. Я это чувствую.

– Тебя по-прежнему заботит, что он не рассказал Мине про Джулию? Потому что вряд ли можно его за это винить. Какая женщина пожелала бы вечно жить с призраком другой?

Сара почувствовала, что начинает раздражаться.

– Он не отдал ей перчатки.

– Какие перчатки? О чем это ты?

Горничная раздраженно цокнула языком, сердясь на себя за нетерпение. Пытаясь что-то ему объяснить, она только еще больше его запутала.

– Я видела, как он покупает дамские перчатки, и решила, что в подарок Мине, но он их ей не отдал.

– Может, он собирается отдать их ей позже, по какому-нибудь случаю?

– А может, он собирается отдать их кому-то еще?

– В том, что ты говоришь, довольно мало смысла.

– Он обещал подарки из теплицы своего дяди, но они так и не прибыли.

– В чем именно ты его подозреваешь? – спросил Уилл.

Сара не была готова ответить на этот вопрос. Было в Битти что-то, что беспокоило ее, но она не могла выразить словами, что именно.

– Да и в любом случае что ты тут можешь поделать?

Позднее горничной казалось, что в тот момент она еще могла бы оставить все как есть, если б не это замечание о полной ее беспомощности.

О том, почему ей было невыносимо слышать это именно от Уилла, она старалась не думать.

 

Глава 45

Конечный итог любой последовательности событий зависит от множества поворотных точек: в хрупкой системе случайностей всегда есть пересечения, ключевые моменты. Повлияй на один, и это вмиг изменит все остальное. Судьба хлороформа и загадка смерти Иви представляли собой как раз такую систему, и малейшее колебание удачи могло завести и то и другое в тупик.

К примеру, профессор Миллер отнесся к открытию своего соседа по Куин-стрит с превеликим энтузиазмом и был намерен одним из первых использовать новый анестетик при хирургической операции. На следующий день после вызова к Карстейрзам в номер пятьдесят два прибыл посыльный, с тем чтобы пригласить профессора в Лечебницу, анестезировать пациента с ущемленной грыжей. К сожалению, доктор как раз уехал, куда именно – неизвестно, и Рейвен в который раз пожалел об отсутствии книги записи пациентов. Кроме того, он заподозрил, что это было умышленной тактикой, призванной скрыть те визиты доктора, которые он предпочитал не предавать огласке. Несколько студентов, включая Уилла, были отправлены на его поиски, но все тщетно. Сара даже предложила послать вместо профессора самого Рейвена. Тот лишь фыркнул в ответ, но втайне был очень доволен, что она полагала его способным справиться с подобным делом.

Миллер был вынужден приступить к операции без анестезии: дело не терпело отлагательств. После первого же разреза пациент потерял сознание – да так и не очнулся. Он умер, когда операция еще даже не была закончена. Если б ему дали хлороформ, то решили бы, что виноват новый анестетик. Если б хлороформ давал Уилл, решили бы, что виноват он.

Симпсон заявил: очень удачно, что его не нашли в этом конкретном случае. Ущерб репутации хлороформа на этой ранней стадии мог оказаться фатальным. Рейвен, однако же, не мог не заметить, что это не причина, чтобы отказываться вести книгу.

Вскоре Уиллу тоже выдался случай поблагодарить судьбу – учитывая, с какой легкостью этой встречи могло и вовсе не случиться.

Было это во время утреннего приема, особенно шумного и беспорядочного – с наступлением холодов приток больных ощутимо увеличился. Рейвен выглянул из своего кабинета, чтобы вызвать следующего пациента, и прямо перед собой увидел Митчелла – того здоровенного мужика, который принес несчастную Китти в больницу, но не оставил после себя никаких сведений. Провозись Уилл чуть подольше со своим предыдущим пациентом или выгляни Кит из кабинета раньше на десять секунд, Митчелл пошел бы к нему, а Рейвен так его и не увидел бы.

С того дня, как они встретились, Уилл был постоянно занят – ведь именно тем вечером профессор открыл анестезирующие свойства хлороформа. О смерти Китти он думал постоянно, но у него было мало возможностей продолжать расследование. Дело было не только в том, что его обязанности редко оставляли ему время на что-либо еще. Он опасался появляться в пределах Старого города иначе как в экипаже Симпсона, ибо знал, что люди Флинта теперь будут искать его с удвоенным энтузиазмом, а кое-кто – и с намерением отомстить. Еще Уилл, вполне естественно, опасался, что Флинт может решить наказать его в качестве примера для устрашения прочих должников.

Ему удалось ненадолго заглянуть к Пегги, соседке Иви в доме Пик. Он спросил, не слыхала ли она о девушке по имени Китти. Но когда рассказал, чем именно занималась эта Китти, то был обруган и вышвырнут вон. «Мы не знаем друг друга, – отчитывала она его. – Ты что же, думаешь, мы все – подружки или какой-нибудь шлюшеский орден?»

Митчелл стоял и мял в руках свою шляпу – в точности как тогда, в больнице. Когда же поднял взгляд, по его выражению стало ясно, что Рейвена он узнал, хотя явно не мог вспомнить, где его видел.

Уилл провел его к себе в кабинет и подождал, пока тот выскажет свою жалобу, хотя о многом сказало то, как детина прихрамывал на ходу.

Закатав штанину, тот показал длинный порез, из которого сочился гной.

– Поцарапался о торчащую из доски щепку с неделю назад. Подумал, само пройдет, но потом царапина превратилась вот в это.

Рейвен сразу подумал о той мази, которую дала ему Сара, когда он только появился на Куин-стрит. Но пока решил ничего об этом не говорить.

– Мистер Митчел, я работаю еще и в Родильном доме. Это ведь вы тот джентльмен, который принес нам недавно больную девушку, верно? Вы сказали, ее зовут Китти.

Тот явно насторожился.

– Да. Как я понимаю, все кончилось не очень-то.

– К сожалению, мы так и не смогли ничего для нее сделать. Мне надо знать, кто она и где жила. Не могли бы вы сказать мне адрес, откуда принесли ее? Или назвать имя женщины, с которой вы были?

Митчелл откинулся на спинку стула, сложив руки на груди. Уилл это предвидел. Одно дело действовать под влиянием момента, и совсем другое – рассказывать кому-то о том, как путался со шлюхами.

– Я что-то не припомню подробностей того вечера. И не уверен, что хочу это делать.

Рейвен с понимающим видом кивнул.

– Достойно сожаления. А я как раз не могу припомнить состав мази, которая вам поможет.

***

Несколько часов спустя Уилл вошел внутрь обшарпанного здания на Калтон-роуд, но в коридоре ему преградила путь женщина, о которой его предупреждал Митчелл. Он зашел сюда по дороге в Родильный дом, решив, что легче заметить Хорька и Гаргантюа при дневном свете и, кроме того, они вряд ли решатся напасть на виду у многочисленных прохожих.

Мадам этого публичного дома была дородной и подавляюще уродливой женщиной по имени мисс Надя. Трудно было представить, что она когда-либо работала на спине, но, решил Рейвен, мисс Надя идеально подходила для своей нынешней роли, поскольку после нее любая женщина могла показаться Венерой.

– Я хотел бы увидеть женщину по имени Мари, – начал он. – Мне сказали, что она работает здесь.

Надя одарила его ледяной улыбкой.

– И в самом деле работает. Я могу спросить, свободна ли она сейчас, но прежде я хочу увидеть цвет ваших денег.

Имей финансы Уилла цвет, он оказался бы исключительно бледным. Мать выслала обычное мизерное пособие, которое позволял дядюшка, но это было почти три недели назад. Как же он завидовал таким, как Битти, или некоторым из его однокашников, кто во время учебы с комфортом жил на семейные денежки!.. Средств у дяди было предостаточно, и мать пошла бы на любые унижения, чтобы достать нужную сумму, стоило только попросить, но он решил, что никогда больше не будет пресмыкаться перед дядей. Как только начнет зарабатывать достаточно, ей никогда больше не придется просить Малкольма ни о едином пенни. Сейчас, однако, приходилось расплачиваться иной монетой.

– Я доктор из Милтон-хауса. Недавно к нам на прием попала девушка по имени Китти из этого заведения.

– Не слишком-то хорошо вы ее лечили, как я погляжу… Из Милтон-хауса она так и не вернулась. Вы что же, за платой пришли? Потому что здесь это не сработает.

Рейвен посмотрел на нее с тем же выражением, что и на Галлахера, когда впервые с ним столкнулся. Общение с Эффи Пик научило его тому, что нельзя выказывать ни малейшей слабости. Такие женщины, как она, привыкли к поддельным чувствам, и здесь награды за честность ждать не стоило.

– Полиция проявляет все больший интерес к тому, что могло послужить причиной ее смерти. Так что если вы не хотите, чтобы к вам в дверь постучался Джеймс Маклеви со своими людьми, я советую оказать мне любезность.

Поразмыслив над этим, Надя поманила его за собой. Она привела его в комнату на третьем этаже. Мари была высокой девушкой и казалась еще выше из-за своей худобы; смуглая кожа наводила на мысли об экзотическом происхождении, но, скорее всего, она получила ее от отца, который лет двадцать тому назад ненадолго сошел на берег с испанского или итальянского корабля.

– Делай что он скажет, – велела Надя. – То есть ответь на вопросы. А что до всего остального, то это по обычным расценкам.

Уилл прикрыл дверь. Мари сидела на кровати, и вид у нее был встревоженный: она явно поняла, что происходило что-то необычное.

– Я принял Китти в Милтон-хаусе, – объяснил Рейвен. – Ваш клиент принес ее к нам. Мы ничего не могли сделать, чтобы спасти ее, так что я сидел с ней до самого конца.

Мари прикусила губу. У нее стал печальный вид.

– Спасибо вам за это, – сказала она.

– Я хотел бы знать, что стало причиной ее агонии. Она была беременна, верно?

Выражение лица Мари сказало Рейвену, что она знала об этом – и не только.

– Думаю, Китти приняла меры, чтобы избавиться от ребенка. А еще я думаю, что вы знаете об этом.

– Ничего я не знаю, – ответила она чересчур быстро.

– Тогда давайте поговорим о том, что, уверен, вы точно знаете. Если б вы обнаружили, что ждете ребенка, вы бы знали, с кем поговорить насчет этого, верно?.. С кем же говорила Китти?

Мари ничего на это не ответила, но по тому, как расширились ее глаза, было понятно, что молчит она о вполне конкретных вещах.

– Не бойтесь. Я не собираюсь втравливать никого в неприятности. Но я медик, и мне необходимо знать, как это случилось. Китти не первая, кто умер подобной смертью, и мне хочется быть уверенным, что больше ни одна женщина от этого не пострадает.

Мари сглотнула и оглянулась, будто ожидала увидеть подслушивающего.

– Есть одна французская повитуха, – тихо сказала она. – Китти говорила, раньше она состояла на службе у королев и графинь. Училась в особом месте. Знает, как делать такие вещи, за которые доктор не возьмется, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Понимаю. Вам известно ее имя?

Мари ответила шепотом:

– Китти звала ее мадам Аншу. Сказала, она носит плащ с капюшоном из самой лучшей ткани и говорит с сильным акцентом.

– Как же Китти узнала, где ее найти?

– Она держит комнаты в одной таверне. Но вам надо будет поговорить с кабатчиком. Он устраивает встречи.

– И, конечно же, в доле.

Мари кивнула.

– Это стоит больших денег, уж это-то я знаю. У Китти был медальон, который достался ей от матери; так она его заложила. У нее сердце изболелось с ним расставаться, но выхода не было.

– Что именно купили ей эти деньги?

– В том-то и дело: пилюли, и только. Я сказала Китти, что это просто грабеж, если она отдала все, что имела, только за это. Но та ответила, что у них соглашение. Мадам Аншу пообещала, что пилюли избавят от неприятностей, ну, понимаете, заставят ребенка выйти пораньше… И что если этого не случится, Китти сможет вернуться и она сделает все сама, в счет уже сделанной оплаты. Китти решила, что лучше уж примет пилюли и посмотрит, чем дело кончится, если это избавит от спиц и ножей.

Рейвен вспомнил их разговор с Цайглером и Стивенсон. Женщина, оказавшаяся в безвыходном положении, заплатит какие угодно деньги за «тайное лекарство», особенно если лекарством этим торгует повитуха из Парижа, выпускница «Отель Дье», чьими услугами пользовались французские аристократы. Но, как и предупреждала миссис Стивенсон, эти пилюли были не безобидны.

– И где же та таверна, в которой она работает? – спросил Рейвен.

– Там, в Лите. Называется «Кингз Варк».

 

Глава 46

Сара сидела за столиком у окна, который выбрала за то, что отсюда открывался вид на набережную Лита, на юг, до самого Толбус-винда. Еще утром в воскресенье она могла с гордостью утверждать, что ни разу в жизни не бывала в таверне, но с тех пор успела побывать в подобном заведении целых два раза – за три дня.

Перед ней стоял стакан джина, приобретенный из чувства приличия. До сих пор ей не доводилось пробовать джин, и после первого глотка она была полна решимости, что он же будет и последним, – но тут оказалось, что напиток волшебным образом действует на ее напряженные нервы. Она не могла представить себе, что кто-то может пить такое ради удовольствия, но в случае нужды, понятное дело, можно и потерпеть – с лекарствами иначе нельзя.

– Это единственный способ выманить мадам Аншу из логова, – настаивал Уилл. – Сам я пойти не могу, ибо зачем бы мужчине понадобились ее услуги?

– Может, они нужны любовнице.

– Да, но кабатчик меня узнает. Он шел за мной, чтобы выследить, после того как я расспрашивал в «Кингз Варк» о теле Роуз.

Фамилия кабатчика была Спирс, если верить табличке, висевшей над дверью заведения. Был он в точности такой, каким его описал Рейвен – высокий, массивный и лысый, весьма устрашающая фигура, – так что поданный им напиток оказался весьма кстати. Он подошел к столику сам, заметив, что она совсем одна. Сара подумала, что кабатчик уже, наверное, понял, зачем она здесь. Горничная никогда не чувствовала в себе никакого актерского таланта. Единственный опыт в этой области был еще в школе, где они разыгрывали сценки из Шекспира и Сара смогла отличиться исключительно благодаря тому, что прекрасно помнила все свои реплики, обязанная этим многим часам зубрежки. Но когда Спирс подошел, она внезапно осознала: не нужен талант актрисы, чтобы его обмануть. Она была здесь чтобы сыграть роль испуганной горничной, а тут притворства не требовалось.

– Вы уверены, что пришли в нужное место, мисс?

– Не уверена. Мне сказали, что у вас снимает комнату одна француженка, ее зовут мадам Аншу. Она здесь? Мне хотелось бы поговорить с ней, если вы не против.

– И о чем же вы с ней собираетесь разговаривать?

– Это личное дело – женский разговор.

– Мадам Аншу сейчас нет. Она тут не живет, только держит комнату для консультаций. Но я могу устроить встречу.

– Я была бы очень благодарна.

– Сейчас вашей благодарности будет достаточно, но если понадобятся ее услуги, – тут Спирс сделал паузу и посмотрел ей на живот, – плата составит две гинеи.

Рейвен предупредил о возможном размере платы, но у Сары все равно глаза полезли на лоб. Это было больше ее двухмесячного жалованья. Самое настоящее вымогательство. Средства, которые безжалостно выжимались из тех, кто и так находился в отчаянном положении.

Спирс заметил ее реакцию.

– Если цена вам не подходит, лучше не тратить время зря.

– Я смогу… это себе позволить.

– Хорошо. Услуги недешевы, но стоят того. Она училась в Париже и оказывала услуги тамошней аристократии.

Сара уже была наслышана о ее репутации. «Таковы, говорят, ее таланты, – сказал Уилл. – Какая жалость, что она не застала Революцию, а то у нее, конечно, нашелся бы бальзам, чтобы прирастить голову Марии-Антуанетте на место. И посему возникает вопрос: как же так случилось, что она занимается своим ремеслом не в Париже, а здесь?»

Спирс предложил назначить встречу прямо на следующий день, но Сара знала, что в понедельник обязанности не позволят ей отлучиться из дома. Поэтому договорились, что она вернется во вторник: в этот день ее всегда отправляли с поручениями в город, так что появится предлог для отсутствия. К счастью, успех плана не основывался на возможности добыть за это время две гинеи.

Несмотря на то что у нее был вполне законный предлог уйти из дома, она понимала, что участие во всей этой истории может стоить ей места. Эта мысль неотвязно преследовала Сару с того момента, как Рейвен попросил пойти в Лит, и все же ей даже в голову не пришло ответить «нет». И хотя ее пробирала дрожь – от самого нутра до кончиков пальцев, – участие в расследовании давало такое чувство свободы и собственной значимости, какое она не испытывала даже во время утренних приемов.

Сара глянула в окно, проверяя, на месте ли Рейвен, которого она оставила у доков. Он выбрал такое место, где можно было не опасаться, что его заметит кабатчик, – и все же достаточно близко, чтобы успеть присоединиться, когда мадам Аншу усядется за стол.

В десятый раз посмотрев на часы, она убедилась, что назначенное время уже прошло. Спирс предупредил, чтобы она не ожидала мадам точно вовремя, но Сара тревожилась, что не успеет сделать все то, за чем ее послали, и успеть домой, когда пора будет готовиться к обеду.

И тут, пока она рассеянно наблюдала за оживленным движением на набережной, ее внимание привлекла фигура, приближавшаяся с южной стороны. Фигура выделялась в толпе благодаря черному развевающемуся плащу с капюшоном, и хотя она шла, слегка наклонив голову, в манере держаться и походке сквозила уверенность. У Сары не возникло сомнений, что это мадам Аншу, хотя она и знала ее лишь по не слишком достоверным описаниям, пересказанным Уиллом. Мадам обладала высокой и грациозной фигурой и плыла сквозь толпу, будто не являлась ее частью.

Сара, поморщившись, опрокинула в рот остаток джина. Ей нужно было как-то придать себе уверенности для разговора с женщиной, которая сумела запугать ее, не успев даже войти в таверну. Жидкость обожгла горло, прокатилась по пищеводу.

Девушка опять глянула на набережную, надеясь разглядеть лицо под капюшоном, но мадам Аншу нигде не было видно. Сара вглядывалась в толпу у доков, ожидая, что в любую секунду из моря голов вынырнет черный капюшон.

