В течение нескольких дней Питт продолжал искать доказательства любовной связи между Джунипер Стаффорд и Адольфусом Прайсом, сообщая Шарлотте только краткие и немногочисленные подробности.

Она тоже думала о деле Стаффорда, но гораздо чаще ее мысли обращались к более давнему убийству, на Фэрриерс-лейн, как источнику последующих событий, к проблеме возможной невиновности Аарона Годмена. Но если это так, то кто же тогда убийца? Джошуа Филдинг? Каковы были его отношения с Тамар Маколи? Не он ли отец ее ребенка? Или все же это Кингсли Блейн? Если Джошуа влюблен в Тамар, то у него был повод убить его. Возможно, он заметил ее чувство к Блейну и, понимая, что теряет ее, в порыве яростной ревности убил?

И что на самом деле произошло в театральной костюмерной в тот поздний вечер? Кингсли Блейн подарил Тамар дорогое ожерелье, фамильную драгоценность, наверное принадлежавшую его жене. С тех пор ожерелье никто не видел. Может быть, она опять отдала его Блейну? А если не отдала, то кто его взял потом, после убийства? Может быть, судья Стаффорд тоже расследовал его исчезновение и именно поэтому его убили?.. Но все это одни лишь предположения. Томас все еще вникает в отношения Джунипер и Адольфуса Прайса – а на сердце Шарлотты давил ледяной тяжестью страх, потому что она боялась за Кэролайн, опасаясь ее грядущего горького разочарования, если убийцей окажется Филдинг.

Однако если Джошуа совсем невиновен, это все равно не решает проблемы. Кэролайн, всегда такая чувствительная, такая покорная диктату условностей, так умеющая соблюдать декорум, вела себя сейчас как взбалмошная девчонка! Шарлотте очень не нравились обвинения в адрес матери, которыми сыпала бабушка, но они глубоко беспокоили ее и вызывали настоящий страх за мать. Насколько далеко зашла Кэролайн? Что это – маленький роман, неравнодушие к делам человека, который ей нравится? Или мама настолько легкомысленна, что может чувствовать нечто гораздо большее?

А если так, то как она со всем этим справится? Поймет ли неуместность подобного чувства, осознает ли тот факт, что это чувство губительно для нее? Если только она не ограничится кратким и совершенно незаметным постороннему взгляду романом – и, конечно, платоническим… Нет, Кэролайн не должна ронять свое достоинство! Ей пятьдесят три года, и у нее уже внуки! Она мать Шарлотты! И сама мысль о возможности бурной любовной связи расстраивала ее дочь и заставляла ее чувствовать себя странно одинокой.

А если мать утрачивает контроль над собой и своими чувствами, не следует ли послать за Эмили? Та-то всегда знает, что и как сказать, каким образом заставить Кэролайн вспомнить о ее порядочности и о том, что легкомыслие грозит гибелью репутации и доброго имени.

Однако прежде чем решиться на такой радикальный шаг, Шарлотта хотела знать наверняка о положении дел. Может быть, ей совсем незачем впадать в панику – или, по крайней мере, рано это делать. Она опять поедет к матери и честно, откровенно потребует ответа. Кэролайн, конечно, поймет ее волнение.

Обо всем этом она и думала, лежа ночью в темноте, а утром, проводив мужа, даже не спросила, куда он направляется и когда его ждать вечером. Это не значит, что Томас всегда мог ответить на подобные вопросы, но у Шарлотты вошло в привычку спрашивать, просто чтобы показать свою заинтересованность в его делах, дать понять, что ей не все равно.

Затем она сообщила Грейси, что должна уйти по делам, связанным с убийством на Фэрриерс-лейн. Само собой подразумевалось, что, вернувшись, она обо всем расскажет горничной.

Грейси весело улыбнулась и стала скрести пол в кухне с усердием, совершенно не соответствовавшим увлекательности подобного занятия.

Шарлотта села в омнибус и поехала на Кейтер-стрит. Она прибыла туда в начале одиннадцатого – не совсем удачное время для визитов. Кэролайн усердно разбирала белье, а бабушка еще не явилась из спальни, куда, как обычно, ей принесли завтрак на подносе.

– Доброе утро, – удивленно и несколько обеспокоенно приветствовала Кэролайн свою дочь.

На матери было простое коричневое платье, безо всякой отделки, если не считать кружевного воротничка, а волосы, не завитые в модные локоны, свободно ниспадали на плечи. Она выглядела моложе, чем обычно, и красивее. Шарлотта уже несколько лет не видела ее в такой непринужденной и домашней обстановке и поразилась тому, какая мама еще хорошенькая, какие у нее правильные черты лица и гладкая кожа. Без модных ухищрений дорогого туалета и сложной прически в ней стало больше индивидуальности, больше мягкости, чем в обычной светской даме средних лет. Шарлотта уже хотела сказать ей об этом, но промолчала, решив, что, может быть, ее слова прозвучат бестактно.

– Доброе утро, мама, – сказала она жизнерадостно, – ты очень хорошо выглядишь.

– Да, наверное. – Кэролайн нахмурилась. – Что тебя привело сюда в такую рань? Томас узнал что-нибудь о нашем деле?

– Не думаю. Иначе он бы мне сказал. – Шарлотта машинально взялась за другой конец простыни, которую осматривала Кэролайн, и, убедившись, что та не требует починки, стала помогать ее складывать. – Я приехала потому, что мы сами должны побольше узнавать.

– Да, разумеется, – согласилась мать, причем так поспешно, что Шарлотта мысленно полюбопытствовала, пришла ли Кэролайн сама к такому выводу или видит в предложении еще один предлог проявить активность и, возможно, опять встретиться с Джошуа Филдингом.

– Много ли мы знаем о людях, непосредственно причастных к событиям? – сказала она, беря наволочку и стараясь быть тактичной.

– Ты имеешь в виду их действия в ночь убийства? – спросила Кэролайн, глядя не на дочь, а на груду еще не проверенного белья.

– Ну, для начала хотя бы так, – ответила Шарлотта без большого энтузиазма. Разговор обещал быть сложным. – Но мы должны гораздо больше знать о них как о людях. По крайней мере, я. Однако ты, наверное, лучше знаешь их?

– Да, пожалуй. – И Кэролайн стала самым внимательным образом разглядывать вышивку по краям наволочек и те места, где она поотстала от ткани.

Шарлотта готова была возненавидеть себя за хитрость и двуличие.

– Что ты знаешь, например, о Тамар Маколи? Тебе известно, кто отец ее ребенка?

Кэролайн уже хотела возразить против подобных нескромных вопросов, но поняла, что это необходимо знать в интересах расследования.

– Кингсли Блейн, полагаю. Она действительно его любила, ты же знаешь. Это был не быстротечный роман, и она вступила с ним в связь не из-за ожидания подарков с его стороны.

– А он ей много дарил?

– Да нет, я совсем так не думаю.

– Но ты же не думаешь, что одновременно с Блейном еще кто-то мог быть влюблен в Тамар и довольно сильно ревновал ее к нему, почему, возможно, и убил?

Кэролайн взглянула на дочь. Лицо ее порозовело, в глазах сверкнул вызов.

– Ты имеешь в виду Джошуа? Это так?

– Я имею в виду любого, кто мог подходить на роль возлюбленного, – как можно равнодушнее ответила Шарлотта. – И почему бы этому человеку не быть именно Джошуа?

– Он был влюблен в нее когда-то, – ответила, запинаясь, Кэролайн, опустила взгляд на белье и рывком выхватила из общей кучи наволочку, но та выскользнула из ее пальцев. – Черт!

– Мама, ты не думаешь, что мы должны выяснить все это поподробнее? В конце концов, тут нет ничего удивительного и неожиданного, правда? Если люди привлекательны собой и ежедневно и помногу видят друг друга, то почти неизбежно должны проникнуться взаимным чувством – хотя бы ненадолго. Возможно, такое чувство будет преходящим и потом каждый из них найдет главного для себя человека, с которым можно связать жизнь. И, конечно, это не значит, что Джошуа все еще чувствовал к ней что-то впоследствии, кроме дружеской приязни.

– Ты так думаешь? – Кэролайн наклонилась и подняла наволочку, упорно глядя в пол. – Да… да, наверное, это так. Ты, конечно, права, мы обязаны знать побольше. У меня совсем голова пошла кругом. Но как мы сможем об этом узнать, не будучи неприлично настырными? – Нахмурившись, она снова взглянула на Шарлотту.

На пороге, громко стуча палкой, появилась бабушка. Мать и дочь испуганно отпрянули в разные стороны стороны. Они не слышали ее шагов.

– Да, ты очень настырна и невежлива, – заявила старая женщина. – Что непростительно, по мнению общества, как тебе должно быть известно! Бог знает как часто я тебе это повторяю. Но что особенно плохо – ты производишь невозможное, абсурдное впечатление, будто влюблена в этого… актеришку! – Она фыркнула. – И это не только смешно, это отвратительно! Человек наполовину младше тебя – и еврей! Ты совсем рехнулась, Кэролайн. Доброе утро, Шарлотта. Что ты делаешь здесь спозаранку? Ты ведь приехала не затем, чтобы разбирать белье?

Негодующая Кэролайн с трудом перевела дух, ее грудь бурно вздымалась. Она еле сдерживала себя. Шарлотта хотела ответить колкостью, но подумала, что умнее предоставить Кэролайн возможность самой защищаться, иначе бабушка решит, что ее невестка беспомощна и, когда внучка уедет домой, Кэролайн покажется ей еще беззащитнее.

– Вы единственная, кто так думает, – сверкнула глазами Кэролайн, глядя прямо в глаза свекрови, щеки ее пылали. – И все потому, что ваши суждения жестокосердны и предвзяты.

– Да неужели? – ядовито возразила бабушка. – Ты скачешь в своих экстравагантных одеждах в Пимлико, не куда-нибудь. Никто не ездит в Пимлико! Да и зачем? – Она тяжело оперлась на палку, лицо ее стало словно каменным. – Зачем ты это делаешь, неужели от нечего делать? Я, разумеется, могу подыскать тебе более достойное занятие. Вчерашний обед не был продуман заранее. Не понимаю, о чем думает кухарка! Подала бланманже в это время года… И артишоки! Это же абсурд! И позволь тебя спросить: что тебе надобно в Пимлико?

– А что плохого в ранних артишоках? – переспросила Кэролайн. – Они очень вкусны.

– При чем здесь артишоки?! – Бабушка со всей силой стукнула палкой о пол. – Какое отношение ко всему происходящему имеют артишоки? Повторяю, ты преследуешь человека, годящегося по возрасту в мужья твоей собственной дочери, – и в довершение всего еврея. Ты что, стала выпивать, Кэролайн?

– Нет, я не пью, матушка, – ответила Кэролайн, бледнея и съеживаясь от внутреннего напряжения. – Вы как будто забыли, что я была в театре, когда умер судья Стаффорд, и, естественно, я очень заинтересована в том, чтобы справедливость восторжествовала, а невиновным не пришлось бы переживать ненужные волнения.

– Чепуха, – яростно отвечала бабушка, – ты с ума сходишь по этому несчастному комедианту. Господи, что же будет дальше?

Шарлотта молча сложила белье и сунула его на полку.

– Вы, наверное, совсем забыли, как сами были заинтересованы в расследовании хайгейтского убийства, – атаковала Кэролайн старую леди. – Вы изо всех сил пытались тогда познакомиться с Селестой и Анджелиной…

– Не было этого! – вспылила бабушка. – Я просто ездила выразить им свои соболезнования. Я знакома с ними половину своей жизни.

– Вы ездили из любопытства, – ответила Кэролайн насмешливо. – Вы уже не разговаривали и не встречались с ними тридцать лет.

На Шарлотту они не обращали никакого внимания.

– Но их вряд ли можно было отнести к актрисам, домогающимся внимания публики на сцене, – воодушевленно нападала на Кэролайн бабушка. – Они были старые девицы, дочери епископа. Вряд ли можно представить более уважаемых особ. И никогда в жизни я не бегала за мужчинами. Не говоря уж о тех, кто вполовину моложе меня.

