Рэтбоун послал Монку письмо с сообщением о времени своего приезда, не упомянув, правда, что тем же поездом привезут и Эстер. Поэтому, когда пасмурным утром они прибыли на Веверлейский вокзал в Эдинбурге, он ожидал увидеть детектива на перроне. В глубине его души даже теплилась слабая надежда на какие-нибудь добрые вести, способные придать делу новый оборот. Времени оставалось трагически мало, а он все еще располагал лишь намеками на возможные мотивы совершения преступления другими людьми. Любой опытный обвинитель отвергнет их как злостную клевету, продиктованную отчаянием. Клевета это или нет, но прибегать к столь слабым аргументам и в самом деле можно было только от отчаяния. Рэтбоун вышел с чемоданом на платформу и направился к выходу с вокзала, не обращая внимания на толкающихся вокруг людей.
Предстоящая встреча с шотландским адвокатом Джеймсом Аргайлом не слишком его обнадеживала. Это был человек с блестящей репутацией. Даже в Лондоне его имя произносили с восторгом. Можно было представить себе, сколько платит ему Калландра! Но он был не особенно склонен прислушиваться к советам Оливера, и тот не мог бы с уверенностью сказать, действительно ли Аргайл считает Эстер невиновной или его просто привлекло дело, заметное если не из-за обвиняемой, то из-за личности жертвы. Сам он – житель Эдинбурга и наверняка знает Фэррелайнов, хотя бы понаслышке. Будет ли он вести защиту достаточно настойчиво? В какой мере искренним будет его стремление выиграть процесс?
– Рэтбоун! Рэтбоун, куда же вы, черт возьми?!
Адвокат обернулся и лицом к лицу столкнулся с Монком, безупречно одетым, мрачным и рассерженным. Оливеру сразу стало ясно, что хороших вестей ждать не приходится.
– Повидать мистера Джеймса Аргайла, – бросил он. – Похоже, в нем – наша единственная надежда. Если только вы не обнаружили чего-то такого, о чем мне еще не сообщали? – добавил он, вскинув брови.
В его тоне звучал откровенный сарказм. Сыщик без всяких слов не хуже его самого понял, что ни у кого из них нет ни малейшего представления о том, на чем строить защиту, что оба охвачены одинаковым отчаянием и паника в равной мере сжимает им сердце. Каждый из них испытывал острое желание уязвить другого, обвинив именно его в неудаче, и за этим скрывался все тот же страх.
Люди на перроне засуетились, толкаясь и вытягивая шеи, но смотрели они не вперед, как можно было бы ожидать, а в дальний конец платформы – туда, где стоял вагон поездной охраны.
– О боже! – с тоской проговорил Рэтбоун.
– В чем дело? – спросил Уильям, заметно по-бледнев.
– Эстер…
– Что? Где она?
– В вагоне охраны. Ее привезли этим поездом.
Казалось, детектив готов был его ударить.
– Таков обычный способ перевозки, – процедил сквозь зубы Оливер. – Вам бы следовало это знать. Пошли. Нечего глазеть вместе с толпой. Ей мы все равно не поможем.
Монк мешкал, не в силах уйти. Крики и улюлюканье усилились. Адвокат бросил взгляд в сторону выхода, но потом, терзаясь от нерешительности, обернулся туда, где толпился народ.
– Убийцу привезли на суд! – завопил мальчишка-газетчик. – Читайте все об этом в свежем номере! Вот, сэр, не желаете ли? Всего пенни, сэр…
К зевакам приближался констебль, оттесняя толпу, чтобы освободить дорогу:
– Ну-ка, ну-ка! Занимайтесь своими делами. Не на что тут смотреть. Ну, привезли несчастную женщину на суд. Обо всем в газетах прочтете. Попрошу дорогу! Проходите, дайте дорогу!
Рэтбоун, опомнившись, повернулся и двинулся к выходу.
– Когда начинается суд? – Уильям проталкивался следом сквозь плотную массу суетящихся вокруг пассажиров.
– Наглец! – завопил какой-то пожилой мужчина, но ни сыщик, ни адвокат не слушали его. – Поосторожнее, сэр! Куда только смотрит полиция! Никакого порядка!..
– На чем вы собираетесь строить защиту? – спросил Монк, когда они наконец выбрались наружу. – Нам сюда, – указал он в сторону Принсес-стрит.
– Не я, – с горечью отозвался его спутник. – Теперь это забота Аргайла.
Монк знал, по какой причине Оливер не мог участвовать в процессе, но это не уменьшило его тревоги.
– Господи, неужели Эстер нечего сказать?! – спросил он, когда они торопливо выскочили на Принсес-стрит, едва не сбив с ног миловидную женщину с ре-бенком.
– Извините, – бросил ей Рэтбоун. – Полагаю, практически нечего. Я с Аргайлом еще не встречался, а лишь обменялся письмами по поводу некоторых формальностей. Не знаю, верит ли он в ее невиновность.
– Но это же немыслимо! – взорвался Уильям, оборачиваясь к нему. – Вы хотите сказать, что не удосужились узнать, верит ли Эстер нанятый вами для ее защиты адвокат?! – С дергающимся от ярости лицом он схватил собеседника за лацканы.
Тот с неожиданной силой оттолкнул Монка:
– Я его не нанимал, невежа вы этакий! Его наняла леди Калландра Дэвьет. Разумеется, уверенность в невиновности – вещь неплохая, но в нашем безвыходном положении это роскошь, рассчитывать на которую не приходится. Начать хотя бы с того, что здесь, в Эдинбурге, такого человека можно и вовсе не найти.
Детектив, собиравшийся было продолжить упреки, умолк, осознав его правоту. Рэтбоун поправил воротник.
– Что же вы стоите? – кисло проговорил Уильям. – Пошли к этому Аргайлу, посмотрим, на что он годен.
– Нечего было попусту поднимать шум, – с горечью отозвался Оливер и, смерив взглядом уже пройденное ими расстояние, двинулся дальше. Он знал, что его местный коллега живет как раз на Принсес-стрит, и ему советовали добираться от вокзала пешком. – Если у вас нет никаких идей насчет того, кто же убил Мэри Фэррелайн, скажите, по крайней мере, кто и почему мог это сделать. Надеюсь, вы нашли хоть что-нибудь с тех пор, как послали мне последнее письмо. Прошло уже три дня.
Сыщик шагал с ним рядом, бледный, с каменным лицом. Помолчав немного, он раздраженно произнес:
– Я снова прошел по аптекам. Мне так и не удалось выяснить, где Эстер или кто-то другой могли достать дигиталис…
– Об этом вы писали.
– Здесь, в Эдинбурге, несколько месяцев назад уже был случай отравления дигиталисом. Он привлек известное внимание. Это могло навести убийцу на мысль.
Адвокат встрепенулся:
– Любопытно. Не бог весть что, но вы правы – это могло подсказать ему идею. Что еще?
– Важнее всего для нас ведение счетных книг. У Кеннета Фэррелайна есть любовница…
– Ничего странного, – сухо отозвался Рэтбоун. – Это еще не преступление. Что из того?
С трудом сдержавшись, Монк стал рассказывать дальше:
– Это дорогое удовольствие, а он ведет счета фирмы. Старый Гектор Фэррелайн уверяет, что в книгах есть подчистки…
Теперь Оливер круто обернулся:
– Господи, почему же вы не сказали мне об этом раньше?!
– Потому что они были сделаны уже довольно давно, и Мэри об этом знала.
Юрист чертыхнулся.
– Очень помогает, – саркастически заметил его спутник.
Рэтбоун ответил ему выразительным взглядом, и Монк продолжил на ходу:
– В этом деле самое уязвимое место – вопрос о времени. У Эстер не было возможности купить дигиталис здесь, в Эдинбурге, или, по крайней мере, почти не было. И увидеть жемчужную брошь до того, как они сели в поезд, она тоже не могла. Совершить убийство она могла лишь при условии, что привезла дигиталис с собой из Лондона, а это – абсурд.
– Конечно, абсурд, – сквозь зубы процедил Оливер. – Но мне доводилось видеть, как человек попадал на виселицу при столь же скудных доказательствах его вины – если вызывал сильную ненависть публики. Поймите же это наконец!
Уильям резко повернулся к нему:
– В таком случае разве не ваша задача – переломить это отношение? – Это было требование, а не вопрос. – За то вам и платят. Заставьте их увидеть в Эстер героиню, женщину, которая пожертвовала семьей и благополучием ради заботы о слабых и униженных. Заставьте их представить ее в Скутари, ночи напролет с фонарем в руке обходящей ряды раненых, утирая им пот со лба, утешая умирающих, вознося за них молитвы. Делайте что угодно, но пусть они воочию увидят, как она под пулями и гранатами, не думая о себе, добиралась по полю к раненым! Расскажите, как, вернувшись домой, она боролась с медицинским начальством за улучшение врачебной помощи и как, потеряв работу из-за своей принципиальности, была вынуждена сделаться частной сиделкой и переходить с места на место.
– Так вот какой вы представляете Эстер! – проговорил Рэтбоун, остановившись посреди улицы и глядя на детектива широко открытыми глазами, в которых пряталась улыбка.
– Разумеется, нет! – огрызнулся тот. – Это самоуверенная, упрямая женщина, всегда поступающая так, как ей заблагорассудится. Но сейчас дело не в этом! – При этих словах на его лице проступил легкий румянец, и у адвоката мелькнула мысль, что сыщик высказался откровеннее, чем намеревался, и что сам он, пожалуй, к своему удивлению, готов согласиться с такой характеристикой мисс Лэттерли.