Но увидела она только Рейвена, который промчался мимо окна, явно кого-то преследуя.

 

Глава 47

Как это всегда бывало в Лите, повсюду кипело оживленное движение; даже сверху, над головой, чайки кружились в облаках пара почтового парохода, который как раз отваливал от причала. Парусов было столько, что под ними еле виднелась вода, а на берегу царила толчея, слышался многоголосый рокот толпы. Все и вся спешили куда-то с целеустремленным видом. За несколько минут Рейвен успел услышать с полдюжины разных языков, увидеть невероятное разнообразие черт, цвета кожи, одежды среди матросов, ворочавших на пирсе ящики, тюки и сундуки.

В воздухе висели ароматы кофе и специй. Уилл вдыхал их с некоторым облегчением, зная, что этой набережной далеко не всегда так везло. Симпсон рассказывал как-то о не столь благоуханном грузе, который однажды прибыл в эти края, причем оба извлекли немалое удовольствие из того факта, что в истории был напрямую замешан профессор Сайм. Случилось это еще до Анатомического акта, когда раздобыть тела для диссекции было не так-то легко. Сайм тогда закупал трупы в Дублине и Лондоне, а доставляли их через порт в Лите. Летом 1826 года пришедший в порт груз вонял настолько сильно, что ящики были вскрыты, их содержимое – на которое не было получено разрешения – обнаружено, за чем последовал большой скандал и всеобщее возмущение. Груз Сайма был отмечен как «скоропортящийся товар», сообщил, покатываясь от смеха, Симпсон.

Рейвен был уверен, что место он выбрал хорошее. Вздумай кабатчик выглянуть из окна, он, скорее всего, его не заметил бы, но самому Уиллу отсюда была прекрасно видна набережная и в северном, и в южном направлении, потому что он не знал, с какой стороны появится мадам Аншу. Как Рейвен объяснил Саре, он опасался, что если Спирс его заметит, то может что-то заподозрить и как-то предупредить повитуху. Он не стал говорить, что кабатчик мог просто напасть, тем более, не дай бог, на Сару.

Чтобы не подвергать девушку излишней опасности, они договорились, что Сара будет вести разговор исключительно в таверне и ни при каких условиях не соглашаться на консультацию в комнатах повитухи на втором этаже. Она должна была расспросить мадам Аншу об услугах, а потом признаться, что деньги пока не достала. Это даст Рейвену возможность проследить за мадам и попытаться вывести ее на чистую воду, когда они будут на нейтральной территории, а то и выяснить, где она живет, чтобы можно было выбрать удобный момент.

Единственное, чего он не предвидел, – это того, что мадам увидит его первой.

Уилл ждал, прыгая с ноги на ногу, пытаясь хоть как-то согреться. День был холодный, и с воды задувал пронизывающий ветер. Сара была права: стоило обзавестись пальто.

Он прекратил прыгать и застыл, увидев ожидаемую: та пробиралась сквозь толпу, приближаясь со стороны Толбус-винд. Стоило ему увидеть капюшон, Рейвен сразу понял, что перед ним та женщина, которую ему описывали. Черная ткань колебалась с каждым шагом, открывая то одну часть лица, то другую, но разглядеть все лицо целиком не удавалось. Кроме того, ее то и дело заслоняли другие прохожие, и иногда она даже совершенно исчезала из виду. Ему показалось, что мадам Аншу посмотрела в его сторону, но глаза оставались в тени капюшона, так что уверенности не было. Однако она подходила все ближе, и вскоре Рейвен должен был увидеть ее вблизи.

Вот она опять скрылась позади грузчика, который толкал перед собою тележку, а когда Росс увидел ее в следующий раз, уже повернулась и бежала в том направлении, откуда пришла, расталкивая прохожих.

Поняла, что дело неладно.

Рейвен сорвался с места, махнув Саре в окно, чтобы следовала за ним. Никакой встречи не будет. Им нужно догнать ее, иначе никогда не найдут.

Лавируя в кишащей на набережной толпе, Уилл бросился вдогонку. Он всегда был легок на ногу, а в мужской одежде бежать куда удобнее, чем в женской. Потому Саре вряд ли удастся его догнать, но сейчас важнее всего было не дать повитухе уйти.

Теперь, когда мадам Аншу двигалась быстрее, ее легче было заметить в толпе: Росс видел, как люди расступаются перед ней, уступая дорогу. Но, добравшись до первого же переулка, она резко свернула и исчезла из виду. Рейвен ускорил шаг и, к его облегчению, снова увидел ее за углом: теперь они бежали по более узкой и спокойной улочке.

Услышав за спиной шаги, мадам Аншу оглянулась, а потом быстро заговорила о чем-то с тремя грузчиками, которые только что вышли из боковых дверей. Уиллу не было слышно, о чем шел разговор – он был еще слишком далеко, – но, увидев, как она показывает в его сторону, он мог догадаться о предмете разговора.

Мадам Аншу опять бросилась бежать, а трое грузчиков, набычившись, двинулись на Рейвена, причем один из них помахивал внушительного вида дубинкой. Уилл прикинул, что мог бы свалить одного из них или, по крайней мере, увернуться от него и продолжить путь, но троих не одолеть. Пришлось отступить, и он так и не увидел, куда исчезла повитуха. Чтобы возобновить погоню, ему нужно было вернуться обратно и обогнуть квартал, а к тому времени она, конечно, успеет убежать либо спрятаться.

Когда Рейвен завернул за угол, вновь очутившись на набережной, увидел спешащую к нему Сару.

– Сбежала. Натравила на меня каких-то докеров: сказала им, наверное, что я на нее напал.

– Но почему она решила сбежать?

– Полагаю, узнала меня и догадалась, что я здесь из-за нее.

– И испугалась, что ты ее тоже узнаешь… Но откуда ты можешь ее знать?

– Не могу себе представить. Не знаю ни одной француженки.

– Быть может, она вовсе не француженка, – предположила Сара. – А женщина, которая притворяется той, кем в действительности не является.

Рейвена осенило: он вдруг понял, насколько экзотичность мадам Аншу была притягательна для ее клиентуры. Ее личина могла быть столь же фальшива, как и лекарства, которыми она торговала из-под полы.

Уилл подождал, пока трое грузчиков не скроются из виду, и потихоньку скользнул в переулок. Они с Сарой дошли до широкой улицы, в которую переулок упирался – та шла параллельно набережной, – но мадам и след простыл. Росс так и знал: дело безнадежно.

– Она могла пойти куда угодно.

– Но рано или поздно ей, конечно, придется вернуться в «Кингз Варк», – напомнила Сара.

У них не было ни малейшей идеи, когда это могло произойти, и возможности постоянно наблюдать за таверной – тоже. Однако нанести туда визит определенно стоило.

– Надо задать пару вопросов мистеру Спирсу, – сказал Рейвен.

– А если он не пожелает на них отвечать? Или решит прибегнуть к насилию?

Уилл задумался над этим, но потом решил, что у него теперь есть чем надавить на кабатчика.

– Он тебя видел. Я скажу ему, что, если не вернусь или мне будет причинен хоть какой-то вред, ты немедленно отправишься к Маклеви и расскажешь ему обо всем, что нам известно.

– Но нам известно очень немногое.

– И все же опасение, что мы знаем достаточно, должно будет его сдержать.

Они вернулись обратно к «Кингз Варк», и, обогнув здание таверны, вошли с задней стороны.

План Рейвена сделать так, чтобы кабатчик не увидел Сару, провалился немедленно: стоило им зайти на задний двор, как дверь распахнулась и Спирс вышел к ним навстречу. Он качнулся вперед, будто намереваясь броситься на них – Рейвен весь подобрался и загородил Сару рукой, – но сразу же стало ясно, что тот с трудом держится на ногах. Он упал на груду бочек из-под пива и уцепился рукой за одну из них, чтобы встать на ноги. Когда же повернулся, Рейвен увидел, что по грязной ткани рубашки у него расплывается темно-красное пятно.

Спирс тоже заметил их и умоляюще протянул к ним руку, после чего рухнул на колени.

– Она ударила меня ножом, – сказал он, хватаясь рукой за бок. – Эта французская сучка. Так быстро… Я даже лезвия не разглядел…

– Почему?

– Не знаю. Объяснять она не стала.

Рейвен помог Спирсу сесть, привалившись спиной к бочке. Красное пятно становилось больше с каждой секундой. Они с Сарой переглянулись. Спирс истекал кровью, и они оба понимали, что времени у него осталось немного.

– Какой у вас был договор с этой женщиной?

– Я не стану свидетельствовать против себя, – отвечал он, морщась от боли.

– Вы тяжело ранены, сэр. Без помощи вы умрете в течение часа. Я доктор. Я смогу помочь вам продержаться, пока мы не доставим вас к профессору Сайму, лучшему хирургу города. Но вы должны ответить на наши вопросы.

– Не надо держать меня за дурачка, сынок. Ни одному хирургу в мире не под силу заштопать эту дырку. Она меня прикончила.

– Так, значит, вы ей ничего не должны.

– Она французская повитуха, которая снимает у меня комнаты. Это все, что мне известно.

– Вам должно быть известно гораздо больше. Она делает женщинам аборты в вашей таверне и платит вам долю. Кто она на самом деле? Что вы еще о ней знаете?

– Ничего. Она сказала мне не задавать вопросов – это защитит нас обоих.

– Что ж, сегодня ваше молчание не сослужило вам никакой службы, верно? Что еще вам известно?

Спирс поразмыслил над этим. На его страшно побледневшем лице проступила горечь.

– У нее есть партнер, – сказал он, сглотнув.

– Кто?

– Я так и не узнал его имени и видел-то его всего один раз. Решил зайти к ней в комнату, когда ее не было, и наткнулся на него.

– Как он выглядел?

– Я видел его всего пару секунд, и то со спины. Стоило мне приоткрыть дверь, как он вытолкнул меня из комнаты и захлопнул за мной дверь. Он стоял у ее стола с инструментами и снадобьями. Явно медик, как и вы. Но старше.

– А что насчет Роуз Кэмпбелл? – спросила Сара.

– Кого?

– Она была горничной. Это ее выловили из воды.

– Я ничего об этом не знаю.

– Вы пытались проследить за мной после того, как я о ней расспрашивал, – напомнил ему Рейвен. – Будет вам, неужели вам не хочется признаться, чтобы смело посмотреть смерти в лицо?

Спирс поморщился. Кровь струилась у него между пальцами, судорожно вцепившимися в ткань рубашки. На его лице промелькнул страх.

– Она пришла сюда, заплатила деньги. Все прошло успешно, но потом она почувствовала себя плохо. Такое с ними часто случалось… и мы вышвыривали их на улицу, хотя они едва могли ходить. Мы разрешали им остаться на пару дней и, если становилось ясно, что им не выкарабкаться, выставляли их вон, потому что нам не хотелось потом избавляться от трупа или как-то объяснять их смерть. Прости меня, Господи, – добавил он, и голос у него дрогнул.

Сара нашла рядом, на скамейке, деревянную кружку и, вынув затычку из бочки, наполнила ее. Она предложила кружку Спирсу, и тот с благодарностью отхлебнул.

– Эта, которая ваша… Роуз… Она вроде как выздоравливала. Я ей воду носил, еду. А потом проснулся ночью от ее воплей. Когда добрался до ее комнаты, она уже была при последнем издыхании. Умерла скорчившись, в муках.

Сара опять поднесла кружку к его губам, и у него еле хватило сил сделать еще глоток. Большая часть жидкости расплескалась ему на рубашку, и, когда он заговорил вновь, голос у него был совсем слабый.

– Я страшно испугался. Я боялся, что на меня всех собак спустят, если найдут, чем мы тут занимались. Мне надо было от нее как-то избавиться, так что я дотащил тело до набережной и сбросил в воду. Но я не убивал ее. Бог свидетель, я… ее… не убивал…

Последние его слова были лишь жалким шепотом, а потом он уронил голову на грудь.

– Он умер, – сказал Рейвен.

Сара страшно побледнела, но дело было не только в том, что на глазах у нее только что умер человек.

– Что же нам теперь делать?

– Уходим. Быстро.

– И просто бросим его здесь? Разве не нужно предупредить полицию?

– Только если ты не против объяснить Маклеви свое участие в этой истории.

Эта мысль пересилила в Саре моральные соображения. Оглянувшись, дабы убедиться, что никто их не видел, они незаметно выскользнули в тот же узкий переулок, откуда зашли во двор.

– Зачем Аншу понадобилось его убивать? – спросила Сара, когда они быстро – но не подозрительно быстро – шагали, торопясь исчезнуть в толпе на набережной.

– Не знаю, но, боюсь, это наши действия подтолкнули ее к тому, чтобы ударить его ножом. Она понимала: мы пытаемся что-то о ней узнать, и боялась того, что Спирс может нам рассказать.

– Так почему он не рассказал? Он не сообщил нам ничего важного.

– Быть может, у нее не было уверенности, знает он или нет, и она решила не рисковать.

Тут Сара вдруг толкнула Рейвена к стене, и они замерли – ее руки у него на груди, – едва дыша. Она чувствовала, как колотится у нее под ладонями его сердце и что его все еще трясет от того, чему им только что пришлось стать свидетелями.

– Что за… – начал он.

– Нельзя, чтобы меня увидели, – встревоженно прошептала Сара. – Я же должна быть в городе, с поручениями. Меня могут уволить.

– Увидели – кто?

– Не смотри, – настаивала она. – Опусти голову.

Но к этому времени он уже обнаружил ее проблему. По набережной Лита на юг шел не кто иной, как Джеймс Мэтьюс Дункан – как он теперь настаивал, чтобы его называли.

– Да что он здесь делает? – подивился вслух Рейвен.

– Не знаю. Просто сделай так, чтобы он тебя не заметил.

И как бы для того, чтобы в этом убедиться, Сара положила руки ему на затылок и притянула к себе, вниз. Она была так близко, что он ощутил такой знакомый аромат свежевыстиранного белья. Его мысли немедленно вернулись к тому вечеру, когда он бежал домой под дождем. Сколько раз с тех пор Уилл вызывал в памяти воспоминание о ее пальцах на своей коже, когда она помогала ему снять мокрую рубашку…

Некоторое время они оставались в этом положении. Дункан уже скрылся из вида, но Рейвен тянул и не говорил ей об этом: ему хотелось подольше растянуть это мгновение. Однако до бесконечности тянуть было невозможно.

Они отступили друг от друга с чувством неловкости, точно не знали, как говорить о том, что только что произошло.

К счастью, тем для разговора у них было предостаточно.

– Ты была права насчет Роуз, – сказал он. – Его рассказ объясняет, почему полицейский хирург не обнаружил беременности.

– И все же она, совершенно очевидно, умерла той же смертью, что и Китти, и твоя Иви. Если ей удалось избавиться от ребенка, зачем ей понадобилось принимать пилюли еще раз?

Рейвен задавал себе тот же самый вопрос.

– Могло случиться, что она приняла их не по доброй воле, – предположил он. – Как знать, может, она узнала о мадам Аншу что-то такое, что та предпочитала держать в тайне.

– Или о ее партнере. Быть может, это именно он выполняет все процедуры, в то время как она завлекает клиентов благодаря тому, что училась в Париже и пользовала французских аристократов?

Это было разумное предположение, которое вполне согласовывалось с атмосферой мистики, позволявшей мадам брать такие огромные деньги за свои услуги.

– Не говоря уже о том, что женщине легче втереться им в доверие, – добавил Рейвен. – Такое положение вещей позволило бы доктору практиковать свое темное искусство без риска, связанного с рекламой подобных услуг.

Они шагали на юг, по направлению к городу, и по мере того, как они удалялись от набережной, толпа постепенно редела. Рейвен невольно искал глазами фигуру в черном капюшоне, а Сару, решил он, наверняка все еще заботит местонахождение доктора Дункана.

– За последние месяцы было несколько случаев, когда женщины умирали после аборта, – сказал он.

– Так это может быть работой мадам Аншу и ее партнера?

– Спирс признался, что они выкидывали на улицу тех, кто не поправлялся, чтобы они не умирали в таверне. И если Роуз отравили намеренно, это мог быть любой из них двоих. Мы пришли сюда в поисках анонимного злоумышленника, а теперь нам нужно искать двоих: мадам Аншу, которая может быть, а может и не быть француженкой, и доктора, лишенного всякой совести и человечности.

 

Глава 48

Сара уважительно держалась на расстоянии, пока приходской служитель разбирался с предыдущим посетителем, который явился в приход Святого Катберта незадолго до нее. Это был молодой человек с поникшими плечами, выглядевший так, будто нес на себе все бремя этого мира. Он хотел арендовать приходской покров на похороны матери, но вышло какое-то недоразумение с оплатой.

Служитель изучающим взглядом окинул кучку пенни, которую молодой человек высыпал перед ним на раскрытую приходскую книгу. Затем пересчитал их кончиком пера, будто брезгуя прикасаться пальцами к содержимому карманов такого посетителя. Наконец нахмурился и вздохнул.

– Этого недостаточно. Я советую вам прийти еще раз, имея с собой установленную плату, или ваша мать будет похоронена без приходского покрова.

Тут он улыбнулся несчастному молодому человеку с ледяной вежливостью и отослал его так, будто они обсуждали какие-то пустяки, не заслуживающие особого внимания. Тот даже ничего не сказал, очевидно ошеломленный несгибаемой верностью церковному прейскуранту. Видимо, христианское милосердие на вопросы приходского покрова не распространялось.

Глядя ему вслед, служитель слегка покачал головой, точно чужая бедность была для него личным оскорблением, а затем повернулся к Саре, бросив на нее взгляд поверх очков.

«Да и в любом случае, что ты тут можешь поделать?» – спросил Рейвен, когда она рассказала о своих подозрениях относительно Битти. Для него это был риторический вопрос. Но она покажет, что это не так, когда найдет ответ.

– Чем я могу вам помочь? – спросил служитель; его тон ясно указывал на то, что помогать он особенно не собирается.

– Меня прислал сюда доктор Джеймс Янг Симпсон, – ответила Сара в надежде, что упоминание этого имени заставит колесики крутиться быстрее.

Это в самом деле возымело некоторый эффект, потому что служитель встал немного прямее и подтолкнул очки обратно на переносицу. Тон стал елейным, а на губах появился намек на улыбку.

