Рейвен подумал, что вряд ли когда на собрании Медико-хирургического общества бывало столько народу. Среди городских медиков уже начали распространяться новости насчет хлороформа, хотя известие о том, что на собрании будут присутствовать и Симпсон, и Сайм, тоже, без сомнения, внесло свою лепту. Перспектива послушать диспут между двумя светилами, которые, как известно, ни в чем не могли сойтись, всегда собирала толпы.

На встрече Симпсон собирался впервые официально обнародовать свое открытие, но он не делал из нового анестетика никакого секрета и использовал его на практике всего четыре дня спустя после успешного эксперимента на Куин-стрит. Его вызвали к миссис Джейн Карстейрз, жене врача, состоявшего при Индийской медицинской службе и недавно вышедшего в отставку. Роды предстояли непростые, судя по тому, что предыдущие длились три дня и закончились тем, что ребенок был извлечен по частям (Рейвену частенько приходилось напоминать себе о том, что многие младенцы умудрялись рождаться на свет живыми и без каких-либо повреждений).

Карстейрз согласилась принять хлороформ, когда у нее начались сильные боли.

– Я и сам его принимал, – заверил ее профессор Симпсон. – На самом деле это довольно приятно.

В носовой платок налили пол-ложки жидкости, после чего он был свернут в нечто вроде воронки, которой накрыли ее рот и нос. Она быстро погрузилась во вполне приятный с виду сон, и двадцать пять минут спустя младенец появился на свет безо всяких осложнений.

Плач новорожденного не смог пробудить его мать, и Рейвен, вспомнив Грейсби, почувствовал укол тревоги. Во рту пересохло, ладони вспотели, и он молча возносил молитву Богу, который – Уилл был убежден – не собирался ему ни в чем помогать. Наказывать – да, пожалуйста. Помогать – нет.

Доктор извлек плаценту, нянька унесла младенца в другую комнату, и только тогда мать начала подавать признаки жизни. В конце концов она очнулась – к глубокому облегчению Рейвена. Когда сознание полностью вернулось к ней, роженица выразила свою благодарность за то, что ей дали так хорошо выспаться.

– Теперь я чувствую, что восстановила силы и готова к предстоящему мне испытанию.

Рейвен подумал, что это не слишком оптимистичный взгляд на радости материнства. И тут заметил, что на лице у нее появилось встревоженное выражение.

– Боюсь, из-за этого сна схватки каким-то образом прекратились.

Симпсон улыбнулся и похлопал ее по руке.

– Ваши испытания окончены, – сказал он.

Он кликнул из соседней комнаты няньку, и та внесла свежевыкупанного и запеленутого младенца – к полнейшему изумлению его матери.

– Не могу поверить, – сказала она. – Это же какое-то чудо. Малышка здесь, а я даже почти не страдала…

– Быть может, вам стоит назвать ее Анестезия, – предложил Симпсон.

Но тут обнаружилось, что ее благодарность все же имеет предел.

Президент Общества, профессор Уильям Палтни Элисон, призвал присутствующих к порядку, и публика принялась усаживаться. Рейвен заметил в толпе Генри и помахал ему, приглашая сесть рядом. Битти он тоже заметил, но так и не смог поймать в толпе его взгляд.

– Правда ли, что это новое средство куда лучше эфира? – спросил друг, садясь.

– Правда. Настолько, что даже Сайм может решиться его использовать.

Генри не выглядел убежденным, но Рейвен ничего другого и не ожидал. Это всегда выводило его из себя.

– Тогда может случиться эффект домино, – ответил Генри. – До сих пор существуют хирурги, которые полагают, будто боль пациента может указывать им на что-то полезное во время операции. По моему мнению, это указывает только на отсутствие у них элементарных умений и знания анатомии.

– Симпсон регулярно получает гневные письма.

– Да, ты рассказывал мне о преподобном Гриссоме и его листовках. Первородный грех и все такое.

– На самом деле религиозные персонажи не слишком склонны писать письма. Самые многоречивые корреспонденты – это акушеры. Барнз, Ли и Грим в Лондоне, Мейгз в Филадельфии…

– И какие же у них возражения?

– Господь Бог, природа и нецензурные выражения.

Генри с недоумением посмотрел на него.

– То есть?

– Боль при родах – это естественно, это проявление жизненной силы, веление свыше, и, соответственно, роды без боли – это неестественно и даже предосудительно. Кроме того, были случаи, когда под анестезией женщины начинали употреблять грязные непристойные выражения – конечно, таких слов они и знать-то не могли, – и это, естественно, значит, что использовать анестезию нельзя ни при каких обстоятельствах.

Друг расхохотался.

– Не могу себе представить, чтобы хоть одна из знакомых мне дам разделяла подобные опасения. А что говорит на это Симпсон?

– Говорит, что, согласно той же логике, носить одежду тоже неестественно. А также использовать специи для улучшения пищеварения. Или садиться в дилижанс, когда устанешь от ходьбы.

Симпсон встал и поднялся на кафедру. Переполненный зал затих.

– Я хотел бы привлечь внимание членов Общества к новому пригодному для вдыхания анестетику, который мне довелось обнаружить, – начал он.

