– Я не верю своим глазам! – взорвался Джек Рэдли, просматривая газету за завтраком; лицо его побледнело, а руки дрожали.

– В чем дело? – с тревогой спросила Эмили, мгновенно вспомнив, что со времени убийства Мод Ламонт прошла всего неделя. Неужели Томас обнаружил какие-то улики, указывающие на вину Роуз? Только теперь миссис Рэдли осознала, как страшилась именно этого. Ее охватило чувство вины. – Что ты там прочел? – Голос женщины срывался от страха.

– Обри! – воскликнул Джек, отбросив газету, словно не мог даже видеть ее. – Он настрочил письмо издателю. Полагаю, ему хотелось дать опровержение на письмо генерала Кингсли, но он чертовски неудачно осуществил эту задумку.

– Неудачно? Ты имеешь в виду, что он написал нечто легкомысленное? Это не похоже на Обри!

Эмили вспомнился его красивый голос – не просто четкая дикция, но и стиль выражения мыслей.

– Что же он там высказал? – поинтересовалась она.

Джек глубоко вздохнул и прикусил губу, явно не склонный отвечать, точно оглашение написанного могло придать тексту более реальную опасность.

– Неужели все так скверно? – спросила его жена, чувствуя укол ледяной иглы тревоги. – Неужели так серьезно?

– Да, полагаю, серьезно.

– Ладно, либо прочти вслух, либо передай газету мне! – потребовала миссис Рэдли. – И ради всего святого, не говори больше о плохом, если не желаешь ничего объяснять!

Политик опустил взгляд на газетный лист и начал читать, тихо, почти монотонно:

– «Недавно в этой газете генерал-майор Рональд Кингсли обвинил меня в оторванном от реальности идеализме, в игнорировании великих достижений и побед нашего народа, а заодно и славных заслуг людей, сражавшихся и умиравших ради нашей безопасности и ради блага других стран, одаривая их нашими справедливыми законами и свободами. В обычной ситуации я мог бы спокойно дождаться того, когда само время покажет, как он заблуждался. Мне достаточно веры хорошо знающих меня друзей и прочих людей, способных быть честными в своих суждениях. Однако поскольку я выступаю кандидатом в парламент от Южного Ламбета, то близость выборов лишила меня такой роскоши, как время. Прошлое нашей страны богато славными событиями, которые я не могу, да и не желаю менять. Но будущее мы способны изменить ко всеобщему благополучию. Постараемся оставить без внимания величавые поэтические хвалы военным катастрофам вроде атаки Легкой бригады в Крыму, где из-за неумелого командования генералов встретили бессмысленную смерть наши отважные собратья. Лучше будем сочувствовать выжившим в таких безумных операциях, когда они ковыляют мимо нас по улицам, ослепшие или искалеченные, и когда лежат, сокрытые от наших взоров стенами госпиталей и прикованные к больничным койкам. Давайте возложим цветы на славные могилы героев! Но давайте также позаботимся о том, чтобы их сыновья и внуки избежали такой участи. Ее мы не только способны, но и обязаны изменить».

– Ничего плохого! – возразила Эмили. – Насколько я понимаю, все верно – прекрасная, справедливая и честная оценка.

– Я еще не закончил, – уныло бросил Джек.

– Ладно, что он там еще добавил?

Рэдли вновь устремил взгляд в газету:

– «В военное время, в случае угрозы со стороны других стран, нам нужна дееспособная армия. Но нам не нужны искатели приключений, одним миром мазанные с империалистическими захватчиками, полагающие, что, будучи англичанами, мы имеем право завоевывать любые другие понравившиеся нам страны, либо веруя в то, что их жители обретут лучшую жизнь, когда наши законы и учреждения силой оружия вытеснят их собственные, либо втайне полагая, что нам самим выгодно воспользоваться их землями, полезными ископаемыми и любыми другими природными богатствами».

– О, Джек! – пораженно воскликнула Эмили.

– И дальше в том же духе, – с горечью произнес ее муж. – Он не стал прямо обвинять Кингсли в корыстном стремлении к славе за счет заурядного человека, но намекнул на это достаточно ясно.

– Зачем? – удивилась миссис Рэдли, остро ощущая слабость позиции Обри. – Я думала, что у него больше… здравого смысла. Даже если все сказанное – правда, сейчас она не завоюет ему нужных сторонников среди избирателей! Согласные с ним все равно останутся на его стороне, зато несогласные решительно отвернутся! – Она прижала ладони к щекам. – Как он мог проявить такую наивность?

