Реджи Сотерон вернулся из карточного клуба после обеда и обнаружил Аделину бледной и всю в слезах. Это его обеспокоило. Сам он был в отличном настроении. Реджи удалось выиграть приличную сумму денег, выпить с приятелями великолепного коньяка, покурить дорогие сигары и даже рассказать и послушать новейшие анекдоты. Он намеревался пробыть в этом радостном настроении весь вечер и был обескуражен, обнаружив Аделину в столь расстроенных чувствах. Реджи попытался вывести ее из этого состояния шуткой. В конце концов, женщины так легко бросаются в слезы. Вероятно, ничего существенного и не произошло.

— Ты нехорошо себя чувствуешь? — спросил он радостным тоном. — Не переживай, это пройдет. Выпей полстакана бренди, это тебя взбодрит. Я выпью с тобой.

К его удивлению, жена согласилась. Через несколько минут они сидели в гостиной, с задернутыми ночными шторами, греясь у каминного огня. Неожиданно Аделина снова начала рыдать, приложив к глазам носовой платок.

— Ради бога, дорогая, — сказал Реджи немного резко. — Возьми себя в руки! Слезами делу не поможешь.

Жена мрачно посмотрела на него и вытерла глаза.

— Я могу предположить, что ты ничего не знаешь, — возмущенно проговорила она.

— Нет, не знаю, — согласился он, — и если это «что-то» делает тебя такой несчастной, то и не желаю знать. Если с кем-то случилась беда, то прошу прощения, но так как помочь я ничем не могу, то буду доволен, если останусь в неведении, не узнав всех кровавых подробностей.

— Ты должен это знать, — сказала Аделина обвинительным тоном.

Супруг пытался протестовать, но она его не слушала.

— Нашлась Елена Доран!

— Ты из-за этого рыдаешь? Она убежала. Если ей теперь не нравится ее окружение, очень жаль, но мы за это не отвечаем.

— Она мертва! — Каждое слово Аделины звучало как осуждение. — Она мертва уже два года. Так и сидит там, на качелях, в саду пустого дома. Одна. Как если бы была жива. Ее, должно быть, убили. Ну конечно!

Сотерону не хотелось в это верить. Это было ужасное, грубое и грязное вторжение в его благополучие и спокойствие, которые он так любил.

— Почему «конечно»? — поморщился он. — Она могла умереть от сердечного приступа, или припадка, или еще от чего-нибудь.

— Она была беременна!

— Ты имеешь в виду, что уже сделали вскрытие? — сказал он с удивлением и некоторым отвращением. — Так скоро?

— От нее остался один скелет! — Женщина снова начала рыдать. — Нелли мне сказала.

— Кто такая Нелли? — нахмурился Реджи.

— Посудомойка. Ты можешь хотя бы запомнить имена своих слуг?

Сотерон был по-настоящему изумлен.

— Зачем мне это нужно? Думаю, я ни разу ее не видел. Очень сожалею насчет Елены. Но, моя дорогая, это ужасная тема для разговора. Давай поговорим о чем-нибудь еще. Уверен, ты почувствуешь себя гораздо лучше. — На него вдруг снизошло вдохновение: — К тому же не стоит расстраивать детей. Они увидят, что ты чувствуешь себя плохо, и огорчатся.

На самом деле это была напрасная надежда. По крайней мере, Частити разузнает об этом во всех подробностях. Она, вероятно, и так уже обо всем знает. Но эти слова звучали сочувственно и мудро.

Аделина подозрительно посмотрела на мужа, но спорить не стала.

Реджи устроился поудобнее возле камина в предвкушении приятного вечера, хорошего обеда, стаканчика портвейна и, может быть, даже маленькой порции бренди. Елене он ничем помочь не может, так что глупо сосредотачиваться на неприятных вещах вроде трупов в садах, убийствах и тому подобном.

Однако около девяти часов вечера его мир был нарушен. Дворецкий принес новую бутылку портвейна и объявил, что пришел доктор Больсовер и хочет его видеть.

Реджи сел поудобнее и открыл глаза.

— Хорошо, пригласи его сюда, — сказал он с некоторой нерешительностью. Сотерон был не расположен вести беседы, но Фредди человек легкий и хорошо воспитанный, а также любит легкий цивилизованный разговор под рюмашку хорошего портвейна. — Принеси еще стакан.

— Я уже принес, сэр. Я попрошу доктора Больсовера присоединиться к вам. Миссис Больсовер все еще наверху.

— Это хорошо. Да. Благодарю, можешь идти. — Реджи снова откинулся в кресле. К счастью, не было необходимости собираться с мыслями и что-то из себя изображать ради Фредди.

Почти сразу же вошел доктор, элегантный, в вельветовом костюме бордового цвета, который очень шел к его открытому лицу.

— Добрый вечер, Фредди, — лениво произнес Реджи. — Налей себе сам стакан портвейна. Отвратительный день, не так ли? Но огонь, слава богу, хорош. Присаживайся.

Фредди сделал все, что было предложено, и со стаканом в руке уселся в кресло напротив. Он потягивал вино маленькими глотками и долго смаковал его во рту.

— Печальные новости о бедняжке Елене Доран, — сказал доктор, глядя вдаль.

Реджи заволновался. Он не хотел это обсуждать.

— Печальные, — коротко согласился он. — Но все уже закончилось.

— Вряд ли, — возразил Фредди с улыбкой.

— Она мертва. — Реджи устроился поглубже в кресле. — Что может быть более завершенным?

— Это конец Елены. Бедная девочка. — Доктор поднял стакан, чтобы полюбоваться на свет богатой цветовой гаммой. — Но это лишь начало множества других дел.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну например, как она умерла? — Взгляд голубых глаз Фредди остановился на Реджи. — Кто ее убил? Полиция хочет найти ответы на эти вопросы, как ты догадываешься.

— Она могла умереть естественной смертью. — Сотерону очень не нравилась тема разговора. Ему хотелось, чтобы Фредди переключился. — И вообще это нас не касается.