– И это ваше несчастье! – взорвалась Кэролайн, швыряя на полку стопку наволочек. – Может быть, если бы вы встретили кого-нибудь столь же интересного, обаятельного, исполненного ума и воображения, как Джошуа, вы не стали бы озлобленной старухой, какой являетесь сейчас, не знающей никаких радостей, кроме как делать гадости другим людям. И я буду ездить в Пимлико столько, сколько мне заблагорассудится! – Она резким движением разгладила юбку и выпрямилась. – И сейчас мы с Шарлоттой уедем – не для того, чтобы увидеться с мистером Филдингом, но чтобы узнать побольше о том, кто мог убить Кингсли Блейна и почему.

И с этими словами она промчалась мимо свекрови, оставив ее и Шарлотту с вытаращенными глазами.

Бабушка круто повернулась к внучке и набросилась теперь на нее:

– Это ты виновата! Если бы ты не вышла замуж за полицейского и не стала участвовать во всех этих отвратительных расследованиях и якшаться с людьми, о которых приличной женщине не следует и знать, тогда твоя мать не потеряла бы голову и не вела себя так, как ведет сейчас.

– На этот раз мы не можем взять вас с собой, что бы вы ни говорили, бабушка, – Шарлотта с усилием улыбнулась, глядя прямо в ее черные глазки. – Извините, нас ожидает слишком деликатное дело.

– О чем ты толкуешь? – отрезала старая дама. – Чего ради я бы поехала в Пимлико?

– Да по той же причине, по которой вы навещали Селесту и Анджелину, конечно. Чтобы удовлетворить свое любопытство.

С минуту старушка молчала, потеряв от злости дар речи. Шарлотта же мило улыбнулась и вышла за матерью на лестничную площадку.

– Шарлотта, – донесся до нее голос бабушки, одновременно резкий и жалобный, – Шарлотта! Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? Вернись! Сейчас же! Ты меня слышишь? Шарлотта!

Та сбежала по лестнице и поравнялась с матерью.

– Так мы едем в Пимлико?

– Разумеется, – Кэролайн взяла плащ. – Мы можем разобраться с этим делом только там.

– Но ты уверена, что это не глупо? Нет смысла ехать, чтобы снова задавать те же самые вопросы.

– Разумеется, не глупо, – волнуясь, ответила Кэролайн. – Мы можем повидаться с Клио Фарбер в это время дня. Театральные люди встают поздно по сравнению с остальными, основательно завтракают, считая завтрак обедом, а днем репетируют. – Шарлотта собралась что-то ответить, но Кэролайн ее перебила: – Она уже имеет представление о ситуации и может найти способ познакомить нас с этим Девлином O’Нилом. Он единственный, кто действительно был на подозрении. Это так называется?

– Да… да, именно так. – Шарлотта поправила плащ на плечах Кэролайн и надела собственный. – А откуда ты знаешь, что мисс Фарбер знает о положении дел?

– Мэддок! – позвала Кэролайн. – Мэддок! Нельзя ли приготовить опять экипаж? Нет?.. Не беспокойся, я найму кеб. – Она взглянула на лестничную площадку, где старая леди угрюмо смотрела вниз, стуча палкой по перилам.

– Кэролайн, – громко позвала бабушка, – Кэролайн!

– Я ухожу, – ответила та, схватив дочь за руку. – Пойдем, Шарлотта. Мы не можем тратить время, иначе разминемся с ними.

– Ты опять собираешься бегать за этим актеришкой? – воззвала свекровь, начиная спускаться.

Кэролайн повернулась на пороге.

– Нет, матушка, я собираюсь повидаться с мисс Фарбер. Пожалуйста, не устраивайте сцен и не кричите в присутствии слуг. Я не буду завтракать дома. – И, не ожидая ответа, она потянула Шарлотту за руку и вышла из дома, предоставив Мэддоку закрыть за ней дверь.

Через десять минут они уже шли быстрым шагом по тротуару, и Кэролайн торопливо кивала встречным знакомым или обменивалась на ходу торопливым приветствием.

– Доброе утро, миссис Эллисон! – Дорогу им загородила полная леди в зеленом пальто с меховым капюшоном, и невозможно было пройти, не поговорив с ней. – Как поживаете?

Пришлось остановиться.

– Я превосходно чувствую себя, благодарю вас, миссис Паркин, – ответила Кэролайн. – А вы как?

– Ну, с учетом всех обстоятельств, неплохо, благодарю вас. – Женщина взирала на Кэролайн испытующим взглядом, и у той не оставалось иного выбора, как вернуть ей такой же, еще более пристальный взгляд.

– Могу ли я представить вам мою дочь? Миссис Питт – миссис Паркин.

– Здравствуйте, миссис Паркин, – покорно ответствовала Шарлотта.

– Здравствуйте, миссис Питт, – улыбаясь, ответила знакомая матери, оглядывая сверху донизу довольно простое пальто Шарлотты и сапожки, которые она носила уже второй сезон. – Не думаю, что мы встречались с вами раньше. – Это утверждение прозвучало как вопрос.

Шарлотта тоже улыбнулась, ясно и столь же любезно.

– Уверена, что не встречались, миссис Паркин. Я бы обязательно вас запомнила.

– О… – Та смешалась. Это был не такой ответ, на который она рассчитывала. – Как мило с вашей стороны. Вы живете в этом районе?

Шарлотта улыбнулась еще безмятежнее.

– Не теперь, но, конечно, когда-то жила. – Заметив напряженное выражение лица миссис Паркин и догадавшись, что допрос продолжится, она перенесла боевые действия на вражескую территорию: – А сами вы давно здесь проживаете, миссис Паркин?

Женщина была потрясена. Она считала, что вести разговор – ее привилегия, и полагала, что Шарлотта будет вежливо и открыто отвечать, как подобает особе, стоящей ниже на социальной лестнице. Женщина с явным неудовольствием взглянула на оживленное искренним интересом лицо Шарлотты.

– Примерно пять лет, миссис Питт.

– Вот как, – быстро ответила та, прежде чем миссис Паркин успела что-либо добавить. – Здесь очень приятно, не правда ли? Маме нравится. Надеюсь, у вас сегодня будет приятный день – погода вроде бы улучшается. Как вы считаете? Вам не понадобится кеб?

– Извините? – надменно переспросила миссис Паркин.

– Это вы извините нас, поскольку мы поспешим и сами воспользуемся им. – Шарлотта сделала неопределенный жест. – У нас назначена встреча, и довольно далеко отсюда. Приятно было с вами познакомиться, миссис Паркин.

С этими словами она твердо взяла свою мать под руку и поспешила прочь, оставив миссис Паркин глазеть им вслед, вместо того чтобы ответить, для чего она уже открыла рот.

Кэролайн не знала, что делать – смеяться или ужасаться. Ее раздирало противоречивое чувство: она любовалась, как и следует матери, смелостью Шарлотты, но против ее смелости восставала привычка к соблюдению условностей, выучка всей жизни. Однако материнский инстинкт победил, и она весело посмеивалась, пока они с неподобающей поспешностью шагали к стоявшему у обочины кебу.

Мать и дочь сошли в Пимлико, и их провели в большую гостиную Пассморов. В больших плетеных креслах сидели Джошуа Филдинг, Тамар Маколи и еще несколько гостей и вели оживленный разговор. На столе и на полу были разбросаны тексты сценариев. Миранда Пассмор восседала на груде подушек. На этот раз дверь дамам отворил кудрявый и очень похожий на Миранду юноша.

Как только Кэролайн и Шарлотта вошли, Джошуа встал и приветствовал их. Со сложным чувством Шарлотта отметила, как внезапно просветлело от радости его лицо, и почувствовала какую-то особенную мягкость во взгляде, обращенном на Кэролайн. Если это возможно вообще, он, несомненно, питал к ней более теплое чувство, чем просто дружескую благодарность за заботу о его благополучии, поэтому Шарлотта стала не так опасаться за уязвимую душу матери и грозящее ей в будущем унижение. Она почувствовала, как ее саму захлестнула теплая волна благодарности и унесла прочь страхи и сомнения.

И все же если Филдинг питал к Кэролайн подобное чувство, то это прямая дорога к несчастью. Оно обещает, по крайней мере, печальную разлуку. Отношения между ними невозможны – в худшем случае все кончится банальной любовной связью и разбитым сердцем, когда Кэролайн ему надоест или же ее здравый смысл возобладает над чувством. И все это время она будет на грани очень неприятного скандала. Бабушка человек недобрый, черствый, но ее опасения небезосновательны. Общество такого не прощает. Оно полно таких женщин, как миссис Паркин с ее испытующими коварными вопросами и бесцеремонными, все замечающими глазами. Тем, кто нарушал условности и правила поведения, никогда не разрешалось вернуться в лоно общества, и для Кэролайн в нем тоже не станет места после того, как все кончится.

Джошуа заговорил с Шарлоттой, но она не расслышала ни единого слова. Взгляд у актера был слегка омрачен беспокойством. Лицо у Филдинга было в высшей степени подвижное и выразительное, способное передать юмор, страсть, боль – и суровое, безжалостное понимание собственного несовершенства. Невозможно не проникнуться к нему симпатией, как бы ни беспокоила Шарлотту мысль о его отношениях с Кэролайн.

– Извините, – сказала она, – я очень сожалею, но мой ум сейчас бродил вдали, по зеленой травке.

– Неужели? – прищурился он. – Мне кажется, вас очень занимает это несчастное дело, что очень благородно с вашей стороны и говорит о вашей доброте, и вы сейчас думаете о том, что предпринять к его пользе. Разве я не прав?

Шарлотта воспользовалась моментом.

– Да, конечно, правы, – солгала она, встречая его взгляд и заставив себя улыбнуться. – Мне кажется, пришло время познакомиться с мистером Девлином О’Нилом, если мисс Фарбер в состоянии нам помочь.

Джошуа повернулся и кивком подозвал молодую женщину, немного за тридцать, небрежно одетую в какую-то хламиду. Ее светлые волосы бурно вились, но она не озаботилась причесать их как следует, а просто сколола на затылке парой шпилек и подвязала красной лентой; впрочем, узел был изящен и очень украшал ее скуластое лицо с голубыми глазами и полным ртом. Шарлотте это лицо понравилось сразу же. Едва обменявшись со всеми искренними приветствиями, она повернулась к мисс Фарбер.

– Мистер Филдинг рассказывал вам о наших трудностях? – Слово «трудности» было ужасно затертым, но Шарлотта не могла сейчас подобрать другое – во всяком случае, пока не познакомится с ситуацией поближе.

– О да, – быстро ответила Клио, – и я так рада, что вы собираетесь помочь! Никто из нас не верил, что убийца – Аарон, но мы просто не знали, как убедить в этом остальных, и бедная Тамар все эти годы боролась в одиночку. Прекрасно, что теперь рядом с ней люди, действительно способные оказать помощь.

Шарлотта хотела было сказать, что она не так уж и способна, но передумала. Так она лишь разочарует Тамар и лишит ее мужества, а Клио Фарбер станет меньше доверять им с Кэролайн.

– Мы тоже нуждаемся в вашей помощи, – ответила Шарлотта. – Понимаете, все зависит от возможности внимательно понаблюдать за интересующими нас людьми именно тогда, когда они не подозревают, что являются объектом наблюдения и от них хотят что-либо узнать о некоем подозрительном деле.

– Да, понимаю, – согласилась Клио, – Тамар мне очень доходчиво это объяснила. Я устрою встречу с Кэтлин О’Нил, причем таким образом, что все будет выглядеть очень естественно. Я умею делать такие вещи. – Ее лицо слегка затуманилось, и она отвернулась. – Не знаю, говорил ли вам Джошуа, но я… знакома, – она немного замялась, словно из деликатности, но в ней не было никакого лукавства или намеренного стремления подчеркнуть свои слова, – с мистером Освином, который заседал тогда в Апелляционном суде, – ее лицо омрачилось еще больше, – вместе с несчастным судьей Стаффордом.

– А он был хорошо с ним знаком?

Клио ответила задумчиво, однако довольно быстро, словно ожидала этого вопроса и он ее беспокоил.

