К тому времени, как Рейвен оставил Родильный дом, был уже довольно поздно. От голода подводило живот, и это вернуло мысли к более насущным делам. Когда он вернется на Куин-стрит, ужин будет уже окончен, но Линдсей сумеет что-нибудь для него сообразить, это уж наверняка. А может, Сара даже отложила для него остатки трапезы, хотя он и не знал, что рассказать ей насчет сегодняшних противоречивых открытий…

Хуже было то, что пускай он и опаздывал на ужин, но успевал на очередной сеанс испытаний новых анестетиков, который обычно проводили после еды. Краткого знакомства со зловещей субстанцией – детищем Дункана – было достаточно, чтобы понять: все головные боли, пережитые им до сих пор, превратятся в наиприятнейшие воспоминания по сравнению с побочными эффектами этой штуки.

И тут ему пришло в голову, что этого вполне можно избежать. Дункан подсунул ему результат предварительной дистилляции и велел забрать образец, полученный после окончательной очистки. Профессор Грегори, конечно, мог уже уйти домой, но все равно ведь идти мимо здания колледжа. В любом случае есть вполне благовидный предлог, чтобы не возвращаться до тех пор, пока испытания не будут окончены, – и Уилл войдет в гостиную, когда все уже будут сидеть там, куря и потягивая виски.

Лаборатория профессора Грегори располагалась в дальнем углу университета – скорее всего, из-за взрывоопасной природы его работы. Найти ее было нелегко: пришлось преодолеть целый лабиринт коридоров и лестниц, но Рейвен хотя бы чувствовал, что движется в верном направлении, потому что запахи все усиливались.

Лаборатория была прямой противоположностью заведению Дункана и Флокхарта: тесное помещение, где царил вечный беспорядок. Стены все сплошь были заняты шкафами и полками от пола до потолка, на полу громоздились сундуки, какие-то ящики и ненужное оборудование. Книжные шкафы вмещали впечатляющее собрание древних и порой исключительно пыльных трудов, причем Уилл подозревал, что некоторые не покидали своих мест не только при нынешнем хозяине, но и при его предшественнике.

В центре комнаты стоял большой деревянный стол, весь в пятнах и подпалинах. Сгорбленная фигура держала над извергавшей фиолетовое пламя спиртовой горелкой колбу, содержимое коей неистово бурлило, будто возмущаясь, что его нагревают. Рейвен остановился в дверях, не желая прерывать профессора, но тот, не поднимая головы, поманил его в комнату, смахнув мимоходом со лба длинную черную прядь.

Уильям Грегори был худ и казался старше своего возраста. При ходьбе он прихрамывал: последствия какого-то недомогания, перенесенного в детстве, от которого он так и не оправился. Но в нем жила кипучая энергия, пробуждавшаяся, когда что-то вызывало его интерес, – обычно это бывала работа. Его отец, Джеймс, был известен тем, что составил знаменитый «порошок Грегори», согласно «Эдинбургской фармакопее» – наиболее часто прописываемое в городе лекарство. Стандарт, которым измерял свой собственный успех Джеймс Дункан.

Доктор Симпсон рассказывал, что Грегори-старший был человеком вспыльчивым, склонным вступать в распри как с отдельными людьми, так и с целыми учреждениями. Он всегда носил с собой трость, и был случай – печально известный, – когда он в ходе диспута побил этой самой тростью профессора акушерства Джеймса Гамилтона. Дело дошло до суда, который постановил, что Грегори обязан выплатить Гамилтону сто фунтов за причиненный ущерб, на что ответчик заметил, что «с радостью заплатит еще столько же за новую возможность поколотить акушеришку».

Уильям был, напротив, известен своим спокойным нравом и умением держать себя в руках, унаследовав при этом блестящий ученый ум своего отца. Симпсон рассказывал, что еще на заре своей карьеры он разработал процесс, позволяющий получить морфий высокой очистки. Но еще патрон не без удовольствия рассказывал, что Грегори был большим поклонником френологии и гипнотизма, и ходили слухи, что предложение своей будущей жене он сделал лишь после френологического осмотра.

Рейвен подошел к профессору, осторожно обогнув треногу, где стояли мензурка с длинной ретортой, прямо-таки умоляя, чтобы их задели и расколотили вдребезги об пол. Рядом громоздилась стопка переплетенных в кожу томов и стоял ящик с двумя дохлыми кроликами. Уиллу стало интересно, находились ли они уже в таком состоянии, когда их доставили, но задумываться, зачем профессору дохлые кролики, ему как-то не хотелось.