– Чем могу быть полезен господину профессору?

– В Родильном доме умерла женщина, – сказала Сара. – Ребенок выжил. Ее имя известно, но кто ее ближайшие родственники – нет. Необходимо найти кого-то, кто позаботится о ребенке, присмотрит за тем, чтобы его должным образом окрестили и дали воспитание. Профессор дал указания, чтобы я проверила приходские книги – понять, была ли она замужем и кто ее родители, если они еще живы.

Служитель немного оживился при упоминании о крестинах, но при слове «замужем» только фыркнул. Все знали, что у большинства женщин, которых принимали в Родильном доме, супруга не было и в помине. Он наморщил нос, будто до него дошел какой-то неприятный запах.

– Я удивлен, что подобная задача была поручена вам. Разве у профессора нет ученика или кого-то более подходящего, чтобы заняться этим?

– Конечно же, есть, – ответила девушка. – Но они все сейчас до крайности заняты из-за эпидемии тифа.

Служитель немедленно извлек носовой платок и прижал к лицу, будто одно упоминание о болезни могло его заразить. Некоторое время он разглядывал ее, явно взвешивая просьбу. Наверное, не стоило упоминать Родильный дом. Или тиф.

– Чтобы найти нужные вам сведения, потребуется некоторое время, – сказал он наконец. – И вы должны знать, что в наших записях не так-то легко разобраться: те, кто не готов расстаться с требуемой платой, могут и вовсе забыть о регистрации.

– Я понимаю, – ответила Сара. – Вижу, вы человек занятой, и у меня нет желания тратить ваше время. Быть может, вы разрешите мне просмотреть книгу самой?

Он посмотрел на идеально чистую приходскую книгу, а потом перевел взгляд на ее руки.

– Руки у меня чистые, сэр, – сказала она. – Профессор Симпсон иного не допускает.

Упоминание имени профессора, казалось, опять склонило чашу весов в ее пользу.

– Вам придется просмотреть несколько книг. Эта доходит лишь до тысяча восемьсот сорокового года.

Поиски действительно заняли у нее некоторое время и оказались совершенно бесплодными. В помещении стало темнеть, и Сара старалась не думать о том, что скажет Линдсей, когда она вернется, и какое наказание придется снести за опоздание. Придется подыскать подходящий предлог, иначе с дежурствами в клинике придется на некоторое время распроститься.

Сара всегда считала себя человеком честным, и ее все больше смущало, что в последнее время постоянно приходится изворачиваться и лгать. Ей казалось, что беспокойство за Мину оправдывает ее нынешние похождения, но, решила она, когда все выяснится, придется обуздать эту свою новую склонность к хитростям и уловкам.

И все же стоило подумать об этом, как девушка вдруг поняла, насколько она теперешняя отличалась от того человека, каким была всего несколько недель назад. Та скромная горничная никогда не решилась бы кого-нибудь обмануть, не говоря уже об участии в тайных расследованиях подпольных абортов и убийств. Знать свое место и не задавать лишних вопросов – это дарило покой и чувство уверенности в будущем. Но ей-то всегда казалось, что скромность и покорность – это не про нее.

Сара тщательно и методично просмотрела все книги, но нигде не нашла упоминания ни о Чарльзе Латимере, ни о матери Битти. Имя Джона Битти там присутствовало, но даты что-то не сходились – или же энергичному и молодому на вид доктору было уже за восемьдесят.

Сара откинулась на спинку стула и задумалась. У нее не было уверенности, о чем именно говорил недостаток сведений. Приходилось признать, что это вряд ли являлось подтверждением мошенничества со стороны Битти. Может быть, чутье подвело? Может, чувства ослепили ее разум и то, что ей не нравился выбор Мины, заставило видеть все в неверном свете?

Сара оглядела пыльную стопку приходских книг, громоздившуюся перед ней на столе, и подумала, что она, вероятно, тратит время впустую. Должно быть, наперекор этой мысли горничная решила посмотреть, нет ли среди записей упоминаний о семье Рейвена. В конце концов, его рассказы о собственном прошлом тоже звучали как-то фальшиво.

Сара оглянулась в поисках служителя, но тот исчез. Похоже убедившись, что она не собирается подделывать записи, вырывать страницы или пускать на них слюни, он был не прочь забыть о ее присутствии.

По ее прикидкам, Уиллу было около двадцати, так что она принялась просматривать записи между 1825 и 1830 годом. Никаких сведений о рождении Уильберфорса Рейвена не было; но она обнаружила запись о женитьбе Маргарет Рейвен и Эндрю Каннингема в 1826 году. Эта последняя фамилия показалась ей знакомой, но сначала она никак не могла вспомнить почему. А потом ее осенило: она видела ее на форзаце книг, принадлежавших Рейвену.

Сара просмотрела на записи о рождениях, отмеченные следующим годом, и нашла его: Томас Уильберфорс Каннингем.

Так, значит, сменил имя… Но с какой целью? Сара постаралась припомнить, что еще ей о нем известно и что он сам о себе рассказывал. Мать жила в Сент-Эндрюсе с братом; Рейвен регулярно получал оттуда письма. Сара знала, что отец его умер, поэтому-то мать и переехала в Файф.

Горничная задумалась, когда же произошла эта трагедия и с какого возраста Уиллу пришлось расти без отца. Затем опять принялась рыться в книгах, высматривая на этот раз отметки о похоронах. Просмотрела все записи, начиная с сегодняшнего дня и до даты рождения Рейвена. Записи о смерти Эндрю Каннингема нигде не было.

Судя по записям в книгах прихода Святого Катбрета, охватывавших весь Эдинбург и некоторые из его окрестностей, отец Уилла вовсе не был мертв.

 

Глава 49

Таверна Эйткена была набита битком, и дым, поднимавшийся тонкими струйками из трубок курильщиков, собирался над головами в густой туман. Здесь было тепло, почти жарко от такого количества людей, и по запотевшим окнам стекали ручейки влаги. Возвращаясь от стойки с кружками в руках, Рейвен с трудом отыскал взглядом Генри, который умудрился занять столик в углу и, усевшись, счастливо болтал с каким-то незнакомым Уиллу типом.

Он еще раз подумал о том, зачем вообще его сюда позвали. Генри перехватил Уилла, когда тот стоял у экипажа Симпсона, ожидая, когда профессор вернется и они поедут домой. Рейвен рассказал другу о французской повитухе и ее сообщнике-враче, а Генри в ответ сообщил, что у него имеются новости, которые могут показаться интересными.

– Что за новости? – спросил Уилл, но Генри лишь погрозил ему пальцем:

– Этими сведениями я готов делиться только за кружечкой пива, а то давненько мы не пили вместе.

Рейвен предпочел бы в точности знать, насколько ценными будут эти сведения, чем менять безопасную поездку домой на кота в мешке.

Человек, который сидел рядом с Генри, выглядел молодым, но очень усталым. Под глазами у него залегли темные мешки, что выдавало глубокий и постоянный недостаток сна. Уилла не удивило, когда Генри представил его как доктора из Королевской лечебницы.

– Это Флеминг, – сказал он. – Заступил на место Маккеллара, постоянного субординатора Кристисона. Маккеллар умер в прошлом месяце от лихорадки.

Рейвен сел за столик и сделал долгий глоток из своей кружки, невольно подсчитывая, какую часть долга он смог бы уплатить Флинту, не закажи на всех выпивку.

– Ядовитое дыхание инфекции, – сказал он, утирая бороду.

– Безвременная жертва на алтаре медицины, – добавил с каменным лицом Генри.

Эта фраза была прекрасно известна всем троим: ее часто произносили в подобных случаях профессора-медики. На вкус Уилла, слишком часто. Уже не в первый раз он ощутил облегчение от того, что его обязанности редко требовали присутствия в Лечебнице.

– Мы рискуем собственным здоровьем на этой чертовой службе, – мрачно проговорил знакомый Генри, уставясь в кружку с безутешным видом.

Рейвен принялся гадать, зачем Генри счел нужным его сюда притащить.

– Так что за новости? – спросил он, совершенно не имея желания задерживаться. С тех пор как Уилл в последний раз был у Эйткена, он успел обзавестись бородой, но нужда в ней появилась как раз из-за того, что его узнали в этом самом заведении – в вечер нападения. Он нисколько не сомневался в том, что глаза у Флинта были повсюду.

– Еще одна, – сказал друг.

– Еще одна – что?

– Смерть. Молодая женщина. – Генри кивнул в сторону своего знакомого, который клевал носом. – Ее принимал Флеминг. – Тут он пнул молодого человека ногой под столом, от чего тот немедленно встрепенулся.

– Да, – сказал Флеминг, протирая глаза. – Когда она к нам поступила, агония уже началась. Так и не очнулась.

– А причина смерти?

– Перитонит. Все признаки послеродового сепсиса, но никакого ребенка.

Уилл все больше тревожился. Он опасался, что люди Флинта поймают его из-за того, что он потерял осторожность, рискуя безо всякого смысла. Притащиться сюда, только чтобы узнать еще об одной жертве анонимного мясника, – смысла в этом и вправду не было никакого.

Будто почувствовав, что друг пал духом, Генри опять толкнул Флеминга, на этот раз локтем.

– Расскажи-ка ему то же, что рассказывал мне.

– Ах да, – ответил тот, будто его усталым мозгам необходима была встряска, чтобы начать работать. – От нее пахло… Такой необычный запах, будто перезрелые фрукты. Пахло от ее одежды, когда она впервые к нам поступила… И необычные отметины вокруг рта.

– Ссадины?

– Нет, не ссадины.

– Так, значит, кровоподтеки? – нетерпеливо предположил Рейвен.

– Нет, это выглядело как…

– Разрывы? Будто ей вставляли кляп?

– Бога ради, Рейвен, дай ты ему договорить.

– Так что это было? Ради чего ты меня сюда притащил?

– Выглядело это навроде ожога, – вставил Флеминг.

И тут Уилл понял:

– Хлороформ.

– Теперь ты видишь? – спросил Генри, делая театральный жест. – Тип, которого ты ищешь, шагает в ногу с прогрессом.

Это, конечно, показывало, насколько быстро распространяется хлороформ, но Рейвен не видел, каким образом это могло помочь ему в его поисках. Надеясь утешиться, глотнул пива.

– Что-то ты не слишком рад, – заметил друг.

– С чего мне радоваться? Это никак не поможет мне узнать, кто он такой.

По лицу молодого хирурга расплылась знакомая озорная улыбка. Это значило, что Уилл что-то упустил.

– Прямо сейчас – нет, – сказал Генри. – Но я могу подсказать тебе, где ты найдешь его имя – черным по белому.

 

Глава 50

Сара стояла на Принсес-стрит, осторожно заглядывая в окно лавки Дункана и Фокхарта, и тщательно выбирала момент, попутно стараясь восстановить самообладание, потому что она в первый раз в жизни готовилась совершить преступление.

Девушка, конечно, ничего не собиралась красть – только одолжить кое-что без разрешения хозяев; но чтобы сделать это, ей придется нарушить границы чужой собственности. Технически это называлось кражей со взломом, хотя и такой, при которой опять же из магазина ничего не собирались выносить. Кроме информации. И все же, хотя она не собиралась воровать или причинять какой бы то ни было ущерб, ей не хотелось это кому-то объяснять, в особенности Маклеви. Этого будет достаточно, чтобы ее посадили в тюрьму, и более чем достаточно, чтобы уволили.

Дункан и Флокхарт были главными производителями хлороформа во всем Эдинбурге. Каждый доктор, который использовал хлороформ в своей практике, приобретал его здесь, и все эти покупки аккуратно заносились в аптекарский гроссбух. Рейвен спросил мистера Флокхарта, не может ли он взглянуть, кто покупает хлороформ: ему якобы любопытно, насколько быстро распространяется новый анестетик; но Флокхарт ответил, что сведения в гроссбухе строго конфиденциальны. Приобретая сильнодействующие лекарства, покупатели должны рассчитывать на осмотрительность поставщика. Но одним из этих покупателей был таинственный сообщник мадам Аншу и, весьма вероятно, тот человек, который убил Роуз.

– Мне необходимо увидеть этот список, – сказал Уилл Саре. Он не находил себе места от разочарования. – Но это невозможно, потому что они держат его под замком.

– Для каждого замка найдется ключ, – ответила Сара. – Вопрос только в том, как его раздобыть.

– Я даже не знаю, где он хранится, не говоря уже о том, как забрать его так, чтобы никто не заметил.

– Связка ключей висит на стене за прилавком. На крюке, прямо за кассой. За них отвечает Инграм, подмастерье. Я слышала его болтовню насчет того, как он всегда отпирает лавку, чтобы подготовить там все к приходу мистеров Дунакана и Флокхарта.

– И как, по-твоему, я смогу забрать ключи, чтобы он не заметил?

– По-моему, тебе вообще не нужно их забирать. Для этого нужен человек, на которого никто не обращает внимания. Например, горничная.

За окном тем временем происходило именно то, что она ожидала увидеть: Флокхарт был чем-то занят за прилавком, а помогал ему тот самый зеленый и самодовольный тупица, единственное преимущество которого болталось у него между ног. Дункана, как обычно, не было видно: он, должно быть, работал в лаборатории в задней части дома. Флокхарт был более разговорчивым из них двоих и поэтому чаще имел дело с покупателями.

Через некоторое время она увидела, как хозяин тоже удалился – в лабораторию или, может, в одно из складских помещений. Сара по опыту знала, что он охотно оставляет Инграма обслуживать незначительных покупателей – вроде горничной, которую отправили в аптеку с поручением. Если появлялся кто-то поважнее, парень всегда вызывал начальство.

Ее момент настал.

Когда она перешагнула порог и над дверью звякнул колокольчик, Сара почувствовала, что дрожит от волнения. Нервы ее, казалось, звенели от напряжения. Сердце учащенно билось, во рту пересохло. Больше того – покалывало локти, колени, кончики пальцев, а все чувства обрели неожиданную остроту. Цвета будто налились яркостью, запахи стали отчетливее, звуки – громче.

Она мельком задумалась, что ее состояние, скорее всего, вызвано сознанием того, чем она рискует, если ее поймают. Немедленно вышвырнут из дома, и какое тогда ждет будущее? Сару всегда злило, когда кто-нибудь полагал, что она должна быть благодарна за свою работу, но ей было прекрасно известно: судьба могла бы обойтись с ней и похуже. Как бы то ни было, по этому городу ходил человек, считавший и горничных, и других молодых женщин лишь расходным материалом, и она была полна решимости разоблачить его злодеяния.

– Чем могу помочь, юная леди? – спросил подмастерье.

Саре захотелось его стукнуть. Она была уверена, что по крайней мере на год старше его. Или даже на два.

– У меня список от доктора Симпсона.

– Доктора Симпсона с Куин-стрит?

Это ей тоже не понравилось. Инграм проверял, на чей счет должна быть записана покупка, хотя видел горничную дважды в неделю самое малое. Либо он притворялся, что не узнал, либо так оно и было на самом деле, и Сара не могла решить, что более оскорбительно.

– Да, его.

– И что же угодно доктору Симпсону?

Сара наизусть отбарабанила короткий список и бросила взгляд на верхние полки, пока Инграм копался в поисках заказов на нижних. Все, что она назвала, было неподалеку от прилавка.

– Ах да, он еще спрашивал некоторое количество двуокиси углерода.

Инграм, наморщив лоб, принялся осматривать полки, но ему никак не удавалось найти нужную склянку. Неудивительно, ведь она попросила его достать ей составную часть воздуха: бесцветный прозрачный газ, который, согласно «Принципам химии» Грегори, наглец вдыхал в эту самую секунду – только у него не хватало знаний, чтобы это понять.

– Я лучше пойду спрошу мистера…

– Да вон же она, – прервала его Сара, сделав шаг за прилавок и указывая на верхнюю полку.

– Не вижу.

– Позвольте, я достану сама, – сказала она и потянулась за приставной лестницей.

– Это не разрешено, – резко ответил он.

«Потому что для этого годится только мужчина», – проворчала себе под нос Сара, отступая от лестницы – и поближе к кассе.

Инграм полез вверх, не отрывая взгляда от перекладин, а Сара подцепила с крюка ключи и опустила их в карман юбки.

– Нет, не вижу, – донесся сверху голос Инграма.

– Прошу прощения. Я вспомнила, что доктор Симпсон только упоминал этот препарат. Он не имел в виду, что я должна его покупать, а то назвал бы точное количество, верно?

Инграм только раздраженно вздохнул на это проявление женской глупости.

Он начал спускаться, а Сара уже устремилась к выходу, будто ее толкала какая-то неведомая сила. Она чувствовала, как горят щеки, и еле сдержалась, чтобы не броситься бегом, стоило ей только оказаться на улице.

– Юная леди! Стойте!

Время застыло. Все безумие ее действий разом обрушилось на Сару. Она увидела, как ее уволакивает Маклеви, увидела суровое лицо судьи. И когда повернулась, чтобы встретить кошмарное будущее, то увидела Инграма, который спешил к ней с коричневым бумажным пакетом в руке.

– Вы забыли забрать то, что доктор Симпсон все-таки заказывал, – сказал он покровительственно, но с некоторым раздражением. – Вернись вы без покупки, вам бы устроили головомойку, а?

– Спасибо, – ответила она, и облегчение придало ее голосу искренности. – Еще какую, да.

«Примерно такую же, какую тебе устроят за ключи от лавки».

 

Глава 51

Рейвен попробовал еще один ключ, но без успеха. Он стоял, пригнувшись, в темноте у задней двери аптеки. В этот час прохожих уже не было, но он все же решил попробовать проникнуть в лавку с черного хода, чтобы быть не на виду. К сожалению, это означало, что ближайший фонарь тоже на виду не был. Сара попыталась зажечь свечу, но ветер был такой, что даже здесь, на задворках, гуляли сквозняки.

Уилл сильно замерз, и руки у него дрожали. Ни то ни другое ему особенно не помогало.

– Ты уверена, что взяла те ключи? – спросил он.

Отвечать на это девушка не стала, но Рейвен прекрасно мог представить себе выражение ее лица.

Сара отдала ключи только по дороге сюда, когда все обитатели дома на Куин-стрит уже спали. Так она могла быть уверена, что он не уйдет без нее. Зачем ей это, Уилл постичь не мог, но понемногу начал понимать, что спорить с ней бессмысленно.

