Питт и Телман вернулись в особнячок на Саутгемптон-роу. У Томаса росла уверенность в том, что за ним постоянно следят – и когда он проходил по Кеппел-стрит, уходя из дома, и когда возвращался обратно, – хотя он никогда никого не встречал на пути, кроме почтальона и молочника, который обычно торчал со своей тележкой на углу переулка, ведущего к Монтегю-плейс, и продавал желающим молочные продукты.

Томас получил два коротких письма от Шарлотты, сообщавших, что у них всё в порядке. Родные очень скучали по нему, не считая того, что прекрасно отдыхали. Обратный адрес на письмах не значился. Питт отвечал жене сразу, но из осторожности опускал письма в почтовый ящик подальше от Кеппел-стрит, где новый любопытный почтальон не мог их увидеть.

Этим жарким летним утром особняк на Саутгемптон-роу выглядел совершенно безмятежно, даже идиллически мирно. По улице, как обычно, сновали насвистывающие рассыльные, спеша доставить какие-то послания, заказанные бакалейные продукты, рыбу или домашнюю птицу и прочие товары. Один из них отвесил игривый комплимент горничной, согнавшей с крыльца уличного кота, и она, усмехнувшись, громогласно отругала его:

– Давай катись отсюда по своим глупым делишкам! Только и можешь, что цветочки доставлять!

– Шикарные фиалки! – выкрикнул в ответ рассыльный, взмахнув рукой.

В самом доме царила более мрачная атмосфера. Полузадернутые шторы, как положено, напоминали о смерти, но, с другой стороны, так поступали и в обычной жизни, просто для защиты комнат от слишком яркого света или для создания более интимной обстановки.

В салоне, где умерла Мод Ламонт, абсолютно ничего не изменилось. Лина Форрест встретила полицейских вполне вежливо, хотя по-прежнему выглядела усталой и еще более напряженной. Возможно, она наконец осознала реальность кончины Мод и скорую необходимость поиска новой работы. Должно быть, нелегко было жить одной в доме, где всего неделю тому назад убили женщину, которую она знала и видела ежедневно в самых интимных ситуациях. Похоже, Лина обладала отменной стойкостью духа, раз ей удалось все же сохранить самообладание. Ей и прежде, несомненно, не раз приходилось сталкиваться со смертью, а служба у мисс Ламонт еще не означала сама по себе какой-то личной симпатии к хозяйке. Мод могла быть жестокой, излишне требовательной, ворчливой или высокомерной. Некоторые особы полагали, что служанки должны быть готовы к их услугам в любой час дня или ночи, когда бы им ни вздумалось вызвать их, будь то пустяковое поручение или настоящая необходимость.

– Доброе утро, мисс Форрест, – учтиво произнес Питт.

– Доброе утро, сэр, – ответила Лина. – Могу ли я еще чем-то помочь вам? – Она мельком глянула и на Телмана.

Оба полицейских уже были в салоне, и каждый из них с тревогой осознавал, что здесь произошло, возможно, задаваясь вопросом о причинах убийства. Томас много думал об этом и уже по дороге коротко обсудил разные версии с напарником.

– Садитесь, пожалуйста, – предложил он служанке, после чего они с Сэмюэлем тоже опустились в кресла.

– Мисс Форрест, – начал Питт, убедившись, что женщина смотрит на него с неизменным вниманием, – учитывая, что входная дверь была закрыта, французские окна, – он взглянул на них, – прикрыты, но не заперты, и оставался единственный выход из сада на Космо-плейс через садовую дверь, запертую, но не закрытую на засов, следует неизбежное заключение, что мисс Ламонт убил один из клиентов, пришедших в дом на этот, последний сеанс. Единственной альтернативой мог быть их общий сговор, хотя это практически невероятно.

Служанка молча кивнула в знак согласия. На лице ее не отразилось ни тени удивления. Вероятно, она уже сама сделала такие же выводы. Целую неделю Лина могла думать об этом, и подобные размышления, должно быть, вытеснили из ее головы любые другие мысли.

– Не появилось ли у вас новых предположений насчет того, почему кто-то мог затаить злобу на мисс Ламонт?

Женщина по-прежнему молчала, похоже, сомневаясь, стоит ли ей что-то сказать. Ее явно охватила какая-то тайная тревога.

– Прошу вас, мисс Форрест, – ободрил ее Томас, – ваша хозяйка имела возможность легко выяснить самые опасные и сокровенные тайны, открытие которых погубило бы репутацию людей, какие-то постыдные поступки, прошлые грехи или незабываемые мучительные трагедии.

