Питт вышел из церкви и под дождем направился к набережной Альберта. Преодолев половину моста Ламбет, он поймал кэб, который и довез его до полицейского участка на Боу-стрит. Поездка дала ему время на размышления перед новой встречей с Микой Драммондом. То, что сказал Гарнет Ройс, внушало ужас, однако отмахиваться от этого было нельзя. Вполне возможно, что какой-то заговор действительно существует, что какой-то человек использует сумасшедшего для достижения своей цели, привозит его на мост, направляет на жертву, а потом увозит. Они уже давным-давно опросили всех извозчиков с лицензией в Лондоне — и ничего не выяснили. В начале расследования они допускали, что кто-то один солгал, за взятку или из страха, но после третьего убийства отмели такую возможность.

Все попытки найти разумный мотив для трех убийств потерпели крах. Ни борьба за деньги или власть, ни месть, ни любовь, ни ненависть — ничто не связывало эти три жертвы, и они с Драммондом, как ни ломали головы, так и не придумали, что еще могло бы их объединять. Даже у Шарлотты, обычно такой проницательной, не было никаких идей, кроме того, что сильная ненависть могла подвигнуть Флоренс Айвори на убийство, и что у нее хватило бы духу совершить его. Однако сразу возникал вопрос: какой у нее был мотив убивать Шеридана? Если только не по этой причине — отсутствие мотива — и ради подтверждения собственной невиновности? Могла ли она убить Гамильтона по ошибке, приняв за Этериджа, а потом убить Шеридана только потому, что это убийство было бессмысленным и снимало с нее все подозрения? Для этого надо не только испытывать жгучую ненависть, но и обладать ужасающим хладнокровием. Томасу не хотелось так думать о ней. В глубине души он понимал женщину, у которой отобрали смысл ее жизни — ребенка.

Им ничего не остается, как вернуться к рутинной, прозаичной полицейской работе: все перепроверять, искать несоответствия и людей, которые что-то видели или вдруг что-то вспомнили.

Драммонд уже был в своем кабинете, когда Питт приехал в участок. Он поднялся наверх и постучал.

— Входите, — сказал в ответ шеф.

Он стоял у камина, грелся и сушил промокшую одежду. Его ботинки потемнели от воды, а от брюк поднимался пар. Слегка сдвинувшись в сторону, Драммонд освободил местечко для Питта, чтобы тот тоже насладился теплом. Кто-то другой назвал бы его поступок незначительным, но Томаса его великодушие тронуло гораздо сильнее, чем похвала или сочувствие.

— Ну? — спросил Драммонд.

— Возвращаемся к началу, — ответил Питт. — Снова опрашиваем свидетелей, констеблей, оказавшихся ближе всех к мосту, извозчиков, всех, кто переходил реку или проходил по набережной за час или через час после преступления. Я поговорю со всеми депутатами в палате и расспрошу их о трех вечерах. Мы допросим всех уличных торговцев.

Шеф посмотрел на него с надеждой, правда, слабой.

— Вы думаете, нам все же удастся что-то обнаружить?

— Не знаю. — Томас не хотел вселять в него необоснованный оптимизм. — Но это лучшее из того, что мы можем сделать.

— Вам понадобится еще как минимум шесть констеблей — больше дать не могу. Когда им приступать?

— Пусть они опросят извозчиков, дозорных констеблей и свидетелей, а потом помогут мне с депутатами. Я начну сегодня же, а вечером займусь торговцами.

— С депутатами повидаюсь я. — Драммонд с неохотой отошел от камина и снял с крючка мокрое пальто. — С чего начнем?

Утомительная и монотонная работа, на которую ушла вторая половина дня, ничего не дала. На следующий день Томас начал все сначала, с одной только разницей: Шарлотта рассказала ему грустную историю о том, что чувством, которое объединяло Барклая Гамильтона и жену его отца, была отнюдь не ревность или ненависть, как они считали, а глубокая и безнадежная любовь. Эта новость не обрадовала инспектора, он лишь ощутил глубокую жалость к людям, которых долгие годы разделяло уважение к чести.

Питт вдруг со всей отчетливостью осознал, как ему в жизни повезло, и его душа наполнилась непередаваемым ликованием, которое захлестнуло его и едва не вырвалось наружу.

Томас нашел возле моста цветочницу, широкобедрую женщину с обветренным лицом. Определить ее возраст оказалось нелегко: на вид ей можно было дать и пятьдесят, и тогда любой назвал бы ее крепкой и пышущей здоровьем, и тридцать, но тогда стало бы ясно, что жизнь сильно побила ее. Она держала лоток со свежими фиалками — голубыми, фиолетовыми и белыми — и вскинула на Питта полный надежды взгляд, когда увидела, что он направляется к ней. Однако когда торговка узнала в нем полицейского, который допрашивал ее, огонек в ее глазах потух.