– Мы в этом предприятии на равных, – только и сказала она.

Рейвен опять вставил в замок первый ключ, и в этот раз он повернулся. В первый раз Уилл, вероятно, вставил ключ не до конца от волнения – и от дрожи в замерзших пальцах.

Дверь открылась, скрипнув чуть громче, чем он рассчитывал. Ветер дул с такой силой, что звук не мог разнестись далеко, но Рейвену показалось, будто это раздался вопль банши, призывающий всех взглянуть на его преступление.

Когда они оказались внутри, Сара смогла наконец зажечь свечу. В ее скудном, трепещущем свете сообщники смогли найти дорогу в лабораторию, где Уилл обнаружил масляную лампу. Подкрутив фитиль, он осмотрелся и заметил целую полку переплетенных в кожу томов – среди десятков полок, уставленных склянками, пробирками и бутылочками со всевозможными порошками и жидкостями. Свет заиграл на множестве стеклянных поверхностей. Рейвен опасливо оглядел выпуклые бока реторт, выступающие над полками, просто напрашиваясь, чтобы их случайно задели. Это поставило бы крест на плане не оставить никаких следов на месте преступления.

Он поднес лампу к кожаным корешкам. Нужного среди них не было.

– Я часто видела, как мистер Флокхарт пишет что-то в гроссбухе прямо на прилавке, – заметила Сара. – Полагаю, книгу держат где-то поблизости.

Они прокрались в переднюю часть лавки на цыпочках, хотя Рейвен и недоумевал, зачем он поддался этому инстинкту. Свет лампы в витрине мог выдать их гораздо вернее, чем топот. Поэтому они погасили лампу и немного подождали, пока глаза не привыкнут к темноте, скупо разбавленной уличными фонарями с Принсес-стрит.

Сара подошла к задней стороне длинного прилавка и выдвинула плоский ящичек в нижней его части. Там и в самом деле оказался гроссбух.

– Давай отнесем его туда, где сможем зажечь лампу, – сказал Уилл.

Они вернулись в лабораторию и положили гроссбух на стол. Рейвен осторожно переворачивал страницы, а Сара держала лампу над книгой. Найти то, что им было нужно, оказалось несложно. Первые продажи хлороформа были датированы всего лишь прошлым месяцем.

Рейвен вел пальцем вниз по крайнему правому столбцу, где перечислялись наименования товаров, и всякий раз, как он натыкался на слово «хлороформ», проводил пальцем влево, к имени покупателя.

Первые несколько записей неожиданностей не принесли.

Симпсон.

Симпсон.

Симпсон.

Потом начали появляться и другие имена. Профессор Миллер, профессор Сайм, доктор Цайглер, доктор Мойр. Хирурги, акушеры. Был там и доктор Дж. М. Дункан, который, подумал Рейвен, явно настоял на лишнем инициале. Имена в основном были знакомые, но попалось и несколько новых: доктора Джон Морс, Эдгар Кляйн. Уилл уже собирался попросить Сару найти где-нибудь клочок бумаги, чтобы переписать их, и тут его взгляд упал на следующую строчку. Горничная, чей взгляд двигался куда быстрее его пальца, произнесла имя как раз в тот момент, как он его прочитал:

– Адам Шилдрейк. Хозяин Роуз.

Рейвен мог лишь молча разинуть рот, внутренне кляня себя за глупость. Ему вспомнилось наставление Симпсона, полученное им у таверны рядом с Королевской биржей: «Люди часто предполагают нечто экстраординарное и не замечают очевидных вещей прямо у себя под носом».

Это же так очевидно… Они с Сарой пришли в церковь Шилдрейков, чтобы поговорить с Милли, и это привело к подозрениям насчет Гриссома. Им никогда и в голову не приходило, что Шилдрейк – вполне очевидный подозреваемый.

– Не совсем доктор, но явно медик, – вспомнил Рейвен. – Дантист. Судя по всему, самый богатый в городе. Он вполне мог быть в ответе и за положение Роуз. Она боялась, что ее уволят, стоит ему узнать.

– Я слышала, как Мина упоминала о каком-то человеке из Глазго, который убил свою горничную за то, что она от него забеременела. Но зачем богатому дантисту рисковать репутацией, занимаясь абортами?

– Быть может, зубы – не главный источник его доходов. И ты забываешь, что у него имеется хитроумный способ защитить свое доброе имя. Мадам Аншу служит фасадом предприятия, а сам он остается в тени. Кроме того, его клиенты – это молодые женщины из низших слоев общества, которые вряд ли могут узнать в нем дантиста.

– И вдруг явилась собственная горничная…

Уилл открыл было рот, чтобы пуститься в дальнейшие рассуждения, но тут они услышали, как в замке передней двери поворачивается ключ. Рейвен выглянул в коридор и увидел за стеклянной дверью силуэт в человека в цилиндре.

Несмотря на то что было уже далеко за полночь, Флокхарт решил вернуться в лавку.

 

Глава 52

Саре едва ли доводилось когда-нибудь в жизни действовать так быстро. То состояние обостренности всех чувств, которое посетило ее несколькими часами раньше, мгновенно вернулось. За четверть секунды она успела понять, что там, у двери, – Флокхарт, и осознать все возможные последствия, которые может иметь для нее эта встреча. Еще она поняла: то будущее, которое так ясно представилось ей, когда она услышала голос, кричавший «стойте!», могло все-таки осуществиться.

Горничная погасила лампу – Рейвен подхватил со стола гроссбух – и быстро потащила сообщника в кладовку. Если мистер Флокхарт решил навестить свою лавку в такое время, значит, он либо что-то забыл, либо его посетила внезапная идея. И то и другое, по всей вероятности, должно было привести его в лабораторию. Кладовка выходила в коридор между лабораторией и лавкой. Флокхарт мог с тем же успехом заглянуть и сюда, однако другого шанса избежать встречи с ним не было.

Сара затолкала Уилла в кладовку и прикрыла за собой дверь – но захлопывать не стала, потому что стук получился бы слишком громким. Места там было чуть побольше, чем в обычном стенном шкафу: достаточно, чтобы человек без подручных средств мог дотянуться до полок, занимавших все стены.

Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, изо всех сил стараясь не касаться двери. Горничная ощущала исходившее от Уилла тепло, его запах щекотал ей ноздри, а ее нос почти касался его подбородка. Она услышала приближающиеся шаги и затаила дыхание.

Сквозь щель в двери ей было видно, как танцуют тени и мимо проплывает ореол света от лампы Флокхарта.

Она услышала кашель, потом звяканье стекла о дерево – должно быть, Флокхарт поставил на стол бутылку или склянку. Пьяный смешок. Флокхарт слыл светским человеком. Значит, он зашел в аптеку после весело проведенного вечера. Но зачем?

Через несколько секунд вновь послышались шаги. Заглянет ли он в кладовку?

Опять в щели между дверью и косяком замелькали тени. Шаги приближались, и сердце Сары затрепетало так, что ей казалось, будто оно стучится Рейвену в грудь.

А потом шаги начали удаляться. Она услышала, как хлопнула передняя дверь. Флокхарт ушел.

Сара опять начала дышать, и чувство облегчения уступило место другому, гораздо более мощному; ушедший страх словно прорвал дамбу. Грохот задвинутого засова еще отдавался в груди, а она уже тянула Уилла к себе, еще ближе, будто такое было возможно. Затем подняла голову и нашла в темноте его губы. В тесной кладовке вдруг распахнулся целый мир – мир, залитый сиянием света.

 

Глава 53

Рейвен потушил лампу и лег, хотя и знал, что заснуть ему не удастся. Чтобы разобраться в событиях прошедшего часа, ему, наверное, понадобится несколько дней. Он не мог даже сосредоточиться на каком-то одном событии: в сознании бушевал шторм – новые сведения, новые открытия, новые чувства…

Но ему не пришлось долго лежать в темноте одному, как он того боялся.

Едва он успел улечься, как услышал, как открывается дверь, и – легкие шаги. Сара стояла над ним, сжимая в руке свечу, и в этом тусклом, мерцающем свете он заметил, что на ней нет ничего, кроме ночной рубашки.

– Что ты здесь делаешь? – шепотом спросил Уилл.

Он не мог скрыть радости от ее прихода, но трудно было не думать о том, что будет, если их застанут.

– Хочу побыть с тобой еще немного, – ответила она.

Девушка скользнула под одеяло рядом с ним и обхватила руками, притягивая поближе. Между ними было всего два слоя тонкой материи, и она сильно прижалась к нему.

Уилл вспомнил тот юношеский пыл, с каким он впервые глядел на обнаженную Иви, и то, что за этим последовало. Но теперешние ощущения были гораздо сильнее, хотя пара всего лишь лежала, не двигаясь, в темноте, которая окутывала их, точно оберегая от внешнего мира. В ушах у него шумело; странным образом этот звук успокаивал – наверное, потому, что не имел никакого значения. Рейвен подумал, что все же сможет заснуть, но, конечно, не при Саре. Как ни приятно ему было чувствовать ее рядом с собой, засни они оба, произойдет катастрофа.

Через некоторое время Сара тихо сказала:

– Томас?

– Да?

Он ответил не задумываясь, инстинктивно. Когда понял, что сказал, было уже поздно.

Уилл ощутил удивление, шок, но никакого страха или недоверия. Это был момент близости, почти такой же, как пережитый ими ранее.

– Как ты узнала?

– Из приходских книг. Я отправилась искать сведения о Битти – хотела разузнать побольше о его семействе. Ну и поддалась любопытству. Я сразу почуяла, что у тебя есть тайны, стоило тебе войти в дом.

– А что ты учуяла в Битти, кроме цитрусового аромата с ноткой сандала?

Сара помолчала.

– Некую тайную цель. Он показался мне человеком, чьи истинные намерения всегда скрыты.

– Что ты о нем узнала?

– Нет никаких записей о том, что его мать или дядя когда-либо жили в Эдинбурге. Или что его дядя живет здесь сейчас. Я и на почте тоже проверила.

– Ты сказала об этом Мине?

– Конечно, нет. Знаешь, что бывает с гонцом, который приносит дурные вести?.. Она верит ему, и это понятно. И сочтет непростительной наглостью, расскажи я о том, что узнала, – да уже и одно то, что я отправилась что-то узнавать… И все же я не позволю, чтобы ее обманули, чтобы она слепо пошла на брак, который может обмануть все ее ожидания. Может, всему этому существует невинное объяснение, но я подозреваю, что Битти совсем не тот, кем хочет казаться, и я намерена получить от него кое-какие ответы.

– Он не станет отвечать на вопросы горничной.

– Станет, если иначе она расскажет обо всем своему хозяину, доктору Симпсону. От меня не так-то легко отделаться, мистер Рейвен. И от тебя я тоже добьюсь ответов.

Тут она обвиняюще ткнула его пальцем в грудь.

– Не думай, что я не заметила, как ты переменил тему. Каким образом Томас Каннингем стал Уиллом Рейвеном?

Уилл и в самом деле надеялся, что она забудет. Ему совсем не хотелось разочаровывать ее любопытство и, по возможности, лгать ей.

– Я сменил имя, когда поступил в университет, – сказал он. – Взял фамилию матери и среднее имя, которое выбрала мне она. Мне хотелось быть исключительно ее сыном.

– Доктор Симпсон сказал, ты учился в школе Хэрриота для мальчиков, лишившихся отца. И все же в приходских книгах нет записи о смерти твоего батюшки.

– Я сказал доктору Симпсону, что он был адвокатом в Сент-Эндрюсе. Это неправда. Отец был пьяницей и повесой, к тому же склонным к насилию. Виноторговец, который слишком пристрастился к собственному товару и который всегда отыгрывался на нас за свои неудачи. Мы с матерью жили в постоянном страхе, никогда не зная, в каком настроении он вернется сегодня домой.

А однажды вечером он принялся избивать мать с такой силой, что я испугался: он сейчас ее убьет. После этого он вышел из дома и оставил нас. Быть может, увидев, что наделал, он наконец устыдился, а может, просто решил сбежать от долгов, в которых погрязло его дело.

– Он ушел и не вернулся?

– Шли дни, потом недели, месяцы, и наконец стало ясно, что он нас бросил. Брат матери – он адвокат – имел некоторое влияние в школе Джорджа Хэрриота, и для меня было сделано исключение, потому что я и в самом деле остался без отца. Он взял к себе маму, которая совершенно запуталась в отцовских долгах.

– Ты, наверное, очень привязан к дядюшке, проявившему к вам столько великодушия. И все же ни разу о нем не упоминал.

– Я ненавижу этого человека. Все его великодушие – на деле лишь скудная плата за то, чтобы полностью подчинить себе мать, подавить ее. Он никогда не одобрял ее брак и сейчас упивается каждой возможностью показать, насколько оказался прав, и ей приходится униженно просить его о любой мелочи. Будто каждый пенни, который он ей дает, возвышает его – а ее унижает. Поэтому моя цель – добиться успеха и вернуть ей потерянное достоинство.

– Ты так и не знаешь, что стало с отцом? Вдруг он однажды вернется? Что тогда будет делать мать?

На эти три вопроса Рейвен был готов дать лишь один ответ.

– Мы больше его не боимся, – сказал он ей.

 

Глава 54

Уилл вышел из своей комнаты и, спускаясь по лестнице, заметил, как Джарвис зажигает газовые рожки: на улице уже темнело. Он наткнулся на Сару, которая чуть ли не бежала вдоль площадки третьего этажа со стопкой чистого белья на руках – такой высокой, что он не мог понять, как она вообще видит, куда идет. Рейвен придержал ее, чтобы она не споткнулась о Дэвида и Уолтера, которые катались клубком у нее под ногами, ведя на ковре какую-то неведомую войну.

– Куда ты так спешишь? – спросил он ее.

– Пытаюсь как можно скорее переделать все свои дела, чтобы выкроить немного времени перед ужином. Мне нужно успеть сделать кое-что и для себя.

– Ты имеешь в виду Битти? Можешь и не застать его дома, – предупредил Рейвен. – Неизвестно, какой у него распорядок.

– Значит, буду приходить каждый день, пока не добьюсь правды.

– После чего появится другая проблема – как рассказать обо всем Мине.

– Поживем – увидим, – сказала Сара, протискиваясь мимо. – Мне некогда.

Рейвен не мог не восхищаться преданностью и добротой девушки. Он хорошо знал, какой Гриндлей иногда бывала вздорной и требовательной, и все же ради нее Сара была готова пойти на очень многое. Огорчительнее всего было то, что, разоблачи она Битти как мошенника и повесу, избравшего Мину своей жертвой, та никогда ей этого не простит.

И все же Уилл испытывал некоторое облегчение при мысли о том, что Сара нашла себе это новое дело. Она постоянно настаивала на том, чтобы принимать личное участие в его расследовании, но сегодня ему предстояло довольно опасное предприятие, и он хотел пойти один.

После их открытия у Дункана и Флокхарта Уилл постоянно спрашивал себя, как именно ему стоит вести расследование относительно Адама Шилдрейка, и решил, что ответ может быть только один: очень, очень осторожно. Этому человеку было что терять, отчего он становился опасным. Весьма вероятно, это Шилдрейк убил Роуз, боясь того, что она может о нем рассказать. А если и не убивал, то насчет его сообщницы сомнений уже нет. Убийство Спирса ясно показало, на что она способна ради защиты.

С тех пор как Рейвен видел ее в доках, его беспокоило, каким образом она его так быстро узнала. Он перебирал в памяти все знакомые ему лица, но так и не смог вспомнить, где мог ее повстречать. Это все больше убеждало его в том, что у мадам Аншу был сообщник. Знал ли Шилдрейк, кто она на самом деле? Знал ли Спирс? Она убила кабатчика, как только заподозрила, что он может ее выдать. Быть может, боялась, что он знает ее настоящее имя?

Уилл и Сара обсуждали между собой, что Роуз могла быть отравлена из-за того, что узнала это запретное имя. Однако если Шилдрейк втайне производил аборты, тогда у дантиста были свои причины заставить свою горничную замолчать, когда горе привело ее в «Кингз Варк».

Возможно, оба они способны на убийство, в равной степени безжалостны – и в равной опасны.

Рейвен заранее узнал, где находится клиника Шилдрейка. Тот навещал пациентов и на дому, но каждый день открывал на несколько часов прием. Уилл намеревался незаметно проследить, куда Шилдрейк отправится после того, как закроет клинику, потому что рано или поздно он должен был встретиться со своей сообщницей, чтобы заняться своим темным искусством.

Клиника находилась на краю Нового города, на Лондон-стрит – меньше чем в получасе ходьбы от таверны в Лите. Прием должен был закончиться в течение часа, так что времени терять было нельзя.

Приоткрыв переднюю дверь, Рейвен ощутил порыв ледяного ветра. Он прикрыл дверь и задумчиво посмотрел на пальто Симпсона, которое висело рядом, на стене в коридоре. Профессор сегодня вечером был дома – работал в кабинете. Уж конечно, в ближайшие пару часов пальто ему не понадобится.

Уилл оглянулся, нет ли поблизости Джарвиса, но тот исчез в гостиной. Он накинул на плечи пальто, ощущая его приятную тяжесть. И почувствовал, будто преобразился, словно рыцарь, надевший доспехи и готовый смело взглянуть в лицо неприятелю, пусть даже этим неприятелем была всего лишь погода. Жаль, нельзя вот так же накинуть профессорскую мантию.

Когда он шагнул на улицу, пальто взметнулось за спиной, будто плащ, и несколько кусочков головоломки, которые никак не хотели становиться на место, закружились в голове – и совпали. Он опять увидел фигуру, которая шла по направлению к нему по набережной Лита.

Кто-то, кто притворяется тем, кем в действительности не является.

В равной степени безжалостны – и в равной опасны.

Французская повитуха, которая, быть может, и не француженка вовсе.

Одежда, преобразившая человека.

Такое положение вещей позволило бы доктору практиковать свое темное искусство без риска, связанного с рекламой подобных услуг.

Шилдрейк не был сообщником мадам Аншу. Шилдрейк сам был мадам Аншу.

