Эстер поместили на заднем сиденье черной закрытой полицейской повозки между констеблем и инспектором. Видеть дорогу от дома Калландры до того места, куда ее должны были доставить, она не могла и лишь ощущала тряску экипажа по камням мостовой. Медсестра словно оцепенела. Голова у нее гудела, и ей не удавалось сосредоточиться ни на одной мысли.

Как могла попасть жемчужная брошка к ней в сумку? Кто положил ее туда? Мэри оставила ее дома – она сама об этом сказала. Почему кто-то решил причинить простой сиделке зло? Приобрести врагов в доме Фэррелайнов она попросту не успела, даже если ее появление там и нарушило чьи-нибудь планы.

Повозка остановилась, но ей по-прежнему ничего не было видно сквозь задернутые окошки. Послышалось лошадиное ржание и мужской окрик, а потом экипаж снова тронулся. Очевидно, мисс Лэттерли стала жертвой какой-то интриги, о которой не подозревала. Но чьей? И как выпутаться из этой беды? Удастся ли ей доказать свою невиновность?

Девушка искоса посмотрела на инспектора Дэйли, но увидела лишь его суровый профиль и устремленный вперед взгляд. Его неприязнь к ней ощущалась почти физически. Его можно понять. Обокрасть свою пациентку, старую леди, полностью тебе доверявшую, – что может быть отвратительнее!

Арестованная вновь испытала острую потребность объяснить ему, что не крала брошку, хотя и знала, что это совершенно бесполезно. Полисмены были заранее уверены, что она будет все отрицать. Так ведут себя все воры. Это ровным счетом ни о чем не свидетельствует.

Поездка прошла, как в кошмаре. Наконец, они добрались до полицейского участка, где Эстер провели в тихую унылую комнату и там предъявили ей официальное обвинение в краже жемчужной броши, принадлежавшей ее пациентке, миссис Мэри Фэррелайн из Эдинбурга, ныне покойной.

– Я не брала брошь, – тихо проговорила она. Но на лицах стражей порядка были написаны скорбь и презрение, и никто не обратил внимания на ее слова. Лэттерли отвели в камеру, легонько подтолкнули в спину и, прежде чем она успела обернуться, с тяжелым грохотом захлопнули дверь и задвинули засов.

Камера была размером в десять-одиннадцать квадратных футов. У стены стояла койка, а напротив – деревянное сиденье с отверстием для отправления естественных потребностей. Высоко над койкой располагалось единственное забранное решеткой окно, стены были побелены, а пол выложен камнем.

Больше всего Эстер поразило, что там уже находились трое заключенных. Одним из них оказалась пожилая женщина лет шестидесяти, с волосами неестественно-желтого цвета и безжизненным размалеванным лицом. Появление новой заключенной она восприняла совершенно равнодушно. Другая обитательница камеры была довольно смуглой. Ее длинные распущенные волосы свалялись в комок, но худое лицо было по-своему привлекательным. Глаза, подведенные настолько, что казались черными, смотрели на медсестру настороженно. Третьим жильцом был ребенок не старше восьми-девяти лет, худой и грязный, с волосами, остриженными столь нелепо, что трудно было определить, мальчик это или девочка. Решить эту загадку не помогала и одежда, состоящая из взрослых вещей, подрезанных по росту, залатанных и подвязанных куском бечевки.

– Ну, и вид у тебя! – критически заявила смуглая женщина. – Как у дохлой утки под дождем. Впервой, что ли? Что ж ты такое натворила? Сперла что-нибудь? – Острым взглядом она скользнула по надетому на мисс Лэттерли платью горничной. – Или ты – куколка? Хотя на потаскуху ты вроде не похожа.

– Что? – растерялась Эстер.

– В такой одежде в жизни никого не подцепишь, – вынесла приговор женщина. – И нечего корчить из себя невесть что. Все мы тут – родня. Будто ты сама не из таких! – заключила она.

– Конечно, не из таких, Дорис, – устало проговорила та заключенная, что была постарше. – Она даже не понимает, что ты говоришь.

– Вы что… родственники? – удивленно спросила сиделка, указывая на ребенка.

– Нет, мы не родственники, тупица ты этакая! – мотнула головой смуглая женщина. – Я имею в виду то, чем мы занимаемся. И ты принялась за то же самое. Решила попробовать, ну и попалась. Что же ты все-таки натворила? Что-нибудь стянула?

– Нет, – покачала головой девушка. – Но они считают, что да.

– Скажите-ка, какая невинная! – Дорис недоверчиво усмехнулась. – Мы здесь все невинные. Марджи, та не сделала ни одного аборта, так ведь, Марджи? Тилли не крутила никаких волчков. А уж я-то в жизни не содержала дурных домов. – Подбоченившись, она продолжала: – Я – женщина добропорядочная, всеми уважаемая, вот я кто. Разве я виновата, что кое-кто из моих клиентов дал слабину?

– А что вы подразумеваете под словами «крутить волчки»? – Лэттерли прошла в глубь камеры и присела на койку неподалеку от женщины, которую называли Марджи.

– Ты и вправду простушка или прикидываешься? – поинтересовалась Дорис. – Дурить башку. – Она покрутила в воздухе пальцами. – Ты что, в детстве с волчком не игралась? Ну так видела, как это делают другие. Ты же вроде не слепая и не полоумная!

– Но за это не сажают в тюрьму! – Эстер начала сердиться. Незаслуженных оскорблений она никогда никому не спускала.

– Еще как сажают, если ты при этом путаешься под ногами у добропорядочных граждан, – скривилась смуглянка. – Не так ли, Тилли, шлюшка ты этакая?

Девочка подняла на нее широко открытые глаза и робко кивнула.

– Сколько тебе лет? – обратилась к ней медсестра.

– Не знаю, – равнодушно отозвалась та.

– Не будь идиоткой! – снова вмешалась Дорис. – Она же не умеет считать.

– Нет, умею! – запротестовала Тилли. – Я могу сосчитать до десяти!

– Тебе еще нет десяти, – оборвала ее растрепанная заключенная и снова обернулась к Эстер: – Так какую кражу на вас навесили, уважаемая невинная леди?

– Жемчужную брошку, – с горечью призналась мисс Лэттерли. – А за что попали сюда вы, добропорядочные дамы?

Дорис улыбнулась, обнажив ровный ряд почерневших зубов. Если бы их почистить, они были бы даже красивы.

– Ну, кое-кто из нас и правда позволял джентльменам заплатить за полученное удовольствие, что, на мой взгляд, только справедливо. А еще в задней комнате у меня сидел один тип, который за деньги кропал всякие бумажки, а фараонам это не понравилось, потому что этого не любят законники. – Ее явно веселило смущение Эстер. – Ну, как бы тебе это объяснить по-благородному? Они заявили, что я беру деньги за блуд, а старикан в задней комнате стряпает документы тем, которые в них нуждаются, а получить по закону не могут. Ну и дока он, этот Тэм! Сочинит тебе что хочешь – бумагу о праве владения, завещание, ходатайство адвоката, судебное определение – вроде это так у вас называется. Что надо, то и напишет. Никакой сутяга не придерется!

– Понятно… – протянула сиделка.

– Да ну? Неужто? – скривилась Дорис. – Где тебе понять, дурехе этакой!

– Мне понятно, что вы оказались здесь так же, как и я. А значит, вы ненамного умней меня. Вся разница в том, что вы здесь уже бывали. Попасться вторично – это надо уметь, – отозвалась Лэттерли.

Дорис выругалась, желтоволосая Марджи невесело усмехнулась, а Тилли забилась в самый угол койки в предчувствии драки.

– Ну, ты свое еще получишь, – пробурчала смуглянка. – Упекут тебя на несколько лет в такое местечко, где летом дохнешь от жары, а зимой от холода, заставят жрать помои и работать до одурения. И словечка пикнуть не дадут.

Марджи кивнула.

– Это верно, – грустно проговорила она. – Все время орут: «Молчать! Не разговаривать!» Да еще эти маски…

– Маски? – не поняла Эстер.

– Ну да, маски, – повторила заключенная с желтыми волосами, проводя рукой по лицу. – Чтобы ты ничего не видела.

– Зачем?

– Не знаю. Наверное, чтобы тебе было еще хуже. Чтобы была совсем одна. И ни с кем не общалась. Недавно придумали.

Это все больше и больше напоминало кошмар. Последние слова окончательно заставили мисс Лэттерли почувствовать себя в нереальном мире. Она попыталась представить толпу одетых в серое безмолвных женщин с закрытыми масками лицами, замерзших, исполненных ненависти и отчаяния… Что же еще могут они ощущать в таких условиях? И детей, играющих на улице и попадающих за это в тюрьму. Девушка содрогнулась от гнева, смешанного с жалостью, и от почти истерического желания вырваться из этого мира. Сердце ее колотилось, колени дрожали, хотя она и сидела на койке. Подняться на ноги у нее не хватило бы сил.

– Ну, что, струсила? – усмехнулась Дорис. – То ли еще будет! И не воображай, что эта койка для тебя. Она для Марджи, которая и вправду больна. К тому же она здесь дольше всех.

Рано утром Эстер доставили в окружной суд, где было решено оставить ее в заключении. Оттуда ее отправили в Ньюгейтскую тюрьму и поместили в камеру к двум карманным воровкам и проститутке. Через час за ней пришли и сообщили, что с ней будет говорить ее адвокат.

