Питт проснулся от головной боли. В висках у него стучало. Некоторое время он тихо лежал в темноте. Было совершенно тихо, только горничная на цыпочках прошла по коридору. А это означало, что сейчас уже больше пяти утра.

Затем суперинтендант вспомнил, что случилось накануне: ужасный вопль и тело Эйнсли Гревилла с лицом под водой. Его убил кто-то из живущих в доме, кто-то из гостей. Итак… Макгинли был у себя в комнате и разговаривал со своим слугой Хеннесси. Их видел О’Дэй. А это означает, что всех троих из числа убийц надо исключить. Физически это мог быть любой из оставшихся, и скорее всего это мужчина – то есть Фергал Мойнихэн, зять Гревилла Дойл или Пирс. Все же, кажется, это, вероятнее всего, Мойнихэн; только вот он, по-видимому, отказался от своего пламенного протестантизма и всех его запретов, вступив в связь с Айоной Макгинли.

А если нет, то может ли человек быть настолько двуличен? Фергал совершил прелюбодеяние, нарушил один из самых строжайших запретов своей веры, и вдобавок совершил это с католичкой. Можно ли представить его в роли убийцы, нарушителем самой строгой заповеди Божьей, и все это во имя защиты своей веры от зловредного влияния папизма? Или лояльность по отношению к протестантизму не имеет в его понимании никакого отношения к религии и все дело в земле, деньгах, власти?

Должны быть еще какие-то факторы, возможно, очень важные, и их еще предстоит определить…

Шарлотта все еще спала, свернувшись калачиком – такая теплая… Ночью Томас долго чувствовал в полусне, как она беспокойно ворочается с боку на бок, разметав подушки. Жена боялась за него, но не говорила ему об этом. Она притворялась, что совершенно спокойна и уверена в нем, но полицейский знал ее слишком хорошо и не мог обманываться на этот счет. Он знал все ее повадки, когда она тревожилась, – тогда его супруга все время вертела свои кольца и напряженно выпрямляла плечи.

Эмили его тоже напугала, но вряд ли ее можно за это винить. Джеку действительно могла угрожать опасность.

Питт выскользнул из постели. Огонь в камине давно погас, и в спальне было холодно. И что еще хуже, теперь, после раскрытия настоящей профессии Телмана, суперинтендант вряд ли мог надеяться, что тот принесет ему горячую воду.

Он прошел босиком в гардеробную, где тоже стоял холод, и начал одеваться. Побриться можно будет позже. А теперь необходимо все обдумать. Чашка горячего чая помогла бы Томасу окончательно проснуться и прояснить мысли. Он знал, что наверху была своя буфетная и там можно было вскипятить чайник.

Он уже почти вскипятил его и небо за окном нчало сереть, когда в буфетную вошел Уилер.

– Доброе утро, сэр, – сказал слуга тихо. Он никогда не говорил в полный голос, если гости спали. – Я могу вам помочь?

– Спасибо. – Питт отступил на шаг. Он прекрасно сумел бы справиться и сам, но почувствовал, что Уилеру это не понравится. Ему тоже было бы не по себе, если бы его обязанности выполнял кто-нибудь другой.

Уилер ловко стал готовить поднос с чайными принадлежностями. Полицейский же о подносе и не побеспокоился. Движения камердинера были не лишены своеобразного изящества, и Томасу стало любопытно, что за человек скрывается за этой маской услужливости. Какие у него чувства, какие интересы?

– Приготовить поднос и для миссис Питт, сэр? – предложил слуга.

– Нет, спасибо; полагаю, она еще спит, – ответил суперинтендант и прислонился спиной к дверному косяку.

– Рад, что имею возможность поговорить с вами, сэр, – сказал Уилер, не отрывая сосредоточенного взгляда от чайника, который вот-вот должен был закипеть. – Вы знаете, что на жизнь мистера Гревилла уже покушались, примерно месяц-полтора назад?

– Да, он мне говорил. Его заставил прижаться к обочине дороги мчавшийся экипаж, но он так и не узнал, кто это был.

– Это верно, сэр. И местные власти старались это разузнать, но ничего не вышло. А еще приходили письма с угрозами…

Уилер залил чай кипятком и взглянул Питту прямо в лицо:

– Эти письма все еще у него в доме, сэр. Они в кабинете мистера Гревилла, в Оукфилд-хауз, в ящике бюро. Миссис Гревилл никогда туда не заходит, и горничные тоже.

– Спасибо. Может быть, я съезжу туда верхом сегодня и просмотрю их. Не исключено, что можно установить, кто их послал. И, очевидно, это не один человек, а несколько, потому что мистер Гревилл мог бы узнать в лицо человека, едва не раздавившего его на дороге. Он заметил, что у него глаза особенные, широко расставленные и очень светло-голубые. А этого человека нигде поблизости не видно.

– Не видно, сэр. Сам-то я грешу на фениев, и тогда, значит, тут мог быть замешан мистер Макгинли; но, как о нем рассказывает Хеннесси, это не может быть его хозяин. Ну, я бы этому Хеннесси и не очень бы поверил, да мистер О’Дэй тоже так говорит. А я знаю, как протестанты вроде мистера О’Дэя относятся к католикам вроде мистера Макгинли. Мистер О’Дэй ни за что бы не стал его выгораживать, коли на то пошло.

Питт неохотно кивнул и с признательностью взял поданную ему чашку чая.

Вернувшись в спальню и увидев, что Шарлотта еще спит, полицейский сошел к раннему завтраку. Он был действительно ранним, и за столом сидел только Джек, так что они смогли поговорить откровенно.

– Есть ли надежда узнать что-нибудь существенное? – с некоторым скептицизмом осведомился хозяин дома. – Ведь если бы в угрожающих письмах содержались намеки на то, кто во всем этом виноват, Гревилл бы давно их показал тебе.

– Значит, там ничего существенного не содержалось, – согласился Томас. – Но ведь есть достаточно мелочей, которые сами по себе ничего не значат, а в соединении с другими приобретают совсем иной смысл. Так что на письма надо взглянуть. Может, мне удастся составить более полное представление о кучере экипажа, который тогда едва не налетел на Гревилла. И потом, в доме могут оказаться и какие-то другие письма и документы. А может, о чем-то вспомнит кто-нибудь из слуг…

Суперинтендант поглядел на сидевшего напротив свояка. Тот, как всегда, был тщательно выбрит и одет и на первый взгляд выглядел очень собранным. Джек был очень привлекательным мужчиной, он отличался яркой, броской красотой. Обращали на себя внимание его серые глаза с длинными ресницами и улыбка, полная света и юмора. И надо было очень внимательно приглядеться к нему, чтобы заметить напряженность в осанке и то, как он колебался в выборе слов, а иногда глубоко вздыхал и затем, спохватившись, торопился закончить фразу. Было и что-то в наклоне его головы, словно он прислушивался к чему-то происходящему за стенами столовой. Питт не осуждал родственника за то, что тот боялся – и физической опасности, уже поразившей Гревилла, от которой, однако, он, Томас, и Телман могли бы спасти его, и того, что он, Джек, не справится с возложенным на него ответственным поручением. Ему еще не пришлось сталкиваться в его только что начавшейся деятельности ни с чем подобным.

Вошел Дойл и поприветствовал их улыбкой. Он казался человеком, которого не могли лишить самообладания никакие трагедии или неприятности. Иногда такое качество может вызывать лишь восхищение, но в другое время оно чрезвычайно раздражает, и Томас задумался над тем, от чего это зависит. Может быть, от врожденной способности чувствовать неглубоко, от какой-то эмоциональной пустоты? Но, возможно, это было и проявлением высочайшего мужества и самоконтроля, продиктованным попыткой не ранить чувства других, такой же прирожденной потребностью лидерства и особого рода чувством собственного достоинства, встречающимся крайне редко.

Когда к ним присоединился Карсон О’Дэй, Питт извинился и вышел поискать Телмана. Тот как раз шел из столовой для слуг; выражение лица у него было угрюмым и глубоко сосредоточенным.

– Что-нибудь узнали? – спросил его суперинтендант тихо, чтобы не услышала горничная, идущая со щеткой и ведром спитого чая для чистки ковров.

– Узнал, как чистить серебряные ножи, – сварливо ответил инспектор. – Там, внизу, сейчас просто сумасшедший дом. По крайней мере, шестеро грозятся получить расчет и уйти. Кухарка поглощает мадеру с такой быстротой, с какой дворецкий успевает ее подносить, а посудомойка до того напугана, что вскрикивает каждый раз, когда с ней заговаривают. Я бы не согласился управлять этим бедламом и за королевское жалованье!

– Я собираюсь съездить в Оукфилд-хауз, дом Гревилла, – ответил, едва улыбнувшись, его начальник. – Это около десяти-одиннадцати миль отсюда. Надо обязательно просмотреть его бумаги, особенно письма с угрозами, которые он получал в последние месяц-два.

– Вы думаете, что найдете там какие-нибудь важные сведения? – сомневаясь, спросил Телман.

– Это возможно. Даже если убийца – Мойнихэн, в чем я не уверен, он не мог действовать в одиночку. И я хочу знать, кто был за его спиной.