– Видимо, Кингсли спровоцировал его, – ответил Джек. – По-моему, Обри всегда ненавидел оппортунизм, особенно идею того, что сильные мира сего имеют право брать все, что захотят, – а именно так он понимает империализм.

– Не слишком ли узкий подход? – произнесла Эмили скорее задумчиво, чем вопросительно.

В своих взглядах она не полагалась на мнение мужа или любого другого авторитета. Реальное знание положения дел было для нее достаточно важным, но надо же при этом учитывать, что чувствует и как понимает их большинство простых людей.

– Я все больше и больше склоняюсь к тому, что успешная политическая борьба зависит лишь от хорошего понимания человеческой натуры и умения держать рот на замке, когда слова бесполезны, – сказала женщина. – Не выдавать откровенной лжи, учитывая, что на ней вас могут поймать, никогда не терять самообладания и не давать пустых обещаний.

Джек улыбнулся, но совсем нерадостно.

– Хотелось бы мне, чтобы ты поделилась своими мыслями с Обри пару дней назад.

– Ты думаешь, эта статья может иметь серьезные последствия? – уцепилась за новую надежду Эмили. – Статья ведь вышла только в «Таймс»? Да. Много ли избирателей Южного Ламбета прочтут ее, как ты полагаешь?

– Не знаю, но готов держать с тобой пари на все, что угодно, что Чарльз Войси прочтет! – откликнулся Рэдли.

Подумав немного, его жена загадала купить новый зонтик, если выиграет, но сразу осознала, что зонтика ей не видать. Естественно, Войси должен был не только прочитать, но и выгодно использовать столь опрометчивое выступление.

– Говоря о военных, Обри огульно выставил генералов дураками, – с ноткой отчаяния продолжил Джек. – Видит Бог, дураков в истории хватало, но разработка тактики сражения гораздо сложнее, чем можно подумать. Проблемы порой таятся в хитроумных маневрах противника, устаревшем вооружении, несвоевременных поставках провианта, даже в перемене погоды! Или просто в откровенном невезении. Назначая нового маршала, Наполеон спрашивал его не о том, насколько тот умен, а о том, насколько удачлив!

– А о чем спрашивал Веллингтон? – парировала миссис Рэдли.

– Не знаю, – признался ее муж, вставая из-за стола. – Но он явно не одобрил бы выпада Обри. По сути, тут нет ничего бесчестного и плохого с точки зрения политики, но это чертовски глупая тактика борьбы с таким человеком, как Чарльз Войси!

Вскоре после полудня Эмили с Джеком отправились послушать выступление Войси перед народом. Оно состоялось в Кеннигтоне. Толпы горожан гуляли в парке, наслаждаясь солнечным днем, лакомились мороженым, мятными леденцами и глазированными яблоками и пили лимонад, готовые к любым развлечениям, в том числе и к задиристым нападкам на оратора. Более того, никого особо не волновало, что будет говорить Войси. Просто выдался подходящий случай интересно провести на природе часок-другой – это гораздо интереснее, чем наблюдать за вялой игрой в крикет компании мальчиков в дальнем конце парка. Если выступающий хотел завоевать их внимание, ему надо было сказать что-то интересное для горожан, и если он пока не знал, что может заинтересовать их, то должен был постараться быстро это выяснить.

Конечно, только некоторые из слушателей имели право голоса, но выборы могли изменить будущее всех, поэтому так много народа и собралось возле пустующей эстрады, на которую Войси взошел с полной уверенностью и начал выступление.

Притенив лицо шляпкой, Эмили сначала окинула взглядом толпу, потом взглянула на Чарльза Войси, а потом, напоследок, искоса – на Джека. Она не слишком внимательно прислушивалась к пламенной речи, но сознавала, что оратор взывает к чувству патриотизма и гордости. Это был чертовски тонкий ход – он прославлял слушателей в самом общем смысле, побуждая их чувствовать себя причастными к процветанию Империи, хотя ни разу не упомянул собственно имперских амбиций. Миссис Рэдли видела, что собравшиеся приободрились: их лица невольно озарились самодовольными улыбками, плечи горделиво расправились, а носы задрались. Чарльз пробудил в них чувство сопричастности, приобщил к победам, к избранным мира сего.