— Полиция крутится поблизости. Это нас обязательно коснется. — Больсовер продолжал смотреть на соседа, едва заметно улыбаясь.

Очаровательный парень этот Фредди, но он совершенно не чувствует собеседника. Реджи не ожидал от него подобного. В доме приятеля поднять грязную тему за бутылкой хорошего портвейна!..

— Но только не меня. — Сотерон вытянул ноги. Огонь действительно был хорош, прогревал от кончиков пальцев до макушки.

— Они снова будут доставать нас своими вопросами. И придется отвечать.

— Ничего не знаю, ничем не могу помочь, понятия не имею, кто был ее любовник. Не интересуюсь такими вещами. Сплетни — дело женщин. Если этот инспектор что-то желает выяснить, пусть расспрашивает женщин.

— Питт?

— Если его так зовут.

— Не сомневайся, он спросит. Но нас он тоже будет спрашивать. — Фредди тоже устроился в кожаном кресле немного поуютнее.

— Мне нечего ему сказать. — Реджи допил портвейн и налил себе еще. В комнате становилось жарко, и красные отблески огня отражались на стенах. — Совсем нечего.

Повисло недолгое молчание.

— Полагаю, это был не ты? — неожиданно спросил Больсовер.

— Я? — Реджи уже совершенно перестал думать на эту тему и перенесся мыслями в другую область — к красивым женщинам, а точнее, к Джемайме. Очаровательное создание. Такая женственная… — О чем ты говоришь?

— О любовнике Елены, конечно. — Фредди продолжал едва заметно улыбаться. — Не ты ли это был, старина?

— Боже праведный! — Реджи от неожиданности даже подпрыгнул в кресле на целых шесть дюймов. — Конечно, не я.

— Просто подумал, что могло быть и так. В конце концов, у тебя есть вкус к вещам подобного рода.

— Вкус к таким вещам? На что ты, черт побери, намекаешь? — Реджи был возмущен. Сказать такое!.. Это по меньшей мере оскорбительно.

— Вкус к молодым женщинам. — Казалось, Фредди ничуть не смущен. — Мэри Энн, Долли, и кто знает, сколько еще?

— Мэри Энн — горничная, — возмутился Реджи. — Если честно, то интерес к горничным время от времени проявляет каждый. А Долли была давно. Я предпочел бы не обсуждать этот вопрос. Я и так сказал тебе слишком много.

— Да, уверен, ты сказал много, — кивнул Больсовер. — Особенно сейчас.

— Что ты имеешь в виду под «особенно сейчас»? — Сотерон уже не обращал внимания на то, какое направление принимает разговор. — Почему «сейчас»?

— Ну, очевидно, что Елена была беременна, — Фредди продолжал смотреть на него и улыбаться, — и, кроме того, в саду были найдены закопанные младенцы. Если в полиции узнают о Мэри Энн и о несчастной Долли, они могут прийти к отвратительному выводу, что все эти случаи связаны. Ты так не думаешь?

Вдруг Реджи почувствовал, что жар камина жжет ему ноги. Внутри же у него все заледенело. Эта мысль была ужасной, пугающей! Во рту все пересохло. Он уставился на соседа, пытаясь притвориться, будто он не понимает.

— Ты думаешь так. — Улыбка Больсовера словно прилипла к его лицу. Казалось, она висела в воздухе перед Реджи, и в комнате не было ничего, кроме нее. — Ты понял, что я имею в виду?

— Да… — Сотерон слышал свои слова как будто издалека. Он прочистил горло, и его голос теперь зазвучал громче, чем он хотел. — Но они не узнают. Я хочу сказать, что у них нет никакой возможности узнать обо всем этом. Ты единственный человек, который в курсе всего. Я имею в виду Долли.

— Точно. — Фредди потянулся за бутылкой и налил себе портвейна. Он продолжал непрерывно смотреть Реджи в глаза поверх стакана. — Все зависит от меня, не так ли?

— Но ты же ничего не расскажешь!

— Нет, конечно. — Фредди с наслаждением смаковал портвейн. — И я ничуть не сомневаюсь в этом. — Он сделал глоток. — До тех пор, пока я помню об этом и не противоречу сам себе.

— Ты не расскажешь!

— Надеюсь, что нет. Но ты знаешь, это очень важно. Могло бы помочь небольшое напоминание.

— Что… что ты имеешь в виду, Фредди?

— Напоминание, — пожал плечами Больсовер. — Что-то, что поможет моей памяти работать. Что-то, что всегда будет присутствовать. Что-то достаточно большое, чтобы быть важным и напоминать.

Сотерон пристально посмотрел на него в холодном изумлении. Проблеск понимания мелькнул в голове, и это было безобразно.

— Что ты подразумеваешь, Фредди? — медленно спросил Реджи. Ему хотелось ударить соседа, пнуть ногой, пока тот самодовольно сидит здесь перед огнем. Но он знал, что не может себе этого позволить. Полиция работает, наблюдает за всеми странностями, что сейчас творятся вокруг. Время наступит, конечно, когда все эти волнения закончатся и жизнь вернется в обычное русло. Тогда он сможет отомстить Фредди. Парень оказался мерзавцем.

Но в данный момент…

— Что ты хочешь, Фредди? — снова спросил он.

Доктор продолжал улыбаться. «Какой приятный парень», — думал Сотерон раньше. Эта улыбка была такой открытой! Так подходила к его грациозной фигуре.

— Этот дурацкий счет от портного, — Фредди не выглядел смущенным, — лежит в кармане уже бог весть сколько. Помоги мне с ним, старина. Сделай одолжение. Чувствую, что, если я получу новую одежду вместо этой заштопанной ерунды, я буду премного тебе благодарен.

— Неплохо бы, черт тебя побери!

— Буду… уверяю тебя. Каждый раз, одеваясь, я буду думать о тебе.

— Сколько?