– А ему не нужна была никакая поддержка, – возразил инспектор, тоже понижая голос. – Он достаточно ненавидит, чтобы убивать без помощи со стороны. Хотя ему самому тоже повезет, если Макгинли не учинит с ним чего-нибудь до конца уикенда. Сейчас они все на своих отдельных молебствиях, вон там. – Он мотнул головой в сторону, откуда пришел. – Католики сверлят взглядами протестантов, а протестанты в ответ так же смотрят на католиков.

На лице полицейского выразилось крайнее удивление и отвращение. Он прищурился и продолжал:

– Я уж собрался было разжечь огонь в кухне, чтобы они сожгли друг друга, и дело с концом. Могу понять, когда люди бесятся от жадности, ревности, мести… Понимаю, что иногда люди сходят с ума просто так, без причины. Но ведь все эти господа в здравом уме! На свой лад, конечно…

– Постарайтесь удержать их от каких-либо насильственных действий, пока я буду отсутствовать, – попросил Томас, пристально глядя на Телмана.

Он колебался, стоит ли ему делать вид, что его ничего особенно не беспокоит, либо все же сказать о своей тревоге.

– Старайтесь держаться поближе к мистеру Рэдли, – наконец сказал суперинтендант. – Он сейчас в самой большой опасности… – Голос его невольно дрогнул. – Вы, конечно, не сможете сидеть с ним рядом на переговорах, но можете все время сторожить за дверью. Я вернусь незадолго до темноты.

Телман немного приосанился, и его голос зазвучал уже без прежнего скептицизма:

– Да, сэр. И будьте осторожны во время поездки. Надеюсь, вы умеете ездить верхом?

Вид у него явно был встревоженный.

– Да, спасибо. Я вырос в деревне, как вы, может быть, припоминаете, – усмехнулся в ответ его шеф.

Инспектор проворчал что-то в ответ и пошел своей дорогой.

Питт зашел к Шарлотте, чтобы рассказать ей о своем плане. С тех пор как они прибыли в Эшворд-холл, он видел свою жену днем только урывками. Она почти все время проводила в обществе то одной, то другой женщины, стараясь так или иначе их утихомирить или же поддерживая общую светскую болтовню, чтобы как-то смягчить всеобщие ужасающие трения.

На этот раз Томас искал ее минут пятнадцать и, наконец, нашел в специальном помещении для подогрева блюд, потому что столовая находилась довольно далеко от кухни. В этой комнате горел веселый огонь, а кроме того, там находился духовой шкаф, стол дворецкого и великолепный набор приспособлений для откупоривания бутылок с вином. Шарлотта внимательно слушала, что говорит ей Грейси, но разговор моментально прервался, как только вошел Питт. Горничная опустила глаза и, извинившись, вышла.

– Что случилось? – спросил суперинтендант, глядя вслед ее маленькой удаляющейся фигурке.

Его спуруга улыбнулась. Глаза ее одновременно были печальны и смеялись.

– Так, маленькие женские секреты, – ответила она.

Питт понял, что посвящать его в подробности Шарлотта не собирается. Он и представить себе не мог, что у Грейси уже могут быть подобные тайны. А надо бы. Ей уже двадцать, хотя она вряд ли стала выше и почти совсем не пополнела с тех пор, как пришла к ним в дом в тринадцатилетнем возрасте.

– Я собираюсь верхом съездить в Оукфилд-хауз, – сказал Томас. – Не думаю, что можно что-то найти в письмах, которые получал Гревилл, но все возможно. Нельзя упустить этот шанс. Я постараюсь вернуться до темноты.

Его жена кивнула, но во взгляде ее заметалось беспокойство.

– Будь осторожен, – сказала она и улыбнулась, немного наклонив голову набок, – а то завтра все тело будет ломить.

С этими словами Шарлотта приподнялась на цыпочки и очень нежно его поцеловала. Затем хотела прибавить что-то еще, но передумала.

– А как ты узнаешь туда дорогу? – спросила она вместо этого.

– Спрошу у Пирса. Мне, так или иначе, надо заручиться разрешением Юдоры, а также ее помощью.

Шарлотта кивнула и проводила мужа до холла.

Питт нашел миссис Гревилл в будуаре на втором этаже. Там же сидели Пирс и Джастина. Юдора не облачилась в траур, но это было совершенно естественно – ведь она не привезла с собой черного платья. Самый темный наряд, который у нее нашелся, был светло-коричневым, осеннего тона, и в нем, несмотря на шок и скорбь, она все равно выглядела прекрасной. Ничто не могло повлиять на пышность и красоту ее волос или гармонию черт ее лица.

Джастина, напротив, являла собой поразительный контраст. Черного она с собой тоже, разумеется, не привезла. Как молодая и незамужняя женщина, мисс Беринг вообще вряд ли надела бы черное, разве только носила бы траур по кому-нибудь из близких. Теперь же на ней было темно-зеленое платье, странно оттенявшее цвет ее черных волос. Сама она, казалось, просто вибрирует жизненной энергией. Даже сейчас, когда Джастина спокойно сидела рядом с миссис Гревилл, черты ее лица являли углубленную умственную работу, чего Питт никак не мог не заметить.

Пирс стоял позади них с несколько вызывающим видом, словно во что бы то ни стало решился защищать мать и невесту от всех возможных грядущих неприятностей.

– Доброе утро, мэм, – серьезно и неторопливо сказал полицейский, обращаясь к Юдоре. – Очень сожалею, что мне опять приходится беспокоить вас, но мне необходимо ваше разрешение посетить Оукфилд-хауз и просмотреть бумаги мистера Гревилла. Возможно, я найду те письма с угрозами, которые он получал.

Юдора почти с облегчением взглянула на него, словно ожидала услышать что-нибудь худшее.

– Конечно. Да, разумеется, мистер Питт, – ответила она. – Вы хотите, чтобы я дала вам соответствующую записку?

– Если вы будете так добры. И мне понадобятся также все необходимые ключи.

Про себя Томас подумал, что, возможно, эта дама опасалась услышать от него о каком-то новом несчастье. Или о том, что он кого-то подозревает. А ведь для нее худшее уже произошло…

– Я также был бы крайне обязан, если бы вы указали мне, как добраться туда кратчайшим путем, – попросил Томас. – Мне придется ехать прямо через поля, иначе будет долго, а я хотел бы вернуться до наступления ночи.

Пирс взглянул на Джастину, потом – на Питта.

– Хотите, поедем вместе? Это будет гораздо легче, потому что описать кратчайший путь очень затруднительно, даже если начертить карту.

– Спасибо.

Суперинтендант сразу принял предложение молодого человека. Это не только облегчит поиски, но и, наверное, даст возможность поговорить с младшим Гревиллом менее официально и узнать побольше об Эйнсли Гревилле. Сам того не осознавая, Пирс может знать что-нибудь весьма существенное.

– Но что вы можете узнать из каких-то бумаг? – с явным недоверием спросила мисс Беринг. – А кроме того, это ведь могут быть государственные документы, конфиденциальные…

Она перевела взгляд с Пирса на Юдору, а потом тоже взглянула на Томаса и гораздо тише добавила:

– Он был убит в этом доме и, как вы сказали, кем-то из здешних. Никто сюда не проникал. И не должны ли мы… с уважением отнестись к его личным делам?

– Ну, мистер Питт только взглянет на них, дорогая, – ответила миссис Гревилл, моргая глазами, словно такая забота со стороны Джастины ее несколько удивила. – В Оукфилдс вряд ли могут быть какие-нибудь важные государственные документы – они все, конечно, в Уайтхолле. Там могут быть неприятные письма, которые, я знаю, он получал, но, возможно, это поможет нам, – тут она глубоко вздохнула, – узнать, кто во всем этом замешан.

Затем Юдора посмотрела на полицейского широко открытыми, потемневшими глазами:

– Ведь виноват тут не один человек, не правда ли? Был же еще случай с экипажем… – Она крепко сцепила руки на коленях.

– Разумеется, – согласился Питт, – поэтому мы просто обязаны просмотреть эти письма. Может выясниться что-то, о чем мистер Гревилл не упоминал…

Джастина встала и взяла Пирса за руку.

– Твоего отца больше нет, и он сам не может защитить себя от вторжения в его личные дела, – сказала она, слегка отвернувшись от суперинтенданта. – У него могли быть частные финансовые документы или другие письма, которые не должны быть известны за пределами семейного круга. Он был великим человеком. И мог иметь дело с очень конфиденциальными проблемами. Были, наверное, друзья, которые ему доверяли и сообщали о таких делах, которые, будучи опубликованы, могут повлиять на общественное мнение. У нас у всех есть… какие-то поступки, не совсем обычные…

Слова ее словно повисли в воздухе, но теперь она повернулась к Питту и прямо, пристально взглянула ему в глаза.

– Я буду очень деликатен, мисс Беринг, – заверил ее тот. – Представляю, сколько он получал определенной информации, но сомневаюсь, что ее много в его собственном доме. Однако, как уже не раз указывалось, эта трагедия – не изолированный, не единичный случай. Несколько недель назад на жизнь мистера Гревилла уже покушались…

Джастина повернулась к Юдоре:

– Вы, наверное, так боялись за него! И вот теперь случилось это… Но письма… это же просто пустая угроза! Когда хотят чего-то добиться, запугать…

Девушка снова взглянула на Питта:

– Вы, конечно, должны узнать, кто их рассылал. И, очень возможно, что его убили те же самые люди, которые покушались прежде.