— Мне неча рассказывать, — заговорила она прежде, чем Питт обратился к ней. — Я продаю цветики, собираю букетики, как их милости пожелают, иногда перекинусь парой словечек с жельтменами, и все. Я ничё не видала, када кокнули тех господ, бедолажки, усё было как всегда. Никакие кэбы не останавливались, и девиц близь не было, тока те, о коих я уж грила. А есчо Фредди, торгует горячими пирогами, да Берт, он продает сэндвичи.

Питт порылся в кармане, достал несколько пенсов и протянул ей.

— Голубые фиалки, пожалуйста… нет, секундочку, сколько стоят вот эти белые?

— Они особливые, потому шо пахнут слаще. Белые цветики завсегда пахнут сильнее. Верно, берут запахом, ежли не вывши цветом?

— Тогда дай мне понемногу каждого цвета.

— Бери, милок, но мне все равно неча сказать. Ничем я тебе не помогу. Хоть и рада бы!

— Но ты помнишь, как продавала цветы сэру Локвуду Гамильтону?

— А то ж, как забыть! Он у мене постоянно покупал цветики. Разлюбезный был господин, бедолажечка. Никада не торговалси, как вот некоторые. Есть господа, они ворочают деньжищами, а торгуются из-за фартинга.

Цветочница тяжело вздохнула. Томас прекрасно представлял, что у нее за жизнь, и знал, что четверть пенса имеет для нее огромное значение, потому что на нее можно купить кусок хлеба. При этом она не испытывала никакой ненависти к мужчинам, для которых образ жизни предполагал обед в девять перемен и которые торговались с ней из-за столь мелкой для них суммы; она просто горько сокрушалась из-за того, что судьба распорядилась так, а не иначе.

— Ты помнишь ту ночь? Тогда депутаты засиделись допоздна.

— Хосспади, да они постоянно сидят там допоздна, — дернув плечом, сказала она. — И чё они там делают? Грызутся, сочиняют новые законы для нас — или распивают бутылек портвейну?

— В ту ночь погода стояла хорошая, как раз для неторопливой прогулки домой. Вспомни-ка все еще раз. Пожалуйста. Ты тогда ужинала? Что ты ела? Купила себе ужин у кого-то из разносчиков?

— А точно! — вдруг радостно воскликнула торговка. — Я поснедала маринованного угорька с хлебцем, купила его в ларьке у Жако на набережной.

— А потом что? В котором часу это было?

— Не знаю, милок.

— Знаешь. Ты наверняка слышала Биг-Бен! Ждала, когда будут расходиться депутаты после позднего заседания…

Она нахмурилась, вспоминая.

— Я слыхала десять ударов, но это было до того, как я спустилась к Жако.

— А одиннадцать ударов ты слышала? Где ты была, когда Биг-Бен пробил одиннадцать?

Прежде чем торговка успела ответить, к ней подошел прохожий и купил букетик фиолетовых фиалок.

— Я трепалась с Жако. Он сказал, шо из-за теплой погоды у него путево идет торговлишка, потому шо на улицах много людёв, шо вот, мол, было бы здорово, если бы так было завсегда. А я сказала, что точно здорово, потому шо сходила за еще одной порцией цветиков, а они быстро вянут.

— И потом ты вернулась сюда, и это было до того, как депутаты стали расходиться, — подсказал Томас.

— Не, — задумчиво помотала она головой. — Ничё я сюды не вернулася! Мине надоело ждать их, и я пошла на Стрэнд и к театрам. И там распродала все свои цветики.

— Такого не могло быть, — возразил Питт. — Возможно, ты пошла туда в другую ночь. Ты же продала цветы сэру Локвуду Гамильтону. Примулы. У него в петлице были свежие цветы, когда его нашли убитым, а когда он за несколько минут до этого уходил из парламента, цветов у него не было.

— Примулы? У мене нетуть примулов. Фиалки — да, в это время года я ими торгую. Потом будут другие цветики, а чичас токмо фиалки.

— Точно не было примул? — осторожно уточнил инспектор, чувствуя, как в его сознании зарождается странная и пугающая идея.

— Боже ж ты мой! Да я торгую цветиками усю жисть, с шести годков! Ты думаешь, я не различу примулы и фиалки? Да за кого ты мине понимаешь?

— Тогда кто продал примулы сэру Локвуду Гамильтону?

— Тот, хто занял мое место? — недовольно предположила цветочница, но в следующее мгновение ее лицо прояснилось. — Вообще-то это не мое место, ведь ушла же я на Стрэнд… — Она пожала плечами. — Извини, милок.

— Как я понимаю, ты не продавала примулы ни мистеру Этериджу, ни мистеру Шеридану?

— Я же ж сказала те, никада не торговала примулами!

Питт достал из кармана шестипенсовик, отдал его цветочнице и взял с подноса еще два букетика.

— Тогда кто же, вот в чем вопрос?

— Хосспади! — испуганно воскликнула она, с нарастающим ужасом осознавая, что ее предположение может быть правдой. — Да Вестминстерский головорез! Он их и продал! Боже, у мене кровь стынет у жилах! Ужасть-то какая!