Питт заметил глубокое сострадание, промелькнувшее по лицу Лины, словно та на мгновение представила страдания и ужасные подробности воспоминаний таких несчастных. Возможно, раньше она служила у других господ, переживших горе – например, смерть детей – или страдавших от несчастных браков или романов. Зачастую дамы не осознают, как хорошо бывают осведомлены их камеристки и как много они знают о самых интимных сторонах хозяйской жизни. Некоторые женщины симпатизировали служанкам, как молчаливым наперсницам, но других ужасало, что кто-то мог проявить особую догадливость, видя самые интимные моменты их жизни. Подобно тому, как невозможно сохранить ореол героя в глазах своего лакея, ни одна тайна госпожи не останется неведомой ее горничной.

– Верно, – еле слышно подтвердила Лина. – Мало секретов останется скрытыми для хорошего медиума, а ее считали очень хорошей.

Питт пристально посмотрел на мисс Форрест, пытаясь прочесть по ее глазам и лицу, не скрываются ли за этими общими словами более важные знания. Мод Ламонт вряд ли могла скрыть от своей служанки каких-то постоянных сообщников, помогавших устраивать фальшивые спиритические представления или добывать личные сведения о предполагаемых клиентах. А если у нее был любовник, то он тоже мог выдать себя раньше или позже, пусть даже реакцией на его появление самой Мод. Преданность ли побуждает Лину Форрест хранить хозяйские секреты или чувство самосохранения – ведь если она выдаст их, кто согласится в будущем взять ее на работу, открывающую доступ к семейным тайнам? Поэтому ей следует быть крайне осторожной. Мод не успела дать положительных рекомендаций ни ее навыкам, ни личным качествам, к тому же последним местом ее работы стал дом, где произошло убийство. А внешне Лина выглядела если не ужасно, то при самом благожелательном взгляде исключительно невзрачно.

– Бывали ли у нее какие-то постоянные визитеры, не принимавшие участие в сеансах? – спросил Телман. – Мы разыскивали ее знакомых, которые могли снабжать ее сведениями о нужных ей людях… о том, что им хотелось бы услышать.

Мисс Форрест опустила глаза, видимо, смутившись.

– Зря хлопотали. Клиенты сами ей все выкладывали. К тому же она отлично читала по лицам, догадываясь, о чем люди умалчивали. Угадывала все почти мгновенно. Не упомню уж, сколько раз так было: только я подумаю о чем-то, а она уже сама говорит то, что мне хотелось сказать.

– Мы обыскали дом с целью обнаружения дневников, – сообщил Сэмюэль Питту. – И не нашли ничего, кроме записей о назначенных встречах. Должно быть, она все держала в памяти.

– А что вы, мисс Форрест, думаете о ее дарованиях? – внезапно спросил Томас. – Верите ли вы в способность связываться с духами покойных?

Он пристально следил за выражением лица женщины. Она отрицала, что помогала Мод Ламонт, но ей, несомненно, приходилось оказывать ей какую-то помощь – ведь с ними больше никто не жил.

Лина медленно набрала в грудь побольше воздуха и шумно выдохнула.

– Даже не знаю. Учитывая, что я сама потеряла и мать, и сестру, мне хотелось бы верить, что они находятся там, где я еще могла бы поговорить с ними.

На ее помрачневшем лице смутно отразились затаенные, уже едва скрываемые чувства. Очевидно, семейные утраты еще терзали ее душу, и Питт огорчился, что пробудил их, вынудив показать их перед чужими людьми. Такое личное горе не следует выставлять напоказ.

– А вы сами видели материализацию каких-то духов? – спросил он.

Загадка убийства Мод Ламонт – по крайней мере, отчасти – скрывалась где-то в этом доме, и Томас должен был раскрыть ее вне зависимости от того, повредит ли она Войси, или выборам, или чему угодно. Он не мог позволить себе оставить убийство нераскрытым вне зависимости от возможных грехов жертвы, спровоцировавших кого-то на преступление.

– Я была уверена, что видела, – нерешительно произнесла мисс Форрест. – Давно. Но когда вам чего-то очень сильно хочется, как тем клиентам… – она взглянула на кресла, где обычно сидели посетители Мод во время сеансов, – то, наверное, можно увидеть все, что угодно.