После этого она повернулась к Пирсу:

– Скажи, а что именно тогда произошло?

– Кто-то мчался во весь опор в повозке и пытался заставить его съехать с дороги, – рассказал юноша. – Меня тогда не было, я был в Кембридже, а мама – в Лондоне. – Он нежно обнял Джастину, не отрывая взгляда от ее лица. – Я могу надеяться, что с тобой все будет в порядке, если я поеду с мистером Питтом?

Мисс Беринг улыбнулась в ответ:

– Ну, конечно же, все будет в порядке. И я позабочусь о твоей маме. Наверное, учитывая все остальные сложности и заботы, бедная миссис Рэдли не станет возражать против любой помощи, которую мы в силах ей оказать. – Тень улыбки и, возможно, сочувствия скользнула в ее взгляде. – Я слышала кое-что о том, почему возникли трения между Мойнихэнами и супругами Макгинли, но сделаю вид, что ничего не знаю. Наверное, только так и можно пережить этот день, который покажется мне длинным, как неделя.

– Но теперь-то они, наверное, забудут о своих разногласиях? – удивился Пирс. – Ведь если мистер Рэдли продолжит переговоры, то здесь, в Эшворд-холле, может быть решено будущее Ирландии. Да после того, что у нас здесь произошло, кто сможет думать и волноваться о чем-то еще?

Джастина улыбнулась и тронула пальцем его щеку:

– Дорогой мой, мы вполне способны беспокоиться о наших личных делах и неприятностях, даже если вокруг нас рушится целый мир. Наверное, в таких случаях просто легче думать о частностях. Не сомневаюсь, что и в день Страшного суда кто-нибудь будет торговаться из-за нескольких пенсов, покупая ленту, или сокрушаться, что забыл погасить свечу. Представление, что миру настал конец, слишком грандиозно для нашего мелкого ума.

Затем она взглянула на Томаса:

– Не беспокойтесь о нас, мистер Питт, мы как-нибудь сумеем пережить этот день.

Суперинтендант вдруг подумал, что эта юная леди нравится ему гораздо больше, чем он ожидал. Ее никак нельзя было назвать обыкновенной девушкой. Что же, удивился он про себя, могло так привлечь ее в Пирсе? Гревилл-младший казался таким юнцом по сравнению с ней, столь уравновешенной и глядящей на мир с такой иронией… Впрочем, подумал полицейский, несправедливо делать такие выводы о людях, будучи едва знакомым с ними. Ведь он пока еще знал и молодого человека, и его невесту очень поверхностно.

Питт поблагодарил Юдору и откланялся, условившись встретиться с Пирсом через пятнадцать минут в конюшне.

Погода, когда они тронулись со двора на двух превосходных лошадях, была холодной, но вместе с тем приятной. Сначала всадники проехали через приусадебный парк, затем по краю вспаханного поля и, наконец, направились к дороге, которая шла через небольшой лесок. Уже несколько лет Томас не садился на лошадь, но разве можно забыть ощущение близости к чему-то благородному, сильному и первозданному? Поскрипывание кожаного седла, запах лошадиного пота, ритм движения – все было ему так знакомо! Хотя он и знал, что завтра все тело словно одеревенеет, а суставы будут болеть. Суперинтендант лет десять не упражнял мускулы в верховой езде, и теперь мог представить едкие комментарии Телмана и тщательно подавляемую улыбку Джека.

На быстром галопе говорить было невозможно, но когда седокам пришлось перейти на шаг, двигаясь между деревьями, разговор между ними завязался самым естественным образом. Пирс ездил верхом хорошо, с элегантностью и сноровкой человека, который привычен к седлу и любит лошадей.

– Вы будете заниматься практикой в городе? – спросил Томас, как из желания хоть что-то сказать, так и из интереса.

– О нет, – быстро ответил будущий врач, подняв глаза к обнаженным ветвям над головой. – Я очень не люблю Лондон. И уверен, что Джастина тоже предпочитает загородную жизнь.

– Наверное, смерть вашего отца нарушит ваши планы?

Теперь они ехали совсем медленно по змеящейся тропинке. Пирс немного вырвался вперед. Они преодолели небольшую речку, и лошади стали взбираться на противоположный берег, а из-под копыт посыпался в воду мелкий гравий. Ветер шелестел опавшими листьями, и где-то далеко слева залаяла собака.

– Я об этом не подумал, – честно ответил Гревилл. – Мама ведь, конечно, останется жить в Оукфилд-хауз. Это совсем не то, что Эшворд-холл, у нас нет обширных земель и ферм с арендаторами. Я ей не понадоблюсь, и мы с Джастиной найдем где-нибудь пристанище; наверное, недалеко от Кембриджа. Но с финансовой точки зрения мое положение, полагаю, теперь улучшится.

– И вам, наверное, не надо будет заниматься медицинской практикой с целью заработка, – заметил Питт.

Пирс круто обернулся, чтобы взглянуть на него:

– Но я хочу ею заниматься. Знаю, отец желал, чтобы я выдвинул свою кандидатуру в парламент, но мне это совсем не нужно. Меня интересует только здоровье общества с медицинской точки зрения.

Лицо Гревилла внезапно зажглось огнем энтузиазма, а в глазах появился блеск, и он стал совсем не похож на того довольно пустоватого молодого человека, каким казался несколько мгновений назад.

– Меня особенно увлекают болезни, связанные с неправильным питанием, – продолжил он. – Вы хоть немного знаете о том, сколько детей в Англии болеет рахитом? В медицинских справочниках эту болезнь даже называют «английской»! А слышали вы о цинге? Ею болеют не только моряки. А куриная слепота? Мы вот-вот научимся лечить эти и другие болезни, но пока никак не получается.

– А вы действительно не хотите пройти в парламент? – сухо спросил Питт, стараясь не отставать, так как они уже ехали в открытом поле.

Но его спутник был абсолютно серьезен:

– Можно ли изменить закон, пока он не будет достаточно обоснован доказательствами его необходимости? Сначала вы завоевываете внимание и доверие слушателей, затем – их понимание, и только после этого, наконец, – поддержку. И лишь потом наступает момент голосования и легализации вашего предложения. Так оно в парламенте, но так и в жизни. Только я хочу работать с людьми, которые нуждаются в помощи, а не спорить с политиками и вырабатывать компромиссы.

Томас слез с лошади и открыл боковую калитку в изгороди, придержав ее, пока Пирс проводил обеих лошадей, а затем закрыл и снова вскочил в седло, на этот раз уже элегантнее, чем в первый.

– Мои слова, наверное, звучат очень высокопарно, – заметил юноша уже тише. – Я знаю, что во многих случаях жизни компромиссы необходимы, но не умею их достигать. Вот мой отец владел этим искусством блестяще. Он мог обаять людей и уговорить их на очень многое. И если кому-нибудь удалось бы разрешить ирландскую проблему, так это именно ему. У него была сила и власть… и почти совершенная неуязвимость. Он не питал страха перед людьми, как почти все мы. Он всегда знал, как нужно поступать в той или иной ситуации, как далеко можно зайти в уступках и чем за это придется платить. И никогда не менял решений…

Суперинтендант размышлял над услышанным, пока они легким галопом скакали по весьма протяженному пастбищу. Да, он тоже замечал в Гревилле-старшем чувство уверенности в своих силах, хладнокровную твердость человека, который видит цель и никогда не сворачивает с пути. Это свойство было необходимо в избранной им профессии, хотя его и нельзя было назвать особенно привлекательным. Пирс не говорил этого прямо, но подразумевал, без сомнения, именно это. В его словах об отце не было теплоты и звучало очень мало грусти.

Как и говорил Пирс, Оукфилд-хауз был значительно меньшей, чем Эшворд-холл, но все же очень красивой усадьбой. Подъезжая с западной стороны, можно было предположить, что в доме не меньше десяти-двенадцати спален, а на дворе помещалась конюшня с множеством стойл и другие подсобные постройки. Это был загородный дом человека со вкусом, занимающего солидное общественное положение, а также довольно состоятельного.

Они оставили лошадей на попечение грума и вошли в дом через боковую дверь. Питт уже чувствовал значительную тяжесть и тянущую боль в суставах. Значит, завтра он будет жаловаться на ломоту во всем теле.

В холл вышел дворецкий. Вид у него был встревоженный, волосы взлохмачены.

– Мастер Пирс! Мы вас не ожидали. Мистер и миссис Гревилл в отъезде. Но, конечно… – Тут он заметил Томаса, и выражение лица у него стало холоднее и сдержаннее. – Доброе утро, сэр. К вашим услугам, сэр!

– Тергуд, – тихо ответил младший Гревилл, подойдя к дворецкому и взяв его за локоть. – Мне очень жаль, но произошла трагедия. Моего отца убили. С мамой сейчас дядя Падрэг, но было необходимо, чтобы я сюда приехал с мистером Питтом. – Он указал на полицейского, все еще поддерживая покачнувшегося домоправителя. – Мы должны просмотреть папины бумаги и отыскать письма с угрозами, которые он недавно получил. Если вам известно что-нибудь, что может быть полезным, то, пожалуйста, расскажите.

– Убит? – Тергуд был потрясен. Его напускной официальный тон сразу же исчез, и он, казалось, мигом постарел.