– Но это не в моих силах! – с горечью произнес он. – Вы, похоже, забыли, что мы в Шотландии!
Монк злобно выругался, употребив слова, каких Оливеру прежде не приходилось слышать.
– Очень помогает, – отозвался он, в точности воспроизведя интонацию недавней реплики своего собеседника. – Но я сделаю все возможное, чтобы Аргайл извлек из этого максимум пользы. Кое-что я уже предпринял… – Он постарался, чтобы это прозвучало как бы между прочим и не слишком самоуверенно.
– Так поделитесь! – с сарказмом попросил его Уиль-ям. – Я не прочь услышать хоть что-нибудь толковое!
– Тогда придержите язык, и я расскажу вам. – Они снова двинулись вперед, и Рэтбоун зашагал быстрее. – Флоренс Найтингейл сама приедет на суд, чтобы выступить в качестве свидетеля.
– Великолепно!!! – Монк закричал так, что двое прохожих осуждающе покачали головами, решив, что он пьян. – Вы молодчина! Это…
– Благодарю. Итак, мы установили, что убить Мэри Фэррелайн имел возможность любой из домочадцев. А как насчет мотивов?
Воодушевление сыщика угасло:
– Я полагал, что обнаружил два возможных…
– Вы ничего мне не говорили!
– Они отпали в ходе расследования.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Жена Элестера – сумасбродная особа, по ночам отправляющаяся на свидания с субъектом подозрительного вида в рабочей одежде и с карманными часами.
Оливер остановился и с недоверием взглянул на своего спутника:
– А разве это не мотив?
Уильям фыркнул:
– Она строит летающую машину.
– Что, простите?
– Она строит большую машину, достаточно вместительную для пассажира, и, как она надеется, способную летать, – пояснил Монк. – В старом сарае, в районе трущоб. Она, конечно, эксцентрична…
– Эксцентрична? По-вашему, это так называется? Я бы сказал – безумна!
– Изобретатели по большей части – люди со странностями…
– Со странностями! Летающая машина! – Оливер скорчил гримасу. – Да ведь если это станет известно, ее попросту посадят под замок!
– Возможно, потому она и занимается этим тайно, по ночам, – согласился детектив и зашагал дальше. – Но судя по тому, что я слышал о Мэри Фэррелайн, ее бы эта затея увлекла. Она бы ее наверняка не выдала.
Адвокат промолчал.
– Теперь о младшей дочери Мэри – Айлиш, – продолжал Монк. – Она тоже тайно уходит по ночам, но одна. Я последовал за ней. – Он предпочел не упоминать о тех случаях, когда его старания заканчивались побоями, от которых он терял сознание. – Мне удалось выяснить, куда он ходит, – в Каугейт, в район, тоже застроенный трущобами.
– Надеюсь, на сей раз речь идет не об очередной фантастической машине? – сухо осведомился Рэтбоун.
– Нет, о вещи гораздо более простой… – отозвался Монк с интригующей интонацией. – Она ведет занятия в собственной школе для бедных, причем для взрослых.
Оливер нахмурился:
– Но почему по ночам? Ведь это – очень достойное дело!
– Очевидно, потому что днем ее ученики работают, – раздраженно бросил сыщик. – К тому же она заставляет своего зятя, который в нее влюблен, снабжать этих учеников книгами, отпечатанными в семейной фирме.
– Вы хотите сказать – красть для них книги? – Рэтбоун предпочел не заметить сарказма в его словах.
– Можно сказать и так. Но опять-таки я совершенно убежден, что, знай Мэри об этом, она от всей души поддержала бы их. А она, скорее всего, знала.
Юрист вскинул брови:
– И вы не удосужились выяснить это?
– Выяснить? У кого? – поинтересовался Монк. – Айлиш наверняка ответила бы утвердительно, даже если это и неправда… Единственный человек, которого стоило бы спросить, – это сама Мэри.
– Это все?
– Есть еще счетные книги компании.
– У нас нет оснований поднимать этот вопрос, – возразил Оливер. – По вашим словам, Гектор Фэррелайн почти постоянно пьян в стельку. Его пьяной болтовни, даже если он прав, недостаточно для того, чтобы требовать аудиторской проверки. Он в состоянии выступить свидетелем?
– Бог его знает.
Они остановились перед домом, в котором помещалась контора Джеймса Аргайла.
– Я иду с вами, – заявил детектив.
– Не уверен, что это… – начал было Рэтбоун, но Уилья-м, опередив его, уже вошел и начал подниматься по лестнице. Адвокату ничего не оставалось, как двинуться следом.
Контора была небольшой и далеко не столь внушительной, как ожидал Оливер, – три ее стены были заставлены ветхими книгами, а с четвертой стороны в маленьком очаге жарко пылал огонь. Комната была облицована изрядно поцарапанными панелями из дерева какой-то африканской породы.
Совсем иное впечатление производил ее хозяин. Он был высок, широкоплеч и мускулист, но внимание в первую очередь привлекало его лицо. В молодости он, видимо, был очень смуглым – того типа, который называют черными кельтами и для которого характерны светлые глаза и оливковый цвет кожи. Теперь остатки его волос поседели, а на изрезанном глубокими морщинами лице читались юмор и проницательность. Когда он улыбался, были видны великолепные зубы.
– Вы, должно быть, мистер Оливер Рэтбоун, – заговорил этот мужчина, глядя мимо Монка. Голос у него был глубокий, с откровенным акцентом, словно его владелец гордился, что он – шотландец. Он протянул коллеге руку. – Джеймс Аргайл, к вашим услугам, сэр. Насколько я понимаю, нам предстоит нелегкая схватка. Я получил ваше письмо с сообщением, что мисс Флоренс Найтингейл намерена приехать в Эдинбург, чтобы выступить в качестве свидетеля защиты. Прекрасно, прекрасно… – Оливер представил своего спутника, и Аргайл указал на одно из кожаных кресел. Уильям уселся в него, а Рэтбоун, не дожидаясь приглашения, расположился в другом кресле, после чего и хозяин занял свое место.
– Как прошло путешествие? – спросил он, глядя на Рэтбоуна.
– У нас нет времени на болтовню, – вмешался сыщик. – Единственное, чем мы располагаем в нашей борьбе, – это репутация мисс Лэттерли и поддержка мисс Найтингейл. Полагаю, вам известна ее роль в войне и то уважение, которым она пользуется? Если вы не знали об этом прежде, то знайте теперь.
– Я это знаю, мистер Монк, – отозвался Джеймс, откровенно забавляясь. – И понимаю, что это единственное, чем мы на данный момент располагаем. Насколько мне известно, вам до сих пор не удалось обнаружить ничего существенного в доме Фэррелайнов? Разумеется, мы обсудим значение косвенных данных и предположений, но вам следует знать, если вы не знали об этом прежде, что это семейство пользуется в Эдинбурге большим уважением. Миссис Мэри Фэррелайн была замечательной женщиной, а мистер Элестер занимает должность казначей-прокуратора, сходную с должностью вашего королевского прокурора.
Детектив уловил иронию в его голосе и был вынужден признать, что вполне заслужил ее.
– Вы хотите сказать, что недостаточно обосно-ванная атака только повредит нам? – уточнил он у Джеймса.
– Без всякого сомнения.
– Можем мы добиться аудиторской проверки счетных книг компании? – продолжил расспрашивать его Уильям.
– Сомневаюсь, если только у вас нет доказательств, что в них имеются подчистки и что они могут иметь отношение к убийству миссис Фэррелайн. Есть они у вас?
– Нет. Если не считать болтовни Гектора.
Лицо Аргайла стало серьезным:
– Расскажите мне о старом Гекторе подробнее, мистер Монк.
С мельчайшими подробностями и ни на что не отвлекаясь, сыщик повторил то, что говорил ему майор Фэррелайн.
Шотландский адвокат внимательно слушал.
– Вы вызовете его как свидетеля? – спросил Ульям, закончив свой рассказ.
– Что ж, думаю, что смогу, – задумчиво произнес Джеймс. – Если удастся сделать это без предупреж-дения.
– В таком случае он может оказаться настолько пьяным, что от него не будет никакого проку! – возразил Рэтбоун.
– А если я предупрежу семью, они могут заявить, что он так пьян, что вообще не держится на ногах! – объяснил Аргайл. – Нет, внезапность – наше единственное оружие. Не слишком надежное, должен признать, но другого у нас нет.
– Как вы собираетесь поступить? – спросил Оливер. – Докопаться до чего-то такого, что сделает необходимым его вызов в суд как бы случайно?
На подвижном лице его коллеги отразилось удовлетворение:
– Вот именно. Полагаю, вы разыскали и других крымских коллег мисс Лэттерли, согласных поддержать ее?
– Да. Доктора, который намерен весьма положительно отозваться о ней.
Сыщик нетерпеливо вскочил с кресла:
– Все это совершенно бесполезно, если мы не можем выдвинуть предположения, кто же на самом деле убил миссис Фэррелайн! Она не умерла от несчастного случая и не покончила с собой. Кто-то дал ей смертельную дозу, и кто-то подложил брошь в багаж Эстер, чтобы впутать ее в это дело. Вам не удастся внушить суду сомнений в виновности Эстер, пока вы не укажете на кого-то другого.
– Это я понимаю, мистер Монк, – спокойно отозвался Аргайл. – Тут у нас вся надежда на вас. Думаю, нам ясно, что речь идет о ком-то из членов семьи. По словам мистера Рэтбоуна, слуг вы безусловно исклю-чаете.
