Реджи Сотерон сидел у себя дома в библиотеке и смотрел в окно на голые деревья, на Калландер-сквер. Неспешно проплывали серые ноябрьские облака. Первые тяжелые капли дождя застучали по траве. На маленьком столике стоял высокий стакан с бренди. Уютно мерцал графин, отражая огонь камина. При любых других обстоятельствах Реджи был бы совершенно счастлив, но это печальное происшествие в саду поселило в душе постоянное ноющее чувство тревоги. У него не было никаких предположений по поводу того, кто из множества его знакомых бы мог оказаться виновен. В жизни слуг было мало развлечений. Всем известно, что некоторые молодые девушки, особенно приехавшие из деревень немного подзаработать, вовсе не прочь поразвлечься. Но полицейские, которые по своему общественному положению стоят на уровне торговцев или тех же слуг, придерживаются иного мнения о таких развлечениях. Некоторые блюстители порядка, особенно в деревнях, умели закрыть глаза на эти дела. Но в Лондоне полиция, привыкшая иметь дело в основном с преступным миром, уже перестала относиться с уважением к социальному статусу гражданина.

Именно это беспокоило Реджи. Как и большинство, по его мнению, мужчин, он позволял себе в свободное время поразвлечься с красивыми горничными. В конце концов, разве здоровый мужчина, разбуженный утром молодой, здоровой, фигуристой девушкой, склонившейся над ним, не будет введен в искушение? И если она желает, как это неизменно бывает, то зачем сопротивляться? Его жена Аделина была очень хороша собой. Она родила ему троих детей, хотя, к сожалению, мальчик умер. Никакой радости в близости она не находила, с трудом переносила ухаживания мужа и, как ее учили, просто выполняла свой супружеский долг. Горничные же радовались его вниманию, смеялись в ответ на приставания и отвечали в такой манере, которая была немыслима среди женщин высшего света.

Естественно, никто из мужчин не женился на горничных. Каждый знал об этих играх, но все вели себя скрытно и достойно. Никто не хотел быть объектом сплетен, не хотел ставить свою жену в неловкое положение. Существовала огромная разница между реальностью и тем, что можно было вообразить.

Как он уже понял, инспектор мог не осознавать, что такие вещи происходят к удовлетворению всех вовлеченных сторон. Плохо, если этот парень, Питт, докопается до нынешнего увлечения Реджи горничной Мэри Энн. Он может неправильно истолковать происходящее. Девушка была необыкновенной красоты, лучшая из всех, которых Реджи мог вспомнить. И она служила на Калландер-сквер уже три года.

Боже всемогущий! Не может быть, чтобы она действительно… Реджи бросило в холодный пот, несмотря на зажженный камин. Он сделал большой глоток бренди и налил себе еще. «Ради всего святого, успокойся! — сказал он себе. — Вспомни ее тонкую талию, ее нахальную задницу. Она никогда не появлялась в доме с ребенком!» Действительно, не мог же он быть настолько невнимательным, чтобы не заметить такое? Мэри Энн была крупной девушкой. Менялась ли она в размерах так, чтобы это было заметно? Надо признать, что их отношения были очень нерегулярны. Иногда Реджи отсутствовал неделями. Но это ничего не меняет! Кто-нибудь все равно заметил бы! Ему не о чем беспокоиться.

Нужно еще удостовериться, что полиция не придет к ошибочным или вовсе бездоказательным заключениям. Насколько умен этот Питт? Находится ли он под влиянием новых веяний в мире? Некоторые люди, особенно из рабочего класса, бывают жутко узколобы. Их речь и манеры ужасно вульгарны, не говоря уж об одежде. И они абсолютные ханжи, когда дело касается личной свободы. С этими людьми очень трудно иметь дело. Жалко, что такой человек не может быть джентльменом, который понял бы тебя… Ему даже не нужны объяснения.

Предвидя такое положение дел, было бы неплохо поискать на Калландер-сквер других заинтересованных лиц и прийти к какому-то пониманию. Вместе они сумеют держать полицию подальше от себя и не позволят совать нос в их дела.

Приняв решение, Реджи почувствовал облегчение. В это время раздался стук в дверь. Это его удивило. Слуги обычно не стучали. Если они должны были что-то сделать в комнате, обычно входили и делали.

— Войдите, — сказал он и развернул кресло лицом к входу.

Дверь открылась. На пороге стояла гувернантка Джемайма.

Реджи приподнялся, улыбаясь. Красивая девушка, хотя и немного худая. Ему нравились девушки с округлыми задами и пухлыми плечами, но в ней тоже был определенный шарм — ее тонкая кость, а также манера держать голову. Часто он был близок к тому, чтобы положить руку на стройную спину гувернантки, поддавшись ее обаянию и женственности. Но она всегда или уходила сама, или кто-нибудь появлялся в комнате.

Сейчас девушка стояла перед Реджи, глядя ему прямо в глаза.

— Да, Джемайма? — спросил он, заигрывая.

— Миссис Сотерон сказала, что я должна поговорить с вами насчет уроков музыки для мисс Фэйт, сэр. Мисс Фэйт хочет учиться скрипке вместо пианино.

— Хорошо, пусть учится. Вы достаточно компетентны, чтобы учить скрипке? — Какого черта Аделина перекладывает на него такие пустячные дела?

— Да, мистер Сотерон. Но так как мисс Частити уже играет на скрипке, то получается, что мы имеем две скрипки и виолончель. Очень мало музыки написано для такого трио.

— О да, я понимаю. Может быть, Частити понравится играть на пианино?

— Нет, она не захочет. — Джемайма улыбнулась. У этой девушки была очаровательная улыбка, которая так шла к ее глазам. Из нее получилась бы отличная горничная, будь она немного покрепче.

— Пришли ее ко мне, я изменю ее желание. — Реджи откинулся назад в кресле и вытянул ноги поближе к огню.

— Хорошо, сэр. — Джемайма повернулась и пошла к двери.

Великолепная походка, прямая спина, высоко поднятая голова. Она была из тех деревенских девушек, которые ходили, покачивая бедрами. Джемайма навевала мысли о чистом небе, высоко плывущих облаках, легком ветерке с побережья. Сотерон любил об этом мечтать, расслабившись в зимнем кресле или рассматривая хорошие картины. Джемайма дразнила воображение.

Прошло целых пять минут, прежде чем явилась Частити.

— Войди, — улыбнулся Реджи, чуть приподнявшись в кресле.