Теперь все казалось таким очевидным. Лицо Шилдрейка, женственное само по себе и покрытое для пущей убедительности слоем пудры, выглядывает из-под капюшона. И насколько проще изменить голос, если говорить на другом языке или с акцентом… Идеальный способ сохранить репутацию, имея при этом доход на стороне – незаконный, но очень приличный.

Все это вертелось у Рейвена в голове, когда он вышел на Куин-стрит, – и поэтому не заметил трех мужчин, которые приближались к нему, буравя его взглядами. В этот момент – момент озарения – Уилл ничего не замечал, пока не стало слишком поздно.

Двое из них подхватили его под локти и ловко запихнули в экипаж Симпсона, третий столкнул протестующего кучера с козел и занял его место.

Рейвену они были незнакомы, но стоило одному из них заговорить, и все стало предельно ясно.

– Мистер Флинт почтительнейшим образом просит вашего присутствия, сэр.

 

Глава 55

Знакомое чувство тревоги все сильнее охватывало Сару, как и всякий раз, что она оказывалась на улице одна после заката. К тому же путь лежал далеко за пределы Нового города. С нарастающим страхом она спрашивала себя, чего же ждет от этой прогулки. Если явному обману со стороны Битти существовало вполне невинное объяснение, ее, естественно, уволят, как только он расскажет о дерзких обвинениях Мине и Симпсону. Однако пока такого объяснения не было, совесть не позволяла молча наблюдать, как обманывают ее хозяина – и как мерзко обращаются с Гриндлей.

На узкой улочке стоял всего один дом – в добрых тридцати ярдах по Шраб-хилл от Лит-уок и относительной безопасности уличных фонарей. Это был отдельный коттедж, и свет из окон кое-как освещал ей дорогу. Рейвен говорил, что Битти может и не быть дома, но кто-то явно был. Сара не знала, держит ли доктор горничную. Быть может, и держит; и если его действительно не было дома, из прислуги можно было попробовать выудить какие-то сведения.

Сара тихо подошла к передней двери, пугаясь звука собственных шагов. Насколько она могла видеть в темноте, это был симпатичный маленький коттедж, почти наверняка такой же ухоженный, как и сам Битти.

Она позвонила в дверь и услышала приближающиеся изнутри дома шаги – явно мужские. И действительно, дверь ей открыл Битти собственной персоной. Увидев ее, он явно был удивлен, и не самым приятным образом.

– Простите, что беспокою вас дома, доктор Битти, – но у меня неприятные новости касательно вашего дяди, мистера Латимера.

Это явно застало хозяина врасплох, хотя трудно было сказать, из-за чего: то ли он беспокоился о своем дядюшке, то ли потому, что опасался разоблачения.

– Вам нужно войти, – сказал Битти.

Голос у него был довольно суровый, повелительный, но в нем прозвучала и тревога. Жестом он поманил ее внутрь дома. Там было гораздо светлее, чем ожидала Сара. Газовые рожки и лампы горели сразу в нескольких комнатах – даже здесь, в коридоре.

Горничной поблизости явно не было, и Сара мельком задумалась, имеет ли смысл экономия на жалованье при безумных расходах на масло и газ. Может, Битти был занят чем-то, что требовало от него постоянно переходить из комнаты в комнату, хотя подобными делами проще было бы заняться днем…

Он провел ее в гостиную, где зажег еще пару ламп, на что ушло некоторое время. У девушки промелькнула недобрая мысль, что так будет удобнее пялиться на ее грудь. По пути в гостиную она заметила приоткрытую дверь, за которой явно находился кабинет, судя по оборудованию, которое она успела углядеть, бывший также его лабораторией.

Хозяин указал на кресло. Сам уселся напротив; между ними был низенький столик на уровне колен. Для Сары было непривычно сидеть вот так – она, как правило, только сервировала на подобных столиках чай.

– Так что у вас для меня за новости?

Сара нервно сглотнула. Она надеялась, что он припишет ее встревоженный вид вполне естественной нервозности человека, принесшего плохие вести.

– Дом вашего дяди в Канаан-лэндз, верно? В Морнингсайде?

Битти помедлил секунду, прежде чем ответить. Саре показалось странным, что он так колеблется перед ответом на вопрос, который требовал простого «да» либо «нет».

– Верно.

– Мисс Гриндлей делилась со мной вашими рассказами о том, какие там виды, и сады, и даже большая оранжерея. Она сказала, ваша мать родилась там и выросла тоже, и… и из-за этого мне еще труднее.

Битти не отрывал от нее пронизывающего взгляда, и на лице у него было написано нетерпение.

– Так что случилось? Ближе к делу, мисс…

– Фишер, – напомнила она ему, хотя была практически уверена, что он ее фамилии ни разу не слышал. – Я встретила сегодня подругу, она служит в одном доме в Канаан. Она рассказывала как раз про такой вот дом, в котором живет пожилой джентльмен, совсем один. Канаан-бэнк, так, мне кажется, назывался дом. Или она сказала, Канаан-лодж…

– Да что с ним? – оборвал ее Битти, явно все больше раздражаясь.

Сара отметила про себя, что на вопрос он так и не ответил.

– Ужаснейший случай. Она упомянула об этом, потому что вчерашней ночью там случился страшный пожар. Все проснулись от запаха дыма. Дом сгорел дотла. Я надеялась, что вы уже знаете, что не мне придется сообщать вам подобные новости, но, к сожалению, это, похоже, не так.

– Ничего об этом не слышал.

Сара заметила, что он даже не осведомился о здоровье собственного дяди.

– Как я понимаю, это для вас особенно неприятно, потому что вы должны были унаследовать дом, верно? Хотя мисс Гриндлей и упомянула, что дом несколько запущен и вряд ли оправдает все ваши надежды…

Она прямо видела, как в голове у него вертятся шестеренки. Рейвен предупредил ее, что Битти не станет отвечать на вопросы горничной, и она соответствующим образом спланировала свою стратегию. Приманкой в ловушке была возможность выпутаться из старой лжи с помощью новой, к которой – она была в этом уверена – Битти уже подготавливал дорожку. Россказни о ветхости дома и о болезни дядюшки должны были подготовить Мину к тому, что наследовать будет нечего – от дядюшки, который должен был умереть до того, как она сможет с ним познакомиться. И если в нужной местности действительно стоял запущенный дом, где жил одинокий престарелый джентльмен, это решило бы все его проблемы.

– Действительно. Какие ужасные новости… Вы описали место, которое так хорошо мне знакомо. Канаан-бэнк потерян.

Сара подавила удовлетворенную улыбку. Назвав имя дома, он захлопнул себя в ловушке. Она его поймала.

– Должна сказать, доктор Битти, я немного удивлена, что вы не спросили о здоровье вашего дяди.

Тот нисколько не растерялся. Ответ был спокоен и логичен, и тем самым он выдал себя еще больше.

– Я понял так, что он не пострадал, иначе вы начали бы именно с этого.

– Или, может, это вас не беспокоит, потому что никакого дяди у вас нет? Дома под названием Канаан-бэнк не существует, и не было никакого пожара. Я все это выдумала – так же, как и вы. И мне хотелось бы знать зачем.

Битти на мгновение замер, и его лицо словно превратилось в одну из калотипических изображений Манн. Он моргнул, а потом ответил с гримасой отвращения на лице:

– Не могу представить себе, что заставило вас разыграть тут передо мной эту шараду, мисс Фишер, но я с самого начала знал, что вы всё придумали. Потому-то и подыграл вам в этой глупой салонной игре, чтобы посмотреть, куда заведет вас ваша наглость. Ответ прост: на улицу. Уж я позабочусь, чтобы вас уволили без рекомендаций.

Эта угроза была Саре прекрасно знакома и испугала ее гораздо меньше, чем Битти надеялся. Девушка смело встретила его взгляд.

– Подозреваю, доктор Симпсон посмотрит на дело по-другому, если вы не сможете предъявить ему своего дядю или дом, в котором он живет. Я навела справки в приходской книге, и там нет никаких записей о Чарльзе Латимере. Я также побывала на почте, где убедилась, что человек с таким именем в городе не живет. Зачем вы обманываете мисс Гриндлей, доктор Битти?

 

Глава 56

Экипаж мчался, подпрыгивая на булыжниках и скрежеща рессорами, так быстро, как, должно быть, никогда еще не ездил. Вряд ли брум вообще предназначен для подобных гонок. Рейвен только и слышал, как щелкают вожжи. Человек Флинта все подстегивал лошадей, нисколько не обращая внимания на тот факт, что уже темнело – и сгущался туман.

Уилл гадал, скольким незадачливым пешеходам придется обратиться к профессору Сайму из-за того, что они не успели вовремя убраться с дороги. Впрочем, при такой скорости было маловероятно, что кто-то из них доживет до кошмара операции.

На каждом углу брум грозил перевернуться, но до этого так ни разу и не дошло, к великому сожалению Рейвена, который начал надеяться, что сможет выбраться из-под обломков экипажа и в суматохе сбежать. Он попытался прикинуть возможные травмы в том случае, если выпрыгнет на ходу, но похитители будто предвидели подобный маневр. Они сидели по обе стороны от него и явно были начеку. У одного имелся шрам во все лицо, от лба до подбородка, будто от удара саблей. Отличительной чертой другого был зоб, такой большой, что носитель напоминал огромную жабу. Говорили они немного, а Рейвен – еще меньше.

Только теперь он понял, насколько был глуп. Почему-то решил, что ему всего-навсего нужно избегать встреч с Гаргантюа и Хорьком, и держался настороже исключительно к югу от Принсес-стрит, будто Новый город был некой надежной крепостью, куда Флинту никак не пробраться… Они просто устроили на него засаду – подождали, пока он не выйдет за дверь, и забрали его. Им ничего не стоило задать несколько вопросов, выследить его, и теперь его везли навстречу судьбе, которую он так долго водил за нос.

В тебе дьявол сидит.

Уилл подумал о том, как беспечно относился к долгу. Он боялся таких, как Флинт, но одновременно испытывал к ним презрение, и иногда последнее чувство перевешивало первое. Его непокорную, буйную часть тешило то, что он им не подчиняется. И потому Рейвен не просто всячески избегал уплаты долга, а нанес Флинту оскорбление тем, что сопротивлялся – хуже того, причинил вред двум его людям.

На сиденье напротив, будто насмехаясь, лежал чемоданчик Симпсона – символ будущего, о котором Уилл мечтал и до которого ему теперь не суждено было дожить. Чемодан с некоторых пор по настоянию кучера всегда оставался в экипаже между поездками: раньше Ангусу частенько приходилось разворачивать брум и возвращаться за ним, забытым в спешке.

В тумане трудно было разобрать очертания домов, но чувство направления подсказывало Рейвену, что они где-то в Фонтейнбридже, на окраине Старого города. Экипаж остановился не перед домом, а у задних ворот, после чего Шрам и Жаба вытащили его из экипажа, опять подхватили под локти и повели на задний двор.

Из-за дома выскочил Хорек – он явно услышал стук колес – и поглядел на Рейвена, которого втащили во двор, со смесью злобы и удивления. Почему он выглядел удивленным, Уилл сообразить не мог.

Вслед за Хорьком на двор выбежала перепуганная девица со свежим синяком под глазом. Кожа вокруг левой глазницы покраснела и распухла, под слизистой собралась кровь. Выглядела она усталой и бледной, на одежде виднелись кровавые пятна. Рейвен не мог понять, что она здесь делает, и гадал, где может быть Гаргантюа.

Хорек подошел небрежной походочкой и с силой всадил кулак Рейвену в живот. Жаба его оттолкнул.

– Какого дьявола ты делаешь? Это доктор Симпсон, нас Флинт за ним послал.

– Нет, не Симпсон, – ответил Хорек. – Это Уилл Рейвен, гаденыш, который почти ослепил меня и который все еще должен мистеру Флинту две гинеи.

– Говорю тебе, это Симпсон. Флинт сказал, он живет в пятьдесят втором по Куин-стрит и узнать его можно по черному пальто из тюленьей кожи. Мы видели, как он выходит из этого самого дома в этом самом пальто.

– А я тебе говорю: может, он и носит пальто Симпсона, но это не делает его доктором.

Тут на двор вышел тот самый человек, которому Рейвен был должен: Каллум Флинт собственной персоной. Он был в точности таким, каким Уилл его запомнил: не здоровяк, но жилистый и гибкий; быстрые движения, быстрый ум. Сложение боксера и мозг интригана.

Вид у него был не слишком благодушный, скорее даже наоборот: кровь капала с расквашенного носа на влажную от пота рубашку. В доме явно имела место какая-то свара. Откуда-то изнутри до Рейвена доносились вопли – без сомнения, того, кто нанес этот удар, только что постигло возмездие.

– Что, бога ради, делает здесь этот мелкий засранец? – осведомился Флинт. – Где Симпсон?

На лице Хорька нарисовалось глубокое удовлетворение: он наслаждался ошибкой коллег. Это была увертюра к симфонии насилия, в которой он, без сомнения, намеревался принять участие.

Флинт утер рукавом нос. У него был до предела взвинченный вид; казалось, он вот-вот готов взорваться. Человек, которому срочно требовалось сорвать на ком-то свой гнев.

– Они взяли маленького говнюка по ошибке, – сказал Хорек. – Он должен тебе две гинеи, а передо мной у него должок иного рода.

Флинт оглядел Рейвена с несколько отсутствующим видом, будто его мысли витали где-то еще.

– Есть у тебя две гинеи? – спросил он.

Уилл не мог ему ничего ответить, настолько сильным был его страх.

Тут до них донесся еще один вопль, и Рейвен подумал, что это прелюдия к его собственным крикам. И вдруг он понял, что вопль женский, – и ему стало ясно, что тут происходит.

– Мистер Флинт, вы посылали за доктором Симпсоном. Ваша жена рожает?

– Да, – быстро, умоляющим голосом ответила девушка с синяком под глазом. – Рожает, уже четырнадцать часов. Она с ума сходит и ничего не видит от боли. Бьет всякого, кто пытается ей помочь.

– Я могу помочь.

– Да что ты знаешь об этих вещах?

– Я помощник доктора Симпсона. Повитуха, только мужского пола.

– Мне нужен профессор, а не его ученик.

– Но я – здесь, а профессор до сих пор на Куин-стрит.

В этот момент из дома раздался еще один вопль.

– Давайте его сюда, – решил Флинт.

– Мне нужен чемодан, который остался в экипаже.

– Принеси, – велел Флинт Шраму. – И смотри не перепутай со шляпой или куском навоза.

Рейвена отвели в дом, в комнату на втором этаже, где он застал сцену, живо напомнившую ему столовую Симпсона в тот вечер, когда был открыт хлороформ. Несколько предметов мебелировки были опрокинуты; кувшин и умывальный таз лежали, разбитые, на полу. В воздухе висел запах, напоминавший тот, что бывает в набитой битком таверне под конец вечера: смесь перегара, разнообразных телесных выделений – и очень отчетливая нотка крови.

Жену Флинта удерживали на кровати несколько человек, включая Кола и Гаргантюа. У всех без исключения был на удивление всклокоченный вид, а взмокли они не меньше, чем сама роженица. Великан посмотрел на Уилла с замешательством, потом у него в глазах вспыхнула ярость, но свой пост у постели он не оставил. Среди прочих у кровати оказалась повитуха; ее щеку украшал кровоподтек. На Рейвена она смотрела с не меньшим отвращением, чем великан. Повитухи питали мало любви к своим конкурентам-мужчинам, а то, что она должна была признать свое поражение перед таким юнцом, делало ситуацию еще более унизительной. Однако же, как и у всех прочих, вид у нее был отчаявшийся. Вряд ли Уилл мог сделать ситуацию хуже; беда была в том, что избежать смерти он мог, только улучшив ее.

– Рассказывайте, что происходит. Только не затягивайте, – распорядился Рейвен, пряча страх за напускной уверенностью.

– Воды отошли сегодня ранним утром, и я постоянно давала миссис Флинт бренди с водой, – сказала повитуха.

Женщина в кровати билась и извивалась, стараясь освободиться от удерживающих ее рук.

– Но потом она начала бредить и все больше впадать в беспокойство. Я дала ей несколько доз лауданума, но это не подействовало. Бред только ухудшился, как вы можете видеть, и она начала проявлять склонность к насилию.

Тут повитуха отпустила руку, которую до сих пор удерживала, и отступила от кровати, предоставив миссис Флинт прекрасный шанс поставить синяк и вновь прибывшему.

Уилл принялся рыться в чемоданчике профессора, пытаясь хоть что-то разглядеть в тусклом освещении. На какое-то кошмарное мгновение он уже подумал, что нужной склянки там нет, – и тут же на нее наткнулся.

Рейвен накапал около двадцати капель хлороформа на носовой платок, который предварительно свернул конусом, как его учили. Миссис Флинт орала и выгибалась дугой; она попыталась ударить врача свободной рукой, но тот заслонился локтем и поднес смоченный платок на расстояние десяти дюймов от ее лица – потом, медленно, ближе и ближе, пока конус не накрыл рот и нос.

В течение минуты она прекратила метаться, и те, кто держал роженицу, смогли ее отпустить, хотя явно оставались наготове на тот случай, если она начнет опять.

– Он ее отравил! – заголосила повитуха. – Мистер Флинт, этот человек убил вашу супругу!

– Это хлороформ, новое лекарство, – ответил Уилл, глядя Флинту в глаза. – Она будет спать и не почувствует боли – пока я не дам ей проснуться.

Теперь, когда пациентка лежала неподвижно, Рейвен смог осмотреть ее. Он без труда определил положение плода и понял, почему роды никак не прогрессировали. Внутри у него все сжалось. Первое впечатление было неверным. Существовала возможность сделать ситуацию еще хуже, пусть лишь для него самого.

Осмотр показал, что в родовых путях оказалась не головка, а ручка. И мать, и ребенок – оба могли умереть. Он применил хлороформ, и – хотя это не станет причиной смерти, если миссис Флинт так и не очнется, – обвинят все равно его. Уж повитуха об этом позаботится.

Уилл не мог позволить себе думать о том, что случится после этого.

Ему придется развернуть ребенка в утробе, прежде он сможет извлечь его на свет: маневр, которого Рейвен прежде никогда не проделывал. Если не справится, то совершенно точно будет убит. Даже если преуспеет, его судьба совершенно неопределенна.