– Ну разумеется, они были знакомы, но как долго и насколько близко – не знаю. Возможно, что действительно близко. Грэнвилл, то есть судья Освин, кажется, относился к нему по-доброму. Но как будто смущался чего-то. Возможно, это и не так. Может, это чувство было наполовину недовольством, наполовину неловкостью. Но когда я спросила мистера Освина, почему он так относится к мистеру Стаффорду, тот уклонился от прямого ответа, что на него совсем не похоже.

Шарлотта смутилась. Сначала она подумала, что отношения Клио и судьи Освина неглубоки и случайны, но по степени доверительности, с какой та разговаривала с ним о самых личных делах, поняла, что ошиблась и что их отношения гораздо глубже. Может быть, Клио его любовница? Но было бы непростительно спросить об этом прямо. Надо задать вопрос так, чтобы добыть как можно больше информации, но при этом остаться достаточно тактичной.

– Вы думаете, он отнесся бы к этому иначе, если бы его что-то не беспокоило?

– Совершенно верно, – улыбнулась Клио. – Он очень откровенный и добрый человек. Любит говорить прямо, смеяться над тем, что смешно, без сарказма, но… – она элегантно и выразительно пожала плечами, – с понимающими его друзьями. Знаете, настоящая дружба встречается реже, чем принято думать, особенно у людей, занимающих его положение в обществе.

– Но у него ведь не было таких дружеских отношений с судьей Стаффордом?

– Нет, не думаю. У меня такое впечатление, что их отношения осложнились потому, что судья Стаффорд на чем-то настаивал, а Грэнвилл больше не хотел это обсуждать.

– Это связано с Аароном Годменом?

Клио нахмурилась.

– Не уверена. Мне известно, что Грэнвилл был расстроен тем делом и не желал никогда больше говорить о нем. Судебный процесс был справедлив – в рамках законности, – однако некорректно проведен, и это послужило для него источником большого огорчения.

– Но ведь его проводил судья Квейд? – удивилась Шарлотта.

Клио быстро покачала головой.

– О нет, он огорчался совсем не поэтому. Ему не нравилось, как ведет себя полиция, хотя в этом я не вполне уверена. Этого он со мной обсуждать не хотел, что очень естественно. Я знала Аарона и очень сочувствовала ему. Он был очень милый, обаятельный человек.

– Действительно? О нем мало что говорят, лично о нем. Только о самом деле. Расскажите о Годмене.

Клио заговорила еще тише, чтобы находившаяся в нескольких шагах от них Тамар не могла бы услышать.

– Он был на два года младше сестры, ему исполнилось двадцать восемь пять лет назад, когда он умер. – На лице ее отразилась странная смесь нежности и боли. – Аарон был худощав, как она, но совсем не такой темноволосый и, конечно, гораздо выше. Он скорее походил на Джошуа, и они иногда использовали это на сцене. У него было замечательное чувство юмора. Он любил играть роли самых ужасных злодеев и часто заставлял публику вскрикивать от страха. – Клио улыбнулась, но затем глаза ее внезапно наполнились слезами, и она громко всхлипнула носом, на минуту отвернувшись.

– Извините, – тихо сказала Шарлотта, – пожалуйста, не продолжайте, если это так больно. Неумно с моей стороны расспрашивать вас. И нам, собственно, нужно побольше узнать о Девлине О’Ниле.

Клио шмыгнула носом.

– Да. Это моя вина, – сказала она, рассердившись на себя. – Я думала, что лучше владею своими чувствами… Пожалуйста, извините. Да, разумеется. Я устрою вам встречу с Кэтлин О’Нил. – Она выудила из кармана носовой платок. – И я знаю, как все сделать. Она очень любит романтическую музыку, а послезавтра у леди Бленкиншоп на Итон-сквер будет музыкальный вечер. Я хорошо знакома с пианистом, он пригласит нас. Вы сможете прийти?

Шарлотта хотела было спросить, будет ли подобное уместно с точки зрения приличий, а потом решила, что ей это совершенно безразлично.

– Разумеется, – твердо ответила она. – Я с удовольствием послушаю музыку, но только скажите, кем мне назваться. Я не могу выступать под собственным именем, потому что, узнав, что я жена полицейского, они мне ничего не расскажут. И даже могут попросить уйти.

– Конечно, – весело согласилась Клио. – Лучше вам стать кузиной, приехавшей в гости, скажем, из Бата.

– Но я совсем не знаю Бат и буду выглядеть нелепо, если заведу разговор с кем-нибудь из тех, кто посещает этот курорт. Пусть лучше будет Брайтон. Я там, по крайней мере, была.

– Как вам угодно, – Клио улыбнулась и засунула платок в карман. – Значит, уговорились? Если вы заедете за мной, мы сможем прибыть туда вместе. Я скажу, что вас интересует сцена. Вы умеете петь?

– Нет. Совсем не умею.

– Ну, играть-то вы, конечно, сможете! По крайней мере, ваша мама так говорит. Недавно она рассказала Джошуа о некоторых ваших приключениях, а он – нам. Нам всем было очень интересно, и мы, конечно, остались впечатлены.

– О господи, – отшатнулась Шарлотта. Она знала, что Кэролайн не всегда одобрительно относилась к ее участию в делах, которыми занимался Питт. Как же изменилась мама – по крайней мере, на первый взгляд, – если теперь развлекает своих новых друзей рассказами о ней… Как она отвергает себя прежнюю, чтобы доставить удовольствие другим… Однако думать об этом очень неприятно, и Шарлотта решительно отбросила такие мысли. Для них сейчас не время.

– Я считаю ваши приключения очень волнующими, – продолжала с энтузиазмом Клио. – В них гораздо больше драматизма, чем в том, что мы играем на сцене, потому что это сама жизнь. Помните, что вам надо одеться не слишком модно, хорошо? Вы же провинциальная кузина.

– Разумеется, – абсолютно невозмутимо ответила Шарлотта. Интересно, сколько, по мнению Клио, зарабатывают полицейские, чтобы их жены могли одеваться по последней моде?

Не имея под рукой Эмили, чтобы занять у нее вечерний туалет, и не смея просить об одолжении Веспасию – эту возможность она оставляла на тот крайний случай, если ее пригласят на большой прием или бал, – Шарлотта осведомилась у матери, не сможет ли та уделить ей что-нибудь из собственного гардероба – какое-нибудь прошлогоднее или даже позапрошлогоднее платье. Ее просьба была охотно удовлетворена, хотя и с заметным разочарованием, потому что самой Кэролайн идти туда было нельзя – будет подозрительно, если они все втроем явятся на вечер, и Кэтлин О’Нил вряд ли поверит, что это случайное совпадение, а встреча должна показаться ей именно случайной. Однако Шарлотта не отвергла предложение Кэролайн взять ее экипаж, чтобы потом ее отвезли домой в Блумсбери.

Поэтому в назначенный вечер она оставила Питту на кухонном столе такую записку:

Дорогой Томас!

Я тебя люблю, Шарлотта

Меня, вместе с маминой приятельницей, пригласили на суаре, и я еду, потому что немного беспокоюсь на ее счет. Она очень привязалась к людям, которых я совсем не знаю, а музыкальный вечер даст мне прекрасную возможность получше с ними познакомиться. Я приеду не поздно, это всего час-два музыки.

Твой обед в духовке – тушеная баранина с картошкой и большим количеством лука.

Сначала она отправилась в Пимлико за Клио Фарбер. Они приехали на Итон-сквер, и, нервно посмеиваясь, взошли по ступеням широкой лестницы к импозантным дверям. По обе ее стороны возвышались ливрейные лакеи. Они спросили их имена.

Клио взяла ответ на себя и сообщила, что она приятельница пианиста, который будет сегодня играть перед гостями, и что ее сопровождает кузина. Лакей немного поколебался, взглянул на своего ливрейного собрата, но затем снисходительно кивнул и позволил им войти.

Холл, выложенный черно-белыми, словно шахматная доска, мраморными плитами, был очень величествен. В нише, около подножия лестницы, стояла античная статуя. Лестница поднималась к широкой площадке с балюстрадой, ограждавшей галлерею, уже заполненную очень элегантно одетой публикой. Женщины были в платьях с блестящей вышивкой, многие с обнаженными плечами, блиставшими белизной в свете канделябров.

– Вы не сказали, что будет такой большой и официальный прием, – прошептала Шарлотта Клио. Она уже почувствовала себя не только провинциальной кузиной, но к тому же еще и очень бедной, прямо из сельской глуши. Надевая свой туалет, Шарлотта думала, что он очень красивый и идет ей, но теперь ощущала не только его позапрошлогоднюю давность – платье показалось Шарлотте невыразительным и постным. Темно-золотистый оттенок был слишком старомоден, и она, наверное, кажется в нем пятидесятилетней.

– По правде говоря, я не подозревала, что все будет так торжественно. Регги сказал, что придет десяток-другой друзей и знакомых. Наверное, с тех пор они увеличили число приглашенных и придали вечеру более официальный характер. Но из-за этого будет только легче словно случайно повстречаться с Кэтлин, не вызывая подозрений. Вот оно, настоящее приключение!

У Шарлотты было более точное представление о приключениях, и она понимала, что сегодняшняя афера очень легко может обернуться неприятностями, если потерять осторожность. Все же «кузина из провинции» последовала за Клио в огромную, гудящую голосами комнату, где было подготовлено шестьдесят или больше мест, расположенных столь художественно, что присутствовавшие получили возможность поддерживать интересную и возвышенную беседу в промежутках между исполняемыми пьесами.

Несколько минут Шарлотта и Клио прохаживались туда-сюда, не смешиваясь с толпой и делая вид, что они кого-то высматривают. Клио представила Шарлотту своему другу Регги, стоявшему в изящной позе около рояля и готовому играть, как только прозвенит звонок и хозяйка представит его гостям.

Они оживленно переговаривались – возможно, оттого, что нервничали, – и делились забавными воспоминаниями. Шарлотта громко рассмеялась, Клио зажала рот, чтобы приглушить хихиканье. Несколько дам оглянулись на них с суровым видом, и одна молодая аристократическая особа стала пристально разглядывать их поверх веера, который то складывала, то с треском раскрывала.

– Кто эти люди? – довольно пронзительным голосом спросила она своего соседа. – Не помню, что знакома с той, что в розовом. А вы?

– Конечно, нет, – фыркнув, ответил сосед. – Как это вы могли предположить, Милдред, что я могу быть с ней знаком, с женщиной, которая одевается подобным образом?

– О, вы имеете в виду ту, что в коричневом? Да, весьма странная фигура. И, честное слово, мне кажется, что Джейн Дигби-Джонс надевала что-то вроде этого года два назад.

Шарлотта просто кипела желанием ответить им как следует. Она взглянула на Клио и увидела, как та вспыхнула.

– А кто та дама, что так громко говорит? – спросила она, улыбаясь пианисту и тоже покрывая голосом расстояние между ними. – Вон та, с ожерельем из горного хрусталя? – Шарлотта прекрасно понимала, что это бриллиантовое ожерелье, и с большим удовлетворением услышала, как молодая особа негодующе ахнула.

– Миссис Каретряд , полагаю, – ответил пианист, стараясь не улыбнуться. – А может, мисс Колесонби?

– Нет, это мисс Повознер, – поправила его с улыбкой Клио.

– Да, что-то вроде этого, – подтвердил Регги, – что-то имеющее отношение к перевозкам. Но почему?

– Что почему? – растерялась Шарлотта.

– Почему вы спрашиваете? Хотели бы познакомиться с ее портнихой?

– Нет, – пискнула Шарлотта, – я вовсе не хочу этого, спасибо. И мы действительно сейчас должны…

– Точно. У нас есть дело, – подтвердила Клио.

И, взявшись под руки, две «кузины», ослепительно улыбаясь, продефилировали мимо мисс Повознер, не спеша пробираясь сквозь толпу. Но вот Клио остановилась возле молодой женщины со светлыми волосами, очень модно зачесанными наверх; ее лицо было необычным из-за сочетание высоких скул и карих глаз.