Безумная надежда, что долгий кошмар кончился и тьма наконец рассеялась, заставила девушку вскочить. Она едва не упала, рванувшись к дверям, чтобы скорее преодолеть пустой каменный коридор и оказаться в комнате, где ее ждет Рэтбоун.

– Ну, ну! – прикрикнула надзирательница с грубым тупым лицом. – Потише! Нечего суетиться. Тебя вызывают всего-навсего для беседы. Пойдешь со мной, будешь стоять рядом и отвечать, когда к тебе обращаются. – Крепко взяв Эстер за локоть, она направилась к выходу.

Они остановились у большой металлической двери. Надзирательница выбрала огромный ключ из висевшей у нее на поясе связки, вставила его в замок и повернула. Дверь бесшумно отворилась под напором ее сильных рук, и обе женщины оказались в довольно уютном помещении с побеленными стенами и газовым освещением. За простым деревянным столом стоял, опершись на спинку стула, Оливер Рэтбоун. Второй стул, напротив него, был пуст.

– Эстер Лэттерли, – с полуулыбкой сообщила адвокату надзирательница. Казалось, она еще не решила, быть ли с ним любезной или обращаться так же враждебно, как с заключенными. Скользнув взглядом по его безукоризненной одежде, начищенным ботинкам и изящной прическе, она предпочла любезность, но тут же заметила, как изменилось его лицо при виде подзащитной, и в ней проснулась неприязнь. Улыбка превратилась в жуткую застывшую гримасу.

– Постучите, когда закончите, – холодно проговорила тюремщица и, пропустив Эстер в комнату, так хлопнула дверью, что удар металла о каменную стену гулом отозвался в ушах.

Мисс Лэттерли, готовая вот-вот расплакаться, не могла произнести ни слова. Оливер, обогнув стол, взял ее за руки. Тепло его пальцев было подобно лучу света во мраке, и заключенная, забыв о приличиях, прильнула к нему.

Несколько мгновений мужчина вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, насколько она напугана, а потом отпустил ее руки и, мягко подтолкнув к ближайшему стулу, приказал:

– Сядьте. Не будем терять времени.

Медичка подчинилась и, подобрав юбку, подвинула стул поближе к столу. Усевшись напротив, юрист слегка подался вперед.

– Я успел повидать Коннела Мердока, – мрачно сообщил он. – Надеялся убедить его, что все это лишь недоразумение, не требующее вмешательства полиции. – Вид у него был извиняющийся. – К сожалению, он настроен весьма решительно, и уговорить его мне не удалось.

– А Гризельда, дочь Мэри? – спросила девушка.

– Она почти все время молчала, хотя и присутствовала при разговоре. Кажется, эта женщина полностью положилась на мужа, и это к лучшему, поскольку сама она в полном отчаянии. – Адвокат умолк и взглянул в лицо своей подопечной, как бы решая, можно ли продолжать.

– Иными словами, она ни о чем не в состоянии думать? – уточнила Эстер, предпочитая называть вещи своими именами.

– Да, – признал Оливер. – Полагаю, дело обстоит именно так. Люди в несчастье ведут себя по-разному, часто не слишком привлекательно. Но она выглядит не столько несчастной, сколько напуганной – во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление.

– Ее запугал Мердок?

– Трудно сказать. Думаю, нет, но вместе с тем я почувствовал, что при нем она не то нервничает, не то не может сосредоточиться. Определенно судить, к сожалению, не берусь. – Юрист нахмурился. – Но все это теперь уже несущественно. Мне не удалось уговорить их прекратить дело. Боюсь, что ему будет дан ход, и вам, дорогая, нужно быть к этому готовой. Я сделаю все возможное, чтобы ускорить дело и не допустить проволочек. Но вы должны помочь мне, как можно точнее ответив на все вопросы.

Он замолчал. Его спокойный взгляд, казалось, пронизывал насквозь, словно этот человек не только читал мысли заключенной, но и постигал нарастающий в ее душе страх. Еще вчера Эстер восприняла бы это как недопустимое вторжение в свой внутренний мир и была бы возмущена его подозрениями. Но теперь она видела в этом единственный шанс вырваться из той холодной пучины, в которую с каждой минутой погружалась все глубже.

– Это ничему не поможет! – с отчаянием воскликнула она.

– Поможет, – слегка улыбнувшись, возразил Рэтбоун. – Дело в том, что мы еще не выяснили все факты. Моя задача разобраться в них, чтобы по меньшей мере доказать, что вы не совершили никакого преступления.

Преступление. Конечно, она не совершила никакого преступления. Быть может, она допустила какую-то оплошность – иначе Мэри Фэррелайн была бы еще жива. Но брошь она, разумеется, не брала. Она даже не видела ее прежде. В душе Эстер затеплилась слабая на-дежда. Она поймала взгляд Оливера, и тот улыбнулся – скорее с пониманием, чем с доверием.

В пустой комнате, где они сидели, были слышны хлопанье железных дверей, гулко отдающееся в каменных стенах, и чьи-то голоса. Слов разобрать было нельзя – до них доносилось только катившееся по коридорам эхо.

– Расскажите мне еще раз самым подробным образом обо всем, что произошло с момента вашего приезда в дом Фэррелайнов, – потребовал адвокат.

– Но я же… – начала было спорить девушка, но, увидев его суровое лицо, подчинилась и описала все, что могла вспомнить, начиная с той минуты, как вошла в кухню дома на Эйнслай-плейс и встретила дворецкого Мактира.

Рэтбоун внимательно слушал, и Эстер казалось, что в мире остались только они двое, сидящие друг напротив друга за деревянным столом и напряженно ищущие выхода из того отчаянного положения, в котором она очутилась. Даже закрыв глаза, она продолжала бы видеть Оливера таким, каким он был в эту минуту. В ее сознании запечатлелась каждая мелочь, вплоть до легкой седины, серебрящейся на его висках.

– Вам удалось отдохнуть? – перебил он ее внезапно, когда она стала рассказывать о своем пребывании в доме Фэррелайнов.

– Да… Но почему вы спросили?..

– Если не считать времени, проведенного в библиотеке, это был первый случай, когда вы оставались одна?

Мисс Лэттерли сразу уловила его мысль.

– Да, – проговорила она, напрягшись. – Могут сказать, что в это время у меня была возможность вернуться в гардеробную и взять брошку.

– Не думаю. Такой поступок был бы слишком рискованным. Ведь миссис Фэррелайн могла оказаться в своей спальне…

– Нет… Мы с ней виделись в будуаре. Мне кажется, он находится не рядом с ее спальней. Впрочем, точно сказать не могу. Во всяком случае, он расположен на некотором расстоянии от гардеробной.

– Но в гардеробную в любой момент могла войти горничная, – возразил юрист. – Ведь чтобы приготовить все для такого долгого путешествия, требуется некоторое время – нужно проверить, все ли собрано, выстирано, выглажено, разложено по местам… Рискнули бы вы в такое время войти туда, если вам там находиться не положено?

– Нет… Нет, конечно! – оживилась сиделка, но тут же снова сникла. – Но когда я днем отдыхала, мой саквояж был при мне. Сунуть туда брошь никто не мог!

– Дело не в этом, Эстер, – терпеливо пояснил Рэтбоун. – Я пытаюсь представить ход их рассуждений: когда у вас была возможность найти брошь и взять ее. Нам необходимо уточнить, где она хранилась.

– Разумеется! – энергично откликнулась Лэттерли. – Мэри могла держать ее в шкатулке с драгоценностями в своей спальне. Это было бы логичнее, чем хранить ее в гардеробной. – Она взглянула адвокату в лицо, и ее на мгновение обрадовала написанная на нем доброжелательность, хотя ее энтузиазма он, видимо, не разделял. Но ведь если Мэри хранила брошку в своей комнате, это почти наверняка доказывало, что взять ее медсестра не могла!

Однако вид у Оливера был чуть ли не виноватый, как у человека, который вынужден разочаровать ребенка.

– В чем дело? – спросила девушка. – Разве я не права? Я же не входила к ней в спальню! И весь день, кроме того времени, что провела в библиотеке, я была на людя-х!

– И по крайней мере один из этих людей явно лжет. Кто-то положил брошь в ваш чемодан и сделал это не случайно.

Заключенная решительно подалась вперед:

– Но ведь можно же доказать, что у меня не было возможности взять ее из спальни, где стояла шкатулка! Я почти уверена, что в гардеробной ее не было. Да там ее некуда и поставить! – Она в подробностях вспомнила обстановку комнаты и заговорила увереннее: – Там вдоль одной из стен стоят три гардероба, в другой стене окно, а у третьей – комод и туалетный столик с трельяжем, а возле него табуретка. Я помню, что на столике лежали щетки, гребни и хрустальный стаканчик со шпильками. Шкатулки там не было. Она бы загораживала зеркало. И на комоде ничего не было, да он и слишком высок, чтобы что-то на него ставить.

– А у четвертой стены? – криво улыбнулся Рэтбоун.

– Ну… в ней дверь, естественно. А рядом – второе кресло. И что-то вроде кушетки.

– И никакой шкатулки?

– Нет! Это совершенно точно! – Сиделка ощутила ликование. – Ведь это же что-то доказывает!

– Это доказывает, что у вас прекрасная память, – и ничего более.