– Да, вы правы, – согласился полицейский. – Но вы не поинтересовались, с чьими духами хотели связаться те клиенты? Припомните все, что вы слышали, все, что знали о проявлениях спиритических способностей мисс Ламонт. Другие клиенты рассказывали нам о странных голосах и музыке, но левитация, похоже, происходила только в этом салоне.

На лице служанки отразилось недоумение.

– Поднятие в воздух, – пояснил Питт и увидел вспышку понимания в ее глазах. – Телман, осмотрите-ка еще разок стол, – приказал он и вновь обратился к Лине Форрест: – Вспоминается ли вам, что иногда по утрам после сеансов вы видели здесь что-то необычное: может, что-то отсутствовало или был странный запах, пыль или порошок – все, что угодно?

Женщина молчала так долго, что Томас уже засомневался, думает ли она о чем-то или просто не намерена отвечать.

Сэмюэль сидел в кресле, которое раньше занимала Мод, и взгляд Лины был прикован к нему.

– Вы когда-нибудь передвигали этот стол? – неожиданно спросил инспектора Питт.

– Нет. Он прикован к полу, – ответил Телман. – Я уже пытался раньше сдвинуть его.

Томас встал.

– А как насчет этого кресла? – спросил он, подходя к нему.

Сэмюэль тут же встал, поднял кресло и с удивлением увидел, что там, где стояли ножки, на половицах остались четыре мелких углубления. Несомненно, половицы не могли продавиться столь сильно даже при очень длительном нажиме. Инспектор подошел к другому креслу и, подняв его, не нашел под ним никаких вмятин. Питт быстро взглянул на Лину и заметил тень знания на ее лице.

– Где включается подъемное устройство? – сурово спросил он. – Мисс Форрест, вы находитесь в крайне шатком положении. Не рискуйте вашим будущим, обманывая полицию. – Ему не хотелось угрожать ей, но он не мог позволить себе тратить время на разборку пола и поиски механизма. К тому же необходимо было выяснить, не участвовала ли в представлении сама служанка. Позже это могло оказаться решающей уликой.

Сильно побледнев, Лина встала и подошла к спинке хозяйского кресла. Наклонившись, она коснулась середины одного из резных цветов на краю стола.

– Нажмите на нее, – приказал Томас.

Она подчинилась, но ничего не произошло.

– Нажмите еще раз! – приказал он.

Женщина замерла в напряженной неподвижности.

Очень медленно кресло начало подниматься, и, посмотрев вниз, Питт увидел, как половицы под ним также поднялись. Это были именно те половицы, на которые опирались его четыре ножки; остальные не изменили своего положения. Тишина стояла полнейшая. Отличная смазка механизма позволяла ему работать бесшумно. Поднявшись примерно на восемь дюймов от пола, кресло остановилось.

– Так вы знали, по крайней мере, то, что подъем кресла был трюком. – Томас испытующе посмотрел на Лину Форрест.

– Я только недавно обнаружила это, – дрожащим голосом ответила она.

– Когда?

– После ее смерти. Я начала все разглядывать. А вам не сказала, потому что мне показалось… – Служанка потупилась, но сразу вновь взглянула на Питта. – Ну, она ж померла. И я подумала, что больше уж она никому не повредит. Ничего больше не сможет узнать.

– Полагаю, вам лучше рассказать нам, что вы еще узнали, мисс Форрест.

– Ничего больше, только про кресло. Я… я услышала о том, что она делала, от тех, кто заходил сюда… с цветами, выразить соболезнование. Поэтому и поискала тут. А сама-то я в сеансах никогда не участвовала. Никогда здесь не сидела!

Томасу больше ничего не удалось вытянуть из Лины. После быстрого осмотра стула и стола они спустились в подвал и обнаружили на редкость хитроумный механизм, содержащийся в идеальном порядке, а также несколько электрических ламп – таких же, какими освещался дом, работавших от стоявшего в подвале генератора.

– Зачем так много ламп? – задумчиво произнес Питт. – В самом доме электрического освещения мало, только в салоне и столовой. А в остальных комнатах используются газ и уголь для отопления.

– Понятия не имею, – признался Телман. – Похоже на то, что электричеством она пользовалась больше для своих трюков, а не просто для освещения. Фактически, если подумать, наверху в доме есть всего три электрических лампы. Может, она планировала еще куда-то их пристроить?

– И заранее прикупила лампы? – подняв брови, уточнил Томас.

Его коллега пожал своими костлявыми, но широкими плечами.