– Да, каждый из них постоянно находился на глазах у кого-нибудь из остальных, – подтвердил детектив. – И, что еще важнее, ни один из них не имел ни малейшей причины желать ей зла, – добавил он, резким движением засовывая руки в карманы. – Это один из членов семьи, но кто именно, я сейчас представляю не лучше, чем в день приезда. Пожалуй, я лишь убежден, что это не Айлиш. Думаю, наиболее подозрителен Кеннет. У него есть любовница, неприемлемая для семейства, и он ведет счета фирмы. К тому же он – один из самых слабых в семье. Если вы хоть что-то смыслите в своем деле, найдите способ привлечь его как свидетеля.
Хотя Оливера и покоробила грубость сыщика, по существу он был с ним согласен. Будь у него возможность, он бы загнал Кеннета в угол. Будь проклято это различие английских и шотландских законов! Чувство собственного бессилия было столь мучительным, что адвокат с трудом сдерживался, и потому не мог осуждать настойчивость Уильяма или его манеры.
Джеймс, откинувшись в кресле и сплетя пальцы рук, без гнева наблюдал за нервным детективом:
– Было бы неплохо, мистер Монк, если бы вы нашли причину, дающую мне право просмотреть эти счетные книги компании. Полагаю, молодой мистер Кеннет вполне мог кое-где подчистить их, чтобы иметь возможность содержать свою любовницу. Но заявлять об этом в Верховном суде Эдинбурга можно, только располагая кое-чем посерьезнее простого предположения.
– Найду, – мрачно пообещал сыщик.
Джеймс вскинул брови:
– Я имею в виду законную причину. Иначе это нам ничего не даст.
– Знаю! – процедил Монк сквозь зубы. – Все будет проделано как надо. Занимайтесь своим делом.
Рэтбоуна передернуло.
Еще раз бросив взгляд на Аргайла, Уильям молча распахнул дверь и вышел.
На протяжении всего путешествия от Лондона до Эдинбурга в вагоне охраны Эстер не сомкнула глаз, и все же оно было очень похоже на сон. Ощущение направления исчезло: это могла быть поездка как на север, так и на юг, только ножных грелок на этот раз не было. Девушка была прикована наручниками к надзирательнице, сидевшей в напряженном возбуждении, с каменным лицом. Каждый раз, закрывая глаза, мисс Лэттерли ждала, что, открыв их, увидит Мэри Фэррелайн и услышит ее мягкий горский выговор с характерной эдинбургской интонацией, ее жизнерадостные, полные юмора рассказы о прошлом.
Ее вывели из поезда последней, и к тому моменту, когда они с тюремщицей вышли на перрон, большинство пассажиров уже направлялись к выходу.
Их ждал полицейский конвой – четверо рослых констеблей с дубинками, беспокойно озиравшихся по сторонам.
– Пошли, Лэттерли! – прикрикнула надзирательница, дернув Эстер за скованные наручниками руки. – И чтоб ни шага в сторону!
– Удирать я не собираюсь! – презрительно отозвалась та.
Тюремщица бросила на нее гнусный взгляд, смысл которого стал ясен девушке лишь несколькими секундами позже. Только когда констебли окружили ее и в нескольких ярдах раздался гневный крик, она вдруг поняла: ее не стерегут, ее охраняют.
За первым воплем послышался второй, женский.
– Убийца! – заорал кто-то еще.
– На виселицу ее! – крикнул новый голос, и плотная масса тел нахлынула на констеблей, которые качнулись вперед, невольно едва не сбив Эстер с ног.
Ярдах в десяти поодаль мальчишка-газетчик выкрикивал что-то о суде.
– Сжечь ее! – отчетливо услышала медсестра. Голос вновь был женский, дрожащий от ярости. – Сжечь ведьму! На костер ее!!!
Мисс Лэттерли ощутила ледяной холод. Казалось, воздух был пропитан ненавистью. Это было какое-то безумие – беспричинное, бессмысленное, безжалостное… А ведь она еще не осуждена!
Булыжник, пролетев мимо ее щеки, ударился о дверь вагона.
– Ну-ка, ну-ка! – В голосе одного из констеблей слышалась растущая, едва сдерживаемая тревога. – Проходите! Нечего вам здесь делать. Проходите, или мне придется задержать вас за нарушение порядка. Подождите до суда. Повесить всегда успеется. Проходите…
– Да не пялься на них, дура! – надзирательница опять дернула Эстер так, что наручники вонзились ей в запястья.
– Пойдемте, мисс, не стоит здесь задерживаться, – чуть мягче проговорил самый рослый из констеблей. – Мы вас в обиду не дадим.
Торопливо и настойчиво пробиваясь сквозь по-прежнему теснящуюся вокруг, но теперь угрюмо молчащую толпу, они наконец добрались до выхода с перрона на улицу. В закрытой повозке Лэттерли подвезли к самой тюрьме, где ее встретили еще несколько надзирательниц с жесткими лицами и злыми глазами.
Не говоря ни слова, не отвечая ни на какие вопросы, с высоко поднятой головой, непроницаемая для окружающих, девушка молча прошла в камеру. Там она оставалась до тех пор, пока во второй половине дня ее не провели в другое небольшое помещение, где стоял лишь деревянный стол и два грубых деревянных стула.
Здесь уже находился высокий широкоплечий мужчина – на вид ему, судя по седым волосам и бороде и по морщинам вокруг рта, было лет под шестьдесят, но в нем была какая-то жизненная сила, казалось, наполнявшая комнату, даже когда он сидел неподвижно.
– Добрый день, мисс Лэттерли, – произнес он с учтивостью, о некоторой нарочитости которой свидетельствовал иронический огонек в его глазах. – Я – Джеймс Аргайл. Леди Калландра поручила мне представлять ваши интересы, поскольку мистер Рэтбоун не может выступать в шотландском суде.
– Здравствуйте, – отозвалась Эстер.
– Присядьте, пожалуйста, мисс Лэттерли. – Адвокат указал на деревянные стулья, и после того, как она села на один из них, расположился на другом. Он смотрел на нее с интересом и некоторым удивлением. Любопытно, какой он ее себе представлял, подумала девушка насмешливо. Должно быть, большой, ширококостной женщиной, обладающей достаточной физической силой, чтобы вытаскивать раненых с поля боя – вроде Ребекки Бокс, солдатской жены, которая, не обращая внимания на стрельбу, в одиночку ходила по полю между шеренгами и на собственных плечах выносила оттуда павших. Либо, возможно, ему рисовалась пьяница, или грязнуля, или невежественная женщина, не нашедшая себе другой работы, кроме как таскать помои и сматывать бинты.
У Эстер упало сердце, и она с трудом сдержалась, чтобы не выдать свои чувства или не расплакаться.
– Я уже разговаривал с мистером Рэтбоуном, – продолжал Аргайл.
Невероятным усилием его подзащитная справилась с собой и подняла на него спокойный взгляд.
– Он сообщил мне, что в вашу защиту намерена выступить мисс Найтингейл, – добавил Джеймс.
– О! – Сердце девушки забилось, и надежда внезапно вновь отозвалась в ее душе нелепой болью. Ей вдруг представилось возможным снова обрести все то, что было ей дорого и с потерей чего она уже смирилась, по крайней мере мысленно: людей, цвета, звуки, даже привычку думать о завтрашнем дне, строить планы на будущее. Она почувствовала, что дрожит, ее лежащие на столе руки затряслись, и, чтобы Аргайл ничего не заметил, ей пришлось сжать их с такой силой, что ногти вонзились в ладони. – Это хорошо…
– Это великолепно, – согласился юрист. – Но продемонстрировать достоинства вашей натуры будет недостаточно, если мы не сможем, кроме этого, показать, что кто-то другой имел и возможность, и причину убить миссис Фэррелайн. Однако при обсуждении этого вопроса с мистером Монком…
До чего нелепо, что при упоминании этого имени у сиделки стиснуло грудь и перехватило дыхание!
Словно ничего не заметив, Джеймс продолжал:
– …мы предположили, что мистер Кеннет Фэррелайн мог подделать счета фирмы, чтобы найти средства на содержание некоей особы, которую семейство, очевидно, сочло неприемлемой партией для него. Почему неприемлемой и насколько прочно он с ней связан – есть ли там ребенок или нет и чем она его удерживает, – нам еще предстоит узнать. Мне необходимо, чтобы мистер Монк немедленно все это выяснил. Если он столь искусен, как заверял меня мистер Рэтбоун, ему на это потребуется не больше двух дней. Хотя, должен признаться, я не понимаю, почему он не сделал этого до сих пор.
У Эстер подступил комок к горлу.
– Потому что, если вы не можете доказать, что он злоупотреблял средствами компании, тот факт, что он имеет любовницу, ничего не значит, – мрачно проговорила она. – Они есть у очень многих мужчин, особенно у молодых и благовоспитанных, не имеющих никаких иных пороков. По правде говоря, думаю, что это принято у большинства мужчин.
На лице Аргайла отразилось мимолетное удивление, а следом – явное одобрение ее прямоты и мужества, хотя он и не принадлежал к числу людей, чье одобрение легко заслужить.
– Вы правы, мисс Лэттерли, – согласился он с девушкой. – И доказать это предстоит мне. Требуется законное основание для проверки счетных книг компании, и чтобы найти его, я намерен вызвать Гектора Фэррелайна в качестве свидетеля. А сейчас нам с вами необходимо перебрать по порядку всех тех, кого мистер Гильфетер представит как свидетелей обвинения, и поговорить о том, каких показаний можно от них ожидать.