– Как же так! – воскликнула Лэттерли. – Если шкатулки там не было, я же не могла что-то из нее взять!

– Но это по вашим словам, Эстер, там не было шкатулки, – мягко уточнил юрист, глядя на нее с грустью и сочувствием.

– А горничная… – начала его подопечная, но осеклась.

– Разумеется, – кивнул Оливер. – Это могли бы подтвердить два человека: горничная, которая, вполне возможно, и подсунула брошку в ваш багаж, и сама Мэри, которую нам уже не расспросить. А кто еще? Старшая дочь, Уна Макайвор? Что скажет она? – Он старался говорить бесстрастно, как того требовала его профессия, но в глазах у него светились гнев и боль.

Девушка молча глядела на него. Он протянул руку через стол, словно собираясь коснуться ее руки, но передумал.

– Эстер, не стоит прятаться от правды, – серьезным голосом проговорил адвокат. – Вы оказались втянуты во что-то, для нас пока непонятное, и было бы глупо воображать, что причастные к этой истории люди – ваши друзья и что они непременно будут говорить правду, даже если это противоречит их интересам. Если Уне Макайвор придется выбирать, обвинить ли кого-то из своих домашних или вас, человека постороннего, нам не следует слишком рассчитывать на то, что она сможет и захочет сказать чистую правду.

– Но… Но если кто-то в ее доме оказался вором, разве она не постарается узнать, кто именно?

– Совсем не обязательно – особенно если это не кто-либо из прислуги, а один из членов ее семьи.

– Но почему? Почему украли только эту брошь? И зачем ее положили в мой саквояж?

Лицо Оливера вдруг стало жестким, словно на холоде, а глаза его блеснули:

– Этого я не знаю, но иначе остается только предположить, что это сделали вы, а такую нелепость я обсуждать не намерен.

Его слова отчетливо обнажили перед Эстер всю чудовищность ситуации. Разве она может рассчитывать, что кто-то поверит, будто она не воспользовалась неожиданно подвернувшейся возможностью, чтобы стащить брошку? А потом, после смерти Мэри, вдруг испугалась и попыталась вернуть ее? В глазах Рэтбоуна она прочитала, что он думает о том же самом.

А сам он в глубине души верит ей? Или всего лишь ведет себя так, как велит профессиональный долг? Мисс Лэттерли чувствовала, что реальный мир отступает перед надвигающимся на нее кошмаром, бесконечным и безнадежным, в котором мгновения надежды неотвратимо сменяются приступами слепого ужаса.

– Я не брала ее! – в полной тишине внезапно воскликнула она. – Я даже не видела ее до того момента, когда нашла в своей сумке! И тут же отдала Калландре. Что еще могла я сделать?

Адвокат с неожиданной теплотой дотронулся до ее ледяных рук.

– Я знаю, что вы ее не брали, – мрачно проговорил он. – И докажу это. Но сделать это будет нелегко. Вам нужно приготовиться к тяжелой борьбе.

Сиделка промолчала, стараясь преодолеть охватившую ее панику.

– Не хотите ли вы, чтобы я известил вашего брата и его жену?.. – предложил ей юрист.

– Нет! Пожалуйста, не говорите Чарльзу! – вскрикнула девушка, непроизвольно подавшись вперед. – Не надо рассказывать ни Чарльзу, ни Имоджен. – Она глубоко вздохнула. Руки у нее дрожали. – Ему будет очень тяжело узнать об этом. Лучше мы сперва постараемся выиграть…

Оливер хмуро взглянул на нее:

– А вам не кажется, что ему следовало бы сказать? Он наверняка захочет поддержать вас, чем-то помочь…

– Конечно, захочет, – согласилась заключенная, испытывая смесь гнева, жалости и раздражения. – Но ему будет трудно решить, чему же верить. Он захочет убедиться в моей невиновности, но не будет знать, как это сделать. Чарльз – ужасный педант. Он ни за что не поверит тому, чего не понимает. – Она вовсе не желала, чтобы ее слова звучали как осуждение, но не могла преодолеть собственного страха и боли. – Вся эта история его расстроит, а помочь он будет не в силах. Он сочтет необходимым навестить меня, а это будет для него невыносимо.

Эстер хотела бы рассказать Рэтбоуну о том, как покончил с собой ее потрясенный обманом отец, о последовавшей вскоре смерти матери и о том, как мучительно пережил все это Чарльз. Из всех троих детей он один находился тогда в Англии: Джеймс незадолго до того погиб в Крыму, а сама она еще служила там в госпитале. На плечи старшего из братьев пала в те дни вся тяжесть позора, финансового краха, а потом и семейной трагедии.

Конечно, кое-что из этого Оливеру было известно, поскольку он выступал адвокатом человека, обвиненного в доведении до самоубийства. Но он не знал всей истории гибели ее отца, и сейчас было совсем не время посвящать его в детали, тем самым напоминая о его промахах. Вместе с тем он мог истолковать молчание подзащитной как проявление раздражения.

Адвокат слегка улыбнулся, уступая:

– Думаю, вы не вполне верно судите о своем брате. Но сейчас это не столь важно. Мы можем поговорить об этом и позже.

С этими словами он поднялся.

– Что вы намерены предпринять? – Эстер тоже вскочила, причем столь поспешно, что снова ударилась о стол и едва не потеряла равновесия, но все же удержалась на ногах, судорожно ухватившись за край стола. – Что же теперь будет?

Адвокат стоял настолько близко от нее, что она ощущала запах шерсти, идущий от его одежды, и тепло его кожи. Поймав себя на том, что ей хочется продлить это мгновение, медсестра вспыхнула и, выпрямившись, отступила на шаг.

– Вас оставят здесь. – Юрист невольно вздрогнул. – А я найду Монка и пошлю его побольше разузнать о Фэррелайнах и о том, что же произошло на самом деле.

– Пошлете его в Эдинбург? – удивленно спросила девушка.

– Разумеется. Вряд ли можно что-нибудь выяснить, находясь в Лондоне.

– О!..

Рэтбоун направился к двери и постучал, вызывая надзирательницу, а потом снова обернулся к мисс Лэттерли.

– Крепитесь, – мягко проговорил он. – Разгадка существует, и мы ее отыщем.

Заключенная заставила себя улыбнуться. Конечно, Оливер говорил так лишь затем, чтобы поддержать ее, но и эти слова были для нее важны. Ей хотелось им верить, и она ухватилась за них:

– О да! Спасибо…

Их разговор был прерван скрежетом ключа в замке и появлением надзирательницы, по-прежнему мрачной и неумолимой.

Прежде чем разыскивать Уильяма Монка, к которому Рэтбоун испытывал весьма смешанные чувства, он заехал в свою контору на Вере-стрит. Разговор с Эстер дал ему не слишком много с практической точки зрения, и сейчас юрист чувствовал себя более опустошенным, чем ожидал. Посещение клиентов, подозреваемых в преступлении, всегда было для него испытанием. Естественно, все они были напуганы и подавлены арестом. Даже настоящих преступников заключение и предъявление обвинения захватывало врасплох. Те же, кто был невиновен, оказывались беспомощными перед обрушившимися на них обстоятельствами и совершенно терялись.

Прежде ему приходилось видеть мисс Лэттерли рассерженной, возмущенной несправедливостью, борющейся за других и близкой к отчаянию, но никогда в ней не чувствовалось страха за себя. Пока ничто не угрожало ее свободе, она всегда была сильнее обстоятельств.

Сняв пальто, Оливер отдал его стоявшему в ожидании клерку. Эстер всегда была так нетерпима к проявлениям глупости, всегда так неистово рвалась в бой… В женщине такая черта могла показаться непривлекательной и порой даже раздражала. Для общества это было неприемлемо. Адвокат улыбнулся, представив, как восприняли бы подобное поведение знакомые ему респектабельные дамы. Можно вообразить выражения их благовоспитанных физиономий. С едкой усмешкой в собственный адрес мужчина подумал, что самого его в первую очередь привлекали именно эти свойства ее характера. С женщинами более мягкими, больше придерживающимися условностей, ему было легче, спокойнее – их поведение в меньшей мере противоречило его жизненным правилам, представлениям и, разумеется, светским и профессиональным привычкам. Но, расставшись с любой из них, Оливер больше никогда ее не вспоминал, они его не трогали и не вдохновляли его. Спокойная, ровная жизнь при всех своих достоинствах начинала приедаться.

Машинально поблагодарив клерка, Рэтбоун прошел в свой кабинет, закрыл за собой дверь и присел за стол. Он не имеет права допустить, чтобы с Эстер случилась беда. Он – один из лучших адвокатов Англии, и именно ему следует защитить ее и опровергнуть это нелепое обвинение. Его раздражало, что придется воспользоваться помощью Монка, чтобы докопаться до истины или хотя бы доказать невиновность девушки, но, не располагая фактами, он ничего не добьется.

Не то чтобы он не любил Уильяма, вовсе нет. Этот сыщик обладает блестящим умом, смелостью и своеобразным благородством – этого у него не отнимешь, несмотря на его колючий нрав, зачастую дурные манеры и обычное высокомерие. Но при всей своей самоуверенности, элегантности и прекрасной дикции он – не джентльмен. Трудно сказать, в чем тут дело, но это так. Оливер всегда замечал в нем какую-то подчеркнутую агрессивность. А уж его отношение к Эстер было просто возмутительным.

