Генерал Балантайн был очень доволен тем, как продвигалась работа над его мемуарами. Военная история его семьи действительно была замечательной, и чем больше он приводил свои бумаги в порядок, тем более выдающейся она ему виделась. Главная мысль в будущей книге, главное наследие семьи — дисциплина и самопожертвование, и этим мог бы гордиться каждый. Более того, генерал чувствовал необходимость этой работы, она волновала его куда больше, чем мелкая домашняя суета и скучные каждодневные заботы жизни на Калландер-сквер.

Была ранняя зима, снаружи тоскливый дождь мочил булыжную мостовую, но в своем воображении Балантайн видел сильнейший дождь во времена битв при Катр-Бра и Ватерлоо почти семидесятилетней давности, где его дед потерял руку и ногу, продираясь через грязь на бельгийских полях под командованием Железного Герцога. Ему мысленно рисовались ярко-красные куртки на голубом фоне, атака кавалерии Серых Шотландцев, конец империи, начало новой эпохи.

Жар от камина разогрел его ноги, и генерал представил жгучее солнце Индии. Он размышлял о султане Типу, о калькуттской «черной дыре», где погиб его прадед. Он сам знал, что такое палящий зной. Колотая рана на бедре от копья, полученная всего три года назад во время войны с зулусами, еще не зажила полностью и ныла в холода, напоминая о себе. Может, это была его последняя битва. Так же, как битва в Крыму была первой. Еще сидела боль в дальних закоулках его памяти об ужасных морозах и о человеческой мясорубке в Севастополе. Трупы лежали везде — тела людей, умерших от холеры, разорванные на куски пушечными ядрами, замерзшие от диких холодов. Некоторые лежали в нелепых позах, некоторые — как малые дети, свернувшись калачиком. И лошади! Бог знает сколько лошадей было убито. Бедные животные. Как глупо, что именно лошади так сильно беспокоили его.

Ему было восемнадцать лет во время событий в Балаклаве. Балантайн прибыл с донесением от своего командира, лорда Кардигана. Прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть эту неописуемую атаку. Он еще помнил ветер, бьющий в лицо, запах крови, пороха, развороченную землю, когда шестьсот семьдесят три человека мчались на лошадях на русские позиции, на людей, укрывшихся в траншеях и стрелявших оттуда. Он поставил свою лошадь возле стариков с сердитыми каменными лицами, растревоженных шумом. А внизу в долине двести пятьдесят человек и шестьсот лошадей выполняли отданные им приказы и погибали в этой жестокой мясорубке. Отец служил в 11-м гусарском полку и был одним из тех, кто не вернулся с поля боя.

Дядя служил в 93-м шотландском полку, и они, пятьсот пятьдесят человек, удерживали «тонкую красную линию» между тридцатью тысячами русских и Балаклавой. Как и многие другие, он погиб там, где стоял. Именно он, Брэндон, сидел в грязной холодной траншее и писал письмо матери, извещая ее о гибели ее мужа и брата. Он до сих пор чувствовал ту невыносимую боль, которую испытывал, пытаясь подобрать слова. Затем участвовал в битве у Инкермана и в штурме Севастополя. Тогда казалось, что вся Азия, как огромная морская волна, мчится на них, таща за собой половину земного шара.

Услышат ли те, еще не рожденные, в своих сердцах отголоски этих сражений, почувствуют ли гордость и боль, разноголосую поступь истории? Будет ли его речь настолько невнятна, что весь собранный материал будет жить только для него, что он не сможет передать ничего другому поколению? Ни вкуса во рту, ни биения крови в жилах, ни слез после кровавых событий?

Молодая женщина, мисс Эллисон, казалась компетентной и приятной. Хотя, может быть, «приятной» — не совсем правильное слово. Она была слишком уверена в своем поведении, слишком доверяла своему мнению и не всегда полностью соглашалась с ним. Но она была умна, это вне всяких сомнений. Генералу не приходилось объяснять что-то более одного раза. Иногда он замечал, что Шарлотта схватывает его мысль до того, как он заканчивал первое предложение. Это его слегка раздражало. Но мисс Эллисон не желала кого-либо обидеть и никогда не хвалилась. Разумеется, она была очень довольна тем, что обедает в одной комнате со слугами, и вряд ли хотела доставлять лишние хлопоты кухарке, чтобы та готовила для нее еду отдельно от всех.

Иногда она действительно вносила дельные предложения в работу. Ему не хотелось терять достоинства и принимать ее предложения. Но он не мог не признать, что предложения очень хороши и он сам не сумел бы придумать лучшего. Сейчас он сидел в библиотеке и обдумывал, что он будет писать дальше и как об этом отзовется мисс Эллисон.

Его мысли были прерваны появлением Макса. Стоя в дверях, он сообщил, что мистер Сотерон находится в комнате для утренних приемов, желает видеть его и спрашивает, дома ли он.

Балантайн почувствовал раздражение и замешательство. Последнее, что он хотел бы, это видеть сейчас Сотерона. Но Реджи сосед, и поэтому его нужно принять. Если этого не сделать, то можно нарваться на бесконечные упреки и массу мелких неудобств.

Макс ждал молча. Его безукоризненная фигура и спокойная улыбка так сильно беспокоили Балантайна, что он предложил Огасте избавиться от него и найти кого-нибудь другого.

— Да, конечно, — сказал он резко. — Принесите что-нибудь выпить… Мадеру, но не из лучших.

— Да, сэр. — Лакей ушел, и через минуту вошел Реджи, большой и добродушный. Его одежда уже была мятой, хотя носил он ее не более пары часов.

— Доброе утро, Брэндон, — приветливо поздоровался Сотерон. Глаза обежали комнату, отметив горящий камин, удобные глубокие кожаные кресла и ища графин и стаканы.

— Доброе утро, Реджи, — ответил Балантайн. — Что тебя заставило посетить меня в субботу утром?

— Давно намеревался повидаться. — Реджи уселся в ближайшее к огню кресло. — Раньше не было подходящего повода. Всегда что-то мешает. Сплошная суета кругом. Как в улье.

До сих пор Балантайн не обращал особого внимания на болтовню Реджи. Но вдруг, несмотря на дружелюбный тон, генерал уловил нотки напряжения в голосе соседа. Он пришел специально; что-то его встревожило, и он хочет этим поделиться. Сейчас вернется Макс с мадерой. Не стоит начинать серьезный разговор до тех пор, пока лакей не удалится.

— Понимаю, ты был занят, — сказал Балантайн, поддерживая разговор.

— Да не я, — ответил Реджи. — Эти негодные парни из полиции рыщут повсюду. Питт — так, кажется, его зовут — вползает в комнаты прислуги, нарушая заведенный житейский порядок. Проклятье, как я ненавижу беспорядок в доме! Слуги болтают и шепчутся по углам. Боже всемогущий! Ты же знаешь, как трудно сейчас найти хороших слуг, натренировать их, чтобы они были такими, как ты хочешь, чтобы они знали твои вкусы, умели угодить им… Все это требует довольно много времени. Затем случается чертовски глупое событие вроде этого, и раньше, чем ты успеваешь сообразить, что бы все это значило, они разрушают весь порядок, созданный тобою. Трудно удержать хорошего слугу. Его вдруг посещает мысль улучшить свое положение. Хочет найти хорошую работу у герцога, графа или кого-нибудь в этом роде. Вбивает себе в голову идею о поездке за границу. Думает, что он плохо устроен, если не может провести лучшее время года в Лондоне, лето — в деревне, а морозную зиму — на юге Франции! Жалкие создания обижаются по самым странным причинам, и прежде чем вы узнаете об этом, они уже уходят от вас. Бог знает почему, в половине случаев они вам не преданы. Нужно быть глупцом, чтобы не понимать, что они все покинут вас, если этот чертов парень Питт будет задавать им вопросы об их личной жизни, об их морали, вмешиваться и делать предположения.