– Главное, нам надо выяснить, что она узнала о тех трех клиентах, потому как из-за этого один из них убил ее. У каждого из них имелись какие-то тайны, а она шантажировала их. Готов поспорить на это!

– Что ж, Кингсли приходил сюда, чтобы разузнать о смерти сына, – ответил Питт. – Миссис Серраколд хотела связаться с духом матери, поэтому ее тайна, вероятно, сокрыта в семейном прошлом. Нам осталось выяснить, кто такой этот «Картуш» и зачем он сюда таскался.

– И почему не пожелал даже назвать своего имени! – раздраженно прибавил Сэмюэль. – На мой взгляд, это может означать, что он – какая-то известная в обществе шишка. И что его тайна настолько ужасна, что он не хотел рисковать, – хмыкнул инспектор. – А что, если она узнала его? И именно поэтому задушил ее?

Питт немного подумал над его словами.

– Но, по словам миссис Серраколд и генерала Кингсли, он не спрашивал ни о чем конкретном…

– Не успел! Может, он хотел сначала убедиться, что она не врет про свои способности, – с нарастающей уверенностью воскликнул Телман. – Или, может, когда он убедился бы в ее натуральной связи с духами, то спросил бы ее о ком-нибудь. Вдруг он пока просто проверял ее? Оба очевидца говорили, что им показалось, будто как раз это он и пытался сделать.

Телман прав, признался себе Томас, но что из этого следует? Питт не верил в версию того, что это мог быть Фрэнсис Рэй, тем более если предполагалось, что убийца придавил коленом грудь Мод Ламонт и заталкивал ей в горло пропитанную яичными белками марлю до тех пор, пока ткань не забила ее легкие и она не умерла, задыхаясь и давясь этим кляпом.

Сэмюэль наблюдал за своим бывшим шефом.

– Нам придется найти его, – мрачно заключил он. – Мистер Уэтрон настаивает, что наш убийца из Теддингтона. По его словам, доказательства мы найдем именно там, если поищем. Он уже намекнул, что мне стоит послать туда наш отряд и…

– Нет! – резко оборвал его Питт. – Если уж кому-то и придется ехать к нему, то мне.

– Тогда вам лучше отправляться прямо сегодня, – предупредил инспектор. – Иначе Уэтрон может…

– Этим расследованием руководит Специальная служба, – вновь оборвал его Томас.

Телман мрачно насупился, поджал губы и, полыхнув обиженным взглядом, так сильно сжал челюсти, что на виске его забилась тонкая жилка.

– Не слишком ли мало улик мы можем предъявить?

Питт почувствовал, что краснеет. Критика была справедливой, но от того не менее обидной, и усугублялась обида тем, что в Специальном отделе он чувствовал себя не на своем месте, когда кого-то назначили как раз на его место в участке на Боу-стрит. Томас не позволял себе и думать о неудаче, но эта смутная мысль подсознательно тревожила его, ожидая момента слабости, дабы оформиться в мучительное логическое заключение. Тоскуя по вечерам в пустом доме, усталый Питт сознавал, что не имеет никакого четкого плана для продолжения расследования, и мысленно видел перед собой лишь зловещую черную дыру, грозившую затянуть его в свою бездну.

– Я сам съезжу, – коротко отрезал он. – А вы лучше постарайтесь выяснить, как она добывала материал для шантажа. Просто наблюдала и слушала или предпринимала какие-то инициативные расследования? Возможно, всплывет нечто полезное.

На лице Телмана отразились сомнения – похоже, его одолевали противоречивые чувства. Он явно испытывал какое-то мучительное раздражение, вероятно, сожалея о том, что высказал затаенные мысли.

– Увидимся завтра, – проворчал инспектор и, развернувшись, ушел.

* * *

Сидя в поезде, следующем к Теддингтону, Питт прокрутил в уме все возможные линии расследования версии Фрэнсиса Рэя. На первый план неизменно выходили брошюра с рекламой услуг Мод Ламонт, замеченная им на столике, и ярость Рэя при упоминании вызывающих духов медиумов. Томас отвергал возможность того, что этот пожилой человек мог быть так ужасно расстроен смертью жены, что дошел до безумия и в первые дни траура, испытывая мощную глубину горя, усомнился в истинности собственной веры и обратился к медиуму. И страстность его убежденности в греховности такого обращения могла спровоцировать такое же отношение к греховной соблазнительности самого медиума и попытку избавиться от острого недовольства собой, покончив с нею! И чем глубже эти мысли проникали в сознание Питта, тем ожесточеннее он старался отвергнуть их.