Эстер! Ее благополучие – вот единственное, что сейчас важно. А его собственные чувства к Монку не имеют никакого значения. Нужно послать за ним, а до прихода детектива приготовить необходимую сумму, чтобы отправить его в Эдинбург ночным поездом. И пусть остается там до тех пор, пока самым тщательным образом не разберется, чья ревность, финансовые проблемы или иные неприятности в семействе Фэррелайнов породили это нелепое происшествие.

Адвокат позвонил, вызывая клерка, и, когда тот появился, хотел обратиться к нему, но заметил странное выражение его лица.

– В чем дело, Клементс? Что случилось? – забеспокоился Рэтбоун.

– Полиция, сэр. Вас желает видеть инспектор Дэйли.

– А! – взбодрился Оливер. – Пригласите его, Клементс.

Быть может, обвинение отпало и ему уже нет необходимости посылать за Монком?

Клерк, прикусив губу, бросил на хозяина тревожный взгляд и повиновался.

– Итак? – с надеждой обратился юрист к инспектору Дэйли, появившемуся в дверях с важным и скорбным видом. Он был уже готов спросить, не рухнуло ли обвинение, но что-то в поведении инспектора остановило его.

Дэйли аккуратно притворил за собой дверь и щелкнул задвижкой.

– Мне очень жаль, мистер Рэтбоун, – отчеканил он ровным голосом. При иных обстоятельствах услышать такой голос среди невнятного лондонского говора было бы даже приятно. – Но у меня достаточно скверные новости.

При первых же его словах Оливер понял, что произошло нечто ужасное. У него перехватило дыхание и пересохло во рту.

– В чем дело, инспектор? – Он старался говорить так же спокойно, как Дэйли, подавляя растущий страх.

На грубом лице полисмена отразилось сочувствие:

– К сожалению, сэр, мистер и миссис Мердок остались не удовлетворены полученными объяснениями относительно причин столь внезапной смерти несчастной миссис Фэррелайн. Они пригласили собственного врача, чтобы он провел обследование… – Дэйли замялся.

– Вы имеете в виду вскрытие? – резко спросил адвокат. Какого дьявола этот человек ходит вокруг да около? – Ну, и что же?

– Доктор не верит, что бедная дама умерла естественной смертью, сэр.

– Что?!

– Он не верит…

– Я прекрасно слышал! – Рэтбоун попытался встать, но почувствовал, что ноги его не слушаются. – Но что же в ней… неестественного? Разве полицейский врач не констатировал сердечный приступ?

– Да, сэр, констатировал, – согласился инспектор. – Но это было поверхностное обследование, проведенное с учетом того, что речь шла о пожилой даме и к тому же с больным сердцем.

– А теперь вы утверждаете, что это не так? – Юрист непроизвольно повысил голос и тут же почувствовал, что его слова прозвучали чересчур резко. Ему следует держать себя в руках!

– О нет, сэр, разумеется, нет, – покачал головой Дэйли. – Никто не сомневается, конечно, что она была пожилой и уже давно страдала этим недугом. Но когда личный доктор мистера Мердока повнимательнее осмотрел ее, как его просили, у него возникли некоторые сомнения. И тогда мистер Мердок предложил провести вскрытие, поскольку в данных обстоятельствах миссис Мердок имеет права его требовать – из-за этой кражи и все такое…

– Что вы, черт возьми, имеете в виду?! – вспылил Оливер. – Не думаете же вы, что мисс Лэттерли придушила свою пациентку из-за какой-то побрякушки? А потом тут же сообщила о своей находке и сделала все возможное, чтобы возвратить эту вещь семье?

– Нет, сэр, не придушила, – спокойно возразил инспектор, и у Рэтбоуна потемнело в глазах. – Отравила, – договорил Дэйли. – Двойной дозой лекарства, если быть точным. – Он с глубокой печалью взглянул на адвоката. – Так показало вскрытие. Это не так просто обнаружить, поскольку создается впечатление смерти от сердечного заболевания. Но, учитывая, что леди принимала это лекарство, а в аптечке оказалось два пустых флакона, тогда как должен был быть только один, согласитесь, вполне естественно было подумать о таком варианте. Вывод, конечно, не слишком приятный, но неопровержимый. Сожалею, сэр, но теперь мисс Лэттерли арестована по обвинению в убийстве.

– Но к-как ж-же… – Голос Рэтбоуна сорвался, его пересохшие губы не могли выговорить ни слова.

– Ведь больше там никого не было, сэр. Миссис Фэррелайн чувствовала себя прекрасно, когда их с мисс Лэттерли доставили к поезду в Эдинбурге, а к моменту прибытия в Лондон она, бедняжка, была мертва. Скажите, существует ли этому какое-либо иное объяснение?

– Не знаю! Должно существовать! – запротестовал юрист. – Мисс Лэттерли – смелая и честная женщина, служившая в Крыму вместе с Флоренс Найтингейл. Она спасла десятки жизней, часто рискуя собственной. Она пожертвовала покоем и безопасностью ради Англии и…

– Все это мне известно, – жестко перебил его полицейский. – Докажите, что миссис Фэррелайн убил кто-то другой, и я первый откажусь от обвинения против мисс Лэттерли. Но до тех пор она будет находиться в заключении. – Он вздохнул, с грустью глядя на адвоката. – Мне самому это не слишком по душе. Она производит приятное впечатление, а я потерял в Крыму брата. Мне известно, сколько некоторые из этих женщин сделали там для наших ребят. Но служба есть служба, нравится она тебе или нет.

– Да… Да, конечно… – Рэтбоун откинулся в кресле, чувствуя себя настолько разбитым, словно ему пришлось пробежать большое расстояние. – Спасибо вам. Я займусь этим делом, постараюсь выяснить, что же произошло на самом деле, и доказать ее непричастность.

– Да, сэр. Желаю удачи, сэр. Тут необходимо все ваше искусство и большое везение. – С этими словами инспектор повернулся и вышел, провожаемый взглядом Оливера.

Через несколько мгновений в дверь просунулось взволнованное лицо клерка:

– Могу я чем-нибудь помочь, мистер Рэтбоун?

– Что? – вздрогнул юрист, пытаясь собраться с мыслями. – В чем дело, Клементс?

– Могу я чем-то помочь, сэр? Насколько я могу судить, у вас неприятности…

– Вы правы. Немедленно разыщите мистера Уильяма Монка.

– Мистера Монка, сэр? Сыщика?

– Да-да, именно сыщика! Приведите его сюда.

– Мне придется как-то объяснить ему причину, – с тоской отозвался Клементс. – Он не из тех, кто явится по первому моему слову.

– Скажите ему, что дело Фэррелайнов получило скверный оборот и мне срочно необходима его помощь! – едва не перешел на крик Оливер.

– А если мне не удастся отыскать его…

– Ищите, пока не найдете! Без него не возвращайтесь! Понятно?

– Да, сэр. Простите, сэр.

Рэтбоун опомнился:

– За что? Вы ни в чем не виноваты.

– Нет, сэр. Но мне очень жаль, что в деле Фэррелайнов возникли затруднения. Мисс Лэттерли – такая славная девушка! Надеюсь… – Служащий запнулся. – Я непременно разыщу мистера Монка и приведу его сюда.

Однако прошло несколько мучительных часов, прежде чем Уильям, бледный, с плотно сжатыми губами, без стука распахнул дверь конторы.

– Что случилось?! – воскликнул он. – Что еще произошло? Почему вы до сих пор не связались с поверенным Фэррелайнов и не объяснили ему суть дела? – Он поднял брови. – Уж не хотите ли вы послать меня для этого в Эдинбург?

Все те чувства, которые юрист старался подавить в себе с момента первой встречи с Дэйли – страх, беспомощность, негодование, предчувствие грядущих бед, – вылились в обыкновенную вспышку гнева.

– Нет, не хочу, – сквозь зубы процедил он. – Вы что, воображаете, что я отправил Клементса рыскать по всему городу просто потому, что мне понадобился посыльный?! Если это – все, на что вы способны, значит, я зря потратил время – и свое, и ваше. Нужно было обратиться к кому-то другому. Господи, да к кому угодно!

Монк еще сильнее побледнел. Поведение адвоката сказало ему больше, чем напечатанный крупным шрифтом текст. Он увидел в нем страх и неуверенность, что для Рэтбоуна было хуже пощечины.

– Тело Мэри Фэррелайн по требованию ее дочери, Гризельды Мердок, было подвергнуто вскрытию, – холодно проговорил Оливер. – Нет сомнений, что она умерла от чрезмерной дозы лекарства – того самого, давать которое входило в обязанности Эстер. В связи с этим полиция обвиняет Эстер в убийстве с целью похищения жемчужной броши.

Он испытал горькое удовлетворение при виде того, как лицо сыщика стало мертвенно-белым, а в глазах его отразилось потрясение, словно на него внезапно обрушился неодолимый ураган. Несколько мгновений они стояли лицом к лицу в гробовом молчании. Все же Монк пришел в себя быстрее, чем мог ожидать юрист, и – следовало признать – быстрее, чем он сам.

– Полагаю, мы оба убеждены в невиновности Эстер? – ровным голосом проговорил Уильям. – Несмотря на любые доказательства обратного?