Девочка подчинилась с самым серьезным выражением лица. Благодаря уложенным назад волосам ее глаза казались широко распахнутыми.

— Садись, — предложил Реджи, указывая на кресло напротив.

Вместо того чтобы примоститься на краешке кресла, подобно другим детям, Частити забралась с ногами и свернулась в клубок, как кот. При этом она ухитрялась напускать на себя строгий вид и ждала, пока дядя заговорит.

— Не хочешь ли ты научиться играть на пианино, Частити? — спросил он.

— Нет. Спасибо, дядя Реджи.

— Играть на пианино очень полезно. Ты можешь играть и петь одновременно. А если ты играешь на скрипке, ты не можешь в то же время петь, — отметил он.

Девочка приподняла голову и внимательно посмотрела на дядю.

— В любом случае я не умею петь, — со всей откровенностью заявила она. — Так что не имеет значения, на чем я играю. — Она немного поколебалась, глядя на него и собираясь с мыслями. — Фэйт умеет. Она поет очень хорошо.

На это утверждение Реджи нечего было возразить, племянница победила. И он понимал, глядя в ее блестящие честные глаза, что она знает это.

— Почему бы Фэйт не играть на виолончели? — Частити пользовалась плодами своей победы. — Тогда Пэйшенс могла бы научиться играть на пианино. Она и поет хорошо.

Реджи посмотрел на племянницу сквозь прищур:

— А если я велю тебе играть на пианино?

— Я не сумею как следует играть, — сказала она решительно. — Поэтому из нас не получится слаженное трио, и нам всем будет стыдно.

Сотерон прикрыл глаза и налил себе еще бренди, любуясь цветом напитка, напоминающим дымчатый топаз, сияющий в свете каминного огня.

— И будет очень жаль, — задумчиво добавила Частити. — Потому что тетя Аделина любит, когда мы иногда играем для ее гостей на вечерних приемах.

Он встал. Ему хотелось попробовать другой подход, а именно подкуп. В это время вошел слуга и объявил о приходе инспектора Питта.

Реджи про себя выругался. Он еще не выработал план защиты. Частити еще уютнее устроилась в глубине кресла. Он посмотрел на нее:

— Ты можешь идти, Частити. Мы с тобой обсудим это в другой раз.

— Но ведь пришел тот полицейский с торчащими вихрами на голове, дядя Реджи. Он мне нужен.

— Что?

— Он мне понравился. Можно остаться и поговорить с ним? Возможно, я смогу сказать ему что-то ценное.

— Нет, нельзя. Ты абсолютно ничего такого не знаешь, что могло бы оказаться для него полезным. Давай-ка иди наверх и пей свой чай. Уже становится темно. Время для чаепития.

Девочка неохотно вылезла из кресла и поплелась к выходу, где стоял Питт, придерживая для нее приоткрытую дверь. Затем остановилась, задрала голову и посмотрела на него.

— Добрый вечер, мисс Сотерон, — поздоровался он с ней, как со взрослой.

Частити присела в легком реверансе, на губах промелькнула едва уловимая улыбка.

— Добрый вечер, сэр.

Она снова выразила желание остаться, но Реджи в очень резкой форме попросил племянницу покинуть кабинет. С видом оскорбленного достоинства Частити выплыла из комнаты. Учитывая тот факт, что она все еще носила короткую юбочку и передничек, это выглядело довольно забавно. Питт закрыл за ней дверь.

— Извините меня. — Реджи был сама любезность. — Трудный ребенок.

Он посмотрел на лицо Питта, затем на его старомодную, скорее даже неопрятную одежду — и сразу же принял решение быть предельно откровенным и попытаться сделать инспектора союзником. Или, по крайней мере, доверенным лицом.

— Детям свойственно неправильно понимать происходящее, — продолжал он с улыбкой. — Как, впрочем, и многим людям. Но все же я полагаю, что вы, как опытный человек, многое повидавший в жизни, сумеете отделить правду от лжи. Хотите бренди? — Жаль тратить дорогое бренди на полицейского, который вряд ли способен отличить его от того, что продается в любом баре. Но это может быть хорошее капиталовложение на будущее.

Питт поколебался, но затем согласился.

— Садитесь, — предложил Реджи широким жестом. — Гнусное дельце. Вам не позавидуешь. Чертовски трудно вычленить правду из всех показаний.

Взяв бокал, инспектор улыбнулся.

— Служанки вечно что-нибудь выдумывают, — продолжал Реджи. — Это естественно. Чтение дешевых романов, слишком богатое воображение… Никогда не думал, что это может привести к такой развязке.

Продолжая потягивать бренди, Питт вопросительно поднял брови.

Реджи рискнул перейти к решительным действиям — так сказать, взять быка за рога. Казалось, этот парень согласен со всем, что он говорил до сих пор. Лучше заранее предупредить его о слухах, с которыми он может столкнуться в помещении для прислуги, куда, без сомнения, отправится через некоторое время.

— Их легко понять, — развивал он свою мысль, пытаясь шутить без снисходительного тона. — Я полагаю, у бедных девушек мало возможностей развлечься. Человек, не обделенный умом, находясь в таких условиях, смертельно заскучал бы. Непременно захотел бы приукрасить события. Вы так не думаете?

— Это могло бы повредить следствию, — кивнул Питт, устремив взгляд на Реджи.

«Приятный парень, — подумал Сотерон. — Будет несложно внушить ему мысль, что не следует брать в расчет неприятные для меня слухи».

— Вполне, — сказал он. — Я рад, что вы понимаете. Осмелюсь предположить, что вы уже сталкивались с подобными ситуациями. Часто ли приходится расследовать подобные дела?

Инспектор сделал еще один глоток бренди.

— Навряд ли. Тем более в таком районе.

— Я тоже так думаю. И слава богу, не правда ли? Наверное, вам и раньше доводилось общаться со служанками, которые попадали в неприятности такого рода. А? — Он засмеялся.

Питт посмотрел на собеседника безо всякого выражения, что для него, человека с весьма подвижными чертами лица, было нетипично.

— У всех людей бывают проблемы, — согласился он.

— Ну да… Но вы же понимаете, о каких неприятностях я говорю. — Реджи на мгновение даже усомнился, не совсем ли глупый человек перед ним. Возможно, с ним надо говорить более внятно. — Дети некоей служанки, которая обнаружила, что она ждет младенца от мужчины, не желающего на ней жениться. Или даже, более того, она вообще не знает, кто этот мужчина. А?