— Спасибо! — Питт быстро пошел прочь, потом побежал. Увидев кэб, он замахал руками, привлекая к себе внимание извозчика.

— Цветочница? — повторил Мика Драммонд, удивленно глядя на него. Он мысленно вертел эту идею, изучая со всех сторон, и с каждым мгновением видел в ней все больше правдоподобия.

— Теперь я знаю, что искать, — с энтузиазмом сказал Питт. — По сути, цветочницы — это люди-невидимки, пока не знаешь, что искать. Но как только понимаешь это, они сразу обретают плоть и кровь. У них вся территория поделена, как у птиц. На одной улице не увидишь двух одного вида.

— Птиц?

— На том конце Вестминстерского моста, что ближе к зданию парламента, обычно торгует Мейзи Уиллис, но в ночь, когда убили Гамильтона, как нам известно, она пошла на Стрэнд. Однако наш головорез заранее об этом не знал. Он — или, возможно, мне следовало бы сказать «она», — ухватился за этот шанс. То же повторилось с Этериджем и Шериданом. Она, должно быть, выжидала, когда представится шанс. Должно быть, приходила туда к закрытию заседаний в те вечера, когда на точке не стояла Мейзи, и дождалась момента, когда нужный ей человек оказался в одиночестве на мосту. Он, вероятно, остановился, чтобы купить цветы, не узнал ее в темноте — да он и не мог предположить, что под личиной одетой в тряпье цветочницы с лотком на шее скрывается знакомый ему человек! — Томас подался вперед, в его сознании все четче вырисовывалась стремительно складывающаяся картина. — Она, или он, взяла деньги, отдала ему цветы, а затем потянулась, чтобы приколоть их к петлице. — Инспектор поднял руку и изобразил, будто держит в руках бритву. — И перерезала горло. Он начал падать, она привалила его к фонарному столбу, привязала его же собственным кашне и оставила примулы в петлице. Никто не заметил ее: ведь она обычная цветочница, которая продала товар, приколола цветы к лацкану клиента и ушла.

— Если это женщина, то она должна быть очень сильной! — напомнил Драммонд. — Если же мужчина, то он вполне мог замаскироваться под цветочницу, кутающуюся от холода в теплую одежду, с надвинутой на глаза шляпой, с шалью, закрывающей шею и подбородок. Но как, черт побери, нам отыскать его?

— Теперь мы точно знаем, о ком надо расспрашивать'. Мы опять начнем с депутатов. Она наверняка продала не один букет — другие тоже покупали цветы. Кто-то может вспомнить ее. Как-никак это было необычно, что на месте Мейзи оказался кто-то другой и что вместо фиалок на лотке лежали примулы. Надо хотя бы выяснить ее рост — большой рост трудно скрыть, да и сутулость бросается в глаза. С помощью одежды можно запросто сделать себя толще, а вот избавиться от природной полноты нельзя. Мужчина может выдавать себя за пожилую женщину, но ему очень сложно замаскироваться под молодую — конституция и кожа не подходят для этого. Может, кто-нибудь обратил внимание на руки? Она наверняка была в митенках, но какого размера? Крупному мужчине никогда не скрыть свои руки и не выдать их за женские.

— Возможно, их действительно было двое? — Драммонд встретился с Питтом взглядом; на его лице не было ни малейшей радости, лишь страшная усталость. — Возможно, цветы были приманкой, чтобы отвлечь внимание жертвы, когда соучастник напал на него?

Томас понимал, к чему он клонит. Африка Дауэлл стоит с цветами, а Флоренс Айвори подкрадывается сзади с бритвой в руке, жертва поворачивается в последний момент — все раны были нанесены спереди левой рукой, — и женщины вдвоем привязывают его к фонарному столбу. Это опаснее, вероятность, что их заметят, больше — две женщины, покидающие место преступление. Но и исключать такую возможность нельзя.

— Нужно искать одежду, — сказал Питт ровным голосом. — Цветочница в дорогом платье и пальто тут же привлекла бы к себе внимание, а депутаты не говорили, что в цветочнице было что-то необычное; значит, она выглядела самой обыкновенной: среднего роста, плотно сбитая, с широкими плечами и пышной грудью, широкобедрая. Простая одежда, вероятно, в несколько слоев; шляпа и шаль, возможно, еще одна шаль, чтобы защититься от ветра с реки. Но самое главное — лоток с цветами. Ведь ей нужно было их купить, но столько, чтобы их было немного. Она хотела выглядеть так, будто заканчивает долгий торговый день: четырех или пяти букетиков вполне хватило бы. Однако где-то она их купила…

— Кажется, вы говорили, что у Флоренс Айвори есть сад? — спросил Драммонд, подходя к камину и наклоняясь, чтобы помешать угли. День был холодным, шел моросящий дождь. Оба мужчины успели сильно озябнуть.

— Но в частном садике не хватит примул на то, чтобы изо дня в день составлять букеты.