Его гневный голос наконец затих. Наверное, Сотерон представлял себе грязную зиму, обучение новых слуг и свою неудовлетворенность их действиями, холодные комнаты, подгоревшую еду, неотутюженную одежду.

Балантайн не думал, что события будут разворачиваться подобным образом. И хотя сам он полагал, что не очень ценит личный комфорт, все же ценил собственное спокойствие. Домашняя суета, которую спровоцируют происходящие события, пугала его. Он очень не любил Реджи. Они различались настолько, насколько это только возможно между двумя мужчинами, но он сочувствовал его очевидным страхам, пусть даже необоснованным.

— Не стоит беспокоиться, — небрежно сказал генерал.

В комнату вошел Макс с графином и стаканами, поставил их на столик и ушел, молча закрыв за собой дверь. Реджи сразу же налил себе, не спрашивая разрешения.

— Ты не будешь? — спросил он с вызовом. В его голосе звучала тревога.

— Не сейчас. — Генерал отказался от мадеры — во-первых, потому, что не любил эту марку вина, и, во-вторых, потому, что было слишком рано. — Ни одна хорошая служанка не уйдет из-за того, что ей задали несколько вопросов. Разве что если она уже нашла другое место работы. Кроме того, этот парень, Питт… он довольно хорошо воспитан. Никто из моих домочадцев не жаловался.

— Ради бога, Брэндон! Если бы они действительно пожаловались, ты бы даже не узнал об этом. — Реджи потерял терпение. — Огаста управляет твоим домом, как военным подразделением. Никогда не встречал столь эффективного управляющего. Она не скажет тебе, даже если весь мир перевернется! Она возьмет всю заботу об этом на свои плечи, а ты получишь свой обед точно вовремя.

Балантайн обиделся, уловив некий намек на то, что он является бесполезным придатком в своем доме. Но вспомнил, что сосед чем-то напуган, и решил не обращать внимания на его слова.

— Маловероятно, что кто-нибудь уйдет сейчас, — пожал он плечами. — Для полиции это будет доказательством их вины и, без сомнения, усложнит жизнь. Слуге удобней оставаться здесь и спокойно пережить нынешнюю суматоху.

Странно, что даже безупречная логика не успокоила Реджи. Погрузившись в кресло, он нахохлился, сердито уставился на свой стакан и мрачно констатировал:

— Плохо дело. Ни минуты не сомневаюсь, что они не найдут того, кто это совершил. Пустая трата времени. Все, что они сделают, — распустят множество сплетен и слухов. Могут причинить нам массу вреда, ты понимаешь, Брэндон? Нехорошо, когда полиция шныряет вокруг. Люди начнут думать, что в этом районе…

Балантайн понимал эту точку зрения, но был склонен думать, что Реджи сильно преувеличивает.

— Могу поспорить на любую сумму, что Карлтон согласился бы, — быстро проговорил Реджи, повысив тон. — Выше подозрений, как ты знаешь, может быть только жена Цезаря.

Пожалуй, в его словах была доля истины. Генерал нахмурился и смотрел на соседа сквозь щелочки глаз. Тот налил себе другой стакан, и, если только Балантайн не ошибается, это был уже не второй и даже не третий стакан за сегодняшнее утро. Почему он так напуган?

— Что говорит Карлтон? — спросил Реджи настойчиво.

— Не общался с ним, — честно признался Балантайн.

— Было бы хорошо, если бы пообщался. — Реджи попытался улыбнуться и не смог. Получилась гримаса, более похожая на оскал, нежели на обычную улыбку. — Я мог бы и сам поговорить, но ты знаешь его лучше, чем я. Он, может быть, сумеет убедить полицейских, достучаться до их здравого смысла. Они никогда не найдут виновную женщину, нет никаких шансов, дьявол их побери! Возможно, это какая-то из служанок, которая давно уже укатила куда-нибудь подальше. Не захотела жить в этих местах после подобного.

— Полиция об этом подумала, — ответил Балантайн. — Мы не уволили ни одной служанки, и ни одна не ушла сама за последние пару лет, а у тебя? — Вдруг одно воспоминание вспыхнуло в его голове, он стал смутно что-то понимать. Ситуация постепенно прояснялась. — Сколько времени прошло с тех пор, как умерла Долли? — спросил он напрямик.

Кровь отхлынула от лица Реджи. Его кожа стала серой, капли пота выступили на лбу. Генерал подумал, что он сейчас упадет в обморок.

— Тот ребенок, из-за которого она умерла, был твоим?

Реджи открыл рот, как рыба, вытащенная из воды, и молча его закрыл. Он не мог придумать никакой правдоподобной лжи.

— Думаю, это было больше двух лет назад, — продолжал Балантайн.

— Именно так. — Реджи наконец-то смог говорить, губы его пересохли. — Именно так. Четыре года. Невозможно связать одно событие с другим. Но ты же знаешь, каковы люди… Как говорится: «Единожды солгавший, кто тебе поверит?» Поэтому они подумают… — Он окончательно запутался и налил еще стакан мадеры.

Уже не стоило вытягивать из него причину прихода. Правда была слишком очевидной. Он хотел, чтобы полиция ушла из их района, потому что боялся болтливых слуг. Бедняга!

— Я полагаю, они вскоре сами прекратят это дело. — Балантайн чувствовал негодование и сожаление. — Когда представится возможность, я поинтересуюсь, что Карлтон думает обо всем этом. Вряд ли этот парень, Питт, будет тратить на наш район больше времени, чем он тратит на дела в грязных закоулках. Не особенно выгодно для его карьеры.

— Действительно, — Реджи заметно повеселел. — Но я не думаю, что стоит указывать ему на это. — Его речь стала невнятной. — Однако побеседуй с Карлтоном. Он должен знать нужных людей. Несколько слов в нужном месте помогли бы закрыть это дело побыстрее. Это избавит нас от грязных сплетен и поможет сэкономить общественные деньги. Пустая трата времени. — Он встал, слегка покачиваясь. — Спасибо, старина. Думаю, ты меня понимаешь.

Кристина не пришла на ланч, а Брэнди проводил эту неделю с друзьями в деревне. За столом, кроме Балантайна, была только Огаста.

— Кристине не лучше? — спросил он с беспокойством. — Почему бы не позвать врача? Позволь Фредди осмотреть ее, если Мередит не сможет прийти.

— Ни к чему, — ответила Огаста, протягивая руку за куском лосося. — Это всего лишь простуда. Кухарка приготовила ей еду. Возьми себе рыбы. Этого лосося Брэнди поймал в Кумберленде в прошлые выходные. Очень хорош. Тебе нравится?

Генерал попробовал рыбу:

— Чудесно. Ты уверена, что ничего плохого? Она лежит уже довольно долго.

— Вполне уверена. Если она проведет несколько дней в постели, это не причинит ей вреда. Она устала. Слишком много вечеринок в последнее время. Это напомнило мне… Ты не забыл, что мы обедаем у Кэмпбеллов сегодня вечером?

Генерал и впрямь забыл. Во всяком случае, не худший вариант. Гарсон Кэмпбелл — приятный человек с хорошим чувством юмора, слегка циничный. Его супруга Мэрайя — вполне здравомыслящая женщина. Он почти никогда не видел ее вовлеченной в сплетни или бесконечный флирт, на что многие женщины тратят всю свою энергию и эмоции.

— Реджи Сотерон приходил сюда утром? — спросила Огаста.