Инспектор посмотрел на него с любопытством:

— Девушка подобного склада характера находится в вашем доме, сэр?

— О боже, нет, конечно! — возмутился Реджи. И тут он понял, что этой вспышкой расстроил свои планы. — Я хочу сказать, что не знаю об этом. Но такое может быть следствием только одной ошибки! Возможно, романтически настроенная девушка полагает, что она лучше, чем есть… или… ну… — Он сбился, не зная, что еще добавить.

— Вы думаете, что такая девушка может… — Питт подбирал правильную фразу, — превратить свои мечты в дело и затем ненамеренно совершить ошибку.

— Правильно! — Реджи был доволен. Наконец-то парень, кажется, осознал, чего он от него хочет. — В точку! Вы поняли, что я хотел сказать, и изложили мои мысли правильными словами. Было неловко говорить об этом, не правда ли?

— В самом деле, — согласился инспектор. — Будет так же трудно это доказать или опровергнуть. — Он простодушно засмеялся, и Реджи почувствовал себя очень неуютно. В этом-то и заключалась грубая правда.

— Должны быть законы против такого вида… безответственности, — разгорячился хозяин дома. — Добропорядочный человек должен иметь возможность защитить себя!

— Законы есть, — мягко подтвердил Питт. — Клевета и все такое. Всегда можно обратиться в суд.

— Суд! Не говорите абсурдных вещей, уважаемый! Вы когда-нибудь слышали о человеке, который подал в суд на свою служанку за то, что она сказала, будто он спал с ней? Он станет посмешищем для всего общества!

— Вероятно, потому, что в большинстве случаев это будет правда. — Инспектор любовался шоколадным оттенком бренди в стакане. — И никто не поверит в невиновность этого человека. Так что он должен быть предельно осторожным.

Реджи взмок и почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Должен быть закон или какое-то иное средство, чтобы предотвратить подобное! Вы не можете разрушить жизнь человека просто так! Это чудовищно! — От ярости он хотел было щелкнуть пальцами, но мокрые подушечки лишь скользнули одна об другую. — Черт побери! — выругался он в отчаянии.

— Я согласен. — Питт допил остатки бренди и поставил стакан на стол. — Надо быть очень осторожным, подвергая сомнению честное имя другого человека. Конечно, клеветника можно заставить возместить моральный ущерб, но это не исправит вреда, нанесенного репутации. Урон может быть колоссальный.

Реджи взял себя в руки, по крайней мере внешне.

— Я немедленно уволю без рекомендаций любого слугу, про которого узнаю, что он болтает лишнее или распускает злобные слухи, — решительно заявил он.

— Без рекомендаций, — повторил Питт и погрустнел.

Сотерон посмотрел на него с непониманием и подумал: «Странный парень, немного ненадежный».

— Обязательно! — сказал он вслух. — Мужчина или женщина, которые ведут себя подобным образом, представляют угрозу и не подходят для работы в доме. Полагаю, вы разделяете мое мнение. Ведь получается, что раньше он или она уже попадали в скандальные ситуации, верно? В конце концов, это преступление. Преступление, совершенное в вашем доме, не так ли?

Питт не спорил. Вместо этого он попросил разрешения поговорить со слугами снова и, получив его, вышел из комнаты.

Только вечером, спустя много времени после ухода инспектора, Реджи начал волноваться и задавать себе вопрос: а зачем Питт приходил к нему утром? Возможно, этот зануда просто увидел бутылку бренди и огонь в камине и устроил себе несколько минут отдыха. Трудяги часто так делают. Позволь им не работать — и они ухватятся за такую возможность обеими руками. Но упрекать их за это все же не следует. У них скучная серая жизнь. Никаких радостей и развлечений. Он бы на их месте поступал точно так же.

После ужина та же мысль стала беспокоить его опять. Зачем этот гнусный тип приходил к нему? Вдруг он услышал какую-то сплетню? Нужно покончить с этим до того, как началось разбирательство. Если ему, Сотерону, предъявят подобного рода обвинения, он может сделаться извечным объектом насмешек, шутом гороховым. Возня в кровати с горничной считалась совершенно приемлемой — наверное, половина Лондона развлекалась подобным образом, — но вести беседы на эти темы совершенно не принято. Скрытность и хороший вкус — вот главные характеристики джентльмена. Есть некоторые проступки, о которых все знают, но которые не принято обсуждать. Удовлетворение своих аппетитов с помощью горничных — один из подобных грешков, и поступать так совершенно естественно для мужчины. Тут и комментировать нечего. Но если ты узнал о том, что кто-то этим занимается, из постороннего источника, а не на основании собственных выводов, данная информация должна оставаться при тебе. Иначе это будет вульгарно и неуважительно по отношению к другому. Более того, это считается признаком дурного вкуса. Лучше всего пресечь всю эту историю на корню.

Стояла очень приятная погода для конца ноября, и вечером Сотерон решил пройти через площадь и навестить Фредди Больсовера. Он здравомыслящий человек. К тому же предполагается, что доктора проникают в суть вещей и знают человека изнутри, а не только со стороны его внешней оболочки.

Фредди находился в дальней комнате и слушал, как Софи играет на пианино. Когда Реджи вошел, он быстро встал и широко улыбнулся. Это был высокий, стройный молодой человек с честным открытым лицом и с хорошими манерами. Чувствовалось надлежащее воспитание. Он прекрасно подходил Софи.

— Реджи, рад тебя видеть! Я надеюсь, ничего плохого? Выглядишь ты недурно.

— Чудесно, чудесно! — Реджи на мгновение стиснул его ладонь и отпустил. — Добрый вечер, Софи, дорогая! — Он поцеловал женщине руку почти у локтя, слегка ее сжав. Лакомый кусочек, по-своему хороша, и волосы красивые, лучше, чем у Аделины. Впрочем, тело худое, плечи немного костлявы и грудь недостаточно полная, что не соответствует вкусу Реджи. — Как поживаете? — спросил он, закончив беглый осмотр.

— Очень хорошо, — ответила Софи, и Фредди согласно кивнул.

— Старина, у меня проблема в другой области. — Реджи бросил взгляд на Софи, намекая на то, что намечается мужской разговор и даме следовало бы вежливо удалиться.

Доктор кивнул жене, и Софи, сославшись на тут же придуманную причину, встала и ушла.