Далее Симпсон обрисовал события, приведшие к успешным испытаниям хлороформа, и подчеркнул его многочисленные преимущества перед эфиром: относительно небольшая доза, позволяющая получить требуемый эффект; более быстрое и устойчивое действие; более приятный запах; отсутствие необходимости в специальной аппаратуре.

После того как он закончил, среди собравшихся разгорелись многочисленные дискуссии, и многие тут же захотели испытать новый препарат на себе. Появилась склянка с хлороформом, несколько щедро пропитанных жидкостью платков пошли по рукам. Один из них попал в руки Генри, и тот поднес его к носу.

– Не позволяй ткани касаться кожи, – предупредил Рейвен, указывая на красное пятно, украшавшее его собственную переносицу. – Прямой контакт вызывает раздражение вроде ожога. Выучил это, как видишь, на собственной шкуре.

Генри сделал вдох, но на носовом платке оставалось слишком мало жидкости, и полученной дозы ему хватило только на то, чтобы испытать приятное головокружение. Генри тем не менее пришлось присесть, а за его спиной Уилл увидел Битти. Тот пробирался к ним сквозь толпу, явно желая тоже испробовать на себе новое средство. Дункан тоже направлялся к ним – наверняка для того, чтобы рассказать всем о своей роли в открытии.

– Вы позволите? – осведомился Джон, хотя склянка уже была у него в руке.

– Конечно, прошу, – ответил Рейвен, наблюдая, как тот наливает щедрую дозу анестетика на носовой платок.

Он подумал было предупредить их об опасности прямого контакта, однако придержал язык: желание хоть раз досадить Дункану перевесило. Но его удивили двойственные чувства по отношению к Битти, который стоял в шаге от того, чтобы обзавестись отметиной на своей безупречной коже. Уилл не был уверен, откуда взялось это не слишком красивое чувство; быть может, он завидовал Джону из-за своего шрама или до сих пор не простил ему, что тот втравил его в дело с Грейсби (так Уилл привык думать об этом: «дело Грейсби»; даже в мыслях не мог заставить себя называть этот случай тем, чем он являлся на самом деле, – смертью, за которую Рейвен был в ответе).

Битти плеснул на платок слишком много, и не успел он поднести его к носу, пары оказали свое действие. Он прилег на скамью; люди вокруг него тоже шатались и падали. Джон проспал мирным сном несколько минут, а Рейвен поймал себя на том, что внимательно рассматривает юношеские черты, гадая, каков истинный возраст их обладателя и что за события сделали его таким, какой он есть. Еще Уилла поражало, как прекрасно он справляется с обрушившимся на них обоих несчастьем. Понятное дело, что бо́льшая часть вины лежала на Рейвене, поскольку это он взялся за дело, в котором был еще недостаточно сведущ, но Битти, казалось, совершенно не испытывает сожалений – в то время как его самого беспрерывно терзали воспоминания о том дне. Неужели Джон действительно настолько хладнокровен? И если так, насколько хорошо подобное равнодушие при их профессии? Иначе не выжить? Может статься.

Он понимал, что подобное нехорошо, учитывая все, что Битти для него сделал, но в эту минуту не мог удержаться от зависти к этому человеку: к тому, чем он был, и к тому, что ждало его в будущем. Без сомнений, он вскоре женится на Мине, что, как справедливо заметила Сара, даст ему значительное преимущество в избранной профессии. Вот так всегда и бывает: на сцене появляется доктор из богатой семьи, пускает в оборот связи с великим Симпсоном и обзаводится богатой клиентурой. Рейвен же, напротив, ненадолго задержится в этом доме, и когда окончится срок, на его место придет следующий ученик, а сам он будет забыт.

Генри поднялся на ноги и поглядел на спящих вокруг докторов. Зрелище его явно позабавило.

– Очень надеюсь, что как-нибудь вечером приду на Куин-стрит и приму участие в ваших экспериментах.

– Будь осторожен в своих желаниях, – ответил Уилл, вспомнив неподвижные тела вокруг стола.

– Почему?

– Меня порой пугает полное отсутствие заботы о безопасности. У меня нет желания пасть жертвой на алтарь научного прогресса.

Дункан презрительно фыркнул.

– Смелость и определенное пренебрежение опасностью необходимы, иначе никакого прогресса не будет, – сказал он.

– Я не считаю, что это необходимо – рисковать жизнью, – ответил Рейвен.

– В любом случае нам надо стремиться к тому, чтобы сделать наши методы более научными, – сказал Генри. – Статистика и эксперименты помогут нам избавиться от знахарей, шарлатанов и торговцев панацеями – раз и навсегда.

– Но находчивости и изобретательности всегда должно быть место, – настаивал Джеймс. – И боязливые души не должны сдерживать поступь прогресса.

Уилл взглянул на него, гадая, имеет это утверждение общий характер или относится к конкретным обстоятельствам.

– Симпсон предпочитает считать медицину чем-то большим, нежели чистая наука, – парировал он. – Без сочувствия к людям, без заботы о них нам никак нельзя.

– Давайте сойдемся на том, что оба элемента необходимы, – предложил Генри. – Научные принципы в сочетании с творческими. Наука и искусство.

Если это и искусство, подумал Рейвен, то временами темное. Но эту мысль он предпочел держать при себе.