— Да.

— Что он хотел?

— Ничего особенного. Несколько обеспокоен тем, что полиция расстраивает слуг своими вопросами и инсинуациями.

— Расстраивает слуг? — недоверчиво сказала Огаста.

Генерал удивленно посмотрел на супругу, подняв вилку с нацепленным на нее лососем:

— Да. Почему бы нет?

— Не смеши людей, Брэндон. Реджи никогда не давал себе труда побеспокоиться о слугах, своих или чужих. Он хотел, чтоб ты что-то сделал для него?

Балантайн довольно неестественно засмеялся.

— Что заставляет тебя думать, будто он намеревался о чем-то меня просить?

— Не мадеру же твою он пришел сюда пить. Ты всегда даешь ему самую плохую, и он знает это. Что он хочет?

— Он предложил мне поговорить с Робертом Карлтоном, чтобы узнать, не может ли тот убедить полицию закрыть это дело. В любом случае они никогда не отыщут виновного. Самое большее, чего они могут добиться, — это зря потратить время и дать повод для сплетен. Он, возможно, прав.

— Он прав, — резко ответила Огаста. — Но я сомневаюсь, что это и есть причина его беспокойства. И я буду удивлена, если этот молодой человек… Питт, кажется, его зовут?.. позволит этому делу заглохнуть прежде, чем он его тщательно расследует. Но ты, если хочешь, можешь попытаться, используя все возможные средства. Только не позволяй Реджи делать из себя дурака. Это запятнает нас всех. И не ставьте Аделину в неудобное положение. Бедняжка.

— Почему Реджи должен делать из себя дурака? — Балантайн не собирался рассказывать ей о Долли. Благородной женщине не следовало об этом знать.

Огаста вздохнула:

— Иногда, Брэндон, я удивляюсь тебе. Ты прикидываешься болваном, чтобы досадить мне? Реджи хочет, чтобы полиция держалась подальше от его слуг. Почему? Ты должен знать об этом так же хорошо, как и я.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

Ему не хотелось объяснять ей то, что могло бы ее шокировать и причинить боль. Она сочтет это грязным, как в действительности, возможно, и было. Женщины склонны рассматривать обычные человеческие проступки иначе, чем мужчины, так как зачастую эти проступки направлены против них, и без сочувствия, на которое могли бы быть способны мужчины.

Огаста фыркнула и отодвинула от себя пустую тарелку. Принесли пудинг и поставили на стол. Когда они снова остались одни, она смерила мужа холодным взглядом:

— Тогда будет лучше, если я скажу тебе, прежде чем ты сам скажешь невзначай то, что поставит нас всех в глупое положение. Реджи спит со всеми своими горничными и, без сомнения, боится, что полиция выяснит это и предаст дело огласке. Они даже могли бы подумать, что он забредал в чужие владения.

Балантайн был ошеломлен. Она говорит об этом! И так легко!

— Откуда ты знаешь? — спросил он охрипшим голосом.

— Мой дорогой Брэндон, об этом знают все. Никто, конечно, не говорит вслух, но знают все.

— И Аделина?

— Разумеется. Ты что, принимаешь ее за дуру?

— И она… не возражает?

— Этого я не ведаю. Никто ее не спрашивает, а она, естественно, не упоминает об этом.

Это смутило Балантайна. И он не мог придумать ответа, который объяснил бы это смущение. Генерал всегда помнил, что женский ум, как и чувства, работает непостижимым для мужчин образом. Но никогда прежде это знание не воплощалось с такой очевидностью.

Огаста все еще смотрела на него.

— Мне бы хотелось, чтобы нашелся способ удержать полицейского подальше от всех этих дел, только ради Аделины, — продолжала она, — но до сих пор я ничего не придумала. Вот почему это, возможно, неплохая идея — подойти к Роберту Карлтону, выяснить, не может ли он посодействовать тому, чтобы расследование было закрыто, и дело убрали на полку. Теперь оно вряд ли принесет пользу, даже если бедная девушка будет найдена.

— Но должна же быть какая-то справедливость, — с возмущением сказал генерал. Его чувствам снова был нанесен сильный удар. Как вообще можно так спокойно говорить о ситуации, будто это какая-то абстракция! Будто речь идет не о детях, хотя бы и мертвых, а возможно, и убитых?

— Действительно, Брэндон, иногда я отчаиваюсь, глядя на тебя, — сказала леди Огаста, передавая ему карамельное варенье. — Ты самый непрактичный человек из всех, кого я когда-либо знала. Почему военные такие мечтатели?.. Я полагала, что, командуя армией, ты должен быть, по крайней мере, практичным, разве не так? — Она вздохнула. — Но потом я подумала, что из всех занятий война — наиболее идиотское, поэтому военному необязательно быть практичным.

Балантайн смотрел на жену, будто она явилась с другой планеты, будто меняла свое знакомое обличье на неизвестное.

— Естественно, ты не понимаешь войны, — не стал он развивать последнюю тему. — Но даже если справедливость для тебя понятие слишком абстрактное, то как женщина, которая сама рожала детей, ты могла бы им посочувствовать?

Огаста отложила ложку и вилку в сторону и подвинулась навстречу к нему:

— Дети мертвы, и сейчас неважно, родились ли они мертвыми или умерли позднее. Мы им уже не поможем. Их мать переживает трагедию более ужасную, нежели ты можешь себе вообразить. Быть может, такую, какую и я не могу представить. Какой бы женщиной она ни была, она заплатила безмерным горем в этой жизни и будет отвечать перед Богом в последующей. Что еще ты хочешь от нее? Уверяю тебя, до тех пор, пока существуют мужчины и женщины, ее пример не предотвратит ни одного подобного случая. Этот случай лучше похоронить. Мне жалко тех мужчин, которые пришли туда сажать дерево. Если вы сможете убедить Роберта Карлтона, чтобы он использовал свое влияние, и полиция закрыла данное дело, — это будет лучшая работа, которую ты сделаешь за последние годы… Теперь, если ты намерен съесть пудинг, сделай это, пока он не стал холодным. Иначе у тебя будет несварение желудка. Я пойду наверх, посмотрю, как там Кристина. — Она встала и вышла.

Генерал в ответ не проронил ни слова.

После обеда он продолжил работу над своими военными мемуарами. Это единственное дело, в котором он был уверен. Брэндон полагал, что со временем Огаста объяснится. Или же все эти разговоры затеряются в глубинах памяти и перестанут быть важными.

Был лишь ранний вечер, но уже стемнело и похолодало. Макс объявил о приходе Роберта Карлтона. Балантайну всегда очень нравился Роберт. Это был человек, чьи спокойствие, уверенность и достоинство привлекали. Лучший тип англичанина, который следует за военными во все уголки империи, чтобы управлять, чтобы учить цивилизации там, где ее до сих пор не знают. Они участвовали в одних и тех же делах, и Брэндон чувствовал, что у них обоих есть инстинктивное понимание друг друга, как и врожденное чувство долга и справедливости.

В этот вечер Балантайн был особенно рад видеть Карлтона, поскольку на него свалилась масса бумаг. Без помощи мисс Эллисон трудно во всем этом разобраться, да и, по правде говоря, без нее это доставляло меньше удовольствия. Генерал встал, улыбнулся, протянул руку:

— Добрый вечер, Роберт. Входи и согревайся. Здесь лучший камин в доме. Что ты предпочитаешь, виски или херес? Кажется, самое время для этого. — Он бросил взгляд на каминную доску, где стояли часы, вделанные в медный экипаж. Как он ненавидел эту позолоченную бронзу в комнате для приемов, этих толстых херувимчиков вокруг часов! Они даже не показывали правильное время.