Рейвен на секунду прикрыл глаза и мысленно перенесся прочь из этого места: совсем недалеко, за милю отсюда, в комнату на верхнем этаже в Кэнонгейте: тот первый случай, на который он сопровождал Симпсона. Он представил себе диаграмму, которую набросал для него профессор на клочке бумаги, брошенном на заляпанный воском стол в той душной, грязной комнатушке. «Ребенок как единое целое имеет конусообразную форму, сужаясь от головы к ногам. Череп тоже можно рассматривать как конус, который сужается от макушки к основанию».

Рейвен сделал глубокий вдох и приступил к делу. Руку в матку удалось ввести без особой сложности, и он сразу же нащупал колено, а затем и обе ножки целиком. Взявшись за них, потянул, аккуратно, но сильно. Хлороформ расслабил мышцы матки, и роды завершились каких-нибудь пять минут спустя; здоровый ребенок, мальчик, – вот только ручка, так долго зажатая в родовых путях, казалась почти черной на вид.

Следом быстро вышла плацента, и кровотечение было совсем небольшое. Девушка с синяком под глазом, которую, как оказалось, звали Мораг, спеленала новорожденного.

Флинт ревниво забрал у нее малыша, как только это оказалось возможно.

Жена очнулась вскоре после этого с таким замешательством на лице, будто видела какой-то странный сон. Супруг протянул ей сына, и она мгновение удивленно его разглядывала – а потом прижала к груди.

– Думала, я уже на пороге смерти, – сказала она. – А между тем вот он, у меня на руках, самая милая кроха на свете… Как это может быть?

– Это все молодой доктор, мэм, – ответила Мораг.

***

Флинт вывел Рейвена на задний двор; Кол и Гаргантюа следовали за ними по пятам. На дворе ожидали Хорек, Жаба и Шрам, а также тот тип, который так страшно гнал экипаж. Это оказался тощий, хрупкий с виду старичок; казалось, стоит дунуть – и он рассыпется. Видимо, старикан был куда крепче, чем с виду, – как внешне, так и внутренне.

Хорек точил нож об угол дома, поглядывая на жертву с целеустремленным видом. Все пятеро ожидали приказаний своего главаря. Ждал их и Уилл, до сих пор не разобравшийся, на каком он свете.

– Теперь я вспомнил, – сказал Флинт. – Когда ты пришел ко мне за деньгами, то сказал, что вряд ли сможешь выплатить их быстро, но что ты – человек с перспективами. Вижу, что это правда. Эта штука, которую ты применил, творит чудеса. Как, говоришь, она называется?

– Хлороформ.

– И где же можно достать эту волшебную жидкость?

– У Дункана и Флокхарта на Принсес-стрит.

– Хмм, – задумчиво сказал Флинт. – Подобные предприниматели наверняка имеют обыкновение записывать имена тех, кто приобретает товар… Возможно ли приобрести у них что-то другим способом? Скажем, через посредника?

Рейвен прекрасно видел, к чему все это идет, но выбора у него не было.

– Скажем, да.

Хорек все продолжал скрежетать лезвием о камень, но на лице его появилось нетерпение: он явно чуял, что вечер мог закончиться вовсе не так, как он ожидал.

– Убери чертов нож, – бросил Флинт, поморщившись от звука.

Хорек со вздохом повиновался.

– Мистера Рейвена с этих пор следует оставить в покое, – объявил главарь собравшимся. – С сегодняшнего дня это я у него в долгу.

– Но со мной-то он не рассчитался, – возмутился Хорек. – Чуть глаз не лишил.

– Не заметно, чтобы ты жаловался на зрение, – парировал Рейвен.

– И в самом деле, – сказал Флинт. – Как я понимаю, некоторое время назад ты одолел эту парочку – совсем один.

– Он меня порошком ослепил, – проворчал Гаргантюа.

– Именно, – сказал Флинт. – Ты производишь впечатление человека с возможностями. Мне кажется – в свете твоего долга, – что мы с тобой могли бы достичь взаимопонимания.

Он посмотрел Уиллу прямо в глаза. Тот понимал, что заключает сделку с дьяволом, но это было лучше, чем разозлить этого самого дьявола.

– Могли бы.

– И могу ли я что-нибудь тебе предложить – в качестве благодарности?

Рейвен собирался было вежливо отказаться, желая поскорее убраться отсюда, но тут подумал, что перед ним человек, который знает изнанку города как свои пять пальцев и у которого повсюду есть глаза и уши.

– Да – мне нужны только сведения. Я кое-кого разыскиваю. Может, у вас получится дать мне знать, если кто-то из ваших людей с ней столкнется…

– Это женщина? Кто?

– Французская повитуха, которая называет себя…

– Мадам Аншу, – закончил за него Жаба. – Торгует всякими пилюлями и зельями, и не задешево.

– Да уж, – сказал со смешком Шрам. – Купил он у нее средство, чтобы всегда быть в боевой готовности, если вы понимаете, о чем я. А то он столько пьет, что мужская сила страдает.

– Так не сработало, – с несчастным видом простонал Жаба.

– А чего ты ожидал? – спросил Шрам. – Даже Мерлин не придумал бы такого зелья, чтобы встало на женщину, которая согласится с тобой переспать.

– Где ты ее видел? – нетерпеливо спросил Рейвен, оборвав всеобщее веселье.

– В таверне неподалеку от Кэнонгейта. Мне рассказала о ней некая миссис Пик, которая держит поблизости веселый дом.

– Что ты помнишь?

– Немногое. Было темно, а она была в плаще с капюшоном. Припоминаю, что от нее несло какими-то духами, странный такой аромат… Да так сильно, что я чуть не задохнулся.

По коже Рейвена пробежали мурашки, будто холод пробрался даже под пресловутое пальто доктора Симпсона.

– Что за запах?

– Апельсинов.

 

Глава 57

У Битти на лице было грозовое выражение. Сара подумала, что настал тот момент, когда ее выставят за дверь в сопровождении еще одной напыщенной тирады о наглости и нового обещания добиться увольнения.

Вместо этого лицо доктора вдруг сделалось совершенно спокойным. Он будто преобразился. Откинувшись на спинку кресла, примирительно развел ладонями.

– Мисс Фишер, я должен попросить у вас прощения. Вы совершенно правы. Все действительно совсем иначе, чем кажется. – Битти поднялся на ноги и продолжил с искренним видом: – Я прошу вас дать мне возможность объясниться. И в качестве извинения позвольте предложить вам чаю – так будет удобнее меня выслушать, не правда ли?

Сара тоже вскочила, повинуясь рефлексам обслуги.

– В таком случае позвольте мне вам помочь, сэр.

– Нет, прошу вас. Вскипятить чайник – это не так уж и сложно, а вы и так множество раз сервировали для меня чай. Будет только справедливо, если сегодня я за вами поухаживаю.

Было понятно, что настаивать не стоит. Девушка подождала, пока он выйдет из комнаты, и решила воспользоваться тем коротким временем, что у нее было, чтобы получше разглядеть кабинет.

На полках вдоль стены выстроились анатомические образцы, заспиртованные в склянках; свет газового рожка играл на выпуклых стеклянных боках. Здесь были представлены все человеческие органы: сердце, почки, легкие, даже мозги. Сара вполне могла представить себе, как это зрелище могло бы напугать незадачливого гостя, но сама она уже вполне свыклась с предметами обихода медиков. У нее вид этих склянок вызвал лишь легкое чувство неловкости – которое не шло ни в какое сравнение с шоком, испытанным при виде пары лайковых перчаток на письменном столе.

Сара вернулась в гостиную как раз перед тем, как там же появился Битти с подносом в руках. Он поставил его на низенький столик, и стало вполне очевидным, что чай сервировать он не привык. Горничная заметила, что чашки из разных сервизов – да и чай был уже в них разлит.

– Благодарю вас, – сказала она. – Это такая непривычная честь, чтобы за мной ухаживал джентльмен… Могу я набраться дерзости и попросить у вас еще печенья – или, быть может, пирожного?

Доктор явно рассердился на себя за это упущение.

– Конечно. Этим утром я купил немного сконов – надеюсь, вам понравится.

Вернулся он с единственным сконом на тарелочке. Позабыл принести и масло, и нож, но Сара была вполне довольна и тем, что есть.

– Так как же вы оказались на службе у доктора Симпсона? – осведомился он.

Она ответила ему довольно коротко, потягивая из своей чашки. Чай был неплохой, но далеко не самый лучший.

– Весьма необычный дом, вы не находите? – продолжил Битти. – Вы, наверное, успели всякого там наглядеться…

Для человека, который обыкновенно не говорил ни о чем, кроме как о себе и своих амбициях, это было просто поразительное проявление интереса к кому бы то ни было, а уж особенно к горничной. Он будто чего-то ждал. Быть может, вообразил, что если она отвлечется, то просто забудет о своих вопросах…

– Доктор Битти, вы обещали мне объяснение. Мне хотелось бы знать, зачем вы лгали Мине и доктору Симпсону про дядю, которого у вас нет. Потому что это заставляет задуматься, насчет чего еще вы сказали неправду.

С этими словами она решительно осушила чашку, давая понять, что с любезностями покончено.

Битти смотрел, как она ставит на блюдце пустую чашку, и тут с ним произошла очередная метаморфоза. Он будто снова стал самим собой – высокомерным, уверенным в себе.

– Я спросил о вашей службе, мисс Фишер, потому что надеялся: вы поймете, что возможностей человеку предоставляется не так уж много. Иногда нам приходится изобретать их самим. Людям нравится во что-то верить, и мне хотелось, чтобы они поверили в меня.

Он сделал глоток из собственной чашки.

– Вы правы. У меня нет ни дяди, ни дома, который я мог бы унаследовать. Все, что у меня есть, я добыл себе сам. Мое происхождение большого значения не имеет. Будущее – вот что по-настоящему важно, а у меня впереди великое будущее. Мине очень повезло, что она его со мной разделит.

– Она ведь интересует вас только из-за ее родства с доктором Симпсоном, верно?

– Давайте смотреть на вещи трезво. Единственная для Мины надежда на замужество – найти кого-то, кто ищет покровительства доктора Симпсона. Ей повезло, что это буду я. Мой дар к медицине может равняться лишь с моими амбициями.

Он наконец открыл свое истинное лицо – и оно оказалось именно таким, как Сара и ожидала. Медик явно понимал, что ему нечего больше бояться последствий своей откровенности – только не со стороны горничной, которая сидела перед ним.

– Кстати о дарах, доктор Битти. Я видела, как вы покупали у Кеннингтона и Дженнерса перчатки. Я решила, что они предназначались в подарок мисс Гриндлей, но сегодня увидела, что они лежат на столе в кабинете. У вас есть другая женщина?

– У меня множество женщин. Думается, Мина должна достаточно реалистично смотреть на вещи, чтобы понимать истинную природу этого брака. Хотя признаю, что эти перчатки принадлежат особе, которой я особенно дорожу.

Сказав это, он улыбнулся странной улыбкой, которая вселила в Сару чувство тревоги.

– Вы, значит, хозяйничали у меня в кабинете, – продолжил он, вставая с кресла. – Быть может, вам стоит пойти поглядеть еще раз, повнимательнее… Поскольку вы кое-что упустили – то, что мне очень хотелось бы показать.

Битти подхватил ее под руку и грубо вздернул на ноги, а потом потащил в кабинет. Там он отпустил девушку возле стола, на котором лежали перчатки.

– Я не единственный, кто скрывает свои истинные намерения. Вы с юным Рейвеном состоите в секретном заговоре, я прав?

Сара ничего на это не ответила. Она искала пути к отступлению, но Битти стоял между ней и дверью.

– Поглядите-ка в шкафу, в том, что у окна.

Сара подошла к шкафу, чувствуя, как сердце в груди выбивает барабанную дробь. Она уже знала, что увидит, распахнув дверцы.

Внутри висел черный плащ французской повитухи.

– Ну что, теперь с вас достаточно ответов? – спросил Битти со страшным спокойствием.

Горничная молча глядела на плащ, делая выводы, раздумывая о последствиях.

– Перчатки – для вас. Мадам Аншу – это вы. Вы убили Роуз Кэмпбелл, потому что она об этом узнала.

– Как и вы, она увидела то, что видеть нельзя. Она, по крайней мере, за мной не шпионила. Я думал, Кэмпбелл спит, и она увидела, как я снимаю свой наряд.

Сара развернулась к нему, посмотрела прямо в глаза.

– Почему вы мне все это рассказываете? Почему показали мне плащ?

– Уверен, даже у горничной хватило бы уже ума догадаться.

Сара сглотнула. В горле у нее пересохло, голос дрожал.

– Вы намерены убить меня, доктор Битти?

– Нет, мисс Фишер, я не намерен вас убивать. Я уже убил вас две минуты назад, когда вы выпили чай.

 

Глава 58

Рейвен вцепился в дверцу, когда брум делал очередной крутой поворот. Сердце подпрыгнуло в груди, когда он почувствовал, что колеса с одной стороны на какое-то мгновение оторвались от земли, но Уилл подавил в себе порыв крикнуть тщедушному кучеру, чтобы не спешил так. Отделавшись от двух пассажиров из трех, теперь тот гнал с еще большей скоростью, и Рейвен не имел ни малейшей охоты ему в этом препятствовать.

С самого начала интуиция Сары сработала верно. Она же говорила, что от этого человека попахивает ложью. На самом же деле не попахивало – воняло ложью, скрывающейся под ароматами сандала и бергамота. Вовсе не Шилдрейк, а Битти был французской повитухой; Битти узнал Рейвена издалека, когда тот поджидал его в доках; Битти убил Спирса из страха, что кабатчик выдаст его тайну. И это к нему пошла сегодня вечером Сара предъявлять свои обвинения, одна и безо всякого представления о том, насколько он опасен.

Все это Уилл понял в ту самую секунду, как услышал про запах. Он увидел то, что скрывалось под покровом лжи, которым окутал себя Битти, и понял, что за человек был перед ним с самого начала. Спокойствие, с каким он наблюдал чужие страдания, проистекало вовсе не от пережитого им горя. Он и в самом деле ничего не чувствовал. Эта невозмутимость, это превосходное владение собой были следствием отсутствия человеческих чувств.

Рейвен вспомнил, как Джон рассказывал ему о несчастной Джулии, о своей единственной любви, которая умерла за день до свадьбы. Какая ярость была написана на его лице за мгновение до этих откровений, какая неистовая злоба на того, кто осмелился ему противоречить!.. В тот раз Битти справился с собой и в ответ выдал историю, такую трогательную, такую печальную, так ладно скроенную, чтобы отвлечь Уилла от его подозрений. Рейвен вспомнил, как доктор не сразу назвал имя своей возлюбленной, когда он об этом спросил. Конечно, ему требовалось время, чтобы его придумать.

И вдруг каждый их разговор предстал в новом свете.

Всегда стоит побольше разузнать о людях, обладающих весом в твоей профессии, на случай, если судьба вдруг сведет тебя с кем-то из них.

Битти хвастал, как много он сумел разузнать о профессоре. Быть может, он все это время знал о том, что у жены знаменитости имеется незамужняя сестра – возможный доступ в семью Симпсона, доступ к его имени? Быть может, этот план имелся у него уже тогда, когда он послал ту окровавленную записку, умоляя о помощи?

Только теперь Рейвен осознал, насколько талантливо Битти играл свою роль. Ему ничего не стоило притвориться, будто он искренне интересуется Миной. Точно так же Битти мог притворяться, что защищает Уилла от последствий смерти Кэролайн Грейсби. Рейвен так никогда и не мог понять, каким образом она могла умереть от эфира. Теперь же практически не сомневался: смерть наступила из-за чего-то, что сделал сам Джон. Это Битти убил Грейсби, как убил и многих других: некоторых случайно, а некоторых, совершенно точно, намеренно. Тех, чье существование угрожало ему разоблачением…

Уилл без колебаний бросился со двора Флинта к бруму, крича кучеру, чтобы тот поспешил, а кучер спросил, куда именно они направляются. И только тут Рейвен понял, что не знает, где живет Битти.

Он выпрыгнул из экипажа, не успел тот остановиться перед домом номер пятьдесят два, взбежал по ступенькам и рывком распахнул дверь. В коридоре увидел Джарвиса; рядом с тем стояла Линдсей. Лицо у нее было кирпично-красным, и явно не только от того, что она долго стояла у плиты. Кухарка была в ярости.

– Где доктор Симпсон? – спросил у них Рейвен.

– Поехал вместе с Ангусом за Маклеви, – ответил Джарвис. – У нас украли экипаж вместе с упряжкой – с вами внутри, как я понимаю. Где вы были? Почему на вас пальто доктора? И не знаете ли вы, где может быть мисс Фишер? Она не вернулась, чтобы прислуживать за ужином.

– Теперь уже может и не возвращаться, – добавила Линдсей. – А даже если вернется, прислуживать ей не понадобится. Она ушла без разрешения, а я этого не потерплю. Девчонка может считать себя уволенной.

Перескакивая через три ступеньки, Уилл взбежал по лестнице в кабинет Симпсона. Он знал, что Битти переписывался с профессором, и надеялся найти в письмах его адрес. Сара говорила ему, что нашла те же сведения в его письмах к Мине, но чтобы получить их от Гриндлей, ему пришлось бы затронуть в разговоре ряд тем, обсуждать которые он готов не был.

На столе профессора царил обычный хаос. На нем валялось столько бумаг, что стол напоминал скорее землю в осеннем лесу с белыми деревьями. Рейвен принялся рыться в бумагах, отделяя заметки профессора от писем и отбрасывая все ненужное на пол. Вскоре он наткнулся на то самое письмо, где Битти официально просил руки Мины. Вот он, адрес: Шраб-хилл, прямо за окраиной Нового города.

Только подняв глаза от письма, Уилл заметил под ним рабочий дневник Симпсона. Дневник был раскрыт на записи о последнем визите: Феттерз-роу, миссис Фиона Макдональд, рождение дочери. В этом дневнике Симпсон подробно описывал все свои визиты, и здесь, конечно, должна быть запись о том случае на Даньюб-стрит, который он дал клятву не разглашать.

Уилл знал, что время дорого, но он просто должен был знать это, особенно в свете его последних открытий насчет Битти. Он принялся лихорадочно перелистывать страницы и наконец нашел нужную запись, сделанную за каких-то несколько часов до судьбоносного открытия в гостиной.