— Не хватит? Питт, откуда у вас такие глубокие познания в садоводстве? У вас тоже есть сад, да? Когда вы находите для него время? — Он повернулся к Томасу лицом. — Имейте в виду, когда мы раскроем это дело и вы получите повышение, времени у вас будет больше.

Инспектор слабо улыбнулся.

— Да-да, верно. Действительно, у нас есть крохотный садик, только им занимается главным образом Шарлотта. Просто я вырос в деревне.

— Вот как? — Драммонд вопросительно поднял брови. — Не знал. Почему-то мне казалось, что вы коренной лондонец. Удивительно, как плохо мы знаем тех, кого видим каждый день… Значит, она купила примулы?

— Да, вероятно, там же, где покупают все цветочники. На одном из рынков. Нужно послать туда наших людей.

— Хорошо, организуйте это. И еще опросите депутатов. Я этим тоже займусь. Кто из тех, кого мы знаем, мог бы сойти за уличного торговца? Наверняка не леди Гамильтон?

— Вряд ли, да и Барклай Гамильтон не смог бы выдать себя за женщину — он, кроме всего прочего, слишком высок.

— Миссис Шеридан?

— Возможно.

— Хелен Карфакс?

Питт пожал плечами, вопрос был сложным. Он не мог представить, чтобы у той бледной, несчастной женщины, которую он видел в день смерти ее отца, заплаканной, болезненно влюбленной в своего мужа, страдающей от его безразличия, хватило духу купить цветы, а потом встать на углу и продавать их незнакомцам, готовясь при этом совершить убийство. Он вспомнил просторечный выговор Мейзи Уиллис, ее широкую фигуру.

— Сомневаюсь, что у нее хватило бы духу хотя бы на торговлю, я уже не говорю об убийстве, — честно ответил он. — А с Джеймсом Карфаксом та же ситуация, что и с Барклаем Гамильтоном: он слишком высок, чтобы быть незаметным.

— Флоренс Айвори?

Флоренс ушла от своего мужа, и ей удавалось прокормить себя и дочь, пока их не приютила Африка Дауэлл. Она наверняка где-то работала.

— Да, думаю, могла. У нее точно хватило бы ума и воображения для этого, да и силы воли ей не занимать.

Драммонд подался вперед.

— Тогда, Питт, мы должны взять ее. У нас есть основания для обыска в ее доме. Не исключено, что мы найдем там одежду — если она собирается совершить еще одно преступление, в чем я не сомневаюсь. Господи, да она безумна, не иначе!

— Да, — мрачно согласился Томас. — Да, видимо, так, бедняжка.

Однако детальный обыск показал лишь наличие чиненой и штопаной рабочей одежды, садовых рукавиц и кухонных фартуков — в общем, ничего, во что могла бы одеться цветочница, — а также корзинок для цветов. Лоток, с которого торгуют уличные цветочницы, найден не был.

Третий опрос депутатов парламента кое-что дал. Несколько человек, когда на них слегка надавили, вспомнили, что в ночи убийств цветами торговала другая цветочница, но описать ее они смогли лишь приблизительно: крупнее, чем Мейзи Уиллис, и выше. Но это было все. Зато все отметили, что вместо фиалок она продавала примулы.

Была ли она укутана в шарфы и шали?

Нет вроде бы.

Она была молодой или старой, темно- или светловолосой?

Точно не молодой, она даже показалась им очень старой. Лет сорока или даже пятидесяти. Господи, да кому придет в голову на глаз оценивать возраст цветочницы?

Крупная женщина, в этом они были едины, крупнее Мейзи Уиллис. Тогда это точно была не Флоренс Айвори. Может, Африка Дауэлл — надела побольше одежды, чтобы прибавить себе полноты, воспользовалась гримом, чтобы скрыть нежную светлую кожу, спрятала волосы под старый шарф или шляпу, запачкала руки?

Питт вернулся на Боу-стрит и зашел к Драммонду, чтобы поделиться своими находками и обсудить следующие шаги.

Шеф был вымотан до крайности. Низ его брюк намок, он промочил ноги и замерз, необходимость снова и снова в учтивой форме задавать вопросы, на которые уже были даны отрицательные ответы, а потом тщательно просеивать полученные сведения, каждый факт или предположение — все это отняло у него последние силы. Самым удручающим был вывод, что к концу он выяснил не больше, чем знал вначале.

— Вы думаете, она снова пойдет на это? — спросил Драммонд.

— Одному Богу известно, — ответил Питт. Он не упоминал Господа всуе — просто действительно считал, что знать это может только Бог. — Но если пойдет, на этот раз мы знаем, на что обращать внимание. — Питт отодвинул пресс-папье и чернильницу и присел на край стола. — Только это может произойти или через неделю, или через месяц, или никогда.

Он увидел, что им с Драммондом в голову одновременно пришла одна и та же мысль.