– Добрый вечер, Кэтлин, – сказала Клио, разыгрывая большое удивление. – Как приятно снова встретиться. Вы так прекрасно выглядите. Могу я представить вам мою дорогую подругу Шарлотту? Вообще-то она приходится мне кем-то вроде кузины и приехала на время погостить. Я решила, что для нее этот вечер – прекрасная возможность познакомиться с интересными людьми – с такими, как вы. Как давно мы не виделись! Как вы поживаете?

Выбора у Кэтлин О’Нил не было, и та приняла знакомство, столь безыскусно и искренне предлагаемое.

– Здравствуйте, – Кэтлин не могла назвать новую знакомую по фамилии, поскольку Клио, по-видимому, намеренно ее опустила, чтобы лишний раз не солгать. – Я очень рада с вами познакомиться. Надеюсь, вам понравится пребывание в Лондоне. Откуда вы прибыли?

– О, не очень издалека, – ответила Шарлотта с ощущением вины, быстро заглушая его. – Я уверена, что мне предстоит в высшей степени приятное и интересное времяпрепровождение. Вы так любезны… Полагаю, вы привыкли к таким вечерам, но для меня это большое событие.

– Правда?..

Кэтлин была избавлена от дальнейшей необходимости продолжать разговор с появлением мужчины, в котором Шарлотта сразу же распознала Девлина О’Нила. Он был очень темноволос, черты лица исполнены юмора и романтического воображения – сочетание, которое она встречала только у ирландцев. Его нельзя было назвать красивым в строгом смысле слова – в лице его было что-то неопределенное, неуловимое; возможно, какая-то слабинка. Но вел он себя уверенно и казался очень обаятельным. Мужчина тепло ответил на приветствие Клио и любезно – на представление Шарлотты.

– Как чудесно опять с вами встретиться, – он улыбнулся Клио. – Я не видел вас очень давно и все это время встречался с самыми неинтересными людьми. – С видом собственника он обнял жену за талию, стоя к ней очень близко. – Извини, дорогая.

С невинно-хитрым видом он оглянулся вокруг. Его намек был прозрачен: окружающие вели себя слишком чопорно для музыкального вечера.

Шарлотта принялась за дело. Нужно, по крайней мере, попытаться что-то узнать – ведь она здесь не для того, чтобы развлекаться и участвовать в бессмысленном созерцании присутствующих.

– Вы здесь из чувства долга или по душевной склонности, мистер О’Нил? – спросила она, мило улыбаясь.

Тот улыбнулся в ответ.

– Исключительно по обязанности, мэм. Сопровождаю тестя и его матушку. Она очень привержена любительским концертам – по крайней мере, ей нравится встречаться с завсегдатаями таких вечеров. И быть в курсе событий.

– Ну разумеется, – поспешно согласилась Шарлотта. – Нет ничего интереснее слухов, если вы знаете людей, о которых сплетничают, и можете повторить услышанное тем, кто способен вполне оценить все нюансы.

– Да, вы не чужды откровенности, – сказал Девлин, и в глазах его вспыхнуло любопытство. Он явно забавлялся ее искренностью.

Две молодые женщины прошли мимо, взглянув на О’Нила поверх вееров и заставляя юбки волноваться особенно шумно и грациозно.

– А вы так не считаете, миссис О’Нил? – повернулась Шарлотта к Кэтлин.

Та улыбнулась, но в улыбке ее читалась сдержанность человека, которого весьма ранят необдуманные замечания.

– Сознаюсь, подобные вечера меня интересуют лишь иногда. Мне кажется, что люди здесь часто болтают со злым умыслом.

И Шарлотта подумала, что, пожалуй, в хоре пустопорожней болтовни сейчас прозвучал голос истинного чувства. Ей это остро напомнило, что перед ней женщина, муж которой был убит, после того как изменил ей с другой. И то, что Кэтлин О’Нил могла после всего случившегося продолжать дружеские отношения с Клио Фарбер, столь близкой к людям, причинившим ей такое несчастье, не просто актрисой, но другом и коллегой по цеху Тамар Маколи, очень располагало в пользу вдовы Блейна. Шарлотта почувствовала восхищение ею и неприязнь к самой себе за то, что ищет возможность обвинить в содеянном ее второго мужа. Двуличие само по себе омерзительно, и на какой-то момент приключенческий и детективный азарт Шарлотты угас.

– Конечно, – согласилась она с внезапной серьезностью, – когда такие разговоры причиняют вред, это совсем другое дело. И, наверное, так бывает нередко. Многие очень плохо знают, о чем говорят, и лучше бы им не злословить. Я говорю только о безвредной чепухе, но, наверное, слишком легкомысленно трактую сей предмет. – Она приняла стакан лимонада из рук проходящего лакея, как и остальные.

– Нет, нет, это я должна извиниться, – ответила Кэтлин, немного покраснев. – Я вовсе не хотела оспаривать ваше мнение. Просто я знакома с людьми, которые страдали от бездумного обсуждения вещей, носивших сугубо личный характер, не зная всей правды, а ведь на такие темы сплетничают особенно охотно.

Зал полнился шорохами ожидания, затем постепенно все стихло. Сейчас должен был начаться концерт. Все инстинктивно повернулись к роялю, около которого появилась высокая полная дама в платье, расшитом переливающимся жемчугом. Она пыталась овладеть всеобщим вниманием.

– Леди и джентльмены, – начала она.

Раздался слабый, вежливый всплеск аплодисментов. Вечернее развлечение началось. Шарлотта улыбнулась Кэтлин и как бы случайно, однако с твердой целью, села рядом, поймав взгляд Клио, прежде чем та продолжила свой разговор с Девлином О’Нилом.

Пианист начал играть тихо, не форсируя звука, лишь однажды взглянув на слушателей. Он казался всецело поглощенным музыкой, которую извлекал из инструмента лишь для собственного наслаждения. Возможно, «наслаждение» было неточным словом. Наблюдая за ним, Шарлотта почувствовала, что музыка для него – необходимая духовная пища в гораздо большей степени, чем для присутствующих. Шарлотта не очень хорошо разбиралась в музыке, но ей не требовалось быть знатоком-критиком, чтобы почувствовать, как прекрасно исполнение и что оно гораздо выше способности светской аудитории оценить его.

Пьеса закончилась, послышались вежливые аплодисменты. Пианист встал, едва заметно поклонился и вышел в смежную комнату.

Тишину снова сменила болтовня; хорошенькие горничные в белых чепчиках и передничках, отделанных кружевами, стали разносить на подносах сладости, а ливрейные лакеи – бокалы с охлажденным шампанским. Шарлотте совершенно не хотелось ни того, ни другого, но она машинально взяла предложенное, поскольку это было проще, чем все время отказываться. Ее все еще переполняло грандиозное ощущение прекрасной музыки, и она не могла говорить, тем более как-то комментировать услышанное, боясь не воздать ему должного.

– Очень хорошо, правда? – спросил Девлин О’Нил, приблизившись почти вплотную.

Шарлотта не слышала, как он подошел. Он опять улыбался, и она решила, что это самое привычное для него выражение лица – из большого добродушия и желания нравиться, а не потому, что он получил сейчас особенное удовольствие.

– Блестяще, – ответила Шарлотта, надеясь, что говорит не слишком восторженно.

Но прежде чем он успел ответить, к ним подошел человек с очень широкой, мощной грудью, необычайно сильный на вид. Лицо у него было примечательное: большой острый нос и маленькие, очень яркие, умные глаза. С ним под руку, опираясь на нее – из-за необходимости физической поддержки, но также явно из чувства собственничества, – шла женщина старше мужчины лет на двадцать. Сходство лица, особенно глаз и лба, сразу позволяло понять, что она приходится мужчине матерью.

– Бабушка, – приветствовал подошедших О’Нил и улыбнулся еще шире. – Как вам понравилась музыка? Могу я вам представить… – и замялся, поняв, что ему неизвестно полное имя Шарлотты. Он преодолел неловкость момента, взглянув на Клио и представив ее в первую очередь. Все прошло так естественно, что если Ада Харримор и заметила нечто странное, то совершенно не подала виду.

– Здравствуйте, мисс Фарбер, – она благосклонно кивнула головой, сохраняя при этом равнодушное выражение лица. – Здравствуйте, мисс Питт, – обратилась она к Шарлотте, так как Клио второпях назвала ее настоящую фамилию. Шарлотта не стала ее поправлять, в другом случае она бы немедленно это сделала. Сейчас, однако, надо было избежать любой возможности ассоциировать ее с Томасом.

– Здравствуйте, миссис Харримор, – ответила Шарлотта, с любопытством глядя на старую даму.

У той также была необычная внешность, свидетельствующая о сильном характере и в то же время – о знании того, что такое страх, и о тайном стремлении скрыть его и тщетности этого стремления. Она обладала железной волей; в то же время в глазах ее сквозило беспокойство. Она постоянно поглядывала на сына словно для того, чтобы заручиться его поддержкой. Все это было очень странно.

– Я получила такое наслаждение от музыки, – вернулась к действительности Шарлотта. – Не правда ли, пианист великолепно играл?

– Да, он очень одарен, – снизошла до согласия Ада, и между бровями у нее залегла едва заметная складка. – Многие из них подвизаются на этом поприще.

Шарлотта растерялась.

– Извините, многие из кого, миссис Харримор?

– Евреев, конечно, – ответила Ада, еще больше хмурясь и пристально разглядывая Шарлотту, ее выразительное лицо с превосходной смуглой кожей и волосы, блестящие, словно отполированное каштановое дерево. – Хотя я и не думаю, что это какая-то их отличительная черта, – добавила она весьма непоследовательно.

Однако Шарлотта усмотрела в ее словах недостаточное знание истории.

– Да, может быть. Но разве в прошлом мы не лишали их возможности заниматься чем-либо кроме медицины и искусства?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, говоря «лишали»? – резко ответила Ада. – Вы что, позволили бы евреям заниматься чем угодно? Достаточно и того, что они присутствуют во всей финансовой деятельности страны и, смею полагать, Империи, чтобы допускать их в другие сферы. Хорошо известно, что они делают в Европе.

Девлин О’Нил слегка улыбнулся, сначала Аде, потом тестю. Он стоял очень близко к жене.

– Они ведут себя так же, как ирландцы, правда? – спросил он жизнерадостно. – Мы впустили их, чтобы те построили железные дороги, а они взяли и распространились по всей Англии. Теперь приходится встречаться кое с кем из них даже в обществе. И в политику они проникли, держу пари.

– Но это не одно и то же, – ответил Проспер Харримор без малейшей искры ответного юмора. – Ирландцы такие же, как мы, мой дорогой мальчик, ты сам прекрасно об этом знаешь.

– О, разумеется, – согласился О’Нил, обнимая жену. – Потому что некоторые из них – это мы сами. Разве не был герцог Веллингтон ирландцем?

– Он был ирландцем английского происхождения, – поправил его Проспер, и на этот раз на его тонких губах появилась тень усмешки. – Как ты, например. Но это совсем другое дело, Девлин.

– Да уж, он, конечно, не был евреем. Он был очень хорошего, самого благородного происхождения. Один из величайших наших лидеров. Не будь его, все сейчас говорили бы по-французски, – заметила Ада и вздрогнула, – и ели бы разные пакости вроде червей и улиток и бог знает чего еще, и у нас царили бы парижские нравы. А то, что сейчас там происходит, – об этом в приличном обществе и сказать нельзя.

Шарлотта так и не поняла, что заставило ее возразить, – разве лишь желание пробить заслон тщательно соблюдаемых хороших манер и вызвать более искренние эмоции.

– Да, но мистер Дизраэли был евреем, – ответила она, очень четко выговаривая слова в наступившей тишине. – И он был одним из самых лучших наших премьер-министров. Без него нам, чтобы добраться до Индии или Китая, пришлось бы огибать Африку, не говоря о том, что было бы очень трудно доставлять в Англию чай. И опиум.

– Прошу прощения. – Брови Ады взлетели вверх от крайнего изумления; даже О’Нил, казалось, удивился.

– Ах! – Шарлотта быстро взяла себя в руки. – Я просто подумала о различных лекарствах для облегчения боли, о лечении некоторых недугов с помощью опиума, для чего мы очень решительно и эффективно воевали с Китаем.