Фредди снова сел, вытянув ноги к огню. Это была замечательная комната. Реджи знал об этом со слов Аделины, которая рассказывала ему, что вся мебель в комнате и драпировки — новые и соответствуют последнему писку моды. Он сделал глоток портвейна, которым его угостил Фредди. Портвейн был восхитителен на вкус и чертовски стар.

— Ну? — требовательно спросил Больсовер.

Реджи насупился. Он пытался сформулировать проблему таким образом, чтобы не выдать себя. Фредди хороший друг, но незачем говорить ему нечто, что ему не следует знать.

— Полицейский снова тут вынюхивает? — спросил он, глядя в потолок.

Светлые брови Фредди удивленно изогнулись.

— Понятия не имею. Полагаю, он обязан допросить слуг. Сам я его не видел, но мне и сказать ему нечего. Я не слежу за романтическими делишками, которые творятся в помещении для слуг. — Он рассмеялся.

— Разумеется, — кивнул Реджи. — Никто не следит. Но не приходило ли тебе в голову, какой ущерб они могут нанести своими сплетнями, которые распускают в присутствии инспектора? Я говорил с этим парнем из полиции. Вежливый, но не джентльмен. Заражен всеми этими новыми идеями о рабочем классе. Слуг в своем доме никогда не держал. Не считая женщины, нанятой для тяжелой работы… — Он замолчал, не будучи уверен, что Фредди следит за его мыслью.

— Ущерб? — Доктор выглядел озадаченным. — Ты подозреваешь, они могли сказать полицейскому какую-нибудь глупость или наврать?

— Вот именно. Ты только подумай, Фредди! Ну кто из нас откажется ущипнуть круглую попочку, поцеловать хорошенькую горничную, развлечься… Не так ли?

Приятные воспоминания отразились на лице Фредди.

— О, конечно! Ты беспокоишься о Долли… так, кажется, ее звали?

Реджи почувствовал себя неуютно. Он-то надеялся, что Фредди забыл эту неприятную историю. Долли умерла, вся история осталась в прошлом. Да, все это весьма печально. Бедной девушке не следовало делать нелегальный аборт на задворках Лондона. Он бы позаботился о ней, нашел бы ей какое-нибудь место в деревне, где ее никто не знал. Естественно, подальше от Калландер-сквер. Ей не следовало паниковать и идти на такое. Вряд ли кто-то мог сказать, что в этом была вина Сотерона. Тем не менее он все-таки хотел, чтобы Фредди забыл об этом. В тот момент ему пришлось обратиться к Больсоверу. Девушка умирала в доме Реджи, и не было времени пригласить дежурного врача. Поблизости оказался только Фредди. Он остался с Долли один на один, перед тем как она умерла. Реджи даже не мог предположить, что она могла набормотать ему тогда. Остается надеяться, что доктор не поверил ее словам.

— Да, — сказал он, опомнившись. Больсовер все еще ждал ответа. — Да, Долли. Но эта история не имеет ничего общего с нынешней. Она произошла много лет назад. Бедная девочка, уже четыре года, как она мертва! Однако ты же знаешь слуг, они приукрашивают любые события. Если этот парень начнет задавать им вопросы, некоторые глупые девчонки могут вспомнить то, что вспоминать не следует. Могут сказать, что я волочился за ней. Полицейский может услышать гораздо больше, чем было на самом деле.

— Вполне вероятно, — согласился доктор. — Мы не можем ожидать понимания от таких типов.

— Нам всем придется несладко при таком раскладе, — продолжил Реджи. — Разразится скандал. Площадь приобретет плохую репутацию, мы все пострадаем. Нас сотрут в порошок, забросают грязью. Ты меня понимаешь?

— Вполне. — Лицо Больсовера омрачилось, когда он окончательно понял, что Реджи имел в виду, говоря о плохой репутации площади. — Да.

Реджи интересовало, понял ли Фредди, какой вред причинит такая огласка его идущей в гору профессиональной карьере, которая сильно зависела от репутации честного доктора, который умеет хранить медицинскую тайну. Нужно ли разъяснять ему это на словах? Он решил деликатно намекнуть:

— Проблема в том, что все здесь друг друга знают. Чертовы бабы каждый вечер собираются посплетничать…

— Да. — Приятное, красивое лицо Фредди сморщилось. — Да. Лучше пресечь все это в зародыше. Небольшие усилия с нашей стороны прекратят разговоры, они станут беспочвенными. Возможно, имеет смысл попросить дворецкого заранее прорепетировать со служанками все ответы на вопросы, которые этот парень, Питт, вскоре может им задать.

Реджи облегченно вздохнул:

— Дьявольски хорошая идея, старина. Это и есть решение проблемы. Я поговорю с Добсоном, дабы убедиться, что ни одна из женщин не обижена. — Он слегка улыбнулся. — Что ты думаешь об этом? Спасибо, Фредди. Ты славный парень.

— Вовсе нет. — Фредди улыбнулся в ответ, не вставая с кресла. — Хочешь еще портвейна?

Реджи уселся поудобнее и наполнил стакан.

На следующий вечер Сотерон подумал, что для усиления их позиции неплохо было бы осторожно поговорить также с Гарсоном Кэмпбеллом. В конце концов, Кэмпбелл светский человек, он знает, как делаются дела.

На улице было промозгло, шел противный дождь со снегом. Несколько раз Реджи выглядывал в окно. Мерзкая темень, сырость, падающие листья, и тротуары, сверкающие под светом газовых фонарей… Затем оборачивался, смотрел на огонь в камине и думал о том, что можно нанести визит и завтра. Но тут же вспоминал, что этот проклятый полицейский завтра снова будет ошиваться в помещении для слуг, и кто знает, что они ему наговорят! Тогда уже ничего нельзя будет поделать.

Бросив прощальный взгляд на свое уютное кресло, он сделал два глотка бренди, взял пальто из рук слуги и вышел на улицу. Меньше двухсот ярдов отделяло его от цели, но к тому времени, как Реджи достиг порога дома Кэмпбелла, он весь продрог. Возможно, не столько от холода, сколько от тревожных мыслей.

Слуга Кэмпбелла открыл дверь, и Сотерон вошел, на ходу сбросив пальто с плеч. Слуга едва успел подхватить его.

— Мистер Кэмпбелл дома? — спросил Реджи.