Поглядывая на Джека, Эмили заметила, как кривятся уголки его губ. Лицо мужа выражало жесткое неодобрение, но в глазах, пусть и неохотно, проскальзывало невольное восхищение.

Войси же продолжал ораторствовать. Он ни разу не упомянул имени Серраколда, как будто его соперника не существовало вовсе. Чарльз не поставил свою аудиторию перед выбором: голосуйте за меня или за другого кандидата, голосуйте за консерваторов или либералов. Он говорил так, словно выбор уже был сделан. Он и его слушатели стали единомышленниками, поскольку принадлежали к одной расе, одному народу и вместе определяли судьбу страны.

Конечно, одна речь не могла бы переубедить никого. На многих лицах Эмили видела стойкое недоверие, неприязнь, гнев и равнодушие. Но Войси и не нуждался во всеобщем признании – достаточно было завоевать большинство голосов, во всяком случае среди тех, кто в любой ситуации был готов голосовать за консерваторов.

– Похоже, он побеждает? – тихо произнесла миссис Рэдли и, оценивающе глянув на супруга, прочла ответ на его лице.

Возмущенный, безоружный и разочарованный, Джек в то же время остро осознавал, что если б он поддался желанию выступить в защиту Обри Серраколда, то не достиг бы никакого успеха, а лишь продемонстрировал бы преданность другу и, вероятно, подверг бы риску свою собственную кандидатуру. Ничто теперь не внушало той уверенности, какую он испытывал всего неделю назад.

Эмили продолжала наблюдать за мужем, отметив, кроме всего прочего, как внимательно прислушивается толпа к словам Войси. Да, сейчас люди внимали ему, но она знала, насколько переменчивой бывает популярность. Стоит похвалить людей, развеселить их, подать им надежду на будущие выгоды, поддержать их взгляды – и они завоеваны. Но достаточно намека на угрозу, осознанного оскорбления или даже скуки – и они вновь потеряны в качестве союзников.

Как же поступит Джек?

Отчасти миссис Рэдли хотелось, чтобы он поддержал друга, сделал все возможное, показав объективное превосходство Обри над этим беспринципным кандидатом, так ловко манипулирующим доверчивыми избирателями в своих корыстных целях. Письмо Серраколда в газету отлично сыграло на руку Войси. Почему он повел себя так глупо? На душе у Эмили вдруг стало ужасно тяжело, когда непрошеный ответ вдруг пришел ей на ум. Потому что он идеалистичен, но наивен. Хороший человек, искренний мечтатель, но пока не политик, а обстоятельства не дадут ему времени стать им. Никаких генеральных репетиций, только премьерный выход.

Эмили вновь посмотрела на Джека и увидела, что тот по-прежнему пребывает в нерешительности. Она не стала ничего спрашивать, так как была не готова услышать ответ, каким бы он ни оказался. Ее муж говорил верно – не стоит платить за власть слишком большую цену. Однако без власти многого не достигнешь – возможно, даже совсем ничего. Борьба стоит дорого – такова природа любой борьбы принципов, любой победы. И если вы отказываетесь от борьбы из-за ее опасности, то победа достанется не вам, а таким, как Войси. И какова же тогда будет цена? Если порядочные люди опускают меч, буквально и фигурально, то победа достается тем, кто его подхватывает. На чьей же стороне правота?

Если б это было так легко понять, то, возможно, больше людей приняли бы верное решение и лишь немногие остались бы в заблуждении.

Миссис Рэдли шагнула к Джеку и взяла его под руку. Он повернулся к ней, но глаза его смотрели в сторону.

На этот вечер их давно пригласили на прием, который Эмили раньше ждала с нетерпением, надеясь, что он будет весьма приятным. Менее церемонный, чем традиционный ужин, он предоставлял больше возможностей для общения с самыми разными, интересными для каждого из присутствующих людьми – уже потому, что никто не сидел за столом. На подобных вечерах обычно устраивались какие-нибудь концерты или там, к примеру, играл небольшой оркестр с заезжим вокалистом, или струнный квартет, или выдающийся пианист.

Однако супругам Рэдли также сообщили, что туда приглашены Роуз и Обри Серраколд, а известие об этой дневной речи Войси наверняка должно было достигнуть ушей нескольких гостей, поэтому было ясно: уже через часок после начала приема все гости будут в курсе не только безрассудного письма Обри в газету, но и превосходного отклика на него в речи его соперника. Теперь вечер обещал стать малоприятным и даже провальным. И как бы ни собирался поступить Джек, время не дало бы ему никакого простора для принятия решения.