Кэтлин держалась вежливо, но несколько смущенно.

– Возможно, если бы мы не якшались с чужеземцами, – колко заметила Ада, – то бы не заражались их болезнями. Человеку лучше всего оставаться там, где по воле Божьей он родился, – это во-первых. Во-вторых, половина всех неприятностей в мире исходит от людей, которые являются иноземцами.

– Однако же Ее Величество очень дорожила им, – непоследовательно возразила Шарлотта.

– Кем? – ошеломленно спросила Кэтлин.

– Мистером Дизраэли, моя дорогая, – объяснил О’Нил. – Но мне кажется, что мисс Питт просто нас дразнит.

– Я никогда и не сомневалась, что они умны. – Ада прямо-таки гвоздила Шарлотту проницательным взглядом. – Но это не значит, что мы хотим видеть их у себя дома. – Она невольно содрогнулась от едва заметного чувства отвращения, такого острого, что его можно было принять за страх.

Кэтлин взглянула на Шарлотту, словно извиняясь.

– Извините, мисс Питт. Уверена, что бабушка не так непримирима, как может показаться. Мы рады всем людям, если они настроены по-дружески, – и надеюсь, вы тоже сочтете себя нашим другом.

– Я очень бы хотела им быть, – быстро ответила Шарлотта, хватаясь за предоставленный ей шанс. – Это так любезно с вашей стороны, особенно учитывая мои замечания, которые, возможно, не слишком хорошо взвешены, должна признаться. Но у меня имеется склонность говорить то, что я думаю, от всего сердца, не сообразуясь с головой. Мне так понравилась игра этого пианиста, что я бросилась на его защиту, хотя это было совсем не обязательно.

Кэтлин улыбнулась.

– Я очень хорошо вас понимаю, – сказала она тихо, чтобы ее не услышала бабушка. – Он моментально перенес меня в более высокие сферы и заставил думать о благородных вещах. И это заслуга не только композитора, но и исполнителя тоже; он выразил музыкой мои мечты.

– Как хорошо вы это сказали! Я обязательно продолжу наше знакомство, если у меня будет такая возможность, – искренне сказала Шарлотта.

Впрочем, она ни на секунду не забывала о необходимости узнать побольше о Кингсли Блейне. О том, каким он был человеком и действительно ли собирался оставить такую добрую, чувствительную и импульсивную женщину ради Тамар Маколи, зная, во что ему это обойдется. Или же он был просто слаб и, идя на поводу страстей, сам поставил себя в безвыходную ситуацию, не имея сил оставить ни ту, ни другую? Как удивительно, что его любили, и так самозабвенно, обе эти необыкновенные женщины… Он, наверное, был невероятно обаятельным. Необходимость представить его в объективном свете, глазами, не ослепленными любовью, все более возрастала. Может быть, если она попадет в дом Кэтлин О’Нил, то получит возможность поговорить с Проспером Харримором? Лицо у него умное, взгляд проницательный, хотя и настороженный. Кингсли Блейн являлся отцом его внучки… Но Шарлотта понимала, что такого человека нелегко заманить в ловушку и очаровать. Взгляд, брошенный им на Девлина О’Нила, предполагал приязнь, умеющую видеть недостатки. Он, очевидно, смотрит на вещи в менее эмоциональном ключе и обладает способностью быстро распознавать опасность.

Вернулся пианист, и началось второе отделение концерта. Шарлотта ни разу больше не вспомнила о Кингсли Блейне, его семье или смерти Сэмюэла Стаффорда. Страстный, лирический, универсальный голос фортепиано заставил ее забыться и унестись вдаль на крыльях музыки.

Потом О’Нилы и Харриморы вступили в разговор с другими знакомыми. Проспер углубился в дискуссию с человеком, у которого был величественный и важный вид банкира из крупной коммерческой фирмы, а бабушка с огромным вниманием прислушивалась к тому, что говорила ей худая пожилая женщина, пустившаяся в пространную беседу, и не потерпела бы вмешательства в этот разговор. Один раз Шарлотта поймала понимающий, проницательный взгляд Кэтлин и улыбнулась в ответ, но это был один-единственный раз, и Клио с Шарлоттой покинули дом, так с ними и не поговорив.

Мика Драммонд стоял у окна в кабинете и глядел вниз на улицу, где переругивались двое мужчин. Окно было заперто на задвижку из-за порывистого холодного ветра, дождь барабанил в оконную раму и стекал ручьями по стеклу, и он не мог расслышать их голоса. Все сейчас было далеко-далеко от него, все теряло былую важность. Драммонд должен был признаться самому себе, что смерть судьи Стаффорда также тревожит его все меньше с каждым днем. А ведь он должен был принимать ее близко к сердцу. Стаффорд слыл хорошим человеком, совестливым, почтенным, преданным делу. А даже если и не так – ни один порядочный человек не может примириться с убийством. Рассудок говорил Мике, что он должен негодовать; и действительно, часть его сознания восставала против бессмысленности преступления, против посягательства на священный дар жизни, против боли, приносимой смертью…

Но единственное, о чем Драммонд мог сейчас думать, на чем сосредоточивались все силы его ума и души, была Элинор Байэм. Все для него теперь имело ценность только в связи с ней. Он не мог истребить из памяти ее лицо, всегда такое разное… Когда к ней пришла печаль, когда привычный мир для нее исчез и съежился до масштабов меблированных комнат в Мэрилебон и нескольких деловых людей, с которыми ей приходилось поддерживать отношения, лицо ее затуманилось болью и одиночеством. Драммонду страстно хотелось дать ей больше, но при этом он прекрасно понимал, что его желание продиктовано не жалостью. Это слово ему казалось оскорбительным по отношению к Элинор. Для этого она была слишком мужественна, слишком сильно дорожила чувством собственного достоинства, чтобы он дерзнул проникнуться таким интимным и бесцеремонным чувством. Но Мика с болью ощущал, насколько к худшему изменилось ее существование.

Однако самым сильным его желанием была потребность быть с ней, делить с ней свои мысли, озарения, свою привязанность к тому, что он любил. Драммонд воображал, как они вместе идут по широкому полю, вдыхая свежий ветер на рассвете, дующий с моря, и как солнечные лучи пронизывают и разгоняют груду облаков. Зрелище это представлялось настолько прекрасным, что Мика не в силах был сдержать восторга. И тогда он повернулся бы к ней и увидел, что у нее сердце тоже вот-вот разорвется от всей этой красоты. И что в этом взаимном восхищении утонет и растворится одиночество.

В голове у него мелькнуло, что если Адольфус Прайс чувствовал такую же всепоглощающую страсть к Джунипер Стаффорд, то с течением лет она вполне могла возобладать над рассудком и здравым смыслом и в конечном счете над нравственностью. Но мысль эта улетучилась, так и не оформившись в определенное четкое представление.

А вместо того, чтобы сейчас быть вместе с Элинор, он сидит здесь, на Боу-стрит, ожидая служебные рапорты по делу об убийстве, тайну которого – он это знал – ему не разрешить. Если вообще можно разрешить сию загадку, то это под силу только Питту. Лишь его ярость при мысли, что совершена несправедливость и пострадал невинный человек, лишь его принципиальность вкупе с любопытством Шарлотты могут помочь найти ответ независимо от того, присутствует на Боу-стрит Драммонд или нет. Это дело совсем потеряло для него интерес, и Мика угрюмо подумал, что может совершить какую-нибудь глупость, невольно ошибиться; в свою очередь, это уронит его доброе имя, и, вместо того чтобы почетно завершить свою карьеру, он уйдет в отставку со стыдом и унижением.

Драммонд отвернулся от окна, быстро подошел к стойке, где держал шляпу и трость, снял с крючка пальто и вышел в коридор.

– Полтни, я ухожу. Положите бумаги на стол, когда их принесут. Я просмотрю их завтра утром. Если вернется инспектор Питт, передайте, что мы увидимся завтра.

– Да, сэр. Но вы сами придете сегодня к вечеру, сэр?

Однако Драммонд уже быстро шагал прочь и не услышал вопроса. Выйдя на улицу, он так же быстро миновал короткую Боу-стрит и, завернув за угол, вышел на Друри-лейн, где нанял кеб. Назвав адрес Элинор, он откинулся на спинку сиденья, пытаясь взять себя в руки и обдумывая, что ей скажет. Между Оксфорд-стрит и Бейкер-стрит он раз двенадцать поменял слова и выражения, но, прибыв на Милтон-стрит и расплатившись с кебменом, понял, что так и не придумал ничего, что отвечало бы его мыслям. Драммонд даже хотел ехать обратно, но, поступи он так, положение вещей не улучшится. Он просто отложит на будущее то, что неизбежно. Он должен просить ее руки, а оттяжкой времени ничего не изменить и не достичь.

Дверь открыла та же самая нелюбезная горничная, и когда Мика известил ее, что желал бы увидеться с миссис Байэм, она столь же нелюбезно провела его по коридору к двери Элинор.

– Спасибо, – поблагодарил ее Драммонд.

Метнув на него сердитый взгляд, она круто повернулась на каблуках и ушла.

У него вдруг забилось сердце и пересохло во рту. Он поднял молоток, и тот ударил как бы сам собой.

Прошло несколько мгновений, прежде чем Драммонд услышал шаги, ручка повернулась, и дверь отворилась. Это была Элинор – очевидно, ее единственная горничная была занята другим делом. Она удивилась при виде гостя. Какую-то долю секунды ее лицо отражало лишь радость. Затем она встревожилась, в глазах ее мелькнуло опасение. Может быть, Элинор прочла во взгляде Драммонда его чувства, настолько откровенные, что они были для нее неприемлемы. Женщина моментально смутилась. Мика еще ничего не сказал, но начало разговору было уже положено – и начало плохое.

– Добрый день, мистер Драммонд, – сказала Элинор и покраснела, чувствуя, насколько неловко это формальное приветствие.

Определенно, им не нужно так притворяться. Простая светская любезность, за которой можно спрятать свои чувства, – вещь хорошая, но если ее в избытке, то она перестает быть щитом и становится маской.

– Как вы добры, что заглянули, – сказала она, – пожалуйста, войдите. Довольно холодно, как вы думаете? Но, наверное, уже слишком поздно, чтобы предложить вам чашку чая?

– Нет… да… благодарю вас, – принял он предложение и последовал за ней в комнаты. – Я хочу сказать, что нет, еще не поздно и я с удовольствием выпью чашку.

В маленькой гостиной все было совершенно так, как в прошлый его визит: тесно заставлена, такое же узкое окно, истертый посередине ковер, сборная мебель, обстановка, лишь немного украшенная тем, что осталось от дома на Белгрейв-сквер: картина, изображающая дуврские холмы, небольшая бронзовая скульптура лошади да несколько вышитых подушек.

Элинор позвонила и, когда вошла горничная, попросила принести чай – с любезностью, на которую по отношению к слугам способны немногие женщины. Драммонд не мог сейчас вспомнить, обычная ли это манера поведения или что-то новое, появившееся в силу стесненных обстоятельств вдовы. Но, как бы то ни было, теплота ее обращения странно согрела Мику, а вынужденная любезность тронула его сердце новой печалью.

Элинор стояла у каминной полки, глядя на огонь – вернее, на то место, где он должен гореть, но было еще слишком рано по сезону держать камин зажженным целый день, особенно для тех, кто должен был очень бережливо обращаться с углем.

– Надеюсь, вы обо мне не беспокоитесь? – спросила она тихо. – В этом нет никакой необходимости, уверяю вас.

– Я пришел не просто потому, что беспокоюсь о вас, – сказал он, прямо отвечая на ее взгляд.

Она опять покраснела. Казалось, кровь залила ее лицо темной волной.

И снова Драммонд почувствовал, что выдал свои чувства. Он знал, что они написаны у него на лице, и понятия не имел, как их скрыть.

– Как продвигается дело об убийстве? – быстро спросила Элинор. – Успешнее, чем прежде?

Она сменила тему разговора, избегая того, о чем оба они молчали, и, однако, бывшего столь очевидным, будто все слова уже были сказаны и услышаны. Драммонду это не понравилось, и в то же время он странным образом почувствовал себя благодарным ей.