Грегори убрал с огня колбу и поднял к глазам, разглядывая ее содержимое в тусклом свете газовой горелки. Судя по выражению лица, результат его не особенно устраивал.

Рейвен оглядел нагромождение склянок, бутылочек и пузырьков, расставленных без всякого видимого порядка возле профессора. Особенно притягивали взгляд несколько склянок с ярко-красным порошком: понять, что это такое, Уилл не мог.

– Мистер Рейвен, – сказал Грегори. – Я так понимаю, вы здесь по просьбе доктора Дункана?

– Вы не ошиблись, профессор.

– Смотрю, у него немало народу на посылках… Первый образец – первичной очистки – забрала какая-то юная девица. Такой допрос мне устроила… Вы, случайно, не знаете, кто это может быть?

Уилл не смог сдержать улыбки.

– Это горничная доктора Симпсона.

– Неужели? – после короткой паузы ответил Грегори. – Горничная… Хотелось бы мне, чтобы мои студенты задавались такими же вопросами. Или были настолько же осведомленными. Так, а теперь – где же я…

Профессор повернулся к лесу всевозможных стеклянных сосудов, стоявших перед ним, и протянул руку к пузырьку, предназначенному для Дункана, но тут его внимание отвлек красный порошок.

– Совсем позабыл сказать юной девице, когда она здесь была. Передайте, пожалуйста, доктору Симпсону, – это подарок. Мне прислал партию профессор Жоау Паррейра из Университета Коимбры, что в Португалии. Мы познакомились летом в Париже.

– Он химик?

– Да, и очень уважаемый. Но это не химический состав. Это порошок, получаемый из стручкового перца: очень крепкая штука, родом, как мне кажется, из Африки. Там его зовут пири-пири.

– И для чего же он нужен?

Грегори оживился, и его лицо осветилось энтузиазмом.

– Эта штука очень здорово оживляет вкус еды. Просто чудо, поверьте мне: она способна превратить самое безвкусное, самое тусклое блюдо в настоящий праздник желудка.

Рейвен, который долгое время столовался у Ма Черри, полагал себя знатоком безвкусной и тусклой пищи и теперь смотрел на склянку, которую ему протягивал Грегори, с некоторым недоверием.

– Попробуйте-ка, – сказал профессор, отвинчивая крышку. – Всего щепотку.

Рейвен сунул три пальца в горлышко склянки, извлек оттуда добрую порцию – примерно с чайную ложку – и сунул себе в рот.

Не успел Грегори крикнуть: «Я сказал, всего щепотку!», как у Уилла во рту произошел небольшой взрыв. Язык будто охватило огнем; глаза слезились. Он поскорее выплюнул порошок, но жжение не прекратилось.

– Воды, – прохрипел несчастный, и Грегори, который явно забавлялся ситуацией, протянул ему чашку.

Рейвен опрокинул ее содержимое себе в глотку, но пожар во рту только усилился, будто в горящее масло плеснули водой.

Он не мог не признать, что вкус содержал интересную дымную нотку, но опасался, что это была его собственная горелая плоть.

Глаза Грегори тоже были полны слез: беда Уилла его развеселила.

– Теперь мне не нужно предупреждать вас, чтобы вы передали кухарке: пусть расходует пири-пири с крайней умеренностью.

Рейвен не был уверен, что Линдсей вообще захочет использовать эту приправу: кухаркой она была прекрасной, но, по словам Сары, исключительно консервативной. И все же он с нетерпением предвкушал, как даст попробовать ее Джарвису – и Дункану. Жадничать не будет, насыпет каждому по ложке. С горкой. Закрыв склянку, он положил ее в карман куртки, чтобы нести пузырек с составом Джеймса в обеих руках.

– Думал, смогу улучшить процесс дистилляции, но на деле этот образец практически идентичен первому. Некоторые ингредиенты, предложенные Дунканом, вызвали у меня сомнения. Эта их комбинация показалась мне потенциально летальной, но сам он, кажется, предпочитает оставаться в блаженном неведении.

Да уж, похоже на Джеймса, подумал Рейвен. Он не мог себе представить, что этот человек особенно расстроится, если случайно кого-нибудь убьет. Посчитает необходимой жертвой во имя прогресса. С этой мыслью Уилл решил не спешить домой, несмотря на то что живот бурчал от голода.