– Я готова.
Адвокат нахмурился:
– Мисс Лэттерли, вам приходилось бывать в уголовном суде? Вы держитесь так, словно неплохо знакомы с его процедурой. Ваше хладнокровие похвально, но сейчас не время вводить меня в заблуждение, даже из самолюбия.
Эстер слегка улыбнулась:
– Да, мистер Аргайл, я бывала там несколько раз, когда помогала мистеру Монку.
– Помогали мистеру Монку? – переспросил Джеймс. – Мне об этом не говорили!
– Не думаю, что это важно. – Сиделка скорчила легкую гримасу. – Вряд ли присяжные и публика сочтут это респектабельным, а тем более – смягчающим обстоятельством.
– Расскажите, – потребовал адвокат.
– Впервые я встретилась с мистером Монком, когда он расследовал убийство офицера крымской армии по имени Джослин Грей. Поскольку у мистера Грея были кое-какие финансовые проблемы с моим покойным отцом, я смогла оказать мистеру Монку некоторое содействие, – послушно начала объяснять Эстер, хотя голос ее немного дрожал. Даже странно, насколько дороги оказались для нее сейчас воспоминания о том времени. Их ссоры с Уильямом выглядели теперь случайными и едва ли не забавными эпизодами. Исчезли гнев и презрение, которые она испытывала к нему тогда.
– Продолжайте, – настойчиво попросил Аргайл. – Из ваших слов создается впечатление, что этот случай был не единственным.
– Так и есть. Мой опыт сиделки пригодился, когда мистер Монк расследовал обстоятельства, связанные со смертью дочери сэра Бэзила Мюидора, и понадобилось выяснить кое-что об этом человеке.
Джеймс вскинул брови:
– Чтобы помочь мистеру Монку? – В его голосе звучало откровенное изумление. – Не подозревал, что вы настолько ему преданы!
Краска бросилась в лицо Лэттерли.
– Дело не в преданности мистеру Монку! – резко возразила она. – Дело в стремлении к справедливости! Зато из преданности леди Калландре я выполнила ее поручение разобраться в ситуации, сложившейся в Королевском Общедоступном Госпитале, чтобы побольше узнать о смерти сестры Бэрримор. К тому же я была знакома с ней по Крыму и относилась к ней с большим уважением. А в расследовании смерти генерала Кэрлайена я принимала участие по просьбе его сестры, моей подруги. – Она говорила, глядя Аргайлу в глаза, словно призывала его оспорить справедливость ее слов.
Едва заметный румянец тронул его щеки, но в глазах пожилого адвоката играла улыбка:
– Понимаю. Значит, вы и в самом деле неплохо знакомы с порядком судебного расследования и с процедурой судопроизводства?
– Думаю, что да…
– Прекрасно. Простите, что вздумал поучать вас, мисс Лэттерли.
– Не за что, – любезно отозвалась девушка. – Давайте продолжим.
Весь следующий день с рассвета почти до полуночи Монк потратил на собирание сведений о Кеннете Фэррелайне и на составление записей о своих изысканиях для Джеймса Аргайла. В сущности, он считал эти поиски бессмысленными, но, коль скоро их от него потребовали, готов был их осуществить.
Для Рэтбоуна этот день оказался неудачным. Ему почти ничего не удалось сделать. Еще никогда он так не волновался за исход дела при полном бессилии повлиять на него. Снова и снова порывался он опять отправиться к Аргайлу и каждый раз, сознавая полную бесполезность подобного визита, с трудом воздерживался от него. Ситуация, когда он едва ли не бегал за другим адвокатом, причем в родной для того среде, уязвляла его гордость, и именно мысль о том, что Джеймс легко может заметить его переживания, в конечном счете остановила Оливера.
Он знал, что Калландра Дэвьет должна появиться в Эдинбурге к началу судебного процесса, открытие которого было назначено на следующее утро. Значит, ее прибытия следовало ожидать с сегодняшним поездом, если только она уже не приехала раньше его самого. К середине дня терпение адвоката иссякло, и, безо всякого аппетита поковыряв великолепный обед, он начал без толку мерить шагами комнату.
К вечеру он был измучен, но не в состоянии расслабиться и отдохнуть. И вот в дверь его комнаты постучали. Рэтбоун резко обернулся.
– Войдите! – крикнул он, бросаясь к дверям. Там стояла Калландра в сопровождении Генри Рэтбоуна, его отца. Оливер, конечно, рассказал ему обо всем еще до того, как тот смог прочитать об убийстве в газетах. Отец несколько раз встречался с Эстер и проникся к ней симпатией. Сейчас вид его высокой, слегка сутулой фигуры и аскетического лица, излучающего доброжелательность, подействовал на юриста странно успокаивающе и одновременно пробудил в нем ощущение поддержки и защиты, которых ему в данную минуту так не хватало.
– Простите меня, Оливер, – торопливо заговорила леди Дэвьет. – Я понимаю, что сейчас очень поздно и я, наверное, вам помешала, но у меня не было сил терпеть до утра. – Невольно улыбаясь, юрист отступил на шаг, чтобы впустить ее. Войдя следом, Генри Рэтбоун внимательно посмотрел сыну в лицо.
– Заходите, – пригласил обоих гостей Оливер, затворяя за ними дверь. Он чуть было не сказал, что они нисколько ему не помешали, но гордость не позволила ему в этом признаться. – Отец! Вот не ожидал… Хорошо, что ты приехал.
– Не говори чепухи! – тряхнул головой Генри. – Мог ли я не приехать? Как она?
– Я еще не виделся с ней после отъезда из Лондона, – ответил его сын. – Здесь, в Эдинбурге, я не ее поверенный. Теперь им может быть только Аргайл.
– Чем же вы занимаетесь? – спросила Калландра, слишком возбужденная, чтобы усидеть в кресле.
– Жду, – с горечью отозвался адвокат. – Нервничаю. Терзаюсь мыслями, не упустили ли мы чего-нибудь и нельзя ли сделать еще что-то.
Его гостья вздохнула, но промолчала.
Генри Рэтбоун сел и закинул ногу за ногу.
– Метаниями по комнате делу не поможешь, – сказал он сыну. – Давайте лучше рассуждать логически. Вы согласны со мной, что возможность случайного отравления или самоубийства Мэри Фэррелайн исключена? И не выходи из себя, Оливер. Необходимо установить фактическую сторону дела.
Юрист взглянул на отца, с трудом подавляя нетерпение. Он прекрасно понимал, что тот не меньше остальных встревожен и обеспокоен, что, быть может, он даже страдает. Но его раздражала способность Генри сдерживать свои чувства и сохранять ясность мысли, поскольку сам он был не в силах в такой мере владеть собой.
Леди Калландра присела в кресло напротив старшего Рэтбоуна, глядя на него с надеждой. Тот между тем продолжал:
– Как насчет слуг?
– Их проверил Монк, – ответил Оливер. – Это точно дело рук кого-то из членов семьи.
– Напомни мне, кто в нее входит, – потребовал его отец.
– Элестер, старший сын, казначей-прокуратор, его жена Дейрдра, занятая постройкой летающей машины…
Генри в легком недоумении поднял на сына голубые глаза, ожидая пояснения.
– Да, это достаточно эксцентрично, – согласился тот. – Однако Монк уверяет, что она совершенно безвредна.
Рэтбоун-старший поморщился.
– Старшая дочь Уна Макайвор, – продолжил перечислять адвокат, – ее муж Байярд, откровенно влюбленный в свою свояченицу, Айлиш, и ради нее ворующий у фирмы книги для ночных занятий в школе для бедных. Муж Айлиш – Квинлен Файф, благодаря женитьбе вошедший и в семью, и в дело. Он умен и бесцеремонен, но Монк не смог обнаружить причины, по которой он стал бы убивать свою тещу. Ну, и младший брат – Кеннет, который в данный момент вызывает у нас наибольший интерес.
– А та дочь, что живет в Лондоне? – спросил Генри.
– Она вне подозрений, – отрезал Оливер. – Ее и близко не было ни к Эдинбургу, ни к Мэри, ни к лекарству. Можно исключить и ее, и ее мужа.
– Почему Мэри отправилась навестить ее? – продолжал старший Рэтбоун, не обращая внимания на тон сына.
– Не знаю! Что-то, связанное с ее здоровьем. Она ждет первенца и очень встревожена. Вполне естественно, что ей захотелось повидать мать.
– Это все, что тебе известно?
– Вы полагаете, что это может оказаться важным? – вмешалась Калландра.
– Нет, конечно! – отмахнулся Рэтбоун-младший. Он по-прежнему стоял, опираясь на стол, и не желал присесть.
Генри пропустил его ответ мимо ушей.
– Вы не задумывались над тем, почему Мэри убили как раз в тот момент, не раньше и не позже? – поинтересовался он.
– Случайно, – пожал плечами его сын. – Появился шанс замести следы или еще почему-то. На мой взгляд, это очевидно.
– Возможно, – не слишком уверенно согласился Генри, кладя локти на ручки кресла и складывая пальцы домиком. – Но я вполне допускаю, что именно тогда что-то подтолкнуло преступников. Человека не убивают лишь потому, что подвернулась хорошая возможность.
Оливер выпрямился. В нем наконец шевельнулась интуиция.
– У тебя есть какие-то соображения? – посмотрел он отцу в глаза.
– Стоило бы выяснить, что произошло дня за три-четыре до отъезда миссис Фэррелайн в Лондон, – проговорил тот. – Бывает, что мечту об убийстве вынашивают много лет и совершают в благоприятный момент. Но его может подтолкнуть и какое-то недавнее событие.