– Да, боюсь, что это именно так, – продолжал Пирс. – Но, пожалуйста, скажите всем слугам, что перемен не предвидится и они могут работать, как прежде. Рассказывать обо всем не надо – еще ни о чем не сообщали в газетах, и мы не известили родственников.

Томас хотел было попросить Тергуда вообще никому не рассказывать о случившемся, но понял, что это невозможно. Дворецкий не сможет скрыть свое потрясение от посторонних глаз. Другие слуги вытянут из него новость против его воли. В доме уже чувствовалась атмосфера трагедии и страха.

– Может быть, вы сумеете приготовить нам горячий тодди, – продолжал молодой человек. – Мы долго ехали верхом… А где-нибудь около часа подайте ланч в библиотеку. Немного холодного мяса или пирога – все равно, что у вас сейчас есть.

– Да, сэр. Я очень сожалею о случившемся, сэр. Уверен, что и все остальные из домашнего штата выразили бы вам свое сочувствие, – запинаясь, ответил Тергуд. – А когда нам ожидать домой хозяйку, сэр? И, разумеется, надо будет… приготовиться…

– Я еще ничего не знаю. К сожалению. – Пирс нахмурился. – Вы понимаете, Тергуд, что в данный момент это государственная тайна? Думаю, что домоправительнице вы можете об этом рассказать, но больше никому. Отнеситесь к этому как к сугубо семейному неприятному событию… – Он взглянул на Питта с несколько кривой усмешкой. – Ну, как если бы вы узнали о чем-то постыдном и никому бы не стали ни о чем рассказывать из соображения приличий.

Тергуд явно ничего не понял, но решил не рассуждать об услышанном, и на его лице выразилось повиновение.

Когда он засеменил прочь, Пирс повел суперинтенданта в библиотеку, в углу которой стоял большой письменный стол его отца. Было холодно, но в камине лежала приготовленная растопка. Гревилл наклонился и разжег огонь, обойдясь без помощи слуг. Убедившись, что пламя как следует разгорелось, он выпрямился и достал ключи от ящиков стола.

В первом находились личные счета, и Питт быстро проглядел их, не надеясь найти что-нибудь, представляющее интерес. Это были счета от портных, рубашечных швей, квитанции заказов на две пары очень дорогих сапог, пару ониксовых запонок, веер из резной слоновой кости, отделанный кружевом, эмалевую коробочку для пилюль с женским портретом на крышке и три флакона с лавандовой водой. Дата на чеке указывала, что все эти вещи были приобретены в текущем месяце. Создавалось впечатление, что Гревилл был очень щедрым мужем, и Томас удивился. Он не заметил в его поведении и разговоре признаков подобного свойства. Юдоре предстоит ощутить особую горечь, узнав об этом после смерти супруга. В личной жизни этот человек оказался гораздо более чувствительным и эмоциональным, чем тот, кого она знала как общественного деятеля и политика.

Полицейский застыл на месте, держа бумаги в руке и оглядывая хорошо меблированную библиотеку с полками вдоль стен и несколькими прекрасными картинами и рисунками, по большей части изображающими пейзажи Африки. Здесь были акварели, запечатлевшие столовые горы и бескрайние небеса над вельдами. Книги на полках представляли собой главным образом многотомные собрания сочинений в кожаных переплетах, но в одном из шкафов стояли, по всей видимости, разрозненные произведения, и до них легко было дотянуться рукой, сидя в кресле. Томас решил, что просмотрит эти книги, если останется время. Гревилл-старший внезапно показался Питту более интересным как личность, и он почувствовал острый укол жалости при мысли, что погибший был не лишен богатой внутренней жизни и, очевидно, был способен на глубокие чувства.

Пирс просматривал ящики с другой стороны стола. Достав несколько писем и проглядев их, юноша выпрямился.

– Здесь есть и те самые, – сказал он мрачно, протягивая их суперинтенданту, – некоторые содержат угрозы… – Чуть помолчав, он добавил, несколько удивленно: – Есть два анонимных – и одно, очевидно, о политике.

Гревилл-младший неуверенно посмотрел на Томаса, дважды порываясь что-то сказать и каждый раз осекаясь, и в конце концов просто передал ему письма.

Питт стал читать первое. Оно было написано печатными буквами, и смысл его был чрезвычайно прост:

НЕ ПРЕДАВАЙ ИРЛАНДИЮ, ИЛИ ПОЖАЛЕЕШЬ. МЫ ОТВОЮЕМ НАШУ СВОБОДУ. НА ЭТОТ РАЗ НИКАКОЙ АНГЛИЧАНИН НЕ ЗАСТАВИТ НАС ОТСТУПИТЬ. УБИТЬ ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЕГКО. ПОМНИ ОБ ЭТОМ.

Неудивительно, что это письмо не содержало ни подписи, ни даты.

Второе послание было совсем иным. Почерк у того, кто его писал, был твердым, разборчивым, а в конце была проставлена дата и указан обратный адрес:

Уважаемый Гревилл,

Мне в высшей степени неприятно обращаться к джентльмену по нижеследующему делу, но Ваше поведение не оставляет мне выбора. Знаки внимания, которые Вы оказываете моей жене, должны прекратиться немедленно.

Я не собираюсь пускаться в подробности. Вы и сами знаете, в чем преступили черту, и объяснений с моей стороны не требуется.

Если Вы увидитесь с ней в иной, нежели это обусловлено светскими приличиями, обстановке, то есть не в обществе других людей, я предприму необходимые шаги, чтобы начать бракоразводный процесс, и буду преследовать Вас по суду как прелюбодея. Думаю, мне не нужно объяснять, что это будет означать для Вашей карьеры.

Я пишу это письмо с вполне серьезными намерениями. Из-за ее поведения при встречах с Вами я потерял к ней всякое уважение, и хотя у меня нет желания обязательно разрушить ее жизнь и погубить ее репутацию, я сделаю это, не желая, чтобы меня и далее предавали подобным же образом.

С наиболее возможной откровенностью,

Ваш

Джералд Истервуд

Питт взглянул на Пирса. Образ Эйнсли Гревилла, всего несколько минут назад нарисованный его воображением, пошатнулся.

– Вы знакомы с некой миссис Истервуд? – тихо спросил он юношу.

– Да, по крайней мере, знаю ее репутацию. Боюсь, она не слишком… не так хороша, как, возможно, хотел бы думать мистер Истервуд.

– Он был другом вашего отца?

– Истервуд? Нет. Вряд ли можно сказать, что они принадлежали к одному и тому же кругу. Отец, – молодой человек заколебался, – был хорошим другом тем, кто ему нравился, или тем, кого он считал ровней. Я не могу представить, что он вступил бы в связь с женой человека, хорошо ему знакомого. Я хочу сказать… друга. К своим друзьям он всегда относился с большой лояльностью.

Пирс, очевидно, хотел снова повторить только что сказанное, но вовремя сдержался, поняв, что и так весьма отчетливо подчеркнул свою мысль.

Томас прочитал следующее письмо. Оно тоже содержало политическую угрозу и очень живо рисовало будущее Ирландии, но автор, казалось, явно склонялся в пользу протестантского приоритета в стране и сохранения земельных владений англо-ирландских лендлордов. В письме также содержались угрозы расправы, если Эйнсли предаст общие интересы.

Следующее послание снова было личным и подписанным.

Мой дорогой Гревилл,

Никогда не смогу выразить тебе всю глубину моей благодарности за щедрость, которую ты проявил ко мне в этом деле. Если бы не ты, меня постиг бы крах, возможно, заслуженный, но теперь благодаря твоему вмешательству я смогу возродиться к новой жизни и вести себя в будущем с большей осмотрительностью.

Вечный твой должник,

твой смиренный и благодарный друг

Лэнгли Осборн

– А его вы знаете? – спросил Питт.

– Нет, – ответил Пирс, явно недоумевая.

Было еще три письма. Одно – с ирландской угрозой, но такое сбивчивое, что смысл его был почти не понятен, кроме лишь коряво сформулированной идеи свободы. Недвусмысленна была угроза в высшей степени красочной гибели, в связи с чем упоминалось о старинном предании о двух влюбленных, преданных англичанином. Другое письмо, очень длинное, было написано довольно близким и давним другом министра. В нем автор рассуждал о социальном верховенстве и классовой лояльности, об общих воспоминаниях и интересах, а также говорилось о глубокой и безусловной личной приязни и доверии. Томасу инстинктивно сразу не понравился автор письма, некий Малькольм Эндерс, и после этого он уже не мог относиться с прежним участием и к самому Гревиллу-старшему.

Последнее письмо осталось нераспечатанным, хотя штамп на марке свидетельствовал, что оно было послано почти две недели назад. Наверное, для Эйнсли это письмо не представляло интереса. Вероятно, он узнал почерк и даже не побеспокоился прочитать послание. А может быть, получил это письмо, когда камин не горел и его нельзя было сжечь, а бросить конверт в мусорную корзину, где его нашли бы любопытная горничная или лакей, умеющие читать, министр не хотел.