— Мы должны спровоцировать убийцу, — облек ее в слова Драммонд. — Мы найдем человека, который будет в одиночестве ходить по мосту каждый вечер после позднего заседания. Мы будем рядом, замаскируемся под уличных торговцев и извозчиков.

— У нас не найдется констебля, который сойдет за депутата парламента.

Драммонд слегка сморщился.

— Не найдется, но за него смогу сойти я. Ходить буду я.

Восемь ночей шеф поднимался на галерею для посетителей в палате общин, сидел до окончания заседания, затем смешивался с депутатами и, переговариваясь с ними, выходил на улицу и шел по Вестминстерскому мосту. Дважды он покупал фиалки у Мейзи Уиллис, а один раз — горячие пироги у торговца на набережной Виктории, однако никого, кто продавал бы примулы, он не видел, и никто не преследовал его.

На девятую ночь, когда он, отчаявшийся и уставший, шел по мосту, подняв воротник пальто, чтобы защититься от холодного ветра с реки, его догнал Гарнет Ройс.

— Добрый вечер, мистер Драммонд.

— О… э… добрый вечер, сэр Гарнет.

По лицу Ройса было видно, что он очень напряжен. Свет фонаря отражался в его глазах.

— Я знаю, чем вы занимаетесь, мистер Драммонд, — сказал он тихо. — И что это не дает никакого результата. — Он нервно сглотнул, его дыхание было неровным, однако этот человек привык все держать под контролем, в том числе себя и других. — И не даст — во всяком случае, при таком способе. Я предлагаю вам свою помощь, я искренне хочу помочь. Позвольте мне ходить по мосту. Если этот безумец собирается снова нанести удар, я стану оправданной целью: настоящий депутат парламента… — Он замолчал на секунду, прокашлялся и, сделав над собой неимоверное усилие, заговорил без дрожи в голосе: — Настоящий депутат, который живет к югу от реки и у которого есть все основания идти домой пешком.

Драммонд колебался. Он отчетливо видел все риски: и собственную вину, если с Ройсом что-то случится, и обвинения, которые будут выдвинуты против него. Он представил, с какой легкостью его обвинят в трусости. И в то же время, размышлял он, его хождение по мосту за восемь ночей не принесло никакого результата. То, что сказал Ройс, правда: может, головорез и безумен, но ее — или его — не так-то просто обмануть.

Драммонд понимал, что Ройсу страшно; он видел это по его глазам, по горящему взгляду, по плотно сжатым губам. Гарнет был так напряжен, что, казалось, не замечает леденящего холода и липкого тумана, поднимающегося от воды.

— Вы отважный человек, сэр Гарнет, — искренне произнес Драммонд. — Я принимаю ваше предложение. Я был бы рад справиться без вас, но, видимо, у нас это не получится. — Он заметил, как Ройс вздернул подбородок, как у него на скулах заиграли желваки. Итак, жребий был брошен. — Мы все время будем рядом, в нескольких ярдах: извозчики, уличные торговцы, пьяницы… Даю вам слово: мы не допустим, чтобы вам причинили вред. — Дай бог, чтобы он мог сдержать его!

На следующее утро Драммонд все рассказал Питту, когда они сидели в его кабинете у камина. Шеф вспоминал ночи на мосту, и огонь, тянувший свои языки к дымовой трубе и с треском выбрасывавший снопы искр, казался ему островком безопасности, живым существом. После разговора с Ройсом он продолжил свой путь, неторопливым шагом прошел мост из конца в конец по чередующимся участкам света и тьмы. Его каблуки неестественно громко стучали по мокрой брусчатке, с набережной доносились приглушенные голоса людей.

Питт внимательно смотрел на него.

— У нас есть другой способ? — с беспомощным видом спросил Драммонд. — Надо же как-то остановить ее!

— Знаю, — согласился Томас. — Если и есть другой способ, мне он неизвестен.

— Я буду там, — добавил шеф. — Притворюсь любителем оперы, который в подпитии возвращается из театра…

— Нет, сэр! — Питт был категоричен. В другое время и другой человек счел бы его слова грубостью. — Сэр, если нам и нужен Ройс, то только потому, что головорез знает, что вы не депутат парламента. Поэтому, чтобы добиться успеха, нужно, чтобы Ройс выглядел уязвимым, одинокой жертвой, а не полицейской приманкой. Самое близкое, где мы сможем находиться, — это набережная Виктории. У нас будет три констебля на дальнем конце, так что там путь к бегству ему будет закрыт. Мы поговорим с речной полицией, чтобы те были начеку, если он спрыгнет с моста. Мы переоденем двух констеблей в уличных торговцев и поставим их у того конца моста, который ближе к парламенту, а я поеду в кэбе, когда Ройс поднимется на мост. Если я буду держаться чуть позади него, то смогу наблюдать за ним, смогу приблизиться к нему, никого не напугав. Люди всегда думают, что извозчики смотрят только на дорогу.

— А мы не можем поставить хотя бы одного человека на мост? Под личиной пьяницы или нищего? — Драммонд был бледен, его черты заострилось.