— Нет, спасибо. Еще рано.

Балантайн посмотрел на него с удивлением. Затем вгляделся в его лицо. Под глазами Роберта образовались большие черные круги, и весь он был какой-то отрешенный и опустошенный. Огаста бы это сразу заметила.

— Ради бога, Роберт, пропусти стаканчик. Ты выглядишь так, словно тебе необходимо выпить. Что случилось?

Карлтон стоял у камина и не знал, с чего начать. Балантайн понял, что смутил его, намекнув на личные неприятности, которые Роберт все еще никак не мог изложить. Генерал и сам, в свою очередь, смутился от своей бестактности. Почему он не может быть теплее, понятливее? Он знал, как действовать в критических ситуациях, но зачастую не знал, что при этом говорить.

Между ними повисло молчание, и напряжение все росло.

Карлтон заговорил первым:

— Прошу прощения. Да, я бы выпил виски. Я немного расстроен… — Он замолчал, все еще глядя не на Балантайна, а в огонь камина. — Я тебя задерживаю? Ты должен переодеться к обеду?

— Нет-нет, у меня достаточно времени. Мы идем к Кэмпбеллам.

— О да, конечно. Мы тоже идем. Забыл.

Балантайн налил две порции виски из графина, который стоял на столике у стены, и передал Роберту. Может быть, Карлтон хотел что-то обсудить? Не из-за этого ли он пришел?

— Что-то стряслось? — спросил он.

— Снова заходил этот полицейский, Питт.

Балантайн открыл было рот, чтобы спросить, не расстроились ли слуги, но понял, что подобные домашние неурядицы вряд ли вызвали бы такие страдания. Он продолжал молчать, ожидая, что Карлтон сам найдет нужные слова, чтобы выразить все, что у него на душе.

Прошло еще несколько минут, и это молчание потребовало огромной выдержки.

— Мне кажется, они подозревают Ефимию, — наконец-то промолвил Карлтон.

Балантайн был оглушен. Он даже не знал, что сказать. Как они могли заподозрить Ефимию Карлтон? Абсурд какой-то. Он, должно быть, неверно понял ситуацию. У него мелькнула мысль, что это выгодно Реджи. И тот об этом знает, поэтому так нервничал. Но тут Брэндон вдруг вспомнил, что Реджи просил его пойти к Карлтону, чтобы тот помог прикрыть расследование. Нелепость какая-то.

— Они не могут ее подозревать, — возразил он. — Это не имеет никакого смысла. Питт обычный полицейский, но он не глуп. Он никогда не стал бы инспектором, если бы выдвигал столь дикие обвинения, как это. Ты, возможно, чего-то не понял. Да у Ефимии нет никакого повода делать это!

Карлтон продолжал смотреть на огонь в камине, отвернувшись от генерала:

— Нет, Брэндон. Повод как раз имеется. У нее есть любовник.

Для большинства мужчин это не имело большого значения до тех пор, пока дело не предавалось огласке. Но для Карлтона подобное было святотатством, направленным против его дома, его личности. Генерал очень хорошо понимал это. Хотя лично он не мог прочувствовать боли от этой внутренней раны, нанесенной гордости и целомудрию. Если бы Огаста изменила ему, он, прежде всего, был бы удивлен. Да и зол тоже. Но не чувствовал бы боли. По крайней мере, не подал бы виду.

— Сожалею, — сказал он просто.

— Спасибо. — Карлтон принял это сочувствие с той же вежливостью, с какой бы принял комплимент или стакан вина. Но Балантайн видел боль на его помертвевшем лице. — Они полагают, она могла бы избавиться от детей, в случае если ее… ситуация стала бы очевидной.

— Да, конечно. Но наверняка ты бы знал. Я имею в виду… женщина, с которой ты живешь… твоя жена! Если она была беременна…

— Я… особо не расспрашивал ее об этом. — Карлтон произнес это с трудом. Его плечи были опущены, лицо повернуто в сторону. — Я значительно старше ее… Я не… — Он не мог закончить предложение, но его смысл был очевиден.

Балантайн никогда не был деликатным человеком. Не умел понять чувства других людей и меньше всего — чувства Огасты. Вдруг он увидел себя грубым, неотесанным мужланом. Ему стало стыдно за себя. Он вдруг ощутил, как страдает Карлтон. Как могла Ефимия причинить такую невыносимую боль человеку столь чувствительному, столь глубоко ее любящему? Как могла она так вести себя? Но ни его гнев, ни его презрение никак не могли принести Карлтону облегчения.

— Сожалею, — повторил он. — Ты знаешь, кто?

— Нет, это все очень… еще не разглашается. Полиция говорит очень мало, насколько это возможно.

— Ты не знаешь… она… сильно увлечена им?

— Нет, я не знаю.

— Ты не спрашивал?

Карлтон повернулся, и на мгновение выражение крайнего изумления сменило гримасу страдания на его лице.

— Конечно, нет. Я не могу… говорить… с ней об этом. Это было бы… — Он беспомощно развел руками.

— Само собой. — Балантайн сам не знал, почему согласился. Он соглашался для Карлтона, не для себя. Иначе бы у них произошла настоящая ссора. Но генерал понимал, что этот тишайший человек, с которым, как казалось, он имел очень много общего, был абсолютно другим. — Мне ужасно жаль, Роберт. Не знаю, что еще сказать тебе.

В первый раз на лице Карлтона проскользнула едва различимая улыбка.

— Благодарю тебя, Брэндон. Здесь действительно нечего сказать. Я не знаю, почему побеспокоил тебя, но я чувствовал, что должен кому-то открыться.

— Да… — Балантайну вдруг снова стало сложно подобрать нужные слова. — Да-да… конечно… Я… э…

Карлтон допил виски и поставил стакан на стол.

— Нужно идти назад домой. Должен успеть приготовиться к обеду. Переодеться. Передай мой привет Огасте. Доброй ночи и еще раз спасибо.

— Доброй ночи. — Генерал шумно выдохнул. Больше сказать было нечего.

Балантайн несколько раз хотел побеседовать об этом с Огастой, но почему-то не мог заставить себя сделать это. Ему казалось, что это сугубо мужской разговор. Вовлечь в такое щекотливое дело еще одну женщину — значит еще сильнее разбередить рану.

Генерал продолжал думать об этом и в понедельник утром, когда пришла мисс Эллисон, чтобы продолжить работу с его бумагами. Удивительно, но он искренне обрадовался ее приходу. Возможно, это было связано с тем, что она находилась вне круга его семьи и ничего не знала ни о Калландер-сквер, ни о его огорчениях. К этому можно добавить, что Шарлотта была бодра, вся светилась и не выказывала ни малейшего признака кокетства. С возрастом он все больше находил кокетливых женщин слишком агрессивными.

— Доброе утро, мисс Эллисон. — Балантайн перестал думать о неприятностях и улыбнулся. Шарлотту трудно назвать красоткой, но что-то в ней было: пышные каштановые волосы, ухоженная кожа, умный взгляд. В противоположность другим женщинам она почти не говорила чепухи. Странно, что мисс Эллисон всего лет на пять старше Кристины, которую мало что интересовало, кроме сплетен, модных фасонов и светских мероприятий.

Генерал сразу же понял, что она ждет его указаний.

— Здесь у меня коробка с письмами, — он вытащил коробку на стол, — от моего деда. Пожалуйста, рассортируйте их на те, которые касаются военной тематики, и на чисто личные.

— Конечно, — она взяла коробку. — Вы хотите, чтобы я разложила их по категориям?

— По категориям? — Он все еще не мог сконцентрироваться на деле.