– Разумеется, может, – согласился младший Рэтбоун, отходя от стола. – Спасибо, отец. Наконец-то у нас появилось новое направление для поисков! Если только Монк уже не проработал его и не счел тупиковым. Но он ничего об этом не говорил.
– Вы уверены, что не можете повидать Эстер? – быстро спросила леди Дэвьет.
– Уверен, – вздохнул адвокат. – Но я, конечно, буду на суде, и, возможно, там мне разрешат несколько минут свидания.
– Прошу вас… – Дама была очень бледна. Внезапно все те чувства, которые они с таким трудом заглушали деловой суетой, усилиями воли и разума, ворвались в тишину этой теплой чужой комнаты с безликой мебелью и запахом натертого пола.
Оливер перевел взгляд с Калландры на отца. Они вполне понимали друг друга. Их связывали общий страх, общие привязанности и общее ощущение утраты. Беспомощность их была столь очевидна, что слова оказались ненужными.
– Конечно, я скажу ей, – мягко проговорил юрист. – Но она все знает и так.
– Спасибо, – отозвалась Дэвьет.
Генри молча кивнул.
Утро в день суда было пронзительно-холодным и грозилось дождем. Оливер Рэтбоун быстро прошел от гостиницы, где он поселился, до Принсес-стрит, а затем, поднявшись к Замку и миновав Бэнк-стрит, резко свернул налево, к Хай-стрит. Почти тотчас он оказался перед огромным собором Святого Эгидия, отделявшим его от Парламентской площади, на противоположной стороне которой располагались здание Парламента, пустующее со времен заключения Унии, и Дворец юстиции.
Адвокат пересек площадь. Никто здесь не знал его в лицо. Рэтбоун прошел мимо продавцов газет, выкрикивавших не только сегодняшние новости, но оповещавших обо всех скандальных материалах ближайших выпусков: «Убийца Мэри Фэррелайн под судом! Все подробности этого дела! Спешите узнать то, что известно лишь немногим! Невероятные истории всего за один пенни!»
Оливер торопливо миновал их. Сколько раз прежде он слышал подобные выкрики! Но когда речь шла просто о его клиенте, это не было столь мучительно. Он всегда бывал готов к ним и пропускал мимо ушей. Когда же дело коснулось Эстер, оказалось, что они по-настоящему ранят.
Юрист поднялся по ступеням, и здесь, в толпе облаченных в черные мантии коллег, оставаясь незнакомцем. Ощущение было весьма необычным. Он привык к популярности, к проявлениям особого уважения, к вниманию со стороны молодежи, перешептывающейся о его прежних победах и мечтающей когда-нибудь сравняться с ним в известности.
Здесь же он был всего лишь одним из зрителей, пусть даже и тех, кому позволено сидеть в первых рядах и время от времени обмениваться замечаниями с защит-ником.
Оливер уже обратился с ходатайством и получил разрешение на краткое свидание с Эстер до начала заседания суда. Его продолжительность была точно оговорена. Он мог рассчитывать ровно на две минуты.
– Здравствуйте, мистер Рэтбоун, – чопорно поприветствовал его клерк. – Пройдите, пожалуйста, сюда, и я узнаю, можете ли вы переговорить с обвиняемой. – И, не дожидаясь согласия адвоката, он повернулся и направился по узкой крутой лестнице к камерам, где содержали узников до суда или сразу после его завершения, перед отправкой в места более длительного заключения.
В маленькой камере он увидел стоящую бледную мисс Лэттерли. На ней было все то же строгое серо-голубое платье, какое она обычно надевала для работы. Держалась девушка строго. Пережитое сказалось на ее здоровье. Полной она никогда не была, но теперь похудела еще больше. Плечи ее выглядели хрупкими и сгорбленными, а щеки и глаза запали. Рэтбоуну пришло в голову, что такой она, наверное, была в самые трудные дни войны: голодной, замерзшей, изнуренной работой, терзаемой страхом и жалостью…
На какую-то долю секунды в глазах обвиняемой вспыхнула надежда, и тут же ее лицо приняло прежнее выражение. Сейчас рассчитывать на избавление не приходилось, и ее огорчило, что посетитель мог заметить ее дурацкий порыв.
– Д-доброе утро, Оливер, – почти спокойно произнесла медсестра.
Сколько раз еще будет у него возможность разговаривать с ней наедине? А затем их могут разлучить навеки! Рэтбоуну так много нужно было сказать ей: как она дорога ему, как невыносимо для него потерять ее, какое место принадлежит ей в его жизни – место, которое никогда не займет никто другой. Он не мог бы дать своему чувству точного названия, но был уверен в его искренности и глубине.
– Доброе утро, – отозвался юрист. – Я виделся с мистером Аргайлом, и он произвел на меня прекрасное впечатление. Уверен, что он не посрамит своей репутации. Мы вполне можем положиться на него. – Как казенно это прозвучало и как далеко от того, что он в действительности чувствовал!
– Вы думаете? – спросила Эстер, глядя ему в глаза.
– Да. Полагаю, он дал вам все необходимые советы насчет вашего поведения и насчет того, как следует отвечать ему и мистеру Гильфетеру? – Пожалуй, лучше говорить только о делах. Это отвлечет ее от переживаний, решил адвокат.
Девушка с усилием улыбнулась:
– О да… Но я и так это знала, поскольку не раз видела ваши судебные процессы. Я должна отвечать только на вопросы, говорить четко и почтительно, не глядя ни на кого слишком пристально…
– Он так сказал?
– Нет… Но вы бы на его месте сказали, не правда ли?
По лицу Оливера пробежала слабая, почти страдальческая улыбка:
– Вам – сказал бы. Мужчины не любят, когда женщина держится чересчур уверенно.
– Знаю.
– Да… – Адвокат ощутил комок в горле. – Конечно, знаете.
– Не беспокойтесь. Я буду вести себя очень кротко, – заверила его Эстер. – Он еще объяснил мне, каких показаний можно ждать от свидетелей и что толпа будет настроена враждебно. – Она судорожно вздохнула. – Я к этому готова, но думать, что они уже признали меня виновной, очень неприятно.
– Они изменят свое мнение! – воскликнул Рэтбоун. – Они еще не слышали ваших показаний, не знают позиции обвинителя…
– Я… – начала было Лэттерли, но договорить ей не удалось. Раздался стук, дверь распахнулась, и появился надзиратель:
– Простите, сэр, но вам нужно уходить. Меня послали за заключенной.
Время их свидания истекло. Оливер бросил последний взгляд на Эстер, с усилием улыбнулся и, подчиняясь приказу, вышел.
Эдинбургский Дворец юстиции был совсем не похож на лондонский Олд Бейли, и Монк в который раз со всей остротой ощутил, что находится в другой стране. Связанные многими нитями, управляемые одной королевой и единым парламентом, Англия и Шотландия имели при этом различные законы, несхожую историю и наследие и с давних пор вплоть до сего дня попеременно оказывались то врагами, то друзьями. Граница между ними была обильно полита кровью обоих народов, а Древний Альянс был некогда заключен не с Англией, а с Францией, ее противником на протяжении столетий.
Здесь иначе звучали названия, несколько по-иному одевались люди, и коллегия присяжных включала не двенадцать, а пятнадцать человек. Такой же, как в Англии, была лишь непререкаемая власть закона. Был утвержден состав присяжных, привели заключенную, и процесс начался.
Обвинение представлял громадный неуклюжий человек с мягким голосом и развевающимися седыми волосами. У него было добродушное лицо и блестящая лысая макушка. Но интуиция подсказывала Уильяму, что его доброжелательность и приветливый вид – не более чем маска. За этой улыбкой скрывался острый, как скальпель, ум.
На противоположной скамье поместился столь же учтивый, но совершенно не похожий на обвинителя по повадкам Джеймс Аргайл. Он напоминал старого опасного медведя, взгляд его темных глаз из-под крутых бровей выражал глубокую сосредоточенность, и весь его вид свидетельствовал, что он ничего не боится и никому не позволит ввести себя в заблуждение.
В какой мере сражение, где ставкой была жизнь Эстер, превратится в поединок этой пары? Без сомнения, это не первая их схватка: они знают друг друга так, как знаешь только многократно испытанного противника и как никогда не узнаешь друзей.
Монк обернулся к скамье подсудимых и посмотрел на обвиняемую. Она была очень бледна и глядела куда-то вдаль, словно чем-то изумленная. Впрочем, возможно, так оно и было. Восприятие происходящего требовало такого напряжения, что окружающее могло и в самом деле показаться ей нереальным. Время от времени одно из чувств Лэттерли так обострялось, что она замечала каждую царапину на досках барьера, ограждавшего скамью подсудимых, и одновременно не слышала того, что говорилось рядом. А порой она улавливала даже дыхание сидевшего впереди нее клерка и стоявшей за спиной надзирательницы или потрескивание дров в каминах по обеим сторонам зала суда, но при этом не видела толпы зрителей на галерее, даже когда та приходила в движение и люди начинали толкаться, чтобы получше рассмотреть обвиняемую.
На возвышении сидел судья, пожилой человек с узким умным лицом, кривозубый и длинноносый. Возможно, в молодости этот мужчина был привлекательным, но сейчас его внешность слишком явно отражала особенности его неуравновешенной натуры.