Рэтбоун слабо улыбнулся, вспомнив, с каким подозрением отнесся Монк к себе самому, когда очнулся, лишившись памяти, и как настойчиво плел он тогда паутину испытаний, чтобы понять о себе хоть что-то. По глазам детектива адвокат понял, что и тот вспомнил об этом же, и оба мгновенно ощутили полное взаимопонимание. Казалось, рухнула разделявшая их стена. Враждебность исчезла.

– Разумеется, – согласился Оливер. – Нам известны лишь обрывки истинной картины. Когда мы узнаем все, история предстанет в совершенно ином свете.

Сыщик улыбнулся, но затем в нем почти сразу проснулась прежняя агрессивность:

– А что позволяет вам полагать, что мы узнаем все? Разве кто-нибудь, черт возьми, знает всю правду о чем бы то ни было? Вы, к примеру?

– Иногда мне удается узнать достаточно для того, чтобы отвести возражения, – холодно проговорил Рэтбоун. – Это приносит неплохие результаты. Так вы готовы оказать мне практическую помощь или предпочитаете, стоя здесь, вести дискуссии на отвлеченные философские темы?

– Ах, практическую помощь! – вскинув брови, саркастически усмехнулся Монк. – Что вы имеете в виду? – Он скользнул взглядом по столу в поисках каких-либо свидетельств активности адвоката, но ничего не обнаружил.

Оливеру было бы нетрудно объяснить ситуацию: с момента ухода Дэйли и до появления Уильяма он был занят завершением неотложных дел, чтобы получить возможность полностью отдаться делу Фэррелайнов. Однако он не желал оправдываться перед детективом.

– Существуют три возможных объяснения происшедшего, – заговорил он ровным голосом.

– Ну, естественно! – перебил Монк. – Мэри могла по ошибке принять слишком большую дозу лекарства…

– Нет, не могла, – уверенно возразил Рэтбоун. – Сама она его вообще никогда не принимала. Если говорить об ошибке, то ее допустил кто-то, отмерявший порции препарата еще до отъезда из дома Фэррелайнов в Эдинбурге. Если же она приняла его сама, то лишь намеренно, а в таком случае следует говорить о само-убийстве, и это – второе из возможных объяснений. Однако все обстоятельства, да и характер леди, судя по словам Эстер, свидетельствуют, что это абсолютно невероятно.

– А третье объяснение – убийство, – закончил Уилья-м. – Но совершила его не Эстер, а кто-то другой.

– Вот именно.

– Или ошибка, или убийство. А кто готовил лекарство? – спросил Монк. – Врач? Или аптекарь?

– Не знаю. Это один из тех вопросов, на которые предстоит ответить.

– А что собой представляет ее дочь – эта Гризельда Мердок? – Не в силах усидеть на месте, детектив начал в нетерпении ходить по кабинету. – Что вам о ней известно?

– Только то, что она недавно вышла замуж, ждет ребенка и необычайно тревожится о своем здоровье. Миссис Фэррелайн ехала в Лондон специально для того, чтобы ее успокоить.

– Успокоить? Что вы имеете в виду? Чем она могла ее успокоить? Что такое было известно ей, чего не знала бы сама миссис Мердок? – Монк разозлился, словно нелепость ответа свидетельствовала о глупости его собеседника.

– Послушайте, вы! Я же не акушерка. Я понятия не имею, в чем там дело! – сердито отозвался Рэтбоун, вновь усаживаясь в кресло. – Может быть, Гризельда беспокоилась из-за какой-то болезни, перенесенной в детстве.

Пропустив этот ответ мимо ушей, Уильям задал следующий вопрос:

– Полагаю, эта семья достаточно богата?

– Похоже на то, но ручаться я, конечно, не могу. Это тоже предстоит выяснить, как и многое другое.

– Так что же вы намерены предпринять? Существуют же в Шотландии юристы! Семейство наверняка имеет поверенного. Как насчет завещания?

– Этим я займусь, – сквозь зубы процедил Оливер. – Но выяснение всего этого потребует времени. И каков бы ни был ответ, он не объяснит нам ни того, что произошло в поезде, ни того, кто подсунул в аптечку неправильную дозу лекарства, прежде чем они сели в вагон. В лучшем случае это поможет нам кое-что узнать о семейных обстоятельствах Фэррелайнов и о мотивах их поступков. Не исключено, что причина и в самом деле в деньгах, но не можем же мы сидеть сложа руки в на-дежде, что это подозрение подтвердится!

Вскинув брови, Монк с откровенным недоброжелательством смерил взглядом элегантную фигуру расположившегося в кресле адвоката. Того это, к его собственному удивлению, ничуть не рассердило. Пожалуй, он даже испытал некоторое удовлетворение. Его, скорее, вывело бы из себя, если бы детектив сохранял сдержанность. Это означало бы, что он не встревожен, не принимает ситуацию слишком близко к сердцу. А необходимо было, чтобы он испугался, – ведь опасность и в самом деле реальна! Только дурак не поймет этого.

– Я хочу, чтобы вы отправились в Эдинбург, – с еле заметной улыбкой заговорил Рэтбоун. – Расходы я, разу-меется, оплачу. Вам необходимо разузнать все, что возможно, о семействе Фэррелайнов – о каждом из них.

– А что собираетесь делать вы? – настойчиво повторил Уильям, остановившись у стола и весь напрягшись.

Оливер холодно посмотрел на него. Он понимал, насколько пока что слаба его позиция. Юрист чувствовал себя в своей стихии, находясь в зале суда, лицом к лицу со свидетелями и судьями. Он умел учуять обман, выстроить словесную ловушку и загнать в нее лжеца, умел выудить правду из-под нагромождений лжи, из тумана неведения и забывчивости. Подобно хирургу, тщательно зондирующему рану, он умел извлекать на свет скрываемые факты. Но сейчас у него не было необходимых свидетелей – кроме Эстер, знающей так безнадежно мало.

– Я собираюсь побольше узнать о медицинской стороне дела, – ответил он, – а также об упомянутых вами юридических фактах. И подготовиться к процессу в суде.

Слово «суд», казалось, подействовало на Монка подобно холодной воде, сразу выведя его из состояния раздражения. Он хотел что-то сказать, но раздумал. Пожалуй, все уже было ясно и без слов.

– Прежде я должен повидаться с Эстер, – спокойно проговорил сыщик. – Устройте эту встречу. – Лицо его окаменело. – Мне необходимо, чтобы она рассказала об этих людях, что только сможет. Нам понадобится все, что удастся обнаружить, – даже впечатления, слухи, мысли, воспоминания. В общем, буквально все. Бог знает, как мне заставить их принять меня и согласиться со мной разговаривать!

– Солгите им! – с кривой усмешкой отозвался адвокат. – Только не уверяйте меня, что этот способ претит вам!

Уильям бросил на него полный омерзения взгляд, но ничего не сказал. Чуть помедлив, он повернулся и направился к выходу.

– Вы что-то говорили о расходах, – с явной неохотой произнес он. Оливера неприятно резанула мысль, что Монк сейчас попросит денег. Он предпочел бы дать их без напоминаний – ради Эстер.

Прочитав во взгляде Рэтбоуна, что тот его понял, детектив пришел в ярость, взбешенный и тем, что его намерение оказалось столь откровенным, и тем, что юристу было известно его финансовое положение. А больше всего его, пожалуй, возмутила забота адвоката о мисс Лэттерли. Вспыхнув, он стиснул зубы.

– У Клементса все для вас приготовлено, – ответил Оливер, – в том числе билет на сегодняшний ночной поезд до Эдинбурга. Он отправляется в четверть десятого. – Юрист взглянул на золотые карманные часы, изящ-ную вещицу с гравированной крышкой. – Отправляйтесь домой и соберите все необходимое, а я пока договорюсь о вашем посещении тюрьмы. Пишите из Эдинбурга обо всем, что вам удастся узнать.

– Разумеется, – отозвался Монк и после минутного колебания распахнул дверь и вышел.

Всю дорогу домой он проделал в состоянии шока. Эстер обвиняется в убийстве! Это напоминало кошмар, не укладывалось в сознании и все же было реальностью при всей своей дикости и нелепости. У сыщика возникло чувство, словно он уже испытал нечто подобное когда-то прежде.

Он упаковал необходимое белье, носки, бритвенные принадлежности, щетку для волос и запасную пару обуви. Предугадать, долго ли ему придется пробыть в отъезде, было невозможно. Насколько Уильям мог вспомнить, ему раньше не приходилось бывать в Эдинбурге. Он не имел представления, холодно ли там. Может быть, там такая же погода, как в Нортумберленде? Но и те места он помнил крайне отрывочно: в памяти сохранились не ощущения, а лишь отдельные картины. Впрочем, сейчас ему было не до мыслей об этом.

Сыщик понимал, откуда ему знакомо это владеющее им гнетущее чувство – страх и смесь неверия с осознанием неоспоримой реальности происходящего. Это было похоже на то, что пережил он сам, ощутив себя одновременно и охотником, и дичью, когда впервые очнулся в больнице после случившегося с ним несчастья. Он не помнил даже своего имени и, расследуя дело об убийстве Джослина Грея, по крупицам открывал для себя собственное «я». Он и теперь, спустя два года, знал о себе самом далеко не все, и многое из того, что обнаружил, глядя на себя чужими глазами, что-то припомнив, а о чем-то догадавшись, смущало его, ибо некоторые из собственных качеств были ему неприятны.

Однако теперь не время было думать о себе. Он должен распутать нелепую загадку смерти миссис Фэррелайн и роли Эстер в этой истории.