— Да. Те, которые пришли во время войны с Францией, и те, что были составлены перед битвой при Катр-Бра и после Ватерлоо, а также написанные в военном госпитале и во время «Ста дней»? Вам не кажется, что они будут тоже интересны?

— Да. Да, пожалуйста, это будет великолепно. — Балантайн наблюдал за тем, как Шарлотта, взяв коробку, прошла в дальний конец комнаты и села за столик около камина.

Она сидела, склонив голову над старыми бумагами, разбирая пожелтевший юношеский почерк. В какой-то момент Брэндону показалось, что он увидел в ней свою бабушку, как она сидела над этими письмами во время войны с Наполеоном. Молодая женщина с маленьким ребенком. Он никогда не думал о том, как она выглядела. Были ли у нее такие же ямочки на щеках, такая же стройная шея, такие женственные маленькие завитки волос на затылке?

Генерал удивился сам себе. Что за нелепые мысли! Это обычная молодая женщина, интересующаяся старыми письмами, и достаточно грамотная, чтобы их рассортировать.

Шарлотта же, со своей стороны, совершенно не интересовалась генералом. Она забыла о нем, как только прочла первое предложение, написанное круглым почерком, выцветшими от времени чернилами. Воображение унесло ее в страны, которые она никогда не видела. Шарлотта пыталась прочувствовать эмоции, которые описывал молодой солдат. Его ужас при виде настигнутых свинцом товарищей… Его дружбу с хирургом. Его благоговейный трепет при встрече с самим Железным Герцогом. Он знал, что должен скрывать свои чувства. В его письмах встречался юмор, иногда — неосознанный пафос. Было и множество вещей, о которых он не говорил вообще или что-то недоговаривал. Он совсем ничего не говорил о холоде и голоде, о больных ногах, ранах и страхе, долгом монотонном страхе, а также не писал о внезапной неразберихе и суматохе во время боевых действий.

Шарлотта шла на ланч как во сне. После обеда время пролетело так быстро, что она не успела ни о чем подумать. Было уже темно, когда она вернулась домой. А менее чем через полчаса у дверей показалась карета Эмили. Ее лошади били копытами по замерзшей земле, из ноздрей валил пар, который добавлялся к раннему туману.

— Ну, что? — требовательно спросила она, едва войдя в дом.

Шарлотта мыслями все еще была в Испании и на войне с Францией. Она уставилась на сестру пустым взглядом.

Закрыв дверь за собой, Эмили глубоко вздохнула.

— Что ты узнала у Балантайнов? — настойчиво спросила она. — Я полагаю, ты была там?

— О да, конечно! — Шарлотту вдруг охватило чувство вины. Она поняла, что за шесть дней пребывания на Калландер-сквер не узнала ничего, что бы могло порадовать Эмили. — Причем много раз, — добавила она. — Я завела хорошие знакомства среди слуг.

— Мне нет дела до слуг! — быстро проговорила Эмили. — Что ты узнала о Кристине? Она в положении? И какие есть основания, чтобы задаваться этим вопросом? Кто отец? Почему Кристина не выйдет замуж, вместо того чтобы пребывать в этой нелепой ситуации? Он уже женат? Или обещал жениться кому-то еще? — Ее широко открытые глаза блестели. — О! Конечно, он ей не пара! Это любовь! — Но затем ее возбуждение погасло. — Нет. Это не так. Только не Кристина. — Она вздохнула. — Шарлотта, ты совсем ничего не узнала? — Сестра выглядела такой разочарованной и обиженной, что Шарлотте стало ее действительно жалко.

— Я обещаю попытаться завтра. Но Кристина лежит в постели с тех пор, как я туда прихожу. Говорят, у нее простуда, но они не вызывали врача…

— Кто это «они»? — спросила Эмили, снова оживившись.

— Служанки, конечно. Ведь леди Огаста со мной не разговаривает, разве что вежливо здоровается, а генерал не говорит ни о чем ином, кроме как о своих бумагах. Но слуги очень любопытны, ты же знаешь. Они не будут обсуждать вопрос, если примут его за сплетню; но если замаскировать вопрос под что-то, что не выглядит как сплетня, они расскажут тебе все, что знают об этом, и даже поделятся подозрениями.

— Ну, и что же они подозревают? — спросила Эмили, горя желанием узнать подробности. — Ради бога, говори скорее, пока я не взорвалась от нетерпения.

— Они считают, что полиция никогда не выяснит правду, и в действительности даже не будет прилагать никаких усилий, чтобы попытаться выяснить. Кем бы ни оказались виновники. Но один из них, без сомнения, джентльмен, а полиции не позволят передать дело в суд. Лично я считаю это неправильным, но боюсь, они знают это на своем горьком личном опыте.

— Какой джентльмен? — Эмили едва сдерживалась. От раздражения она стиснула зубы, и ее слова были едва различимы.

— Сколько слуг, столько и предположений на этот счет, — честно ответила Шарлотта. — К тому же встречаются весьма противоречивые мнения. Одна из девушек считает, что это не может быть молодой Брэндон Балантайн, потому что он никогда не приставал к ней. Хотя кухарка уверила меня, что у него определенно была такая возможность. Другая девушка абсолютно уверена, что это он, — причем по той же причине. Он и на нее не покушался, поэтому у него непременно есть какая-то ужасная тайна…

— Верно! Ефимия Карлтон! — воскликнула Эмили, однако эта версия ее не удовлетворила. — Почему-то я сомневаюсь, что это она. Возможно, потому, что она мне нравится. Боюсь, я не создана для детективной работы. Но в скором времени представится удобная возможность снова к ним заглянуть. Так, чтобы не казалось, будто я слишком уж навязываюсь к ним в гости. — Она снова вздохнула. — Шарлотта, ты должна поработать получше. А ты даже не пытаешься. Как вообще ты можешь считать войну, которая закончилась в тысяча восемьсот четырнадцатом году, событием более интересным, чем убийство, которое случилось недавно?

— В тысяча восемьсот пятнадцатом, — машинально поправила Шарлотта. — И мы еще точно не знаем, убийство ли это.

— Не будь такой придирчивой! Разве такие тонкости имеют значение? Это, конечно, потрясающий скандал! Кто, кроме тебя, может говорить об этих ужасных войнах? Соберись, пожалуйста, с мыслями и используй свой ум наилучшим образом!

— Я попытаюсь, обещаю. Попытаюсь сделать все, что в моих силах, чтобы увидеться с Кристиной и, если это возможно, узнать, кто ее любовник и почему она не выходит за него замуж. Но только если получится.

— Спасибо. — Эмили приняла смиренный вид человека, который решил простить ближнему все обиды. — Может, выпадет шанс поговорить с другими слугами в районе. И если такой случай представится, ты должна быть готова им воспользоваться.

Шарлотту так и подмывало сказать младшей сестре, чтобы та не очень-то командовала. Но, приняв во внимание страстное желание Эмили разобраться в этом деле, ибо жизнь ее была скучна, а посещаемые светские приемы — бесцельны, она просто согласилась сделать все от нее зависящее, ничего не упуская из виду.

Когда Питт вернулся с работы, Эмили уже уходила. На ее лице сияла довольная улыбка.

— Она выглядит как кошка, которая увидела канарейку, вылетевшую из клетки, — заметил Томас, едва дверь за Эмили закрылась.

— У нее все прекрасно, — уклончиво сказала Шарлотта.

— Несомненно, — согласился Томас. — Кошка в отличном здравии. Кто несчастная канарейка на этот раз?