– Нет, нам не стало известно больше, чем в прошлый раз, когда я был здесь, – вздохнув, ответил Мика. – Питт решительно убежден, что это не жена или ее любовник, но, полагаю, он ошибается.

– Но почему вы думаете, что это они убили? – спросила Элинор, садясь и тем самым позволив ему сделать то же.

– Как ни трагично, все же это, скорее всего, именно так. Другая версия связана с делом об убийстве на Фэрриерс-лейн, но оно было закрыто пять лет назад. Элинор…

Она взглянула на него и глубоко вздохнула, словно собираясь что-то сказать.

– Элинор, меня, честное слово, не особенно волнует это дело, да и никакое другое тоже. За последнее время оно постепенно потеряло для меня важность…

– Сожалею, но надеюсь, что у вас пройдет такое настроение. Нам всем иногда тягостно и скучно. Привычные вещи надоедают. Может быть, вам уехать из Лондона? Подумайте о возможности несколько дней отдохнуть. Может быть, даже неделю или две…

Драммонд мог многое сказать ей по этому поводу. Он не оставил бы свой участок на Боу-стрит, пока расследование не закончено. Убийство судьи было чрезвычайно важным делом. Да, он не очень тревожится об этом – просто не может сделать эту работу лучше Питта; напротив, тот справится лучше. Кроме того, он не хочет беспокоить своими упадническими настроениями дочерей, которые надеются, что он поселится у кого-нибудь из них. Однако две недели, проведенные под крышей того или другого зятя, не будут спокойны – ему вряд ли придется по душе положение то ли гостя, то ли приживальца в чужом доме, не чувствующего настоящей независимости. В гостинице же ему будет скучно и тоскливо, а одинокие осенние прогулки по холмам никак не поспособствуют разрешению его трудностей.

И Драммонд сказал ей все как есть.

– Мои настроения не имеют ничего общего ни с пребыванием в Лондоне, ни со смертью судьи Стаффорда. Все эти обстоятельства только обострили понимание того, что я должен сделать.

В лице Элинор промелькнул испуг, который мог означать что угодно. У него внутри похолодело, но он все говорил и говорил, ужасаясь мысли, чтоона может ответить, и все-таки решив сказать все теперь же, ни о чем не умалчивая. Драммонд знал, что может испытать еще б ольшую боль, чем предполагал раньше, но он не был трусом.

Элинор ждала, понимая, что не сможет его ни в чем разубедить.

– Я должен сказать, что мое счастье и покой зависят только от вас, – Драммонд почувствовал, как к его лицу жаркой волной прихлынула кровь, – и хочу знать, можете ли вы оказать мне честь и стать моей женой.

Он не успел еще договорить, а отказ уже ясно выразился в лице Элинор, хотя глаза ее стали несчастными.

– Для меня это было бы большой честью, Мика, но вы должны понять, что я не могу принять ваше предложение.

– Почему? – Он услышал свой голос словно издалека и возненавидел себя за то, что ему не хватает чувства собственного достоинства, за столь незрелое поведение, словно он ребенок и хочет переспорить ее и поставить на своем. Почему он так тщеславен, что вообразил, будто ее благодарность и присущая ей доброта сродни любви?

– Вы знаете ответ, – тихо и страдальчески ответила Элинор.

– Я безразличен вам. – Он выдавил из себя эти слова, потому что предпочитал сам сказать их, а не услышать от нее.

Элинор опустила взгляд.

– Нет, вы мне не безразличны, – ответила она очень тихо с едва заметной улыбкой, черты ее лица стали мягче. – Нет, вы мне очень не безразличны, гораздо больше, чем думаете. Поэтому я не позволю вам жениться на женщине, которую отвергло общество и союз с которой погубит вашу карьеру.

Драммонд глубоко вздохнул.

– Да, это погубит вас. Скандал, связанный с Шолто, никогда не забудут. Я прочно с ним связана, и это навсегда. Я была его женой, и всегда найдутся люди, которые напомнят вам об этом.

– Но я… – начал было он.

– Замолчите, мой дорогой, – прервала она его. – Очень благородно с вашей стороны говорить, что вам нет дела до общественного мнения, но вам придется с ним считаться. Каким образом вы сможете сохранить свое положение, которое дает вам возможность расследовать самые деликатные дела, требующие величайшей секретности и такта, скандальные дела, связанные с именами самых известных в свете семейств, – если ваша собственная жена была так тесно причастна к наихудшему из таких скандалов? – Взгляд ее был требователен. – Мне очень мало что известно о полиции, но это я помню. Мне дороги ваши честь и доброе имя, и я знаю, что ваша порядочность не позволит вам взять обратно сделанное предложение, несмотря на доводы разума, – но, пожалуйста, мы ведь были с вами друзьями… Давайте же будем честны: я уроню вашу репутацию и положение в глазах общества, чего допустить не могу.

Мика опять хотел возразить, но понимал, что она права. Он не сможет сохранить положение и должность, если женится на Элинор Байэм. Некоторые скандальные истории забываются, но эту не забудут ни через десять, ни через двадцать лет. Нелепость положения состояла в том, что если бы она стала его любовницей, то в обществе пошептались бы, немного посмеялись, а может, и позавидовали бы ему. Она была красивая женщина. На их любовную связь почти не обратили бы внимания. Однако если он поступит гораздо благороднее и честнее и женится на ней, ему перестанут доверять и постепенно отвергнут.

– Знаю, – ответил Драммонд. Ему хотелось дотронуться до нее. Мика так этого хотел, что ему было почти физически больно отказаться от подобного намерения, но он знал, что это будет нехорошо, неправильно и жестоко. – Однако я считаю ваше общество гораздо более привлекательным, чем любое общественное или профессиональное положение.

Элинор поспешно отвела взгляд. В первый раз за время встречи ее сдержанность уступила место чувству, глаза наполнились слезами. Она встала и снова подошла к камину.

– Вы очень добры, и я чрезвычайно восхищаюсь вами, но это ничего не меняет. Я не могу вам позволить так поступить. – Она повернулась к нему и заставила себя улыбнуться, но слезы все стояли в ее глазах. – Что же это за любовь, если я куплю свое благополучие такой ценой для вас? Мы не будем счастливы.

Драммонд не мог придумать никакого контраргумента. То, что она сказала, было совершеннейшей правдой. Все, что мог он предложить из земных и светских благ, было бы в ту же минуту умалено фактом ее согласия. Он сам никогда не женился бы на ней, если этим погубил бы ее доброе имя и общественное положение.

Очень медленно он встал, чувствуя во всем теле оцепенение, хотя просидел здесь совсем недолго.

– Простите, – прошептала она хрипло.

Несколько секунд Драммонд думал, не подойти ли к ней, не обнять ли. Но он не хотел навязываться – это было бы нехорошо по отношению к ней, несправедливо; более того, это ничего не изменило бы. Он не знал, что сказать. Отвесить формальный поклон и уйти, словно он приходил на чашку чая, было бы нелепо. Драммонд встретил ее взгляд, понимая, что на его лице сейчас откровенно выразились все его чувства. С минуту он стоял неподвижно, затем повернулся, вышел в коридор и направился к двери мимо горничной и столика, где стоял поднос с чаем. Нет, горничная довольно тактичная особа и понимает больше, чем то казалось на первый взгляд. Она открыла дверь и, с мгновение поколебавшись, сказала:

– Надеюсь, вы еще придете, сэр?

По напряженному выражению ее лица Драммонд понял, что это не праздное любопытство, не обычная формальная вежливость.

– Да, – ответил он твердо, – я обязательно приду.

Питт остался не удовлетворен результатами своего рабочего дня. Он довольно долго занимался расследованием того, как развивались и углублялись отношения Джунипер Стаффорд и Адольфуса Прайса, как переросли простое светское знакомство.

Было очень трудно не намекнуть расспрашиваемым, что официальные отношения этой пары переросли в незаконную любовную связь, которая теперь привела к убийству. Люди, с которыми разговаривал инспектор, были готовы посплетничать, но их настороженность и нездоровая тяга к слухам означали необходимость соблюдения в разговоре с ними величайшей осторожности. В результате полученное Томасом представление было неясно и полно туманных намеков, не имеющих твердых оснований.

Домой он вернулся усталый и разочарованный, понимая, что пытается прояснить то, в чем всегда будет сомневаться и никогда не докажет ничего определенного.

Шарлотта приготовила сегодня замечательный обед: прекрасную тушеную баранину, сдобренную розмарином, с картофелем и брюквой. Томас ел медленно и с б о́льшим удовольствием, чем можно было ожидать, учитывая разочарования дня. Закончив обедать, он сел у камина, положив ноги на решетку, поглубже и поуютнее устраиваясь в кресле, когда вдруг понял, что мысли Шарлотты чем-то заняты и время от времени на ее лице появляется озабоченное выражение.

– Что случилось? – спросил он неохотно, желая, чтобы все оказалось досадной домашней мелочью, о которой не стоит беспокоиться.

Жена закусила губу и оторвалась от рабочей корзинки, в которой перебирала нитки.

– Это касается отношений между мамой и Джошуа Филдингом. Она будет очень огорчена, если он окажется замешан в убийстве на Фэрриерс-лейн.

Питту теща нравилась, он относился к ней с почтительным восхищением, и ему, конечно, не хотелось бы видеть ее расстроенной и уязвленной. Однако нельзя разочароваться, не будучи неравнодушной, и единственный способ избежать горечи разочарования – ни о ком не заботиться и никого не любить, а это подобно смерти.

– Не понимаю, почему он должен быть связан с тем делом. Все, что я смог узнать, указывает на вину Аарона Годмена в соответствии с вынесенным ему приговором.

Шарлотта поморщилась.

– А вот я почти желаю, чтобы Филдинг оказался причастен к убийству.

– Но это же глупо! – Томас не знал, что и думать.

Лицо жены исказила гримаса, она закрыла глаза.

– Томас, мне кажется, она действительно в него влюблена. Я знаю, это абсурдно, но… но, боюсь, это именно так.

– Что было бы нелепо, – быстро ответил Питт, стараясь выбросить эту мысль из головы. Он еще глубже уселся в кресло и так близко придвинул ноги к огню, что подметки домашних туфель сильно нагрелись от близкого огня. – Она почтенная светская вдова, Шарлотта. А он актер, еврей и на двадцать лет ее моложе. Это немыслимо. Ты преувеличиваешь. Ей, наверное, сейчас скучно – точно так же, как сейчас скучно Эмили, и она ищет, чем бы заняться. Это дело для Кэролайн такое занимательное – оно вызывает гораздо больше острых ощущений, чем светские вечера, чаепития и разговоры о моде. Как только Филдинга перестанут подозревать, она тотчас о нем забудет.

– Ты действительно так думаешь? – Шарлотта взглянула на мужа с надеждой широко раскрытыми, очень потемневшими от волнения глазами.

Ее слова не только не успокоили Питта, но, напротив, заставили серьезно задуматься. Он вспомнил, как смотрела Кэролайн на Джошуа Филдинга, как краснела при этом, как менялся сам тон ее голоса и как часто она упоминала в разговоре его имя. А Шарлотта была гораздо восприимчивее и чувствительнее к таким деликатным переменам, чем он. Женщина понимает другую так тонко, как мужчине и не снилось.

– Но ты сам так не думаешь, да? – возразила Шарлотта, словно прочитав его мысли.

Томас колебался, ему хотелось ответить отрицательно, но честность возобладала.

– Не знаю. Наверное, нет. Да, все это кажется нелепостью, но, полагаю, любовь часто бывает нелепа. Наверное, с моей стороны было нелепостью влюбиться в тебя.

Ее лицо вспыхнуло от радости, словно на него упал солнечный луч.

– Да, это было очень нелепо, – ответила она весело. – Ты был такой смешной, да и я тоже.