Полицейский осторожно вскрыл конверт. Это было любовное письмо от женщины, подписавшейся именем Мэри-Джейн. В нем говорилось об интимных отношениях, прекращенных по инициативе Гревилла, вдруг и без каких-либо объяснений, кроме лишь одного – что она, Мэри-Джейн, ему наскучила. Письмо дышало грубостью, вызвавшей у Питта чувство отвращения. Оно было требовательным, и в нем не ощущалось никакой нежности. Любила ли Эйнсли эта женщина или нет, но, как мог догадываться Томас, она использовала его в определенном отношении.

Суперинтендант вернул письма Пирсу.

– Теперь я понимаю, почему он, возможно, не слишком серьезно воспринимал угрозы, – деловито пояснил он. – Они могли исходить от любого встречного – и от католика-националиста, и от протестанта-юниониста. Письма никак не могут нам помочь. Впрочем, возьмем их с собой.

– Только угрожающие? – поспешно спросил молодой человек.

– Да, разумеется. Остальные заприте в ящике. Позже вы сможете их уничтожить, если мы не обнаружим никакой их связи со случившимся.

– Они и не могут ее иметь, – ответил Пирс, держа письма в руке. – В них нет ничего политического. Это просто некрасивая интрижка… ну, две. Но с обеими покончено… было… до трагедии. Вы не можете их просто-напросто сжечь и никому о них не рассказывать? Моей матери и так тяжело, даже сейчас, когда она не знает об этих связях.

– Заприте их опять в стол, – распорядился Питт, – и держите ключи у себя. Когда с делом будет покончено, вы приедете сюда, снова все разберете и уничтожите те, что лучше не предавать огласке. А теперь позвольте мне проглядеть содержимое оставшихся ящиков.

Появился дворецкий с расстроенным лицом и подал им две кружки с горячим тодди. Казалось, он готов был спросить, не увенчались ли их поиски успехом, но передумал и удалился.

Томас и Пирс обыскали всю библиотеку, но больше не нашли ничего интересного. Книги и документы, конечно, проливали больший свет на личность Гревилла. Он, по всей вероятности, был человеком острого ума, очень образованным и с обширными интересами. Среди бумаг министра обнаружился черновик его рукописи о древнеримской медицине, и Питт с большим удовольствием взял бы ее почитать, но у него не было для этого никакого предлога. На беглый взгляд, работа была написана очень живо и увлекательно. На полках же стояли книги на самые разнообразные темы: от каталога тосканской живописи раннего Возрождения до справочника по птицам Северной Америки.

Интересно, подумал суперинтендант, а учтены ли в библиотеке симпатии и вкусы Юдоры, делил ли он с ней какие-то свои пристрастия – или же их умственные интересы существовали раздельно, как это характерно для некоторых браков? Для очень многих супружеских пар общее – это дом, дети, общественная жизнь, социальное положение и экономические условия быта. Миры воображения, опыты сердца и интеллекта у мужа и жены часто существовали раздельно. Даже их духовные искания обычно не пересекались.

Так сильно ли Юдора горюет о покойном? Было ли у нее истинное представление о реальности их семейной жизни, или же она видела только то, что желала видеть? Так поступали многие, как бы выстраивая заслон между собою и ранящей действительностью, чтобы иметь возможность более или менее спокойно существовать. И осуждать ее, если это так, полицейский не мог.

Потом им с Гревиллом-младшим принесли в библиотеку ланч, и они сели есть у горящего огня, обмениваясь редкими замечаниями. За последние два часа Пирс узнал о жизни своего отца больше, чем за предыдущие десять лет, и это новое знание несколько искажало прежнее представление молодого человека о нем. Чрезвычайно многое в жизни Эйнсли было достойно восхищения, но не меньше было и такого, за что он заслуживал только презрения. Слишком много обнаружилось того, что ранит чувства и осложняет горечь утраты, которая не исчерпывалась лишь ощущением внезапно охватившего одиночества.

Питт все больше помалкивал. После ланча он вышел, чтобы отыскать того кучера, который вез Гревилла, когда их чуть не опрокинул мчавшийся экипаж. Надо было его как следует расспросить о том происшествии на дороге. Это была непритворная и очень серьезная попытка убийства.

Суперинтендант обнаружил кучера в конюшне – тот чистил упряжь. Запах кожи и особого, «конского» мыла воскресил в памяти Томаса юные годы, и он вспомнил усадьбу, где его отец служил егерем и где сам он вырос. Он снова словно стал мальчишкой, хрумкающим зимние яблоки и тихо сидящим в уголке, прислушиваясь к рассказам грумов и кучеров о повадках лошадей и собак и сплетничающих о разных разностях. Питт вновь мог представить, как бежит ужинать в свой коттедж, а потом ложится спать в своей крошечной комнатке на чердаке под самыми стропилами. А позднее, после того как его отец якобы совершил какой-то скверный поступок, и еще позже, когда шум и ярость несправедливой кары умолкли, юный Том переселился в большой дом, потому что сэр Артур решил позаботиться о нем и его матери.

А теперь он вскоре вернется верхом на лошади в такую же большую усадьбу, Эшворд-холл, и ляжет спать рядом с Шарлоттой в одной из спален, предназначенных для почетных гостей, в большую деревянную, с балдахином на четырех столбиках кровать с ее вышитым тонким постельным бельем, с горящим камином… Ему не придется окатывать себя ледяной водой из шланга – вместо этого он позвонит, и слуга принесет несколько кувшинов с кипятком, которого хватит и на ванну, если у него появится желание ее принять. А утром он оденется в отдельной гардеробной и спустится к обильному завтраку, где сможет съесть столько, сколько захочет, выбирая из полудюжины блюд. При этом он станет пользоваться серебряными ножами и вилками, и к его услугам будет настоящая льняная салфетка. За стол рядом с ним усядутся люди, для которых это знакомый, обычный образ жизни. Никакого другого они никогда не знали.

После завтрака ему не надо будет, как когда-то, идти в школьный класс, чтобы учиться вместе с Мэтью Десмондом, что милостиво разрешил отец последнего, а потом – исполнять многочисленные мелкие поручения под надзором кого-то из старших слуг. Теперь у него другое ответственное поручение – разрешить загадку убийства члена Кабинета министров, человека, которому он должен был обеспечить безопасность… но не смог выполнить эту задачу.

Томас прислонился к стене конюшни. Его сапоги увязали в соломе, от которой так знакомо пахло, и он слушал, как в дальних стойлах удовлетворенно переминались с ноги на ногу всем довольные лошади.

Он уже познакомился с кучером и сказал ему о смерти Гревилла. Сначала суперинтендант колебался, не стоит ли утаить это от него, но потом решил иначе: ведь верный слуга, считая, что хозяин жив, вряд ли станет рассказывать постороннему человеку что-нибудь существенное.

– Пожалуйста, опишите мне тот случай, когда вас насильно заставили съехать с дороги, – попросил суперинтендант.

Кучер стал сбивчиво рассказывать, а его загорелые руки в это время неутомимо чистили упряжь, мыли ее, терли и полировали. Он ограничился пересказом только главного, точь-в-точь как это сделал сам Гревилл. Возница также запомнил, какие были глаза у человека, правившего другим экипажем.

– По-моему, сумасшедшие, – сказал он, покачивая головой, – вытаращенные.

– Светлые или темные? – уточнил Томас.

– Светлые, как проточная вода. Никогда еще не видел таких глаз, да и лица такого – тоже. И никогда больше не увижу, надо надеяться!

– И вы не видели прежде тех лошадей и не пытались узнать, чьи они?

– Нет, – кучер опустил взгляд на упряжь, – нет, особенно и не пытались. А если бы постарались тогда разузнать – то, может, мистер Гревилл сейчас живой был… Сумасшедшие они, эти ирландцы. Ну, может, и не все такие. Девушка Кэтлин была хорошая, мне нравилась. Очень я жалел, когда она уволилась.

– Кто такая?

Может быть, это было и неважно, однако полицейский посчитал, что должен разузнать все, что касалось Эйнсли и его окружения.

– Кэтлин О’Брайен. Она в горничных здесь служила. Немного похожа на нашу Долл, только черная как ночь, а глаза синие, ирландские.

– Она была из Ирландии?

– Да, точно! А голос такой мягкий, словно масло топленое, и пела просто чудесно.

– И как давно все это было?

– Да с полгода. – Лицо у возницы омрачилось, плечи напряглись.

– А почему она уволилась? – спросил суперинтендант.

Питт не мог не подумать, что у девушки, возможно, были родственники – например, братья – или даже, может быть, возлюбленный из неистовых ирландских националистов.

– Кэтлин ничего плохого не сделала, – сказал кучер, не отрывая глаз от работы, – а если вы думаете, что она в чем виновата, то ошибаетесь.

– Но почему же она ушла? – тихо повторил Томас. – Обиделась на что-нибудь? По какой причине?

– Мне об этом нечего рассуждать, мистер Питт.

– Вы и в Лондон возили мистера Гревилла, не только по окрестностям?

– Да, я много раз ездил в Лондон. Здесь не остается ни одного хорошего экипажа, когда хозяин и хозяйка оба в Лондоне. Конечно, Джон тоже может неплохо править. Еще немного бы ему подучиться…

– Так, значит, это вы возили мистера Гревилла в Лондон?

– Ну да, уже сказано, что я.

– Вы знаете, кто такая миссис Истервуд?