Рейвен почувствовал, как что-то сжалось внутри, когда его подозрения подтвердились: процедура, при которой он присутствовал, являлась на деле попыткой аборта. Но это были пустяки в сравнении с тем, что он пережил, когда принялся читать дальше. Проблема Кэролайн Грейсби состояла не в том, что она не могла забеременеть, а скорее имела противоположный характер. Забеременеть у нее вышло, но даты затянувшейся поездки ее супруга в Америку ясно указывали на то, что отцом он быть не мог. «Нежелательное свидетельство неблагоразумного поведения», – деликатно описал эту ситуацию Симпсон. В ужасе перед возможными последствиями Грейсби предприняла меры, чтобы избавиться от своего положения.

Судя по записям Симпсона – в которых, к счастью, имя Рейвена не упоминалось совсем, – операцию осуществлял некий доктор Джон Морс. Это явно был псевдоним, и Рейвен узнал это имя потому, что оно попадалось ему среди прочих в гроссбухе Дункана и Флокхата.

Грейсби обращалась к нему «Джонни», и Битти попросил Рейвена называть его только по имени. Он, конечно, утверждал, будто подобное отсутствие формальностей поможет нервной пациентке расслабиться, но теперь было ясно: он всего лишь не хотел, чтобы они поняли, что знают его под разными фамилиями.

Уилл вспомнил, как непринужденно Джон и миссис Грейсби сидели рядышком, как он надавил на нее, когда она проявила неуверенность относительно операции. Он вдруг понял, что Битти вполне мог решиться на избавление от собственного ребенка.

И, однако же, не это заставило Рейвена задохнуться от шока.

Симпсон узнал все это от самой пациентки, потому что Грейсби вовсе не была мертва.

 

Глава 59

Уилл выбежал на тротуар и увидел, что древний возничий Флинта куда-то исчез. Быть может, по пути сюда они проезжали мимо особенно уютного кладбища и он отправился туда с целью обосноваться.

Рейвен повертел головой налево, направо, надеясь увидеть возвращающихся Симпсона и Ангуса. Но вокруг были лишь мрак и туман.

Уилл понятия не имел, как управлять экипажем – или ездить на лошади; ему не оставалось ничего другого, как бежать. И он побежал на восток вдоль по Куин-стрит, надеясь, что сможет поддерживать темп всю оставшуюся дорогу. Шраб-хилл был почти на таком же расстоянии отсюда, какое ему пришлось преодолеть, когда он обнаружил дохлых кроликов в лаборатории профессора Грегори.

Вспомнив об этом случае, Рейвен подумал, что, может быть, опять переоценил опасность – как тогда, когда оказалось, что Сара случайно уронила за буфет пузырек с ядовитым препаратом. У Битти не было причин усомниться, что горничная явилась к нему с расспросами исключительно ради Мины, не имея ни малейшего представления о его более страшных тайнах. Так что, возможно, он просто отошлет ее назад, отчитав за то, что она усомнилась в его словах и вообще имела наглость его проверять.

В конце концов, Сара и вправду не имела обо всем этом ни малейшего представления, а то никогда не пошла бы к нему.

Но на бегу пришла мысль, что Битти мог этому не поверить. Он же узнал Рейвена в доках под окнами «Кингз Варк», понял, что тот что-то заподозрил, и повернул назад, чтобы убить Спирса. Могло ли случиться, что он заметил и Сару и понял, что она – та самая горничная, которая ищет встречи с мадам Аншу, что она играет роль приманки?

По Хоуп-кресент Уилл бежал задами, решив пожертвовать светом уличных фонарей, чтобы подойти к коттеджу доктора со стороны черного хода. Стучаться в переднюю дверь не стоило: Битти уже знал, что Рейвен представляет угрозу. Нужно было постараться застать его врасплох.

Уилл тихо прокрался к задней стороне дома, осторожно выбирая, куда поставить ногу в тусклом свете, лившемся из заднего окна. В окне никого не было видно; ни движения, ни голосов. Рейвен предпочел бы услышать, как они кричат друг на друга.

Он подобрался поближе, под самый подоконник, а потом осторожно выпрямился и заглянул в комнату. Все расчеты и мысли о скрытности мигом вылетели у него из головы, потому что на полу он увидел распростертое тело Сары.

Уилл бросился к черному ходу, готовый с ходу снести дверь с петель, если она окажется заперта. Но дверь была открыта. Он вбежал в дом, не думая о шуме, и, пробегая через кухню, мельком заметил рядом с чайником пестик и ступу с остатками белого порошка на мраморном краешке.

Еще из коридора он заметил руку Сары, которая виднелась из-за распахнутой двери кабинета Битти. Рейвен бросился к ней, будто его толкали в спину. Когда он уже почти подбежал к двери, в голове его будто что-то взорвалось.

Что-то очень тяжелое ударило его прямо в лицо, с размаху. От удара он пошатнулся, в глазах потемнело, помутилось в голове. Перед глазами мелькнул Битти, в руках у которого была кочерга или какая-то палка. На Уилла опять обрушились удары – по основанию позвоночника, по ногам, по голове. Он упал на пол ничком, и тут еще один удар, в бок, практически вышиб из него дух. Рейвен был совершенно беспомощен.

Битти, пригвоздив его к полу коленями, принялся связывать ему запястья бечевкой. Делал он это с такой ловкостью и быстротой, что избитый заподозрил: он далеко не первый, кого связал этот тип.

Уилл попытался приподнять голову, но кровь затекла ему прямо в правый глаз. Левым он все еще видел Сару, лежавшую на ковре в нескольких футах. Она была совершенно неподвижна. Для нее бечевка не понадобилась.

Уилл заплакал бы, но никак не мог вдохнуть.

Над ее телом он увидел ряды полок с анатомическими образцами, заспиртованными в банках. Даже в его состоянии Рейвена поразило, что в этой коллекции было что-то не так, но что именно, он понял не сразу.

А потом сообразил: ничего.

Большинство медиков держали у себя образцы органов, пораженных болезнями, наряду со здоровыми, стремясь изучить редкие и серьезные заболевания.

Все образцы Битти выглядели совершенно здоровыми.

– Ты убил их, – проговорил Уилл, стоило ему обрести голос.

– Кого убил? – спросил тот довольно раздраженным тоном.

– Столь многих. Женщин, которые принимали твои пилюли. Ты обрек их на медленную и мучительную смерть, и тебе было на них плевать. Женщины, которым ты делал аборт, умирали так же медленно. Их ты тоже убил.

Рейвен опять поглядел в сторону Сары, надеясь увидеть хоть какое-то движение. Его не было.

– И ты убил Сару.

– Так и есть, – ответил Битти, будто это был какой-то пустяк.

Уилл не мог найти слов от снедавших его горечи и гнева.

– Господи, Битти… Единственная женщина, которую ты не убил, это Кэролайн Грейсби. И все же ты сказал, что ее убил я… Ты что же, думал, я никогда не узнаю?

– Как ты верно предположил, мне было плевать. Но я знал, что, поверив в это, ты будешь мне подчиняться, может, даже заискивать передо мною, как ты это делаешь перед этим надутым, эгоистичным болваном, на которого работаешь.

– Эгоистичным? Разве это не ты убил Сару, Роуз и Спирса, только чтобы заставить их замолчать?

– Печальные жертвы, да, но они сами меня вынудили. Я на грани поразительных открытий, которые принесут всем неисчислимые блага. Если б мой труд пошел насмарку из-за какой-то горничной или кабатчика, это была бы катастрофа.

Убедившись, что запястья связаны достаточно надежно, Битти перешел к лодыжкам.

– Ты же, напротив, не станешь для мира большой потерей. Из тебя не вышел бы хороший доктор, Рейвен. Ты позволяешь сантиментам мешать работе. Сантименты и сочувствие к пациенту… Чтобы преуспеть, необходимо уметь отстраняться, а ты, по моим наблюдениям, делать этого не умеешь, и поэтому тебе вряд ли когда удалось бы подняться выше санитара.

– Отстраняться? Ты используешь людей для своих экспериментов. Ты отравил этих женщин. Мало тебе было наживаться на их злосчастье, продавая им бездейственные пилюли за огромные деньги? Ты обрекал их на мучительную смерть – только для того, чтобы они не вернулись к тебе за деньгами?

– Такого намерения у меня не было. Опять ты ничего не понимаешь. Это были необходимые жертвы на пути прогресса. Я подбирал правильную дозу, которая вызвала бы преждевременные роды без вреда для матери. Только представь, какое это будет доходное дело, когда я разработаю эффективное и безопасное средство, позволяющее избавиться от нежелательных плодов страсти – не говоря уже о бесконечно плодящейся бедноте…

Битти выпрямился и встал, чтобы ему было удобнее читать лекцию. Он всегда обожал звук собственного голоса. Рейвен же прилагал усилия, чтобы тот проговорил как можно дольше: единственная надежда на спасение была в том, что, когда Джарвис передаст Симпсону и Маклеви послание, они прямиком примчатся сюда.

– Я торговал своим средством честно. Если пилюля не давала желаемый результат, я предлагал операцию. Очень многие, приняв пилюлю из партии со слишком слабой дозировкой, возвращались ко мне живыми, чтобы потребовать операцию.

– И тогда ты убивал их, точно неумелый мясник.

– А как еще можно научиться, если не на практике? Жизненно важно отточить мастерство, прежде чем предлагать свои услуги богатым дамам из Нового города. На ком же еще учиться, как не на шлюхах и горничных? Первых никто не хватится, а по вторым никто не заплачет.

– А как же Грейсби? Когда ты ее оперировал, мастерство явно не отточил, потому что с тех пор ты убил еще.

– Это в некотором роде был срочный случай. Муж мог причинить неприятности, так что пришлось действовать. И я знал, что, если она умрет, это так или иначе решит мою проблему.

– Так, значит, это был твой ребенок… Ты чудовище, Битти. Primum non nocere. Ты забыл, как ты цитировал мне эти слова? Говоришь, сантименты и сочувствие к пациенту мешают мне в работе, но разве у нас есть иная цель, кроме как облегчать чужие страдания? Увеличивать срок жизни, а не сокращать? Чтобы делать все это, доктор не должен отстраняться от своих пациентов – он должен быть одним из них.

Битти злобно усмехнулся: рассуждения Рейвена явно его позабавили.

– Ты прямо как твой ментор: погряз в чувствах, точно баба… Думаешь, история не забудет его лишь потому, что он избавил пару женщин от повседневной и вполне естественной боли? Не спорю, этот его хлороформ – полезная штука, но тот, кто может видеть общую картину, поймет: страдания играют важную роль. Они необходимы. И жертвы тоже.

Уилл сглотнул, чувствуя, как страх вцепляется в него крепче, чем путы. Убийца сказал все, что хотел сказать, и теперь собирался перейти к действиям.

– Что ты собираешься делать?

– Молодой доктор Дункан был прав, хотя всего лишь шутил. Тебе еще может быть уготовано место в истории медицины. Доктором не станешь, но послужишь науке в качестве подопытного.

Взгляд Рейвена немедленно метнулся к склянкам. Он почувствовал нарастающую панику, попытался разорвать путы, но связан он был надежно.

– Нет, нет, ты не так понял, – сказал ему Битти. – Мисс Фишер, которая лежит тут мертвая, прекрасно послужит этой цели, за что я ей очень благодарен. Даже несмотря на Анатомический акт, трупы для диссекции не так-то просто достать. В то время как ты дашь мне нечто еще гораздо более ценное – возможность опробовать различные хирургические приемы на живом пациенте.

Рейвен почувствовал на плечах грубую хватку: Битти принялся тащить его прочь из кабинета.

– Предупреждаю тебя, – сказал, задыхаясь, Уилл. – С тобой уже покончено. Когда я уходил, Симпсон пошел за полицейским, Маклеви. Я попросил передать им, чтобы ехали по этому адресу.

– И все же их что-то не видно… Но спасибо за предупреждение: я погашу все огни, и когда они придут сюда, то обнаружат, что меня нет дома. Потому что лампы будут гореть исключительно в погребе, освещая наш с тобой труд.

Рейвен увидел его правоту, и ему не оставалось ничего, как закричать:

– Убивают!

Но, не успев еще закрыть рот, он ясно понял: за пределами дома его никто не услышит. И все же Битти остановился и опять склонился над ним, чтобы сунуть ему в рот скомканный носовой платок.

Вот так все и кончится, подумал Уилл. Вот так все и кончится, как до́лжно. Так начался его путь: два тела, распростертые на полу, одно мужское и одно женское. В начале мужчина был мертв, а женщина – жива, пусть испугана и избита. А в конце женщина лежит убитой, а мужчина избит, но дышит – пусть это и ненадолго.

Вот где все началось: дома на кухне, когда он увидел, как отец бьет ее – кулаками и ногами, слишком пьяный и слепой в своей ярости, чтобы понять: вскоре он ее прикончит.

Слишком пьяный и слепой, чтобы увидеть, как его сын крадется к нему со спины, сжимая в руках подсвечник тяжелым основанием кверху.

Он ударил всего раз, попав отцу по затылку. Хотел лишь остановить его, но удар оказался точнее, чем он думал.

В тебе дьявол сидит, всегда говорила она.

В то мгновение дьявол вышел наружу.

Рейвен посвятил жизнь тому, чтобы искупить свой грех, стать доктором: он хотел исцелять и спасать – чтобы спастись самому. Еще одна тщетная затея, одна из многих в его жизни, потому что не было никакого искупления – лишь кривая дорожка, которая привела его в конце концов сюда, чтобы он испытал свои последние муки.

Тут что-то свистнуло, рассекая воздух.

Битти замер. Он отпустил Рейвена и, выпучив глаза, схватился за промежность; на лице его выразилась чистая, всепоглощающая агония.

Он упал на колени, и за его спиной Уилл увидел Сару. Она стояла, крепко сжав кочергу обеими руками; глаза у нее горели.

– У меня также хватило ума догадаться, что самовлюбленный рукоблуд, считающий себя богом, не станет прислуживать горничной, – сказала она.

Не успел Битти хорошенько осмыслить эти слова, как кочерга опять свистнула в воздухе и врезалась ему в череп.

 

Глава 60

Ее спас чай.

Самая прозаичная из обязанностей определяла ее повседневную жизнь, и это было особенно обидно: бесконечный ритуал, связанный с подготовкой и сервировкой горячего напитка. Но, как ни претило Саре признавать это, именно сие нудное действо спасло ей жизнь.

Мисс Фишер, я должен попросить у вас прощения.

Манера Битти переменилась так внезапно… Закипающий гнев вдруг сменился выражением заботливого внимания, что, видимо, должно было успокоить ее, но вместо того пробудило желание бежать. Нахлынуло предчувствие неизбежной гибели, страх настолько глубокий, подобного коему Сара никогда до сих пор не знала.

Быть может, она могла еще отмахнуться от этого чувства, решив, что оно всего лишь всплеск тревоги в преддверии разговора. Но его намерения стали очевидны, когда мгновение спустя он предложил сделать для нее чаю. Такой человек, как он, не стал бы подавать чай никому, а уж тем более горничной.

В этот момент стало ясно, что он решил ее отравить, и это кошмарное понимание заставило Сару осознать и другие вещи. Чтобы окончательно убедиться, она предложила ему помощь на кухне. Но настаивать не стала, понимая, что, помешай она его плану, Битти наверняка придумает что-то новое.

Все ее инстинкты кричали – немедленно бежать, но Сара боялась, что он может догнать, и тогда единственное ее преимущество – он все еще не знал, что она догадалась о его планах – будет потеряно. Запер ли Битти входную дверь? Она не могла вспомнить. Даже если дверь осталась открытой, бегал он наверняка быстрее и уж точно был физически сильнее. Нужно было правильно выбрать момент, когда он будет верить, что уже расправился с ней.

Пока Битти был занят подготовкой к убийству, девушка воспользовалась возможностью обыскать кабинет. В анатомических образцах было что-то не то, но именно при виде черных перчаток ее мысль лихорадочно заработала. Стоило ей их увидеть, и все кусочки головоломки встали на место. Сара поняла, кто их носил и почему. Она поняла, что Битти и был мадам Аншу.

Убийца принес чай уже разлитым по чашкам, что было неправильно. Он сделал так потому, что подсыпал что-то в одну из чашек – разных, что тоже неправильно, но так Битти точно знал, какую именно предложить ей. Кроме того, он подстраховался на тот случай, если горничная догадалась о его намерениях и решила поменять чашки местами, пока он не видит.

Сара взяла себя в руки, чтобы не выдать свой страх, и попросила у него печенья. Как только он вышел, она вылила свой чай в керамическую вазу и быстро, пока Битти не вернулся, наполнила чашку заново из чайника. Как она и предвидела, его манера снова резко изменилась, стоило ей допить свой чай.

После этого нужно было понять, когда именно начинать симулировать симптомы отравления. Для этого необходимо было узнать, чем именно он пытался ее отравить.

Она рефлекторно стиснула живот.

– Стрихнин?

Битти высокомерно улыбнулся.

– Да, смотрю, вы заглядывали в Кристисона. Не думаю, конечно, что вы многое поняли, но не бойтесь: это не nux vomica. В мои намерения входит препарировать вас, и мне не хочется ждать, пока мышцы расслабятся после конвульсий. Нет, я дал вам синильной кислоты. Это наркотический яд, он действует быстро и безболезненно. Я бы сделал для Роуз то же самое, окажись у меня под рукой этот препарат. Я не верю в бессмысленную жестокость, мисс Фишер. Я не чудовище.

Синильная кислота. Это название Саре было знакомо из книг. Симптомы проявляются через две минуты, а смерть наступает через десять. Ей также было известно, что, в отличие от стрихнина, следы синильной кислоты в трупе обнаружить можно, но это имеет значение только в том случае, если тело найдено.

Сара посмотрела на склянки, и намерения Битти стали ясны ей до конца. Ноги ослабели, она упала на пол и сначала дышала медленно, но потом принялась хватать воздух ртом и, наконец, затихла. Битти даже не проверил пульс, который, конечно, выдал бы ее, потому что сердце билось как сумасшедшее. Но он явно был полностью уверен в действии яда, и Сара подумала, что преступник наверняка испытывает его не в первый раз.