— Я сейчас узнаю, сэр. — Это был заготовленный ответ. Конечно, слуга отлично знал, дома ли Кэмпбелл; он просто хотел, чтобы Реджи увидел его вышколенность.

Посетителя провели в маленькую столовую, где еще тлели последние угольки догорающего огня. Сотерон повернулся к камину спиной, чтобы согреть озябшие ноги. Так он стоял до тех пор, пока не вернулся слуга и не сказал, что Кэмпбелл хочет его видеть.

Его провели в гостиную. Гарсон стоял у огня, который уже наполовину прогорел в камине. Это был коренастый мужчина, довольно длинноносый. Красавцем его никак не назвать, хотя и уродом он не был. Его шарм заключался в том, что держался он с редким достоинством и обладал утонченными манерами.

— Привет, Реджи, — сердечно поприветствовал он. — Должно быть, какие-то неотложные дела заставили тебя оторваться от теплого камина в такой ужасный холодный вечер. Что бы это могло быть? Закончился портвейн?

— Дворецкий был бы немедленно уволен, если бы такое случилось, — ответил Сотерон, встав поближе к огню рядом с Кэмпбеллом. — Отвратительная погода. Ненавижу зиму в Лондоне. Впрочем, зима в деревне еще хуже. Культурный человек должен уезжать во Францию. Хотя французы — толпа варваров, верно? Совершенно не умеют себя вести. В Париже погода такая же ужасная, как и здесь, а на юге абсолютно нечего делать!

— Ты когда-нибудь задумывался о зимней спячке? — Кэмпбелл саркастически поднял брови.

У Реджи мелькнула мысль, что над ним смеются, но это его не обеспокоило. Кэмпбелл имел привычку подшучивать по любому поводу. Это было в его манере. Кто знает почему? Люди оттачивают свои манеры по разным причинам, а Реджи было трудно обидеть.

— Частенько, — сказал он с улыбкой. — К сожалению, постоянно приходится следить за текущими делами, так уж устроена жизнь. Как тебе эта ужасная история о младенцах, найденных в саду на площади? Грязное дельце.

— Верно, — согласился Кэмпбелл. — Но вряд ли оно имеет к нам какое-то отношение. Мы ничего не можем поделать с этим. Разве что более внимательно относиться к слугам в будущем. Полагаю, мы должны постараться помочь девушке в том случае, если выяснится, что ребенок оказался мертворожденным. Найти ей место в деревне, где никто об этом не будет знать. У меня есть масса родственников, которых можно было бы уговорить принять ее.

— Не совсем верно. — Реджи подобрался еще ближе к огню.

«Почему бы этому паршивцу Гарсону не предложить мне выпить?» — Он взглянул на Кэмпбелла и увидел, что тот насмешливо изучает его сквозь прищур голубых глаз. Чертов парень знает, что Реджи хочет выпить, и специально не предлагает. Отвратительное чувство юмора у досточтимого Гарсона Кэмпбелла.

— Итак? — хозяин дома ждал продолжения.

— Я немного беспокоюсь насчет полиции. — Сотерон избегал его взгляда и делал вид, будто знает что-то такое, чего не знает Кэмпбелл. — Вынюхивает что-то среди слуг. Не знаю, насколько ответственны эти полицейские. Обычный парень из рабочего класса, естественно. Распускает разные слухи, не осознавая, какой вред он может нанести. Фредди со мной согласен.

— Фредди?

— Видел его вчера. — Реджи сказал это так, словно речь шла о чем-то обыденном. — Он растолковал, насколько неприятно это может оказаться для всех нас. Начнутся разговоры, будто здесь живут личности сомнительного поведения, держат безнравственных слуг… И вообще мы станем образцом дурного вкуса. Ты знаешь, это нехорошо. Не хочется быть предметом насмешек, даже если это только предположения.

У Кэмпбелла уголки рта поползли вниз.

— Хорошо. Я принимаю твою точку зрения. — Его голос слегка дребезжал. — Трудная ситуация. Даже если люди не верят в это, они начнут делиться слухами друг с другом. Будут считать наше присутствие в клубе оскорбительным, будут смеяться над нами… — Его лицо потемнело. — Отвратительная неприятность! Какая-то идиотка, которая… — И тут его гнев вдруг прошел. — Так уж устроен мир. Бедная потаскушка. Кстати, зачем ты пришел ко мне, кроме того, чтобы выразить соболезнование?

Реджи глубоко вздохнул:

— От простого соболезнования немного пользы.

— Совсем никакой, — согласился Кэмпбелл.

— Нужно предотвратить неприятности до того, как они начнутся.

На лице Кэмпбелла в первый раз отразилась заинтересованность.

— Тайно поговорить с дворецким или с домоправителем, чтобы они побеседовали с остальными слугами. И проследить за тем, чтобы тот или другой присутствовали во время общения полицейского со слугами. Они должны убедиться, что не было сказано никаких глупостей. Вполне естественно, как думаешь? Не допускать никакого давления на молодых слуг, защищать их…

Кэмпбелл нагло рассмеялся. Слова приятеля явно его позабавили.

— О, Реджи, не ожидал от тебя такой остроты ума или, лучше сказать, такого здравого смысла.

— Так ты примешь меры?

— Мой дорогой друг, в моем доме уже все знают, что пустая болтовня будет стоить им средств к существованию. Но я должен признать, что нужно еще раз объяснить дворецкому и домоправителю, чтобы кто-то из них присутствовал, если, как его зовут… Питт… снова вернется. Лично я думаю, что они, вероятно, бросят это дело после нескольких показательных попыток расследования. В конце концов, кому есть дело до того, что какие-то служанки родили двух мертвых младенцев? Вряд ли стоит поднимать шум в таком престижном районе, как наш. Этот парень поймет, что он не сможет найти ничего серьезного и лишь обидит многих людей, которые, в свою очередь, могут превратить его жизнь в сплошной кошмар, если он что-то обнаружит. Не расстраивайся, Реджи. Они немного побегают вокруг, чтобы выказать рвение, и тихо позволят этому делу умереть. Хочешь стакан портвейна?

Прошло некоторое время, пока Реджи переваривал идею Кэмпбелла, потом вдруг понял, что тот наконец-то предложил ему выпить.

— Да, — согласился он снисходительно. — Спасибо. Это очень любезно с твоей стороны.

— Не за что. — Кэмпбелл посмеялся про себя и пошел к журнальному столику за графином.