Ответа на этот вопрос не последовало, но слов и не требовалось. За них все сказало колебание слуги и то, как он вдруг согнулся над работой, а пальцы его замерли на кожаной упряжи, а потом снова задвигались, глубоко впиваясь в кожу, да так сильно, что на них побелели суставы.

– Что, таких, как миссис Истервуд, было немало? – тихо добавил суперинтендант.

И опять ответом ему было молчание.

– Я понимаю ваше чувство преданности хозяину, – сказал Питт, – и восхищаюсь им… независимо от того, кому вы преданы, мистеру Гревиллу или его вдове.

Кучер вздрогнул.

– Но он убит, его ударили по голове, и он утонул в ванне, – продолжал Томас. – И пробыл в ней всю ночь, пока Долл не нашла его там. Он был голым, и лицо ушло под воду…

Его собеседник вздернул голову. Глаза у него сощурились и стали сердитыми:

– Вам незачем мне все это рассказывать! Это приличным-то людям и знать не полагается…

– А они и не знают. – Питт приблизился и подал вознице чистую тряпку. – Но я собираюсь узнать, кто это сделал. Виноват в этом не кто-то один неизвестный, потому что человека, который правил лошадьми, со светлыми выпученными глазами, в Эшворд-холле нет. Кстати, и в Лондоне был убит еще один хороший, приличный человек, семейный… Все это дело рук тех же самых людей. Я хочу притянуть их всех к ответу, и сделаю это. И если мне для этого нужно будет знать некоторые грязные подробности о женщинах вроде миссис Истервуд и еще что-либо такое о мистере Гревилле, о чем публике знать не нужно, я узнаю это обязательно.

– Да, сэр, – проворчал кучер.

Ему страшно не хотелось говорить, но выбора не было. Он обеими руками вцепился в упряжь и сгорбился еще больше.

– Так были другие дамы вроде миссис Истервуд? – требовательно спросил полицейский.

– Да, несколько. – Кучер поглядел на Питта и глубоко вздохнул. – Все больше по лондонской дороге, – добавил он. – Но никогда чтобы с женой друга-приятеля. У друзей он ничего не брал. Только с теми, кто желал…

Затем он вдруг осекся.

– А это не считается, – закончил Томас и вдруг вспомнил о письме Мальколма Эндерса.

– Ну, таких, что не считаются, таких не было, мистер Питт, – сказал возница.

– Даже шлюх?

Кучер покраснел.

– Нечего вам женщин шлюхами называть, мистер Питт. Мне все равно, кто вы сами есть, но не желаю я вас слушать, и точка.

– И таких девушек, как Кэтлин О’Брайен? Которые с любым мужчиной могут, только бы получить какую-нибудь выгоду и… – Суперинтендант вдруг остановился, увидев, как яростно вспыхнули глаза слуги – в них даже мелькнула боль. Да, он зашел слишком далеко.

– Извините, – сказал Томас совершенно искренне.

Мысленно он теперь представлял себе всю историю. Одна из десятков вариаций на старую тему. Хорошенькая горничная, хозяин, который привык брать все, что ему заблагорассудится, и не считает слуг такими же людьми, как он сам, умеющими нежно любить, обладающими чувством собственного достоинства и страдающими, если их оскорбляют. Эйнсли, видимо, даже и помыслить об этом был не способен.

– Но она была не такая! – вызверился кучер. – Не можете вы так о ней говорить!

– Я хотел только, чтобы вы все рассказали откровенно и честно, – ответил Питт. – Так что же случилось с Кэтлин?

Его собеседник все еще злился. Томас вспомнил другого такого же конюха, слугу в поместье, где он вырос, молчаливого, преданного, честного до безрассудства, но бесконечно терпеливого с животными и детьми.

– Ее уволили за воровство, – ответил возница ворчливо, – но на самом деле это потому, что она никому не разрешала тронуть ее.

Питт почувствовал облегчение. Он так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони.

– И она вернулась в Ирландию? – спросил он.

– Не знаю. Мы отдали ей все, что могли, – я, кухарка и мистер Уилер.

– Это хорошо. Но вы все еще уважаете мистера Гревилла?

– Нет, сэр, но я уважаю хозяйку. И не хотел, чтобы она обо всем этом знала. Есть такие леди, что знают все про мужей и живут спокойно. А есть такие, что не могут так-то. И я вот думаю, что она не смогла бы. Нет в ней ничего такого жесткого, как некоторые говорят, практичного… Вы ведь не скажете ей, нет?

– Я ничего не скажу ей, если не буду вынужден, – пообещал Питт с сожалением, потому что знал, какой суровой бывает необходимость рассказывать обо всем в подобных случаях. Как бы ему хотелось заверить кучера, что его хозяйка не услышит ничего оскорбительного для ее самолюбия!

Уже начинало смеркаться, когда они ехали обратно. Осенним вечером свет убывал быстро, и Томас очень радовался, что ему не приходится прокладывать путь через живые изгороди и рощицы в одиночку. Ветер почти стих, но с каждой минутой становилось все холоднее, и ледяной воздух уже сильно пощипывал кончик носа. Под копытами лошади потрескивали сучья, и ее дыхание вырывалось белеющими в темноте облачками.

Через полтора часа езды они увидели огни Эшворд-холла и подъехали к конюшням, чтобы спешиться. В прежние времена Питту всегда собственноручно приходилось расседлывать лошадь, прогуливать ее, вытирать насухо, кормить и поить, а иногда заботиться и о лошади Мэтью. Поэтому теперь он почувствовал себя отставленным за ненадобностью, когда ему пришлось передать лошадь на чужое попечение и просто удалиться. Этот эпизод еще раз напомнил ему, как далеко он ушел от той обстановки, в которой родился.

Пирс, молодой и ловкий, сейчас, правда, страдающий от душевной боли, соскочил с коня небрежно и ни о чем не заботясь, как обычно человек снимает пиджак у себя дома.

Суперинтендант вошел следом за ним в дом через боковое крыльцо и стал вытирать подошвы сапог о железную узорчатую решетку.

В доме было тепло – даже в просторном холле, который, казалось, заключил его, промерзшего в осенней темноте, в дружеские объятия. Встретивший их лакей проявил большую предупредительность.

– Что-нибудь принести вам, сэр? – спросил он и этим немало удивил Питта. Суперинтендант на мгновение забыл, что в этом доме он специально приглашенный гость, а Пирс – всего лишь второстепенный, да к тому же и молодой.

– Что-нибудь горячее? Стакан виски? Или вина с пряностями? – предложил слуга.

– Благодарю, какой-нибудь горячий напиток был бы очень кстати, – кивнул Томас. – А мистер Рэдли уже закончил совещание?

– Нет, сэр. Но осмелюсь предположить, что дела идут лучше, чем ожидалось.

Затем лакей взглянул на младшего Гревилла:

– Позвольте и вам принести чего-нибудь горячего, сэр?

– Да, спасибо. – Пирс поглядел на Питта. Он не успел узнать, о чем тот намерен рассказать другим. Юноша, правда, уже просил его быть сдержанным на словах, но и понятия не имел, что суперинтенданту рассказал кучер. – Я пройду наверх, посмотреть, как там мисс Беринг, – сказал он и повернулся к лакею: – Она у моей матери, вы не знаете?

– Да, сэр, в синем будуаре.

– Спасибо.

Бросив на Томаса еще один мимолетный взгляд, юноша взбежал по лестнице и исчез за поворотом.

– Мне тоже подайте напиток наверх, – распорядился Питт. – И, наверное, мне надо будет ванну принять перед обедом…

– Да, сэр. Я сейчас принесу воды для вас, сэр.

Томас улыбнулся:

– Спасибо. Да, пожалуйста, постарайтесь.

Воду ему принес Телман. Сделал он это неумело и не переставая фыркал от возмущения. Единственным объяснением, почему инспектор не расплескал воду по дороге, могло служить то, что ему тогда пришлось бы и лужу вытирать самому. И, уж разумеется, он просто ликовал при мысли, что завтра у его шефа от долгой и тяжелой дороги верхом все тело одеревенеет, а ноги-руки будет сильно ломить.

– Я много узнал, – сказал ему Томас обычным, неофициальным тоном, снимая галстук и укладывая его на столик в ванной. Он начал расстегивать рубашку и встал за ширму, загораживающую ванну от сквозняков.

– О чем? – ворчливо осведомился Телман.

Продолжая раздеваться, Питт рассказал ему о миссис Истервуд и подобных ей женщинах, о Кэтлин О’Брайен и вообще обо всем, что сообщил ему кучер – а также о чем тот умолчал, – и об увольнении горничной-ирландки.

Инспектор прислонился к столу с мраморным верхом для кувшинов, флаконов с солями и нескольких мыльниц с мылом, глубоко засунув руки в карманы. Лицо его было мрачным.

– По всей видимости, кое-каких врагов министр себе нажил, – сказал он задумчиво, – однако девушки, с которыми дурно обошлись, обычно не возвращаются обратно и не убивают своих бывших хозяев.

Он чуть отодвинулся, чтобы не видеть начальника или ванну из-за ширмы, и продолжил рассуждать:

– Если бы они это делали, то половина английской аристократии отправилась бы на тот свет.

– И тогда быстро был бы положен конец подобным издевательствам, – ответил суперинтендант и вздрогнул, вступив в горячую воду.

