Сара оглядывалась в поисках Рейвена, но в толпе прихожан преподобного Гриссома его почему-то не было видно. Шилдрейки, собрав всех домочадцев, уже удалялись в направлении Блэр-стрит, причем Милли шла, низко опустив голову. Даже не обернулась.

И тут Сара наконец заметила его: он появился из переулка на другой стороне улицы, и его вид представлял собой живой контраст с расходившимися после службы прихожанами. Если у тех были лица людей, которые только что говорили с Богом, то выражение Рейвена подсказывало, что его круг общения был совсем не столь благостен.

Горничная почувствовала, что ее первое впечатление о Рейвене – ей тогда показалось, что было в нем что-то беспокойное, импульсивное, – подтвердилось. У нее было ощущение, что оба этих качества сыграли свою роль в том, как он получил свой шрам, но она сомневалась, что он когда-нибудь расскажет об этом правду. За карими глазами скрывался водоворот мрака и тайн.

Но теперь Сара видела, что в этих глазах скрывалась также и доброта, хотя на Куин-стрит любой мог показаться добродушным на фоне Дункана – или доктора Джеймса Мэтьюса Дункана, как он теперь себя называл. Этот тоже был беспокойной и импульсивной натурой, но двигали им исключительно амбиции и желание оставить в веках свое имя – которое он был даже готов поменять, только б выделиться из толпы.

Рейвен, напротив, пытался сделать что-то для женщины, которая была слишком мертва, чтобы отблагодарить его. Быть может, он пытался искупить свою вину за то, что не помог ей остаться в живых. Сара не слишком доверяла подобным мотивам, какими бы благородными они ни казались. Говорят, дорога в ад вымощена добрыми намерениями, и она не сомневалась, что у Уилла хватит безрассудства, чтобы увлечь ее туда за собой, если она не будет достаточно осторожна.

– Ты с ней поговорила? – спросил он.

– Роуз была беременна, – сказала Сара. – И боялась, что ее уволят, как только об этом узнают. Милли сказала об этом Маклеви, и теперь он склонен думать, что она утопилась.

Рейвен помолчал, обдумывая то, что услышал, а потом сказал:

– У меня есть подозрение, что Иви тоже была беременна.

– Откуда ты знаешь? – спросила Сара, не сразу сообразив, что мог означать подобный вопрос.

– Моим этот ребенок быть не мог, – ответил он ровным тоном. – Я же говорил тебе, что прекратил ее использовать.

– Тогда почему ты думаешь…

– Не знаю. Просто это многое объяснило бы. Но я совершенно не могу представить себе, чтобы Роуз утопилась. Это никак не объясняет ее позу и сведенные судорогой мышцы – в точности так же, как у Иви.

– Ты сказал, что подозреваешь, что они обе были отравлены. Ведь это возможно – принять яд, чтобы лишить себя жизни.

Рейвен задумался.

– Теоретически – да. Но один и тот же яд? К тому же такой, после которого будешь извиваться от боли? Как можно выбрать себе такую ужасную смерть?

– Быть может, кто-то сказал им, что этот яд сделает переход в мир иной легким и приятным, как от опиума, и они поверили…

– Мне трудно поверить, что Иви могла покончить с собой. Зачем ей понадобились деньги, да еще так срочно, если она собиралась совершить самоубийство?

– Мне тоже не верится насчет Роуз, но как мы можем знать, на что способна подвигнуть человека крайняя степень отчаяния? Ждать ребенка, зная, что не сможешь содержать ни его, ни себя, потому что тебя уволят?

– Профессор Цайглер из Родильного дома и вправду говорил, что знает случаи, когда молодые женщины кончали с собой, – немного виновато сказал Рейвен. – Некоторые из них просто не могли принять то, что случится, когда их родные узнают об их состоянии. Но, мне кажется, это уже крайность.

– А что еще оставалось такой девушке, как Роуз?

Уилл метнул на Сару взгляд, подразумевавший, что ответ ей известен, но произнести его вслух невозможно, пока их может кто-то услышать.

Они ускорили шаг, чтобы оторваться подальше от расходившихся по домам прихожан.

– Попав в отчаянное положение, женщины перебирают немало возможностей, прежде чем решиться на самоубийство, – сказал Рейвен. – Недавно в канаве позади Королевской биржи нашли ножку новорожденного. Подозреваю, что несчастный был лишен жизни собственной матерью.

Саре уже доводилось слыхать о подобных вещах.

– Матери, должно быть, удалось сохранить свое положение в тайне, – сказала она. – Сомневаюсь, что у Роуз была такая возможность. Она испугалась бы, что ее уволят задолго до того, как у нее даже появится такая ужасная возможность.

– Существуют и другие отчаянные меры, – сказал Рейвен очень тихо, хотя никого поблизости не было. Тема была не из легких.

– В самом деле, – согласилась Сара, давая понять, что готова продолжать разговор.

– Но пусть даже они и решились на это пойти, исход все равно может быть тот же самый. Генри, мой друг, в последнее время столкнулся с двумя случаями, когда женщины умерли от неудачных абортов.

Сара попыталась представить тот страх и отчаяние, которые, должно быть, чувствовала Роуз, и спросила себя, на что она сама была бы готова в подобной ситуации. Наверное, практически на что угодно. И тут-то ее осенило.

– Что, если они приняли яд не для того, чтобы убить себя, а для того, чтобы избавиться от бремени?

Рейвен повернулся и пристально поглядел ей в глаза. В том, что она сказала, явно был смысл.

– Какие только средства не принимали женщины, надеясь вызвать преждевременные роды, – согласился он. – Но до сих пор те либо совсем не имели эффекта, либо причиняли вред лишь самой матери.

– И все же за такое средство – будь то микстура или пилюля – можно брать хорошие деньги, если, конечно, покупатели верят в его эффективность. Может ли быть, что именно для этого Иви понадобились деньги?

– Ее никогда нельзя было назвать легковерной дурочкой. Но отчаяние часто рождает веру в чудо… Может, ты и права.

Уилл, задрав голову, поглядел в мутные небеса, будто там, за серыми тучами, скрывался ответ на все их вопросы.

– Мне только хотелось бы знать, что за яд такой она приняла.