— Это нечестно! — Шарлотта колебалась, стоит ли ему пересказывать разговор с сестрой. Муж уже знал, что она помогает генералу Балантайну, работая у него в качестве секретаря. К подобному делу Шарлотта имела давний интерес, но отец не разрешал ей этим заниматься. Питт даже не подозревал о ее планах относительно событий на Калландер-сквер. Также он был не в курсе, что Эмили забыла о своем обещании прекратить деятельность, связанную с расследованием. — Ей просто доставляет удовольствие сплетничать, — закончила Шарлотта. Возможно, супруг удовлетворится таким объяснением и не придется говорить неправду.

— О ком? — спросил Томас.

— Что ты имеешь в виду?

— Да ладно тебе, Шарлотта. — Он положил руку ей на плечо и развернул жену лицом к себе.

Его нежность и сила до сих пор приводили ее в трепет. Она прижалась к Томасу и подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. Шарлотта искренне любила мужа и хотела, чтобы он знал это. Но была в ее действиях и маленькая хитрость: она пыталась отвлечь его от вопросов.

Однако не тут-то было. Пару секунд спустя он отстранился от нее.

— Милая, что делает Эмили на Калландер-сквер? — повторил он. — И еще один вопрос, более важный: чем там занимаешься ты, кроме того, что сортируешь бумаги для генерала Балантайна?

Шарлотта собиралась соврать, но, как Эмили и говорила, она не умела этого делать. Поэтому пришлось сделать стратегическое отступление:

— Эмили давно уже не бывала на Калландер-сквер. Если бывать там часто, то станет очевидной цель ее прихода. Она попросила меня узнать что-нибудь о Кристине Балантайн. Разумеется, я ничего не узнала. Она лежит в постели с простудой, я даже ни разу ее не видела. Эмили убедила меня, что я должна приложить все усилия, чтобы хотя бы выяснить, кто ее любовник и почему она не выходит за него замуж, а просто спит с ним.

— Шарлотта? — Томас нахмурился, но в его глазах была смешинка.

— Да? — с невинным видом спросила она.

— Почему вы с сестрой думаете, что у Кристины есть любовник?

Она поняла, что уступила ему. Томас ждал ответа, и теперь не было никакой надежды увернуться от его вопросов. Оставалось лишь врать, но она этого не умела.

— Эмили узнала и сказала мне. Кристина думает, что она, возможно, в положении. Из этого, естественно, следует, что у нее есть любовник.

Питт пристально смотрел на нее, и она понятия не имела, о чем он думает. Его глаза расширились, брови поползли вверх. У него был самый ясный и проницательный взгляд из всех, что ей доводилось встречать. Шарлотта чувствовала, что он смотрит внутрь ее мозга, копается там. И вдруг его настроение резко изменилось.

— Не ожидал от Эмили такой предприимчивости! — В голосе Томаса прозвучало восхищение, и она подумала, что этот факт его позабавил. — Это объясняет, почему леди Огаста не позволила мне встретиться с Кристиной, — продолжил он. — Это и есть самый интересный вопрос: почему бы просто не выйти замуж, хоть и немного поспешно? — Выражение заинтересованности улетучилось с его лица. — Шарлотта, ты должна сказать генералу Балантайну, что больше не сможешь помогать ему.

Она пришла в ужас.

— О нет! Я не могу оставить работу! Я сделала только половину!

— Шарлотта, если они что-то скрывают…

— Это неопасно! — быстро проговорила она. — Я не задаю никаких вопросов. Я только слушаю, что говорят слуги во время обеда. Я не похожа на Эмили. Я буду держать себя очень скромно…

Томас расхохотался.

— Дорогая, ты совсем не похожа на Эмили. Она — образец скромности по сравнению с тобой. Итак, ты извинишься, скажешь, что нехорошо себя чувствуешь или твоя мама…

— Нет! Что они мне могут сделать? Я не из их общества, они даже не воспринимают меня как личность. Они не могут меня ни в чем подозревать. Я буду только слушать, обещаю. — Другая мысль мелькнула в ее голове, и она выложила на стол свой козырь: — Если я уйду сейчас, они могут удивиться и приложат все усилия, чтобы вычислить, кто я такая. — Шарлотта была достаточно тактичной, чтобы не напоминать ему о том, насколько это опасно для его карьеры. Ее слова все равно бы его не удержали. — Лучшее, что можно сделать, — продолжала она, — это продолжать работать как обычно, и тогда никто ничего не подумает. — Шарлотта сладко улыбнулась, уверенная в правильности сказанного.

Питт еще колебался, взвешивая все «за» и «против».

— Ты дашь мне обещание, что не будешь задавать никаких вопросов? — спросил он наконец.

Шарлотта была не уверена, что сможет выполнить это обещание, но все-таки сказала:

— Хорошо. Я буду только слушать. Обещаю тебе, даю слово. — Она встала и поцеловала Томаса.

Он отнесся к ее словам с сомнением, но попытался уверить себя, что жена намерена выполнить свое обещание.

Шарлотте было трудно сдержать слово. Уже следующий день предоставил ей множество возможностей задавать вопросы, ненавязчивые, не кажущиеся подозрительными, — всего лишь как проявление сочувствия. И тем не менее нужно выполнять обещание, данное Эмили. Шанс сделать что-то для сестры выпал во время ланча. Когда одна из служанок пожаловалась на усталость от множества поручений, которые навалились на нее все одновременно, Шарлотта, чтобы хоть немного помочь бедняжке, вызвалась отнести на верхний этаж Кристине поднос с едой.

— Вы не обязаны это делать, мисс, — возразила девушка, но в ее глазах промелькнула надежда.

— Ерунда! — Шарлотта подалась вперед и выхватила поднос из ее рук, — это не составит никакого труда, а мой ланч еще слишком горяч, чтобы есть его сейчас.

— Спасибо, мисс. Только следите за тем, чтобы хозяйка вас не заметила.

— Не бойся, — ободряюще сказал чистильщик сапог. — Она сама за ланчем. Не выйдет из-за стола, пока генерал не слопает свой пудинг горячим. Его зверски пучит от холодного, он тогда становится ужасно злым.

Шарлотта поблагодарила его и поспешила наверх, пока слуги не передумали. На лестничной площадке она остановила девочку, помощницу служанки, и спросила, где расположена комната Кристины. Затем постучала в дверь молодой леди и почти сразу вошла внутрь. Комната была похожа на ту, в которой Шарлотта когда-то жила на Кейтер-стрит в доме родителей. Немного больших размеров и, возможно, обставлена подороже. В какой-то момент Шарлотта вспомнила свое девичество. Это было приятное воспоминание, но она была рада, что это только воспоминание. Она вполне счастлива сейчас, и сегодняшнее счастье абсолютно отличалось от всего, о чем она когда-то мечтала; оно более глубокое и полноценное. Шарлотта посмотрела на сидящую в кровати Кристину, чьи темные волосы рассыпались по плечам. На маленьком милом личике появилось удивленное выражение. О каком счастье мечтала эта молодая леди и с кем? Девичьи мечты могут быть такими невинными и такими глупыми…

— Кто вы? — спросила Кристина раздраженно.

— Шарлотта Эллисон, — она вовремя вспомнила, что в этом доме ее знают под девичьей фамилией. — Я помогаю генералу Балантайну с секретарской работой. Поскольку ваша горничная вынуждена делать три дела одновременно, я принесла вам ланч, чтобы помочь ей. Надеюсь, вы чувствуете себя получше. — Говоря это, она рассматривала девушку, пытаясь вести себя так, чтобы ее внимание казалось простой вежливостью. Кристина выглядела отлично, по крайней мере внешне. Свежий цвет лица, ясный взгляд; к тому же она не страдала отечностью носа и щек, свойственных простуженным людям.