Это было замечательно! До этого момента Томас и не подозревал о том, как замерз и как задеревенело все его тело, как сильно он устал. А также о том, что он уже давно не занимался делом, требующим таких длительных физических усилий. И Питт с наслаждением погрузился в дымящуюся, ароматную пену.

– Сомневаюсь, что это имеет к нашему делу хоть какое-то отношение, – продолжил он уже более серьезно, – но все же мы должны учитывать возможность, что у Кэтлин О’Брайен могли быть родственники-националисты, может быть, даже фении, и она с большой готовностью поставляла им разную информацию. Лишь Господь ведает, но мне кажется, повод к этому у нее был.

– А это имеет значение? – Телман снял крышку с банки с солями, с любопытством понюхал ее содержимое и поморщился: ему не нравились подобные приметы изнеженности. – Его убил кто-то живущий сейчас в этом доме. И это не разъяренный муж Кэтлин О’Брайен. Это кто-то из знакомых Гревилла. Как бы то ни было, мы знаем, кто они и откуда.

Питту не оставалось ничего, кроме как снова поговорить с Юдорой. Одевшись и так и не встретившись с Шарлоттой, которая помогала Эмили развлекать Кезию и Айону, он направился в гостиную миссис Гревилл и постучал в дверь.

Ему открыла Джастина, в глазах которой вспыхнула искра надежды. Девушка пытливо вгляделась в лицо суперинтенданта, но не поняла, что оно выражает – разве только увидела, как ему не по себе. Пирса в комнате не было. Наверное, он все еще принимал ванну или переодевался к обеду.

– Войдите, мистер Питт. – Мисс Беринг распахнула дверь и отступила назад, пропуская суперинтенданта. Теперь на ней было темно-сиреневое платье, и она казалась в нем совсем тоненькой, почти хрупкой, хотя осанка ее была исполнена силы и грации, как у танцовщицы. Легко было понять, почему эта юная леди очаровала Пирса, – она была очень красива, и ее красота странно, по контрасту, подчеркивалась удивительной формой ее носа. Томас не мог бы решить, красив этот нос, или безобразен, или же он просто совершенно не подходит к этому очаровательному лицу.

За спиной девушки в большом кресле у камина сидела Юдора. Она близко придвинулась к огню, словно ей было холодно, хотя в комнате было достаточно тепло. В лице у нее не было ни кровинки. Оно было каким-то бесцветным, и это впечатление не умалял даже яркий цвет ее волос. Миссис Гревилл сдержанно посмотрела на Питта, не выразив ни малейшего интереса, как будто все, что он мог сказать, заранее представлялось ей скучным и давно известным.

Джастина закрыла за ним дверь. Томас вошел и без приглашения сел в кресло напротив Юдоры. Об этой беседе он думал всю долгую, холодную дорогу обратно в Эшворд-холл, но так и не решил, что должен сказать этой даме, причинив ей как можно меньшую боль. Точнее, он так и не придумал, как скрыть от нее побольше сведений, способных ранить ее чувства. Конечно, часть информации, так или иначе, все равно станет ей известна, но лучше сделать это в частной беседе и так, чтобы она узнала об этом первой.

Чем больше суперинтендант смотрел на ее лицо, освещенное огнем камина, на его нежные контуры, на прекрасные глаза и губы, тем больше он презирал Гревилла за измены этой женщине. Полицейский знал, что судит чересчур сурово. Ведь он и понятия не имел, какова она была в близких отношениях: может быть, холодна и придирчива, а возможно, была жестока и презрительна. Или она всегда держалась слишком отчужденно… И все же Томас презирал Эйнсли, потому что и его ум, и инстинкт говорили о другом.

– Миссис Гревилл, я прочитал все письма и документы в кабинете мистера Гревилла, а также расспросил кучера о дорожном инциденте, – рассказал он. – Я теперь понимаю, почему мистер Гревилл не показал нам писем. Они несущественны – содержат только общие угрозы и анонимны. Их мог прислать кто угодно.

– Так вы ничего не нашли? – Голос Юдоры прозвучал как-то странно: словно она сама не знала, надо ли ей радоваться услышанному или, наоборот, опасаться.

– Я ничего не нашел именно в этих письмах, – поправил ее суперинтендант, – но были и другие, а кроме того, я кое о чем узнал из разговоров со слугами.

– Да? – удивилась миссис Гревилл. – Он не упоминал еще о каких-либо угрозах. Может быть, не хотел меня беспокоить…

Джастина подошла к горящему камину.

– Уверена, что не хотел. Он не желал, наверное, чтобы вы опасались за него, и избавлял вас от ненужных страхов.

Юдора улыбнулась ей. Было очевидно, что несчастье сблизило этих двух женщин. Мисс Беринг, правда, едва знала Гревилла, но, как видно, она могла быть чуткой даже по отношению к чужой потере.

– Вы помните горничную по имени Кэтлин О’Брайен? – спросил Питт.

Юдора на мгновение задумалась:

– Да, да. Очень красивая девушка; ирландка, конечно… – Внезапно она нахмурилась. – Но вы не думаете, что она имела какое-то отношение к фениям? Не так ли? Она была с юга, но казалась девушкой очень мягкой, ни в малейшей степени… И, наверное, это абсурд, считать, что слуги думают о политике? Вы говорите, что она могла передавать информацию о нас кому-то другому? – Ее лицо выражало крайнее недоверие.

– Может быть, у нее были братья или возлюбленный, – предположила Джастина.

Однако у Юдоры по-прежнему был сомневающийся вид.

– Но наезд на экипаж произошел спустя довольно долгое время после того, как она ушла от нас. И она не могла сообщить никому ничего такого, чего бы злоумышленники сами не узнали, только наблюдая за конюшенным двором. Я бы, мистер Питт, не стала возлагать вину на Кэтлин О’Брайен, не имея очень веских на то доказательств. И, уж конечно, ее не было здесь в этот, последний уикенд. Я видела горничных мисс Мойнихэн и миссис Макгинли. Они совсем не похожи на Кэтлин.

– А почему она уволилась с вашей службы, миссис Гревилл? – спросил Томас.

Юдора заколебалась, и по ее глазам, когда она заговорила, он понял, что она лжет.

– По каким-то семейным обстоятельствам. Она опять уехала в Ирландию.

– Зачем вы это говорите? – покачал головой суперинтендант.

Миссис Гревилл взглянула на него широко раскрывшимися, несчастными глазами.

– Ведь на самом деле ее обвинили в воровстве, – сказал он, поправляя собеседницу.

Мисс Беринг замерла на месте, но лицо ее было непроницаемо.

– Я не верю, что она действительно была повинна в этом, – ответила Юдора, избегая встречаться с Питтом взглядом. – Думаю, произошло недоразумение. И я хотела…

Она осеклась и замолчала.

Она все знала? И это ее задело? Есть ли необходимость уязвлять ее еще глубже, развенчивая образ мужа в ее памяти? Томас этого совсем не хотел бы. Миссис Гревилл уже казалась такой убитой и несчастной, такой легко ранимой… Но, может быть, все это не имело для нее очень большого значения?

Джастина подошла к Юдоре и взглянула Питту прямо в лицо.

– Но вы, конечно же, не думаете, что эта горничная имеет хоть какое-то отношение к убийству? – спокойно осведомилась она. – Даже если девушка вернулась в Ирландию и симпатизировала националистическим идеям, даже если рассказывала, что была служанкой в Оукфилд-хауз, все равно она не могла рассказать ничего существенного. Мистер Гревилл был убит в этом доме. К тому же тот неизвестный, совершивший наезд, не был женщиной.

Она смотрела на Томаса в упор и с высокомерным видом.

– Да, совершенно верно, – согласился он.

Теперь инцидент с Кэтлин ему тоже казался незначительным.

– Миссис Гревилл, – сменил он тему, – вы знакомы с миссис Истервуд?

– Да, поверхностно, – ответила Юдора, но выражение ее лица противоречило осторожности тона. Она или знала, или подозревала о связи мужа с этой женщиной, и наверняка знала о ее репутации.

Возможно, чувствуя, что мать ее любимого немного нервничает, мисс Беринг слегка пододвинулась к ней и положила руку на спинку ее кресла, словно желая ее защитить.

– Неужели все эти люди, которые могут дать сведения о поступках мистера Гревилла, действительно что-то знают, мистер Питт? – спросила она; тон ее вопроса был вежлив, но в нем звучало предупреждение. – Неужели вы думаете, что знакомство с этими людьми выведет вас на того обитателя этого дома, который совершил убийство? Или на убийцу того несчастного, в Лондоне? Все, что вам рассказывали, и, очевидно, не по своей воле, вряд ли поможет; ведь те люди даже не понимали тогда, с кем говорят.

Она едва заметно улыбнулась, а затем продолжила:

– Убийца не проникал извне, как вы уже установили с помощью мистера Телмана, опросившего всех слуг. Это политическое убийство, потому что мистер Гревилл стоял на позиции заключения мира и сумел усадить враждующие стороны за стол переговоров. Но одна из них желает мира только на своих условиях или же будет продолжать насильственные действия.

– Я это знаю, мисс Беринг, – согласился Томас.