Пусть и несправедливо, но миссис Рэдли сердилась на Шарлотту за то, что самой ей было теперь не с кем обсудить столь важные события. Больше она ни с кем не могла откровенно поделиться своими сокровенными чувствами, сомнениями или проблемами.

Эмили с обычной тщательностью выбирала наряд и готовилась к выходу. Впечатление имело огромное значение, и она давно сообразила, что хорошенькая и эффектная женщина завоюет мужское внимание гораздо легче, чем некрасивая скромница. А с недавних пор миссис Рэдли также поняла, что тщательный уход за кожей и волосами, выбор выигрышного цвета и стиля платья и непосредственная самоуверенная улыбка могут заставить окружающих поверить, что вы гораздо красивее, чем на самом деле. Соответственно она выбрала облегающий талию наряд с ниспадающими легкими складками натурального зеленого цвета с набивным рисунком – этот оттенок всегда шел ей. Впечатление оказалось настолько сильным, что даже Джек, несмотря на мрачное настроение после речи Войси, сверкнул глазами и не удержался от комплимента.

– Благодарю, – удовлетворенно ответила его супруга.

Она, конечно, одевалась, как на битву, но и муж по-прежнему оставался завоеванием, значившим для нее исключительно много.

Они прибыли на час позже указанного в приглашении времени, что являлось практически самым ранним с точки зрения допустимых светских приличий. Десяток других приглашенных прибыл чуть раньше и сразу после них, и уже вскоре заполнившие холл гости начали бурно обмениваться приветствиями. Дамы сбрасывали накидки. Вечер выдался теплый, но после полуночи, когда гости обычно начинали разъезжаться, могло быть прохладно.

Эмили мысленно отметила появление нескольких аристократических дам и жен политиков, с которыми разумно было бы завести дружеские связи, и нескольких просто симпатичных особ. Она понимала, что у Джека на этот вечер есть свои собственные деловые планы, которыми он не мог пренебречь. Чета Рэдли приехала сюда не только ради удовольствия.

Заранее настроившись с очаровательным вниманием выслушивать разные глупости и отвешивать подобающие основательные комплименты, Эмили и сама заготовила парочку новостей и полезных сплетен, которые лишь выиграют от повторения.

Спустя часа два, уже после начала концерта – такую невзрачную певицу миссис Рэдли видела впервые в жизни, но недостатки внешности с лихвой искупал летящий красивый голос истинной оперной примадонны, – Эмили наконец заметила Роуз Серраколд. Должно быть, та прибыла совсем недавно, поскольку ее потрясающий наряд никто не оставил бы без внимания. Ярко-красное в черную полоску платье с богатой отделкой из черных кружев на рукавах и лифе великолепно подчеркивало ее исключительную стройность. Помимо прочего, плечо, лиф и юбку украшали алые цветы. Подойдя к группе стульев, она присела на один из них, напряженно расправив плечи, – свет поблескивал на ее золотисто-светлых волосах, подобно солнечным лучам на блестящих початках кукурузы. Эмили поискала взглядом Обри, но не нашла его в зале, даже в отдалении от жены.

Певица пела потрясающе и безраздельно завладела умами и чувствами слушателей; ее голос звучал настолько великолепно, что было бы варварством мешать ее выступлению разговорами. Но едва объявили антракт, миссис Рэдли встала и направилась к Роуз. Вокруг нее уже собралась небольшая компания, и, дожидаясь, когда кто-нибудь из дам отойдет в сторону, Эмили прислушалась к оживленному разговору. Мгновенно догадавшись, что именно обсуждается, хотя никто не называл никаких имен, она почувствовала леденящий страх за миссис Серраколд.

– Признаюсь, он гораздо умнее, чем я думала, – печально заявила одна дама в желтом. – Боюсь, мы недооценивали его.

– А по-моему, вы переоцениваете его моральные принципы, – резко парировала Роуз. – Вероятно, именно в этом и заключалась наша ошибка.

Эмили уже хотела вставить слово, но еще кто-то из дам опередил ее:

– Разумеется, он сделал нечто выдающееся, раз королева пожаловала его рыцарским достоинством. Полагаю, нам следует пересмотреть свое отношение к нему. Мне очень жаль, дорогая.