— О, сто фунтов вполне достаточно.

— Сто фунтов! — Реджи был потрясен. Он не тратил столько на одежду за год, не позволял Аделине тратить и половину этой суммы. Черт побери, он слугам платил всего двадцать фунтов в год! — Боже милостивый, как ты можешь позволить себе…

— Знаешь, я люблю хорошо одеться. — Доктор встал — высокий, худой, элегантный. Конечно, он одевался хорошо. Намного лучше, чем Реджи. Но он имел и соответствующую фигуру для этого. Однако даже в подобном случае!.. — Спасибо, старина, — обрадовался он. — Я тебе этого не забуду.

— Будь добр, пожалуйста, не забывай. — Сотерон чувствовал, как в нем поднимаются гнев и паника. Если бы Фредди действительно все забыл или взял свои слова обратно!

— Не беспокойся, — лучезарно улыбнулся Больсовер. — У меня отличная память, когда я этого хочу. Врач все-таки. Врачи никогда не повторяют то, что им поверяют пациенты, даже полиция не может их заставить. Абсолютно безопасно. — Он грациозно двинулся к двери. — Ты знаешь, этот портной немножко нетерпелив. Не хочет принимать новые заказы, пока я полностью не расплачусь. Скупой негодяй.

— У меня сейчас нет, — натянуто сообщил Сотерон. — Пошлю слугу в банк завтра. И сразу же отдам тебе.

— Не забудь, Реджи. Хорошая память может оказаться жизненно важной. Уверен, ты меня понял.

Реджи все отлично понял. Завтра слуга появится у дверей банка к моменту его открытия. Чертов Фредди! Хуже всего, что он должен оставаться предельно вежливым по отношению к этому хаму. И не видно выхода из этого положения. Если он прекратит с ним общаться, люди это заметят. Он должен постоянно, чего бы ему это ни стоило, поддерживать хорошее настроение у Фредди по крайней мере до тех пор, пока полиция не сдастся и не покинет площадь.

После того как доктор ушел, Сотерон снова уселся поудобнее. Он был рад, что Аделина не вернулась в комнату. Он хотел побыть один. Встряска была очень болезненной, и чем больше Реджи думал об этом, тем омерзительнее он себя чувствовал. Где гарантия, что Фредди будет вести себя подобающим образом? Если человек ощущает недостаток денег, каждый его поймет и, возможно, постарается помочь. Но прибегать к… как это называется? Ясное дело — к шантажу.

Возможно, все это закончится, когда полиция выяснит, кто была эта бедняжка, похоронившая младенцев. Но это маловероятно. Или же полиция сдастся, что, вероятнее всего, и случится. Затем другая, очень неприятная мысль пришла Реджи в голову. Что происходит, если парни из полиции не раскрывают какой-то случай? Они сдаются? Или откладывают дело в сторону, но всегда помнят о нем, а кто-то, посвященный в детали, постоянно следит за событиями? Возможность такого исхода была пугающей. Что, если они никогда не сдадутся и оставят дело открытым? Будет ходить постоянный гадкий слушок, который, хоть ничем и не подтвержден, никогда не забудется.

Боже всемогущий! Что в этом случае он может поделать с Фредди? Этот человек, этот хам, может приходить снова и снова. Сто фунтов сейчас, затем покровительство в обществе, затем незаконный финансовый совет, подарок тому или этому… Это может никогда не прекратиться и достигнуть чудовищных размеров!

Будет лучше всего, если этот треклятый Питт узнает, кто совершил ужасное преступление, и объяснит всем, что же произошло. Это, конечно, подмочит репутацию Реджи на некоторое время, да и Аделина будет очень расстроена. Но в любом случае их отношения не особо близкие. Небольшая потеря по сравнению с постоянными вымогательствами Фредди… И сам тот факт, что как доктор и как друг он испортил свое реноме, нанесет ему чертовски сильный удар и обернется большими потерями. Кто будет доверять этому типу? Нет, одно дело — пойти в полицию и все рассказать, допустим, под давлением, что могло послужить хорошим оправданием, и совсем другое — распространять сплетни. Это непростительно. Можно быть уверенным, что Фредди знает это.

Нет, определенно, если Питт выяснит, кто это сделал, Реджи будет спасен. Сотерон разлегся в кресле и снова вытянул ноги. Огонь в камине полыхал вовсю. Реджи позвонил в колокольчик. Появился слуга. Хозяин дал ему указания относительно банка и приказал принести еще портвейна. Его удивило, что они вдвоем с Фредди уговорили целую бутылку; но тем не менее бутылка пуста… значит, они ее выпили. Так или иначе, после столь гнусного происшествия нужно подкрепиться. Довольно естественно.

Итак, Сотерон должен поразмыслить, что он может сделать, чтобы помочь полицейскому разрешить проблему так, чтобы каждый знал, кто виноват, а кто нет. Тогда полиция переключила бы внимание на обычные преступления, для чего она и создана.

Реджи заснул, по-прежнему раздумывая над тем, чем он может помочь Питту.

На следующее утро Сотерон проснулся привычно поздно, был одет камердинером, на завтрак съел овсяную кашу, яичницу с беконом, почки с пряностями, несколько ломтиков колбасы, грибы, затем несколько жареных хлебцев с маслом и вареньем. После чего, конечно, пил свежезаваренный чай. Обычно он чувствовал себя гораздо лучше после такого завтрака, но не сегодня. В это серое будничное утро чем больше он думал о шансах полиции найти виновную девушку, тем менее возможным ему виделся успех в расследовании этого дела. Этот парень, Питт, вероятно, достаточно умен и профессионален, но где он возьмет доказательства? В конце концов, это случилось несколько месяцев тому назад, а точнее, несколько лет! Ею может быть любая. Даже какие-нибудь бедолаги из соседних районов. Может быть, это даже не жительница Калландер-сквер. Эти полицейские дурни думали о такой вероятности?