Огаста знала о недомогании Кристины, но сначала не придала этому особого значения, разве что посочувствовала. Леди полагала, что дочь съела или выпила что-то не то, и организм среагировал таким образом. Но, увидев Кристину в руках этого гнусного слуги Макса, она вспомнила про недомогание дочери с большим беспокойством. Когда оно случилось снова неделей позже, и леди Балантайн услышала от горничной, что Кристина решила утром полежать подольше, она поняла, что это сигнал тревоги.

Огаста не хотела, чтобы генерал Балантайн узнал об этом. Толку от него все равно никакого — если, конечно, ее самые худшие предположения подтвердятся. Если же ничего подобного нет, то нет и причин его тревожить.

Они с мужем завтракали в столовой, когда горничная сообщила ей о Кристине. После минутной молчаливой паники она вежливо поблагодарила женщину и велела ей вернуться к Кристине и заботиться о ней. Затем она попросила генерала передать ей апельсиновое варенье, чтобы намазать на хлеб.

— Жаль, — сказал генерал, передавая супруге баночку с вареньем. — Бедная девочка! Надеюсь, ничего серьезного. Хочешь послать за доктором? Всегда можно попросить Фредди заскочить, если она не хочет создавать шум.

— Он ничем не сможет помочь при расстройстве желудка, — спокойно ответила Огаста. Последнее, чего она сейчас хотела, — это визит доктора. — Фредди хороший врач, но он вряд ли чем-то поможет. Осенью всегда бывают какие-нибудь эпидемии. Я прикажу кухарке сделать ей травяной чай. Без сомнения, он принесет ей пользу, как и любое другое лекарство. Я уверена, через день или два это пройдет.

Генерал посмотрел на жену с легким удивлением, но, вместо того чтобы возразить, продолжил есть жаркое из почек, бекон, яйца и поджаренный хлеб.

Когда Огаста закончила завтрак — не спеша, так, чтобы не показать, что куда-то торопится и чтобы не привлечь ненужное внимание, — она извинилась и пошла наверх.

Если нет причин для тревоги, тем лучше, но если ее худшие страхи оправдаются… Она вспомнила, как ее дочь и лакей ласково касались друг друга в чуланчике, как руки дочери нежно гладили шелковое платье на талии… А это действительно было. Тогда ей срочно нужно думать о том, как с этим поступить. Холодная дрожь пробежала по телу Огасты.

Если и есть надежда на разрешение ситуации, то только путем немедленных действий. С каждым дополнительным днем поиск этого решения будет даваться все труднее.

Женщины послабее давно бы сдались, но даже ее враги — а у нее их было несколько — никогда не отрицали, что Огаста очень сильная женщина. Но если она не добьется успеха, то Кристину ожидает жизнь, полная несчастий. Иметь незаконнорожденного ребенка считается грехом в обществе, в котором Кристина жила, в котором выросла и к которому принадлежат все ее друзья. Это единственное общество, к жизни в котором она приспособлена. И оно никогда не простит ей полностью ее грех. Конечно, можно было бы, действуя с особой осторожностью и раздавая деньги в нужных местах и нужным людям, придумать правдоподобную легенду, увезти дочь из Лондона на какой-то срок, чтобы она родила в деревенском поместье, и отдать ребенка на воспитание преданной женщине. Все это требует некоторой изощренности, но вполне возможно. Наверняка это уже делали другие. Кристина не первая и не последняя девушка, оказавшаяся в столь затруднительном положении.

Но если бы только это было единственной проблемой!

Еще был Макс — честолюбивый и жестокий тип. Конечно, она понимала с того самого дня, когда наняла его на работу, что главная его цель — самосовершенствование. Она решила, что эти качества сделают его отличным слугой. Честолюбивые мужчины обычно хорошие работники. Макс подтвердил это правило. Он с уважением относился к своей работе, вел себя безукоризненно, был пунктуален и очень вежлив. Огаста получала много похвал в его адрес. Но сейчас она упрекала себя за свою недальновидность. Следовало предположить, что человек с такими амбициями пойдет на все, чтобы добиться своей цели. И если надо, соблазнит для этого дочь своего хозяина. Огаста и мысли не допускала, что там могла быть какая-то любовь, взаимная или с одной стороны. Ей следовало получше присматриваться к дочери, она должна была бы увидеть эту слабость и вовремя защитить девочку. Иначе для чего нужны матери?

Макс приготовил мощное оружие, и это оружие — распространение слухов. Слухи — это безупречный, медленно действующий яд. Если он решит использовать его, то репутация Кристины будет разрушена. Ни один мужчина из приличного общества не женится на ней, вне зависимости от величины предлагаемого приданого. На рынке невест более чем достаточно красивых молодых женщин, а Кристина не обладала никакими особенными достоинствами, которые перевешивали бы репутацию потаскухи. Быть интеллектуальной — это одно, но быть проституткой и иметь ребенка от лакея — совсем другое. Единственный мир, который она знала и в котором способна жить, станет для нее таким же недостижимым, как Банк Англии.

Макса нужно заставить замолчать. Не взяткой, нет. Уступив ему однажды, они станут его заложниками на всю оставшуюся жизнь. Его угрозам должна быть противопоставлена угроза равной силы. Не только ради Кристины, но ради всей семьи. Ради генерала, ради молодого Брэнди, ради нее самой. Если Брэнди влюбится в достойную девушку, ни одни родители не позволят своей дочери войти в семью, в которой находится такая, как Кристина.

Леди Огаста уже приблизилась к комнате дочери, когда худшая из всех возможных мыслей пришла ей в голову. Она чуть не упала в обморок от ужаса. Макс состоял у них на службе шесть лет. Огаста искренне считала, что, если бы такая кошмарная вещь случалась раньше, она бы об этом узнала. А что, если нет? Поверит ли этому полиция? Как они могли допустить это? Ей показалось, что этот молодой инспектор Питт необыкновенно умен. Он будет продолжать следствие, допросит Кристину. Возможно, даже раскроет, что это был Макс, и вытащит из него все грязные факты. Что тогда он подумает о тельцах, найденных в саду на площади? Что она сама будет думать?

Огаста постучала и, прежде чем дочь ответила, открыла дверь.

Кристина лежала на кровати. Она выглядела бледной и слабой, черты лица необычно заострились, черные волосы разметались по подушке вокруг головы.

В первый момент Огаста почувствовала жалость к дочери, но это чувство быстро прошло, и она настроилась на серьезный разговор.

— Болеешь? — спросила леди с порога.