Возможно, в этом сожалении прозвучала снисходительность, но именно она побудила Роуз к дальнейшим возражениям.

– Я уверена, что он проявил поистине необычайную находчивость! – с иронией воскликнула она. – Вероятно, она обошлась ему в несколько тысяч фунтов… весьма вовремя вложенных в дело, чтобы консервативный премьер-министр успел дать ему положительную рекомендацию.

Эмили напряженно замерла. К горлу у нее подступил комок, сверкающий зал закачался, перед глазами маячили размытые очертания светильников, и ей показалось, что она сейчас потеряет сознание. Всем известно, что обеспеченные люди делали щедрые пожертвования в фонды обеих политических партий, получая взамен звания рыцарей или даже пэров. Это был отвратительный и постыдный факт, но именно за счет жертвенных вкладов и существовали обе партии. Однако заявить, что конкретного человека вознаградили за вклад, было непростительной и ужасно опасной глупостью, если только говорящий не имел возможности и желания доказать свои слова. Эмили понимала, что Роуз, боясь проигрыша Обри, хваталась за любую, самую безумную зацепку в предвыборной борьбе. Она боролась из лучших побуждений, поскольку знала, как прекрасны замыслы ее мужа, и страстно верила ему, но к борьбе ее также побуждала и любовь к нему, и понимание того, что он всем сердцем желал победы.

Видимо, миссис Серраколд страшилась еще и разъедающего душу чувства вины из-за своей собственной плачевной роли в случае поражения. Если б газеты узнали о ее связи с Мод Ламонт и как-то использовали это, Роуз наверняка стала бы вечно винить себя в том, что собственные потребности волновали ее больше, чем карьера Обри.

Но сейчас главным было как можно скорее остановить ее, пока она не наговорила непоправимых глупостей.

– Право, дорогая, это на редкость смелое высказывание! – озабоченно нахмурившись, заметила дама в желтом.

Тонкие брови Роуз резко взлетели вверх.

– Если борьба за завоевание места в правительстве в нашей стране не требует редкостной смелости, то дождаться от него какой-то пользы можно будет, только говоря правду.

Эмили отчаянно пыталась придумать, как спасти ситуацию, но ничего стоящего ей в голову не приходило.

– Роуз, какое чудесное платье! – Даже сама она сознавала, насколько глупо и натянуто прозвучали ее слова.

А окружающие, должно быть, сочли ее полной идиоткой.

– Добрый вечер, Эмили, – сухо ответила миссис Серраколд.

Миссис Рэдли, конечно, отлично помнила об их недавней ссоре. Вся сердечность их дружбы исчезла, и, вероятно, Роуз уже осознала, что Джек вряд ли поможет Обри, дабы не поставить под угрозу свое собственное положение. И даже если б он мог помочь ее мужу, то лишь ценой того, что из-за столь неразумной дружбы Гладстон мог не предложить ему более высокой должности. Серраколда могли счесть не заслуживающим доверия, подобным сорвавшейся с лафета пушке на палубе раскачивающегося корабля. И если Эмили и не могла спасти его место на этих выборах, то, по крайней мере, в ее силах было сохранить его честь и репутацию для следующих, которые, судя по всему, состоятся очень скоро.

Эмили заставила себя улыбнуться, опасаясь, что ее лицо выглядит так же ужасно, как она себя чувствовала.

– Как рассудительно с вашей стороны не сказать, что именно это он и сделал! – Она сознавала, что говорит излишне резко и громко, но зато ей удалось привлечь к себе внимание всей компании. – Но боюсь, что своими словами вы вызвали ошибочное мнение насчет денежного вклада, хотя ценность иных услуг для… консерваторов превыше всех денег.

Миссис Рэдли с трудом выуживала из памяти обрывочные сведения, случайно услышанные от Шарлотты или Грейси об Уайтчепельском заговоре и участии в нем Войси. Порой они бывали чертовски скрытны. Проклятье! Подбавив своей улыбке обаяния, Эмили окинула пристальным взглядом остальных дам, взиравших на нее совершенно изумленно и зачарованно в ожидании того, что еще она собирается сказать.

Роуз раздраженно вздохнула. Эмили должна была быстро продолжить, пока слова ее подруги не погубили все окончательно.