— Нет. — Питт не чувствовал ни малейших сомнений. — Если на мосту будет еще кто-то, головорез может испугаться и убежать.

— Я дал Ройсу слово, что мы защитим его! — выдвинул свой последний аргумент Драммонд.

На это сказать было нечего. Оба знали, насколько велик риск, и понимали, что многое от них не зависит.

Три следующих вечера заседания заканчивались рано. Драммонд и Питт продолжали наблюдать, но не рассчитывали, что что-нибудь произойдет. На четвертый вечер погода ухудшилась, в небе повисли тяжелые от непролившегося дождя тучи. Стемнело рано, и фонари на набережной напоминали свалившиеся сверху луны. Плывшие по реке баржи походили на черные клинья, которые с шорохом разрезали колеблющиеся на поверхности воды отражения.

Под статуей Боудикки, чьей колеснице предстояло героически мчаться на римских захватчиков, погибших две тысячи лет назад, стоял констебль; перед ним была тележка, и он изображал из себя продавца сэндвичей. Несмотря на теплый шарф, обмотанный вокруг шеи, полицейский сильно замерз, и пальцы, торчавшие из митенок, посинели. Однако холод не мешал ему поглядывать по сторонам в ожидании Гарнета Ройса. Констебль был готов ринуться вперед, если кто-либо приблизится к тому. Дубинку он прятал под пальто, но так, чтобы выхватить ее в любой момент.

У дверей палаты общин стоял еще один констебль, одетый лакеем, и делал вид, будто ждет своего хозяина, чтобы передать ему сообщение, хотя на самом деле он выискивал взглядом Гарнета Ройса — и цветочницу.

На дальнем конце моста, на южном берегу реки, ждали три констебля. Двое были одеты обычными горожанами, которые, находясь в некотором подпитии, праздно проводят вечер и ищут женского общества. Третий констебль изображал извозчика, который поджидает возвращения своего пассажира. Его кэб стоял в двадцати ярдах от моста, у первого дома по Бельвью-роуд.

Мика Драммонд стоял на крыльце одного из домов на набережной Виктории и, напрягая зрение, наблюдал, как депутаты покидают здание парламента. Лица различить он не мог, однако приближаться к депутатам не решался. Надвинув на лоб цилиндр и замотав шею шарфом почти до подбородка, Драммонд стоял так, чтобы его лицо было в тени. Прохожий принял бы его за джентльмена, который слишком бурно отпраздновал какое-то событие, а теперь ждет, когда в голове прояснится, прежде чем идти домой. Никто не обращал на него внимания.

По мере того как туман сгущался и поднимался вверх, возле Пула все чаще звучали туманные горны.

На северном берегу, на набережной Виктории, рядом с лестницей, ведшей к воде, Питт сидел на козлах еще одного кэба. Это давало ему два преимущества: во-первых, он видел всех, а во-вторых, пешеходам трудно было разглядеть его лицо. Он не выпускал вожжи из рук, его лошадь беспокойно переступала ногами.

Кто-то окликнул его, и он ответил:

— Извини, приятель, у меня клиент.

Человек ворчливым голосом сказал, что не видит поблизости никакого клиента, однако спорить не стал.

Время шло. Депутаты постепенно расходились. Констебль уже продал два сэндвича. Питт надеялся, что все не раскупят, потому что в противном случае у того не будет повода оставаться на своем месте. В такой поздний час торговец с распроданным товаром мог вызвать подозрения.

Где же Ройс? Чем, черт побери, он занимается? Питт не осудил бы его, если бы тот спасовал в последний момент; нужно обладать немалой отвагой, чтобы сегодня ночью в одиночестве перейти Вестминстерский мост.

Биг-Бен пробил четверть двенадцатого.

Томасу очень хотелось слезть с козел и отправиться на поиски Ройса. Если тот вышел из палаты через другую дверь, взял кэб и поехал на запад до моста Ламбет, они могут прождать здесь до утра!

— Эй, извозчик! Двадцать пять до Грейт-Питер-стрит. Поехали, приятель! Хватит спать!

— Извините, сэр, я жду клиента.

— Чепуха! Нет тут никакого клиента. Просыпайся и езжай вперед! — Мужчина был бодрячком средних лет с аккуратно уложенными седыми волосами. На его лице явственно читалось раздражение. Он уже тянулся к дверце кэба.

— У меня уже есть клиент, сэр! — произнес Питт. Из-за нервного напряжения и страха, который он всеми силами старался подавить, его слова прозвучали резко. — Он там! — Он вытянул вперед затянутый в перчатку указательный палец. — Я должен ждать его.

Мужчина чертыхнулся себе под нос. Это был депутат. Томас вспомнил, что видел его фотографию в «Иллюстрейтед Лондон ньюз»: эффектный, хорошо одетый и… Внезапно Питт похолодел, как будто вдруг погрузился в ледяную воду. Перед его мысленным взором возникла бутоньерка, торчавшая из его петлицы, — примулы!