Не будь ослом! Успокойся, Реджи. Конечно, они думали. Вернее всего, они как раз и занимались этим, пока их здесь не было. И провели здесь очень малую часть времени, учитывая тот факт, что, вероятно, работали с утра до обеда пять или шесть дней в неделю. Да, конечно, они опросят всех вокруг.

Сотерон снова почувствовал себя лучше и приятно провел день, съездив в город. Побродил вокруг банка, директором которого он был, перекусил в клубе и вернулся домой в половине пятого, когда уже темнело и начал моросить дождь. Свет газовых фонарей был приглушен медленно движущейся туманной дымкой. Деревья раскачивались на ветру. Неприятная ночь. Хорошо, когда дома тебя ждет горячий камин и вкусный обед.

Реджи вежливо поприветствовал детей и, конечно, Аделину и удобно расположился в кресле после обеда. В это время раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказал он с некоторым удивлением.

Вошла Частити, аккуратненькая и чистенькая.

— В чем дело, малышка? — Сотерон немного обеспокоился. Ему не хотелось ни с кем разговаривать.

— Дядя Реджи, мисс Вагонер говорит, что я должна спросить вашего разрешения, если я желаю учить математику. Пожалуйста, позвольте мне!

— Нет. Для чего тебе понадобилась математика?

— Мне хочется изучать что-то новое, — спокойно ответила племянница. — Вы сами сказали мне, что это хорошо.

— Математика тебе не понадобится, — решительно сказал Реджи.

— Так же как и рисование, но вы велели мне учиться ему.

— Рисование — это искусство. Женщины должны совершенствоваться в том или ином виде искусств. Это даст им что-то, чем они смогут заниматься, когда станут взрослыми. В противном случае как они займут свое свободное время? — Это была безошибочная логика. Девочке было нечего на это возразить. Он смотрел на нее довольный.

— Я выйду замуж за полицейского, — тут же сказала Частити. — Я буду бедной, и мне придется содержать свой дом. Тогда будет очень полезно знать математику. Я смогу вести хозяйство.

— Не говори глупостей! — отрезал Сотерон. Девчонка становится невыносимой! — Почему ты должна выйти замуж за полицейского?

— Потому что они мне нравятся. Мне нравится мистер Питт. Я хотела бы выйти замуж за него, только он уже женат. Он приходил сюда сегодня снова, разговаривал с Мэри Энн. Думаю, он никогда не узнает, кто убил этих малюток в саду на площади. Он сам так говорит. Это так и останется навсегда загадкой. Нам всем будет интересно, кто же это был, и мы станем подозревать каждого из нашего окружения. И никто никогда не узнает правду. Когда я стану старой, годам к пятидесяти, то буду рассказывать об этом моим внукам. Скажу им, что площадь населена плачущими младенцами, которые были убиты давным-давно. Это «сейчас», а тогда это будет «давным-давно», и никто не узнает, кто это сделал. И мы будем играть в игры, кто бы мог это быть, и…

— Хватит! — Реджи был в ярости. Он не мог припомнить, когда в последний раз терял терпение, но это было ужасно. Ребенок говорит ерунду, абсурд, чепуху… и при этом его устами глаголет путающая истина. Это предсказание бесконечного кошмара, постоянной зависимости Реджи от кровососа, пока он не будет опустошен, внушило страх, который будет преследовать всю его жизнь. — Остановись! — закричал он. — Это неправда! Они узнают, кто это был. Полицейские очень умные. Они близки к раскрытию личности преступника и, наверное, очень скоро объявят его имя! — Реджи еще чувствовал, как стучит его сердце, но постепенно оно билось ровнее.

Частити с удивлением посмотрела на дядю, не теряя присущего ей противного самообладания.

— Вы так думаете, дядя Реджи? Я так не думаю. Полагаю, это будет ужасная загадка на долгие годы, и каждый, кто окажется возле площади, станет с ужасом об этом вспоминать. Можно я буду изучать математику? Ну, пожалуйста!

— Нет!

— Но я хочу.

— Нет, нельзя!

— Почему нет? — решительно спросила девочка.

— Потому что я так сказал. Теперь иди наверх, в кровать. Сейчас для тебя время спать.

— Еще нет. Еще целый час.

— Делай как тебе сказано, малышка. Иди в постель. — Реджи знал, что поступает как деспот, но никто не обязан объяснять ситуацию детям или кому бы то ни было. Каждый волен поступать так, как ему хочется. А детям полезно учиться подчинению.

Частити покинула комнату, как ей было велено, но в ее глазах было разочарование, которое легко было принять за неуважение. Дерзость племянницы очень уязвила Сотерона.

Он сидел, уставившись на кресло напротив, его мысли крутились вокруг этого разговора. Он пытался сосредоточиться, но неприятные ощущения только усиливались. Что, если Частити права и они никогда не узнают, кто это был? Они будут продолжать говорить об этом… почему они должны когда-то остановиться? Сплетня — это источник жизненной силы для женского общества. То, что нереально или неизвестно, должно быть изобретено. Конечно, появятся другие темы, другие скандальные истории, но при малейшем возрождении любого подозрения эта тема со всеми грязными спекуляциями сразу же всплывет.

А Фредди… Фредди будет делать на этом деньги. Боже праведный, Реджи станет платить ему до конца жизни, его высосет эта пиявка, кровопийца, вампир! Это ужасно, невыносимо.

Сотерон вдруг обнаружил, что он стоит, хотя совершенно не помнил, когда он поднялся. Без сомнения, что-то нужно сделать. Но что? Его мозг был подобен куску сыра — полное отсутствие здравого смысла. Он ничего не способен сделать один, в этом он уверен. У него нет никаких идей. Кто бы мог помочь? Нельзя позволить Аделине узнать об этом… Она разболтает всем вокруг. Именно жена — одна из тех, кого надо держать от себя подальше, кому нельзя довериться. Она не поймет насчет Мэри Энн и тем более насчет Долли. Она сделает его жизнь невыносимой. А Реджи ценит комфорт превыше всего… Он любит простоту и удобство родного дома. Никакие мерзости из внешнего мира сюда не должны проникать. И Сотерон намерен сохранить любыми средствами такое положение вещей. И, конечно, чисто из практических соображений, он должен сохранить свое положение в банке. Это прибыльное и приятное дело. Он был влиятельной персоной.