– Разумеется, сама я знаю далеко не все, – поспешно заявила она. – Хотя кое-что мне известно, но прошу вас, не спрашивайте меня о подробностях! Это дело определенно пронизано огромным мужеством и жестокостью… Больше я не могу ничего сказать, не желая никого выставить в ложном свете, вероятно, даже пагубном… – Миссис Рэдли позволила этим намекам повиснуть в воздухе. – Но несомненно, его услуга представляла огромную ценность для Ее Величества и для партии консерваторов. Вполне естественно, что его вознаградили… и вполне справедливо. – Она стрельнула в Роуз нервным предостерегающим взглядом. – Не сомневаюсь, дорогая, что именно это вы и имели в виду!

– Он лицемерит, – отрезала миссис Серраколд. – И стремится к власти ради своей выгоды, а не ради того, чтобы законно и справедливо помочь большинству людей, помочь бедным, неграмотным и обездоленным – всем тем, кто больше всего нуждается в нашей заботе. Достаточно немного послушать его речи – и любой слушатель, доверяющий больше своим мыслям, чем чувствам, сразу ясно распознает скрытое лицемерие.

Очередное обвинение она уже направила на всех окружающих.

Эмили запаниковала. У Роуз, видимо, появилась склонность к саморазрушению, и разумеется, заодно она могла погубить и Обри, что в итоге приведет ее к бесконечным страданиям и чувству вины. Неужели она не соображает, что делает?

– Все политики склонны говорить все, что угодно, если полагают, что это завоюет им голоса, – намеренно повышенным тоном заявила миссис Рэдли. – Так легко пойти на поводу у толпы, пытаясь угодить ей…

Роуз сердито сверкнула глазами, явно подумав, что приятельница намеренно противоречит ей, в очередной раз предавая их дружбу.

– Не все политики ищут дешевой популярности, подобно плохим актрисам! – язвительно откликнулась она.

Эмили потеряла самообладание:

– Неужели? Как же мне не пришло на ум такое сравнение! Но вы, очевидно, больше знаете о плохих актрисах, чем я!

Одна дама нервно усмехнулась, еще одна поддержала ее, а остальные явно встревожились. Перепалка достигла особой остроты, больше уже никому не хотелось быть свидетелем ее завершения, и дамы отчаянно придумывали уместные предлоги, чтобы отойти и присоединиться к другому обществу. Одна за другой они покинули Эмили и Роуз, бормоча туманные оправдания.

Миссис Рэдли сразу взяла подругу за руку и почувствовала, как сильно она напряжена.

– Да что же с вами происходит? – прошипела она. – Вы обезумели?

Лицо миссис Серраколд потеряло даже свой естественный чуть розоватый оттенок, словно вся кровь до последней капли отхлынула от него.

Эмили крепко держала ее руку, опасаясь, что подруга может хлопнуться в обморок.

– Идемте, присядем! – распорядилась она. – Живо! Сядете на стул, пока не потеряли сознание.

Она заставила Роуз сделать несколько шагов к ближайшим стульям, усадила ее и, закрывая ее собой от гостей, вынудила склонить голову почти к самым коленям. Ей хотелось бы принести бедняжке освежающий напиток, но она боялась оставить ее одну.

Миссис Серраколд сидела недвижимо. Эмили ждала. Никто к ним не приближался.

– Мы не можем сидеть тут вечно, – наконец заметила миссис Рэдли вполне дружелюбным тоном. – Я не смогу помочь вам, пока не узнаю, что случилось. – Она взывала к здравому смыслу приятельницы, не желая спровоцировать очередную вспышку гнева. – Почему Обри ведет себя как идиот? Это как-то связано с вами?

Роуз вскинула голову. От возмущения на щеках ее проступили розовые пятна, а голубые глаза сверкнули мрачным огнем.

– Обри вовсе не идиот! – прошептала она с жутким напряжением.

– Я не сомневаюсь в его уме, – более мягко заметила Эмили. – Но ведет он себя по-идиотски, а вам удалось даже превзойти его. Неужели у вас нет ни малейшего представления о том, как чудовищно опасно прозвучало ваше обвинение в адрес Войси? Даже если все сказанное вами верно и вы смогли бы доказать это – хотя вы не можете, – то вам все равно не удалось бы привлечь на свою сторону ни одного избирателя таким выступлением. Люди не любят, когда ниспровергают героев или разбивают их мечты. Они ненавидят обманщиков, но точно так же ненавидят и тех, кто вывел их из заблуждения. Если им хочется верить, что он герой, то ничто не разубедит их. Всем своим видом вы показывали безнадежное отчаяние. И тот факт, что вы, возможно, правы, не имеет ровно никакого значения.