Доехав до Теддингтона, Томас вышел из поезда, но на этот раз не стал сразу сворачивать на Удни-роуд, а решил пройтись по центральной улице. Ему не хотелось расспрашивать местных жителей о Фрэнсисе Рэе, но Питт не видел иного выбора. Если он сам не займется опросом, то Уэтрон пошлет сюда отряд полицейских, которые грубой бестактностью могут причинить старику лишние страдания.

Сам Питт решил действовать по наитию. Едва ли он станет спрашивать напрямую: «Не думаете ли вы, что мистер Рэй слегка обезумел?» Вместо этого полицейский пришел к мысли о том, что лучше заострить внимание на забывчивости и провалах в памяти ученого, а также на возможной озабоченности знакомых ухудшением его здоровья. Найти нужные слова оказалось не так трудно, как он ожидал, но, вынуждая себя обманом выпытывать, как горе могло повредить ум старика, Томас осознавал, что в жизни еще не занимался более унизительным делом, оскорбительным не для его собеседников, а для него самого.

Ответы содержали одни и те же характеристики. Фрэнсисом Рэем восхищались, его очень любили, причем слово «любили» в данном случае имело весьма серьезную душевную окраску. Но собеседники Питта также выражали тревогу за Рэя, понимая, что тяжкая потеря сделала его более уязвимым, и они даже сомневались, сможет ли он пережить ее. Друзья не были уверены, стоит ли беспокоить его своими визитами. Им не хотелось быть навязчивыми и тревожить горестные воспоминания, хотя, возможно, уместнее все же было бы постараться разделить с ним одиночество в опустевшем доме, где ему и поговорить-то по душам было не с кем, поскольку, при всей своей преданности и заботе о его благополучии, юная Мэри-Энн едва ли могла составить ему достойную компанию.

Питту удалось выяснить кое-что полезное как раз от одного из друзей Рэя – примерно того же возраста и тоже потерявшего жену. Томас нашел его в саду: старик подвязывал роскошные розовые мальвы, вымахавшие значительно выше человеческого роста.

– Дело просто в озабоченности его состоянием, – пояснил свой вопрос полицейский, – никаких претензий.

– Да, разумеется, – ответил мистер Дункан, отматывая длинную веревку от клубка и неловко отрезая ее секатором. – К сожалению, когда мы стареем и становимся одинокими, то неосознанно делаемся надоедливыми или трудно выносимыми для окружающих. – Он улыбнулся с легкой печалью. – Полагаю, я сам так и жил первый год или два после ухода моей жены. Иногда мы не выносим разговоров с людьми, а порой сами же не можем оставить их покое. Я рад, что вы хотели лишь убедиться, что тут не может быть никакой намеренной обиды. – Старик отрезал очередной кусок веревки и с каким-то виноватым видом взглянул на Питта. – Молодые дамы могут неправильно понять интерес к их обществу и изредка, безусловно, бывают правы.

После этого Томас с невольной неохотой затронул тему спиритических сеансов.

– О боже, какое прискорбное занятие! – Лицо Дункана исполнилось смятения. – К сожалению, Фрэнсис страстно осуждает такого рода увлечения. Он укрепился в этом осуждении, когда много лет назад у нас здесь произошла местная трагедия. – Он задумчиво пожевал губу, забыв о падающих мальвах. – Одна молодая особа родила ребенка, так уж получилось, что незаконнорожденного. Ее звали Пенелопа. Ребенок умер очень быстро, бедная крошка. Пенелопа, потеряв рассудок от горя, обратилась к одному медиуму, обещавшему связать ее с духом умершего ребенка. – Старик вздохнул: – Разумеется, эта спиритическая особа оказалась полнейшей обманщицей, и Пенелопа, узнав об этом, совсем обезумела. Видимо, она думала, что говорила с духом своего ребенка и что он оказался в гораздо лучшем мире. Это утешало ее. – Он напряженно сжал зубы. – А потом, когда вскрылся обман, бедняжка попросту свихнулась. Увы, она покончила с собой. Ужасная трагедия, а бедный Фрэнсис видел все эти страдания и никак не мог ничего предотвратить. Он настаивал на том, чтобы того ребенка похоронили по всем правилам, но проиграл, естественно, – ведь дитя считалось незаконнорожденным и его даже не окрестили, – пояснил Дункан. – Из-за этого Рэй поссорился с местным священником и довольно долго сердился на него. Невзирая ни на что, Фрэнсис хотел окрестить того младенца, взяв на себя всю ответственность. Но, к сожалению, он не имел на это права.