Но ничего из этого в данный момент не могло пригодиться. Реджи чувствовал, как все ускользает из его рук. Судьба бросает его голым в пучину жизненных невзгод и грубой реальности… Больше не будет сочной, вкусной пищи, теплого камина, глубоких удобных кресел, летних вечеров с клубникой, послушных слуг на все случаи жизни, званых вечеров, когда бы он ни пожелал. Голый, как крупное животное без меха или панциря, всегда готовое сжаться при первом порыве зимнего ветра.

Ему нужна помощь. Кто самый практичный человек из всех, кого он знает? Кто самый умный? Ответ сразу же пришел на ум. Без сомнения, это Гарсон Кэмпбелл.

Нельзя терять ни минуты. Все равно он не сможет отдыхать, пока хоть что-то не предпримет. В голове был полный сумбур. Сотерон позвонил в колокольчик, чтобы слуга принес ему пальто.

Был ужасный вечер. Реджи чувствовал отвращение к сырости, пронизывающей до костей. Но внутреннее беспокойство было во много раз хуже, и оно все усиливалось с каждой новой мыслью, которая приходила к нему в голову.

Кэмпбелл был дома и согласился повидаться, хотя и был несколько обеспокоен той настойчивостью, с которой Сотерон требовал встречи.

— Ну, Реджи, с чего вдруг паника? — спросил он, язвительно улыбаясь. — Вильям подумал, что ты чем-то встревожен.

— Бог мой, Гарсон, я обнаружил нечто отвратительное. — Реджи повалился в одно из кресел и посмотрел на Кэмпбелла. Сердце глухо билось. — Просто ужасное!

На Кэмпбелла это не произвело никакого впечатления.

— Думаю, тебе нужен стакан портвейна, чтобы прийти в себя. — Это было простое наблюдение, а не вопрос.

Реджи расположился в кресле поудобнее.

— Я не шучу, Кэмпбелл. Это, черт побери, серьезно.

Гарсон, по-видимому встревоженный тембром его голоса, обернулся, чтобы наконец взглянуть на него.

Сотерон чувствовал, как панический страх пульсирует внутри его. Что будет, если Кэмпбелл не сможет помочь ему?

— Меня шантажируют! — пробормотал он. — Требуют деньги! Во всяком случае, в данный момент — только деньги. Бог знает, во что это может перерасти! Кэмпбелл, вся моя жизнь может быть разрушена! Он может забрать все и высосать из меня жизнь, как вампир! Это грязно! Это противно!

Наконец-то до Гарсона дошло. Он изменился в лице. В его глазах появилась жесткость, и он стал внимательно слушать.

— Шантаж? — уточнил он, все еще держа графин с портвейном в руке, но по рассеянности совершенно забыв, что это такое.

— Да! — Голос Реджи с каждым словом брал все более высокие ноты. — Сто фунтов!

Кэмпбелл сохранял контроль над своими эмоциями. Уголки его губ опустились.

— Это порядочная сумма.

— Ты прав, черт побери! Это немалая сумма. Кэмпбелл, что я должен делать? Мы должны остановить его до того, как все снова повторится.

Гарсон слегка приподнял брови:

— Почему «мы», Реджи? Я согласен, шантаж — это грязное дело, но почему я должен быть в него вовлечен?

— Потому что это Фредди, глупец! — Сотерон снова утратил самообладание. Он был ужасно напуган. Весь его образ жизни под угрозой, а Кэмпбелл стоит рядом со стаканом в руке и насмехается, словно это лишь небольшое неудобство.

— Фредди? — В голосе Кэмпбелла послышались стальные нотки, его тон изменился. Выражение лица стало жестче, он весь напрягся. — Фредди Больсовер?

— Да! Отвратительный Фредди Больсовер. Пришел ко мне домой, такой весь холодный, сел в мое кресло, что стоит в библиотеке, выпил мой портвейн и потребовал сто фунтов за то, что он не скажет полиции о моем пристрастии к горничным.

— И ты ему заплатил? — В глазах Гарсона промелькнуло циничное выражение. Но вместе с тем казалось, что ситуация его слегка развеселила. Хотя совершенно непонятно, что здесь веселого!

— Конечно, я заплатил ему! — выкрикнул разъяренный Реджи. — Что, по-твоему, сделают парни из полиции, если узнают, что мне нравятся горничные, когда у них на руках дело об этих убитых младенцах? Они могут даже решить, что я имею какое-то отношение к Елене Доран, хотя, видит бог, я никогда даже не притронулся к этой девушке! Немного безобидных развлечений со служанками, но ничего противозаконного… Не могу же я допустить, чтобы эти мерзавцы обо всем узнали. Они же все из низшего класса!

Сосед разглядывал его, потирая свой длинный нос.

— Да. Похоже, ты влип, не так ли? — Он наконец-то налил портвейн и передал стакан Реджи. — Хотя я не думаю, что кто-то может связать тебя с Еленой… — Он колебался. — Или может?

— Нет.

— Тогда я не знаю, почему ты так волнуешься. Что может сказать Фредди? Что он полагает, будто ты заигрываешь со своей горничной? Это вряд ли противозаконно. И откуда, черт побери, он может знать об этом? Он подслушивал кухонные сплетни? Ты оказался дураком, заплатив ему.