– Но это чудовищно! – запротестовала Роуз.

– Безусловно, – согласилась ее подруга. – Но глупо сейчас устанавливать свои правила в этой игре. Вы неизбежно потерпите поражение. Надо играть по установленным правилам… стараясь пользоваться ими с максимальной выгодой, но ни в коем случае не нарушать их.

Миссис Серраколд задумчиво молчала.

Эмили решила вернуться к своему первому вопросу обо всем этом плачевном деле, который, по ее мнению, мог быть сущностью проблем.

– Зачем вам понадобился медиум? Только не говорите, что вы просто хотели услышать успокаивающий голос вашей матушки. Вы никогда не поступили бы так перед выборами, да еще утаив свои намерения от Обри. Вас терзает чувство вины, однако вы продолжаете упорствовать. Почему, Роуз? Какие проблемы прошлого вы хотели разрешить такой ценой?

– Вас это никак не касается! – жалобно воскликнула Роуз.

– Еще как касается, – возразила Эмили. – Это может повредить Обри – в сущности, уже повредило – и также повредит Джеку, если вы надеетесь, что он постарается помочь и поддержать Обри на этих выборах. К чему так упорствовать? Ведь то, что теперь он пошел на попятную, стало уже более чем очевидно.

Миссис Серраколд, сверкая сердитым взглядом, явно хотела что-то возразить, но в итоге так ничего и не сказала, видимо, подумав, что слова тут бесполезны.

Эмили подтащила второй стул, села напротив нее и, расправив юбки, чуть подалась вперед.

– Может быть, Мод Ламонт шантажировала вас тем, что вы ходили на ее сеансы? – предположила она и заметила, как Роуз скривилась. – Или тем, что вы узнали от вашей матушки? – настойчиво добавила она.

– Нет, ничего подобного! – вспыхнула Роуз. Она не солгала, но Эмили поняла, что ее подруга по-прежнему скрывает правду.

– Роуз, перестаньте увиливать! – взмолилась она. – Эту особу убили. Кто-то ненавидел ее до смерти. Это не мог быть безумец, случайно забредший в ее дом. Ее убил кто-то из клиентов, присутствовавших на последнем вечернем сеансе, и вы сами знаете это! – Женщина помедлила и, решившись, тихо спросила: – Неужели это были вы? Не угрожала ли она вам таким ужасным разоблачением, что вы задержались у нее в доме и задушили ее, затолкав в горло какую-то марлю? Вы хотели защитить Обри?

Лицо Роуз помертвело – от расширившихся зрачков глаза ее стали почти черными.

– Нет! – крикнула она.

– Тогда почему? Какие-то семейные тайны?

– Я не убивала ее! О боже! Я нуждалась в ее помощи, клянусь!

– Почему? В чем таком ужасно важном она могла помочь вам? – Миссис Рэдли не поверила ее словам, но ей хотелось наконец заставить Роуз открыть всю правду. – Может, она поделилась с вами тайнами о других людях? Связанных с властью?

Миссис Серраколд выглядела потрясенной. На лице ее отразились смешанные чувства мучения, ярости и стыда.

– Эмили, как вы могли подумать обо мне такие страшные вещи? Вы отвратительны!

– Я? – вызывающе спросила ее подруга, провоцируя Роуз сказать правду.

– Ничем я никому не повредила… – Та потупила взор. – За исключением Обри.

– У вас хватило смелости взглянуть правде в глаза? – не сдаваясь, спросила Эмили.

Она видела, что Роуз начала бить дрожь, предваряя потерю самообладания. Подавшись вперед, миссис Рэдли мягко завладела ее руками, по-прежнему закрывая ее от остальных гостей в зале, где продолжали идти своим чередом тщеславные светские разговоры, распространяться сплетни, завязываться интрижки, создаваться и разрушаться деловые союзы.

– Что вам понадобилось узнать? – вновь повторила Эмили свой вопрос.