И на время они забыли о Кэролайн и о том, как ей больно и как она может так нелепо влюбиться…

Однако для старой миссис Эллисон эта проблема была самой важной на свете и затмевала все остальное: свежий выпуск «Иллюстрейтед Лондон ньюс», недавние выходки принца Уэльского и его многочисленных друзей женского пола, суждения королевы, высказанные и невысказанные вслух, грехи и проступки правительства, капризы погоды, промахи слуг, упадок хороших манер и достойных нравов и даже ее собственные многочисленные недуги. Ничто сейчас не было столь важно, не обещало таких сокрушительных последствий, как безумное увлечение Кэролайн этим отвратительным актеришкой. Актер… Надо же, какой абсурд! Какое абсолютное несоответствие социального положения – вот что главное. А что касается возраста, его возраста… Он же на двадцать лет младше ее – ну, по крайней мере, на пятнадцать, при щадящем свете. И это гораздо хуже, чем проявление дурного вкуса; это отвратительно. Так она ей и скажет. Это ее долг как матери ее покойного мужа.

– Благодаря Богу бедный Эдвард покоится в своей могиле, – сказала она многозначительно, когда невестка вышла к обеду. За обеденным столом когда-то собирались Кэролайн, ее муж Эдвард, три их дочери, зять Доминик – и, конечно, свекровь. Сейчас стол был накрыт только на две персоны, и они с Кэролайн сидели по оба его конца в тоскливом одиночестве, взирая друг на друга через длинное дубовое пространство. Теперь перед каждой должен был стоять свой прибор с солью, перцем и уксусом, так как передать это, если понадобится, было некому.

– Прошу прощения? – И Кэролайн заставила себя вернуться мыслями к необычному замечанию.

– Я сказала, слава богу, что Эдвард лежит в гробу, – громко повторила старая дама. – Вы что, оглохли, Кэролайн? Это случается в старости. Я заметила, что у вас и зрение слабеет. Вы теперь часто щуритесь, это вам не идет; от этого случаются морщины – там, где они совсем не нужны. Однако в нашем возрасте бороться с ними уже нельзя.

– Но я не в вашем возрасте, – колко ответила Кэролайн. – Я даже не приближаюсь к нему.

– Грубость вам не поможет, – ответила бабушка с тошнотворной улыбкой. Она наконец завладела нитью разговора. – Вы именно к нему и приближаетесь. Ничто не может устоять перед рукой времени, моя милая. Молодые часто думают, что с ними все будет иначе, но так никогда не бывает, поверьте мне.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – сухо ответила Кэролайн, положив в суп соль и обнаружив, что этого совсем не требовалось. – Я не молода, но и не в ваших летах. Вы моя свекровь, а Эдвард был старше меня на несколько лет.

– И это правильно, – кивнув, ответила бабушка, – муж и должен быть немного старше жены. Это привносит в брак чувство ответственности и согласие.

– Какая чепуха. – Кэролайн поперчила суп и опять обнаружила, что этого совсем не нужно. – Если муж сам по себе человек безответственный, то оттого, что женится на более молодой женщине, он не станет лучше. Скорее наоборот. А если и у жены тоже не будет чувства ответственности, то оба они окажутся в проигрыше.

Но свекровь не обратила на этот довод никакого внимания.

– Если муж немного старше жены, – ответила она, шумно прихлебывая суп, – значит, ей легче подчиняться ему, и в доме будут царить покой и счастье. Жена постарше может быть упрямой, – и опять шумно отхлебнула. – А с другой стороны, она может быть настолько глупа, что позволит ему верховодить, когда у него нет для этого ни необходимой зрелости, ни более верного понимания вещей и, разумеется, авторитета. Все это приведет к несчастью и кончится полным крахом.

– Ну что за глупость. – Кэролайн отодвинула тарелку и позвонила дворецкому, чтобы тот унес ее. – Женщина, обладающая хоть малейшим здравым смыслом, будет действовать совершенно самостоятельно, но муж решит, что она действует так по его желанию. И таким образом, они оба будут счастливы – и каждый по-своему прав.

Появился дворецкий.

– Мэддок, пожалуйста, подавайте следующее блюдо. Я не буду есть суп, но скажите кухарке, что он очень вкусный, если ей интересно мое мнение.

– Да, мэм. Вы будете кушать рыбу?

– Пожалуйста, только очень небольшой кусочек.

– Хорошо, мэм. – Он вопросительно взглянул на старую леди. – Вам тоже подать, мэм?

– Разумеется, мне это не противопоказано.

– Да, мэм. – И Мэддок удалился.

– Вам нужно как следует питаться, – сказала бабушка, прежде чем за ним закрылась дверь. – Уже незачем беречь фигуру. Пожилые женщины, когда становятся тощими, ужасно непривлекательны. Шеи как у индюшек. Правда, на кухне у кухарки я сегодня видела более приятных на вид индюшек, чем такие дамы.

– Да, они гораздо привлекательнее, – отрезала Кэролайн, – хотя бы потому, что молчат!

Бабушка разъярилась, тем более что не предвидела подобного ответа и не приготовилась дать сдачи.

– Да, вы никогда не отличались тем, что называется хорошим воспитанием и деликатными манерами, – сказала она ядовито, – но с каждым днем вы становитесь все хуже и хуже, и мне было бы стыдно взять вас с собой в хорошее общество.

Вошел Мэддок, подал рыбу и снова удалился.

– Не припомню ни одного случая, чтобы вы брали меня с собой куда-нибудь. Да и сами вы не знали никого, кто мог бы называться по-настоящему благовоспитанным человеком.

– В обществе существует много вдов, – с торжеством выпалила старая дама, – и если бы у вас было настоящее чувство собственного достоинства, или здравый смысл, или достаточное понимание своего места в обществе, вы могли бы стать одной из них. – Она с жаром атаковала рыбу. – И тогда вы не охотились бы за развлечениями бог знает где, преследуя мужчину вдвое младше вас, который занимается делом, о котором лучше не упоминать. Все приличные люди, что не смеются над вами, жалеют вас, а также и меня, потому что моя невестка делает из себя настоящее посмешище.

Она с шумом понюхала кусок рыбы и нацепила его на вилку.

– Он использует вас как женщину, занимающуюся неприличным ремеслом, – вы же знаете, что я имею в виду. И затем будет смеяться над вами же со своими беспутными друзьями. Вы станете объектом для непристойных шуток во всех злачных местах… и…

Но продолжить у нее не получилось. Кэролайн вскочила и, вспыхнув, крикнула:

– Вы – несчастная старая эгоистка с ядовитым, как у змеи, языком, грязным воображением и скудным умишком! Я не сделала ничего такого, о чем вы говорите, и не сделаю, чтобы заставить людей говорить о себе, – за исключением тех, у кого, подобно вам, нет никакой личной жизни и других тем для разговора! Обедайте без меня! Я не желаю сидеть с вами за одним столом! – И она быстро вышла как раз в тот момент, когда снова появился Мэддок. Свекровь осталась сидеть с открытым ртом, совершенно онемев от изумления.

Однако, войдя к себе в спальню, Кэролайн почувствовала, как слезы жгут ей глаза, а горло невыносимо болит от сдерживаемых рыданий. Заперев дверь, она ничком бросилась на постель и дала им волю; они так долго копились, что теперь она почувствовала облегчение.

Да, все правда. Она ведет себя как дура. Она влюблена, как никогда прежде, в человека на пятнадцать лет младше, чем она, и совершенно не подходящего ей с точки зрения общества. Но то, что он ей неподходящая пара, не значило для нее ничего; главное не это. Как открытая рана на сердце, ее мучило сознание того, что и он считает ее для себя неподходящей.

Прошло еще три дня, прежде чем Кэролайн собралась с духом и скрепя сердце поехала к Шарлотте, чтобы обсудить, каким образом довести до конца расследование убийства Кингсли Блейна. Что бы ни происходило между ней и Джошуа Филдингом, как бы безнадежно и нелепо то ни было, ему опять угрожала опасность попасть в число подозреваемых и испытать все несчастья, какие это подозрение навлекло бы на него.

– Можно посетить Кэтлин О’Нил, – предложила Шарлотта, устремив на мать взгляд, полный беспокойства.

– Отлично, – отвернулась Кэролайн, опустив глаза, чтобы дочь не прочла в ее глазах, какие муки сейчас переживает ее мать, так как, вопреки всем разумным доводам, она не в состоянии ни скрыть своих чувств, ни расстаться с надеждой, пусть и самой эфемерной. – Да, нам нужно знать о мистере Блейне гораздо больше, чем мы знаем, чтобы выяснить наконец, кто его убил. И почему, – продолжила она решительно, – Тамар Маколи уверена, что это был не ее брат. Джошуа тоже так считает, и думаю, что его уверенность проистекает не только из былого чувства дружбы.

– Хорошо, – ответила Шарлотта с не всегда свойственной ей мягкостью. – Мы отправимся к ней сегодня же. Мне, конечно, надо переодеться, а позавтракаем мы у меня дома, если не возражаешь.

– Да, конечно, – согласилась Кэролайн. – Заодно обдумаем, что ей сказать.

– Если хочешь. Но вообще-то я считаю загодя разработанные планы бесполезными, потому что люди никогда не говорят и не реагируют так, как ты ожидаешь.

В середине дня мать и дочь уже выходили из экипажа Кэролайн у дома Проспера Харримора на Маркхэм-сквер. Они послали визитную карточку Кэролайн, чтобы миссис О’Нил заранее могла решить, дома ли она и хочет ли принять их вдвоем. Затем неожиданно вступили в бурную и очень краткую дискуссию, как объяснить, что у матери фамилия Эллисон, а у дочери – Питт. И решили, что безопаснее всего сослаться на то, что, овдовев, Кэролайн якобы вышла второй раз замуж, если вообще им придется объясняться на эту тему.

Спустя буквально несколько минут горничная вернулась и сообщила, что миссис О’Нил с радостью примет их, что она в гостиной и не соблаговолят ли они к ней присоединиться.

Кэтлин О’Нил была не одна, но любезно и с явным удовольствием приветствовала их, представив двум мисс Фозерджилл, которые тоже прибыли с визитом. Разговор возобновился и был так банален, что Шарлотта и Кэролайн могли уделять ему минимум интереса, не опасаясь сделать какое-нибудь неуместное замечание. Шарлотта заметила, что даже Кэтлин несколько утомилась подобным обменом мнений.

Их спасло появление Ады Харримор, одетой в темно-синее шерстяное платье, придававшее ей очень официальный и величественный вид. Ее внушительное, торжественное присутствие вселило в обеих мисс почтение сродни трепету, и через несколько минут они откланялись. Затем к Аде пожаловал пожилой священник, которого она предпочла занимать беседой тет-а-тет, поэтому, извинившись, перешла с ним в утреннюю комнату.

– О, слава богу, – сказала Кэтлин с искренним облегчением. – Они очень благонамеренные люди, но ужасно скучные!

– Боюсь, что иногда труднее всего развлекать именно самых добрых и благожелательно настроенных, – заметила Кэролайн. – После смерти мужа ко мне приезжало с визитами бессчетное количество народу примерно такого же склада, как мисс Фозерджилл, чтобы отвлечь меня от горестных мыслей, и в каком-то смысле им это удавалось – во всяком случае, на время визита. – Она улыбнулась Кэтлин, чувствуя себя ужасно двуличной.

– Я вам очень сочувствую, – быстро ответила миссис О’Нил. – Вы недавно потеряли мужа?

– О нет. Уже несколько лет назад, и смерть его не была совсем уж неожиданной.

Мысленно Кэролайн попросила прощения у Эдварда, но чувствовала себя перед ним не столь виноватой, как перед самой Кэтлин. Последние годы его жизни они были всем довольны, проявляли терпимость и понимание друг к другу, но той близости душ, о которой всегда мечтала Кэролайн, не было. Она не могла даже припомнить моменты общего веселья и обоюдной нежности, которые часто испытывали Шарлотта и Томас.

– Однако я уверена, что вы глубоко пережили эту потерю, – сказала Кэтлин, сочувственно глядя на Кэролайн. – Я утратила первого мужа при самых тяжелых обстоятельствах, хуже и представить нельзя, и мне кажется, что люди, подобные обеим мисс Фозерджилл, все еще думают об этом, когда приезжают ко мне. Наверное, поэтому и держатся так напряженно. Они не представляют, о чем можно со мной говорить. И вряд ли следует осуждать их за это.