— Благодарю вас, — холодно ответила Кристина. Затем вспомнила о своем состоянии. — Сегодня я чувствую себя лучше, но, к сожалению, болезнь уходит, а затем снова возвращается.

— Сочувствую. — Шарлотта аккуратно поставила поднос. — Полагаю, это влияние погоды.

— Возможно. С вашей стороны было очень любезно принести ланч мне в комнату. Мне больше ничего не нужно. Благодарю вас, можете идти.

Шарлотта почувствовала, как внутри ее все закипает. Она терпеть не могла покровительственный тон, он всегда вызывал у нее сильное раздражение. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы взять себя в руки.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила она. — Я действительно надеюсь, что вы скоро выздоровеете. Понимаю, как это ужасно — находиться в кровати так долго, очень много событий проходит мимо. Особенно болезненно ощущается это в обществе. Ты вдруг осознаешь, как быстро оно тебя забывает. — И, довольная своим прощальным «выстрелом», Шарлотта выплыла из комнаты, закрыв за собой дверь с финальным щелчком замка.

Спустившись вниз, она немного остыла, расслабилась и подумала о том, что Эмили в подобной ситуации очаровывала бы, лицемерила, сдерживалась — и сохранила бы друга. Вместо этого Шарлотта, определенно, стала врагом Кристины. Но затем она поняла, что ей никогда не нравилась Кристина, так что в один момент она завершила то, что неизбежно случилось бы со временем.

После обеда все пошло не так, как обычно. Горничная плохо себя чувствовала, и Шарлотту попросили в качестве любезности зайти к Сотеронам, соседям Балантайнов. Она с готовностью согласилась. Еще одна отличная возможность что-то разузнать! Таким образом она оказалась на кухне у Сотеронов, где познакомилась с Джемаймой Вагонер, гувернанткой. Та сразу же ей понравилась. Молодая женщина почувствовала искренность этой девушки и еще нечто такое, что она не могла выразить открыто, поскольку находилась в зависимом положении, но что Шарлотта прочитала в ее больших серых глазах.

— Не хотите ли чаю, мисс Эллисон? — предложила Джемайма. — Сейчас как раз время чаепития, у нас все готово. Я вас приглашаю.

— Спасибо, мне не помешает отдохнуть, — сразу же согласилась Шарлотта.

Генерал может и подождать. Он наверняка тоже прервется на чай. Если Балантайн предложит ей еще чаю по возвращении, придется согласиться, даже если вода польется из ушей. Но это вряд ли — генерал редко помнит о таких вещах. Он думает лишь о своих бумагах и слишком вовлечен в пыл сражений. Где уж тут вспомнить о чае!

Через несколько минут они с Джемаймой сидели вдвоем в комнате гувернантки, пили чай и закусывали сэндвичами.

— Вы действительно помогаете генералу Балантайну с его военными историями? — спросила новая знакомая. — Никогда не знаешь, правдивы эти разговоры или нет.

— Это уж точно, — согласилась Шарлотта. — Я и сама не могу поверить даже после недели работы! Но тем не менее это правда.

— Вам это нравится? — Джемайма спросила таким тоном, словно не сомневалась в положительном ответе.

— О да, мне нравится. Это очень интересно. Особенно старые письма, письма солдат. Они настолько другие — мы с трудом можем вообразить! А вот письма от жен и возлюбленных в этом плане мало изменились. Все то же беспокойство, любовь, болезни, дети, ссоры, скандалы… — Шарлотта немного приукрашивала, но очень хотелось перевести разговор на Калландер-сквер, а она чувствовала, что Джемайма не тот человек, который легко повторяет чужие сплетни.

— Мне кажется, скандалы остаются теми же, — задумчиво проговорила Джемайма, глядя на круговорот чаинок в своей чашке и слегка их помешивая. — Обычно это спекуляции на чьих-то глупостях или проступках.

Шарлотта открыла было рот, чтобы акцентироваться на сказанном и заговорить о Калландер-сквер, но вдруг поняла, что не хочет этого делать. Джемайма высказала мысли Шарлотты. Это были грехи и проступки других людей, сохраненные в памяти. Их искажают, преувеличивают и постоянно смакуют.

Шарлотта сказала об этом вслух и, увидев в глазах Джемаймы проблеск симпатии, почувствовала ответную приязнь.

— Скольких детей вы обучаете? — спросила она.

— Большую часть времени у меня только три девочки, но трижды в неделю приходят Виктория и Мэри Кэмпбелл. Вы знаете Кэмпбеллов? Они живут на другой стороне площади. — Она изобразила на лице улыбку. — До мистера Кэмпбелла мне особо нет дела. Он иногда бывает очень остроумен, но в его шутках чувствуется какая-то безнадежность, словно он изо всех сил пытается быть смешным и знает, что в итоге это бесполезно. Я нахожу это скучным и немного пугающим. — Она посмотрела на Шарлотту, чтобы узнать, поняла ли та.

— Меня тоже пугает цинизм. Можно высмеивать что угодно, но нельзя отнимать у людей надежду. А как насчет миссис Кэмпбелл? Она такая же, как и ее супруг?

— О нет. Она абсолютно другая. Тихая и знающая. В действительности это лучшая мать из всех, на кого мне доводилось работать. Она не балует детей, не безразлична к ним и не строга сверх меры. Думаю, она очень сильная женщина. — Последнее было высказано после некоторых раздумий.

Несколько минут они разговаривали о других людях из этого района, немного о Балантайнах и о работе Шарлотты. Шарлотта узнала, что Джемайма видела молодого Брэндона Балантайна два или три раза, и по слегка изменившемуся цвету лица собеседницы сделала вывод, что та находит его довольно привлекательным, хотя, конечно, и не говорит об этом. Не гувернантке судить о сыновьях генерала и внуках герцога.

Они закончили пить чай, когда дверь распахнулась и в комнату вошла весьма симпатичная горничная. Ее лицо исказилось от гнева, униформа была в беспорядке.

— Однажды я залеплю ему хорошую пощечину, и будет за что! — яростно сказала она. — Я не удержусь, клянусь вам! — Затем она увидела постороннюю даму. — О, извините, мисс. Я вас не заметила. Прошу прощения.

— Все нормально, — с легкостью сказала Шарлотта, сразу забыв о данном мужу обещании. — Кто-то позволил себе вольности?

— Вольности! Я бы сказала…

— Мэри Энн, — Джемайма нарушила возникшую неловкость. — Это мисс Эллисон, которая помогает генералу Балантайну из соседнего дома сортировать его бумаги.

Мэри Энн вежливо наклонила голову. Как служащая, Шарлотта не была удостоена реверанса.

— Полагаю, вы уже выпили чай, — она бросила взгляд на чайник. — Наверное, на кухне еще осталось для меня. — Девушка вышла, одергивая юбку сзади, все еще недовольная тем, как та на ней сидит.

— Наверное, было бы здорово, если бы она влепила ему хорошую пощечину, со всей силы, — сказала Шарлотта, когда дверь закрылась. — Иногда трудно выразить свое мнение более доходчиво.

— Влепить пощечину? Ему? — Джемайма засмеялась, слегка опустив уголки губ. — Мистер Сотерон весьма недурно воспитан, но не сможет хорошо относиться к горничной, которая бьет его по лицу.

— Мистер Сотерон! — Шарлотта попыталась скрыть свое удивление и свой триумф. Теперь у нее есть хорошая новость для Эмили. При этом она совсем не задавала вопросов. Ну, может быть, один вопросик, и тот случайно.

Она поняла, что Джемайма пожалела о том, что распустила язык.

— Я не должна была говорить это, — смутилась та. — Я только сделала предположение, основанное на слухах. Не нужно преждевременных выводов. Может, Мэри Энн преувеличила?