Он непроизвольно с такой силой натянул вожжи, что лошадь забила копытом и замотала головой.

Мика Драммонд, стоявший на крыльце, насторожился, но не увидел ничего, кроме напряженной спины Питта.

Над рекой разнесся вой туманного горна.

На улицу вышел Гарнет Ройс. Он громко кого-то позвал; по его голосу Питт догадался, что ему страшно. Неуверенной, рваной походкой он прошел мимо продавца сэндвичами и, ни разу не оглянувшись, ступил на мост.

Томас проехал вперед на несколько ярдов. Мимо прошел мужчина с зонтиком. Торговец сэндвичами отошел от своей тележки, лакей перестал таращиться на дверь и двинулся к мосту, как будто передумал ждать хозяина.

Из тени, отбрасываемой статуей Боудикки, появилась еще одна фигура, коренастая, с широкой спиной, с шалью, накинутой на плечи, с цветочным лотком. Женщина не обратила внимания на лакея — вполне резонно, ведь лакеи редко покупают цветы, — и на удивление резво устремилась за Ройсом. Он шел по центру тротуара, не глядя ни вправо, ни влево, и добрался уже до середины моста.

Драммонд спустился с крыльца.

Питт подстегнул лошадь и повернул налево, на мост. Цветочница была в двух-трех ярдах впереди, он отчетливо видел ее силуэт. Она шла почти бесшумно, неуклонно догоняя Ройса. А тот, казалось, не слышал ее шагов. Он приближался к границе между светом, отбрасываемым тремя лампами на фонаре, и тьмой. Вокруг фонаря вился туман, и его свет отражался в каплях влаги, висевших в воздухе. Зрелище было красивым и необычным. Спина Ройса пока еще была освещена, очертания его плеч были хорошо видны, а вот его лицо уже было в тени.

Питт так сильно сжал вожжи, что ногти впились в его ладонь даже сквозь влажные перчатки. Он весь покрылся холодным потом.

— Цветочки, сэр? Купите цветочки, сэр! Смотрите, какие милые примулы! — Голос — высокий, как у маленькой девочки, — был едва слышен.

Ройс обернулся. Он еще находился рядом с фонарем, поэтому, когда он повернулся, его лицо попало в круг света, и черты стали хорошо различимы — и соболиные брови, и выразительные глаза, и высокие скулы; только волосы скрывала шляпа. Ройс увидел перед собой женщину и лоток с примулами. Он увидел, как она одной рукой взяла букетик, а другой что-то достала со дна лотка, из-под цветов. Рот Гарнета открылся в беззвучном вопле ужаса.

Питт выпустил вожжи и прямо с козел спрыгнул на дорогу. Женщина вскинула руку, и в свете фонаря блеснуло лезвие открытой бритвы.

— Ну, вот ты и попался, Ройс! — закричала она, отбрасывая в сторону лоток. — Наконец-то ты мне попался!

Томас выхватил дубинку и ударил женщину по плечу. От боли та на мгновение замерла и развернулась. Ее лицо выражало удивление, рука с бритвой так и осталась поднятой.

На секунду все замерли: безумная женщина с черными глазами и открытым ртом, Питт, сжимавший дубинку, и Ройс, окаменевший в десяти футах от них.

Затем Гарнет сунул руку в карман, и вдруг прозвучал выстрел. Женщина пошатнулась и сделала шаг в сторону Питта. Грохнул еще один выстрел, потом еще один, и она упала на брусчатку. Кровь мгновенно пропитала ее шаль. Выпавшая из ее ослабевших пальцев бритва со звоном покатилась по камням.

Питт склонился над ней. Женщина уже не нуждалась ни в чьей помощи. Она была мертва; пули, выпущенные ей в спину, пробили сердце, плечо и грудь. Инспектор не знал, какая из них убила ее, — все попадания были смертельными.

Он медленно выпрямился и посмотрел на Ройса, который стоял с черным, начищенным револьвером в руке. Его лишенное выражения лицо заливала мертвенная бледность; было очевидно, что он еще не пришел в себя от страха.

— Господи, дружище, вы едва не попали под пули! — хрипло произнес он, провел рукой по глазам, моргнул и перевел взгляд на женщину. — Она мертва?

— Да.

— Сожалею. — Ройс подошел к ней и остановился в ярде. Он передал револьвер Питту, и тот с неохотой взял его. Гарнет внимательно взглянул на женщину. — Хотя, наверное, это к лучшему. Несчастное создание, возможно, наконец-то обрело покой. Пуля чище, чем веревка.

Питт не нашел что возразить. Повешение — страшная казнь, и стоит ли ради этого подвергать явно безумную женщину тем мукам, с которыми связано долгое судебное разбирательство?

— Спасибо, сэр Гарнет, — произнес он, глядя на Ройса. — Мы преклоняемся перед вашей храбростью — без вас нам бы никогда не поймать эту преступницу. — Он протянул руку.