Питт попытался придумать, как выразить охватившие его сильные чувства, но не смог подобрать слова, способные передать его гнев или бесплодную ярость.

– Разумеется, он утешал ее, как мог, – продолжил его собеседник. – Он узнал, что эта презренная особа, претендовавшая на связь с духами, обманывала людей, но Пенелопа не захотела его слушать. Бедняжка, она отчаянно нуждалась хоть в какой-то уверенности в том, что ее дитя по-прежнему живет в каком-то лучшем мире. И ведь сама она могла бы еще жить и жить. С тех самых пор, конечно, Фрэнсис и ополчился против всей этой греховной спиритической деятельности. Время от времени он предпринимал попытки очередных крестовых походов.

– Да, – выдавил Томас, терзаясь от жалости и резкой опустошающей душевной боли, – мне понятны его чувства.

Его голос прозвучал с более ожесточенной горечью, хотя, возможно, эта ожесточенность проявилась неосознанно.

– Да уж, – кивнул Дункан. – Более чем понятны. И нельзя винить его за столь праведный гнев. По-моему, я и сам в тот период испытывал сходные чувства.

Поблагодарив старика, Питт сослался на дела и удалился. Опросы других жителей вряд ли обогатили бы его новыми полезными сведениями. Пора было опять встретиться с самим Рэем и узнать у него, чем именно он занимался в те вечера, когда «Картуш», согласно записям в ежедневнике Мод Ламонт, бывал на Саутгемптон-роу.

В доме на Удни-роуд Мэри-Энн впустила полицейского без единого вопроса, и сам Рэй с улыбкой встретил его на пороге кабинета. Он даже не спросил, хочет ли гость чаю, а сразу послал служанку ставить чайник, велев ей не забыть подать сэндвичи и фруктовые булочки со сливовым конфитюром.

– В прошлом году сливы дали обильный урожай, – воодушевленно пояснил он, входя обратно в кабинет и жестом предлагая Питту расположиться в кресле.

Внезапно старик смущенно прищурился, и его голос вдруг дрогнул, став необычайно мягким.

– Моя жена отлично умела готовить конфитюры, – добавил он. – И больше всего любила сливовый.

Томас чувствовал себя ужасно. Он не сомневался, что вина должна быть написана на его лице при мысли о том, что ему придется копаться в горе этого человека, который так очевидно симпатизировал и доверял ему, не имея ни малейшего подозрения о том, что полицейский приехал к нему не из дружеских побуждений, а по долгу службы.

– Возможно, мне не следует пользоваться вашим гостеприимством, – удрученно произнес Питт. – Да и вам лучше поберечь… – Он умолк, не уверенный в том, что хотел сказать.

– Нет-нет, – заверил его Рэй. – Что за глупости? Просто, к сожалению, малиновый джем уже закончился. Мне, скорее, хочется побаловать самого себя. И я очень рад, что вы тоже попробуете угощение. Право, у нее получались восхитительные конфитюры! – Внезапно взгляд его стал озабоченным: – Или, может, вы не любите сладкого?

– О нет, люблю! Даже обожаю!

– Ну и славно. Тогда мы вместе оценим его вкус, – улыбнулся Фрэнсис. – Итак, расскажите же мне, зачем вы приехали и как у вас дела, мистер Питт. Удалось ли вам выяснить, какой несчастный страдалец обращался к тому медиуму, которого убили?

Но Томас не готов был сразу приступить к этой теме. Он четко продумал план разговора, однако Рэй спутал ему все карты.

– Нет… нет, не удалось, – ответил полицейский. – Хотя, по-моему, это очень важно. Тот человек мог бы, вероятно, прояснить нам, почему ее убили и кто это сделал.

– О боже! – Старик покачал головой. – Как прискорбно! Подобные занятия, знаете ли, вечно порождают зло. Нам не следует заниматься ими. Поступая так, даже с невинными помыслами, мы по собственной слабости призываем дьявола. И уверяю вас, мистер Питт, он такого приглашения не упустит.

Томас пришел в замешательство. Он никогда не думал об этом в таком свете – вероятно, потому, что его вера скорее основывалась на моральных аспектах, чем на метафизике Бога или сатаны, – и уж точно никогда не задумывался о вере в призывание духов. Однако Фрэнсис говорил с непреклонной убежденностью, и выражение лица профессора не позволяло усомниться в его искренности.