Он мог понять и даже одобрял желание девушки защитить Юдору от всяких дальнейших неприятностей. Очевидно, Джастина уже догадалась, что в личной жизни мистера Гревилла было нечто такое, о чем Юдоре было бы неприятно узнать. Питт и сам хотел бы оградить миссис Гревилл от самого неприятного.

Однако сейчас у него возникла новая и очень некрасивая мысль, и он никак не мог от нее отделаться. Если Юдора знала о связях мужа с миссис Истервуд и ей подобными и подозревала истинные причины того, что случилось с Кэтлин О’Брайен, то у нее были веские причины ненавидеть его. Возможно, и ее брат, Падрэг Дойл, знал обо всем. Не мог ли он воспринять измены Гревилла Юдоре как еще одно доказательство предательства Ирландии со стороны Англии? Не могли ли эти измены стать поводом для личной мести под прикрытием политических мотивов? Стать частью политического акта возмездия? Известно, что никто не пробирался в Эшворд-холл извне. Так, может быть, Дойл не просто был орудием в руках фениев, а стал убийцей по собственному желанию? Томасу он поначалу показался наименее подозрительным, но именно потому, что был родственником пострадавшим. А вот теперь, похоже, все не так просто…

– Миссис Гревилл, – сказал Питт очень тихо и мягко, – письма, которые мы нашли, и показания слуг, которые им пришлось дать, во многом поневоле свидетельствуют о том, что у мистера Гревилла были тесные, интимные отношения с несколькими другими женщинами. Я не стану посвящать вас в подробности, если только вы сами этого не захотите, но, к сожалению, полученные нами свидетельства нельзя интерпретировать ни в каком ином смысле. Извините.

Тонкая, изящная фигурка Джастины сжалась, словно полицейский ударил Юдору. Она с негодованием и отвращением устремила на него взгляд своих прекрасных, широко распахнутых глаз.

Миссис Гревилл, очень бледная, заговорила с трудом, очень стараясь, чтобы ее голос не дрогнул, но в глазах у нее отражалась не столько боль, сколько страх.

– У людей бывает много слабостей, мистер Питт, – медленно произнесла она, – особенно у людей могущественных, занимающих высокое положение. Им гораздо чаще приходится встречаться с искушением, и им необходимо доставлять себе небольшое удовольствие, чтобы на время забыть о бремени обязательств. Подобные связи коротки и не имеют значения. И умная женщина очень скоро научается их не замечать. Эйнсли никогда не ставил меня из-за этих связей в затруднительное положение. Он был очень скрытен и скромен. Никогда не флиртовал с моими приятельницами. Не каждой женщине так везет.

– А Кэтлин О’Брайен? – Томас ненавидел самого себя из-за того, что ему снова приходилось напоминать о ней.

– Но ведь она была горничной, как вы сказали! – презрительно оборвала его мисс Беринг. – Вы, разумеется, не будете утверждать, мистер Питт, что мистер Гревилл, человек такого высокого положения и с высокоразвитым чувством собственного достоинства, мог настолько унизиться, чтобы флиртовать с прислугой? Это просто оскорбительно.

Юдора повернулась и взглянула на нее:

– Спасибо за поддержку, дорогая. Вы оказываете мне в эти дни чрезвычайно большую помощь. Но, может быть, вам сейчас лучше уйти и побыть с Пирсом? Он там, наверное, потрясен всем случившимся. Я сама бы к нему сейчас пошла, но уверена, что он предпочел бы ваше общество… – У ее рта появилась мимолетная скорбная морщинка, и она тихо добавила: – Пойдите, удостоверьтесь, что он как следует поел после долгой верховой поездки.

Джастина вежливо восприняла желание удалить ее и оставила полицейского наедине с миссис Гревилл.

А та еще ближе подвинулась к огню. Хотя в комнате стояла уже почти удушливая жара, Юдора все еще никак не могла согреться. Желтый отсвет огня упал на ее лицо, на поразительно нежную линию ее подбородка, бросил на ее щеки тень от ресниц.

Питт почувствовал себя грубым животным, но выбора у него не было. Он заставил себя вспомнить мертвое лицо Гревилла под водой в ванне, унизительный вид и позу его мертвого тела, вопли Долл… А также труп Денби в лондонском переулке.

– Кэтлин О’Брайен действительно была воровкой, миссис Гревилл? – спросил он.

– Нет, не думаю, – прошептала его собеседница.

– Она была уволена за то, что не пожелала удовлетворить интимные желания вашего мужа?

– Да, это могло быть… одной из причин. Но у нее еще был… трудный характер.

Больше из миссис Гревилл ничего невозможно было вытянуть. Суперинтендант видел это по тому, как она самолюбиво выпрямилась и как ее тело под мягкими складками темного платья застыло в неподвижности. В ее фигуре, осанке и каштановом цвете волос было много общего с Шарлоттой, только вот Юдора была намного ранимее.

– Ваш брат, мистер Дойл, знал о вкусах и слабостях вашего мужа? – продолжил Томас.

– Я ему никогда ничего не рассказывала. – Ответ на этот вопрос последовал мгновенно. В женщине заговорила гордость, но это в то же время была и попытка избежать дальнейших расспросов. – Такие вещи не обсуждаются. Это было бы неудобно… И вообще, это можно было бы уже назвать предательством.

Голос ее звучал осуждающе и хрипло, словно она вот-вот расплачется.

Питт вспомнил обо всем, что ей пришлось пережить за несколько последних дней, о том напряжении, в котором жил Гревилл, пытавшийся разрешить почти неразрешимую задачу, о страхе Юдоры за жизнь мужа, о реальной опасности, подстерегавшей его, и о том, что она прекрасно об этом знала. А потом приехал Пирс и объявил о своей помолвке, что было для нее новостью, так как он, очевидно, не нашел возможности сообщить родителям о своей великой любви раньше, не говоря уже о том, чтобы посоветоваться с ними. А через день убили ее мужа. И вот теперь Томас понуждает эту женщину осознать, что вся ее жизнь была основана на обмане, омрачена грязными связями ее супруга, предательством ее чувств, домашнего очага, всех самых высших ценностей ее жизни. Она должна была сейчас невыносимо страдать.

Однако Юдора сидела у огня с бесстрастным лицом и говорила тихо и вежливо. Женщина другого социального положения сейчас бы рыдала, кричала, оскорбляла память покойного мужа и проклинала его за жестокое обращение с нею. Суперинтенданту совершенно не хотелось причинять ей новую боль, но ведь вполне вероятно, что это Падрэг Дойл убил Гревилла… Обращение Эйнсли с Юдорой освободило бы Дойла от всех родственных ограничений, которые в иных обстоятельствах удержали бы его занесенную руку. Он был ирландцем, католиком, он был сторонником отделения Ирландии, – но Гревилл, очевидно, верил ему больше, чем кому-либо из других мужчин. Они, конечно, легко могли поссориться, однако министр и помыслить не мог, что тот способен на убийство. Поэтому он совершенно безбоязненно сидел в ванне до самого последнего момента, когда уже поздно было звать на помощь.

– Ваш брат навещал вас в Оукфилд-хауз? – спросил Томас.

– Нет, он уже несколько лет к нам не приезжал, – отозвалась Юдора, не глядя на полицейского.

– А в Лондоне?

– Иногда. Но у нас в Лондоне гостили очень многие. Мой муж занимает… занимал очень важную должность.

– Вы ездите время от времени в Ирландию?

Женщина заколебалась.

– Да. Ирландия была моей родиной. Я езжу туда от случая к случаю.

Дальше одолевать ее вопросами смысла не было. Все, о чем хотел спросить суперинтендант, она хорошо знала, понимала и не стала бы на это отвечать.

– Сожалею, что пришлось говорить с вами обо всем этом. Хотел бы я иметь возможность просто-напросто сжечь эти письма, – вздохнул Томас.

– Понимаю. По крайней мере, мне кажется, что я понимаю. – Миссис Гревилл подняла глаза на полицейского: – Мистер Питт, скажите, Пирс тоже их прочитал?

– Да… но его не было, когда я опрашивал слуг. Он ничего не знает о Кэтлин О’Брайен и о других женщинах, в Лондоне.

– Не будете ли вы так добры рассказать моему сыну лишь то, что ему необходимо знать? Эйнсли приходился ему отцом…

– Разумеется. У меня нет ни малейшего желания портить репутацию мистера Гревилла в чьих-либо глазах и менее всего – в глазах членов его семьи.

Юдора улыбнулась:

– Знаю. Не завидую вашей доле, мистер Питт. Ваша работа иногда доставляет сильнейшие огорчения.

– Потому что приходится причинять боль другим, – сказал он мягко, – тем, кто уже и так достаточно настрадался.

Миссис Гревилл опять посмотрела на него, на этот раз чуть дольше, и снова повернулась к огню.

Питт извинился, вышел и спустился вниз. Надо было узнать, освободился ли Джек. Увидеться с Шарлоттой суперинтендант был еще не готов. Она была здесь на своем месте, так знала толк во всех делах и так быстро и ловко сновала по этому громадному дому с высокими потолками, богатой, изящной мебелью и незаметными слугами, исполняющими свои многочисленные обязанности… Томас же слишком хорошо помнил себя на месте такого слуги, чтобы не замечать их и принимать их хлопоты как нечто само собой разумеющееся. И в душе он знал, что никогда не станет в таких домах своим. Для высшего общества он всегда останется посторонним.