Первым свидетелем обвинения был Элестер Фэррелайн. При упоминании его имени по залу пробежал шумок и легкий вздох. Все знали, что он – казначей-прокуратор, а эта должность вызывала одновременно и страх, и уважение к закону. Когда он взошел на свидетельское место, какая-то женщина на галерее приглушенно вскрикнула. Взглянув на нее, судья сурово предупредил:
– Следите за собой, мадам, или я прикажу вас вывести.
Зрительница зажала себе рот обеими руками.
– Приступайте, – распорядился судья.
Поблагодарив его, обвинитель Гильфетер с улыбкой обернулся к Элестеру:
– Прежде всего, мистер Фэррелайн, мне хотелось бы выразить вам сочувствие суда в связи с кончиной вашей матери. Все мы питали к леди глубочайшее уважение.
Старший сын Мэри стоял, выпрямившись, бледный, с отблесками света на волосах, безуспешно пытаясь улыбнуться в ответ.
– Благодарю, – просто ответил он.
Монк взглянул на Эстер, но та не сводила глаз с Элестера.
Оливер Рэтбоун, поместившийся непосредственно позади Аргайла, застыл столь неподвижно, что Уильям мог с противоположной стороны зала разглядеть ткань его сюртука.
– Итак, мистер Фэррелайн, – продолжал Гильфетер, – когда ваша мать отправлялась на юг, в Англию, вы всегда старались послать вместе с ней кого-то, кто бы о ней заботился?
– Да…
– А почему, сэр? Почему не кого-либо из ее собственных слуг? Ведь у вас достаточно прислуги, не так ли?
– Конечно. – Элестер выглядел сбитым с толку и несчастным. – Но горничная матери никогда не путешествовала и очень не хотела никуда ездить. Мы боялись, что из-за собственных переживаний она окажется неподходящим и совершенно бесполезным спутником, особенно в случае возникновения каких-нибудь затруднений или непредвиденных обстоятельств.
– Естественно, – согласился обвинитель, глубокомысленно кивнув. – Вам требовался человек, способный проявить заботу при любой случайности, а значит – человек, уже путешествовавший прежде.
– И к тому же имеющий навыки сиделки, – добавил Фэррелайн. – На случай, если… – Он запнулся. – На случай, если из-за дорожных тягот мать плохо себя почувствует.
Лицо судьи напряглось. По галерее пробежал шум. Оливер вздрогнул. Аргайл же оставался безучастным.
– И вы поместили объявление, что ищете подходящего человека? – подсказал свидетелю Гильфетер.
– Да. Мы получили два или три предложения, но мисс Лэттерли показалась нам самой квалифицированной и наиболее подходящей.
– Она, разумеется, представила рекомендации?
– Конечно. И притом прекрасные.
– Возникали ли у вас какие-нибудь сомнения в правильности вашего выбора до того, как вы расстались с мисс Лэттерли на эдинбургском вокзале, проводив ее в Лондон?
– Нет. Она производила весьма приятное впечатление, – ответил Элестер. На Эстер он ни разу не посмотрел, старательно отводя взгляд в сторону.
Гильфетер задал ему еще несколько вполне обычных вопросов. Монк отвлекся, ища глазами прекрасное лицо Уны, но не обнаружил ее, зато сразу заметил Айлиш и Дейрдру. К его удивлению, молодая миссис Фэррелайн смотрела на него чуть ли не взглядом заговорщика, в котором читалось и сочувствие. Впрочем, возможно, это просто была игра света.
Обвинитель сел, сопровождаемый гулом возбуждения на галерее. Поднялся Джеймс Аргайл:
– Мистер Фэррелайн…
Элестер взглянул на него с неприязнью, прикрытой маской вежливости.
– Мистер Фэррелайн, – без улыбки произнес адвокат. – Почему вы искали кого-нибудь из Лондона, а не из Эдинбурга? Разве в Шотландии нет подходящих сиделок?
Свидетель заметно напрягся:
– Вероятно, нет, сэр. Ни одна из них не откликнулась на наше объявление. Нам хотелось найти самую лучшую, и женщина, служившая с Флоренс Найтингейл, показалась нам безупречной.
По толпе прошел шум, выражавший смешанные чувства: патриотическую поддержку мисс Найтингейл и ее репутацию в умах публики, негодование на то, что эта репутация оказалась кем-то замаранной, удивление, сомнение и напряженное ожидание…
– Вы в самом деле полагаете, что такая квалификация необходима для столь простого дела – подать уже приготовленное лекарство умной, вполне здравомыслящей даме? – поинтересовался Аргайл. – У присяжных может возникнуть вопрос: разве местная женщина с хорошей репутацией не справилась бы с этим так же успешно и без расходов на железнодорожный билет, что вам понадобилась иностранка из Лондона?
На этот раз в гуле толпы послышалось одобрение.
Уильям нетерпеливо заерзал на месте. Все это – не стоящие внимания мелочи, тонкости, которых присяжные даже не поймут и тем более не вспомнят в нужный момент!
– Нам требовался человек, привычный к путешествиям, – упрямо повторил Элестер, и лицо его вспыхнуло, хотя трудно было понять, отражением каких чувств являются эти пылающие щеки и несчастные глаза. Это могло быть всего лишь огорчение и раздражение от необходимости стоять под любопытными взглядами многих людей. Казначей привык к почету, уважению, даже благоговению. Теперь же его частная жизнь и его семья со всеми своими переживаниями оказались выставленными напоказ, и он был не в силах защититься от этого.
– Благодарю вас, – вежливо проговорил Джеймс, не выражая ни доверия, ни сомнения. – Показалась ли вам мисс Лэттерли, пока она находилась в вашем доме, вполне подходящим человеком?
Даже если Фэррелайну хотелось ответить отрицательно, он не имел такой возможности, поскольку тогда оказалось бы, что он пренебрег замеченными им недостатками.
– Да, конечно, – резко ответил он. – Я бы ни за что не отпустил свою мать, если бы что-то вызвало мои подозрения.
Аргайл с улыбкой кивнул:
– Итак, можно ли сказать, что ваша мать поладила с мисс Лэттерли?
Свидетель помрачнел.
– Да… Пожалуй. Они прекрасно… – Он умолк.
Защитник ждал. Судья испытующе посмотрел на Элестера. Присяжные тоже не сводили с него глаз.
По залу пробежал говор сочувствия. Фэррелайн вздрогнул, оскорбленный жалостью публики.
Джеймс инстинктивно чувствовал момент, когда выигрышная ситуация оказывалась исчерпанной, хотя не всегда мог объяснить, почему.
– Благодарю вас, сэр, – произнес он громко. – У меня больше нет вопросов.
Гильфетер доброжелательно кивнул, и судья отпустил Элестера с выражением уважительного сочувствия, заставившим того стиснуть зубы.
Следующим свидетелем была Уна Макайвор. Она вызвала в публике еще большее оживление, чем ее брат. У нее не было ни титулов, ни заметного общественного положения, но даже если бы никто не знал, кто она такая, весь ее вид, выражавший достоинство и подавленную страсть, внушал уважение и привлекал внимание. Конечно, она была вся в черном, но ее туалет никак нельзя было назвать унылым. Сквозь черную вуаль просвечивали прекрасная нежная кожа и мерцающие волосы.
Уна спокойно взошла по ступеням, недрогнувшим голосом произнесла слова присяги и посмотрела на Гильфетера в ожидании начала допроса. Все пятнадцать присяжных не сводили с нее глаз.
Обвинитель помедлил, словно размышляя, стоит ли сыграть на расположении присяжных, но решил не делать этого. Будучи человеком мудрым, он предпочитал не торопить события:
– Миссис Макайвор, были ли вы согласны с намерением брата пригласить для вашей матери сиделку из Лондона?
– Вполне, – холодно ответила женщина. – Должна признаться, что нашла эту мысль превосходной. Я подумала, что, обладая профессиональными знаниями и привычкой к путешествиям, такой человек будет для мамы хорошим спутником. В молодости мама много путешествовала, – извиняющимся голосом продолжала она, – и иногда мне казалось, что ей не хватает подобных ощущений. Ей было бы интересно побеседовать с такой женщиной о разных странах, поделиться впечатлениями…
– Разумеется, – кивнул Гильфетер. – На вашем месте я рассуждал бы точно так же. И эти ваши надежды, судя по всему, оправдались.
Слабо улыбнувшись, Уна промолчала.
– Миссис Макайвор, присутствовали ли вы при приезде мисс Лэттерли?
Все это были вопросы, которые Монк предвидел. Обвинитель задавал их, свидетельница отвечала, а все остальные внимательно слушали, и только сыщик был занят рассматриванием присутствующих. У Гильфетера вид был вполне удовлетворенный, даже самодовольный, и при взгляде на него у присяжных могло сложиться впечатление, что он в полной мере контролирует ход процесса и ничуть не сомневается в его исходе.
С горечью отметив это, Уильям вместе с тем не мог не признать мастерства обвинителя. Из-за случившегося с ним несчастья он за все прошедшие с тех пор годы так и не вспомнил процесса над своим наставником и даже не знал, в каком суде это происходило, но сейчас ощущение беспомощности пробудило в нем прежние тяжелые переживания. Тогда, зная правду, он испытывал муки бессилия от того, что дорогих ему людей обвиняли в преступлении, к которому те были непричастны. Он был молод и, видя несправедливость, до самой последней минуты не верил в ее торжество. А потом его оглушили. И на этот раз ситуация оказалась настолько сходной, что старые шрамы опять разошлись, обнажив незажившую, снова растревоженную рану.