– Не умер ли мой отец душевнобольным, – прошептала миссис Серраколд. – Порой я совершаю безумные поступки… Вы сами только что спросили меня, не обезумела ли я. Неужели я безумна? И тоже сойду с ума и умру, как он в каком-то сумасшедшем доме? – Ее голос сорвался. – Неужели Обри придется провести всю оставшуюся жизнь, беспокоясь о том, что я могу натворить? Неужели я стану для него помехой, неужели ему придется вечно следить за мной и постоянно оправдываться… за те ужасные вещи, что я могу сказать или сделать? – Она судорожно вздохнула. – Он не сможет отказаться от меня, не сможет отправить меня в сумасшедший дом, он вообще не способен никому причинить боль ради собственной безопасности. Он дождется того, что я погублю его жизнь, и это невыносимо!

Охваченная отчаянной жалостью, Эмили потеряла дар речи. Ей хотелось обнять Роуз, прижать ее к себе и утешить, но это было невозможно. Тем более что в заполненном людьми зале ее жест вынудил бы умолкнуть и воззриться на них даже самых озабоченных и поглощенных собой гостей. Миссис Рэдли могла утешить собеседницу лишь словами. Но главным было найти нужные для нее слова.

– Роуз, безумно вас заставляет поступать страх, а не унаследованная болезнь, – сказала Эмили. – Все мы порой поступаем легкомысленно, и ваши поступки ничуть не более глупы, чем у других людей. Если вам понадобилось узнать, отчего умер ваш отец, то следовало бы отыскать врача, который лечил его.

– Тогда об этом узнают все на свете! – воскликнула миссис Серраколд, повысив голос от ужаса и вцепившись в руки подруги. – Я не смогу этого вынести!

– Нет, все останется в тайне…

– Но Обри…

– Я схожу с вами, – пообещала Эмили. – Мы скажем, что решили провести день за городом, а сами поедем и узнаем, какой врач наблюдал за ним. Он сможет не только сказать, страдал ли ваш отец помешательством, но и могло ли безумие поразить его одного из-за какого-то несчастного случая или болезни – и может ли оно вообще передаваться по наследству. Существует множество видов сумасшествия, и каждый из них вызывается разными причинами.

– А если пронюхают газетчики? Поверьте мне, Эмили, по сравнению с этим сообщение о том, что я ходила на спиритические сеансы, сочтут пустяковым капризом!

– Тогда подождем до окончания выборов.

– Нет, мне необходимо узнать заранее! Если Обри станет членом парламента, если ему предложат какую-то должность в правительстве, в Министерстве иностранных дел… а я окажусь… – Роуз умолкла, будучи не в силах произнести ужасавшие ее слова.

– Тогда это будет ужасно, – закончила за нее Эмили. – А если окажется, что ничего ужасного нет, а вы попросту сойдете с ума от глупого страха, то начисто лишитесь всех шансов на благополучный исход. Причем так и не узнав правды.

– Вы уверены? – спросила миссис Серраколд. – Я имею в виду, вы действительно поедете со мной? – И вдруг лицо ее вновь побледнело, омрачившись безнадежными и мучительными страданиями. – Тогда, видимо, вы отправитесь к вашему полицейскому зятю и все ему выложите! – Это было порожденное отчаянием обвинение, а вовсе не вопрос.

– Нет, – ответила Эмили. – Я не стану ничего выяснять – только вы сами будете знать, что ответит вам врач. И безусловно, полицию совершенно не касается, от какой болезни умер ваш отец… если только это не побудило вас убить узнавшую обо всем Мод Ламонт.

– Я не виновата! Мне… мне даже не удалось связаться с духом моей матушки. – Голова Роуз вновь поникла, и она закрыла лицо руками, охваченная мучительным страхом и замешательством.

Из музыкальной гостиной вновь донеслось великолепное сопрано певицы, и Эмили заметила, что они остались в зале почти одни, не считая дюжины джентльменов в дальнем конце, возле выхода в коридор, которые продолжали что-то сосредоточенно обсуждать.

– Идемте, – решительно сказала она. – Вам лучше сполоснуть лицо холодной водой и выпить горячего чаю в столовой, а потом мы вернемся в гостиную к остальным. Дадим им понять, что мы обсуждаем проведение приема в саду или в загородном особняке. Но лучше держаться одной версии. К примеру, пусть это будет праздничный прием… со сбором денег на благотворительность. Пошли!

Роуз медленно поднялась со стула, расправила плечи и послушно отправилась вместе с Эмили.