Девушка утвердительно кивнула.

Огаста вошла и закрыла за собой дверь. В данный момент не было нужды в успокаивающих словах. Она села на край кровати и посмотрела на дочь.

— Эту болезнь ты получила от Макса? — спросила она, глядя прямо в глаза Кристине.

Та попыталась отвести взгляд и не смогла. Она привыкла обращаться с людьми по-своему, либо обольщая их, либо доминируя над ними. Но с матерью этот номер не проходил никогда, даже в детстве.

— Что ты имеешь в виду, мама? — спросила она неестественным голосом.

— Сейчас не время увиливать от ответа, Кристина. Если ты беременна, то нам предстоит решить много проблем. Я не хочу зря пугать тебя, но мне кажется, ты не до конца понимаешь всю серьезность того положения, в котором ты оказалась. Если, конечно, я права.

Кристина открыла рот и снова закрыла его.

Огаста ждала.

— Я не знаю, — очень тихо произнесла девушка. Ее голос дрожал, она едва сдерживала слезы. Гордость и осознание того, что ее мама не заплакала бы, придавали ей сил.

Огаста задала вопрос, ответа на который она очень боялась, но она должна знать правду:

— Это в первый раз?

Кристина уставилась на нее. Возмущение и недоумение, вспыхнувшие в ее глазах, сменились ужасом, когда она поняла, что именно Огаста имела в виду и о чем она подумала. Девушка побелела как полотно.

— Мама, как ты можешь думать, что я способна на такое!

— Хорошо, я так не думаю. Но дело не в том, что думаю я, важно, что подумает полицейский. Если у них появится достаточно причин, чтобы рассматривать подобную возможность…

— Мама!..

— Я должна уладить это. Ты больше не увидишь Макса. По крайней мере, до тех пор, пока я не обеспечу его молчание, ты будешь оставаться в кровати. У тебя простуда. Это понятно?

— Да, мама. — Кристина была так шокирована и напугана, что не посмела возражать. — Ты думаешь… полиция… я имею в виду…

— Полагаю, они не узнают ничего такого, чтобы прийти к подобному заключению. И для этого ты должна действовать именно так, как я тебе скажу.

Девушка молча кивнула. Огаста посмотрела на ее бледное лицо, вспомнила, как она сама чувствовала себя в первые несколько недель беременности. С того времени прошла целая вечность. Неужели когда-то Брэнди был маленьким мальчиком в коротких штанишках? Его отец тогда был молод, с более худым лицом, на несколько фунтов легче. Но он по-прежнему строен, широкоплеч и осанист. Как мог мужчина так мало измениться? Казалось, его голос, его манеры, даже его мысли оставались такими же, как прежде.

— Все пройдет, — сказала леди очень тихо. — Через несколько недель ты почувствуешь себя лучше. Я велю кухарке сделать для тебя бульон.

— Спасибо, мама, — прошептала Кристина и закрыла глаза.

Огаста долго ломала голову и почти исчерпала свое воображение, чтобы найти способ обеспечить молчание Макса и в то же время не дать ему новое оружие против них, которое он смог бы использовать в будущем. К следующему утру она ничего не придумала, разве что выкинула все непригодные методы, так что у нее почти ничего не осталось. Она была в дурном настроении, но в это время, в десять пятнадцать, прибыл Питт.

Вначале, когда Огаста узнала, что именно Макс впустил инспектора в дом, она была в панике. Но затем поняла, что честолюбие Макса не позволит ему передать столь ценную информацию Питту, который ничего ему не заплатит. Вместо этого он сначала предложит эти сведения Огасте. Уж ей-то есть чем ему заплатить: начиная с денег и заканчивая всеми возможными благами, которые только может себе вообразить его алчная натура.

Леди обнаружила инспектора в комнате для утренних приемов. Он грел руки у огня. Погода сегодня снова была промозглая. Сильный восточный ветер гнал ледяные тучи со стороны Северного моря, и Огаста не могла упрекнуть ни одно живое существо за тягу к теплу. Тем не менее она обиделась на полицейского, который стоял перед ее камином. Он не сдвинулся с места, потому что не слышал, как она вошла.

— Доброе утро, мистер Питт, — сказала она холодно. — Что на этот раз?

Он вздрогнул, но выдержал небольшую паузу, чтобы собраться с мыслями, прежде чем повернулся лицом к ней.

— Доброе утро, мадам. Боюсь, мы еще не выяснили, что же случилось с трупами младенцев в саду на площади.

— Вы серьезно полагаете, мистер Питт, что когда-нибудь узнаете это? — Хозяйка дома подняла брови, демонстрируя свое недоверие.

— Может быть, и нет, мадам, но я должен попытаться сделать все возможное, перед тем как сдаться.

— Конечно, вы правы. Но мне это кажется напрасной тратой общественных денег.

— Возможно. Но утрата человеческой жизни, которая имела место, сама по себе несравнимо более ценна.

— У нас этих человеческих жизней более чем достаточно, — возразила Огаста. — Я полагаю, вы должны приступить к своим обязанностям. Чем я могу помочь вам?

— Мадам, позвольте мне снова поговорить с вашими работниками. Я также хотел бы поговорить с мисс Кристиной Балантайн. Вдруг она заметила нечто необыкновенное в поведении тех же слуг. Некий маленький признак, который вы при своей занятости могли и пропустить.

Огаста почувствовала боль в животе. Неужели он уже что-то узнал? Мог ли Макс… Нет, точно нет! Главное качество Макса — честолюбие. Он хотел бы продать, а не промотать свое знание.

— Вы, безусловно, можете поговорить со слугами, однако я буду настаивать на том, чтобы вы не давили на них без надобности. Я приставлю к вам ответственного человека, который будет при вас все это время. Очень сожалею, но моя дочь нездорова и прикована к постели. Естественно, она не может никого принять.

— Бедняжка! — На выразительном лице инспектора проявилось чувство жалости. Огаста не поняла, было ли это нарочитостью или он действительно сожалел. — Надеюсь, это просто временное недомогание.

— Мы тоже так думаем. Время года, без сомнения. Болезнь может затронуть любого. Итак, кого из слуг вы хотели бы видеть? Женщин, я полагаю?

— Если позволите.

Леди Балантайн взялась за колокольчик:

— Я вызову дворецкого, чтобы он вам помог.