К ним уже подошли констебли, дежурившие на южной оконечности моста, — и торговец сэндвичами, и лакей. Драммонд разглядывал женщину.

Ройс взял протянутую руку Питта и сжал ее так, что у инспектора засаднило кожу.

Драммонд опустился на колени и убрал шаль с лица женщины.

— Вы знаете ее, сэр? — спросил он у Ройса.

— Знаю ли я ее? Боже мой, нет!

Драммонд снова вгляделся в ее лицо, осмотрел ее одежду, потом встал и заговорил тихим, полным сострадания и ужаса голосом:

— Кое-что из ее одежды имеет метку Бедлама. Похоже, ее недавно выпустили оттуда.

Томас вспомнил последние слова женщины. И пристально посмотрел на Ройса.

— Она знала вас, — бесстрастно произнес он. — Она назвала вас по имени.

Сэр Гарнет не двигался и таращился на них расширившимися глазами, потом наклонился над убитой. Все молчали. Над рекой пронесся звук туманного горна.

— Я… я не уверен, но если она действительно из Бедлама, тогда это может быть Элси Дрейпер. Она была камеристкой у моей жены семнадцать лет назад. Жила в деревне и переехала сюда вместе с Наоми, когда мы поженились. Элси была предана Наоми и тяжело переживала ее смерть. У нее случилось расстройство психики, и нам пришлось поместить ее в Бедлам. П-признаюсь, я не предполагал, что ее безумие превратилось в манию убийства. Не понимаю, как, ради всего святого, ей удалось выйти на свободу.

— Нас не извещали о чьем-либо побеге, — сказал Драммонд. — Вероятно, ее выпустили. После семнадцати лет там, возможно, решили, что она безопасна.

— Безопасна! — возмущенно воскликнул Ройс. Это слово будто бы повисло в воздухе, и вокруг него медленно закружился туман с поблескивающими капельками влаги.

— За дело, — устало произнес Драммонд. — Сейчас вызовем труповозку и заберем ее. Питт, давайте сюда ваш кэб и отвезите сэра Гарнета домой на?..

— Бетлиэм-роуд, — подсказал Ройс. — Спасибо. Если честно, я вдруг почувствовал себя страшно уставшим. Даже не подозревал, что так сильно замерз.

— Мы искренне благодарны вам. — Драммонд протянул руку. — Весь Лондон в долгу перед вами.

— Я бы предпочел, чтобы вы не упоминали о моей роли, — поспешно сказал Ройс. — Может сложиться впечатление… — Он не договорил. — И я… я хотел бы оплатить достойные похороны для этой несчастной. Она была хорошей служанкой, пока… пока не лишилась рассудка.

Питт забрался на козлы. Драммонд открыл дверцу, Ройс сел внутрь, и Томас стегнул лошадь.

Шарлотта спала, когда Питт вернулся домой. Он не стал будить ее, не испытывая никакой эйфории от того, что закончилось долгое расследование страшного преступления. Напряжение, владевшее им все это время, спало, но вместо него пришла усталость, и на следующее утро он проспал и вынужден был бежать на работу без завтрака.

Шарлотте Томас ничего не рассказал, так как первым делом хотел удостовериться, что все казавшееся столь очевидным прошлой ночью — действительно правда. Потом у него будет возможность отправить ей записку о том, что теперь она может сообщить тетушке Веспасии радостную весть: Флоренс Айвори вне подозрений. Перед уходом Томас лишь сказал ей, что расследование приближается к завершению, поцеловал ее и быстро вышел на улицу, игнорируя ее просьбы объясниться.

Мика Драммонд уже находился в участке на Боу-стрит. Впервые за все недели он выглядел так, будто ночью его не мучили кошмары.

— Доброе утро, Питт, — сказал он, протягивая руку в приветствии. — Мои поздравления, старший инспектор. Дело закрыто. Нет никаких сомнений в том, что вина за преступления лежит на этой умалишенной. На ее одежде нашли пятна крови, застарелые, на рукавах и переднике, именно там, где на нее попала кровь во время первых убийств. Кровь обнаружили и на лезвии, и на рукоятке бритвы. Мы вместе со старшим медицинским экспертом уже побывали в Вифлеемской больнице для умалишенных: это Элси Дрейпер, помещенная туда семнадцать лет назад с диагнозом острая меланхолия и выпущенная за две недели до убийства Локвуда Гамильтона. У них никогда не было с ней никаких проблем, они считали ее немного глуповатой, но никогда — склонной к жестокости. Страшная ошибка, но сейчас уже ничего не исправишь. Дело закрыто. Сегодня утром министр внутренних дел передал свои поздравления. Газеты напечатали экстренные выпуски. — Он довольно улыбнулся. — Отличная работа, Питт. Можете идти домой, возьмите пару дней отгулов — вы их заслужили. Вернетесь на следующей неделе уже в качестве старшего инспектора с кабинетом наверху. — Он протянул руку для прощания.

Томас крепко пожал ему руку.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил он, хотя хотел отнюдь не кабинет наверху.