Захлопнув чемодан и прихватив его с собой, Уильям зашел к квартирной хозяйке. Не вдаваясь ни в какие объяснения, он известил ее, что отправляется в Эдинбург по делам и не знает, когда вернется. Та знала его привычки и не обращала на них внимания.

– Хорошо, – равнодушно отозвалась она и поинтересовалась лишь тем, что касалось ее самой: – Но вы, конечно, будете присылать квартирную плату, если ваше отсутствие затянется, мистер Монк?

– Разумеется, – бросил ее жилец. – А вы сохраняйте мои письма.

– Сохраню. Все будет в порядке. Разве когда-нибудь было иначе, мистер Монк?

– Никогда, – неохотно признал сыщик. – До сви-дания.

– До свидания, сэр.

Рэтбоун сдержал обещание, и к тому моменту, как Уилья-м добрался до тюрьмы, в которой содержалась мисс Лэттерли, там уже было получено уведомление о нем как о помощнике самого Оливера, то есть, по сути, как о еще одном адвокате Эстер.

Грузная надзирательница с выражением откровенной неприязни на властном лице проводила детектива по темному, вымощенному камнем коридору до камеры. При виде ее Монк содрогнулся и ощутил давно не испытанное чувство, близкое к панике. Он понимал, в чем дело. Этой женщине было известно, в чем обвиняется Лэттерли: в убийстве пожилой леди, своей пациентки, безоговорочно ей доверившейся, с целью кражи драгоценности стоимостью в несколько сотен фунтов. Этого хватило бы на то, чтобы целый год предаваться роскоши, но не ценой же человеческой жизни! В этих стенах надзирательнице приходилось сталкиваться с самыми различными трагедиями, преступлениями и отчаянием. Она видела озверевших женщин, совершивших убийство своего жестокого мужа, сутенера или любовника, видела несчастных падших женщин, убивших своих детей, видела женщин, воровавших из-за голода или от жадности, женщин коварных, невежественных, порочных, напуганных, глупых… Ей были знакомы все разновидности греха или глупости. Но, по ее представлениям, не могло быть никого презреннее образованной женщины из хорошей семьи, способной отравить доверенную ее попечению старую леди ради обладания тем, без чего можно обойтись.

Тут не могло быть и речи о каком-либо прощении и даже об обычной жалости, которую тюремщицы порой испытывали к воровкам или проституткам, вступившим в жестокую битву с жестоким миром. С завистью и остервенением, свойственными невеждам и униженным, эта женщина будет ненавидеть Эстер за то, что та – леди, и одновременно за то, что та не осталась в привилегированном мире, к которому принадлежала от рождения. Если обладание этими привилегиями – недостаток, то измена им – преступление. Монк ощутил, как страх за Лэттерли ледяной рукой сдавил ему сердце.

Всю дорогу до камеры надзирательница шла впереди, ни разу не оглянувшись. Подойдя к дверям, она вставила в замок тяжелый ключ и повернула его. Даже теперь она не посмотрела на своего спутника, демонстрируя то высшее презрение, которое не в силах смягчить даже любопытство.

Посреди камеры стояла Эстер. Услышав звук сдвигаемого засова, она обернулась, и в глазах ее мелькнула надежда. Но потом она увидела сыщика, и надежда погасла, уступив место боли, настороженности и странной смеси ожидания и разочарования.

На мгновение Монка обожгло ощущение нежности и желание защитить эту девушку, а еще – гнев на происшедшее, на Рэтбоуна и больше всего на самого себя. Он обернулся к надзирательнице.

– Когда вы понадобитесь, я позову, – холодно произнес Уильям. Женщина помедлила, поскольку в ней впервые заговорило любопытство. В лице детектива она заметила что-то, встревожившее ее, и инстинктивно поняла, что он владеет оружием, против которого сама она бессильна, и совершенно не думает о собственной безопасности.

– Да, сэр, – проговорила тюремщица мрачно и вышла, чересчур громко хлопнув дверью.

Монк внимательно посмотрел на Эстер. Здесь, в камере, ей с утра до вечера нечем было заняться, и все же она выглядела усталой. Бледная, под глазами темные круги… Волосы распущены, и она даже не попыталась привести их в порядок. Одета крайне убого. Похоже, она уже сдалась. Почему она не выбрала платье поярче, не такое тусклое? Уильям вспомнил отчаяние, испытанное им самим во время расследования дела Джослина Грея. Ему тогда пришлось пережить еще больший ужас – не только угрозу тюрьмы или виселицы, но и кошмарное ощущение собственной вины. В те дни его спасло именно мужество мисс Лэттерли и ее целительный гнев. Как же смеет она теперь сдаваться сама?!

– Вы отвратительно выглядите! – холодно проговорил он. – Что, черт возьми, на вас надето? У вас такой вид, словно вы собрались на виселицу! Вас же еще даже не судили!

Мало-помалу лицо девушки из растерянного превратилось в сердитое, но и гнев ее был каким-то холодным, безжизненным.

– Это мое рабочее платье сиделки, – равнодушно произнесла она. – Оно теплое и удобное. Не понимаю, чего ради вы завели о нем речь. Какое все это имеет значение?

Монк резко переменил тему:

– Ночным поездом я отправляюсь в Эдинбург. Рэтбоун хочет, чтобы я разузнал все, что возможно, о Фэррелайнах. Не исключено, что убийство совершил один из них…

– Я только об этом и думаю, – безучастно отозвалась Эстер. – Только не спрашивайте меня, кто и зачем. Я не знаю причины. Просто здесь больше нечем заняться, вот я и думаю об этом.

– Вы убили ее?

– Нет. – Заключенная нисколько не рассердилась на этот вопрос, ее ответ прозвучал совершено спокойно.

Сыщика это взбесило. Ему захотелось схватить медсестру за плечи и трясти ее до тех пор, пока она не разозлится так же, как он, и не будет готова бороться ради выяснения истины. Они должны узнать правду, должны рассказать ее всем и заставить обвинителей признать свою ошибку! Уильяма возмущала происшедшая в сиделке перемена, это столь несвойственное ей равнодушие. Не то чтобы ему нравилось, какой она была прежде. Эта девушка всегда чересчур много говорила, слишком категорично судила обо всем, что знала и чего не знала. Она была совсем не похожа на тех женщин, которые привлекали его: в ней не было мягкости, женской теплоты и грации, всегда заставлявших его сердце биться чаще и будивших в нем желание. Но видеть, какой она стала теперь, было для Монка мучительно.

– Значит, это сделал кто-то другой! – огрызнулся он. – Если, конечно, вы не убедите меня, что она покончила с собой.

– Конечно же, нет! – Наконец-то Лэттерли тоже рассердилась! На щеках у нее вспыхнул слабый румянец. – Если бы вы ее знали, вам бы и в голову не пришла подобная мысль.

– Может быть, она выжила из ума? – предположил детектив. – Или отравилась случайно?

– Что за нелепость! – Голос Эстер окреп. – Она была не более слабоумной, чем вы! Если вы не в силах придумать ничего получше, то не морочьте мне голову! И Оливеру тоже, если это он вас нанял!

Сыщик был рад увидеть, что энергия возвращается к заключенной, хотя бы только ради того, чтобы защитить Мэри Фэррелайн. И все же его укололо ее предположение, что он пришел сюда исключительно по поручению Рэтбоуна, как человек, которому за эту работу заплатят. Объяснить, почему это так его задело, Монк бы не смог, но эта мысль причинила ему боль. Он отреагировал мгновенно:

– Не надо ребячиться, Эстер! У нас нет времени, да в вашем возрасте это и непозволительно.

Теперь девушка действительно разозлилась. Детектив понимал, что ее вывело из себя его дурацкое замечание о возрасте, но ведь она и в самом деле иногда ведет себя по-идиотски! Как и большинство женщин.

Медсестра взглянула на него с раздражением:

– Если вы собираетесь в Эдинбург, чтобы повидать Фэррелайнов, то имейте в виду: они вряд ли скажут вам что-нибудь, кроме того, что наняли меня сопровождать миссис Фэррелайн в Лондон, давать ей утром и вечером лекарство и заботиться о ее удобствах. А я самым чудовищным образом обманула их доверие. Не представляю, каких еще слов вы от них ждете!

– Не стоит так жалеть себя, – резко проговорил Уилья-м. – Вам это пристало меньше, чем кому бы то ни было. Да и времени у нас нет.

Прочитав в глазах Лэттерли откровенное отвращение, он понял, что она достаточно рассержена, чтобы бороться, хотя сама этого и не осознает. Его губы тронула усмешка.

– Конечно, они это скажут, – согласился он. – Но я задам им массу всяких вопросов. – По мере того, как он говорил, в его голове стал складываться план действий. – Я скажу им, что представляю интересы обвинения и хочу быть уверенным в каждой мелочи, чтобы обеспечить безоговорочный успех процесса, а потому должен вникнуть во все детали вашего пребывания там.

– Я провела там всего один день, – перебила его Эстер.

Не обращая на ее слова внимания, Монк продолжал:

– Действуя таким образом, я разузнаю о них как можно больше. Один из них убил ее! Так или иначе, но они себя выдадут. – Он постарался придать своему тону больше уверенности, чем испытывал в действительности. Лишь бы она этого не заметила! Необходимо скрыть от нее горькую правду о том, насколько непросто добиться в этом деле успеха. Он приложит все силы! Нет ничего хуже беспомощности.