Реджи вжался в кресло. Долли и ее смерть после неудачного аборта — вот какой огласки он боялся… Мэри Энн, как правильно сказал Кэмпбелл, — это мелочи. Сотерон взглянул на соседа, стоящего посреди комнаты. Широкоплечий, солидный, с язвительной насмешкой на лице. Он умен, и Реджи знал это. Он всегда знал это. Это было одним из его качеств, очевидных и неизбежных. Но мог ли Сотерон ему доверять? Кэмпбелл должен ему помочь. Фредди надо остановить, иначе он ограбит его полностью. Он лишит его всего, что делает жизнь ценной. Обглодает его до костей, заберет все блага, и он закончит свои дни, опустошенный, на воде и хлебе. Нет, лучше умереть!

Сотерон не знал, как продолжить разговор. Кэмпбелл ждал, уставившись на него, в его глазах еще светилась усмешка.

— Есть кое-что помимо этого, — начал Реджи. — Они могут подумать…

Сосед скорчил гримасу.

— Я имею в виду, — попытался продолжить Реджи, — других служанок… Они могут… — Чертов идиот! Ну почему он не понимает?!

— Они могут решить, что ты имеешь какое-то отношение к смерти Долли? — закончил за него Кэмпбелл.

Реджи почувствовал, как мороз пробежал по телу, словно камердинер случайно сделал ему холодную ванну.

Гарсон смотрел на него, цинично усмехаясь.

— Да, это может сильно ухудшить твое положение, — задумчиво сказал он. — Фредди вызывали в качестве доктора, ведь так? Да, он, вероятно, мог бы в красках рассказать полиции, что произошло. И я полагаю, в данных обстоятельствах он имел бы некоторое оправдание тому, что не соблюл главного правила врача о неразглашении врачебной тайны. Возможно, ты был прав, что заплатил ему, в конце концов.

— Черт тебя побери! — Реджи поднялся из кресла и встал напротив Гарсона. — Это не помощь! Что я должен делать?

Тот выпятил нижнюю губу:

— Для начала возьми себя в руки. Я полностью согласен, старина. Плохи дела, очень плохи. Никогда бы не подумал, что Фредди способен на такое.

— Он не наш человек, — с горечью сказал Реджи. — Мерзавец.

— Безусловно. Но это означает лишь одно: он обладает крепкими нервами и хитростью, чтобы сделать то, что сделали бы другие, если бы додумались и посмели. Не будь ханжой, Реджи. Сейчас не время становиться праведником, так же как нельзя быть легкомысленным. Это не принесет пользы.

— Пользы? — Реджи был изумлен. Фредди — окончательный хам, а Кэмпбелл говорит об этом так, словно подобное случается регулярно, словно это логическая задачка, а не нарушение закона!

— Да, конечно «пользы», — немного резко ответил Кэмпбелл. — Ты действительно хочешь предотвратить дальнейшее вымогательство, чтобы оно не продолжалось бесконечно? Я правильно тебя понял? Я думал, именно за этим ты сюда пришел.

— Да, конечно! Но разве ты не шокирован? Я имею в виду Фредди…

— Прошли годы с тех пор, как я в последний раз был шокирован. — Гарсон поднял стакан с портвейном к свету, любуясь глубоким цветом напитка. — Иногда я бываю удивлен, обычно приятно — когда я ожидаю худшего, а оно не случилось, или когда удача навещает меня позже, чем я ожидал. Большинство людей честны, потому что у них нет смелости или воображения. Человек в основе своей эгоистичное животное. Понаблюдай за детьми некоторое время, и ты очень быстро это поймешь. Мы все — такие же. Одной рукой стараемся ухватить все, что можно, и в то же время одним глазом смотрим, чтобы никто нас не увидел, и нам не пришлось бы за это платить. Фредди преуспел в этом больше, чем я от него ожидал.

— Кончай разводить философию. Что, черт побери, будем делать? — настойчиво спросил Реджи. — Надо остановить его, он не должен продолжать!

— У него не будет возможности продолжать, — спокойно ответил Кэмпбелл. — Когда полиция выяснит, кто ответственен за это, что маловероятно, или откажется от поисков, что, я полагаю, произойдет в течение ближайших недель, тогда и закончится вымогательство. В конце концов, они не могут бесконечно тратить время на грешки какой-то служанки. Это же не то дело, за которым наблюдает кто-то важный, и не то, которое может повлиять на будущее, помочь уменьшить количество таких преступлений. Не вешай нос. Я поговорю с Фредди и предупрежу его, что его практика пойдет прахом, если он возьмет в привычку снова и снова прибегать к вымогательству.

В первый раз в голове Реджи мелькнула искра надежды. Если Кэмпбелл поговорит с Фредди, тот поймет, что не должен требовать деньги, иначе его собственное положение станет небезопасным. Доктор не боится Сотерона, но к Кэмпбеллу он может отнестись более серьезно.

— Спасибо, старина, — искренне поблагодарил Реджи. — Это поможет, определенно поможет. Он поймет, что это может сработать только один раз. Да, великолепно. Спасибо еще раз.

На лице Кэмпбелла было скептическое выражение. Вместе с тем казалось, что ситуация его забавляет. Он ничего не сказал.

Реджи покидал этот дом твердой походкой. Он предвидел просвет впереди. Комфорт и удобства возвращались.

Разумеется, генерал Балантайн тоже слышал об ужасном открытии в заброшенном саду, и это глубоко поразило его. Он не знал Елену близко, но она была милым созданием, очень живой, мягкой девушкой, которую ожидало прекрасное будущее. Обнаружить ее в таком положении… Сама мысль об этом была ужасной. Кто-то обесчестил, изнасиловал ее и даже, возможно, убил. Никто ничего не знает, полиция ведет расследование. Возможно, сегодня они придут сюда.

Тем временем генерал продолжал работать над своими бумагами. Мисс Эллисон — теперь он называл ее Шарлоттой — сделала все от нее зависящее за время пребывания здесь. По правде говоря, Брэндон скучал без нее. И библиотека казалась пустой. Он заметил, что ему стало трудно сконцентрироваться на чем-то, словно он все время чего-то ждал.

Генерал еще не настроил голову на рабочий лад, когда пришла полиция. Это был тот же парень, Питт. Балантайн принял его в библиотеке.