Вскоре после этого она услышала, как открылась дверь на кухне, а потом – топот. Осмелилась приоткрыть глаза – и чуть не вскрикнула, чтобы предупредить того, кто бежал по коридору. Но Битти уже взмахнул палкой: было поздно. У нее имелся лишь один шанс, чтобы начать действовать, и его следовало использовать с умом.

***

Сара освободила Рейвена, и они вместе связали той же бечевкой Битти, который уже начал приходить в сознание. И у него, и у Уилла кровоточили раны на голове, но помочь ей хотелось только одному из них. Глядя на убийцу, она начала жалеть, что ударила его всего дважды.

Снаружи послышался цокот копыт.

– Симпсон, – сказал Рейвен.

Так, значит, он не лгал от отчаяния, когда сказал, что оставил профессору просьбу приехать сюда.

Симпсон вошел через переднюю дверь; любопытство на его лице мешалось с раздражением. Но это выражение тут же уступило место изумлению и тревоге при виде открывшейся перед ним сцены: его горничная в доме чужого мужчины после заката, его ученик весь в крови и синяках, и оба они стоят над связанным женихом свояченицы.

– У меня есть к тебе пара вопросов, паренек, – сказал он Рейвену.

И тот рассказал ему все.

Саре редко приходилось видеть профессора по-настоящему рассерженным. Это был медленный процесс, будто тучи собирались над Пентлендскими холмами, постепенно густея и наливаясь синевой, пока, наконец, не гремел гром. Он посмотрел на Битти с яростью и отвращением, а тот, в свою очередь, созерцал собравшихся со спокойствием, которое действовало Саре на нервы.

– Где Маклеви? – спросил Уилл.

– Ушел, как только мы вернулись и увидели, что брум снова на месте. Я предложил ему зайти и выпить, но какое-то срочное дело требовало его возвращения. Я вошел в дом и застал Джарвиса совершенно вне себя, а это зрелище, которое нечасто доводится наблюдать.

– Нужно, чтобы он приехал сюда, – настойчиво сказал Рейвен. – И тогда это дьявольское создание точно окажется на виселице.

Битти фыркнул.

– Этот джентльмен и почтенный доктор вовсе там не окажется, – ответил он с наглой уверенностью, невзирая на свое затруднительное положение. – Потому что вы ничего не сможете доказать. Что у вас есть? Плащ, который, как вы говорите, я надевал, притворяясь французской повитухой? Сам-то слышишь, насколько нелепо это звучит?

– Ты убил Спирса и Роуз Кэмпбелл, – яростно сказал Уилл. – Ты торговал ядом. Ты убил неизвестно сколько женщин.

Битти пожал плечами, будто ситуация его несколько утомила.

– И опять же, где доказательства?

У Сары руки чесались снова ударить его кочергой, но дело было не только в его манере. Он мог быть прав. Стрихнин не оставлял следов. Не было никаких свидетельств, что это Битти делал смертоносные аборты. Главные свидетельницы были мертвы, а те, кто выжил, никогда не станут говорить – ведь тем самым они признают собственное преступление.

– Мы обыщем тут всё и найдем твои пилюли, – сказал ему Рейвен.

– И как же вы докажете, что я сделал их не с самыми благородными намерениями? Как вы вообще докажете, что эти пилюли могут причинить какой-то вред? О, вы вызоветесь принять одну прямо в суде, мистер Рейвен, чтобы проиллюстрировать вашу гипотезу? Буду счастлив присутствовать на этом заседании.

У Сары было такое ощущение, будто у нее вышибли землю из-под ног. Уилл тоже это почувствовал. Оба поглядели на профессора, у которого всегда было наготове разумное решение, всегда были ответы.

Симпсон увел их из кабинета в коридор, чтобы Битти не мог слышать их разговора.

– Это немыслимо, – сказал Рейвен. – Уж конечно, Битти так легко не отделается, не уйдет от правосудия, как он говорит?

– Не могу сказать наверняка, – ответил профессор. – Тот случай, когда то, что ты знаешь, и то, что можешь доказать, – совершенно разные вещи. И суд может стать не самым лучшим местом для демонстрации этой разницы. Но есть одно соображение.

Сара вдруг заметила, какой расстроенный у профессора вид, и догадалась, о чем речь, прежде чем он успел сказать это сам.

– Суд просто убьет мисс Гриндлей, – сказала она.

– Это действительно так, Сара. Только представь, какую боль ей причинит эта история, если станет достоянием публики. Мир не просто узнает о том, как нагло ее обманули; ей поставят на вид то, что она полюбила бесчеловечное чудовище.

Уилл был совершенно сражен этими словами, будто его лишили последней надежды.

– Не можете же вы предлагать, чтобы мы забыли то, что знаем, чтобы избавить Мину от страданий?

– Я бы не стал беречь Мину, если б это помешало правосудию осуществиться. Но я не собираюсь заставлять ее проходить через это, когда есть риск, что убийца будет отпущен. Однако ты прав: мы не может игнорировать то, что нам известно, поскольку такой человек, как Битти, не перестанет совершать преступления. Это будет, как ты и сказал, немыслимо.

– Так что же нам тогда делать?

Профессор оглянулся на фигуру, скорчившуюся на полу, и смотрел на нее долгое время. Потом взглянул на ряды склянок с образцами, происхождение которых было неясно. На лице у него появилось решительное выражение.

– То, что нам предстоит сделать, тоже немыслимо, – сказал он. – И этот грех ляжет на плечи нас всех, всех троих. Эту тяжесть нам придется нести до конца наших жизней. И все же это наш долг; и, раз уж так случилось, выбора у нас нет.

Симпсон положил руку на плечо Саре и тихо продолжил:

– Сходи к экипажу и принеси мой чемодан. Рейвен, помоги мне оттащить его в погреб.

 

Глава 61

«Ни одно человеческое существо не может появиться на свет без того, чтобы другое человеческое существо терпело пытки на протяжении многих часов, а то и дней» – эти слова Джона Стюарта Милля пришли Рейвену на ум, пока он потел от усилий в маленькой тесной мансарде на Лоунмаркете. Он не слишком много времени уделял чтению философских трактатов, поскольку этого самого времени у него было немного, так что, должно быть, цитату эту он услышал от профессора либо от одного из светил, посещавших Куин-стрит. Пот струился по его лицу, хотя в комнате было довольно холодно, но он знал: лежащая перед ним женщина потратила куда больше усилий еще до того, как он явился к ней на помощь.

Потел Уилл не только от усталости, но и от тревоги, что его может постичь неудача. Симпсон доверил ученику самостоятельно справиться с этим случаем, посчитав его недостаточно сложным, чтобы бросить прием пациентов в день, который выдался особенно занятым. Он отправил Рейвена вместо себя со словами: «Решил же ты, что способен давать эфир самостоятельно». Как это типично для Симпсона, подумал Уилл: поощрение и упрек одновременно.

Последовала еще одна схватка, и медик налег на щипцы. Он чуть не рассмеялся от облегчения, когда почувствовал, как головка подвинулась в ответ на его усилия, в то время как роженица мирно спала, не замечая довольно грубых манипуляций. Хлороформ, избавив женщину от боли, которая уже стала мучительной, сотворил свое обычное чудо, расслабив родовые пути, так что Рейвену удалось без труда наложить щипцы. Бесчувственное состояние пациентки позволило ему также избавиться от покрывала, которое не позволяло видеть, что он делает, – все равно что заставлять хирурга оперировать в темноте. Интересно, что ответил бы Сайм на подобное требование…

Еще одна схватка, и на свет появилась головка, а вслед за тем – и туловище в сопровождении примерно галлона околоплодной жидкости, которая немедленно залила ботинки. Но Уилла это совершенно не заботило: ведь он только что самостоятельно провел роды при помощи щипцов – это были, конечно, щипцы Симпсона, – и похоже было, что и мать, и ребенок это пережили.

– Крошечная девчушка, – сказала мать со слезами благодарности, когда чуть позже он вложил ребенка в ее протянутые руки. – Боже святый, какая же ты красотка…

Немного погодя Рейвен, упаковав инструменты, распрощался с пациенткой и, хлюпая ботинками, двинулся к двери. Уйти ему удалось не сразу, потому что как раз в этот момент в дверях появился новоиспеченный отец. Он с чувством пожал врачу руку, а потом полез в карман за деньгами.

В последнее время финансовая ситуация Уилла улучшилась настолько, что ему уже не нужно было одалживать деньги у матери, а ей, следовательно, не приходилось унижаться перед его гадким дядюшкой. Чтобы скрыть то, что они сделали с Битти, было решено обставить дело так, будто он втайне сбежал из дома. Они упаковали кое-что из его имущества и одежды в чемодан, от которого потом незаметно избавились. Про себя Рейвен решил (хотя и ничего не сказал на этот счет Симпсону), что картина будет еще более убедительной, если окажется, что беглец не оставил после себя наличности.

Было немного обидно, что эти деньги не свалились на него днем раньше, потому что он с легкостью рассчитался бы с Флинтом, даже после того, как отдал половину Саре. Флинт, конечно, простил ему долг, но Уилл опасался, что новые условия, на которых они расстались, со временем принесут еще больше неприятностей.

Молодой отец, улыбаясь, вложил ему в руку горстку монет. Это были первые деньги, которые Уилл получил как врач, и он с некоторой гордостью подумал, что отработал их с лихвой.

Рейвен оглядел мансарду, в которой провел последнюю пару часов – скудная обстановка, в камине нет угля, – и принял на удивление легкое решение, которое было бы немыслимо всего пару недель назад.

– Нет-нет, – сказал он. – Бог с вами.

 

Глава 62

Сара все еще медлила в профессорском кабинете, когда зазвонил колокольчик: краткому мгновению безмятежности пришел конец, нежеланный, но неизбежный. Настойчивые трели казались еще громче в непривычной тишине опустевшего дома. Утренний прием был давно окончен, и пациенты разошлись по домам с предписаниями. Симпсон уехал в Масселборо повидать пациента, Рейвена вызвали на дом, миссис Симпсон с детьми отправилась повидать подругу в Тринити, а мисс Гриндлей, конечно, все так же не выходила из своей комнаты.

Бедная Мина уже несколько дней не желала никого видеть. Новости о том, что будущий супруг сбежал, опасаясь разоблачений в мошенничестве, совершенно ее подкосили. Она узнала, что его рассказы о дядюшке и прекрасном доме в Канаан-лендз оказались сплошной ложью, что его намерения по отношению к ней были неискренними и что даже звали его, скорее всего, вовсе не Джон Битти.

– Мы, наверное, так никогда и не узнаем его настоящего имени, – сказал доктор Симпсон плачущей родственнице.

Но как раз от знания о том, кем он был на самом деле, ее и следовало оградить. Саре даже думать не хотелось, что произошло бы с Миной, узнай она все, что знали они; и еще меньше хотелось думать о том, что произошло с ним в действительности по вине троих людей, живших под этой крышей.

Колокольчик зазвонил снова. Сара, вздохнув, собиралась уже было спускаться, но тут вспомнила, что ей не обязательно открывать дверь. Джарвис отправился куда-то по поручению профессора, но вчера как раз приступила к обязанностям новая девушка, так что Сара вполне могла позволить ей ответить на звонок.

Она с улыбкой вернулась к своему занятию – организации аптечки: как раз расставляла пузырьки ровными рядами, чтобы были видны ярлычки. Ей нравилось систематизировать лекарства, нравилось, что она знает их названия, нравилось, что они теперь ее новая обязанность.

Симпсон взял вторую горничную, чтобы у Сары стало больше времени на клинику и другие связанные с этим дела. Произошло это в результате ее разговора с профессором, когда она пришла сообщить ему, что увольняется, чтобы наняться медицинской сестрой в Королевскую лечебницу.

– Да что это взбрело тебе в голову, Сара? – спросил он, крайне удивленный и, как заметила девушка, немного задетый.

– Благодаря моим обязанностям в клинике, – сказала она. – Я осознала, что это привилегия – заботиться о пациентах, и хотела бы служить там, где смогу посвящать этому больше времени.

– Мне кажется, так ты упустишь гораздо больше. В Лечебнице будешь проводить основную часть времени, натирая полы и вынося за пациентами горшки. Ты же умная девушка и, ясное дело, оставшись здесь, научишься гораздо большему.

– Но какой смысл чему-то учиться, если я никогда не смогу применить это на практике? Я могу набрать больше знаний, чем любой мужчина в Эдинбурге, – и кем стану? Самой начитанной горничной в городе?

Сказано это было со всей страстью, однако Сара испугалась, что с ее стороны было несправедливо срываться на Симпсоне, да еще в такой дерзкой манере. Но профессор только кивнул.

– Не думаю, что так будет всегда, – мягко сказал он. – И если перемены когда-нибудь настанут, то благодаря таким женщинам, как ты.

 

Глава 63

Он лежит в темноте, и пол опять движется под ним: ощущение, в котором он никак не может найти смысла. Быть может, просто кружится голова, как бывает, когда он выпьет чересчур много вина. Снаружи слышатся крики, мужские крики, будто какие-то рабочие занимаются своим делом. Но голоса звучат как-то приглушенно: им явно не хватает эха, отражающегося от стен.

Внезапно он понимает, что может наконец открыть глаза. Помнится, раньше не получалось. Вроде бы у него были завязаны глаза. Но он все еще ничего не видит. Комната погружена в темноту. Руки по-прежнему связаны, однако ноги, кажется, свободны.

Отвратительный запах – удушающая вонь. Он чувствует на щеке влагу. Его собственная рвота. Он помнит, как его мутило, но как рвало – нет. В последнее время сознание возвращалось к нему лишь время от времени, будто желанный гость. Он вспоминает это полубессознательное состояние, чувство дезориентации, которое становилось только хуже из-за повязки на глазах. Страшная усталость, несмотря на то что он ни разу как следует не проснулся. Сон приходил как благодать.

Он и понятия не имеет, сколько уже лежит здесь. Подносит связанные руки к лицу, ощупывает поросший щетиной подбородок. Прошло не меньше трех дней с тех пор, как он брился в последний раз.

Воспоминания возвращаются медленно, постепенно обретая четкость, словно он аккуратно вращает подвижную шкалу микроскопа.

Вот его затаскивают в погреб. Вот он лежит на операционном столе, связанный, пристегнутый ремнями, лишенный возможности двигаться. Исчезает всякое чувство времени, и длинные, наполненные ужасом секунды складываются в минуты. В часы. Он мочится в штаны, потому что нет другого выхода.

Возвращаются Рейвен и Симпсон. Никто из них не говорит ни слова. Рейвен складывает платок в конус, капает хлороформ. Затем наступает забытье. Затем эта темная комната неизвестно где…

Он садится – и тут же стукается обо что-то головой. Сначала думает, что здесь очень низкий потолок, но потом нащупывает над головой еще одну койку. И ни одного окна, ни лампы, поэтому он не может разглядеть, где находится дверь.

Он осторожно спускает ноги на пол и встает. Опять стукается головой, потому что потолок тут и вправду низкий.

Осторожно шагает вперед, вытянув перед собой руки, пока наконец не натыкается на что-то. Ему повезло: он чувствует под пальцами дерево. Это дверь. Теперь осталось найти ручку.

Но ручки нет. Продолжая ощупывать все вокруг, он натыкается только на дерево. Что же это за комната? Может, он за городом, в лесу?

Сжав кулаки, он принимается колотить в стену, требуя, чтобы его выпустили.

Вскоре он слышит шаги. Свет заливает комнату, слепит глаза: открывается дверь. Совсем не там, где он ожидал. Сильные руки подхватывают его под локти, тащат по коридору. Даже здесь вокруг сплошное дерево. Люди сплошь одеты в форму. Солдаты. Он что, в Эдинбургском замке?

Он поднимается по узкой лестнице – опять крики – и тут снова испытывает это головокружительное ощущение. И, задыхаясь от ярости, осознает.

Он слышит плеск волн о борт, и ледяной ветер хлещет его по щекам, когда он шагает на палубу.

Вокруг одна вода, от горизонта до горизонта.

Его подводят к бородатому джентльмену, судя по форме – довольно высокого ранга.

– С добрым утром, – говорит тот. – Я – капитан Дуглас Стрэнг.

– Где я?

– На борту «Бесстрашного», исследовательского судна королевского флота Ее Величества. Мы направляемся в Южную Америку с целью крупномасштабного картографирования береговой линии.

– Как далеко мы отплыли от Лита? Вы должны немедленно повернуть!

Стрэнг хохочет.

– Поворачивать мы еще некоторое время не собираемся. Быть может, и вообще никогда, поскольку, в зависимости от приказов, мы вполне можем совершить кругосветное путешествие. Для начала у нас есть задание на три года.

Битти чувствует, как слабеют колени, и качка тут ни при чем.

– Капитан Джеймс Питри предложил нам ваши услуги на три года в качестве корабельного хирурга. Его родственник, доктор Симпсон, сообщил, что у вас бывают проблемы, связанные с поведением по отношению к женщинам. Так что, уверен, для вас большим облегчением будет узнать: пока вы находитесь под моим началом, их общество вам не грозит.

– Это незаконно. Это насильственная вербовка!

– Капитан Питри предупредил, что вас, вероятно, не устроит наше соглашение, но мы с ним нашли выход. Я обещал ему предоставить вам определенную альтернативу, если вам не понравится должность.

– Какую альтернативу?

– Мы можем выбросить вас за борт. Вам решать, доктор Битти.

 

Благодарности

Хотелось бы сердечно поблагодарить:

Софи Скард, Кэролайн Дауни и Чарльза Уокера из «Юнайтед эйджентс».

Фрэнсис Бикмор, Джейми Бинга, Дженни Фрай, Андреа Джойс, Бекку Найс, Вики Уотсон и всех в издательстве «Кэнонгейт». Ваша увлеченность и энтузиазм в отношении этой книги были ошеломительны.

Профессора Малкольма Нильсона из «Центра истории медицины» Университета Глазго, чей курс лекций привел к собиранию материала, на котором основана эта книга.

«Мониак Мор», Шотландский центр писательского мастерства. Курс, посвященный исторической прозе, стал для автора источником вдохновения.

Национальную библиотеку Шотландии за оцифрованные планы города и списки почтовых адресов, которые оказались неоценимым источником.

И, конечно же, Джека за то, что без единой жалобы выслушивал долгие рассказы о девятнадцатом веке, и Натали за неугасимый энтузиазм в отношении этого проекта с самого его зарождения.