Гнев девушки вдруг погас, уступив место страху.

– Вы так считаете? – голос ее дрогнул.

Уильям инстинктивно подался вперед и, взяв ее руку, крепко пожал:

– Убежден. Вряд ли этого удастся добиться легко и быстро, но это произойдет.

Затем сыщик умолк. Они с медсестрой слишком хорошо знали друг друга, и по ее глазам он понял, о чем она думает. О том деле, которое они расследовали вместе и в котором наконец добрались до правды, но слишком поздно – когда уже был осужден и повешен невинный человек.

– Я убежден в этом, Эстер! – страстно воскликнул детектив. – Я найду разгадку, чего бы это ни стоило и с кем бы мне ни пришлось ради этого столкнуться.

Глаза заключенной наполнились слезами, и она отвернулась, от испуга на мгновение потеряв власть над собой.

Уильям стиснул зубы. Почему она так по-дурацки независима? Почему не расплачется, как всякая женщина на ее месте? Тогда он мог бы обнять ее, как-то поддержать – без всякой задней мысли! Ужасно! Он и прежде с трудом выносил ее, но видеть, как она изменилась, было еще тяжелее.

И самое скверное, что он не может бросить все и уйти. Это же не просто очередное расследование. Здесь речь идет о судьбе Эстер, и проиграть он просто не вправе!

– Расскажите мне о них, – сердито потребовал Монк. – Кто такие Фэррелайны? Что вы о них думаете? Каковы ваши впечатления?

Мисс Лэттерли обернулась и удивленно посмотрела на него, а потом, овладев собой, заговорила:

– Старшего сына зовут Элестер. Он – казначей-прокуратор…

– Мне нужны не факты! – перебил ее сыщик. – Их я могу узнать и сам. Меня интересует, что вы о нем думаете. Счастлив он или несчастен? Был ли он встревожен? Любил свою мать или ненавидел? Боялся ее? Была ли она женщиной властной, требовательной, деспотичной? Да говорите же!

Сиделка слабо улыбнулась:

– Мне она показалась вполне обычной женщиной, очень доброй…

– Ее убили, Эстер! Без всякой причины убийство не совершают. Кто-то или ненавидел ее, или боялся. Почему? Расскажите мне о ней поподробнее. Только не нужно объяснять, какой очаровательной женщиной она была. Молодых женщин иногда убивают за то, что они очаровательны, но старух – никогда!

Улыбка Лэттерли сделалась чуть шире:

– Вы воображаете, что, сидя за решеткой, я не пыталась угадать, почему кому-то понадобилось убить ее? Элестер выглядел слегка обеспокоенным, хотя это может ни о чем не свидетельствовать. Как я уже сказала, он – казначей-прокуратор…

– Что такое казначей-прокуратор? – Сейчас Монку было не до того, чтобы из гордости скрывать свою неосведомленность.

– Кажется, что-то вроде королевского прокурора.

– Ага! – Детектив тут же начал мысленно перебирать возможные версии.

– А у младшего брата, Кеннета, было назначено какое-то свидание, но родственники не знали, с кем. Они подозревают, что он за кем-то ухаживает, но никто из них ее никогда не видел.

– Ясно. Еще что?

– Не знаю! Правда, не знаю! Квинлен, муж Айлиш…

– Кто такая Айлиш? Вы сказали – Айлиш? Что это за имя?

– Не знаю! Наверное, шотландское. Это средняя дочь. Старшая – Уна. А Гризельда – младшая.

– Ладно, что там насчет Квинлена?

– Он и Байярд Макайвор, муж Уны, похоже, друг друга не любят. Но я не могу представить, какое отношение все это имеет к убийству. В любой семье существуют взаимные симпатии или неприязнь, особенно если все живут под одной крышей!

– Боже сохрани! – с чувством воскликнул Уильям. Мысль о необходимости жить в таком тесном контакте с другими людьми была для него невыносима. Он слишком дорожил своей независимостью, чтобы подлаживаться в быту к кому бы то ни было, а меньше всего – к человеку, достаточно хорошо его знающему.

Эстер взглянула на него с недоумением:

– Из-за этого никто из них не стал бы ее убивать.

– Дом принадлежал ей? – вдруг спросил детектив. – А как насчет состояния? Ладно, неважно. Вы все равно не знаете. Рэтбоун это выяснит. Лучше подробно расскажите мне, что вы делали с момента появления в доме и до самого отъезда. Когда вы оставались одна? Где находится гардеробная? И где хранилась аптечка?

– Все это я уже рассказывала Оливеру, – запротестовала девушка.

– Я хочу услышать это от вас, – холодно проговорил Монк. – Я не могу работать со сведениями, полученными из вторых рук. И кроме того, я спрашиваю о том, что важно для меня, а не для Оливера.

Мисс Лэттерли не стала спорить и, присев на краешек койки, подробно, со всеми деталями рассказала все, что могла припомнить. По тому, с какой легкостью она находила нужные слова и как уверенно говорила, ее собеседник понял, что мысленно она уже много раз повторяла этот рассказ. Он живо представил, как эта несчастная часами сидит, напуганная, в темной камере, достаточно проницательная, чтобы в полной мере оценить нависшую над ней опасность и понять, что они могут так и не доискаться правды или обнаружить ее слишком поздно. Ей уже приходилось с этим сталкиваться. Да и у самого Монка случались неудачи. Нет, черт возьми, на этот раз он добьется успеха, чего бы это ни стоило!

– Благодарю вас, – проговорил он наконец, поднимаясь. – Мне пора. Я должен поспеть на поезд.

Заключенная тоже встала. В лице ее не было ни кровинки. Уильяму хотелось найти для нее какие-то слова ободрения, подать ей хоть немного надежды. Но это была бы ложь, а он никогда ей не лгал.

Девушка собралась было что-то сказать, но передумала. Сыщик же не мог уйти, ничего не сказав ей на прощание. Но где найти такие слова, которые не оскорбили бы ее проницательности и вместе с тем не лишили мужества?

– Вам надо идти, – с легким вздохом произнесла сиделка. В минутном порыве Монк взял ее руку и поднес к губам, а потом шагнул к выходу.

– Я готов! – крикнул он. Через мгновение в замке загремел ключ, и дверь распахнулась. Уильям вышел, не обернувшись.

После ухода Монка Рэтбоун несколько минут провел в раздумье и наконец решил, что ему все же следует повидать Чарльза Лэттерли. Когда Эстер просила ничего не сообщать ее семейству, ее обвиняли всего лишь в краже, и можно было надеяться, что для выяснения истины и прекращения дела потребуется в крайнем случае насколько дней. Но теперь речь шла об убийстве, и вся история непременно должна была попасть в вечерние газеты. Нужно было предупредить Чарльза – хотя бы из чувства милосердия.

Адрес мистера Лэттерли Оливер уже знал, и понадобилось не больше пяти минут, чтобы найти кэб и сказать кучеру, куда ехать. Всю дорогу он пытался придумать, как лучше сообщить печальное известие, хотя прекрасно понимал, что это не имеет ровно никакого значения. Это было сущей ерундой по сравнению с проблемой, которую адвокату предстояло решить потом – подготовиться к защите Эстер. Он не мог и помыслить о том, чтобы доверить ведение этого дела кому-то другому, но ощущал все бремя легшей на него ответственности, хотя не прошло еще и двенадцати часов с того момента, когда в его кабинете появился Дэйли с сообщением о случившемся.

Было начало шестого часа пополудни. Чарльз Лэттерли только что вернулся домой, завершив дневные дела. Рэтбоун никогда прежде с ним не встречался. Он вылез из кеба, приказал вознице дожидаться его, сколько потребуется, и направился к крыльцу.

– Да, сэр? – вежливо осведомился дворецкий, наметанным глазом сразу распознавший в посетителе джентльмена.

– Добрый вечер, – отрывисто бросил тот. – Меня зовут Оливер Рэтбоун, я – поверенный мисс Эстер Лэттерли. Мне необходимо видеть мистера Лэттерли по неотложному делу.

– Конечно, сэр. Будьте столь любезны пройти в гостиную, а я доложу мистеру Лэттерли о вашем приходе и о спешности вашего дела.

– Благодарю. – Юрист вошел, но вместо того, чтобы направиться в гостиную, куда намеревался проводить его дворецкий, остался в холле. Это было уютное удобное помещение, но даже случайному наблюдателю сразу бросались в глаза мелочи, свидетельствующие, что хозяева дома переживают трудные времена. Рэтбоун с грустью вспомнил о катастрофе, пережитой мистером Лэттерли-старшим, о его самоубийстве и о последовавшей вскоре смерти его пораженной горем жены. Теперь он принес в этот дом известие о новой трагедии, еще более страшной.

В дверях появился Чарльз. Это был высокий красивый мужчина лет сорока, со слегка поредевшими волосами и узким лицом, в данную минуту выражавшим беспокойство.

– Добрый вечер, мистер Рэтбоун, – поздоровался он. – Чем могу быть вам полезен? Кажется, мы незнакомы, но дворецкий сообщил мне, что вы – поверенный моей сестры. Я и не подозревал, что она нуждается в поверенном…

– Мне очень неприятно огорчать вас, мистер Лэттерли, но я принес дурные вести. Я совершенно уверен, что мисс Лэттерли ни в чем не виновата, но речь идет о смерти – насильственной смерти – одной из ее пациенток, пожилой леди, ехавшей в поезде из Эдинбурга в Лондон. Я крайне сожалею, мистер Лэттерли, но в ее убийстве обвиняют Эстер.