На скамье защиты, нахмурив черные брови, в задумчивости сидел Аргайл. При всем своем угрожающем виде, при всей энергии и ловкости это был человек бе-зоружный. Монк подвел его. Вновь и вновь он твердил себе, что провалил все. Кто-то убил Мэри Фэррелайн, а ему не удалось найти никаких намеков на то, кто и почему это сделал. У него были недели на поиски, а он только и сумел выяснить, что у Кеннета есть хорошенькая любовница со светлыми волосами и белой кожей, не желающая снова мерзнуть и голодать или спать в чужой постели за неимением собственной.
По существу, Уильям испытывал к ней больше симпатии, чем к младшему Фэррелайну, вынужденному делать слишком дорогие подарки, чтобы сохранить ее благосклонность.
Однако пока кто-нибудь не выдвинет достаточно серьезных обвинений в растрате, позволяющих назначить аудиторскую проверку счетов фирмы для доказательства, что растрата на самом деле имелась, вся эта история может рассматриваться лишь как повод для скандала, но не как причина убийства.
Монк посмотрел на Рэтбоуна и против собственной воли ощутил укол сочувствия. На посторонний взгляд, тот просто слушал, склонив голову набок и задумчиво прикрыв глаза, словно целиком поглощенный происходящим. Но детективу, давно его знавшему, и раньше приходилось наблюдать этого человека в трудных обстоятельствах. Глядя на приподнятые плечи Оливера, обтянутые великолепным сюртуком, на его напряженную шею и лежащую на столе руку, время от времени сжимавшуюся в кулак, он понял, какие переживания клокочут у того внутри. Какие бы мысли и чувства ни переполняли английского адвоката, сделать что-то сейчас было не в его силах. Даже если, по его мнению, следовало действовать по-иному, будь то общая стратегия процесса или выбор интонации и выражения лица, ему оставалось лишь молча наблюдать за ходом событий.
Уна тем временем отвечала на вопросы Гильфетера о приготовлениях к поездке Мэри.
– А кто укладывал вещи вашей матери, миссис Макайвор?
– Ее горничная.
– По чьим указаниям?
– По моим, – после секундного колебания ответила дама, побледнев и вскинув голову. Никто в зале суда не шелохнулся. – Я приготовила список того, что следовало взять, чтобы у мамы было все необходимое… Не столько вечерние туалеты, сколько платья на каждый день и белье. Ведь это был не светский визит…
Сочувственный шепот, подобно ветерку, прошелестел по залу. Такие подробности заставляют особенно остро ощутить утрату.
Гильфетер помедлил секунду-другую, давая публике возможность выразить свои чувства, и продолжил:
– Понятно. Вы, естественно, включили в этот список подходящие украшения?
– Конечно.
– И положили список в чемодан?
– Да. – По лицу старшей дочери Мэри скользнула тень улыбки. – Чтобы горничная, которая будет паковать вещи перед возвращением, знала, что следует уложить, и случайно чего-то не забыла. Это всегда так утомительно… – Договаривать ей не понадобилось.
Вновь дух умершей женщины проник в зал. На галерее кто-то заплакал.
– Теперь другой вопрос, миссис Макайвор, – заговорил обвинитель после короткой паузы. – Почему, собственно, ваша мать предприняла это долгое путешествие в Лондон? Не лучше ли было вашей сестре вернуться в Эдинбург, чтобы повидаться сразу со всей семьей?
– Вообще-то, конечно, – согласилась Уна, возвращаясь к холодному сдержанному тону. – Но моя сестра недавно вышла замуж и ждет первенца. Путешествовать она не могла, но очень хотела повидать маму.
– В самом деле? Не знаете, почему?
В зале воцарилась полная тишина. Какая-то женщина коротко кашлянула, и этот звук прозвучал, подобно выстрелу.
– Знаю… Она страшно боялась… что ее ребенок будет не вполне нормальным, унаследует какую-то семейную болезнь… – стала объяснять свидетельница. Тщательно выговариваемые слова, одно за другим, падали в напряженно ловящий их зал. Люди затаили дыхание. Присяжные замерли. Судья резко повернулся к говорящей.
Рэтбоун вскинул голову, весь напрягшись.
Аргайл впился глазами в лицо Уны.
– Понимаю, – мягко произнес Гильфетер. – И как же ваша мать собиралась развеять ее опасения, миссис Макайвор? – Он не спросил, о какой болезни идет речь, и Монк услышал в толпе перешептывание и шелест вздоха облегчения и разочарования, вырвавшегося одновременно у сотни людей.
Слегка побледнев, свидетельница выпрямилась. Она знала, о чем думают зрители.
– Она намеревалась убедить ее, что болезнь, от которой умер мой отец, настигла его много позже ее рождения и не является наследственной, – заявила дама. Голос ее звучал очень ровно и четко. – Это была лихорадка, полученная им во время службы в армии за границей, которая поразила внутренние органы и в конце концов убила его. Гризельда была слишком мала, чтобы отчетливо все помнить, да, кажется, ей тогда ничего и не сказали. Считалось, что это не для ее ушей. – Она запнулась. – Мне неприятно это говорить, но Гризельда беспокоится о своем здоровье гораздо больше, чем следует.
– Вы полагаете, что ее тревога необоснованна? – подвел итог Гильфетер.
– Да. Совершенно необоснованна. Она не хотела этому верить, и мама собиралась повидаться с ней, чтобы ее убедить.
– Понимаю. Вполне естественно. Уверен, любая мать поступила бы так же.
Уна молча кивнула.
Публика была явно разочарована. Некоторые перестали следить за происходящим. Миссис Макайвор кашлянула.
– Да? – тут же отозвался обвинитель.
– Пропала не только мамина брошь с серым жемчугом, – осторожно начала свидетельница. – Впрочем, ее нам, конечно, уже вернули…
Опять воцарилось всеобщее внимание. Шум стих.
– В самом деле? – заинтересовался Гильфетер.
– Была еще более дорогая бриллиантовая брошь, – скорбно сообщила Уна. – Ее купили у нашего семейного ювелира, но среди маминых вещей ее не оказалось.
Эстер за барьером выпрямилась и в изумлении подалась вперед.
– Понятно. – Обвинитель взглянул на свидетельницу. – А какова стоимость обеих этих вещей, миссис Макайвор?
– О, жемчужной – около ста фунтов, бриллиантовой – немного побольше.
По залу пронесся вздох. Судья нахмурился и слегка наклонился вперед.
– Весьма значительная сумма, – подтвердил Гильфетер. – Для женщины, живущей случайными заработками, достаточно, чтобы накупить целую кучу безде-лушек.
Рэтбоун вздрогнул столь незаметно, что на это обратил внимание только Монк, сразу понявший, в чем дело.
– А была ли бриллиантовая брошь в списке вещей, отправляемых в Лондон? – уточнил обвинитель.
– Нет. Если мама взяла ее с собой, это было ее собственное решение, принятое в последний момент.
– Понятно. Но среди ее вещей вы эту брошь не обнаружили?
– Нет.
– Благодарю вас, миссис Макайвор.
Гильфетер отступил, любезно показывая Аргайлу, что он может приступать.
Поблагодарив, тот встал:
– Это второе украшение, миссис Макайвор… До сих пор вы его не упоминали. Фактически мы слышим о нем впервые. Почему?
– Потому что мы не были уверены, что оно пропало, – объяснила Уна.
– Странно! Такая ценная вещь наверняка хранилась в надежном месте, в запертой шкатулке для драгоценностей или как-то в этом роде.
– Полагаю, что так.
– Но вам это неизвестно.
Женщина покачала головой:
– Нет. Ведь это не моя вещь, а мамина.
– Сколько раз вы видели, как она ее надевала?
Уна внимательно посмотрела на защитника ясным прямым взглядом, столь хорошо знакомым Уильяму:
– Я не припомню, чтобы она надевала ее.
– Откуда же вы знаете о ее существовании?
– Потому что она была заказана нашему семейному ювелиру, оплачена и получена.
– Кем?
– Понимаю, что вы имеете в виду, – кивнула свидетельница. – Но это вещь не моя, не моей сестры и не моей невестки. Она могла принадлежать только маме. Наверное, мама надела ее лишь однажды, по какому-то случаю, потому я ее и не запомнила.
– А не может ли быть, миссис Макайвор, что это – подарок, предназначенный кому-то вовсе не из членов вашей семьи? – предположил Джеймс. – Это объясняло бы, почему никто никогда ее не видел, так же, как и ее отсутствие в доме, не правда ли?
– Если это так, то да, – согласилась дама. – Но это слишком дорогая вещь, чтобы дарить ее кому-нибудь постороннему. Мы, надеюсь, люди щедрые, но все же не сумасбродные!
В зале закивали.
– Итак, вы утверждаете, миссис Макайвор, что брошь была заказана и, хотя никто ее не видел, оплачена, правильно? – переспросил адвокат. – Но вы не говорили, будто есть какие-либо основания полагать, что она находится у мисс Лэттерли или, по крайней мере, когда-то была у нее?
– У нее была жемчужная брошь, – напомнила Уна. – Этого даже она сама не отрицает.
– Нет, разумеется, – согласился Аргайл. – Обнаружив ее, она тут же приложила все усилия, чтобы вернуть ее вам. Но бриллиантовой броши она не видела, так же, как и вы!
Свидетельница вспыхнула, хотела что-то сказать, но раздумала и промолчала.
Джеймс улыбнулся:
– Благодарю вас, миссис Макайвор. У меня больше нет вопросов.
Это была уже вторая маленькая победа, но минутное чувство торжества друзей мисс Лэттерли почти тотчас испарилось. Гильфетер был весел и имел для этого все основания.