— Я бы предпочел побеседовать с ними наедине. Его присутствие может их подавить, сделать менее свободными…

— Без сомнения. Но для их защиты дворецкий будет находиться с вами. Я не желаю, чтобы молодые девушки, за которых я отвечаю, были напуганы и наговорили ненароком чего-то такого, о чем они могли бы впоследствии пожалеть. Возможно, вы даже не представляете, как молоды и как невежественны некоторые из них и насколько легко они поддаются внушению.

— Леди Огаста…

— Это условия, на которых вы можете побеседовать с ними, мистер Питт. Мне кажется, вполне обоснованные.

Она бросала ему вызов, надеясь, что Питт выдаст ей какие-нибудь конкретные факты. Но никаких достаточно весомых аргументов он предложить не мог.

— Мадам, — инспектор уступил ей с легкой улыбкой, признавая превосходство ее тактики. Будь он джентльменом, он бы даже ей понравился в этот момент.

У нее не было таких чувств по отношению к Шарлотте Эллисон, когда незадолго до обеда та пришла помогать генералу с его бумагами. Мисс Эллисон — молодая женщина, к которой она не могла испытывать хоть какой-нибудь теплоты. Был в ее личности некий элемент непредсказуемости, что само по себе опасно. Невозможно контролировать то, что не поддается правилам. И при этом Шарлотта казалась достаточно безвредной. Она незаметно приходила и уходила, вела себя вежливо и с виду казалась хорошо воспитанной. Но почему молодая женщина хочет помогать уже немолодому генералу рассортировывать бумаги, описывающие битвы и военный быт, вместо того чтобы искать себе мужа? Вопрос, на который Огаста должна найти ответ. Но сейчас ее мозг занят другими вещами.

Пока же она удовлетворилась тем, что за ленчем спросила супруга, доволен ли он секретарскими способностями мисс Эллисон и что она собой представляет.

— Да, доволен, — ответил тот, слегка удивленный. — Она необычно умна для женщины.

— Ты имеешь в виду ее необычный для женщины интерес к делам, которые интересуют тебя? — несколько резко сказала Огаста.

— Разве это не то же самое, что я сказал?

— Нет, дорогой. У большинства женщин очень хороший ум, чтобы заниматься делами, которые их касаются — например, ведение домашнего хозяйства, — и они совершенно не хотят заниматься детальным рассмотрением битв, в которых участвовали другие люди, в других странах, в другие времена. Я нахожу такой интерес странным и неестественным для молодой женщины приличного воспитания.

— Чепуха, — заносчиво парировал генерал. — Каждый умный человек должен ценить нашу историю. Мы самая великая военная нация в мире. Мы распространили нашу цивилизацию на все земли и страны, которые создал Бог. Мы создали империю, которой завидуют и которую благословляют во всем мире. Каждая женщина британских кровей должна гордиться этим.

— Гордиться этим… конечно, — ответила Огаста, все больше раздражаясь, и протянула руку за паштетом из анчоусов. — Но не интересоваться же деталями.

Генерал взял последний кусок поджаренного хлеба, не сочтя нужным отвечать.

Именно после этого разговора все мысли Огасты, ничем более не прерываемые, вернулись к главному вопросу: как заставить Макса замолчать. И наконец-то она придумала способ. Был тихий вечерний час незадолго до ужина, когда Огаста решилась на воплощение этой задумки. Она пошла в маленькую столовую, где никто не помешает, и послала за Максом.

Леди Балантайн почувствовала ошеломляющую, до остановки дыхания, ненависть, когда лакей вошел. Он выглядел абсолютно спокойным, словно они собирались обсудить какие-то небольшие вопросы по хозяйству. Огаста никогда не замечала раньше, какие наглые у него глаза и что в них таится. Она должна полностью себя контролировать.

— Добрый вечер, Макс, — холодно произнесла хозяйка.

— Добрый вечер, миледи.

— Нам ни к чему разговаривать недомолвками, ходить вокруг да около. Я послала за тобой, чтобы обсудить одно дело. Я намерена довести его до взаимного удовлетворения интересов или, по крайней мере, не допустить ущерба ни для кого из нас. Получится ли так, как я хочу, зависит от тебя.

— Да, миледи. — Лицо лакея не выражало никаких эмоций.

— Ты поступил неразумно, позволив себе вступить в связь с моей дочерью. Ты немедленно перестанешь обращать на нее внимание. Ты прекращаешь работать здесь и получаешь работу в Шотландии. Я дам тебе хорошие рекомендации.

— Я не хочу работать в Шотландии, миледи. — Макс стоял прямо перед ней, его горящий взгляд пронзал насквозь.

— Возможно, и не хочешь, но меня это не касается. У меня есть родственники в Стирлингшире. Они сделают мне одолжение и найдут для тебя место. В качестве альтернативы будет тюрьма, в которой холоднее и условия жестче, чем в Шотландии.

— Тюрьма, миледи? — Макс вопросительно поднял брови. — Переспать с леди из высшего общества — тем более, я могу добавить, если леди сама желает этого, — может быть, неблагоразумно, а для некоторых даже оскорбительно, но это не преступление. И даже если бы это было преступлением, я не думаю, что вы бы официально обвинили меня в этом. — Губы лакея сложились в презрительную улыбку.

— Конечно, нет. Но кража серебра у работодателя — это преступление. — Леди встретила его злой взгляд, не моргая.

Лицо Макса на момент окаменело, понимание постепенно проступало в его глазах.

— Я не крал никакого серебра, миледи.

— Не крал. Но если серебро пропадет, а затем обнаружится в твоих вещах, тебе будет очень трудно доказать, что ты его не брал.

— Это шантаж.

— Какой ты проницательный. Я так и думала, что мы легко поймем друг друга.

— Если меня обвинят в подобном, я, естественно, буду защищаться. У вас просто нет повода для такого обвинения. — Макс внимательно наблюдал за хозяйкой, ища хотя бы малейший признак слабости, но ничего не заметил.

— Возможно, — равнодушно сказала Огаста. — Но это глупо, потому что тогда тебя также обвинят в клевете. И кому, ты думаешь, поверят? Леди Огасте Балантайн, повздорившей с нечестным лакеем, вбившим себе в голову идеи, что выше его понимания, или слуге, который выражает недовольство тем, что его поймали с поличным? Ну, Макс, ты же, в конце концов, неглупый человек.

Его чувственное лицо исказилось от злости.

Огаста не отводила взгляд, а твердо смотрела на него, не собираясь уступать.