Чарльз глядел на него, словно не понимая.

– Она допустила небрежность? – спросил он, моргая. – На Эстер это не похоже. Я не одобряю ее профессию, если это можно так назвать, но убежден, что в своей работе она очень сведуща. Не могу поверить, сэр, что она вела себя недостойно.

– Ее обвиняют не в небрежности, мистер Лэттерли, – медленно проговорил адвокат, испытывая мучение от того, что ему предстояло произнести. Почему бы, черт возьми, этому человеку не понять все с первого раза? Какого дьявола у него такой оскорбленный и смущенный вид? – Ее обвиняют в намеренном убийстве с целью украсть брошь.

– Эстер?! Это нелепо!

– Конечно, нелепо, – согласился Оливер. – И я уже нанял сыщика, который сегодня вечером отправляется в Эдинбург для проведения расследования, чтобы мы могли выяснить истину. Боюсь, однако, что нам не удастся доказать ее невиновность прежде, чем дело дойдет до суда, и вполне вероятно, что завтра утром, если не сегодня вечером, об этом сообщат газеты. Я потому и приехал известить вас, чтобы новость не дошла до вас таким путем.

– Газеты! О господи! – Вся краска схлынула с и без того бледного лица Чарльза. – Все узнают! А моя жена!.. Нельзя, чтобы Имоджен услышала это. Она не переживет…

Необъяснимый гнев охватил Рэтбоуна. Этот человек думает только о переживаниях своей жены. Он даже не спросил, каково состояние его сестры и, главное, где она!

– Боюсь, защитить ее от этого нам не удастся, – с некоторым сарказмом заметил юрист. – Было бы неплохо, если бы она навестила Эстер и постаралась хоть немного облегчить ее положение.

– Навестила? – Чарльз, казалось, смутился. – А где Эстер? Что с ней? Как с ней поступили?

– Она в тюрьме и будет находиться там вплоть до суда, мистер Лэттерли.

Теперь у хозяина дома был такой вид, словно его ударили. Рот его приоткрылся, взгляд остекленел от ужаса.

– В тюрьме! – пробормотал он. – Вы хотите сказать…

– Вот именно. – Голос Оливера прозвучал жестче, чем ему хотелось, но он и сам не мог справиться со своими чувствами. – Ее обвиняют в убийстве, мистер Лэттерли. В этих обстоятельствах они не вправе освободить ее.

– О… – Чарльз отвернулся, потрясенный. На лице его наконец промелькнуло выражение жалости. – Бедная Эстер… Она всегда была такой мужественной, так смело решалась на самые необычные поступки! Мне иногда казалось, что она вообще ничего не боится. – У него вырвался короткий смешок. – Порой мне даже хотелось, чтобы что-то напугало ее, – это прибавило бы ей осторожности. – Помолчав, мужчина вздохнул. – Но я не думал, что это произойдет таким образом.

Когда он вновь обернулся к адвокату, лицо его было по-прежнему печальным, но уже спокойным.

– Я, разумеется, заплачу вам за ее защиту, мистер Рэтбоун. Правда, я небогат и к тому же, как вы понимаете, не могу оставить жену без средств и без поддержки. – Он покраснел от смущения. – Мне известна ваша репутация. Учитывая наши обстоятельства, не лучше ли было бы вам передать это дело кому-нибудь менее… – Он безуспешно пытался найти подходящий эвфемизм.

Юрист пришел ему на помощь – отчасти потому, что не мог видеть, как страдает этот, пусть и не слишком приятный ему, человек, но главным образом от нетерпения:

– Я тронут вашим предложением, мистер Лэттерли, но ваше финансовое участие не потребуется. Взяться за это дело меня заставляет мое отношение к Эстер. С вашей же стороны лучшей помощью будет, если вы поддержите ее в трудную минуту, постараетесь убедить, что верите в нее, если она найдет в вас источник душевных сил. Ни при каких обстоятельствах не показывайте ей, что опасаетесь худшего.

– Конечно, – медленно проговорил Чарльз. – Да, конечно. Скажите, где она находится, и я пойду к ней – ведь мне позволят навестить ее?

– Объясните, что вы – ее единственный родственник, и вам, разумеется, разрешат посещение, – заверил его Оливер. – Она в Ньюгейтской тюрьме.

Лэттерли вздрогнул:

– Понятно. Что мне можно принести ей? Что ей необходимо?

– Сможет ваша жена подобрать ей какую-нибудь смену одежды и белье? Со стиркой у Эстер будут проблемы.

– Моя жена? Нет… Нет, я не позволю ей идти туда. В Ньюгейт! Я постараюсь как можно дольше скрывать от нее, что произошло. Это так ее расстроит! Я сам подыщу для Эстер какую-нибудь одежду.

Рэтбоун хотел было возразить, но, взглянув на Чарльза, неожиданно умолк, скривил губы и нахмурился, поняв, что не имеет права вторгаться в сложную сферу семейных отношений и что, учитывая характер этого человека, спорить с ним нет смысла. Визит, предпринятый против воли, не принесет мисс Лэттерли радости, а его сейчас волновало только то, что касалось Эстер.

– Ну, раз вы так решили, что ж… – холодно проговорил юрист. – Поступайте, как сочтете нужным. – Он выпрямился. – Мне остается еще раз выразить сожаление, что пришлось принести вам столь дурные вести, но поверьте – я приложу все силы, чтобы доказать невиновность вашей сестры, а до тех пор постараюсь, насколько могу, облегчить ее положение.

– Да… Да, конечно. Благодарю вас, мистер Рэтбоун. Я тронут, что вы сообщили мне об этом лично. И еще… – начал было Лэттерли, но замялся.

Оливер ждал, уже стоя вполоборота к дверям и вскинув брови. Чарльз явно испытывал смущение.

– Спасибо, что вы взялись защищать Эстер без вознаграждения, – с трудом выговорил он. – Я… Мы… Мы вам очень признательны.

Адвокат сдержанно поклонился:

– Не стоит благодарности, сэр. Всего хорошего.

– Всего хорошего, сэр.

Без четверти девять Рэтбоун приехал на вокзал, хотя это было совершенно необязательно. Никаких новостей для Монка у него не было, но он не смог побороть желания в последний раз поговорить с ним и просто убедиться, что тот сел в поезд.

На платформе было шумно и полно народу и багажных тележек. Кричали носильщики, двери вагонов распахивались и тут же захлопывались. Пассажиры суетились, кто выкрикивал слова прощания, кто искал среди провожающих своих родных… Адвокат протискивался сквозь толпу, подняв воротник, чтобы спастись от ветра. Где же Уильям, черт бы его побрал?! Почему приходится иметь дело с человеком, который так тебе неприятен?

Не заметить сыщика на платформе было невозможно. Он отличался достаточно примечательной внешностью, да и ростом был выше среднего. Куда же он подевался? Рэтбоун в пятый раз взглянул на вокзальные часы. Без пяти девять. Может быть, он еще не приехал? Время пока есть. Пожалуй, стоит поискать его внутри поезда.

Он направился к крайним дверям и, проложив себе путь сквозь все прибывавшую толпу, пошел по вагонам, заглядывая в каждое купе в поисках детектива. Время от времени юрист выглядывал в окна и, уже добравшись до середины состава, в какой-то момент, когда часы показывали семь минут десятого, его взгляд упал на лицо Уильяма, торопливо идущего по платформе.

Со смешанным чувством гнева и облегчения Оливер распахнул дверь вагона, оттолкнув при этом какого-то грузного джентльмена в черном, и едва не вывалился наружу.

– Монк! – крикнул он. – Монк!

Сыщик обернулся. Он был одет так элегантно, словно собрался на званый обед. Прекрасно сшитое пальто без единой морщинки, ботинки начищены до ослепительного блеска… При виде адвоката на лице его промелькнуло удивление, но неудовольствия он не выразил.

– Вам удалось что-нибудь найти? – с изумлением спросил детектив. – Уже? Но вы еще не могли получить известий из Эдинбурга! Тогда что же?

– Ничего я не нашел, – огрызнулся Рэтбоун, испытывая острое сожаление, что не может ответить иначе. – Я просто хотел еще раз убедиться, пока не поздно, что мы все обсудили.

В глазах Уильяма промелькнуло разочарование, столь мимолетное, что, будь Оливер менее наблюдательным, он бы ничего не заметил. На мгновение юрист готов был простить этому нахалу изысканность туалета.

– Полагаю, все, – холодно отозвался сыщик. – Я буду присылать вам по почте отчеты обо всем важном, что сумею обнаружить. А собственные впечатления приберегу до возвращения. Было бы полезно, чтобы вы тоже написали мне, если что-нибудь узнаете. Я сообщу вам свой адрес, как только устроюсь. А сейчас мне пора занять место, чтобы поезд не ушел без меня. Нам обоим это ни к чему.

Не добавив никаких слов прощания, он повернулся, подошел к дверям ближайшего вагона и, войдя, захлопнул их за собой. Рэтбоун остался стоять на платформе, оскорбленный, задыхающийся от ярости, расстроенный и к тому же с ощущением, что так и не сказал чего-то очень важного.