Кэролайн хотелось бы продолжить разговор о Блейне, но это было бы слишком грубо, и она не находила слов. Зато Шарлотта, по-видимому, не чувствовала подобных ограничений и сдерживающих моментов.

– Но вы так явно счастливы со своим вторым мужем, что именно поэтому они вспоминают о первом? – Шарлотта несколько повысила голос, чтобы ее слова прозвучали как вопрос.

Кэтлин опустила глаза.

– Если бы вы знали все обстоятельства, то, возможно, поняли бы это. Понимаете, Кингсли был убит. В то время это вызвало большое смятение умов, заседал большой суд. И хотя убийцу осудили безо всяких сомнений, он апеллировал о помиловании. – Она сжала руки. – Апелляцию, конечно, отклонили, и он был повешен вскоре после суда. Тогда все очень неравнодушно воспринимали это дело.

На ее лице присутствовало такое выражение, словно она чего-то не понимала.

– Люди, которые о нас ничего не знали при жизни Кингсли, тогда писали письма в «Таймс». Члены Парламента говорили об этом в Палате общин, требуя обвинительного приговора, призывали наказать такое варварство самой высшей мерой. Я ужасно расстраивалась и горевала. Казалось, нет ни минуты, когда бы нам постоянно не напоминали о постигшем нас несчастье.

– Да, это, наверное, было ужасно, – согласилась Шарлотта. – С трудом могу все это себе представить, – она бросила на Кэролайн быстрый взгляд, словно прося извинения за то, что собиралась сказать. – Так как моя старшая сестра тоже была убита несколько лет назад, я вас понимаю и глубочайшим образом сочувствую.

Поначалу Кэтлин даже испугалась, но потом почувствовала к обеим дамам живейшее сочувствие и, тревожно взглянув на Шарлотту, сказала:

– Может быть, я покажусь вам бессердечной, но нельзя все время исступленно переживать свое горе. Так устаешь, так изматываешься от этого… Появляется потребность думать о чем-то еще, и ты напоминаешь себе, что за гранью несчастья существует нормальная жизнь, не зависимая от всего этого. – Она мимолетно улыбнулась и снова стала очень серьезна. – Понимаете, казалось, весь Лондон стал одержим нашей трагедией и испытывал ужас от случившегося. День и ночь все говорили только об этом.

– Однако суд прошел очень быстро, – поспешила заметить Шарлотта. – И апелляцию отклонили. Тот несчастный, наверное, был сумасшедшим. – Она нахмурилась. – И зачем, ради всего святого, он вообще подавал апелляцию? Это могло только усилить общее неистовство.

– Он утверждал, что невиновен, – Кэтлин закусила губу. – Вплоть до подножия виселицы утверждал, как мне говорили. – Она посмотрела на сцепленные на коленях руки. – У меня иногда случаются кошмары, когда мне снится, что это правда и что он умер так же безвинно, как бедный Кингсли, и что в каком-то смысле его смерть еще ужаснее, потому что его убили хладнокровно, так как этого требовало общество. – Она взглянула на Шарлотту. – Извините. Это не тема для обсуждения с едва знакомыми людьми, которые пришли с визитом к пятичасовому чаю. Мне стыдно, но вы кажетесь такими всепонимающими, и я это очень ценю.

– Пожалуйста, не извиняйтесь, – быстро откликнулась Шарлотта. – Я с гораздо большим интересом обсуждаю то, что имеет отношение к реальной действительности. Уверяю вас, меня нисколько не интересует погода, мне очень мало известно о светской жизни, и я еще меньше беспокоюсь о том, чтобы знать. Мне не по средствам светское времяпрепровождение.

В другой момент Кэролайн толкнула бы Шарлотту ногой за столь несветскую откровенность, но сейчас ее гораздо больше занимала истинная причина их присутствия в этом доме.

Кэтлин печально улыбнулась.

– Да, вы действительно очень не похожи на других, мисс Питт; разговор с вами просто как порыв свежего ветра. Я очень благодарна, что вы приехали.

Шарлотта почувствовала укол совести, но вспомнила об Аароне Годмене, и чувство вины исчезло.

– Мне не хотелось бы вас волновать, – сказала она мягко, – ведь очень многим не понравилось бы, что им напоминают о случившемся, хотя как раз они-то и ответственны больше всех за случившееся. Но почему он пошел на такое преступление? С целью ограбления? Или они были знакомы?

– Да, они были знакомы, – едва слышно отвечала Кэтлин. – Мой муж Кингсли был в связи с сестрой этого человека, и она верила, что он на ней женится, что, конечно, было ерундой. Она заблуждалась – как это часто бывает с женщинами, когда они влюблены. – Печальная, задумчивая улыбка коснулась ее губ, но в ней не было горечи. – У всех нас есть свои мечты, и некоторые из них так нам дороги, что мы не можем с ними расстаться.

– Как это было ужасно для вас, – сказала Шарлотта от всего сердца. Мысль, что ее Томас может втайне питать желания, связанные с другой женщиной, причинила ей острую боль. Как бы она сама отнеслась к тому, что у него любовная связь на стороне? Этого Шарлотта просто не могла вообразить. – О, как мне жаль, как жаль…

Кэролайн молчала, позволяя дочери вести разговор.

Кэтлин расслышала искреннее сочувствие в голосе Шарлотты и слегка покачала головой, как бы отметая болезненное чувство горечи.

– Кингсли был такой обворожительный, смешной и добрый, – сказала она мягко. – Никогда не видела его в дурном настроении. Но я всегда знала, что он человек слабый. Он любил нравиться, а это может быть и положительным, и дурным качеством. Полагаю, он любил и ее, но никак не мог собраться с духом и сказать ей правду о том, что женат. – Кэтлин взглянула на Шарлотту, широко раскрыв темные глаза, и добавила, словно прочитав ее мысли: – Понимаете, у него было очень мало собственных денег. Мы жили хорошо потому, что Кингсли выполнял мелкие поручения папы в его торговой фирме. Он был так обаятелен и так мог развлечь людей, что они легко соглашались на сделку. Но если бы он меня оставил, общество подвергло бы его остракизму, он стал бы отверженным, и папа обязательно бы добился того, чтобы он нигде не нашел работы.

Взгляд ее смягчился.

– Папа может быть таким нежным и ласковым… Не знаю никого, кто был бы так терпелив и заботлив по отношению к моим детям. Он всегда очень любил меня и бабушку… Но он может быть совсем другим, когда видит грубость или нечестность в людях. Он страстно ненавидит зло, и если бы Кингсли меня оставил, то посчитал бы его отъявленным злодеем. И при всей своей легкости в отношениях с людьми и умении нравиться Кингсли об этом знал.

– А это не могло быть случайное ограбление? – Шарлотта постаралась, чтобы ее вопрос прозвучал невинно, словно она не знала относительно убийства Кингсли больше, чем сама Кэтлин.

– Сомневаюсь. Слишком ужасно и бессмысленно для простого ограбления. И это был… это должен был быть кто-то из евреев; так, во всяком случае, казалось. Мне думается, именно поэтому бабушка так недолюбливает их. Кингсли был ей очень дорог.

– О господи, как же вы должны были страдать! – снова воскликнула Шарлотта. – Я не должна больше беспокоить вас сомнениями о… – и вовремя осеклась: она едва не упомянула имя того человека, которого повесили. – В конце концов, если убил не он, то кто же?

– Не знаю, – слегка пожала плечами Кэтлин. – Я сомневалась одно время, не другой ли актер был убийцей… а я говорила, что повешенный был актером? Нет, не сказала. Так он был им, и потом, у Кингсли была связь именно с актрисой. – При всей своей откровенности она избегала слова «любовь».

Шарлотта проглотила комок в горле.

– Другой актер?

– Да, Джошуа Филдинг. Он тоже еврей и был когда-то влюблен в ту же актрису, что и Кингсли.

– Вы думаете, он ревновал? – сдавленно спросила Шарлотта, болезненно ощущая, как в нескольких шагах от нее напряглась Кэролайн, сжимая руки в элегантных перчатках.

– Или же он знал, что Кингсли никогда на ней не женится, – ответила Кэтлин, – и ненавидел его за то, что тот причиняет ей боль, не имея желания жениться. У Кингсли произошла с ним ужасная ссора за два дня до того, как его убили.

– С Джошуа Филдингом? – перебила ее впервые за все время Кэролайн. Лицо у нее было белее мела, голос охрип.

Кэтлин повернулась к ней, словно только сейчас осознав ее присутствие.

– Да. Он пришел домой очень расстроенный, одежда его была в беспорядке и запачкана. Думаю, что схватка была очень жестокой.

– Он сам вам об этом рассказал?

– Да. Но вам надо было бы знать его, – объяснила Кэтлин, превратно истолковав волнение Кэролайн. – Он всегда избегал говорить правду, если это могло причинить боль, но никогда не лгал по собственной воле. Я поняла, что что-то не так, и, конечно, стала его расспрашивать. И он сказал, что серьезно поссорился с Джошуа Филдингом, но когда я спросила о причине, он ответил, что мне неприятно будет об этом узнать, и вышел переодеться перед сном. – Она покачала головой. – Конечно, когда на суде выяснилось все о его отношениях с… любовницей, тогда я поняла, из-за чего они подрались.

– Да, – быстро ответила Шарлотта, переживая за Кэролайн и ощущая ее боль, словно осязаемую вещь. Желудок у нее свело судорогой, ее слегка затошнило. – Да, я понимаю. – Она замолчала, теряясь в поисках слов.

Ей хотелось встать и увести Кэролайн прочь, но это было бы очень грубо и отрезало бы путь к возвращению. А им ведь необходимо вернуться в этот дом. Шарлотта была убеждена, что можно узнать гораздо больше о Кингсли Блейне и таким образом выяснить, кто его убил, даже если это будет страшнее всего на свете. Остановиться сейчас было бы гораздо хуже, чем вовсе не начинать.

– Но даже если так, – она старалась говорить громче, но горло у нее было все еще сдавлено, и получался какой-то писк. – Даже если так, я считаю, что вы не должны чувствовать никаких угрызений совести. Вы ни в чем не виноваты. Его осудили справедливо.

– Но я никому не рассказывала об этой драке, – ответила Кэтлин, переводя взгляд с Кэролайн на Шарлотту и обратно. Лицо у нее побледнело. – Меня об этом никто не спрашивал, а я сама не стала говорить. Как вы думаете, это могло повлиять на исход судебного процесса?

– Нет, – покривила душой Шарлотта. – Совсем никак. А теперь я действительно не хочу вас больше расстраивать. Мне бы не хотелось, чтобы вы вспоминали о моем визите с неприятным чувством из-за потревоженных старых ран.

Она лгала сейчас, но в другом. Ей действительно не хотелось делать Кэтлин больно, потому что она узнала ее лучше. Но отчужденное, тонкое лицо Джошуа Филдинга никак не исчезало у нее из мыслей, хотя она старалась представить это лицо искаженным ненавистью, такой сильной, что та позволила ему зарезать человека и затем распять его труп. Это никак ей не удавалось. Хотя ведь он был актер, хорошо владел своим ремеслом, умел передавать страсти других людей, которые сам не чувствовал, и скрывать собственные…

Однако гораздо сильнее ее сомнений и огорчений была жгучая боль за Кэролайн. Рана ее может быть очень глубокой, совсем не соразмерной краткому времени их знакомства. Однако чувства могут возникнуть и в очень короткий срок, а любовь – и вовсе с первого взгляда.

Кэтлин опять заговорила, но Шарлотта не слышала ни одного слова. Конец визита прошел в более легкой атмосфере за приятной беседой. Шарлотта силой заставила себя отвлечься от печальных мыслей и сосредоточиться на разговоре. Кэролайн была способна только молчать, глядя перед собой, время от времени вставляя замечание, когда условности делали это совершенно необходимым.

Когда они прощались, было много улыбок и благодарностей, после чего Шарлотта и Кэролайн вышли на улицу, продуваемую порывистым ветром, отчего юбки прилипали к щиколоткам. На душе у них было мрачно, будто солнце скрылось навсегда.