Питт решил пойти на компромисс:

– Представляется вероятным, мистер Рэй, что она корыстно использовала грехи человеческие, а именно занималась шантажом:

Ученый покачал головой.

– На мой взгляд, это своего рода нравственное убийство, – еле слышно заметил он. – Несчастная женщина… Боюсь, она слишком жестоко поплатилась за собственные грехи.

От дальнейших рассуждений на эту тему его избавил стук в дверь, и спустя мгновение в кабинет вошла Мэри-Энн с чаем. Нагруженный посудой поднос выглядел ужасно тяжелым, и Питт сразу вскочил с кресла, чтобы перехватить его, испугавшись, как бы девушка просто не уронила поднос, неловко пытаясь удержать его на одной руке, пока закрывала дверь.

– Спасибо, сэр, – смущенно сказала она, немного покраснев. – Но не стоило вам так затрудняться!

– Мне совсем нетрудно, – заверил ее Томас. – Какое великолепное и щедрое угощение! Я и не осознавал, что проголодался, но сейчас у меня определенно прорезался аппетит.

Зардевшись от удовольствия, девушка сделала легкий книксен и почти выбежала из кабинета, вынудив Рэя самого разливать чай, что тот и сделал, с улыбкой поглядывая на гостя.

– Прелестное дитя, – кивнув, заметил он. – Так старается порадовать меня…

Любой ответ прозвучал бы сейчас слишком банально, а содержимое подноса лучше любых слов свидетельствовало о стараниях служанки.

Какое-то время они молча отдавали должное угощениям. Горячий чай оказался на редкость ароматным, сэндвичи – восхитительными, а свежие булочки с изюмом и хрустящей корочкой, щедро сдобренные маслом и густым кисло-сладким конфитюром, выглядели удивительно аппетитно.

Попробовав одну из булочек, Питт с восторгом оценил ее вкус. Рэй внимательно наблюдал за ним, желая, ни о чем не спрашивая, догадаться, действительно ли ему нравится сливовый конфитюр.

Томас боялся, не прозвучат ли его слова фальшиво, если он начнет восторженно расхваливать варенье – любое, даже невольное проявление снисходительности было бы хуже туманного молчания. Жалость могла быть крайне обидной. Но и равнодушие тоже было недопустимо – ведь его одобрение могло прозвучать неуместно вяло.

– Мне неловко доедать остатки конфитюра, – произнес полицейский в итоге с набитым ртом. – Вас не порадуют столь прожорливые гости. У него такой приятный и тонкий вкус! И сахара добавлено в самую меру, ведь приторность могла бы заглушить сливовый аромат… – Он глубоко вздохнул, подумав о Шарлотте и Войси, а также обо всех возможных утратах, которые могли уничтожить все, что было так дорого ему в этом мире. – Честно говоря, я еще не пробовал более вкусного мармелада, чем тот, что готовит моя жена, – добавил он затем и сам ужаснулся, услышав, как охрип от волнения его голос.

– Неужели она тоже необычайно искусна? – спросил Рэй почти спокойно, стараясь подавить горестные чувства.

Двое едва знакомых мужчин, разделив дневной чай, углубились в размышления о домашних вареньях и о любимых женщинах, глубину любви к которым не в силах были описать никакие слова.

Слезы брызнули из глаз Фрэнсиса и потекли по щекам.

Питт быстро проглотил последний кусок булочки с конфитюром.

Рэй сидел, склонив голову, плечи его дрогнули, и чуть позже весь он начал невольно дрожать. Но еще не оставил попыток овладеть собой.

Томас тихо встал и, обойдя стол, присел на подлокотник кресла старика. Сначала робко, а потом более уверенно он коснулся плеча Рэя, ощутив его поразительную хрупкость, и, наконец, успокаивающе обнял старческие плечи, надеясь, что облегчит его горе, позволив ему выплакаться. Возможно, впервые со смерти жены ученый дал волю чувствам.

Полицейский не знал, сколько они просидели в таком положении, но в итоге Рэй перестал дрожать и напряженно поднял голову.

Необходимо было дать ему возможность сохранить достоинство. Не глядя на старика, Питт встал и через застекленные двери вышел в залитый солнцем сад. Пусть хозяин дома побудет в одиночестве хотя бы минут десять, успокоится, сполоснет лицо, а потом они оба могут сделать вид, что ничего особенного не произошло.