— Доброе утро, инспектор. — Не было необходимости спрашивать, зачем он пришел сюда.

— Доброе утро, сэр. — Питт вошел в мрачном настроении.

— Боюсь, я не смогу сообщить вам ничего ценного, — сразу же сказал Балантайн. — Я не знал мисс Доран и не общался с ней, за исключением тех редких случаев, когда она навещала мою жену и дочь. Думаю, вы захотите увидеть их. Я был бы признателен, если бы вы держали наиболее горестные факты при себе. Моя дочь послезавтра выходит замуж. Мне бы не хотелось испортить… — Он замолчал. Это звучало бессердечно, оскорбительно. Так рассуждать, когда другая девушка лежит в каком-то полицейском морге, объеденная мелкими животными и насекомыми! От нее осталась лишь кучка костей, покрытых дерюгой… При мысли об этой картине накатывала боль.

Питт словно читал бессвязные мысли и чувства по лицу Балантайна.

— Конечно, — сказал он.

В его голосе не было сочувствия. Или так показалось Балантайну. А почему он должен сочувствовать? Кристина жива и здорова, ее ждет замужество, безопасная жизнь и удобства, социальные привилегии. Должно быть, она возмущена подобной смертью Елены и чувствует отвращение. Но генерал не думал, что она станет долго размышлять над этим и прольет хотя бы одну слезинку сочувствия.

— Меня интересует жизнь Елены, — продолжил инспектор. — Причина ее смерти кроется в этом, а не в том, что случилось с ее телом впоследствии. Она была беременна, вы знаете об этом?

Балантайн почувствовал новый виток боли и ужаса.

— Да, я слышал. К сожалению, мало что остается непересказанным от двери к двери на площади, подобной нашей.

— Вы знаете, кто был ее любовником? — спросил Питт напрямик.

У генерала эти слова вызвали неприятие, он поморщился от вульгарности вопроса. Елена была женщиной высоких качеств… Он поймал взгляд инспектора и понял, что пытается цепляться за красивую мечту, которая на самом деле была ложной. Но думать так о женщине! Будь проклят Питт с его жалкой правдой.

— Вы знаете? — повторил тот, хотя вопрос был уже не нужен. Явное отвращение Балантайна уже ответило за него.

— Нет, конечно, я не знаю. — Генерал отвернулся.

— Естественно, вы сильно огорчены. — Инспектор попытался сказать это мягко. — Вы были о ней высокого мнения?

Балантайн не был уверен в ответе, он заметно колебался. Он всегда считал Елену красивой, чистой и трогательной. Возможно, он ее немного идеализировал.

Питт заговорил снова, стоя у его плеча:

— Я знаю, что она тоже была о вас высокого мнения.

Генерал вздрогнул от удивления. Его собеседник слегка улыбнулся:

— Женщины доверяют друг другу свои тайны. А я опрашивал женщин в этом районе довольно долгое время.

— Хм… — Балантайн снова отвернулся.

— Насколько хорошо вы знали ее, генерал Балантайн?

Инспектор говорил тихо, но он вкладывал новые — и ужасные — мысли в голову Брэндона. Генерал чувствовал, как горит его лицо, и уставился на Питта, пытаясь увидеть подозрение в его взгляде. Но обнаружил только пытливый интерес и нетерпеливое ожидание ответа.

— Не очень, — неловко заговорил он. — Я говорил вам… я… знал ее как приятную соседку. Не более того.

Питт ничего не сказал.

— Не более того, — повторил генерал. Он начал говорить что-то еще, чтобы разъяснить инспектору сказанное, затем запнулся и замолчал.

— Я понял. — Питт имел в виду, что услышал собеседника. Он задал еще несколько вопросов, а потом попросил разрешения поговорить с женщинами.

Инспектор ушел, а Балантайн стоял в комнате, чувствуя огромное потрясение. Три… даже два месяца тому назад он был уверен во многих незыблемых вещах — а теперь они разбились на мелкие кусочки. Большинство из них касалось женщин. Всю надежность его жизни — не материальную, а эмоциональную — обеспечивали, как он считал, женщины. Но Кристина, как выяснилось, связалась с этим ужасным слугой и теперь собирается замуж за Алана Росса. Слава богу, хоть это дело благополучно разрешилось. Хотя роль Огасты тут была довольно сомнительной, он еще не определил ее. Ефимия Карлтон носит под сердцем ребенка от другого мужчины, что и вовсе необъяснимо. Она предала хорошего человека, который ее любил. Бедная Елена Доран была обманута, использована и убита. Или она сама пошла на это? Они никогда не узнают правды. Эта мысль, больше чем любые другие, причиняла боль.

Но почему-то самой волнующей из всех была мысль, которую генерал меньше всего желал держать в голове. Это мысль о той теплоте, с которой он относился к Шарлотте Эллисон, о том удовольствии, которое доставляло ее присутствие, о той остроте, с которой он мог вызвать в своем воображении изгиб ее шеи, богатство красок волос… Он помнил, как она смотрела на него, как относилась ко всему, что делает и говорит — неважно, правильно или нет.

Это нелепо! Она не волнует его, он не питает никаких надежд, она его не смущает. Не было и чувства одиночества, когда она отсутствовала. Эта молодая женщина воспринимала его только как работодателя.

Или, может быть, он был немного ближе? Ему казалось, она уважала его. Разве смел он вообразить, что она любила его? Нет, конечно, нет. Нужно отогнать даже мысль об этом. Он делает из себя идиота.

Балантайн взял бумаги и стал яростно их читать, хотя прошло целых пять минут, прежде чем слова стали складываться в отдельные образы, которые, в свою очередь, зажили полнокровной жизнью отдельно от разброда в его голове.

Даже за обедом разговор протекал мимо его сознания. Естественно, генерал оплатит свадебные расходы, но все приготовления он полностью переложил на Огасту. Он сделает все, как ему скажут, и будет настолько приятен, насколько от него потребуется. Но он отстранился от всех хлопот.