Он вызвал кондуктора того поезда, в котором ехали Мэри Фэррелайн и Эстер. Тот говорил в точности то самое, чего от него ждали. Насколько ему известно, в вагон никто не входил. На протяжении всего пути женщины были одни. Да, миссис Фэррелайн по крайней мере один раз выходила из купе для отправления естественных надобностей. Да, мисс Лэттерли, расстроенная, позвала его, чтобы сообщить о смерти пожилой леди. Он отправился проверить, и в самом деле, как ему ни грустно говорить об этом, она была мертва. Он исполнил свой служебный долг сразу по прибытии в Лондон. Все это очень печально.
Аргайл понимал, что не стоит раздражать присяжных вопросами о вещах, надежно установленных. Поэтому взмахом руки и легким кивком он отказался от встречного допроса.
Начальник вокзала тоже рассказывал о том, что и без того не вызывало сомнений, разве что добавляя по временам мелодраматические подробности.
Внимание Монка опять отвлекли лица присутствующих. В течение нескольких минут, пока взгляд Эстер был обращен на свидетелей, детектив имел возможность понаблюдать за ней. Он смотрел на нее с особым интересом. Она не была красивой, но в минуты напряжения и испуга, подобные этой, в ней появлялось близкое к красоте изящество. Оно было лишено малейшей искусственности или притворства, лишено даже обычной благовоспитанности и трогало своей искренностью. Уильяма удивило, насколько близка она ему, как хорошо знает он каждую линию ее стройной фигуры, каждое мимолетное выражение ее лица… Ему казалось, что он понимает ее переживания, но чем-то помочь ей было не в его силах.
От ощущения беспомощности у сыщика заныло в груди. Даже если бы у него была возможность поговорить с этой девушкой, он не мог бы сказать ей чего-то, ей и без того не известного. Возможно, ей стало бы легче, если бы он сумел солгать. Но этого ему никогда не узнать, ибо лгать он был не способен. Убедительно соврать у него не получится, а неудачная ложь только возведет между ними преграду, которая еще больше все испортит.
Уна осталась в зале суда. Монк разглядел прядь ее прекрасных волос, спадающую на лоб из-под кромки черной вуали. Она держалась спокойно и мужественно, словно, прежде чем выйти из дома на Эйнслай-плейс, долгие часы в одиночестве предавалась глубокому размышлению, справляясь с собой, и теперь ничто уже не могло нарушить ее хладнокровия.
Знает ли она, кто убил ее мать? Или предполагает, хорошо зная своих братьев и сестер? Он изучал ее лицо – ровные брови, разрез глаз, длинный прямой нос, полные губы почти совершенной формы… Каждая черта этого лица была прекрасна, но само оно было слишком властным для обычной красавицы. Приняла ли она бразды правления после смерти Мэри? Защищает ли семейную честь или прикрывает слабость, а то и преступление, одного из членов семьи? Этого Уильяму никогда не узнать, даже если он выяснит, кто этот человек.
Если?
Холод охватил его. Он невольно проговорился, выдав те опасения, которые глушил в себе с самого при-езда в Эдинбург, которые всячески отгонял.
Это – дело рук одного из Фэррелайнов! Иначе и быть не может!
Детектив перевел взгляд с Уны на Элестера, сидевшего рядом с сестрой и не сводившего глаз с дающего показания начальника вокзала. Вид у него был загнанный, словно публичное обсуждение семейной трагедии оказалось для него непосильным бременем. Как уже раз или два приходилось замечать Монку, опорой ему была не жена, а сестра. Дейрдра, конечно, была тут же и сидела рядом с ним, но он склонился налево, поближе к Уне, наполовину отвернувшись от супруги.
Та смотрела прямо перед собой – не столько не обращая внимания на Элестера, сколько попросту заинтересованная процессом. Ее тонкобровое лицо со вздернутым носом и твердым подбородком выражало лишь сосредоточенность и возбуждение. Если она и подозревала возможность какого-то трагического поворота, то ее поведение означало, что в ней погибла прекрасная актриса.
Кеннета в зале не было, да сыщик и не ожидал его увидеть. Младшему Фэррелайну предстоял вызов на допрос, и поэтому ему пока не разрешили войти, лишив возможности подслушать что-нибудь, расходящееся с его показаниями. Таково было требование закона. Зато здесь присутствовала Айлиш, похожая на безмолвный факел. Рядом с Уной с другой стороны сидел Байярд, тоже слегка отвернувшись, но не демонстративно, а просто погруженный в себя. Он не смотрел на миссис Файф, но даже через весь зал Монк чувствовал, каких усилий ему это стоило.
Квинлен Файф отсутствовал – скорее всего, потому, что его тоже должны были вызвать.
Начальник вокзала закончил свои показания, и Аргайл отказался задавать ему вопросы. Его сменил доктор, которого вызывали засвидетельствовать, что Мэри Фэррелайн действительно умерла. Гильфетер был с ним очень любезен, стараясь не смущать тем, что он констатировал смерть от обычной сердечной болезни и что не ему принадлежит заслуга дальнейшего исследования. Тем не менее тот чувствовал себя очень неловко и отвечал односложно.
Джеймс встал, улыбнулся ему и снова уселся, не сказав ни слова.
Было уже достаточно поздно. Продолжение суда перенесли на завтра.
Уильям поспешил покинуть зал в надежде отыскать Рэтбоуна, чтобы узнать его мнение об итогах прошедшего дня. Он нашел того на ступеньках у входа в тот момент, когда они с Джеймсом Аргайлом усаживались в экипаж. Монк остановился на тротуаре и злобно выругался. В глубине души он прекрасно понимал, что Оливер не может сообщить ему ничего нового, и все же невозможность поговорить с ним привела сыщика в бешенство. В течение нескольких минут ярость не позволяла ему решить, что делать дальше.
– Вы ищете Оливера или кэб, мистер Монк? – прозвучал позади него чей-то голос.
Детектив резко обернулся и в нескольких ярдах от себя увидел Генри Рэтбоуна, чье благожелательное лицо выражало возбуждение и ранимость. При виде него гнев Уильяма угас. Остались лишь страх и желание поделиться им с кем-нибудь.
– Вашего сына, – ответил он. – Хотя вряд ли он сможет сказать мне что-то такое, чего я не знаю и сам. Вы были в суде? Я вас не заметил.
– Я находился позади вас, – с ясной улыбкой объяснил Генри. – Стоял. Я опоздал, и сесть уже было негде. – Они вместе зашагали по улице. – Не думал, что процесс вызовет такой интерес. Это не самая привлекательная человеческая черта. Я предпочитаю иметь дело с отдельными людьми. В толпе слишком часто верх берут самые неприятные свойства. Видимо, дело в стадном чувстве. Азарт погони, запах крови… – Он резко оборвал себя. – Простите.
– Вы правы, – мрачно отозвался Монк. – А Гильфетер – молодец. – Он не стал развивать свою мысль. В этом не было необходимости.
Несколько ярдов они прошли в молчании, нарушать которое обоим не хотелось. Странно. Этот человек был отцом Оливера, и все же у сыщика было такое чувство, словно они знакомы уже много лет и его родство с адвокатом нисколько не мешает их дружбе. Что-то в лице Генри, в его немного неуклюжей походке и длинных, чуть кривых ногах пробуждало в Уильяме смутные воспоминания о том времени, когда сам он был молод и беззаветно обожал своего наставника. Он тогда был очень наивен. Будто бы это был совсем другой человек, на чью невинность детектив смотрел теперь чужими глазами, ощущая, однако, при этом необъяснимую душевную боль.
На мостовой безногий нищий, старый солдат какой-то всеми забытой войны, продавал на счастье букетики белого вереска. В глазах Генри Рэтбоуна вдруг блеснули слезы сочувствия. Он улыбнулся нищему и без слов отдал ему шестипенсовик за два букетика, а затем, пройдя несколько шагов в молчании, протянул один из них своему спутнику.
– Не отчаивайтесь, – отрывисто проговорил он. – Аргайл тоже очень умен. Это дело рук одного из членов семьи. Представьте себе, что они должны сейчас чувствовать! Подумайте о терзающем их чувстве вины, что бы ни толкнуло их на этот поступок – страх ли, жадность или месть за причиненное зло, действительное или воображаемое. Любой человек, если он не полный безумец, испытывает ужас перед таким непоправимым шагом.
Монк не ответил, но мысли его приняли новое направление. Генри прав. Того, кто совершил убийство, вела какая-то страсть, замешанная и на страхе, и на чувстве вины.
– А может быть, они еще и торжествуют, – продолжал Рэтбоун-старший. – Воображают, что добились успеха и что им рукой подать до победы.
– Успеха в чем? – фыркнул детектив. – В достижении какой-то цели или в избавлении от опасности? Триумф это или облегчение?
Генри с несчастным видом покачал головой. Его угнетала трагичность этой истории как для Мэри Фэррелайн, так и для того из ее детей – или супругов ее детей, – который убил ее.
– Нужно давить на них, – проговорил он. – Знаете, маховик закона может подхватить и их. Оливер так бы и действовал. Спрашивал. Прощупывал. Играл на их недоверии друг к другу. Надеюсь, Аргайл поступит так же.
Никто из них ни слова не сказал об Эстер, но Монк знал, что его собеседник тоже думает о ней. Обсуждать успехи и поражения не было надобности. Эта тема, слишком болезненная, чтобы ее касаться, все равно постоянно присутствовала в их разговоре.
В полном молчании они вместе зашагали по Лаунмаркету.