— Но она действительно чем-то рассержена, — осторожно высказалась Шарлотта. — Хотя, вероятно, мы не должны заходить слишком далеко в наших предположениях. Полагаю, с вами никогда не происходило… — Она специально оставила свой вопрос незавершенным.

К ее удивлению, Джемайма перестала смеяться.

— Ну, один или два раза он намеревался… но я увильнула. Он выглядел расстроенным. Если позволить однажды какую-нибудь фамильярность, пути назад уже не будет. И тогда придется уходить с работы. — Она вопросительно подняла брови и поглядела на Шарлотту, поняла ли та, что она имела в виду.

— О да, — согласилась Шарлотта, хотя могла лишь предположить, что именно недоговаривает Джемайма. Она чувствовала большую симпатию к этой девушке, которой приходилось жить и работать в чужих домах, подвергая себя риску быть оскорбленной.

Шарлотта еще немного посидела с ней, затем извинилась и вернулась к генералу Балантайну. Тот, к ее изумлению, мерил шагами библиотеку в ожидании ее прихода. Сначала она решила, что он собирается ругать ее за отсутствие, но его гнев тут же испарился, он удовлетворился упреком и был готов продолжать работу.

Питт вернулся домой поздно в этот вечер, и у Шарлотты не было возможности рассказать ему то, что она узнала, а на следующее утро он рано ушел. Шарлотта прибыла на Калландер-сквер, готовая приступить к своим обязанностям. И снова ей представился случай посетить еще один дом в этом районе. Она с готовностью согласилась. Таким образом, девушка оказалась в особняке Доранов, в комнате для приемов, заставленной разными предметами, держа в руке букет сухих зимних цветов для Джорджианы.

Хозяйка дома была вся в дымчатом шифоне и в искусственных цветах. Она лежала на шезлонге, закинув руку за голову. Джорджиана была такая худая, костлявая и бледная, что, если бы не блестящие глаза, она напомнила бы Шарлотте художественно исполненный скелет, завернутый в саван и цветы, Волшебницу Шалот из стихотворения Альфреда Теннисона, через двадцать лет. Эта мысль ее развеселила, она даже хмыкнула. С большим трудом ей удалось справиться с собой и загнать смешок внутрь. Но Шарлотта все еще чувствовала, как смех кипит внутри ее. Она никогда не могла полностью подавить в себе веселость.

Джорджиана пристально посмотрела на посетительницу:

— Как вы сказали? Кто вы?

— Шарлотта Эллисон, миссис Дафф. Леди Огаста хотела, чтобы я принесла вам вот эти цветы. Они, как мне сказали, великолепно подходят для дома… Очень тонкий запах. — Она передала букет маленькой высохшей лапке, сверкающей множеством ювелирных украшений.

— Чепуха, — Джорджиана поднесла цветы к носу. — Они пахнут пылью. Тем не менее очень любезно со стороны Огасты прислать их. Не сомневаюсь, она думает, что они подойдут Летиции. И я скажу, что она права.

Шарлотта не могла удержаться от разглядывания вельветовых и плюшевых роз, которыми был украшен диван, подушечки и сама Джорджиана.

Маленькие, острые, светящиеся, как бриллианты, глазки хозяйки перехватили ее взгляд.

— В отличие от других людей, — сказала она просто, — я люблю красоту. Я очень чувствительна. Понимаете, я страдаю, и цветы мне очень помогают.

— Я уверена, они прекрасно помогают. — Шарлотта не могла придумать ничего более существенного, что можно было бы добавить к этому высказыванию. Она чувствовала себя неуютно, стоя в центре комнаты, и не знала, то ли остаться, то ли извиниться и откланяться.

Джорджиана посмотрела на нее с любопытством.

— Вы не похожи на служанку. Как вы представились, когда пришли?

— Я помогаю генералу Балантайну с его военными мемуарами.

— Отвратительно! Зачем молодой женщине вроде вас военные мемуары? Полагаю, дело в деньгах?

— Я нахожу это весьма интересным. — Шарлотта не считала нужным увиливать от ответа или скрывать свои чувства. — Я считаю, что мы все должны знать историю нашей страны и помнить о тех жертвах, что были принесены ради ее блага.

Глазки Джорджианы сузились.

— Вы довольно оригинальное создание. Пожалуйста, либо сядьте, либо уходите. Вы такая высокая — чтобы смотреть на вас, мне приходится задирать голову, и у меня болит шея. Я очень нежная.

Шарлотте хотелось остаться, но она знала, что генерал ее ждет, чтобы продолжить работу. Эта работа — большая честь для нее, но она может легко ее потерять, если будет злоупотреблять его терпением.

— Спасибо, миссис Дафф, — сдержанно поблагодарила она, — но мне пора возвращаться. Было очень приятно с вами пообщаться.

— Приходите снова. С вами очень интересно. — Джорджиана откинулась назад, чтобы получше ее разглядеть. — Не знаю, куда катится мир. Передайте Огасте мои благодарности. Не говорите, что цветы мне не понравились и что они пахнут, как нежилой дом.

— Конечно, не скажу. — С этими словами Шарлотта покинула комнату, а Джорджиана продолжала пристально смотреть на закрывшуюся дверь.

Балантайн ожидал ее в библиотеке.

— Джорджиана задержала вас своими разговорами? — улыбнулся он. Впервые она увидела улыбку на его лице. — Бедное старое создание. Жить с Летицией нелегко. Я иногда думаю, что ее рассудок слегка помутился, после того как ее покинула Елена.

— Елена? — Шарлотта не могла припомнить это имя, хотя ей казалось, что Эмили упоминала его.

— Дочка Летиции, — пояснил Балантайн. — Бедная девочка сбежала с кем-то пару лет назад. Так и не узнали с кем. Бедная Летиция после этого сошла с ума. С тех пор она никогда не упоминает имя Елены и делает вид, что у нее не было детей. Ее муж умер несколько лет назад, и у нее больше никого не осталось. Поэтому Джорджиана стала жить с ней.

— Как грустно. — Шарлотта подумала об утрате, и ее воображение моментально нарисовало одиночество, любовь Елены, вспыхнувшее влечение и неизбывное чувство утраты с той поры. — Она ни разу не писала матери?

— Нет, насколько я знаю. К тому же Летиция обожала Росса, и это только усугубило ситуацию.

— Кто такой Росс?

— Алан Росс. Он любил Елену. Мы все считали, что их женитьба — дело времени. Теперь-то ясно, о какой ерунде мы болтали! — Генерал снова сел за стол, и Шарлотта увидела в его глазах легкое беспокойство. — Он так и не смог оправиться, — добавил генерал.

Девушка хотела что-то сказать, но на ум приходили сплошные банальности.

— Мы так редко по-настоящему знаем, что чувствует другой человек, — сказала она, возвращаясь к бумагам. — Здесь есть дневники вашего дяди. Хотите, чтобы я подобрала страницы, которые относятся к военным событиям?

— Что?

Она повторила вопрос, подняв книги так, чтобы он их увидел.

— Да-да, будьте добры… Вы очень хороший помощник, мисс Эллисон… — Генерал смутился.

Шарлотта улыбнулась и быстро отвернулась.

— Я очень рада. И я уверяю вас, мне это очень интересно. — Она тут же открыла ближайшую книгу и, склонившись, углубилась в чтение.

Ровно в пять часов Шарлотта закрыла книгу и пожелала генералу доброй ночи. Затем попросила Макса вызвать для нее экипаж. Водителю она дала адрес Эмили. Шарлотта ехала через вечерний Лондон под цоканье лошадиных подков. Новости так и крутились у нее на кончике языка.