– Вместе с тем он, может, и на что-то наткнулся, – добавил Грегори. – Сам я испытать на себе новую формулу поостерегся и решил употребить подопытных животных. Они быстро перестали отвечать на внешние раздражители, в том числе и на болевые стимулы. Я как раз собирался их проверить, но ваше появление меня отвлекло.

– Что за животные? – спросил Рейвен.

– Пара кроликов.

– У вас много подопытных кроликов?

– Нет, только два – вон там.

Уилл почувствовал, как внутри его что-то густеет, точно ртуть на морозе. Он сунул руку в ящик и потрогал животных на тот случай, если ошибся насчет их состояния.

Нет, не ошибся.

– Эти кролики мертвы. Сколько вы им дали?

– Совсем небольшую дозу. Я всего лишь раз капнул на носовой платок.

Всего одна капля.

Рейвен вылетел из лаборатории, ссыпался вниз по лестнице, пронесся по коридорам. Пробы в доме Симпсона, как правило, проходили так: все сидели вокруг обеденного стола, вдыхая пары очередного образца, постепенно увеличивая количество вещества, вдыхая все глубже и глубже, пока либо не проявится эффект, либо образец не будет сочтен бесполезным. Необходимо скорее попасть на Куин-стрит, хотя может быть уже слишком поздно…

Уилл выскочил из ворот колледжа на залитую дождем Николсон-стрит и огляделся в поисках хэнсома. Денег на поездку не было, но он мог одолжить у профессора, когда доберется до места, а если попадет туда слишком поздно, плата кебмену станет самой меньшей из его проблем.

Улицы были практически пустынны: несколько мокрых насквозь фигур плелись домой по лужам – и ни одной коляски. Рейвену вспомнилось, как гости на Куин-стрит часто жаловались, что поймать кеб в Эдинбурге практически невозможно, особенно в дождь. Да и час был уже поздний: респектабельная публика уже давно сидела по домам, переваривая ужин или готовясь ко сну. Навстречу ему попадались одни пьяные гуляки. Один такой персонаж, шатаясь, заступил Рейвену дорогу, невесть с чего вообразив его своим врагом, и, сыпя проклятиями, попытался вступить в драку. Уилл с легкостью увернулся, слегка ускорив шаг. И тут впереди он заметил экипаж – он подъезжал к перекрестку со стороны Инфермери-стрит. Пассажиры наверняка слыхали о Симпсоне и, конечно, не откажутся помочь, когда услышат, какая ему угрожает опасность.

Рейвен побежал навстречу, размахивая руками и крича кучеру остановиться. Из экипажа раздался резкий приказ, и кучер подстегнул лошадей, щелкнув в направлении Уилла хлыстом, чтобы тот не приближался. Рейвена это не удивило. Он, должно быть, выглядел как безумец, который собирается напасть на карету.

Ему оставалось только бежать. Невзирая на боль в мышцах и жжение в легких, бежать, пока не доберется до Куин-стрит. Останавливаться было нельзя.

Он бежал, разбрызгивая лужи, пытаясь прикинуть самый короткий путь; шаги эхом отдавались от мокрых стен. Вскоре в их стук вплелся неистовый грохот в груди, хотя в этот момент ему стало легче: дорога пошла под уклон, вниз по Кокберн-стрит, и теперь он мог бежать быстрее, не так сильно напрягая мышцы и легкие. Тут ему что-то подвернулось под ногу – останавливаться и выяснять, что именно, Уилл не стал, – и он чуть не поскользнулся. Риск был велик: подвернутая лодыжка, и все было бы кончено.

Восстановив равновесие, Рейвен опять пустился бежать, на этот раз внимательно глядя себе под ноги, стараясь опять не пропустить препятствия в туманной мгле. И тут врезался во что-то с такой силой, что у него лязгнули зубы. Ощущение было такое, будто он ударился о стену, вот только стена эта была теплая и в одежде. Отскочив от удара, он упал. Кто-то пнул его в бедро, и Рейвен почувствовал, как в кармане разбилась склянка; он грохнулся прямо на нее. Уилл поднял глаза, пытаясь понять, что с ним произошло, и увидел над собой в свете уличного фонаря два кошмарно знакомых лица.

Он попал прямиком в распростертые объятия Хорька и Гаргантюа.