Томас стоял, глядя на дорогу, когда увидел приближающуюся карету – изысканно красивый экипаж с отличной упряжкой и ливрейным кучером. К изумлению Питта, карета остановилась прямо возле их калитки, и из нее вышла дама с какой-то корзинкой, накрытой салфеткой. Приехавшая шатенка обладала замечательной внешностью: эту женщину вряд ли сочли бы безупречной красавицей, но ее властное лицо явно говорило о ее большом уме и сильном характере. Она двигалась с необычайным достоинством и, казалось, заметила присутствие полицейского, только когда рука ее уже открывала задвижку калитки. Вероятно, сначала дама приняла его за садовника, пока не пригляделась более внимательнее к его одежде.

– Добрый день, – спокойно сказала она. – Дома ли мистер Рэй?

– Да, но он не очень хорошо себя чувствует, – ответил Питт, направляясь к ней. – Полагаю, он будет рад видеть вас, но в порядке любезности, по-моему, мы могли бы дать ему немного времени, чтобы восстановить свои силы, миссис…

– Кавендиш, – ответила гостья, настороженно глядя на него. – Я знакома с его врачом, но вы на него не похожи. Кто же вы, сэр?

– Меня зовут Питт. Я просто знакомый мистера Рэя.

– Не следует ли нам послать за доктором? Я могу немедленно отправить за ним мой экипаж. – Дама повернула голову в сторону калитки: – Джозеф! Доктор Трент…

– В этом нет необходимости, – быстро сказал Томас. – Через несколько минут ему станет гораздо лучше.

В глазах шатенки отразилось сомнение.

– Прошу вас, миссис Кавендиш, не волнуйтесь. Если вы дружны с ним, то ваше общество будет самым лучшим лекарством, – заверил ее полицейский и перевел взгляд на таинственную корзинку.

– Я привезла ему несколько книг, – пояснила гостья с легкой улыбкой. – И пирожков с вареньем. Ах! К сожалению, не со сливовым… просто с обычным малиновым джемом.

– Весьма любезно с вашей стороны, – искренне заметил Томас.

– Он мне очень дорог, – ответила его новая знакомая, – и его жену я тоже любила…

Они подождали еще несколько минут, греясь на солнце, а потом французские двери открылись и в сад осторожно, немного пошатываясь, вышел сам Рэй. Его лицо порозовело, а глаза покраснели, но, очевидно, он умылся и почти успокоился. Увидев миссис Кавендиш, профессор вздрогнул, но без малейшего неудовольствия – просто, видимо, смутившись, что она застала его в таком почти явном душевном расстройстве. На Питта он пока не смотрел.

– Дорогая Октавия, – радушно произнес Фрэнсис. – Как любезно, что вы вновь навестили меня – и так скоро! Ваша доброта поистине безгранична.

Женщина сердечно улыбнулась ему.

– Я думаю о вас почти постоянно, – ответила она. – И это вполне естественно. Мы все очень вас любим. – Она повернулась боком к Томасу, словно исключая его из числа любящих и, немного помедлив, сняла салфетку с корзинки. – Я привезла несколько книг, которые вам, может быть, интересно будет почитать, и вкусных пирожков. Надеюсь, они вам понравятся.

– Как вы заботливы… – Ученому с огромным трудом удалось выразить удовольствие. – Может, вы зайдете и мы выпьем чаю?

Дама любезно согласилась и, бросив пристальный взгляд на Питта, направилась к французским дверям.

Рэй повернулся к полицейскому:

– Мистер Питт, не желаете ли вы тоже вернуться в дом? Мне будет очень приятно. Чувствую, что немногим смог вам помочь, хотя, признаться, не знаю, чем еще смогу.

– Я вообще не уверен, что кто-то в силах помочь мне, – легкомысленно бросил Томас, не подумав, насколько пораженчески может прозвучать это замечание. – Щедрость вашего гостеприимства поистине безгранична. Оно навсегда сохранится в моей памяти.

Он не стал упоминать о варенье, но понял, что его отлично поняли, по сверкнувшему взгляду и румянцу, вспыхнувшему на щеках Рэя.

– Благодарю вас, – с огромным волнением произнес старик и, не позволив печали вновь овладеть им, решительно вернулся к французским дверям и вошел в дом вслед за миссис Кавендиш.

Пройдя по обсаженной цветами дорожке, Питт вышел на Удни-роуд.