Генерал почти не слышал обмена язвительными репликами между Кристиной и Брэнди о гувернантке из соседнего дома. Их разговор, насколько он смог просочиться в его голову, состоял из пренебрежительных замечаний Кристины и яростных защитных речей Брэнди, настолько яростных, что в другое время отец семейства потребовал бы объяснений. Подсознательно его тревожил тот факт, что Брэнди, возможно, имеет пристрастие — это становится семейной традицией — к любовным утехам со служанками. Конечно, согласно общественному мнению, у мужчин здесь иные права, нежели у женщин, но это имело бы гораздо больше смысла, если бы сын развлекался подальше от дома.

После обеда Балантайн послал слугу за Брэнди, чтобы поговорить с ним в библиотеке. Дворецкий принес портвейн и удалился, закрыв за собой дверь.

— Портвейн? — предложил Балантайн.

— Нет, спасибо… немного тяжеловато, — покачал головой Брэнди.

— Я понимаю твои склонности, — начал генерал. — Довольно естественно…

— Просто не люблю портвейн.

— Я не говорю о портвейне! — Парень специально притворяется дураком? — Я говорю о мисс… как ее зовут… о гувернантке из соседнего дома. Очаровательное созданьице…

— Она не созданьице! — сказал Брэнди. В его голосе прозвучала вспышка гнева. — Она женщина, такая же, как Кристина, или ваша мисс Эллисон, или кто-нибудь еще.

— Едва ли как Кристина, — холодно заметил Балантайн.

— Да, вы правы, — отрезал Брэнди. — Она не спит со слугами!

Генерал занес руку для удара. Оскорбление его покоробило. Затем он увидел спокойный взгляд Брэнди и опустил руку. Насмешка отражала правду, и он не желал ссориться с сыном. Они совершенно разные, и тем не менее он сильно любит Брэнди.

— Не нужно быть таким злым, — он понизил голос. — Я хотел сказать, что ты иногда влюбляешься там, где не следовало бы этого делать.

К его удивлению, Брэнди залился румянцем от смущения.

— Я прошу меня извинить, сэр, — тихо сказал он. — То, что я сказал, непристойно. Это потому, что я очень уважаю Джемайму. Совсем не так, как вы предположили. Подозреваю, точно также, как вы уважаете мисс Эллисон. И я бы не посмел оскорбить ни одну из них, делая предположения подобного сорта. — Он мрачно улыбнулся. — И каждый, кто попытается это сделать, получит здоровую оплеуху. Я определенно чувствую, что мисс Эллисон вполне способна влепить ее.

Балантайн помрачнел, сильно смущенный тем, как Брэнди воспринял его слова. Внутри у него был полный кавардак, но он сумел выдавить из себя улыбку.

— Думаю, это так, — согласился он. — Может быть, нам лучше обсудить что-нибудь еще.

Они переключились на разговор, который был не столь взрывоопасен. Вскоре появился слуга и объявил, что пришел сэр Роберт Карлтон. Брэнди, с необычным для него тактом, тут же встал, извинился и ушел.

Карлтон тоже отказался от портвейна. Он неловко топтался посреди комнаты. Его напрягшееся лицо выдавало человека в состоянии эмоционального стресса.

— Ужасные новости о бедняжке Доран, — сказал он, тяжело дыша. — Бедное создание, бедная женщина! Как подумаю, что она была там все это время, а мы не знали, ходили мимо по своим делам…

Балантайну эта мысль не приходила в голову, и теперь он был испуган. Такая близость жизни и смерти! Они проходили мимо с полнейшим безразличием, не замечая смерти другого человека. Неужели они так же постоянно проходят мимо друг друга? Инстинктивно он встретился с взглядом Карлтона. Что-то новое было в его взгляде, и он не мог определить, что именно.

— О Ефимии… — робко начал Карлтон.

Генерал попытался придать своему лицу выражение мягкости, которую он и в самом деле чувствовал. Он ничего не сказал, подумав, что лучше подождать.

— Я… — Роберт с трудом говорил, все время запинаясь. — Я не понимал. Я, должно быть, казался ей… очень холодным… Она хотела ребенка. Я… я не знал этого. Я хочу… я хочу, чтобы она чувствовала, что может сказать мне об этом. Это, должно быть, моя вина, что она не могла. Я был слишком… Я возвел ее на пьедестал… Я не понимал, какая… как неуютна жизнь без уважения. Она хотела ребенка… Это все.

— Я понимаю. — Балантайн совсем ничего не понимал, но чувствовал страстное желание Карлтона найти людей, которые поверят вместе с ним в то, что это может быть понято. И он хотел думать, что генерал уже понял это. — Да, я понял, — повторил он.

— Я нахожу… — Роберт вздохнул. — Я нахожу, что трудно ужиться с этим, но со временем я уживусь. Я буду считать ребенка своим. Брэндон… Ты понимаешь? — Его лицо покрылось красными пятнами. Он не мог справиться с волнением.

— Конечно, — тут же откликнулся Балантайн. — Поступить как-то иначе было бы жестоко и очень неправильно!

— Спасибо. — Рука Роберта сжалась, на виске было заметно нервное подрагивание. — Я… я люблю ее очень сильно, ты знаешь.

— Ефимия прекрасная женщина, — великодушно сказал генерал, и он действительно так думал. — И она полюбит тебя еще больше за твое понимание.

Карлтон быстро взглянул на него.

— Ты так думаешь? — В его голосе звучала робкая надежда. Было больно слышать это.

— Я уверен, — твердо заверил его Балантайн. — Ты все еще уверен, что не хочешь немного портвейна? Очень хороший портвейн. Мне его рекомендовал Реджи Сотерон. Он знает и множество других вещей, но в собственных вкусах он разбирается лучше всего.

Карлтон глубоко вдохнул и медленно выдохнул:

— Спасибо. Пожалуй, не откажусь.